Следствие ведут знатоки

― Дело № 17 ― ОН ГДЕ-ТО ЗДЕСЬ

Яркий летний день. Высокое небо. Крепкие, недавней постройки дома деревни соседствуют с заколоченными избами в зарослях крапивы.

Артамонов, молодой мужчина в модном светлом костюме, покинув серую «Волгу», подходит к избе, которая слепыми окнами смотрит из-за поваленного забора. Он озирается, словно впервые видит окружающий пейзаж. Лицо у него потрясенное. Автомобильный гудок заставляет его очнуться. Шофер грузовика, доверху нагруженного ящиками с надписью «Не бросать!», дает понять, что легковушка мешает ему проехать.

Артамонов возвращается к «Волге» и подает назад, освобождая путь грузовику. А затем рвет с места и катит, катит прочь, не разбирая дороги. Проселок. Шоссе. На спидометре уже — 120, на авточасах — половина четвертого…

В половине шестого Знаменский и Томин торопливо подходят к лифту на одном из этажей Петровки, ждут лифт.

— Через час тридцать контора закроется.

— Да, в обрез. А завтра там все будут знать.

Махнув рукой на лифт, они сбегают по лестнице. Во дворе Управления к ним подруливает машина. Кибрит садится в другую, со спецсигналом на крыше.

— Связь через дежурного! — кричит Пал Палыч.

— Хорошо, желаю успеха! — отзывается Кибрит.

Контора по техобслуживанию уличных электрочасов, куда прибыли Знаменский и Томин, — одна из тех организаций, которые ютятся вместе с десятком других в большом старом доме. Просторная лестничная площадка выполняет функции фойе, курилки и клуба.

— Где бы найти Артамонова? — спрашивает Томин одного из перекуривающих.

— Седьмая комната, — указывает тот направление, взмахнув рукой.

Томин заглядывает в седьмую комнату.

— Простите, девушка, Артамонова ищу…

— Вышел.

— Вышел или ушел?

— Нет, вон его плащ, вон портфель. Где-то здесь.

Друзья переглядываются. Проходит женщина средних лет, неся сумки с продуктами.

— Извините, вы Артамонова не видели?

— Попадался в коридоре, — охотно приостанавливается женщина.

— Давно?

— Вроде до обеда. Да сейчас прибежит. К концу работы все собираются.

— Прекрасный обычай, — хмыкает ей вслед Томин. — Ну? — оборачивается он к Пал Палычу.

— Я — к начальнику, ты — в свободную разведку. Встречаемся у фонтана. — И Знаменский стучит в дверь с табличкой «Управляющий».

Томин возвращается на лестничную площадку, прикидывает, с кого начать расспросы.

До прихода Пал Палыча пожилой управляющий листал иллюстрированный журнал. Визит следователя вызвал у него любопытство и приятное оживление.

— Что значит — нет на месте? Сейчас найдем. — Он стучит в стену.

— А часто Артамонову приходится уезжать по службе?

— Понедельник и четверг у него разъездные дни. Остальные оседлые. Он учет ведет, что, где, когда сделано: осмотр, ремонт, новые точки.

— Значит, если сейчас отсутствует, то по личной надобности?

— Выходит, так, — соглашается управляющий.

Он снова барабанит в стену, на пороге появляется давешняя женщина, но, естественно, без сумок.

— Артамонова ко мне!

— Отлучился куда-то, Дмитрий Савельич.

— Кто в универмаг, кто в универсам, кто неизвестно куда, — добродушно ворчит управляющий. — Признаться, любопытно, в связи с чем вы… — Он выжидающе замолкает, но Пал Палыч не торопится отвечать. — Какая-нибудь, конечно, есть причина, но должен сказать, что Толя Артамонов как работник добросовестный и аккуратный. Раньше он был техник-смотритель в ЖЭКе, нам принес прямо блестящую характеристику. Между прочим, непьющий. И со всеми ладит.

— А вне работы?

— Вполне, вполне. Семьянин и прочее. У нас коллектив небольшой, немного по-домашнему. Бывает, в детском саду карантин — он сынишку приводит. Смирный такой мальчик, весь в отца. Да я и жену его неоднократно видел, очень порядочное впечатление. В общем, симпатичный парень Артамонов. Без затей, но приятный.

Томин останавливает спешащую вверх по лестнице девушку.

— Марина?

— Да.

