Следствие по-русски-2

ПРИВКУС «СЛАДКОЙ ЖИЗНИ»

— За луку седла держись, — посоветовал Кузьмич, удерживая коня под уздцы. — Да за гриву… Теперь ногу в стремя… Перекидывай другую… Вот так, совсем другое дело. Словно всю жизнь в седле провел. Бери поводья, и — вперед.

— Нет, Кузьмич, ты мне сперва скажи, как тормозить, — попросил я, с опаской взирая с двухметровой высоты. — Прежде чем бегать, нужно научиться падать. Сейчас-то оземь брякнуться не страшно, а вот как на всем скаку?

— Натянешь поводья и скажешь «тпр-ру».

— Тпр-ру, — повторил я задумчиво. — И она поймет?

— Она посообразительней нас с тобой, вместе взятых, будет. Поймет.

— А рулить как?

— Что делать?

— Управлять. Сказать «вправо» или «влево»? Тоже поймет?

— Поводья тебе на что? Натянешь влево, пойдет влево, натянешь вправо, пойдет вправо.

— Как руль значит, ага… Ну ладно. Поехали, — сказал я лошади. — Слышишь? Поехали, говорю… Давай вперед, я кататься хочу!.. Не заводится, — пожаловался я Кузьмичу.

— Ты еще бензин в нее залей, — укорил меня Кузьмич. — Тебе бы сперва на баране потренироваться или на поросенке… Пришпорь ее, окликни. Лошадь-то смирная, голубь, а не лошадь.

— Смирная?.. — с сомнением пробормотал я. — Вон, зубы какие… А копыта?..

— Грива, хвост, — передразнил меня Кузьмич и сильно хлопнул лошадь по крупу: — Но-о! Пошла!

— Вау! — успел сказать я, и деревья у дороги слились в одну сплошную стену.

— На стременах привставай! — крикнул мне вслед Кузьмич.

Я попытался привстать на стременах, но амплитуда конского шага и моих робких приседаний была слишком разная, и через сто метров я был вынужден с болью отказаться от этой мысли. (Кто хоть раз ездил верхом, поймет это.)

— Кузьмич, я на карьеры! — крикнул я и потянул повод влево, направляя лошадь через поля. — Тебе не тяжело? — спросил я ее. — Я хоть и не Разумовский, но если бы у меня кто-нибудь на спине болтался да еще понукал…

Я расправил плечи и глубоко вдохнул веющий мне навстречу ветер. «Красота-то какая, — подумал я. — Даже воздух словно не воздух вовсе, а аромат… Травы к осени клонятся, весь свой дух торопятся отдать, расплескивая его вокруг себя…» Миновав редкую, какую-то убранную и опрятную дубовую рощицу, я натянул поводья, останавливая лошадь, и соскочил на землю.

— Спасибо, рыжая, — сказал я, разминая затекшие ноги. — Это было здорово. Яблоко хочешь?

Сняв с лошади загубник, я вынул из кармана яблоко и протянул ей. Теплые губы осторожно сняли его с моей ладони, и лошадь захрустела «наливом», кося на меня иссиня-черным глазом.

— А это мне, — сказал я, доставая второе. Лошадь потянулась к яблоку, но я спрятал его за спину и сообщил: — Я тоже хочу! У тебя трава есть, а у меня только яблоко. Сама рассуди, я же не могу траву жевать.

Она требовательно ткнулась мне в плечо.

— Я тебе огрызок оставлю, — пообещал я.

Лошадь презрительно фыркнула, обдав мое ухо жарким дыханием, и снова потянулась за яблоком.

— Да на, на… Жадина! — сдался я. — Но ты меня обратно повезешь, договорились? А то опять не заведешься… Хорошая ты животина, — погладил я жесткий волос гривы. — Да уж больно добрая. Нельзя быть такой доброй, поняла? На добрых ездят все, кому не лень, а уж коль совсем безотказная будешь, так и воду возить начнут, — я погладил доверчиво тянущуюся ко мне голо- ну и попросил: — Ты погуляй тут пока. А я посижу… Местами здешними полюбуюсь на прощание…

Я подошел к обрыву и сел на краю, свесив ноги вниз. Огляделся. Кругом, куда ни кинь взгляд, простирались леса. На горизонте они сливались с небом, словно растворяясь в нем и меняя цвет с ярко-зеленого на туманно — голубой. Высоко надо мной в небе застыл жаворонок. Зажмурившись от удовольствия, я откинулся назад, ощущая спиной пружинистую упругость трав. Скосил глаза вправо и посмотрел на испуганно застывшую на камне ящерицу. Серая, словно высеченная мастером-умельцем из кусочка гранита, она казалась маленькой статуей на огромном постаменте. Я показал ей язык. Она ответила мне тем же и соскользнула в траву — дразнить тех, кто сильнее, чревато. Сорвав травинку, я сунул ее в рот и уставился в бездонное небо, слушая деловитое гудение пчел и беззаботное стрекотание кузнечиков. Где-то в лесу начала свой отсчет кукушка.

— Кукушка-кукушка, сколько мне лет жить? — спросил я.

Она досчитала до двадцати трех и смолкла.

— Эй! — возмутился я. — А еще полсотни накинуть?

Кукушка «накинула» еще тридцать три.

— Что ты как скупердяй-меняла в лавке? — пожурил я. — Я же не в долг у тебя прошу… Дай еще полсотни.

Она отсчитала еще тридцать два, помолчала, видимо, размышляя, добавила еще одно «ку-ку» и смолкла совсем.

— Будем считать, что это девяносто девять, — решил я. — Вполне терпимо… Но мало.

— А зачем тебе больше? — поинтересовался незаметно подошедший сзади Разумовский. — Это уже жадность.

— Жить здорово! — ответил я. — Жить, работать, любить… Посмотри, какая красота вокруг. Чудо, что за красота.

Иерей закрыл ладонью глаза от солнца и посмотрел вдаль.

— Березки желтеть начинают, — сказал он. — Скоро раскрасится все, запестреет… А зимой снегом укутается, каждая ветка словно из белоснежного мрамора будет вырезана… А пока все малахитовое… Какая силища в природе!.. Прощаешься?

— Да, — сказал я. — Настало время возвращаться.

Разумовский сел рядом, свесив ноги, и достал из кармана

румяное яблоко:

— Хочешь?

— Давай, — кивнул я. — Только незаметно, потому что…

Позади нас послышалось многозначительное пофыркивание.

Не оборачиваясь, я протянул яблоко, и теплые губы стянули его с моей ладони.

— Я знал, что ты в угро вернешься, — сказал Разумовский. — Если это твое призвание, то сложно делать вид, что это не для тебя, а?

— К слову сказать, благодаря тебе у меня такое ощущение, что я никуда и не уходил, — усмехнулся я. — Не знаю, как там насчет «призвания», но я просто хочу жить так, как считаю нужным. Делать то, что мне по душе… И есть один маленький, но важный момент, который мне никак покоя не дает. Помнишь, у китайцев есть проклятие: «Чтоб вы жили в эпоху перемен»? В России уже много лет длится именно такая эпоха. Меняются идеалы, нет ничего стабильного, нет уверенности в завтрашнем дне, да и вообще ни в чем уверенности нет. Все пенится, все бурлит… Можно отойти в сторону и наблюдать за всем этим «вспучиванием» со стороны, и хоть эти перемены все равно затронут тебя, но по крайней мере не так сильно, как тех, кто не понимает, что происходит. А можно попытаться самим собой стабилизировать это время, послужить для него опорой, каркасом, позвоночником… В такую эпоху люди тянутся к тому, что надежно. К вечным истинам, к надежным людям, к вещам простым и неизменно необходимым: книгам, искусству… к работе. Вот и я не могу сидеть на обочине и ждать. Самим собой быть перестаю… Пришла пора возвращаться. Я говорил с Леной. Она все понимает…

— Наверное, я тебя тоже удивлю, — сказал иерей, — но и я… возвращаюсь. В том смысле, что возвращаюсь к себе. Видимо, наступает такое время. Все время мы за что-то сражаемся, за что- то боремся. И каждый бьется за правду, за истину. До смертоубийства двое бьются за истину, не ведая, что у каждого из них правда своя, а значит, ее нет ни у одного. Каждый имеет свое представление о правде. И в девяти случаях из десяти это представление лежит далеко от истины. Если человек бьется за истину, значит, она ложна, потому что несет в себе воинственное начало. Это агрессия, а не истина. Недаром сказано: «Плод правды и мире сеется у тех, которые хранят мир». Правда находится и созидании, а не в разрушении. В миролюбии, доброжелательности, вере. Это — большее, и нет смысла разменивать это на меньшее… Говоря твоим языком, ты возвращаешься, чтобы останавливать тех, кто ведет к этому оврагу других людей, и вытаскивать из него уже оказавшихся на дне, а я должен предупредить о существовании таких вот обрывов, скрытых под водой камней, таящихся в траве змей… Да, наступает пора возвращаться к себе.

— Видимо, нам с тобой настала пора понять это, — поправил я. — Каждый понимает это в свой черед… И все же почудили мы славно, есть что вспомнить. Сколько было приключений, сколько позади и смешного, и страшного… А сколько еще впереди…

— Да-а, — протянул иерей и достал из кармана еще одно яблоко. — Хочешь?

— Отдай сразу ей, — кивнул я назад.

Разумовский протянул лошади яблоко и поднялся.

— Я сегодня в город еду, — сказал он. — Если хочешь, могу тебя захватить. Ты ведь сегодня ехать собирался?

— Сегодня, — подтвердил я. — Лену и сына еще три дня назад переправил, а сам здесь дела заканчивал. Вроде со всем управился. Даже лошадью управлять научился… По крайней мере теоретически… Пойдем…

Я взял лошадь за повод, и мы пошли в обратную сторону.

— Никитин, наверное, обрадовался? — спросил Разумовский.

— Плотоядной радостью, — усмехнулся я. — Чувствую, первые два-три месяца будет нелегко. Он мне прочел целую лекцию о дезертирах и методах их исправления и воспитания. Намекнул

о штрафных ротах и дисбатах. Ты ему расскажи о миролюбии, а то он окаянствует в праведном гневе… Кстати, он особо подчеркивал, что берет в угро одного, а не двух. Сложно мне будет убедить его, что ты одумался, отрекся и раскаялся. Мне и самому с трудом верится… Ты в город зачем едешь?

— Позвонила одна прихожанка…

— О-о!

— Нет, это другое…

— У-у!

— Тоже не то. Говорю тебе: просто надо поговорить с одной девушкой. Разобраться. Объяснить. Научить. Ее мать беспокоится. Говорит, что та сошлась с человеком, рядом с которым находится в постоянной опасности. Вроде бы это один из так называемых «новых русских». И у него в последнее время участились разного рода неприятности, связанные с его бизнесом. А отражается все на ней. Она его «слабое место», вот в нее и целятся. Два дня назад похитили…

— И ты, разумеется…

— Нет, ее уже вернули. Бизнесмен заплатил выкуп, и ее вернули. Сейчас с ней все в порядке, если не считать психологической травмы и постоянного ожидания опасности…

— Вернули? — удивился я. — Странно…

— Хорошо хоть вернули, могли бы и… Ты знаешь, как это обычно бывает. Вот и просила ее мать приехать, поговорить с дочерью, найти какое-то решение. Если так и дальше будет продолжаться — до дурного может дойти. У нее ведь только мать и бабка остались. Отец умер, когда она еще совсем маленькая была. Мужчины в доме нет, а ее мать просто извелась. Представляешь, каково для нее все это?.. Нужно съездить, посмотреть. Может быть, удастся найти какой-то выход.

— Хуже нет в чужие семейные дела лезть, — покачал я головой. — За них все равно никто ничего не решит.

— Ситуация сложная. Даже опасная. Ее мать очень беспокоим и, Коля. А я хочу просто разобраться…

— А как же все эти телохранители, охрана, служба безопасности? Если он действительно богат, а не «бизнесмен» «одним кооперативным ларьком…

— Зимин, — сказал иерей. — Михаил Глебович Зимин.

— Тот самый?! И это у него возникли такие проблемы? странно. Состоятельный предприниматель, владеющий | отпей торговых точек, банком, студией звукозаписи, заводом И кучей всевозможных предприятий, не может обеспечить безопасность своей девушки?.. Отправил бы ее куда-нибудь на Карибские острова — и дело с концом. С его деньгами, связями и возможностями он мог бы и роту ОМОНа нанять для ее охраны. Броневичок вместо «мерседеса» купить. Дом, надежный как форт Нокс, отстроить…

Всю жизнь под охраной ОМОНа ходить не будешь, а на каждый броневичок всегда найдется свой противотанковый комплекс «Фагот». Нет, Коля, у них тоже все не так просто. Чтобы получить что-то, нужно чем-то пожертвовать — гласит восточная мудрость. И иногда это больше, чем обычные трудности на пути к достижению цели. В данном случае — это безопасность близких. Можно максимально усилить охрану, прибрести новейшие средства защиты, нанять лучших специалистов, но даже с их помощью обеспечить свою безопасность не удастся. Я хочу своими глазами увидеть, что происходит, и, может быть, мне удастся найти ответ… А уж как они им воспользуются…

— Судя по тому, что я слышал о «новых русских»… тебе лучше вообще с ними не встречаться. Это все равно что цветы в пустыне сажать. Не приживаются — нет питательной среды.

— Не может такого быть, — уверенно возразил иерей. — В каждом человеке есть что-то хорошее. Изначально хорошее. Потом он заметает это хорошее — лживыми критериями, истинами, и взглядами, высушивает страстями, облучает пороками… Но если человек любит, эта любовь, как влага, орошает его душу, пробуждает к жизни сокрытые в глубинах зерна совести, нравственности, ответственности. Позволяет этим росткам пробиться на поверхность, расцвести… А богатство… Смотря как к нему относится. Вот если бы тебе начали платить за работу, как платят полицейским в Америке, то по нашим меркам ты был бы очень состоятельным человеком. Но работал бы ты только за деньги? Как бы ты вое принимал это богатство? Дело не в количестве, дело в отношении.

— Да-да-да! — завопил я так, что лошадь шарахнулась в сторону. — Я бы работал за деньги! Я бы относился к ним, как… как… О, как бы я к ним относился!

— Вот теперь вижу, что ты действительно становишься сами собой, — усмехнулся Разумовский. — Во всяком случае, производишь такое же впечатление, как и два года назад.

— Как я могу относиться к деньгам? С точки зрения русского человека, экономящего на всем? В милиции служат обычные люди, которые едят то же, что и большинство остальных, одеваются в то же, во что и остальные одеваются, и так же относятся к происходящим в стране «реформам», как и большинство других людей. Не могу я отрешенно воспринимать деньги. Я на них живу.

— Вот про отношение я и говорю, — сказал Разумовский. — Если у человека есть призвание и цель, идеалы и убеждения, то деньги для него все же второстепенны. Почему о человеке сразу нужно думать плохо? Ты же обижаешься, когда какой-нибудь недалекий человек считает всех сотрудников милиции взяточниками и лентяями? А почему всех состоятельных людей надо считать тупицами? Откуда в нас это? Откуда какой-то судейский взгляд на других? Кто имеет право осуждать? И откуда это обывательское чувство всезнания? Любовь к сплетням? Осуждать можно только себя. И совсем не с точки зрения: «Прощаю тебя, мой любимый. Я бы на твоем месте сделал все то же самое. Я нахожу себе оправдание». В большинстве своем с правильной точки зрения на свои поступки смотрят только перед смертью. Но ведь никто не знает, когда и где она подкараулит…

— Капитала честным образом не сделаешь, — напомнил я. — Я могу предположить, что это за девочка. Длинноногая, с кукольным личиком, большущими амбициями, может быть, работавшая манекенщицей или фотомоделью. Не знаю, как там насчет любви, а вот сделкой здесь очень попахивает. Тело в обмен на деньги.

— У тебя жена красивая, — сказал иерей, — а между тем денег у тебя нет.

— Это исключение. И как раз потому, что нет денег…

— Кажется, я начинаю догадываться, почему ты все это говоришь, — прищурился Разумовский. — Тебе хочется посмотреть на все это своими глазами.

— Нет.

— Да.

— Нет.

— Да. Но я тебя и не приглашаю. Когда дело касалось помощи и расследовании, я просил тебя о помощи и ты помогал мне…

— Это ты помогал мне, — насупился я. — То есть ты просил меня о помощи, а потом делал вид, что помогаешь.

— Пусть будет так. Льсти себе сколько угодно, — усмехнулся вредный иерей. — Но в любом случае, в этом деле все иначе. Здесь нужна помощь иного рода, совет. Поддержка. А ты с твоим подходом к делу можешь только обидеть людей и усложнить ситуацию.

— Да у меня здравого смысла в десять раз больше, чем у тебя. И кто сказал, что совет такого человека, как я, отлично разбирающегося в разного рода проблемах, может пойти во вред? Я-то сужу с точки зрения реальной действительности, а не с религиозной и приемлемой далеко не для каждого… И не спорь. Религиозная мораль предназначена для всех, а вот жить в соответствии с ней способен далеко не каждый.

— Ты же говорил пять минут назад, что в личную жизнь других людей лезть нельзя? А давать советы — дело неблагодарное?..

— Но нас же зовут?

— Не нас, а меня.

— Что ты понимаешь в «новых русских»?! — возмутился я. Это не твоя компетенция. Твое дело — люди бедные, обиженные обманутые, ищущие спасения, кающиеся и обездоленные. А богатство — это другая сторона жизни. Здесь спасением и покаянием не пахнет.

— Каждый идет к Богу. Только каждый — своей дорогой. Нельзя закрывать двери храма перед кем бы то ни было. Нельзя отвергать человека только потому, что он беден или богат, болен или оступился, не понят и отвержен обществом…

— Вот потому-то церкви и построены на деньги убийц и пала чей. Они так пытаются «откупиться». Это у них в привычку вошло — откупаться.

— Тебе-то что? — рассердился иерей. — Это я туда еду, а не ты. У людей беда, и я приглашен туда матерью девушки.

— Вот то-то и оно…

— Все, не буду я брать тебя в попутчики. Я на тебя рассердился. Вот на этой лошади до города и добирайся.

— Во мне бушует классовая неприязнь, — гордо пояснил я. — Мир хижинам, война дворцам! Землю крестьянам, фабрики рабочим, воду морякам, каждой женщине по мужу, сексуальные меньшинства признать сексуальными большинствами!

— Ну-ну-ну… Про церковь еще что-нибудь скажи.

— Не скажу! Бить будешь…

— Давно пора, — согласился иерей. — Разошелся, как на трибуне. Последний раз спрашиваю: едешь со мной?!

— Можно подумать, ты «первый раз» спрашивал, — проворчал я. — Вообще-то у меня еще есть пара-тройка дней, пока готовятся мои документы… Но столько времени я тебе уделить не смогу. День. Даже меньше. Полдня. Да, полдня хватит… Хочется посмотреть, как живут «новые русские». Малиновые пиджаки золотые цепи в два пальца толщиной, «мерседесы», Гавайи, сауны, манекенщицы… Да, полдня на это потратить можно.

Мы подошли к моему дому. Кузьмич, ожидавший моего возвращения сидя на крылечке, принял у меня поводья и полюбопытствовал:

— Понравилось? То-то же… Нынче про лошадей забывать стали, все на других «коней» пересели. А ведь раньше все на них держалось — и хозяйство, и почта, и коль доехать куда требуется… И на войне не подводили. А уж лучшего друга и не сыскать… — Вот на ней у меня и заканчивается пора «тихой жизни», — сказал я, поглаживая теплую шею лошади. — Сейчас пересяду ион на ту «кобылу», — я кивнул на стоящую у обочины «пятерку» Разумовского, — и поеду в чадящий, шумный, грохочущий железом и голосами, суетливый город смотреть «сладкую жизнь»… Вот ведь как: из города сюда рвешься, на природу, к рекам, лесам, полям, а отсюда в город тянет. Но там сейчас дел много. Работы невпроворот. А как свое сполна отдам, так сюда и вернусь. Насовсем.

— Эти места покой дают, — сказал Кузьмич. — Силы возвращают. Юг, он что ж… Юг — это тоже неплохо, но силы он не дает. Силы своя земля дает. От всех невзгод и напастей лечит. А все эти заграницы — они для экскурсий хороши. Подивиться, попробовать, сравнить… Развлечение. А сила вот где, — он поднял комок земли и растер ее в суховатых, но не по-старчески крепких руках. — Вот здесь она таится. Отсюда ее и черпают… Посидим, покурим на прощание?

Он вынул кисет с самосадом, ловко скрутил «козью ножку» и протянул мне. Затем так же ловко свернул для себя. Мы сели на крылечке и закурили.

— Возвращаешься, значит, — кивнул Кузьмич. — Знать, набрался сил?

— Набрался, — подтвердил я. — Теперь я это чувствую… Я возвращаюсь… Возвращаюсь…

— Располагайтесь, пожалуйста, — сказала миловидная девушка в кружевном белоснежном фартучке. — Прошу вас… Вот кофе, коньяк, сигары. Хозяин сейчас выйдет к вам. Еще что-нибудь хотите?

— Нет, спасибо, — поблагодарил иерей.

Я промолчал. Я был занят тем, что крутил головой, разглядывая убранство особняка. За свою оперативную деятельность мне приходилось бывать в разных квартирах и загородных дачах, так что повидал я немало, но такого…

— Это же Пикассо, — шепнул я иерею, глазами указывая на стену. — В подлиннике… А еще через две картины висит что-то, очень похожее на Ренуара… Но этого же просто не может быть… Посмотри, какие полотна! Я не знаю, кого он нанял для составления такой галереи, но у этого парня отменный вкус… Ох, даже шея заболела. Не свернуть бы ненароком. Что это за коньяк? «Багратион», — прочитал я на этикетке. — Неплохо… Вот оно, преддверье «сладкой жизни». Если б не взвод церберов у ворот, я бы сказал…

Резные двери распахнулись, и в зал стремительно вошел широкоплечий круглоголовый человек. На вид ему можно было дать лет тридцать пять, и по росту и мощи он едва ли уступал Разумовскому. Короткий ежик волос над чистым, выпуклым лбом, круглые голубые глаза, тяжелый волевой подбородок… Первое впечатление он производил благоприятное и располагающее. Но вот секундой позже…

— Поп! Живой! — с радостным удивлением заорал богатырь, подбегая к поднимающемуся ему навстречу Разумовскому и бесцеремонно оглядывая его со всех сторон. — Живой поп, это надо же, а? Нет, ну ни фига себе!