— Мне позарез нужна «уедиенция». Где-нибудь на завалинке.

— Да? — Марина лукаво оглядывает Томина. — Тогда лучше к соседям. — Она спускается на несколько ступенек и вводит его в коридор другой организации.

— Куда-то уехал Артамонов. Говорят, вы можете знать.

— А почему я за спиной человека должна сплетничать?

— Держаться со мной откровенно — не называется сплетничать. — Томин предъявляет удостоверение.

Марина с веселым изумлением изучает красную книжечку.

— Надо же! Старший инспектор! Детям и внукам буду рассказывать! Выходит, у нас с вами допрос?

— Предварительный сбор информации.

— Об Артамонове?!

— А что?

— Да какая о нем информация! Любит профсоюзные собрания и ездит только на зеленый свет.

Вертолет ГАИ опускается рядом с шоссе. Из него выходит Кибрит. На место дорожного происшествия уже прибыла «скорая помощь», здесь же работники ГАИ, кучка любопытствующих. Кибрит присоединяется к сотрудникам милиции, которые фиксируют обстоятельства аварии. Ее знакомят с молоденьким, только со студенческой скамьи, экспертом; он сразу же начинает что-то объяснять и рассказывать.

А в кювете видна завалившаяся набок серая «Волга»…

На откосе кювета лежит тело молодого мужчины. Подходят санитары, перекладывают его на носилки: на земле остаются зловещие темные пятна.

Санитары минуют Кибрит и эксперта, который «ассистирует» ей при осмотре машины.

— Ремень так и был не застегнут?

— Да, по-дурацки угробился, — говорит эксперт и невольно оглядывается на носилки.

— Просто опомниться не могу! — ужасается управляющий. — Вот так, в тридцать два года, а?.. — От огорчения он больно стукнул кулаком по столу. — Ну что за нелепость! Куда его, спрашивается, понесло?!

— Да, это вопрос… Может, кто-нибудь знает?

— Конечно, кто-нибудь знает! — Управляющий по привычке барабанит в стенку и убежденно говорит: — Толя весь был на виду, никаких тайн…

— А к финансовым операциям он имел доступ?

— Да мы, собственно, финансовых не ведем. Зарплату получаем в тресте. Даже касса взаимопомощи — в тресте.

— Тогда такой резкий вопрос: есть у вас что красть?

Управляющий огорошен.

— Красть?.. Что же в конторе возьмешь?

— Решительно нечего?

Тот пожимает плечами как бы даже с сожалением:

— Вы поймите нашу специфику: обслуживание уличных электрочасов. Стоят столбы по улицам, на них эти кастрюли с циферблатами. Что тут украдешь? Минутную стрелку?

Томин расспрашивает сослуживцев Артамонова.

— Сегодня минут пятнадцать он разговаривал с вами, по-видимому, незадолго до отъезда, — вопросительно взглядывает он на Марину.

— Да не со мной — по телефону. У них в комнате аппарата нет, я его к нашему подзываю.

— А кто ему звонил? И о чем он говорил? Ну же, Мариночка! Даю честнейшее слово, что лично Артамонову ваша откровенность не повредит!

— Я просто не хочу, чтобы дошло до его грымзы. Что, ребенка, что мужа завоспитывала до одурения.

— Строго между нами! — заверяет Томин.

— Женский голос. Уже с год звонит. Сорок шестой размер, третий рост. Мне заказаны джинсы.

— Недурна собой?

— А я видела? Кто, где — покрыто мраком. Тайная связь, — смачно сообщает Марина…

…Пожилой канцелярист в комнате, где находятся трое женщин за другими столами, среди них Марина, говорит Томину:

— Нет, машину Анатолий купил в бросовом состоянии, только что не даром. И все руками, два года по винтику. Ему бы в механиках цены не было! Руки сами все насквозь знают.

— Что ж он с золотыми руками просиживает здесь штаны?

— Вкалывать не хочет. Лишь бы как, только попроще. Характером жидкий.

— А я слышал, он мужик крепкий… и деньги водятся.

— Какие наши деньги! Рупь пятьдесят в день, и скажи жене спасибо.

На месте происшествия Кибрит в сопровождении эксперта и фотографа подходит к машине ГАИ, где на заднем сиденье на расстеленной газете лежит небольшой чемодан. Надев перчатки, она поднимает крышку. Чемодан набит плотно уложенными пачками денег. Поверх пачек — пухлый конверт, на котором размашистыми полупечатными буквами написано: «А. П.».

По просьбе Кибрит фотограф снимает общий вид чемодана и отдельно — конверт.

— Такой вот оригинальный чемоданчик, — усмехается капитан, дежурящий возле радиотелефона. — Крупным делом пахнет.

У окна на столе Марины звонит телефон.

— Да?.. Минуточку. Его законная! — сообщает она Томину, прикрыв микрофон.

Томин, не раздумывая, забирает трубку, спросив шепотом:

— Зовут?

— Галя.

— Это Галя?.. — непринужденно включается Томин, — Анатолий где-то здесь, вышел. Что-нибудь передать?.. Ах, вы уже рядом! Тогда поднимитесь, пожалуйста, в контору. Да-да, он просил! — Кладя трубку, Томин придвигается к стеклу, стараясь увидеть что-то на улице, и жестом просит Марину присоединиться.

Внизу на тротуаре стоят двое женщин и мужчина. Женщина помоложе направляется ко входу в здание.

— Артамонова, — говорит Марина, следя из окна.

— А та пара?

— По-моему, ее сестра с мужем.

— У них это в обычае — поджидать?

— Нет, что-то новенькое…

— Прошу! — Томин открывает дверь перед Артамоновой, и та входит в кабинет управляющего с вопросительным выражением на лице. Недурна собой, скромно причесана и одета, немного чопорна.

— Здравствуйте, Дмитрий Савельич.

— Здравствуйте, Галина… не припомню по отчеству…

— Степановна. Вы что-то хотели сказать?

— Вот товарищ выразил желание побеседовать, — мямлит управляющий. Ему очень не по себе.

Женщина садится на краешек стула и недоумевающе смотрит на Знаменского.

— Вы рассчитывали застать мужа в конторе? — начинает следователь.

— Да.

— А он знал, что его будут ждать?

Женщина оглядывается на управляющего — к чему эти расспросы? — но тот прячет глаза.

— Да, он знал.

— А вчера или сегодня с утра никто его не посещал?

Артамонова отрицательно качает головой.

— Не звонил? Нежданное письмо… нет? Я, понимаете ли, все пытаюсь сообразить, не назначил ли ему кто-либо встречу.

— В рабочее время надо быть на работе. Без всяких встреч!

За ее тоном Знаменский угадывает раздражение, отголосок свежей ссоры.

— В поведении вашего мужа появилось что-нибудь тревожное? Давно это?

Артамонова снова оборачивается к управляющему протестующим движением. Тот виновато разводит руками: дескать, что поделаешь.

— Сегодня утром, например, как вы расстались? — настаивает Знаменский.

— Как всегда. — Всем видом Артамонова дает понять, что Знаменский лезет в сугубо личные дела.

— А если я попрошу вас вспомнить получше?

И против воли женщина вспоминает утреннюю сцену.

…Всхлипывая, она одевала ребенка, а муж мялся рядом, страдающий и сердитый.

— Я хоть раз не ночевал? — спрашивал он. — Или меня с кем видели? Ну какие у тебя основания? Нет же оснований!

— Не обязательно видеть… Я чувствую. Ты стал мне врать. Это самое ужасное — ты стал врать!

— Ну с чего ты вдруг взяла, Галя… Вот забрала себе в голову неизвестно что… — бормочет Артамонов упавшим голосом и нерешительно трогает жену за плечо. — Галочка… — Она отталкивает руку.

Потеряв надежду на примирение, Артамонов ушел…

Артамонова отгоняет воспоминание.

— Мы расстались, как обычно, — холодно говорит она чудовищно бестактному товарищу. — Мне неприятен разговор с вами. Извините.

По улице перед зданием конторы прогуливаются сестра Артамоновой с мужем. Из дверей густо валят служащие, отъезжают машины: рабочий день кончился.

Томин подходит к «Волге», которая привезла их со Знаменским (и теперь осталась тут в одиночестве), что-то говорит шоферу и снова скрывается в подъезде.

Шофер, читавший книгу, начинает исподтишка приглядывать за нашей парой.

— Следователь?.. — переспрашивает Артамонова у Знаменского, преградившего ей выход в коридор.

Он берет ее под локоть, возвращает и усаживает на прежнее место.