Я поперхнулся коньяком и закашлялся. Разумовский вежливо постучал меня по спине, едва не сломав позвоночник. Видимо, он тоже был несколько ошарашен началом приема.

— Отец Владимир, — представился иерей. — А это мой друг и, если так можно выразиться, помощник Николай Иванович Куницын.

— Тоже поп, что ли? — с удивлением посмотрел на меня Зимин. — А чего без этой… Ну, как ее?.. Без рясы, во!

— Нет, я бывший… и будущий офицер угро, — сообщил я. — Просто…

— A-а, уголовный розыск, — разочарованно протянул он. — ну, оперов я уже видел… А вот попов, да еще так близко… Нет, ну здорово, да?!

Он интенсивно затряс руку Разумовского, подмигнул мне и хлопнул по плечу так, что я упал обратно в кресло.

— Да вы садитесь, мужики! — жизнерадостно проорал он. — располагайтесь, не тушуйтесь. Я все равно в этих манерах не смыслю ни чер… кх-м… ничего не смыслю, так что давайте по-простому, по-русски… Меня Мишей зовите. А вы, значит, отец Владимир и Колян…

— Николай Иванович, — поправил я.

— Коля, — кивнул Зимин. — Мама Таня мне уже звонила, предупреждала, что вы придете… Нет, ну надо же — живой поп… Мыс мужиками тоже как-то хотели пригласить на одну презентацию этого… Как его?.. Митрополита! Но он не смог — на презентацию к политикам поехал. У них в тот день тоже тусовка была. У нас-то пореже эти дела бывают, мы все же за свои «бабки» что-то строим, а у политиков этих презентаций по пять штук На дню бывает. Так вот, мне потом рассказывали мужики, они на той презентации так «нахрюкались», что…

— Михаил Глебович, — быстро сказал иерей, — мы к вам вот по какому делу прибыли…

— Да знаю я, знаю, — замахал руками Зимин. — Мама Таня говорила…

— Это вы Татьяну Петровну «мамой Таней» зовете? Но ведь мы вроде как с Оксаной еще не расписаны и не обвенчаны?

— Как люди живут, так и мы живем, — пожал плечами бизнесмен. — А ее мать мне как родная… Хотите коньяку?

— Нет, спасибо, — поблагодарил иерей. — Михаил Глебович, Оксанина мать несколько обеспокоена последними событиями, происходящими у вас. Поймите ее правильно — все эти угрозы, покушения, похищения… Это не только пугает, это приводит в ужас. Оксана — ее единственный ребенок, а опасность, которой она подвергается, может травмировать человека с куда более крепкой психикой, чем у пожилой одинокой женщины.

— Но ведь все кончилось благополучно, — несколько помрачнел жизнерадостный верзила. — Отдал я им «бабки» — пусть подавятся, сволочи… Денег-то не жалко, я себе еще заработаю а вот за Ксюху я и сам перепугался…

— Если не секрет, сколько вы отдали? — полюбопытствовал я,

— Двести тысяч, — безразлично махнул он рукой. — Куда было хуже то, что эти деньги потребовали привезти в мелких бумажках. У меня все работники бегали, разменивали. Дело-то в выходные было…

— Двести тысяч… долларов?! — переспросил я. — Двести тысяч?!

— Ты пей коньяк-то, — подвинул он ко мне бутылку. — Хороший коньяк. Специально стоит… Я тут пока еще с попом поговорю. В жизни так близко не видел… Надо же — настоящий…

Я с трудом удерживал улыбку, гладя на растерявшегося Разумовского. Священник явно не знал, как себя вести: то ли одернуть не в меру разошедшегося чудака в малиновом пиджаке, то ли махнуть рукой — чем бы дитя ни тешилось, лишь бы информацию исправно давало.

— Михаил Глебович, как вы думаете, что послужило причиной начатой против вас кампании? — спросил иерей. — Вы подозреваете кого-нибудь? Может быть, группу людей? Организацию? Группировку?

— Да если бы я подозревал кого-то, — нахмурился он, — то эта компания уже давно стояла бы аккуратными рядами бочек на дне Невы. В «цементных пиджаках»…

Разумовский долго кашлял, а я гулко барабанил его кулаком по спине. Бизнесмен удивленно посмотрел на нас и придвинул коньяк еще ближе:

— Да вы пейте коньяк-то… Хороший коньяк. Специально тут стоит… Может, че другое заказать? Что-то вы уж больно скукоженные сидите. Словно не в своей тарелке. Давайте, мужики, не стесняйтесь. Я тоже с вами за компанию «дрынькну»…

Он налил себе на три пальца коньяка и залпом выпил, поморщившись, словно от самогона.

— Врут все дегустаторы, — просипел он, закусывая лимоном, посыпанным сверху сахаром и кофейным порошком. — «Глоточками, глоточками…» Нет, с водкой все куда проще. Я уже все, о чем только слышал, — перепробовал. Все эти ликеры, шампанское, коньяки-арманьяки… Точно вам говорю, мужики: лучше водки, да под хорошую закуску, нет! Особенно если под шашлыки… Ну и соответственно на природе. Чтоб компания была, охота, рыбалка… Хотя лично я рыбалку не люблю. Сидишь полдня, как дурак, и ждешь, пока вот такая «блоха» тебе на крючок нацепиться изволит! Нет, по мне проще осетра в магазине купить. И комары не кусают, и червяки не расползаются, и улов куда более реалистичный и ощутимый. Я как-то раз зафрахтовал рыболовное судно. Поехали мы тогда с мужиками «по-большому» порыбачить. Ну и взяли, значит, с собой пару ящиков водки, шампанского ящиков этак…

— Михаил Глебович, а что вы в дальнейшем намерены предпринять? — спросил пришедший в себя Разумовский.

— В каком смысле? Ах, вы про это… Найду их и головы поотрываю — только и делов. Причем самолично.

— На поиск уйдет время. А пока вы их ищете?

— Отправлю Ксюху на Кипр, если вас это интересует. Пусть отдохнет, расслабится. Маленькую напугали, ей силы восстановить нужно, в себя прийти. Месяца два-три позагорает, покупается, музыку послушает, а там, гладишь, и я со своими проблемами разберусь. Я уже маме Тане это говорил… Она, конечно, боится. А что же нам делать? Разбегаться? Не хочу я ее бросать. И Ксюха от меня уходить не хочет. Здесь вариант только один: нужно этих засранцев найти и… уговорить больше не баловаться.

— Но ведь могут появиться еще «доброжелатели», — заметил я. — И еще, и еще…

— Это не я такой, это время такое, — надул щеки бизнесмен. — У людей от «бабок» голова кругом пошла. Любимое занятие — в чужом кармане деньги считать. Нет чтобы самим работать, надо обязательно отобрать там, где уже есть, и потратить, чтоб вообще нигде не было.

— Не у всех есть возможность зарабатывать, — сказал я. — Бывает так, что и мозги есть, и руки, а вот возможности нет.

— Возможностей нет… Но совесть-то есть? Или тоже нет? Почему я в чужом кармане не копаюсь? Ведь есть люди богаче меня. Куда богаче. Здесь дело не в разрыве между богатыми и бедными, а в зависти. В жадности. Людям не хватает двухсот долларов в месяц. Хочется больше. И может быть, необходимо больше, потому что при этом уровне жизни трудно прожить семьей на двести-триста долларов. Но ведь если человек работает на государство, оно должно его обеспечивать. Я же обеспечиваю тех, кто на меня работает. У меня высококлассные специалисты. И кстати, в большинстве своем они пришли ко мне из госструктур. У них превосходные мозги, у них опыт, у них такие руки, что позавидовать можно. Но они были нищие. А я хорошо им плачу. Хорошо работают — хорошо получают. Вот и вся разница между моим отношением к работникам и отношением государства. Но те, кто работает на государство, злятся на таких, как я. За что? За то, что я богат? Или за то, что я своим работникам плачу куда больше, чем государство — своим? Или за те причуды, которые я изредка себе позволяю? Так я тоже сколько лет ничего не имел. Родители мои ничего не имели. А стал работать и заработал. И я хочу увидеть в своей жизни все, что не видел, и попробовать то, что никогда не пробовал. Я хочу в Альпах с гор покататься. От пирамиды Хеопса кусочек отковырнуть. Крокодила за хвост потаскать. «Вдову Клико» попробовать. Я не хочу есть мерзопакостные продукты, которые выпускает сейчас наше производство. Это не колбаса. Это бумага. Она невкусная. Я ел настоящую колбасу и сравнивал. У нас на фабриках экономят, не докладывают, воруют или занижают норму так, что пельмени уже не пельмени, а какие-то овечьи катыши. Как можно экономить на качестве? Рынок этого не предусматривает. Я очень люблю пельмени. Но наши пельмени я покупать не стану. В них мясо синее, и тесто тянется, как жвачка. И после этого меня убеждают покупать отечественные продукты и поднимать экономику? У нас и впрямь есть очень качественные товары, рядом с которыми западным просто нечего делать. Но они дорогие. Они для тех, кто может позволить себе заботиться о своем желудке. И отдыхать я хочу не в душном городе, в собственной квартире, потому что у меня нет денег куда-нибудь выехать. Я много работаю и сильно устаю. У меня голова часто болит. Я становлюсь нервный и дерганый. И я хочу поехать туда, где мои нерпы успокоятся, где я отдохну так, что, вернувшись, смогу взяться за работу с полной самоотдачей. В рестораны я хожу? Да, хожу. Я туда друзей вожу. Девушку свою вожу. Если у тебя есть друзья, разве ты не стараешься сделать им приятное? Если у тебя нет денег, ты встречаешь их простым застольем, чаепитием… Но если они есть, неужели вы не пригласили бы своих друзей туда, где весело и красиво? Посидеть, поболтать, отдохнуть?..

— Дело в суммах, — сказал я. — Есть машина для того, чтоб на ней ездить, а есть машина за тридцать тысяч долларов… Наверное, для того, чтобы смотреть на нее.

— У меня машина за два «лимона», — обиделся бизнесмен. — Ручная сборка, индивидуальный заказ, ей даже наши совдеповские дороги — тьфу! Вездеход, а не «джип». А Ксюхе я «ягуар» подарил. Новейшая марка. «Ягуар МК-шесть»… Не слышали?! Ну, вы даете! Это же машина по варианту «МК-пять», маленький такой, заднеприводной, симпатичный. Этакая «женская радость». Только-только появился. Там пимпочки всякие — разные, блестит нее, сверкает… Но это — дело десятое. Главное — качество! Качество! А что касается суммы… Понимаете, я никогда не выброшу и кабаке все, что имею. Я, конечно, могу нахрюкаться и загудеть так, что наутро вспомнить стыдно… Но с кем хоть раз в жизни такого не бывает? Только если какой-то мужик, которого в кабак занесло, на это всю свою получку бросает, оставляя жену и детей без хлеба до конца месяца, то я никогда там и сотой части своих денег не выброшу. Я не стану экономить на своих родных для того, чтобы накопить на машину. Если я не могу ее купить — я буду работать до тех пор, пока ее покупка мне станет не накладна. Соотношение, понимаете? Я живу по средствам. Я не покупаю то, что не могу… Вот сейчас я замок в Англии приглядел, но купи его все еще не могу. Дорого. Еще как минимум год работать надо.

Теперь мы с Разумовским закашлялись уже одновременно Я едва себе горло не разодрал, пытаясь как-то определиться с застрявшим в нем коньяком. Проклятый напиток никак не мог разобраться, куда хочет идти — вперед или назад. Наконец я справился с этой бедой и, вытерев навернувшиеся на глаза слезы, прохрипел:

— Хватит, сдаемся… У нас разные весовые категории. Ты лупишь крупнокалиберными снарядами. Это травмирует.

— Что здесь такого? — пожал плечами Зимин. — По-моему, все очень просто. У меня никогда не было высшего образования… Я диплом потом купил. Но у меня мозг на зарабатывание денег настроен. Я где-то читал, что Пушкину его стихи давались без особого труда… Нет, конечно, работал он — дай Бог каждому, но для нашего уровня… Короче говоря, у него мозг был настроен на рифмовку. Он был гением, и ему создание таких стихов казалось нормальным и естественным, наверное, он удивлялся, почему и другие так не могут. «Наверное, не хотят…» Понимаете? А у меня башка на зарабатывание денег повернута. Я на что ни смотрю, сразу прикидываю — как на этом можно деньги сделать. И любую возможность использую. Я знаете как начинал? Не на России, а на Америке деньги делал. У них там есть вещи, которые на вывоз стоят значительно дешевле, чем для продажи внутри страны. Берешь партию такого экспорта и тут же ввозишь его им обратно. И продаешь. Но уже по «внутренним» ценам. Причем рекламу этому товару они делают сами, хоть и для той части, которая внутри страны продается. Американцы этот товар знают, качеству доверяют и покупают. У них нет таких законов, чтоб купленное нельзя было обратно ввозить. Злятся, конечно, но… Вот я этот момент подметил и воспользовался. Взял кредит — тогда еще кредиты легко давали — и купил партию товара. Сначала все подсчитал на бумажке — сошлось… А дальше уже легче было. У людей был голод на разные зарубежные товары — и надо, и не надо — все сгребали с прилавков. Я поначалу техникой занимался. Сначала перепродавал, а теперь и сам произвожу… Я в этой стране деньги в оборот пускаю, да и западные инвестиции привлекаю. У меня несколько совместных предприятий есть. Наша экономика от этого крепнет? По крайней мере, должна крепнуть, а уж почему она разваливается, так это с других ребят надо спросить, с тех, которые ничего не производят, но карманы за счет тех законов, которые сами придумывают, набивают плотно… А я произвожу. У меня даже завод свой есть. Маленький, но в России таких всего два. Один мой, а другим один артист известный владеет. У меня две фирмы занимаются электроникой. Даже три фермы есть… Но чем это плохо? Стыдно в нищей стране быть богатым? Стыдно. А что делать? У каждой вещи должен быть хозяин, который будет за ней следить, ремонтировать, заправлять. У квартиры должен быть хозяин, который будет ее убирать, благоустраивать. И у предприятия должен быть хозяин, который будет его расширять, совершенствовать. Я согласен и даже хочу работать на благо России, но… сейчас у меня не возникает желания даже платить налоги. Да, я укрываю налоги и не скрываю этого. Потому что то дерьмо, которое вешают нам на уши, несколько отличается от того дерьма, которое я вижу. Я не верю, что мои деньги доходят до места назначения полностью. Я вижу плохие дороги. Я вижу нищих пенсионеров, собирающих милостыню… Им пенсию отдали, которую должны были отдать, но задерживали по полгода? И еще хвастаются этим, ставя себе в заслугу! Милые мои, вы обязаны были это сделать! Причем без задержек. А теперь они что, ждут, пока им за это спасибо скажут? Да за эти задержки морду бить нужно. Когда прижало, нашли рычаги и надавили на нужные кнопки. Так что ж вы раньше этого не сделали? Это каждый месяц делать нужно. И голодных людей не интересует, куда делись те деньги, которые они заработали… Я вижу бедственное положение образовательных учреждений. Я вижу, как бедствует армия. И я не верю нашим чиновникам. Я не хочу кормить несколько сотен дармоедов, которые зарабатывают деньги не трудом, а хитростью. На благотворительные цели я трачу больше, чем отдаю на уплату налогов. А если б я верил тем, кому отдаю деньги, то вполне мог бы платить налоги даже больше, чем сейчас. Но я лучше отдам деньги в сумасшедший дом, чем в Кремль. Там хоть людей лекарствами нужно лечить, и они действительно несчастные, потому что больные. А болезнь жадности своими деньгами я лечить не собираюсь. Это принципиально. Не знаю, как там с точки зрения экономики и «высших интересов», но с точки зрения здравого смысла я не хочу работать на благо России с теми, кому не верю. Может быть, при таком мировоззрении мне и нужно было бы уехать в ту же Америку, где на политиков есть хоть какая-то управа, но… Я не хочу отсюда уезжать. Я здесь родился, я люблю эту страну. А если все же заставят уехать… Они ничего не выиграют. Скорее наоборот… Но пока я не хочу уезжать. А на меня здесь смотрят с ненавистью и презрением и душат всеми возможными методами и средствами…

— Богатые тоже плачут? — улыбнулся я.

— Тот, кто что-то делает, всегда сталкивается с какими-то трудностями, — заметил бизнесмен. — Их нет только у тех, кто вообще ничего не делает. А большие дела — большие трудности. Вот у вас возникает желание со мной на какое-то время местами поменяться? А восхождением к этой цели? Работой по двенадцать— четырнадцать часов в день? Не надо путать бизнесменов с политиками и бандитами… Хотя, если вдуматься, большинство капитала у нас политизировано и криминализировано. Те, кто сейчас стоит у власти, владеют огромными концернами, компаниями, холдингами. А яхты, машины, квартиры и самолеты у них куда покруче, чем у нас… А мы, в отличие от них, строим, а не разрушаем. Я хочу, чтобы мои дети получили лучшее образование и вернулись сюда, чтоб продолжить мое дело. Я хочу, чтоб дети тех, кто работает на меня, получили хорошее образование и вернулись в этот концерн, который стал бы действительно их концерном — зависел бы от них, расширялся, шел к благополучию благодаря им. Или открыли бы свои предприятия… Я не хочу, чтоб мои родители жили впроголодь, поэтому много работаю. Мужик должен содержать семью, на то он и мужик. Я хочу, чтоб моя девушка хорошо одевалась, хорошо питалась и хорошо отдыхала. Это нормальное желание… Ну нот, когда я ответил вам на все вопросы, извините меня, но мне нора идти. Работа, знаете ли, дела! — неожиданно резко закончил он. — Вы заходите еще, мужики. А то я как-то все в одиночку болтал… А мне ведь тоже интересно у вас что-нибудь узнать. Я с живым попом в жизни не разговаривал… Надо же — живой поп! С ума сойти!..

— A-а… Э-э… — замешкался Разумовский. — Но мы еще не…

Бизнесмен вскочил с кресла и, схватив его за руку, бешено

затряс:

— Нет, ну здорово, что вы зашли, мужики! Вы еще заходите! Давайте, к субботе подтягивайтесь… В баньку сходим. Водочки выпьем, попаримся, поболтаем… Добро? Ну, бывайте… И заходите еще…

— Михаил Глебович, а как бы нам Оксану повидать? — спросил я, видя, что на растерявшегося иерея рассчитывать не приходится.

— Она отдыхает, — сказал бизнесмен и жизнерадостно улыбнулся. — Вы еще заходите, тогда и Ксюха к нам присоединится. Посидим, поболтаем… Толя! Лысенко!..

На пороге бесшумно появился атлетически сложенный парень с выбритой до зеркального блеска головой. Прищуренные глаза впились в нас с холодным интересом оценивающего свой обед зверя.

— Проводи моих друзей до машины, — сказал Зимин. — Надеюсь, ее помыли?

— Все в полном порядке, — кивнул бритоголовый. — Колесо одно заменили, там диск был сильно погнут, и вмятины на бампере устранили. Вы уж простите нас за эту вольность…

— М-м… Спасибо, — растерянный Разумовский выглядел даже трогательно. — До свидания…

— Вы обязательно заходите, — еще раз пригласил бизнесмен. — Обязательно!

Бритоголовый атлет проводил нас до выхода и даже распахнул перед нами двери. Машина стояла сразу за решетчатыми, узорными воротами, чистая и готовая тронуться в путь.

— Какой молодец! — восхитился я. — Ты все понял?

— Ничего я не понял, — признался Разумовский. — За машину ему, конечно, спасибо, но…

— Я не про машину говорю. Нас провели, как детей, продемонстрировав фантик от конфетки. А самой «конфетки» и в помине нет, — я указал Разумовскому на циферблат часов. — Он целый час рассказывал нам сказки. В результате мы наслушались о налогах, о ресторанах, об экономике и капиталовложениях, а по интересующим нас вопросам не получили ровным счетом никакой информации. Ни-ка-кой. «Оксана отдыхает. Кто выступает против меня, не знаю. Я сам с этой проблемой справлюсь. Вы пейте коньяк-то. Он специально здесь стоит». И больше ничего. Он разыграл нас.

— Думаешь? — озадаченно оглянулся на особняк Разумовский.

— Уверен. Я сам так делаю, когда не хочу отвечать на какие- то вопросы. Прикинулся дурачком — и пусть на тебя смотрят, разинув рот и убегая мыслями подальше от неприятной мне темы. Слов много — вроде бы целая лекция, а смысла… Много говорить и не давать никакой информации могут только либо полные дураки, либо хорошие конспираторы. Если бы мы оказались понастойчивее и задержались там еще на часик, то уверен, что нам пришлось бы выслушать лекции о становлении бизнеса в России, о Савве Морозове и его братьях, о возможностях российского предпринимательства в настоящее время и его шансах на ближайшее будущее… Нас попросту вежливо выкинули, батюшка… Молодец! Держу пари, что и подборка картин, и дизайн самого дома — его личная заслуга. Он такой же «богатый тугодум», как я — балерина Большого театра. «Пейте коньяк, он специально здесь стоит…» Закройте рот и не мешайте мне погонять порожняком отпущенное для вас время — вот как это переводится.

— Но он же приглашал нас зайти на неделе еще раз.

— Я думаю, что к тому времени Оксана будет уже на Канарах… А может быть, и не на Канарах, а там, где ее ни одна живая душа не найдет. С чего это он будет нам доверять и рассказывать, Куда решил спрятать любимую девушку от опасности?

— Так он нас обманул? — догадался иерей.