— Мои вопросы могут казаться нелепыми, даже нескромными, но на самом деле они носят чисто профессиональный характер. Вы понимаете, Галина Степановна?

Та делает неопределенное движение.

— Кто-нибудь из близких или друзей вашего мужа живет за городом?

— Родители. Под Загорском.

— Очень хорошо. А по Калужскому шоссе?

— Ннет… не знаю.

— Кстати, сколько у него могло быть с собой денег? — Пал Палыч делает вид, что вопрос возник у него случайно.

— Я по карманам не шарю! — Артамонова добавляет драматическим шепотом: — Какой позор!

Получается аффектированно, и не поймешь, действительно ей неприятен этот вопрос или это притворство. Но при каждом следующем ответе понятно, что никакого притворства тут нет, что слова: «Какой позор!» — ее искреннее отношение к подобным поступкам.

— Не волнуйтесь, — говорит Пал Палыч. — Нам нужно выяснить простую вещь: какую примерно сумму мог иметь с собой ваш муж.

— Рублей пять… семь…

— Вы контролируете его расходы?

— По-моему, это естественно.

— Значит, больше — исключено?

— Ннет… — выдавливает женщина страдальчески. — Раз он отсутствует… возможно, у него и была крупная сумма.

— Порядка?

— Сто рублей… даже сто пятьдесят, я допускаю. Ему предложили какие-то фары, колпаки…

— А если бы у вашего мужа обнаружились не сотни, а тысячи рублей?

Артамонова вскидывает руки к вискам и замирает в ужасе.

— Как бы вы их объяснили?

— Это не его, не его, нет! — громкой лихорадочной скороговоркой открещивается она. — Это чужие. Чьи-нибудь, конечно…

— Чьи же?

— Спросите, Толя скажет. Он объяснит. Его спрашивали?

— Меня интересует ваше мнение.

— Я не знаю. Какие тысячи? Немыслимо! — Она вдруг находит единственную точку опоры в охватившем ее смятении: — Я вам не верю! — Отнимает руки от лица, отчаянно сцепляет на коленях. — Не верю!

Изумленный управляющий застывает с открытым ртом.

Пара на улице скрывается за углом, через минуту возвращается, и мужчина перехватывает взгляд шофера.

— Фиалки пахнут не тем, — говорит он. — Пойду разбираться.

— Я с тобой!

— Только ни во что не вмешивайся.

— Почему это?

— Потому что так надо!

Они сворачивают к подъезду.

Пал Палыч в раздумье: рассказать Артамоновой правду или еще погодить. Колебания прерывает Томин, знаком вызывающий его в коридор.

— Паша, родственники волнуются. Этот шурин или деверь рвется к тебе.

— Милости просим. А ты поприсутствуй — как там сестры встретятся.

Оба возвращаются в кабинет.

— Галина Степановна, наш сотрудник вас проводит.

Артамонова молча выходит в сопровождении Томина. Знаменский набирает ноль-два.

— Дежурного по городу.

На месте дорожного происшествия рядом с «Волгой» расстелен кусок брезента, на нем разложены предметы, найденные в машине Артамонова: бумажник с документами, сигареты, зажигалка, аптечка, уже известный нам чемодан, разорвавшийся газетный сверток с чеканкой по металлу, сплющенная шляпа и плащ.

Фотограф делает снимки, щелкая аппаратом.

— Попросить, чтобы поставили на колеса, Зинаида Яновна? — спрашивает молодой эксперт, указывая на лежащую в кювете «Волгу».

— Да, пожалуй, — но, помедлив, говорит: — Погодите, Володя, возьмем-ка пробы грунта. И с протекторов и с днища. Смотрите, какие нашлепки грязи.

— Хвойные иголки прилипли, — замечает молодой эксперт, присматриваясь.

— Проселочная дорога, Володя.

— Благодарю за услугу, Дмитрий Савельич, — прощается с управляющим конторой Знаменский. — Доверите мне еще на часок кабинет?

— Хоть до утра.

Управляющий берет свой журнал, кепку… и не выдерживает:

— Простите стариковское любопытство — вправду, тысячи?

— Вправду.

— А… сколько же?

Знаменский не успевает ответить, как на пороге появляется шурин Артамонова, приятной наружности, лет сорока.

— Бардин, — представляется он.

— Знаменский, — так же коротко отзывается Пал Палыч.

Сделав Знаменскому ручкой за спиной Бардина, разочарованный управляющий покидает кабинет.