— А вот тебе, батюшка, сейчас очень подошли бы малиновый пиджак и золотая цепь, свисающая на пузо, — съехидничал я. — Разумеется, он нас обманул. Причем крайне вежливо, чтобы не обидеть «маму Таню»… Интересно, почему он не женится на Оксане?

— Подождите, пожалуйста! — услышали мы за спиной и обернулись.

С крыльца нам махала рукой длинноногая блондинка в плотно облегающем стройную фигурку шелковом халатике. Из-за ее плеча выглядывал недовольный охранник Лысенко.

— Вернитесь, — попросила девушка. — Я хочу поговорить В вами.

— Вот это совсем другое дело, — удовлетворенно сказал я и повернул обратно.

— Вы не обижайтесь, — попросила она, когда мы подошли. — просто Миша очень не любит, когда кто-то пытается обсуждать паши отношения. Если бы это был просто посторонний человек, пн вообще не стал бы разговаривать, но так как вы приехали от моей мамы, он просто разыграл вас… Я была в спортзале, а он не сообщил мне о вашем прибытии. Он ведь к вам в малиновом пиджаке вышел, с «Ролексом» на запястье и во всем прочем «боевом снаряжении», да? И разыгрывал персонаж из анекдотов? "Пейте коньяк, он специально здесь стоит». Было такое?

— Было, — рассмеялся я. — Но мы не в обиде. Личная жизнь человека — это только его личная жизнь. И миру нет никакого дела до того, что делается в той или иной спальне, что бы ни утверждали журналисты с их пошловатым интересом или родственники с их заботливой неуклюжестью.

— Вообще-то Миша совсем не такой, — сказала она. — Он очень добрый и умный. Он очень любит меня. И мама зря боится. Миша очень мучается из-за всего этого. Но я не хочу с ним расставаться. Таких, как он, осталось совсем немного. Он из прошлого века. Он добрый, умный, сильный и щедрый… Вы проходи те, сейчас я напою вас кофе.

— Хозяин, наверное, будет не слишком рад нашему возвращению, — заметил я.

— Я его уже поставила перед фактом, — сказала она и распахнула двери, приглашая войти.

Мы вернулись в холл и сели в предложенные кресла.

— Толя, — попросила девушка охранника, — распорядись чтобы нам приготовили кофе и… Что вы еще будете?

— Только кофе, — сказал Разумовский. — Это Николаю.

А мне, если можно, чай. Холодный.

Охранник кивнул и скрылся за дверью.

— У меня к вам просьба, — сказала Оксана. — Попытайтесь успокоить мою маму. Я знаю, что она очень боится за меня, но… Все будет хорошо. Рядом с Мишей я ничего не боюсь. А вообще-то я ужасная трусиха. Я при виде пауков и то едва сознание не теряю. Один раз в жизни змею в лесу встретила, так меня потом полдня откачивали… А здесь — такое…

— Расскажите, пожалуйста, поподробнее, как все это произошло, — попросил я.

— Вы имеете в виду мое похищение или всю эту страшную историю со звонками и угрозами?.. Вы знаете, что у богатых людей всегда были проблемы с безопасностью. Золото притягивает кровь. Большинство состояний выросло на крови, и этот привкус преследует владельцев богатства многие поколения спустя. И даже когда состояние нажито относительно честно, золото все равно притягивает к себе кровь. Оно манит жадность. Зовет насилие… Привкус крови — это привкус любой «сладкой жизни». Не были исключением и мы. Но так как служба безопасности у нас хорошая — Миша отбирает лучших специалистов, да и техника просто уникальная, — то всяческого рода неприятности, связанные с покушением на его деньги и на нас самих, удавалось своевременно сводить к минимуму… С бандитами Мише тоже удалось наладить вполне нормальные и даже выгодные отношения. Сейчас они уже не просто берут с фирм деньги, но и действительно оказывают кое-какие услуги. Миша говорит, что в скором времени вообще останутся одни «воры в законе», а все более или менее крупные бандиты перейдут на коммерческий уровень. Они срастаются с коммерцией и политикой и теряют свое первоначальное значение… Мы уже пытались выяснить хотя бы организацию, которая нам противостоит, но так и не сумели. Все это не похоже на работу конкурентов, не похоже на работу бандитов, не похоже на работу госструктур. Мы даже предположить не можем, откуда все это исходит. Последние полгода все это преследует нас, как наваждение. Угрозы по телефону, в письмах, в телеграммах, в записках… нам даже пришлось переехать из городской квартиры сюда, в загородный дом. Миша говорит, что здесь легче обеспечивать безопасность… Это ад какой-то… Каждый день, каждый час ждешь чего-то страшного. Это ожидание, наполненное неизвестностью, хуже смерти… Страх…

Она расплакалась. Разумовский было привстал, но она замахала руками:

— Не надо, не надо… Сидите. Это сейчас пройдет. Это нервы… Один раз дом даже обстреляли из автомата. К счастью, никто не пострадал. Стреляли по окнам первого этажа, а мы в это время находились на верхнем. В другой раз собаки спугнули человека, пытавшегося пронести на территорию особняка взрывное устройство… А сколько мы уже потеряли денег на всевозможных мошенничествах, осуществить которые можно было, только хорошо зная положение дел в концерне. Это долго рассказывать и очень тяжело вспоминать… Миша за последние полгода вымотался так, как не выматывался за все время становления концерна. И поверьте, никаких следов. А ведь расследованиями занимались и милиция, и служба безопасности, и частные детективы, и даже бандиты пытались вычислить «наводчика»… Ничего не удалось обнаружить. Это не противник, а призрак какой-то… знаете, сколько мы потеряли? За эти полгода одного только оборудования было испорчено на полмиллиона долларов. А общие убытки составили около десяти миллионов долларов. Фальшивые платежки, «липовые» заказчики, лопнувшие сделки. Кто-то продавал информацию о положении дел в концерне нашим конкурентам. За это очень хорошо платят. Многие крупные коммерческие структуры и даже группировки имеют свои разведывательные отделы. Они внедряют своих людей в конкурирующие фирмы и собирают информацию, которую можно выгодно использовать, Перехватывались заказчики, срывались сделки, налоговая инспекция обрушивалась в самый неподходящий момент и находила такие улики, которые можно было обнаружить только «по наводке». «Засветили» наших покровителей в госструктурах, и мм вынуждены были прервать с ними отношения. Уходила информация о потребностях в кредитах, распускались слухи о скором банкротстве фирмы. Если б не талант, едва не гениальность Миши в бизнесе, концерн давно пошел бы на дно. Чего ему стоит удерживать его на плаву и даже пытаться идти вперед — я могу только догадываться… А потом все внимание наших невидимых врагов сконцентрировалось на мне. Видимо, они поняли, насколько Миша привязан ко мне, и начали давить на него через меня. Звонки и угрозы сыпались уже и в мой адрес. Нам дали понять, что за мной пристально следят. Им было известно многое, очень многое… Мы вынуждены были поставить охрану у дома мамы и бабушки. Мишу выживают из бизнеса. Пока дело касалось только денег, он еще мог бороться, но теперь… Боюсь, что теперь нам придется уехать. Жизнь дороже денег. А с его талантом к бизнесу мы сможем прожить и за границей… И, наверное, даже лучше, чем здесь.

— А как получилось, что вас похитили? — спросил я. — У вас ведь полно телохранителей.

— Да, со мной постоянно находятся два мордоворота, — поморщилась она. — Но мне это не нравится. Такое ощущение, что я— вещь… Это сложно объяснить. К тому же этот постоянный контроль, чужие глаза, наблюдающие за каждым твоим шагом, жестом… Я предпочитала использовать в качестве телохранители кого-нибудь из тех, на кого я смотрю больше как на друзей, чем на сторожевых псов. И поболтать можно, скуку развеять, и не гак опасно… Но на этот раз я просчиталась. Я часто брала в сопровождающие Витю Дорохова. Это начальник службы безопасности, школьный Мишин друг и… и, если признаться, мой бывший парень. Сперва я познакомилась с ним, а потом, через него, с Мишей…

— И он позволял вам целые дни проводить вместе? — удивился я.

— Вы плохо знаете Мишу, — улыбнулась Оксана. — Это очень умный и проницательный человек. И то, что я осталась с Мишей, ничуть не испортило их отношений с Виктором. Они друзья, и они очень давно знают друг друга. Вите, конечно, было больно, но он настоящий мужчина и может взять себя в руки. Они даже продолжали работать вместе. Витя очень хороший специалист. Редчайший специалист.

— Продолжали? — заметил я. — В прошедшем времени?

— Тут есть некоторые сложности, — она украдкой оглянулась на дверь и придвинулась ближе к нам. — Они оба очень сильные и мужественные люди, но у Миши куда больше душевной и искренней доброты, которая и привлекла меня в Нем. Не подумайте, я очень хорошо отношусь к Дорохову, но… Медь Витя по-прежнему неравнодушен ко мне, хотя ведет себя как настоящий джентльмен, не позволяя даже неконтролируемого взгляда в мою сторону. Но я ведь женщина. Я все чувствую.

— И тем не менее вы брали его в качестве охраны?

— Он отличный боец. К тому же… Любящие люди охраняют женщин куда лучше наемников. Да и не могла же я избегать его? Это один из самых близких друзей Миши. И Миша верит ему. Вы бы видели, какие усилия Витя предпринимал, чтобы найти угрожавших мне людей. Он даже спал в машине возле особняки Мише приходилось насильно отправлять его домой. Нет, он был надежным охранником… В тот день он повез меня по магазинам, и мы заехали к двоюродному брату Миши, Дмитрию Петровичу Лопотову. Миша поручил ему возглавлять банк. Очень умный человек. А хобби у него — охота. И Миша достал для него ружье, какое-то очень ценное и редкое. Но сами они бывают заняты на столько, что не видятся неделями, и Миша попросил нас передать Лопотову это ружье. Дима как раз собирался в отпуск в следующем месяце: сентябрь — лучшая пора для охоты. Около полудня мы подъехали к дому Лопотова, Витя вышел из машины и вошел в подъезд…

— Почему вы не пошли вместе с ним? — спросил я.

— Лопотов — двоюродный брат Миши, а не мой, — чуть заметно нахмурилась Оксана. — Я стараюсь быть с ним обходительна на вечеринках и презентациях, но в жизни мы не очень ладим — какая-то беспочвенная взаимная антипатия… Это должно было занять пять минут, не больше, и я решила дождаться и машине. Витя как чувствовал — уговаривал меня подняться с ним, но я успокоила его, и он пошел один… А потом из подъезда выскочил какой-то человек, разбил стекло в машине, открыл дверцу… Откуда-то сбоку подбежали еще двое, запрыгнули в машину… Я пыталась закричать, но мне ткнули в лицо какую-то тряпку,

и я потеряла сознание…

— Эфир, — догадался я.

— Я очнулась, когда меня хлестали по щекам. Они отвезли меня в какую-то квартиру. Было очень страшно… А потом… Потом они сорвали с меня трусики… Меня не тронули. Просто взяли их с собой. Позже они переслали их Мише… Два дня они держали меня в квартире, потом завязали глаза, посадили в машину, довезли до какого-то пустыря, и там выбросили… Я добралась до ближайшего телефона-автомата и сразу позвонила Мише. Минут через двадцать он уже приехал… Нашу машину нашли позже в каком- то тупике, но отпечатков пальцев на ней отыскать не удалось — все стерли…

— А начальник службы безопасности? — спросил я. — Что сказал Дорохов?

— Он пропал, — девушка посмотрела на нас так, словно хоте- па что-то сказать, но не решалась. — Лопотов сказал, что он даже не заходил к нему. Просто исчез — и все.

— Вы приняли меры к розыску?

— Да, Миша сделал все, что от него зависело, но Витю так и не нашли.

— Но это же ваш шанс, — удивился я. — Если есть основание предполагать наличие «наводчика» в концерне, то следовало обратить самое пристальное внимание…

— Мы обратили, — вздохнула она. — В квартире у Вити нашли платежки, пропавшие из бухгалтерии три недели назад. По нескольким из них были получены деньги, а на банковском счету у Вити оказалась довольно приличная сумма. Миша проверил — за день до моего похищения эти деньги были переведены со счета фирмы на личный счет Вити…

— Чушь! — уверенно сказал я. — Этого не может быть. Так дела не делаются.

— То же самое сказал и Миша, — кивнула она. — Но факты… Факты, как известно, — вещь упрямая. Витя имел доступ к паролю и к номеру счета. Именно он был допущен ко всем самым сокровенным тайнам концерна. Именно…

— А зачем, собственно говоря, вам все это знать? — послышался от двери холодный голос.

Бизнесмен стоял у входа, скрестив руки на груди, и недовольно смотрел на нас. Малиновый пиджак заменил серый, очень элегантный костюм, а вместо толстой золотой цепи шею охватывал шелковый серо-красный галстук. Нельзя было не признать, что такие «доспехи бизнеса» шли ему куда больше. Укоризненно взглянув на нас, он полюбопытствовал:

— Мне казалось, что мы простились, разве нет?

— Это я попросила их вернуться, — заступилась за нас Оксана. — Я просто хотела объяснить, что беспокоиться нет смысла и я на этой неделе уезжаю из города.

Он хотел что-то сказать, но сдержался и даже улыбнулся нам:

— Теперь вы получили ответы на все вопросы?

— Да, — сказал я.

— Удостоверились, что я обеспечиваю Оксане максимальную безопасность? Даже если нам на некоторое время придется расстаться. И надеюсь, поняли, что остальные проблемы являются только проблемами концерна и моими личными проблемами?

— Это мы тоже поняли, — кивнул я. — Михаил Глебович, а эти картины вы подбирали для коллекции лично?

— Да, — удивленно оглянулся он на картины. — А что?

— Вы коньяк-то пейте, — придвинул я к нему бутылку. — Он специально здесь стоит.

Бизнесмен пристально посмотрел на меня и вдруг расхохотался.

— Еще тогда догадались? — спросил он уже благодушно.

— Тогда, — подтвердил я. — Я вообще не сторонник лезть в чужую личную жизнь, потому и понял. На себя примерил…

— В таком случае, я надеюсь, вы правильно оцените ситуацию и сможете успокоить Татьяну Петровну в отношении безопасности Оксаны. На следующей неделе ее уже не будет в этой стране, и если ситуация не разрешится, то я не стану рисковать, допуская ее возвращение туда, где ей грозит опасность. Так и передайте.

— Пусть мамочка не волнуется, — подтвердила Оксана. — Все будет хорошо. Я люблю Мишу и верю ему. Он не даст меня в обиду.

— Мы непременно это… — начал было я, но тут во дворе что- то громыхнуло так, что стекла в комнате волной брызнули на нас.

Зимин молниеносно сбил Оксану на пол, закрывая своим телом, а мы с Разумовским рухнули ничком, закрывая головы руками. Через минуту, заполненную страхом и растерянностью, дом взорвался криками перепуганных слуг, тревожными окриками охраны. Стряхивая с себя осколки, мы поднялись на ноги. Зимин крепко прижимал к себе бледную как полотно Оксану.

С пистолетом наизготовку в комнату ворвался Лысенко. Оглядел всех нас и, убедившись, что его хозяева не пострадали, спрягал пистолет в плечевую кобуру.

— Что это за дерьмо? — сквозь зубы осведомился бизнесмен. — Опять?!

— Машину взорвали, — сказал Лысенко, виновато отводя глаза.

— А на кой черт… простите, батюшка… вы тогда вообще здесь нужны?! — рявкнул Зимин. — Я вам за что плачу? Каким образом они проникли в гараж, миновав охрану?!

— Взрыв был за территорией особняка, — ответил охранник. — Машина стояла перед воротами. Они же сами оставили ее там…

— Веселая у вас жизнь, — обрел я дар речи. — Настоящая война. Если это и есть вкус «сладкой жизни», то уж больно терпкий вкус… Сорок тысяч на воздух подняли в один присест!

— Кто оставил ее там? — прищурился бизнесмен. — Кто оставил мою машину там?!

— Не вашу, шеф, — поскреб бритый затылок охранник. — В том- то и дело, что не вашу… Их машину взорвали, — кивнул он на нас.

— Нашу?! — мне показалось, что я ослышался. — А нашу-то за что?

Разумовский бросился к окну и застыл, скорбно разглядывая догорающий остов машины, вокруг которого суетились люди с огнетушителями.

— Это была моя машина, — обиженно сказал он. — Я ее любил… Зачем ее взорвали?

— Может быть, перепутали? — предположил я. — С той, «ручной сборки»?.. Как вы думаете, а?..

—

— А я говорю — возьмешь! — уверенно повторил Зимин и хлопнул о стол документы на машину.

— Не могу! — Разумовский даже руки за спину спрятал. — Не могу я принять такой подарок!

— Ты на машине ко мне приехал? — настаивал Зимин. — Значит, на машине и уехать должен. И уедешь на машине!

— У меня машина старая была, — защищался иерей. — А это Ц новая «девятка», да еще из Германии, ручной сборки. Она кучу денег стоит. При чем здесь вы? Вы к этому взрыву отношения не имеете.

— Ты законы кавказского гостеприимства знаешь? — напирал Зимин. — А закон гор?.. Вот и я не знаю. Так что бери — и баста!

— Не могу!

— Документы на тебя уже подписаны. Пока милиция тут возилась, мои ребята все оформить успели, а теперь ты предлагав ешь ее обратно продавать?

— Не могу я ее принять.

— Я ее сейчас разобью, не веришь?

— Твоя машина, делай с ней что хочешь.

— Нет, твоя! Я тебе ее подарил!

— А я не могу принять такой подарок!

— Толя, — скомандовал Зимин. — Мое ружье! Помповое! Я сейчас буду стрелять по машине из окна… Автоохота. Пустите ее катиться под откос, а я буду бить «влет». Пусть батюшке будет стыдно за то, что он толкнул меня на столь самодурный поступок.

— Стоп! — влез я в их спор. — По-моему, пришла пора спасать, машину. Кто-то из вас должен оказаться благоразумнее и сохранить ей жизнь.

— Он! — в один голос заявили Разумовский и Зимин, указывая друг на друга пальцами.

— Пусть рассудит жребий, — заявил я и вытащил из коробка две спички. — Сейчас я сломаю одну из них, и кто ее вытащит,1 тому и достанется машина, а уж как он с ней поступит — его личное дело… Тяни, Андрей.

— Я не играю в азартные игры, — сказал Разумовский и вытащил короткую спичку. — Это дело принципа…

— Судьба рассудила вас! — патетически провозгласил я и спрятал вторую сломанную спичку в карман. — Покоритесь

— Но это же «девяносто девятая», — с благоговейным восхищением произнес Разумовский. — Это же новая, дорогая, Красивая…

— Сначала я хотел иномарку купить, — сказал Зимин. — Но потом вспомнил про дорогие запчасти. А «троянского коня» вам дарить как-то… Так что берите, батюшка, и владейте. Без всяких отговорок и условий. Вы понимаете, что обижаете меня отказом?

— А вы понимаете, в какое положение меня ставите, делая такой подарок? — слабым голосом спросил Разумовский, не в силах оторвать взгляда от стоящей за окном машины.

— Не понимаю! — отрезал бизнесмен. — Я глупый. Мне на пальцах объяснять нужно… Все, мужики, заканчиваем спорить, давайте лучше отобедаем. Точнее, отужинаем, — поправился он, взглянув на часы. — А то вся эта суета: взрывы, милиция, протоколы… А я тем временем изрядно проголодался.

— Спасибо, Михаил Глебович, но нам пора ехать, — сказал я, видя, что Разумовский все еще не может свыкнуться с мыслью об обладании машиной. — На улице уже темнеет, а нам еще до дома добираться. Спасибо вам за все. И удачи.

— Не за что, — пожал плечами бизнесмен. — Просто у меня тут маленькие неприятности, а вы как раз к их разбору подоспели, вот свою порцию и отхватили… Но за Оксану не волнуйтесь, и справлюсь со всеми этими проблемами. Дело лишь во времени… Удачи и вам.

Мы простились и вышли. Разумовский потерянно обошел машину кругом и жалобно спросил у меня:

— Что делать?

— Садиться за руль, — посоветовал я. — Полагаю, ты не сомневаешься в том, что он и впрямь расстреляет эту машину, как н обещал? Это ведь не просто подарок. Это — компенсация. IIо мне, так справедливая… Садись за руль, батюшка, и с приобретением тебя… Поехали. Я так устал за сегодняшний день, что у меня просто нет сил тебя в чем-то убеждать…

— Быстро же они узнали о планах Зимина, — поразился я. — Ты уже говорил с ним?.. Когда будешь говорить, посоветуй хорошенько проверить особняк на предмет наличия «жучков». Хотя там наверняка все трижды проверено, но кто знает, насколько велики их возможности и когда был установлен последний «жучок». Ему следует искать «наводчика» где-то совсем близко от себя… Зачем ты звонишь мне и сообщаешь обо всем этом? Мы вчера поставили для себя точку в этом деле. Все, мы с ним закончили.

— Но Татьяна Петровна еще в большем страхе, чем раньше, — возразил Разумовский. — И я начинаю разделять ее опасения. Представляешь, какая сила действует против Зимина? И как близко она подобралась к нему?

— Пусть поторопится с отправкой девушки в безопасное место. И наймет лучших специалистов, способных внести ясность в это дело. Полгода — очень большой срок. Там должна остаться куча следов. И если его специалисты не в состоянии найти их, определить и сделать выводы, то их нужно гнать в три шеи. Так и передай.

— Коля, а может быть…

— Не может! — твердо возразил я.

— Я имею в виду проследить за безопасностью девушки до ее отъезда.

— Там взвод вооруженных до зубов телохранителей. Не лезь в чужое дело. Пока ты помогаешь нищим и старым, я это еще могу понять, но у этого парня столько денег, что он в помощи не нуждается. Он сам в состоянии разобраться со своими конкурентами, недоброжелателями, двоюродными братьями, начальниками службы безопасности и девушками. А у тебя есть огромное количество по-настоящему неотложных дел. У тебя есть те, у кого нет возможностей Зимина, его денег и связей.

— Но ведь нельзя отворачиваться от человека только потому…

— Все, я уже вновь заснул, — сообщил я и даже глаза прикрыл для достоверности. — Информацию я воспринял, усвоил, а теперь я хочу досмотреть остаток прерванного тобой сна. Передай от меня привет миллионерам. Пока.

Положив трубку на рычаг, я несколько минут сидел, недовольно сопя, потом запахнулся в халат и побрел обратно в комнату

— Что-нибудь случилось? — встревожено спросила проснувшаяся Лена.

— Разумовский сошел с ума. Ему подарили машину, и он звонил, чтобы похвастаться…

— Это Разумовский-то? — недоверчиво спросила она.

Я поцеловал ее в лоб и улыбнулся:

— Когда я в последний раз говорил, что очень люблю тебя?

— Давно, — сказала она. — Целая ночь прошла с тех пор…

— Ты чудо, малыш, — сказал я, прикладывая ее ладонь к своей щеке. — Ты светлое, прекрасное, нескончаемое чудо. Я очень люблю тебя. Не беспокойся ни о чем. Пока ты рядом, со мной ничего не случится… Спи, хорошая моя. Спи и ни о чем не заботься. Знай, что я люблю тебя.

Она улыбнулась мне, и я еще раз поцеловал ее. На этот раз в теплые, пахнущие медом губы. Потом подошел к серванту и, отыскав среди кипы старых бумаг и документов записную книжку, вернулся на кухню. Набрал нужный номер и, дождавшись, пока на другом конце провода снимут трубку, извинился:

— Прости, Женя, за столь ранний звонок. Разбудил?

— Ты же знаешь, что в такое время я еще не ложусь, — ответил мне Женя. — Я ночная птица, и забираюсь в гнездо только с первыми лучами солнца, чтобы с наступлением сумерек вновь быть готовым к охоте… Что-нибудь случилось?

— Увы, — подтвердил я. — Крупная операция. Взлом банка. Вирусная атака. Но не столь интересен сам факт, сколько возможность выйти через него на длинную череду преступлений. Кто-то ведет большую кампанию против одного моего знакомого. Если бы дело касалось только денег, я не стал бы беспокоить тебя по столь щепетильному поводу, но речь идет о жизни человека. Может быть, даже не одного. Помоги, Женя.

Разумовский наконец открыл дверцу и устроился за рулем, обживаясь на новом месте.

— Я думаю, что Зимин действительно справится со всеми этими проблемами, — сказал я. — Он прав — дело лишь во времени. Отправит Оксану в безопасное место и займется этим вплотную… Мы свое дело сделали: убедились, что они действительно любят друг друга, невзирая на богатство и следующие за ним неприятности. Как выражается Оксана, «привкус сладкой жизни». Вскоре она будет в безопасности. Можешь успокоить ее мать и забыть об этом деле. Ты помнишь, что обещал?

— Помню, — нехотя признался Разумовский. — Постараюсь успокоить Татьяну Петровну… И все же я задержусь в городе до тех пор, пока Зимин не отправит девушку в безопасное место. Ведь некоторым образом я беру на себя обязательства, ручаясь за безопасность Оксаны перед ее матерью.

— Дело твое, — согласился я. — А сейчас отвези меня домой, к жене. Я попытаюсь объяснить ей, как я умудрился угробить два чемодана вещей, лежавших в багажнике твоей машины… А это несколько сложнее, чем твое объяснение своей жене, каким образом ты умудрился поменять старую «пятерку» на новенькую «девятку»… И не забывай про свое обещание. С плохими новостями и бедами своих прихожан даже близко ко мне не подходи. Мы поставили на этом деле точку. Помни об этом…

Разумовский позвонил мне в семь утра. Вытряхнув спящего кота из шлепанца, я обулся, натянул халат и, подхватив телефон, побрел на кухню, спросонья натыкаясь на стулья и двери.

— Я только в три ночи заснул, — у меня не было сил даже ругаться. — Что ты еще от меня хочешь? У меня нет больше чемоданов, которые можно было бы взрывать…

— Тут небольшая проблема образовалась, — смущенно пояснил иерей. — У Зимина опять беда.

— Ну и что? — зевнул я. — У него последние полгода каждый день — беда… А вот у меня второй день проблемы. С тобой. Что опять случилось?

— Хакерская атака.

— Какая?! — у меня даже левый глаз приоткрылся.

— Им удалось проникнуть в компьютерную систему банка. Главный сервер вынужден был отключить сразу всю сеть, блокируя ее. Но потери были нанесены немалые.

— Послушай… Я еще могу понять, когда ты помогаешь нищим и убогим, но у этого парня столько людей и денег, что в нашей с тобой помощи они вряд ли нуждаются…

— Но нельзя же отталкивать человека только потому, что он…

— Все! Я уже сплю. Информацию услышал, воспринял, усвоил, а теперь попробую досмотреть остаток прерванного тобой сна. Пока.

Положив трубку на рычаг, я еще несколько минут сидел, недовольно сопя, потом запахнулся в халат и побрел обратно в комнату.

— Что-нибудь случилось? — встревожено спросила Лена.

— Разумовский сошел с ума. Ему подарили машину, и он звонил похвастаться.

— Это Разумовский-то? — не поверила она.

Я поцеловал ее в нос и улыбнулся:

— Когда я последний раз говорил, что люблю тебя?

— Давно, — сказала она. — Целая ночь прошла с тех пор.

— Ты — чудо, малыш, — сказал я, прикладывая ее ладонь к своей щеке. — Ты — светлое, прекрасное, нескончаемое чудо… Спи, хорошая моя. Спи, и ни о чем не беспокойся. Я люблю тебя.

Она улыбнулась и я еще раз поцеловал ее. На этот раз в теплые, пахнущие медом губы. Потом подошел к столу и, оттискав записную книжку, вернулся на кухню. Набрал нужный номер, извинился:

— Прости Женя, за столь поздний… или ранний?.. звонок. Разбудил?

— Ты же знаешь, что в такое время я не сплю, так что извинения излишни, — ответил мне Евгений Шкуридин. — Я — ночной хищник… Что-то случилось? Раз звонишь мне — хакеры?

— Увы, — подтвердил я. — Взлом банковской системы. Пытаются уничтожить одного хорошего человека… Помоги, Женя.

— Что ты хочешь узнать? Ты же понимаешь, что операции такого масштаба не афишируются. Обычно подобные акции проводят специалисты высокого уровня, а для них репутация стоит намного дороже денег. Вряд ли кто-то захочет признаться в участии, а уж тем паче давать какую-то информацию.

— Я знаю, — вздохнул я. — Но дело может оказаться весьма гнилым. Ты все же попробуй узнать. Ты все же сам хакер и вертишься в кругу таких же фанатиков «мерцающего экрана». Вдруг произойдет чудо? Мне просто больше не к кому обратиться. Само собой, за оплатой информации дело не станет.

— Это ты мне, что ли, предлагаешь деньги?

— Нет, не я. Ты можешь послать так далеко, что, когда я туда доберусь, информация будет уже не нужна.

— Правильно соображаешь, — усмехнулся Женя. — Но если все же произойдет что-то невероятное и возникнет разговор об оплате информации, какими суммами я могу оперировать в разговоре с информатором?

— Любыми, — заверил я. — В зависимости от полезности и объема информации. Речь вдет о весьма состоятельном человеке. Бизнесмены «средней руки» банками не владеют.

— Хакеры «средней руки» тоже банки не взламывают, — в тон мне ответил он. — Хорошо, Коля, все, что могу — сделаю. Но ничего твердо не обещаю. Сам понимаешь, здесь не все от меня зависит.

— Я знаю, — сказал я. — И все же буду надеяться. Позвони мне, как только что-нибудь появится по этому делу. Удачи тебе… И спасибо.

Я отодвинул телефон и, наполнив чайник, поставил его на плиту. Заснуть я уже не рассчитывал.

Зимина я застал сидящим в глубоком мягком кресле у декоративного камина с пузатой бутылкой в руке. Галстука на бизнесмене уже не было, а рубашка была расстегнута до живота, открывая могучую волосатую грудь. Он даже умудрился взъерошить короткий ежик своих волос, что теоретически казалось невозможным. Вытянув ноги, он прихлебывал прямо из горлышка и, заметив меня, устало махнул рукой в сторону свободного

кресла:

— Садись… Что, опять Татьяна Петровна беспокоится?

— Нет, я сам по себе, — сообщил я, располагаясь в предложенном кресле. — Хочу кое-что обсудить.

— Будешь? — он протянул мне бутылку. — Только предупреждаю сразу — отвратительное пойло. Хуже нашего самогона…

— Нет, мне хотелось бы иметь сегодня трезвую голову. Вам гоже не мешало бы прийти в себя, Михаил Глебович. Есть разговор.

— Я всегда «в себе», — отмахнулся он. — Разве это пойло способно свалить меня под стол? Сок, а не виски… За что же все это на меня свалилось, а? Говорят, что все беды идут от денег. А по-моему, так Виктор Гюго прав, утверждая, что зло исходит от нищеты. И пороки, и преступность, и худшие помыслы, и зависть… Не от богатства, а от нищеты. От отношения к деньгам. Нежелание думать, зависть, бездуховность, невоспитанность и необразованность рождаются в трущобах. Если сравнить мое отношение к деньгам и отношение к ним тех, кто мне завидует, то можно делать выводы… Вот скажи честно: тебе мое состояние чем-нибудь мешает? Плохо тебе от того, что я богатый?

— Финансовое состояние не мешает, а вот алкогольное — очень. Мне поговорить с вами необходимо…

— Давай перейдем на «ты»? — предложил Зимин. — И если я не ошибаюсь, то мы с тобой занимаемся сейчас как раз тем, что говорим… Ну почему ко всем бедам обычных людей я награжден еще и кольцом жадности и озлобленности вокруг моей шеи? И нищета счастье разрушает, и богатство портит… Что же делать? Ну уеду я отсюда, но счастья-то от этого никому не прибавится… А мне ведь придется уехать. Я не хочу потерять Оксану. Я не хочу, чтоб она жила в страхе, окруженная злобой, завистью и с вечным чувством непонимания… За что? За что все это?

— Ну, ты тоже не особо обобщай, — попросил я. — Ты соприкасаешься с этой частью проблемы и невольно проецируешь ее на всех и на все. Богатство раздражает и вызывает зависть только у тех, у кого что-то подгнило в душе. Неважно, от чего — от хронической нищеты или личной ненасытности. Знаешь, говорят, что богат не тот человек, у которого много денег, а тот, кому хватает того, что у него есть… Но я пришел не по этому поводу. Кажется, появился небольшой шанс внести ясность в это дело. Насколько мне стало известно, сегодня утром на твой банк была произведена вирусная атака? Мне удалось найти специалиста, который руководил этой операцией…

— Где эта сволочь?! — взревел Зимин, пытаясь подняться из кресла, расплескал на костюм виски и замысловато выругался.

— Одну минуту, я еще не закончил, — попросил я. — Дело в том, что этот человек — обычный наемник. Он специалист по компьютерам, так называемый «хакер». Он входит в сотню лучших хакеров России, потому его и наняли для этой операции. Заказчика он не знает. Ему оплатили работу, оплатили оборудование, обеспечили охрану, сняли квартиру для работы, но человека, который организовал все это, он и в глаза не видел… Но! Этот парень может очень сильно помочь нам, если получит гарантию неприкосновенности. По большому счету, он ведь — простое оружие, а какой смысл срывать свою злость на оружии, если есть шанс добраться до руки, направлявшей его? Это редчайший случай. Я сам не верил до тех пор, пока не встретился с ним. Нам невероятно повезло, что он согласился иметь с нами дело. Я еще не слышал ни одного подобного примера. И этот шанс надо использовать.

— А какой будет тогда толк от этого самого харь… хакера, если он заказчика не знает? На кой ляд он мне тогда вообще сдался? Не трогать его только потому, что он соизволил во всем сознаться? Это что, такая форма «выгодного раскаяния»?

— Весьма вероятно, что он сможет дать ключ к этой истории. Дело в том, что он запустил в твой банк не простой вирус. Это был шифрованный вирус. Несколько разновидностей… А такой

вирус подлежит дешифрации. Отличить шифрованный вирус от «белого шума» очень сложно, поэтому мы могли бы никогда не узнать об этом. Информацию можно восстановить. Я даже могу предположить, что парень действовал с дальним прицелом, поэтому и «засветился» так легко, выйдя на контакт с нами. И теперь он может восстановить информацию, введя программу дешифратора и уничтожив вирус… Правда, не бесплатно.

— Двурушничает? — прищурился Зимин. — Вдвойне сволочь… Скажи, а пароль ему сообщили или он подобрал сам?

— Сообщили, — сказал я. — Ему сообщили все входные пароли. Но не это сейчас самое важное. Я не думаю, что такая огромная операция ставила перед собой только цель вредительства. Месть можно осуществить куда более дешевыми и простыми способами. Я заметил одну особенность во всей череде событий. С любого направленного против тебя акта твои противники имеют деньги. Прикрываются они желанием выжать тебя из города, а может быть, и из страны, но они планомерно выкачивают у тебя деньги. Не думаю, что этот случай — исключение. Скорее возможно предположить, что подобным образом кто-то хотел скрыть изменения в банковских счетах.

— Хм, — задумался Зимин. — Разумеется, при определенном желании и некоторых возможностях… Почему бы и нет? Общую сумму на счетах оставить нетронутой, а произвести изменения в частных случаях, перебросив деньги с одного счета на другой. И когда банк откроется вновь, нужно срочно позвонить в банк и остановить любую выдачу денег.

— Банк и так не работает, — напомнил я. — А вот на эти изменения было бы очень интересно посмотреть. И хоть они наверняка записаны на подставных лиц, но через них можно выйти и на «ключевые» фигуры. Я думаю, деньги с этих счетов уже сняли, но информация-то об этих «вкладчиках» должна остаться?

— Это шанс, — согласился Зимин. — По крайней мере, надо попытаться его реализовать… Где и когда я смогу встретиться с этим хап… хам… хакером?

— Он здесь. Я оставил его ожидать у входа… Но я надеюсь…

— Все будет нормально, — заверил он меня уже вполне трезвым голосом. — Черт с ним и с его жадностью. Дам я ему денег и отпущу к… куда захочет. Лишь бы появился шанс разобраться, что к чему и кто затеял со мной всю эту игру. Что это за крыса, что бесчинствует в моих закромах да еще укусить пытается?.. Сколько он хочет за информацию?

— Семь тысяч долларов.

— Что ему нужно для работы?

— Сейчас узнаем, — я подошел к окну, распахнул его и, высунувшись на улицу, позвал: — Арслан!

Из-за деревьев вышел высокий, черноволосый и очень худой парень в джинсах и клетчатой рубашке навыпуск. Я помахал ему рукой:

— Проходи… Михаил Глебович, распорядись, чтобы охрана его пропустила.

— Толя! — позвал Зимин, и бритоголовый охранник возник тут же, словно под дверью подслушивал. — Проводи вон того дистрофика ко мне…

Парой минут спустя Арслан вошел в комнату.

— Ну что, сговорились? — весело спросил он. — Все тип-топ?

— Ты можешь восстановить информацию? — сухо спросил Зимин.

— Пришел бы я сюда иначе! — ухмыльнулся хакер. — Всю восстановить вряд ли удастся, но процентов на восемьдесят, думаю, что реанимирую. Программа у меня с собой. Спросите у любого хакера, вам скажут: если Арслан Тавхаев обещал разделать компьютер под орех, то он его разделает. Я сам составлял эту программу, я сам смогу ее и дешифровать.

— Послушай, эксперт по пакостям, — нахмурился Зимин. — Я забуду про ту свинью, которую ты мне подложил, я дам тебе денег и обеспечу условия для работы… Но учти, что я могу дать в три… нет, в пять раз больше, если сразу скажешь мне, кто тебя нанял или хотя бы как он выглядит.

— Я не видел этого типа, — пожал костлявыми плечами Арслан. — Мы с ним только по телефону говорили. Он с автомата звонил, во всяком случае, АОН ничего не показывает. «Бабки» он вперед перечислил, почему бы и не поработать было? Пароли он дал, квартиру для работы снял, оборудование предоставил… Сплошной кайф, а не работа. Ребенок бы справился…

— Что тебе нужно для работы?

— Прежде всего отдельная комната в банке и чтобы в нее никто не входил во время работы. Во-вторых, чтобы мою работу никто не контролировал. Дело в том, что это моя программа, мое личное изобретение, и я не хочу, чтобы кто-нибудь ею воспользовался. Я сам имею на нее виды. Вы предоставляете мне возможность для работы — я даю вам конечный результат. Обещаете?

— Обещаю, — кивнул Зимин.

— Мне сказали, что вашему слову можно верить. И вот еще что… Как там с моим гонораром?

— Получишь по окончании работы.

Арслан взглянул на наручные часы и, пожевав нижнюю губу, сообщил:

— Часикам к семи вечера готовьте деньги.

— Значит, где-то к полуночи мы будем знать, оправдались ли наши надежды, — подсчитал Зимин. — Ну что ж, тогда начнем… Толя! — крикнул он, и охранник вновь возник в комнате, как чертик из коробки. — Отвези парня в банк. Предоставь все, что потребует. Когда он закончит, позвони мне на радиотелефон. Никого не ставь в известность. Никого, ты понял? Даже Диму Лопотова. Скажешь — мой приказ.

Охранник кивнул и отступил в сторону, пропуская Арслана вперед.

— Не волнуйтесь, все сделаю в лучшем виде, — заверил хакер. — Только скажите своим ребятам, чтобы время от времени мне пивка подвозили.

Зимин дождался, пока они выйдут, и покачал головой:

— Отвратительная рожа. Скользкий, как слизняк… Знаешь, что? Поехали куда-нибудь развлечемся, пока эта волосатая вешалка свою похабщину исправит? Не могу я здесь сидеть.

На меня стены давят. У меня тут неподалеку есть биллиардная, там же можно перекусить, выпить.

— Хорошо бы иметь светлую голову к получению результатов, — заметил я.

— Я трезвею быстро… Да и пить-то особо не собираюсь, просто вся эта нервотрепка требует какой-то разрядки. Обычно я занимаюсь фехтованием. Три раза в неделю посещаю спортзал и беру уроки фехтования на саблях. Раз в неделю — конный спорт. Но в последнее время все кувырком полетело… Какое уж тут фехтование…

— Конный спорт — это хорошо, — согласился я. — Я тут тоже иногда… к-хм… поддерживаю форму.

— У тебя есть лошадь? — удивился Зимин. — Какая порода?

— Э-э… Нижнесобачинская трясучая.

— Не слышал, — признался бизнесмен. — Странно… У меня- то что попроще. Преимущественно орловские. Красавцы… Эти сволочи недавно пытались конюшню подпалить. Хорошо, ребята вовремя спохватились, погасили, — нахмурился он, вспоминая недавние неприятности. — Уж, казалось бы, животных-то за что?.. Они такие доверчивые, ласковые… Поехали в биллиардную.

— А Оксана? Где она сейчас?

— С ней-то все в порядке будет! — неожиданно рассмеялся Зимин. — Ее твой поп охраняет. Ни на шаг не отходит. Уже полдня здесь сидит… Ты разве не знал?

— Догадывался, — вздохнул я. — Ну что ж, поехали…

—

— Я тебе говорю, попробуй! — убеждал меня Зимин, размахивая папкой с меню. — Такой вкус незабываемый! Такие ощущения!

— Да, но все же как-то… непривычно, — сомневался я. — Ни рыба ни мясо… Лягушки… Пусть и в тесте, но…

— Это же не простые лягушки! — заверял Зимин. — Не те жабы, что у нас в прудах живут. Их специально выводят и специально привозят. Это — нежнейшие лягушачьи лапки. Прекрасно приготовленные прекрасным поваром. Мясо по вкусу, как у крабов… Ну, решайся!

— Давай, — сдался я. — Рискнем, где наша не пропадала.

— А мне антрекот, — сказал Зимин официанту. — Хорошо прожаренный. И грамм по двести вина. Красного.

— Михаил Глебович, я все же рискну задать тебе некорректный вопрос. Почему ты не хочешь официально зарегистрировать свой брак с Оксаной? Что-то мешает? — спросил я.

— Нет, ничего не мешает. Я ее люблю и верю ей… Дело во мне. Это какой-то комплекс, какая-то поганая закономерность. Мне очень не везет с женщинами. Правда. Есть такие ребята, которым победа над женщинами достается без всякого труда. У них ничего нет — ни денег, ни связей, ни каких-то особенных талантов… И это, наверное, хорошо. Ведь любят не за что-то. Никто из тех, кто по-настоящему любит, не сможет сказать, за какие такие качества или заслуги любит он другого человека и за что другой человек любит его… А таким, как я, — не везет. Если в компании не знают, что я богат, — ко мне ни одна девушка сама не подойдет. А если подхожу сам, то стоит появиться кому-то более раскрепощенному, не загруженному своими проблемами, менее «правильному»… В общем, не везет, и все. Я слишком серьезно все воспринимаю. Я даже познакомиться стараюсь с девушками, представляясь грузчиком или шофером. Но при моей-то жизни это не проверка… Девчонок у меня было много, может быть, даже больше, чем нужно, потому что ни в одной я не чувствовал к себе страсти. Такого волчьего голода по любви… А у меня накопилось сполна и того, что могу отдать, и огромной жажды что-то получить из самой души… У меня была когда-то девушка, которую я любил, но это было до «перестройки». А потом в считанные дни словно безумие какое-то в страну вползло. Все словно помешались на деньгах… Знаешь, что она мне тогда сказала? Что я — неудачник, что таким, как я — место на обочине дороги, а она не хочет смотреть, как красивая жизнь пролетает мимо. Я не смог ее удержать, хотя очень старался. До унижения старался… А потом в этот сумасшедший мир блесток и мишуры с головой бросился… Поначалу очень тяжело было. Столько вытерпеть пришлось, столько нахлебался… Ты знаешь, что такое — работать на износ? По десять — двенадцать часов каждый день, без выходных? И по год, не два… У меня после нее было много девушек. Я думал, ч то уже никогда не смогу любить так, как прежде… А любить хоте лось, потому что я уже знал, что это такое — любить… Только я никогда не знал, как это — быть любимым?.. Женщины часто упрекают меня в том, что я слишком мягкий, слишком добрый, слишком спокойный… Но это же по отношению к ним. Видели бы они меня на работе, может, и не считали бы так. А я не могу быть грубым с женщиной. Нравится им это или не нравится, но не могу. Я не могу жить с мазохисткой, которая любит, когда па нее орут или отвешивают оплеухи. Я не могу жить с борцом, который в личной жизни ищет «острых ощущений», жаждет схватки, хочет на мне «разрядиться»… Не люблю я всего этого. «Войны» мне и на работе хватает. В общем, не получается у меня с ними. Наверное, потому что любят все же не меня самого, такого, какой я есть, а то, что есть у меня… Потом я встретил Оксану. Мне с ней повезло. Невероятно повезло. Она понимает меня Ей ничего не надо объяснять, ничего не надо растолковывать. Но знаешь, что-то удерживает меня… И самому стыдно, и перед ней неловко, но… Это какое-то чувство, которому и названия-то я подыскать не могу. Видимо, я боюсь приобщать ее к деньгам, Я хочу оставить ее рядом с собой, а не с деньгами. Я стою сейчас между ними, и все, что касается денег, идет к ней через меня, Я слишком эмоционально говорю? Слишком витиевато?