— Бедный Анатолий! — восклицает Бардин. — Хорошо, что пока Галине не сказали, я боялся застать ее в истерике.

— О чем не сказали?

— Но у него же авария?

— Откуда вам известно?

— Машины на обычном месте нет, самого нет, а здесь милиция… — Бардин разводит руками: дескать, все ясно. — Он в больнице?

— Нет. В морге.

— Разбился?!..

Бардин сгибается, упирается лбом в сжатые кулаки…

…Три дня назад в теплый солнечный день они гуляли в парке: обе сестры с мужьями и на плече у Артамонова трехлетний сынишка. Женщины с мальчиком отправились на качели, а мужчины, наблюдая за их весельем, пили пиво неподалеку, и Артамонов повторял с тоской:

— Думал, буду другой человек… жизнь увижу… вроде достиг, а все не то…

— Мы давно это обговорили, Толька, — отозвался Бардин с раздражением. — Знал, на что идешь.

— Много я знал… Все не так, и не пойму, что делать… Тупик!..

— Куда вы сегодня вместе собирались? — слышит Бардин голос Знаменского и возвращается в настоящее.

— К теще на именины, — тяжело вздыхает он. — А вы не из ГАИ?

— Нет, не из ГАИ… Было заранее уговорено заехать за Артамоновым?

— Они с Галиной повздорили что-то. Думали по дороге их помирить. Кому нужны постные лица за столом? Простите, с кем имею честь разговаривать?

Знаменский подает удостоверение. Бардин разглядывает его дольше, чем требуется: внутренне готовится к серьезному разговору.

— Куда мог отправиться Артамонов, если день на службе не разъездной?

— Тут, скорей, Галина…

— Галина Степановна сочла мои вопросы странными.

— Да?

— А вам они не кажутся странными?

— Что прикидываться! Раз вы с Петровки, очевидно, не просто авария. Что-то еще вас смущает… — Он выжидающе замолкает, но Знаменский не отрицает и не подтверждает. — Потому вы от Галины и скрыли, чтобы разговор не потонул в слезах… Так что вопросы, я понимаю, любые возможны. Пожалуйста.

Бардин держится свободно и с достоинством, но Пал Палыч не спешит переходить на доверительный тон. Meшает скрытое давление собеседника: ну спрашивайте, спрашивайте, у меня готовы ответы!

Бардин первый прерывает паузу.

— Я должен помочь, чтобы рассеялось недоразумение. Толя парень безобидный. Возможно только недоразумение.

Пал Палыч — что с ним случается редко — пускается на хитрость: прикидывается простачком.

— Если безобидный, куда я дену подозрительный факт? Мелкий служащий, скромная зарплата — и вдруг…

— Что?

— А то, что начальство с меня голову снимет, если я не выясню, куда и зачем ваш родственник катался. На Калужском шоссе угораздило, пятидесятый километр. Какая нужда его погнала?

— А он… по дороге туда или обратно?

— Обратно, — говорит Пал Палыч, «не замечая» острого интереса собеседника.

Бардин узнал нечто важное.

— Ах, Толя, Толя, — бормочет он, быстро решая что-то для себя, и потом спрашивает осторожно: — Позвольте догадку: при нем нашли крупные деньги, да?

— Откуда им быть? — уклоняется Знаменский. Тон намеренно фальшив.

— В принципе, могло быть такое совпадение. Толя знал мою давнюю мечту — катер высокого класса. И недавно был разговор: обещали ему что-то вроде долгосрочной ссуды. У одного человека.

Знаменский делает вид, что клюнул.

— У кого?

— Вы меня ставите в затруднительное положение. Анатолий по секрету, под честное слово… Я, правда, не относился серьезно, мало ли что наобещают… — Для достоверности Бардин должен немного поломаться, а Знаменский надавить.

— Нет уж, товарищ Бардин, досказывайте: у какого человека? На слово верить — должность у меня не та.

— Это верно… Ну что поделаешь — Климов. Здешний его приятель. Толя говорил: Климов «имеет выход на деньги».

— Как это понимать?

— Ничего не хочу домысливать. Повторяю, что слышал.

— Домысливать не надо… — И, сбросив маску, Пал Палыч жестко кончает: — А сколько катеров вы хотели купить?

— Простите?..

— Я спрашиваю, сколько катеров: два? три? четыре?