— Нет, смысл я понял, — кивнул я. — Ты боишься, что, если закрепишь этот брак официально, что-то может измениться., У многих это бывает. Люди внушили себе, что брак проводит какую-то черту, делящую весь процесс отношений на «до» и «после», и живут в соответствии с этим… Самое странное, что именно у таких людей брак разрушается в первую очередь. А ведь все зависит от вас самих. От ваших отношений.

— А я все равно боюсь, — признался он и сильным ударом разбил «пирамиду» из шаров. — Может быть, когда-нибудь… Даже очень скоро, я и смогу… Но не сейчас. Мы с ней уже больше года вместе. Это самое прекрасное время в моей жизни, и я боюсь что- нибудь менять… Даже понимая, что это глупо и… подло по отношению к ней. Но она понимает и не обижается. Конечно, это ей неприятно, я вижу это… Но она понимает, что рано или поздно я найду в себе силы избавиться от этого страха. Я столько получал оплеух от жизни, что сейчас боюсь менять даже самое незначительное. Я словно замер, наслаждаясь этим мигом и боясь спугнуть его…

Официант принес поднос с пирамидкой тарелок и ловко сервировал стол. Я в очередной раз промахнулся мимо лузы и со вздохом отложил кий.

— Наверное, этому все-таки учиться надо, — сказал я. — С первого раза почему-то не получается.

— Я этому месяца три учился, а уж в один день еще никому даже азы постигнуть не удавалось, — сказал Зимин. — Со временем получится… Ты пробуй лапки-то, пробуй… Ну как?

— М-м… на куриное мясо похоже, — оценил я. — Но на такое… экстравагантное… К этому привыкнуть надо.

— Вкусно? — с любопытством осведомился Зимин.

— Вроде ничего, — я с подозрением покосился на него. — А ты сам разве не пробовал?

— Я?! — возмутился он. — Да упаси боже! Я как этих жаб представлю… Мне просто было интересно посмотреть на человека, который ест лягушек… Сколько слышал, а вот видеть до этого не доводилось.

Я закашлялся и сообщил:

— Я начинаю чувствовать классовую вражду. Сегодня же сажусь за Маркса. У меня еще со школьной поры его «Капитал»

Остался.

— Официант! — позвал Зимин. — Приготовьте моему другу антрекот. И принесите нам еще вина… Это я пытаюсь спасти тебя от мучений, несравнимых с лягушачьими лапками, — пояснил он мне. — Я как-то раз заглядывал в этот «Капитал». Для того, чтобы это понять, нужно обладать совершенно больным воображением. Или же заполучить его, осилив этот труд до конца. Там души нет. Не читай его, Коля, не надо.

Тонко запищал радиотелефон.

— Слушаю, — поднес его к уху Зимин. — Так… Так… Ну что ж, неплохо. Дай ему семь тысяч долларов и отпусти. Затем срочно подымай банковских специалистов, пусть работают в режиме аврала. Они знают, что делать. Привлекай всех. Как только найдете что-нибудь, срочно связывайся со мной. И постарайтесь сохранить хотя бы минимальную секретность… Я знаю, что это тяжело при таких объемах работ, но я надеюсь на твою расторопность. Постарайся, Толя. Все, отбой… Сумел восстановить, — пояснил он мне. — Теперь дело за расторопностью моих специалистов… Как думаешь, есть шанс?

— Шанс давно есть, — уверенно сказал я. — Только почему-то его реализовать не хотят. Я ни за что не поверю, чтобы за полгода интенсивных действий, направленных против вас, не осталось никаких следов. Это невозможно. Даже полное отсутствие следов — само по себе четкий и характерный след, и, если пойти по нему, отрабатывая это направление, рано или поздно выйдешь на преступника. Это означает, что против тебя работает кто-то, кто находится совсем рядом с тобой, совсем близко. Он знает все секреты, знает твой характер, твои привычки и распорядок. И я даже могу предположить, что это не один человек. Одному не под силу осуществить такой сбор информации, ее обработку и реализацию. Чувствуется коллективный труд. Кто-то медленно разоряет тебя, перекачивая себе в карман часть твоих денег, жертвуя при этом большей частью, как «вынужденной потерей». Это не конкуренты, Миша, это свои. Но чтобы разобраться в деталях, нужно подробно изучить и проанализировать все происшедшие инциденты. Где-то здесь «подводные камни».

— Боюсь, что ответ лежит как раз на «поверхности», — вздохнул Зимин. — В деталях я уже копался. Ни по отдельности, ни все вместе они не дают ответа. Такое ощущение, что против меня работает настоящий аналитический центр, настолько не поддаются диагностике все происшедшие события. Не прослеживается даже стиль. То грубо, то высокопрофессионально, то примитивно зло, то изящно авантюрно. Поджоги и мошенничество, угрозы и похищения, подлоги и шантаж… Знал бы ты, как я устал. Они просто вымотали меня. Я должен заниматься бизнесом, а вместо этого взваливаю на себя задачи службы безопасности, нанимаю специалистов по анализу и сыску, трачу огромные деньги на спецтехнику, и все это — зря. Мне дают на блюдечке способ совершения преступления, его структуру и последствия, но ни одной нити к центру, из которого исходит угроза… Может быть, его нет? Может быть, это не одна цепь, а не связанные между собой случайности? Но почему тогда до сих пор не задержали ни одного преступника? Что это за невидимки? Это вирусы какие-то, а не враги. Наподобие тех, что впустили сегодня утром в компьютерную систему моего банка. Только каким образом расшифровать их? Такое ощущение, что против меня играю я сам. Только я настолько хорошо знаю самого себя и могу выбрать оптимальные возможности для того, чтобы обмануть, перехитрить, запутать. Иногда кажется, что я схожу с ума… Я даже пытался действовать «от противного», меняя свой взгляд на события, но… Это как игра в поддавки. Хорошо, предположим, что ты прав и против меня работают сразу несколько людей из моего окружения, и каждый из них владеет какой-то частью информации, объединяя которую они легко переигрывают меня, путая и разоряя. Но ведь я привлекаю специалистов со стороны. Почему они ничего не находят? Не могут же быть куплены и заинтересованы все? Это уже мания преследования. Я пытался давать ложную информацию, о которой знал только я один, но кто-то догадывался о ловушке и избегал ее. Я забросил все дела и сосредоточился на защите корпорации, но… Ты видишь результат. Хочешь, я скажу тебе, что мы сейчас получим? Если счета действительно изменены, то деньги окажутся переведены на имя Дорохова, Лопотова, Оксаны или даже на мой личный счет… Я знаю, о чем ты думаешь, но молчишь, боясь обидеть меня. Нет, Коля, она непричастна. Мои телефоны тоже прослушиваются. В комнате охраны стоит пульт, и на нем постоянно работает оператор. Квартира и загородный особняк регулярно проверяются на наличие «жучков»… Я верю ей. Верю…

— Да, непростая ситуация, — согласился я. — Вирусы, говоришь… Что ж, может быть, это и «вирусы». Но мы сумеем найти вакцину. Не раскрываемых преступлений не бывает. А уж столь интенсивно следующих друг за другом… Разберемся.

— Хотелось бы, — вздохнул- он. — Дело не в деньгах, дело в принципе. Я никому не позволю столь грязно поступать с теми, кого я люблю. Они внесли в коллектив страх, недоверие, нервозность. Та информация, которая ко мне попадает, скорее напоминает клевету. Грубая и неприкрытая дезинформация, попытка скомпрометировать, запугать, запутать.

— Может быть, во всем этом есть какой-то скрытый смысл? — спросил я. — Не компрометация как самоцель, а попытка рассеять внимание, распределить его между несколькими людьми, в то время как требуется направленная концентрация? Они ведь догадываются, что находятся под подозрением, но вместе с тем и останавливаться на достигнутом не хотят…

— Ладно, чтобы не свихнуться от всего этого, вернемся на время к бильярду. Мой психоаналитик утверждает, что подобным образом очень полезно отвлекаться, азартом разряжая нервное напряжение. Вроде бы клин клином, но на коротком промежутке времени, да при невозможности полноценного и длительного отдыха, помогает относительно неплохо… Хочешь я научу тебя одному хитрому приему? Видишь те два шара? А теперь смотри внимательно, это делается так…

—

Второй раз радиотелефон запищал в тот момент, когда шар с треском провалился в лузу, возвещая мою первую победу.

— Неплохо, — похвалил Зимин, включая трубку.

— Куда уж лучше: двадцать к одному, — проворчал я.

— Для начала неплохо, — заверил Зимин и обратился к невидимому собеседнику: — Какие результаты?.. Так-так… Понятно… Сколько денег перевели?.. Понятно… Ждите нас минут через сорок-пятьдесят. Отбой.

— Обнаружили подлог? — спросил я. — И кто же это?

— Информация все еще обрабатывается, но среди тех, чьи счета проверены в первую очередь… Лопотов. Мой двоюродный брат. На этом счету оказалось свыше ста пятидесяти тысяч долларов… Но и это еще не все. По всей видимости, «испарилась» куда более значительная сумма… И это только предварительные расчеты. Представляю, что будет, когда проведем полную проверку… Кажется, меня все же добили…

— Поднимешься, — заверил я. — Главное, что появилась хоть какие-то проблески. С голоду все равно не помрешь, а деньги — дело наживное…

— Оставь, Коля, я не ребенок, чтобы меня утешать. Только вот то, что касается «просветов»… Такие «просветы» уже были. Только не дают они ровным счетом ничего.

— Информацию пытались стереть, — напомнил я. — Значит, это уже не компрометация. А это, в свою очередь, значит, что Лопотов причастен ко всем этим событиям. Кто же будет дарить человеку сто пятьдесят тысяч долларов? Это невозможно…

— Это не его работа! — решительно отверг Зимин. — В течение последних трех месяцев мне известен каждый его шаг. Он просто физически не мог все это провернуть, вот что парадоксально…

— Значит, кто-то действовал по его распоряжению, а он, зная о возможности контроля, ведет себя «паинькой»… Миша, этих улик хватило бы для любого суда. Что тебя смущает? Усиль контроль. Где-то должна быть щелка, через которую он общается со своими подельниками. Просто вы плохо искали. Нужно усилить работу именно в этом направлении. Он обязательно попадется.

— Некуда больше усиливать, — кисло сообщил Зимин. — Здесь уже все мыслимые и немыслимые возможности задействованы. Пустышка это.

— Да-а, — протянул я. — С подобным я еще не встречался. На первый взгляд вроде все ясно, как дважды два, а чем больше набирается информации, тем меньше толку… Факты показывают на пустое место… Но так же не бывает. Эх, найти бы твоего пропавшего начальника службы безопасности! Вот кто внес бы ясность в дело.

— Ничего бы он не внес, — вздохнул Зимин. — Только запутал бы еще больше… И искать его не надо. У меня он прячется…

— В каком смысле? — опешил я.

— В прямом, — пожал плечами бизнесмен. — После похищения Оксаны он прибежал ко мне и все рассказал. Я понял, что парня явно «подставляют», и посчитал наилучшим вариантом спрятать его до поры. Я снял ему квартиру, и он сейчас в ней живет… Только об этом никто не знает.

Я долго молчал, не в силах найти слов. Зимин посмотрел на мое растерянное лицо и развел руками:

— Что здесь такого? Если я вижу, что человека подставляют… Он мой друг, я знаю его с детства, и за помощью он прибежал именно ко мне. Если б он был виновен, то не стал бы лезть в самое пекло. А он пришел… И все рассказал…

— Миша, я понимаю, что ты не сыщик и не знаешь, как правильно вести расследования подобного рода, но ты побил все рекорды, — «похвалил» я его. — И таким образом ты хочешь найти злоумышленников?

— Прежде всего я не хочу унижать подозрением и недоверием невиновных людей, — сказал Зимин. — Я и без этого чувствую себя каким-то мелким негодяйчиком, подозревающим всех и вся и заглядывающим в чужую жизнь. Это мои друзья, и я их люблю, а мне приходится постоянно иметь в виду, что каждый из них может оказаться преступником. Подозревать всех, чтобы вычислить одного-единственного негодяя… Или не одного… Но самой сутью проверок я оскорбляю всех. Да, они все понимают, все терпят, но мне-то от этого не легче…

— Хорошо. — Я понял, что все доводы здесь бесполезны. — Что он рассказал о том дне?

— Я просил его передать ружье для Лопотова — самому все времени не было собраться да доехать до него. Три дня оно у меня лежало, а тут как раз Оксана по магазинам собралась, а Дорохов у меня сидел — дела кое-какие обсуждали. Вот он ей и составил компанию. Я отдал ему ружье, он провез Оксану по магазинам и на обратном пути заехал к дому Лопотова. Оксана не очень ладит с Димой, она почему-то вообразила, что он недолюбливает се, считая еще одной охотницей за моим капиталом. Я пытался переубедить ее, но не слишком-то успешно… Она не захотела подниматься к Лопотову в квартиру и осталась сидеть в машине. Витя взял ружье и понес его к Лопотову…

— Он отдал ему ружье?

— Дорохов говорит, что отдал. Они перемолвились с ним буквально парой слов, и Витя пошел вниз. А на втором этаже его уже ждали… Дом старой постройки, даже на лестнице множество коридоров и переходов. В одном из таких переходов и ждал его затаившийся там человек. Он напал со спины и ударил по голове чем-то тяжелым. Шишка у Вити была изрядная, чуть ли не с кулак величиной. Потом его оттащили в темный закуток и бросили там. Когда он пришел в себя и обнаружил, что ни Оксаны, ни машины нет, а на том месте, где стояла машина, лежит куча разбитого стекла, он быстро сообразил, что это значит и чем чревато. Он не стал подниматься к Лопотову за разъяснениями, а побежал прямо ко мне. Вызвал меня по телефону, мы с ним встретились в том месте, где нас никто не мог увидеть, и он все рассказал мне. Мы решили, что будет лучше, если все будут считать, что он испугался и скрылся… Витя доверился мне. Он понимал, каких дел я могу наворотить в ярости, узнав, что он не уберег Оксану, и все равно пришел. И я поверил ему… К счастью, с Оксаной ничего не случилось, — он невесело усмехнулся. — Если в данном случае можно так сказать… Я передал деньги, и ее отпустили. Разумеется, Лопотов попадал под подозрение, и все внимание мы сконцентрировали на нем. Под контролем был каждый его шаг — и во время передачи денег, и во все последующие дни. Но именно этот пристальный контроль и убеждает в его невиновности. Я знаю, как ведут себя виновные люди… Такое ощущение, что кто-то подставляет не одного из них, а двух сразу…

— Святой человек, — вздохнул я. — Я тебе поражаюсь…

— И все же я им верю, — упрямо покачал головой Зимин. — Я их слишком давно знаю, и мы вместе съели не один пуд соли.

— Люди имеют свойство меняться со временем, — сказал я, — как виноградный сок: кто-то превращается в вино, а кто-то в уксус… Когда ты собираешься отправить Оксану за границу? — напрямик спросил я.

Зимин на мгновение замешкался, изучающе глядя мне в глаза, но все же ответил:

— Завтра. Думаю, что теперь нет смысла скрывать это. Я уже подготовил все к ее отправке. Завтра в девять утра она улетает… В безопасное место… А до этого времени я усилил охрану. Твой друг священник тоже ни на минуту от нее не отходит, словно моей охраны недостаточно или же она не профессиональна. Завтра, после ее отъезда, я отложу все и займусь исключительно этой проблемой. Я не позволю им выжать меня ни из этого города, ни из этой страны. Я доберусь до них…

— Завтра? — задумался я. — И об этом никто не знает? С какого аэропорта намечен вылет?

— Ржевка, — сказал Зимин. — Только…

— Я понял, понял, — кивнул я. — Значит, Ржевка… Завтра в девять… И об этом еще никто не знает…

— Ты в этом уверен? — обеспокоенно спросил Разумовский, выслушав меня. — Но это мало реалистично. Охрана будет удвоена. Все опасные моменты предусмотрены и контролируемы…

— Завтра, — убежденно сказал я. — Этот день — кульминация. За ней последует развязка. И если я не ошибаюсь в своих подозрениях, то она никуда не полетит. Произойдет что-то, что отложит ее отлет или сделает его невозможным.

— Думаешь, ей грозит опасность?

— Боюсь, что нет…

— Как это понимать? — удивился иерей.

— Зимин любит ее, а ты заинтересован в ее безопасности, выступая в этом деле фактически с ее стороны… Вы — заинтересованные лица. А мне до этой девчонки нет никакого дела. Меня интересует суть проблемы, раскрытие преступления.

— Ты… Ты подозреваешь ее? — нахмурился Разумовский.

— Нет, не подозреваю. Я уверен в ее причастности, — заявил я, игнорируя его возмущенный взгляд. — Я в этом убежден. Только тебе и Зимину я ничего доказывать не собираюсь. Это бесполезно.

— Потому, что это глупость, — замотал головой Разумовский. — Как ты можешь так говорить? У людей беда. Девушка пережила такой ужас… Ее верность заслуживает восхищения, а смелость и преданность достойны всяческой похвалы. Ее мать просила меня поговорить с ней, чтобы Оксана была более предусмотрительна, более рассудительна, но я не могу даже советовать что- то, что может опорочить их чувства друг к другу. Зимин действует совершенно правильно, уводя ее с «линии огня». Завтра, когда девушка будет в безопасности…

— Не будет она завтра в безопасности.

— Завтра тебе будет стыдно! — укорил меня иерей. — Завтра, когда самолет оторвется от земли, ты даже не сможешь смотреть мне в глаза от стыда. И не вздумай хоть намеком, хоть взглядом выставить свои грязные подозрения перед ними. Если ты это сделаешь… Я даже разговаривать с тобой не стану!

— Я близко к ним не подойду до самого отлета, — заверил я. — Более того, они даже видеть меня не будут… По крайней мере, я постараюсь, чтобы они меня не видели.

— Как же ты можешь?! — Разумовский был оскорблен до глубины души, словно я только что обвинил его самого. — Как тебе могла прийти в голову такая идея?! Думаешь, я не ломал голову над всеми этими событиями? Или я глупее тебя? А может быть, Зимин недостаточно затратил сил и средств на расследование? Она не может быть причастна к этой истории. Это все и без того принадлежит ей. Ты же прекрасно понимаешь, что стоит ей только попросить, и он отдаст ей все, что она захочет… Ты видел хоть одного человека, который воровал бы сам у себя?! При этом устраивал собственные похищения и покушения на самого себя? Не обижайся, Коля, но ты заигрался…

— Вот так же и Зимин роет себя яму, — сказал я. — Так же рассуждали и все эти «независимые» эксперты и сыщики. Все, чем владеет Зимин, действительно принадлежит и Оксане Омичевой… Но только до тех пор, пока они вместе. И принадлежит ли он сам ей, а она — ему?..

— Ты имеешь в виду наивный страх Зимина перед браком? Они поженятся, уверяю тебя. Вся эта история значительно повлияла на его мировоззрение, отделяя истинное от ложного. Он понимает, насколько дорога ему Оксана, и понимает, насколько беспочвенны его надуманные подозрения.

— А я бы назвал это интуицией, — пошел я на обострение конфликта, чувствуя, как начинают потрескивать волосы на моей голове от наполненного огнем праведного гнева взгляда Разумовского. — Он отличный бизнесмен, и интуиция у него развита превосходно… Просто сам себе он объясняет это иначе, в очередной раз предпочитая обвинять себя, а не ее или своих друзей. Как ты мог бы уже заметить, Зимин все усилия направляет не на поиски улик, а на поиски оправданий для своих близких. Он хочет это так видеть, и он это так видит. Даже работу службы безопасности и частных детективов по выявлению агентов внутри корпорации он ставит себе в вину. Ему проще терять деньги, чем проводить непредвзятый анализ. Единственное, что его к этому подталкивает, — страх за жизнь и здоровье его близких. До поры до времени их не трогали, извлекая деньги иными способами, но сейчас положение дел изменилось, а стало быть, все близится к развязке. Это можно понять, анализируя последние события.

Я не знаю, кто затеял эту игру, и не знаю, каким образом они столь легко осуществляют схему «перекачки» денег, я не знаю, как им удается так ловко избегать подозрений и каким образом они намереваются завершить эту полугодичную серию преступлений, но я надеюсь разобраться в этом до наступления кульминации… Хотя времени до этой поры осталось не так уж и много. Я убежден, что завтра Оксана никуда не полетит…

— Ты можешь объяснить, что подтолкнуло тебя к столь… столь некрасивым подозрениям?! — ярился Разумовский.