Уже вечереет, когда Знаменский и Томин возвращаются в служебной машине из конторы.

— Слушай, Паша, ты веришь в тещины именины?

— А ты — нет?

— Странно: человек везет шестьдесят две тысячи — и вдруг сбегаются родичи в едином, так сказать, порыве! Поджидают, волнуются… Не напоминает типовую картину?

— В смысле, предстоит дележ и склока?

— Ну да, каждый боится, чтоб не обжулили. Тем более шестьдесят два на четыре ровно не делится, — шутливо добавляет Томин и трогает шофера за плечо: — Меня где-нибудь здесь. — И снова Знаменскому:

— Ты над этим поразмысли.

Машина приостанавливается у тротуара. Томин выходит.

— До завтра.

…А наутро в кабинете Пал Палыча друзья продолжают вчерашний разговор.

— Я поразмыслил, Саша. Жена Артамонова в твою схему не укладывается.

— Почему?

— Просто по ощущению.

Этого Томину достаточно — интуиции Пал Палыча он привык доверять.

— Нет так нет. Танцуем от печки. Маленький человек. Большие деньги. Откуда: ограбление, наркотики, шантаж подпольного миллионера?

— Теоретически, что угодно, за исключением конторы. Там нечем разжиться, я справлялся в УБХСС.

— Знаешь, мне нравится, что этот Артамонов такой скромненький и тихий, это сулит неожиданности. Давненько не было роковых тайн! — усмехается Томин.

— Доброе утро. Как успехи? — входя спрашивает Кибрит.

— Все ясно, Зинаида, — сообщает Томин. — Пользуясь неисправностью уличных часов, Артамонов похищал у добрых людей время и сбывал его втридорога. Деньги не фальшивые?

— Ну что ты!

— Жаль, — говорит Пал Палыч. — Сашу потянуло на экзотику. Как они лежали в чемодане?

— Очень аккуратно. Новенькие пачки по тысяче рублей в стандартных банковских заклейках. И отдельно две тысячи — в конверте.

— Предназначались кому-то персонально, — делает вывод Томин.

— Да, там даже проставлены буквы «А. П.» Вероятно, инициалы.

— А. П., — повторяет Томин. — Учтем.

— Похоже, поспешный грабеж отпадает, — размышляет Знаменский. — Скорее, пахнет неким учреждением. Слушай, Зиночка, купюры новенькие, незахватанные… А есть ли там отпечатки пальцев Артамонова? Вдруг он знать не знал, что там в чемодане? Вдруг его использовали как курьера?

— Тогда зачем мне купюры? Достаточно посмотреть замки.

Знаменский итожит разговор.

— Связи, — говорит он Томину. — Отпечатки. — Кибрит: — А это самое «А. П.» — характерным почерком?

— Нет-нет, ничего не выйдет, почти печатными буквами.

На стук в дверь Знаменский говорит:

— Войдите!

Появляется Бардина, женщина лет тридцати пяти, довольно яркой наружности, с манерами, выдающими привычку бывать на людях и нравиться.

— Я — сестра Гали Артамоновой, — заявляет она с порога.

— Не будем мешать, — поднимается Томин.

Они с Кибрит выходят, и в коридоре Томин интересуется:

— А, кстати, по какой причине авария?

— Не ясно пока. Шофер грузовика рассказывает, что Артамонов его обогнал, но шел странно, неровно — то сбросит скорость, то опять припустит. И потом «не вписался» в поворот.

Бардина тем временем, всхлипывая и торопясь, выкладывает, с чем пришла.

— Эти деньги Толя нашел!

— Как так нашел? — изумляется Знаменский.

— Да вот нашел — и все!

— Алла Степановна, откуда столь… оригинальная идея?

— Он вчера мне звонил, сказал: «Аля, поздравь, я нашел кучу денег!» Я говорю: «Не выдумывай». А он: «Совершенно серьезно, такую кучу, что и не снилось!» Конечно, ему нельзя было садиться за руль в таком состоянии…

— Он и сумму назвал? («Ну и ну! — думает Знаменский. — Похоронить не успели — прибежала с небылицами!»)

— Сумму — нет. Сейчас, говорит, приеду и сдам деньги в милицию. Вы не верите? Но я клянусь, что Толя звонил! — Это сказано так достоверно, что Пал Палыч на минутку сбит с толку.

— Вы рассказали об этом мужу и сестре?