— Могу. Но не хочу, — нахально заявил я. — Ты сейчас кроме своего возмущения и видеть ничего не хочешь. А уж те тонкости, которые заинтересовали меня сейчас, покажутся тебе возмутительными и смехотворными. Я рассказал тебе о своих подозрениях только потому, что завтра, когда события ускорятся, у меня просто не будет времени спорить с тобой. А мне потребуется помощник…

— Я не буду помогать тебе в этом, — решительно отказался иерей. — В этом — не буду! Ты хоть сам понимаешь, как твое поведение и твои подозрения выглядят со стороны? Возьми за пример Зимина. Честный и добрый человек. Ему такие подозрения даже в голову не приходят.

— Вот потому-то он и не может так долго найти ответ… А преступления и все, что их окружает, вообще грязное дело. И сыщики, копающиеся в «грязном белье», редко встречают одобрение. И это хорошо, потому что изначально человек настроен не на подозрительность и пакостность. Но ведь я не священник, Андрей. Я — сыщик. И подозрительность для меня не суть и естество, а рабочий инструмент.

— Опасный инструмент, — прищурился иерей. — А лекарство отличается от яда только дозой, если ты это еще помнишь.

— То же самое относится и к «благим намерениям», — напомнил я. — Если ты хоть на секунду сможешь отойти от предвзятости и предположить, что мои подозрения правильны, то ты сможешь увидеть, какой опасности будет подвергаться Зимин, если…

— Не могу! — перебил меня иерей. — Не могу я предположить это даже на секунду! Девушка находится под моей опекой. Речь идет о ее жизни и здоровье, а ты… ты…

— И все же подумай, — попросил я. — А когда подумаешь, подъезжай к воротам особняка Зимина. Завтра, в семь часов, я буду ждать тебя там. Только постарайся, чтоб тебя не видели. Мы проводим их до аэропорта.

— Завтра я буду провожать ее до аэропорта, — поднялся со стула иерей. — Но я буду находиться рядом с ней, а не следить, выглядывая из-за угла. Ты очень расстроил меня, Коля. Я не ожидал этого от тебя. Это не просто подозрения. Это поступок. Это позиция… Извини, я не хочу больше об этом говорить. Ни сейчас, ни потом… Мне пора идти. А тебе я искренне советую подумать над твоей позицией. С первого взгляда это может показаться незначительным, но все куда опасней, чем ты думаешь. Для тебя опасней…

Он вышел, а на кухню, где мы с ним сидели, заглянула обеспокоенная Лена.

— Вы поссорились? — тревожно спросила она. — Почему Андрей ушел такой расстроенный? Даже проститься забыл… Что у вас произошло?

— Позиция, — вздохнул я. — Видишь ли, я считаю, что человек, которого он взял под свое покровительство, — преступник. Андрей пытается защитить девушку от опасности, которой она подвергается, а я опасаюсь, что нужно защищать других людей, и как раз от нее. Ее мать попросила Разумовского убедиться в безопасности девушки, в том, что она находится в надежных руках, и может быть, дать какой-то совет, позволивший бы вывести ее из зоны риска, в которой она невольно оказалась, будучи влюбленной в очень состоятельного и неплохого человека, на которого в течение последнего полугода идет настоящая охота… Точнее, на его деньги… А у меня есть очень серьезные подозрения, что она и является источником этих бед.

— Ты убежден в этом? — спросила Лена.

— Иначе я не стал бы расстраивать Разумовского, — сказал я. — Я прекрасно понимаю, что он сейчас чувствует. Это ведь не простое расхождение мнений… Может быть, он прав, и это действительно позиция… Но сейчас тот редкий случай, когда я не могу уступить ему, как бы мне этого ни хотелось. Боюсь, что если я уступлю и приму желаемое за действительное, то эта ошибка может дорого стоить одному человеку. Вот ведь задача какая… Мне самому не очень нравится эта ситуация, и я догадываюсь, чем обернется «победа» моей позиции. Как воспримет это Разумовский, каким ударом это будет для Зимина… Он очень любит ее. Ему никогда не везло с женщинами, и вот… повезло. Она сейчас составляет смысл его жизни… Знаешь, мне хотелось бы ошибиться, и я даже не боюсь в этом случае выглядеть подозрительным, мелочным скептиком. Честное слово, это было бы для меня даже радостно… Но как я должен поступить сейчас, предполагая возможность весьма плачевного исхода? Здесь встают очень существенные различия между убеждениями Разумовского и принципами моей работы. До сегодняшнего дня, вопреки всем законам, эти противоположности уживались, объединенные желанием защитить и помочь. Но рано или поздно — все равно должно было произойти то, что произошло. Я прекрасно понимаю его, но уступить не могу. Сейчас дело не только в нас. Вопрос стоит о жизни постороннего человека. Может быть, мне действительно не стоило ему ничего говорить?

— Мне кажется, что дело в умении делать выводы, — сказала Лена. — Как воспринимать подобные случаи — как закономерность или как исключение. Строить мировоззрение на частности и жить с оглядкой на нее или сознательно отдавать себе отчет в существовании подобного, но четко определять это как частность…

— Я надеюсь, что Разумовский поймет. А мне уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным. С девушками, которые не верили, что влюбленный в них парень на самом деле является мошенником и аферистом. В свое время они наговорили мне немало весьма нелицеприятных слов, обвиняя едва ли не в злонамеренной клевете на хорошего человека с целью поднять за его счет уровень раскрываемости. С матерями, которые ходили по инстанциям, доказывая, что их сын не угонял автомашину, не избивал в пьяном угаре прохожего до полусмерти, не насиловал с друзьями малолетнюю девчонку в подвале. Родители и влюбленные… Они искренне не могут поверить и защищают свои убеждения изо всех сил, пуская в ход все способы и средства. Моего знакомого инспектора по делам несовершеннолетних раз в неделю обвиняют в избиении детей, в подвешивании их за ноги к потолку, в изнасиловании. Он научился даже но обижаться, но… Нелегко. Как нелегко и смотреть в глаза тех, чьи родные и любимые пострадали от этих людей. Приходилось выслушивать и обвинения родственников убитого, требования немедленной расправы над человеком, находящимся под следствием, а само расследование воспринималось ими как умышленное затягивание, следствие коррумпированности, продажности и попустительства. Можно легко дождаться пощечины или плевка в лицо от родителей изнасилованной девушки, не понимающих, как можно вести следствие, когда нужно рвать насильника на части… И это мы тоже понимали и научились не обижаться, но… Все равно нелегко. Каждый раз очень и очень нелегко… Поэтому и невозможно заниматься этой работой, как… как работой. Если ты не знаешь, что ты делаешь и для чего, а просто зарабатываешь себе таким образом на жизнь, то тебя ждет горькое разочарование… Вот и сейчас я меж двух огней. Я боюсь, что завтра-послезавтра может произойти большая беда, Лена… Отвык я немножко от роли «говнюка», — невесело усмехнулся я. — Пора вынимать этот костюм из сундука и стряхивать с него пыль…

Она села ко мне на колени и, взъерошив мои волосы, потерлась щекой о мою щеку.

— Так легче? — спросила она, нежно касаясь губами моей шеи, уха, виска. — А так?..

Я рассмеялся и, подхватив на руки, крепко прижал к себе.

— Ну вот и хорошо, — прошептала она. — А все остальное образуется… Обязательно образуется…

Я зябко поежился от утренней прохлады и плотнее запахнулся в плащ, безуспешно пытаясь защититься от всепроникающей сырости тумана. Больше всего мне сейчас хотелось развести огромный костер, завалиться на мягкий мох и тут же, в ласках исходящего от огня тепла, — спать, спать, спать…

— Едва документы на восстановление в розыске подал, а старые знакомые уже тут как тут, — проворчал я, пританцовывая на месте. — И недосыпание, и недоедание, и ожидание, и непонимание… Здравствуйте, родные…

— Знать, судьба твоя такая, — услышал я позади себя приглушенный бас. Разумовский вышел из-за деревьев и посмотрел в сторону выступающего из тумана особняка. — Все еще спят?

— Вроде как проснулись. Через час им выезжать. Если ничего не изменилось…

— Ты, это… Не обижайся за вчерашнее на меня, — смущенно попросил иерей. — Хорошо?.. Наверное, это от эмоций…

— Обычное дело, — пожал я плечами. — Нам, цыганам, кочевать, вам, оседлым, осуждать…

— Я и сейчас не верю, что она причастна к этим событиям, — сказал Разумовский. — Но я также знаю и то, что ты говорил все это не по злому умыслу или потому, что не веришь людям… Я знаю тебя и осуждаю себя за вчерашнюю вспышку… Но я надеюсь, что ты ошибаешься.

— Мне бы тоже этого хотелось, — от души сказал я.

— Я так и думал! — обрадовался иерей. — Потому-то я и здесь… Пошли в машину, там теплей. Я оставил ее метрах в пятидесяти отсюда, на проселке. Дорога все равно одна, мимо нас не проедут… Простуду подхватишь — кто ж тогда настоящих-то преступников ловить будет?

— И то правда, — согласился я.

Мы прошли к машине и, забравшись в салон, с удовольствием отогрели озябшие руки в теплом воздухе автомобильной печки. Минуты текли бесконечно медленно, и я почти задремал, разморенный теплом и убаюканный музыкой из приемника, когда Разумовский толкнул меня в бок: — Едут.

Мимо нас на большой скорости пронеслись две иномарки. Впереди шел темно-зеленый «джип» Зимина, а синяя «Вольво» следовала за ним по пятам. Я успел разглядеть широкоплечие фигуры телохранителей. Разумовский выждал пару минут и последовал за ними.

— Послушай, а на чем собирался ехать ты? — неожиданно повернулся он ко мне. — Ты же не рассчитывал преследовать их пешком?

— Конечно, не рассчитывал, — отозвался я. — На это есть твоя «девятка». Я знал, что ты приедешь.

Разумовский покосился на меня, но промолчал, ограничившись неопределенным похмыкиванием. Туман быстро рассеивался, тая под лучами солнца, и это позволяло нам не терять из виду машину Зимина, находясь, однако, на достаточном удалении.

— Полпути уже проехали, — сообщил Разумовский, победно поглядывая на меня. — До аэропорта нам осталось ехать минут двадцать-тридцать.

В этот раз предпочел отмолчаться я, пристально разглядывая обгоняющие нас машины.

— Минут пятнадцать, — вел свой отсчет иерей.

Мы выехали на узкую, ухабистую дорогу, настолько замысловато извивающуюся, что на версту приходилось куда больше пресловутых «семи загибов». Разумовский заметно приободрился, приосанился и даже намурлыкивал в усы какую-то нехитрую песенку.

— Минут десять осталось, — тем же довольным «мурлыкающим» тоном сообщил он, выразительно поглядывая на дорожный указатель, сообщающий количество километров, оставшихся до аэропорта. — Минут пять… Ну, что скажешь?

— Пока промолчу, — решил я. — За пять минут многое может случиться.

— Ну а теперь что скажешь? — снисходительно осведомился он, кивая на машину Зимина, въезжающую на территорию автостоянки. — Все. Аэропорт. К счастью, твои подозрения не оправдались. Подойдем, поздороваемся?

— Подождем еще немного, — попросил я. — Хотя бы до той поры, пока они не войдут в само здание…

— Что ж, давай подарим твоей подозрительности еще пять минут, — щедро согласился Разумовский. — Может быть, получив эту взятку, она и согласится тебя покинуть… Только эти пять минут уже все равно ничего не…

И тут ударила очередь из автомата. «Джип», из которого только что вышел Зимин, поддерживающий под руку одетую в джинсовый костюм Оксану, жалобно взвизгнул рвущимся железом и брызнул во все стороны крошками бьющегося стекла. Несколько пуль прошили колеса «Вольво». Кто-то из телохранителей вскрикнул, падая на землю и хватаясь за окрасившееся алым колено. Двое крепких, коротко стриженых ребят уже подхватили перепуганную Оксану под руки, едва ли не волоком оттаскивая ее под защиту будки охранника. Зимин с еще одним парнем, по всей видимости водителем, перетаскивали в безопасное место громко стонущего телохранителя. Противно верещали сигнализации машин, в которые угодили шальные пули. Истошно, на одной протяжной ноте вопила какая-то девица в ярко-красном тренировочном костюме, застывшая от ужаса у распахнутой дверцы только что припаркованной «восьмерки». Едва стихла последняя автоматная очередь, как из-за ограды вылетела незамеченная ранее серая «семерка» и, истошно визжа тормозами на крутых поворотах, помчалась по направлению к городу.

— За ней! — толкнул я в бок оцепеневшего от неожиданности Разумовского. — Да быстрей же! Быстрей.

Пока мы разворачивались, увозящая преступника машина успела скрыться из виду, но пришедший в себя иерей компенсировал упущенное время на поворотах, на скорости входя в такие крутые виражи, что во время каждого из них перед моими глазами мелькала вся моя жизнь. Причем почему-то совсем не в лучшие ее моменты. Это мне не понравилось.

— Батюшка, — сказал я. — Я тут только что понял одну вещь… Я еще не готов к встрече с Создателем. Такое ощущение, что пока я напакостил на земле куда больше, чем принес хорошего. Давай- ка мы все же поймаем этого парня, может, это как-то зачтется при подсчете моих грехов и добрых начинаний… А если честно, то жить очень хочется… Сегодня по телевизору «Бальмонта» будут показывать… Да и сына вроде как воспитать надо.

— Я его возьму! — с холодной яростью пообещал иерей.

— Кого, сына? — удивился я. — Это вряд ли… Если сейчас мы вылетим на обочину, то хоронить нас будут вместе. В одной и той же коробке из-под обуви. Больше места мы не займем…

— Я его возьму! — кивнул на мелькнувшую впереди «семерку» иерей. — Вот увидишь, я его возьму!

— Пока что я вижу только задние габариты твоей машины, когда мы входим в очередной поворот, — сообщил я, из последних сил пытаясь уберечь макушку от столкновений с крышей машины. — Проклятые дороги! Трясет больше, чем на лошади… У тебя оружие есть?

— Ракетная установка в багажнике, — мрачно отозвался Разумовский. — Какое оружие у меня может быть? Если только духовное…

— Боюсь, что этого будет недостаточно, когда мы догоним этого парня с его автоматом, — вздохнул я. — Как в том анекдоте: когда мы его поймаем, он нас будет бить.

— В городе посты ГИБДД на каждом шагу. Остановят.

— Беда в том, что как раз на этом выезде из города ГИБДД нет, — напомнил я. — Да и с постами у них в этом районе негусто. Так что придется тебе «обновлять» свежеподаренную машину, идя на абордаж. Как в старые добрые времена…

— Поменьше бы таких «добрых времен», — проворчал Разумовский.

— Да? А я думал, тебе это нравится…

Мы въезжали в город. По всей видимости, наш беглец неплохо знал этот район. Через квартал он уверенно свернул на ремонтируемую дорогу, и гравий жалобно захрустел под колесами. Между машинами оставалось не более десяти метров, когда «семерка» неожиданно свернула на узкую боковую улочку. Разумовский крутнул руль, гравий волной плеснул из-под колес, и наша машина пошла боком, выходя из повиновения.

— Не привык я еще к ней, — сквозь зубы процедил Разумовский, пытаясь обрести контроль над машиной. — Ну же!.. Ну, ну…

Я посмотрел на стремительно приближающуюся канаву и закрыл один глаз. Второй я оставил, чтобы посмотреть, как душа будет отделяться от тела. Но «девятка» медленно снижала скорость, скользя к краю канавы. На мгновение она замерла, балансируя на краю, и… издевательски-неторопливо соскользнула вниз. Мягкий толчок известил о конце погони, и, рассматривая собственные ноги, зависшие у меня над головой, я заметил, что забыл почистить утром ботинки. Разумовский каким-то чудом извернулся и, одним рывком вырвавшись из салона, вскарабкался по краю канавы.

— Стой! — заорал он так, что у меня заложило уши. — Стой, подлец!..

— Да, и пусть уж заодно попросит прощения, — пробормотал я, путаясь в ремнях. — А если ему будет нетрудно, то и…

Грохот, донесшийся до меня сверху, оборвал мои пожелания на полуслове.

— Или это то, что я думаю, или я ошибаюсь, — уверенно предположил я и, наконец отстегнув ремень безопасности, ловко выпал из машины в грязь.

Выбравшись из канавы, я бросился вдогонку за мчавшимся со скоростью разъяренного носорога Разумовским. Завернув за угол, я на мгновение остановился, увидев перевернутую «семерку», покосившийся столб фонаря, вмятый в ее бок, и оранжевые язычки пламени, облизывающие покореженный корпус.

— Стой! — крикнул я Разумовскому, устремившемуся к распростертому возле машины телу. — Стой! Она сейчас взорвется.

Иерей даже не оглянулся. Добежав до лежащего на земле человека, он подхватил его под мышки и потащил прочь. Мне ничего не оставалось, как броситься ему на помощь. Мы успели оттащить тело метров на двадцать, когда раздался взрыв. Отпустив тело водителя, я сел прямо на асфальт и вытер ручьями струящийся со лба пот. Посмотрел на полыхающую машину, покосился на тяжело дышащего Разумовского и пожал плечами:

— Вообще-то, если вдуматься, ничего удивительного. Если верить легендам, некоторые могли приказать дождю прекратиться или, наоборот, пойти. А кое-кто и зверями повелевал… А машине скомандовать остановиться — это тьфу, а не приказ. Это и я бы смог… Если б захотел… Но, по-моему, ты перестарался…

— Песок там, на дороге, — указал иерей. — Небольшая кучка, ведра три-четыре, но, видать, неудачно налетел… Перевернуло и протащило… Посмотри, он жив?

Я посмотрел на вязаную шапочку с прорезями для глаз, закрывавшую лицо распростертого на земле человека, и покачал головой:

— Сложно жить со свернутой шеей. Я еще когда тащил его, понял, что парень свое отстрелял. Просто объяснять времени не было. Интересно, я его знаю?

Сняв с покойника маску, я посмотрел на обезображенное гримасой боли и страха лицо и кивнул:

— Знаю. Анатолий Лысенко, охранник Зимина. Сегодня у него выходной, после вчерашних трудов с банковским авралом… Вот и отдохнул…

— Стало быть, разрешилось все? — спросил Разумовский. — Вот, значит, кто «наводчик». И твои подозрения в отношении Оксаны ошибочны…

Я вновь натянул на лицо покойника маску и поинтересовался:

— А если так?..

— В каком смысле? — удивился Разумовский. — Ты намекаешь, что… Да нет, перестань… Зачем городить такие сложности? «Наводчик» перед нами — и это все объясняет…

Скрипя и громыхая железом, к нам из последних сил подполз желто-синий милицейский «уазик». Тяжело вздохнув, он остановился в пяти метрах от нас и даже как-то обмяк, беспомощно раскинув дверцы. Из него браво выскочил постовой, ростом примерно под метр пятьдесят и вряд ли более пятидесяти килограммов, если считать вместе с сапогами, рацией и резиновой дубинкой. Посмотрел на догорающую «семерку», на меня, на Разумовского, на труп у наших ног и многозначительно поиграл дубинкой.

— Так, — определился он. — Значит, все задержаны и никому не двигаться, иначе буду вынужден применить силу. Понятно?

— Понятно, — кивнул я и вновь повернулся к Разумовскому: — А я тебе говорю, что это объясняет, только когда вот так, — я снова стянул шапку с Лысенко. — А если оставить все вот так, — я надел маску, — то все выгладит так же, как раньше, и даже хуже…

Постовой подумал, склонился над покойником, снял с него маску, еще подумал, надел маску и скомандовал:

— Придется пройти в машину. Вам двоим. Труп можно оставить на месте.

— Но в нее же стреляли, — сказал мне Разумовский. — Ты сам видел…

— Я видел, что стреляли в машину, — возразил я. — А она как раз даже не поцарапана. Стреляли с расстояния в тридцать метров и промахнулись. А ведь этот парень не библиотекарем работал.

— Вы сами пойдете в машину или мне применить силу? — насупился мини-постовой и призывно махнул рукой водителю. Выбравшийся из «уазика» был на полголовы ниже постового и раза в два уже его в плечах. Я посмотрел на них, грустно вздохнул и поднялся…

— Ладно хоть машину помогли вытащить, — вздохнул Разумовский, осматривая помятый бампер и разбитую фару «девятки». — Но полдня потеряно безвозвратно. А беднягу Зимина до сих пор терзают.

— А знаешь, это хорошо, — задумчиво оглядываясь на зарешеченные окна отдела, сказал я. — Для нас это очень хорошо… Оксану отпустили уже давно, сейчас она в особняке, под охраной. Это наш шанс, Андрей. Нужно его использовать.

— Хочешь с ней поговорить? — спросил Разумовский. — Какой в этом смысл? Да и она сейчас в таком состоянии, что ее лучше не беспокоить…

— Нет, говорить с ней будешь ты, — решил я. — Ты приедешь и обрадуешь ее известием о том, что Толя Лысенко не погиб, а находится в реанимации. Мы успели вытащить его из машины, и это его спасло. Кое-какие слухи до нее доходили, так что это будет выглядеть вполне реалистично. По идее, это должно ее обрадовать, ведь это будет означать полное окончание дела и завершение их мучений, тянувшихся свыше полугода. Скажи ей, что жизнь Лысенко находится вне опасности. И несмотря на тяжелое состояние, врачи заверяют, что он быстро пойдет на поправку. Скажи, что мы постараемся сделать для его скорейшего выздоровления все возможное — найдем лекарства, лучших специалистов… А потом им займутся лучшие следователи.

Разумовский долго молчал, покручивая ус, потом вздохнул и спросил:

— Коля, а ты понимаешь, как мы будем себя чувствовать, если она невиновна?

— Плохо будем себя чувствовать, — заверил я. — Очень плохо. Но зато мы будем уверены, что все нити сходятся на Лысенко и больше им опасность не угрожает. Страшен враг «внутренний», а с врагами «извне» Зимин и сам справится. Но чувствовать мы себя будем плохо. Тебя это очень огорчает?

— Огорчает, — признался Разумовский. — Но если я буду уверен, что опасность у них позади, то как-нибудь переживу. Ты собираешься поставить «жучки» на ее телефон?

— Вряд ли это получится. Охрана сейчас находится в повышенной боеготовности… Есть куда более простой вариант. В помещении охраны находится комната с аппаратурой, контролирующей все телефонные переговоры. Мне про нее говорил Зимин. Лысенко, кстати, и занимался этой комнатой, имея возможность прослушивать все, о чем говорили хозяева дома. Вот там я и хочу провести часик-другой после того, как ты сообщишь Оксане о «воскрешении» Лысенко. Конечно, она может попросить кого- то из прислуги отнести записку в нужное место, но не думаю, что она пойдет на такой риск. Скорее всего, будет звонок по телефону. Я не рассчитываю на какую-то уликовую информацию, но меня интересует, куда она позвонит — Дорохову или Лопотову.

— Ты их подозреваешь?! — ужаснулся Разумовский. — Нет, Коля, для меня это точно последнее дело… Когда кто-то в опасности, когда кому-то требуется помощь, и я чувствую в себе силы повлиять на исход событий, я еще могу переломить себя и в чем- то пойти вразрез с законами, по которым я живу… Но это для меня слишком. Враг конкретный, опасный, угрожающий всегда находится на другой стороне, к нему испытываешь ужас и отвращение, пытаешься защитить от него тех, кто тебе дорог, кто нуждается в твоей помощи. Но чтоб вот так… Мне это не нравится.

— Мне тоже, — вздохнул я. — И я тебе давно твержу: сыск — это не работа в белых перчатках. Здесь столько грязи… Если не ставить себе цель в каждом конкретном случае помочь или защитить конкретного человека, а просто зарабатывать этим занятием себе на жизнь, то очень скоро притянешь к себе эту грязь, которая таится в любом из преступлений. Но милиция держится именно на тех, чье призвание — защищать, а не наказывать. Наказывать — это занятие для палачей и политиков. Может быть, еще для дьявола. Я вообще сомневаюсь, что кому-то, кроме подонков и душевнобольных, нравится подглядывать, подслушивать и подозревать. Это нравиться не может. Но очень редко преступник раскаивается и сам сознается в содеянном. Чаще приходиться доказывать. А доказать можно, только собрав достаточное количество улик. И оставлять на свободе насильников, убийц, извращенцев и садистов — нельзя. Значит, кому-то нужно их искать, останавливать и изолировать. Это моя работа, батюшка. Мое призвание, а не твое. Так что возвращайся-ка ты лучше к своим прихожанам и учй детишек, объясняя разницу между добром и злом, утешай нуждающихся в утешении, наставляй сбившихся с пути, остальное оставь мне. У тебя есть много полезной и светлой работы, вот ею и занимайся. А это — мое… Но к Оксане ты все же зайди. Расскажи ей о Лысенко и можешь с чистой совестью возвращаться в свой приход. Остальное — моя работа. Договорились?

— Я к ней зайду, — нехотя кивнул иерей. — Но пока ты занимаешься этим делом, я буду рядом. Иначе о чистой совести не может быть и речи.

— Как знаешь, — не стал спорить я. — Тогда давай не будем терять время. Я переговорю с охраной — благо Зимин меня им представил — и займусь телефонами. А ты составь компанию Оксане до возвращения Зимина… Вот вроде и все. Ты готов?

— Это — последнее дело, — убежденно сказал Разумовский. — Последнее…

— Зимин вернулся, — сообщил Разумовский, входя в комнату. — Все… У тебя что-нибудь есть?

Я протянул ему листок с перечнем звонков, принятых мной за последние полтора часа.

— Два раза звонили охранники, один раз — горничная, — прошелся взглядом по списку иерей. — Оксана звонила своему психоаналитику… Это я знаю. Это все?

— Все, — подтвердил я.

— Отлично! — повеселел иерей. — Просто замечательно! Теперь ты удовлетворен? Психологу она звонила при мне. Назначила встречу на шесть вечера. Больше ничего не говорила. Поедет она туда вместе с охраной, так что я не думаю, что здесь какой-то подвох. Охрана осмотрит кабинет, проконтролирует весь ход приема у доктора, не отходя от дверей кабинета ни на секунду. А у психиатра она постоянно консультируется. Это — нормально, особенно если учесть напряжение последних месяцев. И должен тебе сообщить, что она обрадовалась, узнав, что Лысенко жив и что в ближайшее время эта проблема наконец разрешится. И она, несмотря на огромный стресс, перенесенный сегодня утром, все же готовится завтра улететь за границу, чтобы успокоить этим мать и Зимина. Особенно теперь, когда она знает, что через короткое время все разрешится и ей не придется долго мучиться разлукой с женихом… Да, Коля, да! Зимин только что предложил ей выйти за него замуж. Он только что попросил ее руки. И по ее возвращении они распишутся. Так-то! Какое же сердце не тронет такая преданность и самопожертвование… С радостью должен сообщить тебе, что ты ошибался. Кстати, Зимин и тебя приглашает на свадьбу… А сейчас нам с тобой лучше уйти и не мешать им. Все, что мы могли, мы сделали, а счастье двух людей — это такая хрупкая вещь, что в нее нельзя лезть не только руками, но и взглядом… Пойдем, Коля, и отметим этот день. Я с удовольствием подниму бокал красного вина за их счастье и за счастье всех влюбленных на свете.

— За это я с удовольствием выпью, — согласился я. — Но вечером. Сейчас мне нужно успеть заехать еще в пару мест. Дела. Все же я устраиваюсь на работу, а собирание всех этих справок отнимает кучу времени. Часиков в семь, хорошо?.. Значит, Зимин все же сделал ей предложение?

— Да, — Разумовский светился так, словно женихом на свадьбе должен быть не Зимин, а он сам. — Он ее любит, Коля. Это такое счастье, когда люди по-настоящему любят друг друга… Как видишь, деньги не имеют власти над чувством и не могут стать для него препятствием. Настоящих влюбленных не в силах разлучить ни богатство, ни нищета. Любовь — это самое большое богатство на земле. Они богатые люди, Коля. По-настоящему богатые… Зимин счастлив, несмотря на события всех последних дней. Оксана счастлива… Знаешь, я тоже как-то даже… доволен, — расплылся он в улыбке. — Приятно видеть счастливых людей. От них словно свет исходит. Свет и тепло. Пусть они будут счастливы…

Я пристально посмотрел на священника, и тут мне в голову пришла одна сумасшедшая мысль.

— Да, — с облегчением подтвердил я. — Пусть они будут счастливы.

Я поднялся по узкой и полутемной даже в этот солнечный день лестнице на третий этаж, сверил номер на обитой кожзаменителем двери с номером в моей записной книжке и заглянул в электрощит. Диск электросчетчика бешено крутился.

— Дома кто-то есть, — констатировал я вслух. — И этот кто- то потребляет очень много электроэнергии. Значит, она ему очень нужна… Ох и вредный же я парень, — вздохнул я, поворачивая рубильник на щите вниз. — Лишь бы гадость какую-нибудь сделать… И откуда во мне это? Ладно, прости себя, любимого, — попросил я себя. — Ну навредил немножко, ну напакостил… значит, либо тебе это нравится, либо так надо. Либо ты совмещаешь оба этих варианта.

За дверью послышалось негромкое бормотание, судя по обрывкам доносившихся до меня фраз, состоящее из одних ругательств. Лязгнули замки, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтоб я успел сунуть в образовавшуюся щель ботинок. Дверь тут же попытались захлопнуть, но теперь это было уже не так-то просто. Распахнув ее настежь, я вошел в прихожую и поздоровался:

— Здравствуй, Арслан. Рад тебя видеть. Только вот огорчает твое пренебрежение безопасностью. Как же так? Сейчас на улице столько вредителей и злоумышленников, а у тебя полная квартира техники, да еще такой дорогостоящей… Наверное, торопился? Отключился компьютер? Беда. И что бы это могло с ним быть?.. Ну, приглашай гостя, а не то он сам войдет.

Я оттеснил ошеломленного Тавхаева плечом и вошел в квартиру.

— Что тебе нужно?! — испуганно-вызывающе завопил обретший дар речи Арслан. — Кто тебе дал право?! Это мой дом, немедленно покинь его! Я сейчас милицию вызову!

— Вызывай, — согласился я. — Как видишь, я пришел без нее, но если тебе угодно ее видеть — вызывай. Я подожду.

— Что ты хочешь? — спросил Тавхаев после минутного колебания.

— Неудобно разговаривать об этом на пороге, — решил я. — Проходи в комнату, не стесняйся.

Тавхаев пожал плечами и с деланно — безразличным видом прошел в комнату. Я последовал за ним. Комната вызывала восхищение. Скорее, это была даже не комната, а нечто среднее между секретным отделом какого-нибудь закрытого НИИ и центром управления космическими полетами. Два компьютера новейших моделей, спутниковая антенна, видеосистема, панели, колонки, аккумуляторы и какие-то ящики с торчащими во все стороны проводами, и многое, многое другое располагалось здесь в живописном хаосе.

— Иметь такое доходное хобби и заниматься преступлениями, — пожурил я его. — Или ты решил накопить на ЭВМ? А может быть, рассчитываешь в молодости позаботиться об обеспеченной старости?

— Не понимаю, — сказал Арслан. — О чем ты?

— У меня нет времени, — сказал я. — И я не могу позволить себе играть с тобой в обычные при таком деле игры. Мне придется действовать жестко, чтобы получить информацию, потому что отсчет пошел уже не на дни и даже не на часы, а на минуты. Час назад тебе звонила Оксана Омичева. Вообще-то она звонила в частную поликлинику, договариваться о приеме у психоаналитика, но почему-то набрала этот номер, и ответил ей ты. Она его стерла с АОНа, но я засек его несколько раньше, когда узнал твой голос. Она назначила время приема, и тебя это совсем не удивило. А теперь я хочу знать, что последовало дальше, с кем ты связался после этого, кому передал информацию и каким образом будет обеспечена встреча. Также неплохо было бы узнать, каким образом ты познакомился с этими людьми и как помогал им выкачивать деньги у Зимина.

Тавхаев молчал, видимо, собираясь с мыслями. Вытащил из пепельницы окурок «Беломора», долго чиркал спичками, ломающимися в его заметно дрожащих руках, наконец закурил и опустился на удобный регулируемый стул, единственный во всей комнате. Для меня места, откуда можно было бы вести неторопливую и хитросплетенную беседу, не нашлось, но оставаться в этой квартире долго я все равно не собирался.

— Хорошо, — вздохнул я после долгой паузы. — Тогда расскажу я. А ты уж подхватишь и поправишь меня при надобности. Ты действительно возглавил и осуществил удачную операцию по вирусной атаке на компьютеры банка. Но это была лишь первая часть задуманной операции. Шифровальный вирус был применен тобой не случайно, ты уже тогда рассчитывал на его дешифрацию. И ты ждал, пока служба безопасности банка будет искать встречи с тобой. По стечению обстоятельств, я вышел на тебя раньше, и ты с удовольствием «раскрылся». Меня тогда это сильно удивило: подобные операции обычно проводятся столь конспиративно, что выйти на осуществлявших их людей практически невозможно, а тут исполнитель едва ли не сам нарывается на встречу… Ты подменил счета во время восстановления информации, не так ли? Именно поэтому ты захотел работать в одиночку, бесконтрольно, а вовсе не потому, что боялся за свою программу. Я не знаю, какие именно счета ты заменил, но в одном уверен точно — в подмене счета Лопотова. Вы знали, что рано или поздно эта подмена обнаружится. Что это — компрометация или же «алиби от обратного», рассчитанное на доверчивость Зимина к своим друзьям? Проверки Лопотова и Дорохова были столь тщательны, что любой компромат скорее убеждал в невиновности, чем в преступных деяниях. А подставные лица все равно уже успели снять со своих счетов немалую сумму, переведенную тобой… Кто твой наниматель, Арслан? Дорохов? Лопотов? Зачем понадобилось Оксане участвовать в этом грязном фарсе, если деньги Зимина и без того принадлежат ей? Шантаж? Личная заинтересованность? Зачем взорвали нашу машину? Хотели, чтобы мы занялись этим делом и, как лица незаинтересованные, послужили гарантом достоверности какой-то информации для Зимина? Какой?..

Тавхаев выудил из пепельницы новый окурок и усиленно задымил, стараясь не встречаться со мной взглядом.

— Все не выкуришь, — посмотрел я на пепельницу. — У тебя их не меньше полусотни накопилось. А отвечать все равно придется. Нет смысла тянуть время. Я ведь минут через пять разозлюсь окончательно. Я и без того на тебя обижен. Ведь это я, лично я привел тебя к Зимину. И я помог тебе получить доступ к компьютерам банка. Значит, теперь мне все это и исправлять… Арслан, ведь ты не хуже меня знаешь, в какой опасности находится жизнь Зимина. Ты и сам догадываешься, что просто так прекратить эту историю с выкачиванием денег уже невозможно. А деньги немалые. Значит, будут трупы. По самым скромным подсчетам, за эти полгода Зимин лишился около полутора миллионов долларов… За такие деньги можно президента родного продать, не то что пару-тройку человек убить. Сам-то не боишься? Не думаю, что у тебя столь дружеские связи с организаторами этой затеи, чтоб они жертвовали своей безопасностью ради твоей жизни… Говорить будешь?

Вместо ответа Тавхаев потянулся за новым окурком.

— Ну что ж, — вздохнул я. — Вольному воля… Если тебе удобней говорить под принуждением, то так и быть, я тебе помогу… До отъезда Оксаны на прием к психоаналитику остался час, значит, у меня есть еще минут тридцать, не больше.

Я подошел к стеллажу, на котором были разложены блоки компьютерных дискет, и восхищенно покачал головой:

— Огромный объем работы. Наверное, составление такой коллекции заняло не один год? И уж наверняка здесь есть программы, над которыми ты работал лично. Долго, кропотливо и старательно…

Взяв одну из коробок с верхней полки, я вынул дискету и задумчиво покрутил ее в руках:

— Как ты думаешь, стоит она полутора миллионов долларов? Я думаю, что нет…

Дискета треснула в моих пальцах. Тавхаев дернулся всем телом, словно у него вырвали зуб, но усидел.

— А эта? — спросил я, вытаскивая следующую. — Вот эта стоит жизни человека?.. Хм-м, не стоит, — «удивился» я, глядя на две половинки, оказавшиеся в моих руках вместо целой дискеты. — А вот эта… Эта, наверное, оценивается в испохабленную и оплеванную жизнь честного и доброго человека… Ух ты, уже не оценивается… Будем искать…

Тавхаев ерзал на стуле, извиваясь всем телом от хруста ломающегося пластика, и даже закрывал глаза, но во мне проснулся чутко дремавший садист, и я «оценивал» одну дискету за другой. На третьей коробке Тавхаев «сломался» сам.

— Прекрати! — заорал он, бросаясь ко мне и выхватывая очередную дискету у меня из рук. — Прекрати! Это мое! Мое! Не дам! Я работал! Старался!

— Я знаю, — согласился я. — Но видишь ли в чем дело… У меня совсем нет времени на то, чтобы уговаривать тебя. А тебе необходимо тянуть его до встречи Оксаны с организатором… Но у меня есть маленькое преимущество: я еще не офицер угро и за честь мундира мне радеть не приходится. А сам по себе я далеко не гуманист и не боюсь показаться пакостником. Наверное, потому что я и есть пакостник. Пока мелкий. Но сейчас я выломаю вон из того динамика магнит и сразу стану крупным пакостником, пройдясь им по дискетам. На войне как на войне. Или, как говорят в Чикаго: ничего личного, приятель… Итак?

— Ты это не сделаешь, — простонал Тавхаев, сгребая дискеты в охапку. — Это мое!.. Мое…

Я сделал несколько шагов по направлению к динамику, и Тавхаев повис у меня на руке.

— Нет! — взвизгнул он. — Я скажу! Скажу… Я не знаю организатора…

Я сделал еще пару шагов.

— Подожди! Клянусь, что я его не знаю… Но он придет сегодня на встречу с девушкой в поликлинику… Только это не организатор. Это она все задумала… Она…

— Врешь! — не поверил я. — Этого не может быть.

— Незачем мне врать! — заорал в ответ перепуганный до отчаяния Тавхаев. — Я с ней постоянно дело имел. Это такая лиса хитрая! Ты смог бы столько времени играть так, чтобы это было незаметно не только окружающим, но даже человеку, который тебя любит?.. Это не просто актриса, ей за ее жизнь надо каждый год по паре Оскаров вручать… Толя Лысенко раньше в другой фирме работал, а я туда как-то через компьютер влез и кое-какие

данные увел. А он на меня вышел. Меня ему мой друг заложил. Но в милицию он меня сдавать не стал, а иногда моими услугами пользовался. А потом все это одно на другое накрутилось, и отступать уже поздно было. Они обещали, что это — последнее дело и я смогу заниматься чем хочу. Лысенко познакомил меня с Оксаной. Сказал, чтобы теперь я выполнял ее распоряжения. Они к тому времени уже изрядно у Зимина денег выкачали.

— Почему Лысенко стал работать с Оксаной? — спросил я. — Они были знакомы раньше? Их связывали какие-то отношения?

— Связывали, — буркнул Тавхаев. — Оба подонки, что один, что другая. Рыбак рыбака видит издалека, вот и сошлись. Сначала он был ее телохранителем, вот она его и охомутала. А потом охрану увеличили, и ей стало сложно встречаться со своим парнем…

— С парнем? — удивился я. — Ты хочешь сказать — с подельником?

— Если она по подельнику так сохнет, то с подельником, — ехидно отозвался Арслан. — Насколько я понял, это тоже еще тот гусь… Он же ее к этому бизнесмену в постель отпустил. Она хотела куда раньше дело свернуть, но он не давал: все мало ему было… Я-то его в глаза не видел. Изредка телефонные разговоры слышал, иногда кое-что передавал, вот и сообразил что к чему… Когда Зимин ее телохранителями окружил так, что и не вздохнешь без чужого взгляда, они решили из меня «почтовый ящик» сделать. Сначала звонит она и оставляет информацию, а потом перезванивает он и забирает сообщение.

Я покосился на телефон с определителем номера. Тавхаев перехватил мой взгляд и отрицательно покачал головой:

— С уличного автомата звонит. Иногда с обычного телефона, но обязательно с «антиАОНом»…

— Как она его называла?

— Никак не называла. Все время о нем в третьем лице говорила. Они мне особо не доверяют. Кто я такой? Временный помощник… И то — не добровольный. Кроме меня ведь и других «разовых» нанимали, посредников всяких… Но они еще меньше знали. С ними преимущественно я общался, реже — Лысенко. Меня они держали именно за это, — он похлопал ладонью по компьютеру. — Им нужен был человек, хорошо разбирающийся в технике. От компьютеров и до подслушивающих устройств… А я, на свою голову, разбираюсь.

— Ты хоть понимал, чем это может закончиться?

— Я понимал, чем это закончится, если я откажусь… Можно подумать, у меня выбор был. Да и она обещала «душещипательную развязку». Без всякого там кровопролития. Просто разойтись с Зиминым, сказав, что больше не может выносить всего этого.

— Каким образом они собираются осуществить встречу?

— Как обычно. Во врачебном кабинете есть два выхода: один в коридор, второй в соседний кабинет. Охрана проверяет кабинет, затем Оксана остается один на один с врачом, который отлучается на несколько минут, прося охрану не тревожить пациентку. Он, мол, ей комплекс успокаивающих нервы процедур назначил… Музыку там, лекарства на травах, массаж… Вот под эту «музыку» она со своим парнем и встречается. Вход в другой кабинет с угла, так что охрана входящих в соседний кабинет не видит. А врач заверяет, что вторая дверь надежна блокирована. Да и это было необходимо, только когда Оксану не Лысенко сопровождал, а кто-то из другой смены.

— Врач тоже задействован?

— Нет. Его дело маленькое: убраться из кабинета минут на десять-пятнадцать и по возвращении держать язык за зубами. Ему платят «бабки», а думать — не его забота. Он думает, что молодая жена просто ставит рога старому богатому мужу. Сейчас это не редкость.

— Бедняга Зимин, — покачал я головой. — Может быть, в делах он и «акула бизнеса», но в личной жизни… Слишком доверчив. Тот, у кого есть клыки, обычно не имеет рогов. А он доверяет ей всецело… Хотя, наверное, так и надо… Только так и надо. Это не его вина.

— Что ты собираешься со мной делать? — понуро спросил Тавхаев. — Отдашь Зимину?

— Нет, — ответил я. — Во-первых, Зимин не поверит ни мне, ни даже тебе. Он просто не захочет в это поверить. Нас выкинут из особняка, а Омичева получит возможность довести свой план до завершения. А если он и поверит… Я думаю, что это его сломает. Он очень сильный человек, но у каждого, даже самого жизнестойкого, есть стержень, на котором крепится вся его жизнь. Для него этот стержень — Оксана. Бизнес для Зимина не больше чем хобби, а вот она… Есть у меня одна сумасшедшая идея. И ты поможешь мне ее осуществить. У тебя есть подслушивающая аппаратура? Желательно с магнитофоном?

— Есть комплект, — ответил удивленный Тавхаев. — Довольно компактный. «Жучок» сантиметра на полтора, и сама аппаратура, умещающаяся в «дипломате»…

— Подойдет, — решил я. — Собирайся. Нам нужно успеть опередить Омичеву и поставить «жучки» в кабинете раньше ее посещения. Если тебе удастся записать их разговор… Не исключено, что тебе очень повезет… Нам всем очень повезет… Или почти всем… Машина у тебя есть?

— Да, «ауди». Старенькая, но на ходу… Ты хочешь сказать, что у меня еще есть шанс?

— Это будет зависеть от многих причин, в том числе и от того, как ты сможешь записать диалог в кабинете… Но я думаю, что есть. Только поторопись, мне надо еще успеть записаться на прием к психоаналитику, а с учетом ограниченного времени это будет совсем нелегко… Представляю, какой диагноз он мне поставит, — невольно усмехнулся я. — А если бы он знал, что я задумал, то клиника для душевнобольных была бы мне гарантирована…

— Готово, — сказал я ожидавшему меня в машине Тавхаеву. — Принимает?