— Потом, когда узнала про несчастье и подтвердилось про деньги. Я сперва подумала, он дурачится. Толя иногда наговорит с три короба…

— Ясно, — машинально произносит Знаменский в раздумье. — Как восприняла Галина Степановна?

— Разве ей сейчас втолкуешь… Как каменная… И вообще… моя сестра настолько непрактичная, трудно представить!

— Время звонка не заметили? — Пал Палыч приготовился записывать.

— Около четырех.

— А откуда Артамонов звонил?

— Он сказал: «Я из автомата, сейчас еду в город и сразу в милицию». Вероятно, был где-то под Москвой.

— Верно, Алла Степановна, под Москвой. Давайте думать, куда он ездил.

— Чего не знаю…

— Попробуем друг другу помочь. Я бы с удовольствием оформил всю сумму как находку, и с плеч долой. Но надо, как минимум, установить, кто потерял. Понимаете?

— Дда… — неуверенно отзывается Бардина.

— Интересы наши совпадают. Вы ведь пришли с той мыслью, что за находку полагается вознаграждение — четверть суммы?

— Я считаю, справедливо выплатить Гале. Анатолий не виноват, что не успел сдать.

— С доказательствами слабовато. Хотя бы намек, где искать. Калужское шоссе, Алла Степановна. Какое-нибудь предположение, а?

Бардина разводит руками.

— Это плохо. Допустим, я за вами повторю: «Нашел кучу денег». А мне скажут: «Ты видел, чтобы деньги кучами валялись?» Если б Анатолии хоть описал вам: дескать, лежали там-то и там-то, в черном портфеле без ручки и завернуты в полотенце… Не описывал?

Бардина порывается было подтвердить: да, да, описывал! Но вовремя спохватывается и избегает ловушки.

— Ннет…

Теперь перед Пал Палычем сидит Бардин. И тоже припас сюрприз.

— Я не ослышался? Вы отрицаете слова жены?

— Запишем, что мне лично о находке ничего не известно. — Он полугрустно, полусердито крутит головой. — Чудачка! Предупреждал, чтобы не лезла с этой историей. Нет, все-таки!..

— Вынужден спросить, чем вы объясняете подобные показания своей супруги.

Бардин, немного подумав, отвечает:

— Разумеется, не будем превращать ее в лжесвидетельницу. Как-нибудь сформулируем поприличней… вроде того, что гибель Артамонова меня чрезвычайно расстроила — оно так и есть — и потому я мог поддерживать разговор, не вдумываясь в содержание и не отдавая себе отчета… В таком вот духе.

— Извольте, запишу, хотя, если звонок действительно был, я вас не понимаю.

— «Если был». В чем и загвоздка! Не для протокола — для вас: Аля милая наивная женщина. Думает, приду, расскажу по правде — и Галине отвалят куш. Да такой бухгалтер еще не родился, чтобы заплатить! А я, если не верю в результат, то и рукой не пошевелю.

Трещит телефон, Знаменский снимает трубку.

— Да?..

Звонит ему Кибрит:

— Это я, Пал Палыч. Вести с переднего края науки. Внутрь чемодана Артамонов не заглядывал!.. Разумеется, мог знать, но только с чужих слов… Точно, точно, при такой конструкции замки не откроешь и не закроешь, чтобы не оставить отпечатков!

Знаменский кладет трубку и упирается хмурым взглядом в Бардина.

— Когда вы услышали от жены версию с находкой «денежной кучи»?

— Да с первыми рыданиями… До чего злая шутка судьбы! — Бардин напрашивается на сочувствие, но Знаменский холоден.

— Смерть всегда трагична, но порой вокруг начинается недостойная склока. У меня, признаюсь, впечатление, что Алла Степановна не стала бы действовать по собственному почину, вопреки вам. Эти противоречия в показаниях — намеренный расчет.

— Совершенно не в моем характере! — протестующе восклицает Бардин.

— Напротив. Ведь вы вчера с первых слов взяли меня на пушку: сделали вид, что уверены насчет аварии. А вы ни в чем не были уверены, вы ужаснулись, услышав о гибели Артамонова!

Бардин открыл было рот, но Пал Палыч поднимает руку, предупреждая возражения.

— Этап следующий: вы изложили туманный вариант о Климове, «имеющем выход на деньги». Сейчас новый нежданный поворот. Зачем вы с женой морочите мне голову?