— Слышимость отличная, — подтвердил Арслан, щелкая тумблерами спрятанной в «дипломате» аппаратуры. — Все будет в лучшем виде. У меня техника хоть и не новая, но до ума я ее собственноручно доводил — не подведет. Все прошло без накладок? Омичева с телохранителями вошла вовнутрь пять минут назад. Не столкнулись?

— Нет. Я увидел их в окно, поэтому и задержался — дожидался, пока они пройдут.

— Внимание! — вдруг насторожился Арслан. — Кажется, начинается.

— Сделай погромче, — попросил я.

Тавхаев покрутил ручку настройки, и я услышал чуть искаженные помехами голоса:

— …оставляю вас. Пятнадцати минут вам хватит?

— Лучше двадцать, — услышал я голос Оксаны.

— Я постараюсь, — заверил голос доктора. Скрип двери и лязг ключа в замке возвестили мне, что Омичева осталась одна.

— Хорошая аппаратура, — похвалил я Тавхаева. — Слышимость такая, словно сам в кабинете находишься.

— С расстояния в пятнадцать метров берет даже шепот, — горделиво заметил Арслан. — А ведь очень старая модель. Образец 1952 года — представляешь? Единственный недостаток — слишком большой микрофон, легко обнаружить. Сейчас существуют такие малютки, что невооруженным глазом и не заметишь, но дороги, очень дороги. Мне не по карману…

— Ты одна? — услышали мы тихий голос из динамика и замолчали.

Я удивился тому, что на этот раз не было ни скрипа двери, ни лязга открывающегося замка — видно, и петли, и механизм засовов были хорошо смазаны. Конспираторы!..

— Витя, у нас неприятности, — сказала девушка. — И по всей видимости, немалые… Что это у тебя в чехле?

— Ружье. Что бы ни случилось, но уже давно пришла пора поставить точку в конце этой истории… и чем быстрее, тем лучше.

— Это голос человека, который звонил мне, — сказал Тавхаев.

— Дорохов, — уверенно определил я. — Это его зовут Виктором… И, кажется, я знаю, что это за ружье и для чего.

— Нет-нет-нет! — запротестовала Омичева. — Все не так. Первоначальный план придется изменить. Нужно действовать иначе.

— Как «иначе»? — с сарказмом переспросил Дорохов. — Оставить его в живых? Конечно, он теленок еще тот, но не забывай, что он далеко не дурак. Нет, кисонька, его надо выводить из игры. Расклад такой: либо он, либо мы… Что у тебя случилось?

— Лысенко жив. Он неудачно провел покушение. Я не могла предвидеть, что эти двое… священник и этот, второй… будут следить за нами до аэропорта. Лысенко расстрелял «джип» и машину телохранителей, погони не должно было быть, но… Они погнались за ним, и сейчас он в реанимации.

— Чушь! — убежденно заявил Дорохов. — Он мертв, как полено. Мертвее не бывает. Я проверял информацию. Тебя провели, как последнюю идиотку. Знаешь, что это значит? Что ты под подозрением.

— Мертв?! Но это не Зимин придумал… Он по-прежнему любит меня, я это вижу. И он никому не поверит… Это те двое… О том, что Лысенко жив, мне сообщил священник. Почему я не уточнила у Зимина?! Я испугалась… Я побоялась задать лишний вопрос… Ох и дура! Дура я набитая!

— Точно, дура! — подтвердил Дорохов. — Твое счастье, что я просто-таки почувствовал, что дело близится к развязке… Сегодня мы его закончим и будем свободны… Мы снова сможем быть вместе и жить так, как захочется. Я устроил так, что Лопо- тову позвонили из налоговой инспекции и сейчас его квартира пуста. Через полчаса я привезу туда Зимина… А вот в отношении священника и его друга твоя идея обернулась против нас. Ты хотела привлечь их внимание, задействовав в игре, и вот теперь они уже не алиби для нас, а опасность… Лучше б ты никогда не отдавала приказа Лысенко взорвать их машину… А еще лучше вообще бы их не видеть… Но, надеюсь, они еще не успели добраться

до меня, а ты постоянно на виду. Хотят или не хотят, но будут говорить и делать то, что должны говорить и делать…

— Витя… Я думаю, что не стоит… э-э… реализовывать первоначальный план, — тихо сказала Оксана. — Не надо… Можно найти другую возможность…

— И что же ты предложишь? Оставить все как есть? Это исключено. Деньги слишком большие, да и ситуация зашла слишком далеко. Я не хочу рисковать. Нам с тобой повезло так, как мало кому везет в наше время. Многие даже мечтать не смеют о том, что нам удалось осуществить. И ломать это только потому, что в последнюю секунду тебя охватил мандраж, я не позволю. Тебе все равно делать ничего не придется. Дальнейшее — моя забота.

— Этого я как раз не боюсь. Я не из пугливых барышень, но ситуация изменилась.

— Я тебя не понимаю, — в голосе Дорохова появились неприкрытые нотки угрозы. — Как она может измениться?

— Витя, может быть… Может быть, тебе лучше уехать?.. Подожди, подожди, не перебивай… Я смогу устроить так, что Зимин даже забудет о продолжении расследования, удовлетворившись одной фигурой — Лысенко. Представляешь, у тебя будет полмиллиона долларов, и ты будешь полностью уверен в своей безопасности. Тебе не нужно будет рисковать…

— Послушай, ты… насколько я понимаю, ты просто хочешь отделаться от меня, сплавив подальше?! Нет, девочка, так не пойдет. Это была не моя идея, а твоя. Это ты была инициатором, и я не хочу, чтоб все стрелки переводились на меня одного. Я должен буду где-то скрываться, а ты будешь жиреть на его золотишке?!

— Не скрываться, а…

— Нет — скрываться! Называй вещи своими именами!

— Не кричи. Не кричи, пожалуйста. Тут же охрана у дверей… Пойми, Витя, тебе не придется скрываться. Мы все обдумаем и найдем выход. Если есть шанс закончить все без ненужного риска — им нужно воспользоваться. Не обидно тебе будет терять все, успев приобрести? У тебя в руках целое состояние…

— Не надо играть со мной — не советую. Эти уговоры и красивые слова оставь для Зимина. Нет, девочка моя, мы вместе начинали и заканчивать мы будем вместе. Я не хочу, чтобы у меня над головой дамокловым мечом висела возможность разоблачения. Интересно, что подтолкнуло тебя к этой идее? Что это у тебя такое произошло, что заставило тебя повернуть на сто восемьдесят градусов?

— Ничего…

— Не ври!

— Витя, не кричи… Нас же услышат…

— Не ври мне. Что произошло?

— Зимин предложил мне выйти за него замуж…

— A-а… Тогда понятно. Некоторое время пожить с этим денежным мешком, потом бросить его, оттяпав кучу «бабок», а я буду стоять в стороне.

— Но я вернусь к тебе.

— Не делай из меня идиота. Ты не сможешь вернуться ко мне. Это будет равносильно «чистосердечному признанию». А кроме того, ты и не захочешь вернуться, если тебе в руки попадут такие деньги. Я тебя слишком хорошо знаю.

— Вот что, Витя, — голос Омичевой окреп, стал повелевающим. — Я не собираюсь терять такую возможность только потому, что у тебя взыграла кобелиная натура и ревность вцепилась тебе в штаны. Мы с тобой уже давно поняли, что подходим друг другу только как партнеры. Неважно, какие — по сексу или по работе, но только как партнеры. И не претендуй на большее. Я никого никогда не любила и не люблю. Ты это знаешь. Но я не хочу упускать удачную возможность, и я настаиваю на том, чтобы…

— Хватит! Я слишком долго тебя слушал. У тебя даже не два, а дюжина лиц и личин. Ты можешь повернуть дело так, как тебе это выгодно, не заботясь о планах других. Но на этот раз…

Я повернул ручку настройки, заглушая доносившийся из динамика голос, и посмотрел на Тавхаева:

— Это все записалось?

— Да, и записывается дальше, — кивнул он. — Качество гарантируется.

— Если предположить, что я забуду о твоем существовании… Что бы ты стал делать?

— Я?! Я… Да меня через два часа уже не будет в городе. Меня здесь ничто не держит, и если ты дашь мне два часа, чтобы собрать технику и программы…

— Я сказал «предположим», — напомнил я. — Это зависит еще и от твоей памяти. Насколько она у тебя хорошая?

— Отвратительная! — клятвенно сложив руки на груди, заверил Тавхаев. — Совершенно не помню, что со мной было пять минут назад. Послушай, Куницын… Я уеду отсюда и все забуду. Я сам из маленького городка, и тех денег, что у меня есть, мне хватит на долгую и безбедную жизнь. Я не буду скрывать, что успел кое-что заработать… Отпусти меня, а?.. Я ведь не такой опасный преступник… Ты сам говорил, что еще не работаешь в угро.

— Это не имеет значения, — покачал я головой. — Дело не в том, успел я получить удостоверение или не успел. При других обстоятельствах этот момент меня бы ничуть не смутил, скорее наоборот. Нет, Арслан, тут несколько иная ситуация. Может быть, я делаю ошибку… Но я даю тебе эти два часа.

— Постараюсь уложиться в час, — торопливо заверил он. — Через час меня не будет в городе.

— Прощай, — я открыл дверцу, подхватил «дипломат» с аппаратурой и вышел. — Надеюсь, мы больше никогда не услышим друг о друге.

— Никогда, — кивнул Тавхаев и рванул машину с места так, словно боялся, что я передумаю.

Я огляделся и, выбрав свободную скамейку возле подъезда дома напротив поликлиники, направился к ней.

— Что ж, — сказал я, открывая «дипломат» и поворачивая ручку настройки. — Осталось дождаться возвращения Дорохова. Надеюсь, что мои аргументы заставят его уехать куда быстрее, чем аргументы Оксаны.

Но уже через мгновение я понял, что безнадежно опоздал.

— Что случилось? — встревожилась Лена, едва я переступил порог квартиры. — У тебя такой вид…

— Очень устал, — признался я. — Сегодня выдался отвратительный день… Пришлось делать выбор между «поступить неправильно и плохо» и «правильно, но еще хуже». А на такую задачу ответ найти сложно… Меня кто-нибудь искал?

— Разумовский телефон оборвал, — сообщила она. — За последний час раз шесть звонил. У них что-то случилось, и он просил срочно связаться с ним, как только ты появишься. Сейчас он находится…

Телефонный звонок не дал ей договорить.

— Не ошибусь, если предположу, что это опять он, — сказала Лена, указывая на телефон.

— Коля, у нас тут такое творится! — заорал иерей, едва я взял трубку. — В чем-то ты все же оказался прав: Лысенко действовал не один. Всем руководил Дорохов. Час назад он пытался совершить покушение на Оксану… Не волнуйся, к счастью, она жива… Видимо, он все же не мог простить, что она ушла от него к Зимину, и таким образом мстил им. А когда после смерти Лысенко лишился этой возможности и понял, что дело близится к развязке, решился на крайний шаг. Она была на приеме у психоаналитика, когда он проник в кабинет. Врач ненадолго отлучился, а охрана находилась снаружи, у дверей… Но там был и второй вход, ведущий в соседний кабинет. Вообще-то он постоянно закрыт, но Дорохов подобрал ключ. И как назло, в тот день в соседнем кабинете никого не было… Представляешь, как все обернулось? Единственный плюс — это то, что теперь все основные участники преступной эпопеи известны, и больше Оксане и Зимину ничего не угрожает… Бедная девочка в шоке — ей пришлось стрелять в человека… Сейчас она находится под наблюдением врачей, но они дают нам надежду, утверждая, что серьезных последствий для ее душевного и физического здоровья этот инцидент не принесет. Хороший, правильно организованный отдых сможет сгладить этот кошмар уже за два-три месяца. Зимин собирается отправить ее в кругосветное путешествие… У Дорохова нашли то самое ружье, которое Зимин передавал ему для Лопотова. Именно из него он и пытался застрелить Оксану… Ужас какой! Вынашивал планы, затаился, мстил… Страсти прямо по Шекспиру…

«По деньгам эти страсти, а не по Шекспиру, — устало подумал я. — Вот ведь ситуация, а? Как все было бы просто, если б… не было так сложно…».

— Ах, если б Зимин не был так доверчив! — продолжал свой эмоциональный монолог Разумовский, даже не замечая моего молчания. — Но Дорохов был его другом, а как ты знаешь, у Зимина совершенно особое отношение к друзьям… Этим и воспользовался негодяй, продумывая свой план…

— Как ей удалось завладеть этим ружьем?

— Я пока еще точно не знаю, — признался иерей. — Мне не удалось толком поговорить с ней — врачи просят ее пока не беспокоить… Но из того, что она сказала охранникам, следует, что, когда Дорохов ворвался в кабинет и направил на нее ружье, она успела отвести ствол в сторону, между ними завязалась борьба и…

— Понятно, — сказал я. — В процессе борьбы, значит…

— Это счастье, что все закончилось так благополучно, — басил Разумовский. — Ее мать не перенесла бы этого. События последних дней и без того изрядно подорвали ее здоровье… А Зимин… Зимин до сих пор ходит белый как мел. Охранников уволил, сам не отходит от Оксаны ни на шаг… Что им, бедным, пришлось вытерпеть! Но ведь сохранили себя друг для друга, не испугались, несмотря на все трудности, беды, препятствия, сберегли свое чувство… Но ничего, теперь у них все будет хорошо. Теперь все позади…

Я невольно потрогал лежавшую у меня во внутреннем кармане пиджака кассету и повторил:

— Теперь все позади… Но будет еще и завтра, а значит, решать надо уже сегодня.

— Ты о чем? — удивился иерей. — Что-то замысловатое ты сейчас сказал…

— Какая ситуация, такие и мысли, — вздохнул я. — Когда мы сможем ее навестить?

— Я постараюсь договориться с врачами и успеть повидать ее до отъезда… Только видишь ли в чем дело… Теперь для нее мы будем ассоциироваться с этими событиями, а следовательно, будем невольными «раздражителями». Со временем это пройдет, но пока…

— Я почему-то думаю, что и со временем мы все равно останемся для нее «раздражителями», — сказал я. — Поэтому лучше нам с ней больше не встречаться. Лично я ее просто… кх-м… очень не хочу расстраивать. Но один раз повидать просто необходимо. Ты постарайся добиться разрешения на встречу… А сейчас извини, у меня дела, — и не обращая внимания на возмущенные возгласы иерея, я положил трубку.

— Отвратительный день, — пожаловался я Лене. — Отвратительный день, и отвратительное настроение… Как ты думаешь, можно заставить женщину полюбить?

— Нет, — уверенно ответила она. — Можно заставить ее делать многое, но заставить полюбить — нельзя.

— А имитировать любовь?

Лена долго молчала, размышляя над такой возможностью, и нехотя призналась:

— Наверное, можно… Часто имитируют. Причем так, что и отличить невозможно. Любящий человек склонен идеализировать предмет своего обожания, «обелять» его, и может не заметить таких тонкостей, какие заметит человек, рассудительный в своем хладнокровии…

— Так в чем же разница?

— В чистоте. В искренности. В любви. И неизвестно, сколько времени можно имитировать любовь. Это очень нелегко. Это бьет в первую очередь по самому лжецу, словно расплата за ложь. Любящий человек при некоторых обстоятельствах до конца жизни может не заметить обмана, но вот сам обманщик… Расплата за такую ложь — жизнь под маской. Тяжелой маской, железной маской… Для этого должен быть очень серьезный стимул…

Я еще раз потрогал лежащую во внутреннем кармане кассету и вздохнул:

— Насильно мил не будешь… И если бы у меня было не столь дурное настроение, я бы добавил: «А придется».

— …Окончание вашего плана угадать несложно, — закончил я свой монолог. — Дорохов должен был заманить каким-то образом Зимина на квартиру Лопотова, там он застрелил бы его из этого злополучного ружья, а с вернувшимся Лопотовым разделался бы каким-нибудь иным способом… Во всяком случае, это поставило бы точку под всей этой затянувшейся историей. Все выглядело бы весьма правдоподобно, а с учетом наших с Разумовским показаний было бы просто бесспорно. Мы ведь должны были подтвердить, что Зимин прятал Дорохова у себя, а следовательно, верил ему… Но «негодяй» Лопотов успел выстрелить в Зимина раньше, чем Дорохов ему помешал. Нанимать профессионального убийцу вы побоялись — лишний след… Чуть позже вы получили бы возможность встречаться с Дороховым открыто, а денег, выманенных у Зимина, хватило бы не только вам, но и вашим детям…

— Что ты хочешь? — с опаской косясь на двери, спросила Оксана. — Сколько тебе нужно?

— За кассету? Возьми ее… У меня еще есть. На случай, если со мной «что-нибудь случится». А хочу я много. Очень много. Я хочу, чтоб Зимин никогда ничего не узнал. Ты смогла его обманывать в течение года, значит, сможешь обманывать и дальше. Разница лишь в том, что помимо «денежного стимула» у тебя появится еще один, и весьма весомый. На тот случай, если тебе придет в голову неожиданно «овдоветь»…

— Ты не можешь так со мной поступить, — убежденно заявила она. — Это… Это подло!

— Странно, но то же самое мне не так давно говорил Тавхаев, — припомнил я. — Вы вспоминаете об этом, когда дело касается вас лично… Знаешь, что было бы «не подло» и сняло бы с меня ответственность за подобный выбор? Сдать вас, к чертовой бабушке, в угрозыск и навсегда забыть о вашем существовании. Это самый простой и, может быть, самый безболезненный способ — переложить ответственность на других. Но тут есть один маленький момент…

— Зимин? — догадалась она. — Но ты же его почти не знаешь… То, что ты задумал, — блажь. Самодурство и блажь. А я предлагаю тебе деньги и…

Она многозначительно посмотрела на меня. После подобных взглядов сомнений обычно не остается. Но ведь я и не сомневался. И она поняла это.

— Это блажь и самодурство, — повторила она.

— А это — тюрьма, — указал я на кассету.

— Я все равно не понимаю, — сказала она. — Тебе-то что от этого? Зимин будет наслаждаться своим «телячьим счастьем»… Да, предположим, что я могу ему это устроить… Я буду при деньгах, в золоте, при «тачке», буду не вылезать из-за границ и менять шубы раз в неделю, даже летом… Знаешь, я особо страдать не стану. Я хотела все это получить, стремилась к этому, и вот… получила. Пусть даже и с «нагрузкой». Все довольны… А ты?

— А я буду просто счастлив от того, что у моего знакомого есть любящая, заботливая, верная, преданная жена! — отчеканил я.

На слове «верная» она заметно погрустнела, а на «преданной», кажется, наконец осознала, что «имитация искренней любви» будет полной.

— Ну ты и подонок! — с чувством сказала она.

— Да, — улыбнулся я. — Но я — «подонок с кассетой». А ты — «стерва без кассеты»… Честно говоря, если б я тогда мог хотя бы предположить, что ты доберешься до ружья… Но сделанного не вернешь. А отсчет с этой точки выглядит несколько иначе, чем с той, на которой у меня только-только зародились подозрения… Может быть, я ошибаюсь, но я все же возьму этот грех на душу.

— Хорошо, — глухо сказала она. — Только… Спрячь эту кассету подальше. И еще одно… Скажи, в чем я просчиталась? Я ведь очень тщательно все продумала. И играла я тоже хорошо. Я знаю Зимина лучше, чем он сам себя знает. А у других не было оснований подозревать меня. Все прекрасно понимали, что эти деньги и так принадлежат мне… Ну а то, что я не люблю ни Зимина, ни Дорохова и не могу с ними жить — кроме меня не знал никто… Где я ошиблась? Что дало для тебя основания подозревать меня? Что я недодумала?

— Взгляд, — сказал я и поднялся. — Я знаю, какие глаза у любящей женщины. А у тебя они были холодные и жесткие. Словно через прицел автомата смотрела…

— И это все?! — по-моему, она даже обиделась. — Глаза — и все?..

Я посмотрел на нее, пожал плечами и вышел…

— Теперь, когда ты отдохнул, — с широкой и сладкой улыбкой на лице Никитин «наградил» меня пачкой дел, — и, полный сил, можешь приступить к работе, — он поднатужился и положил сверху еще одну такую же «пирамиду» материалов, — я с огромной радостью постараюсь использовать твои свежие силы на благо родного розыска, — и, подпрыгнув, он забросил на эту «Эйфелеву башню» еще с десяток дел. — Знал бы ты, как я тебя ждал! — со страстью нетерпеливого любовника в голосе сообщил он. — Ну ничего, скоро узнаешь… Я от всей души поздравляю тебя с возвращением в наш славный отдел… Но для себя я поставил «галочку» напротив твоей фамилии: «Склонен к побегу». Еще одна попытка дезертировать — и я буду стрелять без предупреждения. А такое желание у тебя скоро появится — это я тебе обещаю…

Обнадеженный такой перспективой, я кое-как добрел до кабинета, пошатываясь под тяжестью многопудовой ноши, ногой открыл незапертую дверь и…

— И тебе долгих лет, — кротко сказал иерей, когда эхо с мучительным трудом закончило перечисление всех известных мне ругательств.

Я посмотрел на разлетевшиеся по всему кабинету бумаги, на приветливо улыбающегося Разумовского и вздохнул:

— Хорошо… Начнем все сначала… Пойми, наконец, что я — обычный маленький служащий маленького территориального отдела. Без связей, без денег, без каких-то особых способностей. Отнюдь не энтузиаст и не считаю себя «карой небесной» для преступников. Я не спортсмен, способный левой рукой раскидать дюжину головорезов, а правой из дробовика бить белку в глаз. Я и из пистолета толком стрелять не умею. Я загружен делами до предела и не могу заниматься еще и «общественной нагрузкой». Я даже не буду напоминать тебе твои клятвенные обещания раз и навсегда закончить с «крестовыми походами» в защиту твоих прихожан — наверняка в ответ у тебя приготовлена целая речь из аргументов и нравоучений. Я просто хочу, чтобы ты наконец понял, что на все твои бесконечные просьбы «последний раз помочь» я буду принципиально и твердо отвечать: «Не-е-ет!..»

1997 г. С.-Петербург.

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