Томин звонит в МУР — «накачивает» своих помощников по телефону:

— Судимый? Так-так, годится. А после освобождения?.. О-ой, слушать стыдно! В ваши годы я бегал втрое быстрей! Ладно, что еще?.. Ну попытайтесь, молодцы. А кто смотрит дела с необнаруженными ценностями?.. И когда?.. Шевелитесь, братцы, скорость, скорость! Если что — я в архиве.

Он возвращается к столу, заваленному толстыми следственными делами. Отодвигает том, начинает листать другой, на чем-то задерживается, углубляется в чтение.

— Прямо роман! — бормочет себе под нос. — «Смотри лист дела»… Посмотрим… — прижав локтем страницу, он отыскивает в следующей папке нужное место и снова читает. — Батюшки, и вы здесь, юный Рокотов? Сколько лет, сколько зим… — Томин усмехается, что-то вспоминая. — Ага, вот наконец и Бардин!

Утро. В контору стекаются служащие — среди них и те, что нам уже знакомы; с перешептыванием оглядываются они на Знаменского, стоящего неподалеку от подъезда. Подходит поздороваться с Пал Палычем управляющий, что-то выслушивает и согласно кивает. Наконец появляется тот, кого ждет Знаменский, — Климов, ничем не примечательный человек с лицом, сумрачным то ли от природы, то ли от невеселого сейчас настроения. Он останавливается, когда Знаменский спрашивает его: «Вы Климов?» — и еще больше мрачнеет.

— Наверно, из милиции?

— Да. В прошлый раз я вас не застал.

Климов разговаривает со Знаменским грубовато, отвернувшись в сторону:

— Жил хороший парень, кого трогал? Чем нормально похоронить да пожалеть… на пяти этажах работу побросали. Толкутся, роятся, плетут ахинею. Двадцать тыщ! Завтра до миллиона дойдут! А-а! — Климов в сердцах машет рукой. — Бабка моя, темная, правильно говорила: о покойнике плохо нельзя. А вы на покойника уголовное дело!..

— Отвели немного душу? — спрашивает Знаменский замолчавшего собеседника. — Еще несколько вопросов. Артамонов брал у вас в долг?

— Ну кого это касается? Давно прошедшие времена.

— А говорят, вы ему недавно заем обещали.

— Если двадцать тыщ ищете, то ошиблись карманом! — угрюмо усмехается Климов.

— Дружба между вами слегка пошатнулась? Или тоже пустой слух?

— Ну раньше вдвоем подрабатывали, в новых домах двери обивали. Понятно, общие интересы. Потом Толька откололся, — в голосе Климова проскальзывает нотка то ли обиды, то ли неодобрения.

— Я чувствую, он вас подвел?

— А! — отмахивается Климов.

…Однако обида всплывает, и на месте Знаменского видится ему Артамонов, слышится обрывок разговора:

— Обрыдло на чужие двери жизнь тратить!

— Толька! Мы же целому подъезду обещали сделать до холодов! — возмутился Климов. — С первого этажа задаток взяли — забыл?

— Я понимаю, Сеня, ты извини. Задаток я, конечно, верну, а дальше ты уж как-нибудь один. Я — шабаш! Галке не говори, ладно? Иногда охота бесконтрольный вечерок… — Он глянул на Климова повеселевшими, шальными глазами:

— Понимаешь, жизнь зовет!..

Вопрос Пал Палыча выводит Климова из задумчивости:

— Говорят, Артамонов последние месяцы переменился?

— В чем?

— Вам виднее. Что-нибудь замечали?

Климов старается отвлечься, блуждая взглядом по сторонам.

…Еще одна, более поздняя сценка встает в потревоженной памяти: они оказались рядом у прилавка магазина накануне Восьмого марта. Артамонов покупал духи.

— Два по пять пятнадцать и вон те — в коробке. — Он указал на стеллаж поверх головы продавщицы.

— Восемьдесят рублей! — отрезала та: надоело уже отпугивать покупателей ценой.

— То, что нужно! Заверните отдельно.

— Богато живешь! — сказал из-за спины Артамонова Климов.

— Ты тоже тут?..

— Тоже.

— Это я Галке… — безнадежно соврал Артамонов про восьмидесятирублевый флакон. И вдруг ошарашил приятеля: — Хочешь, твоей такой же куплю?..

— Так что перемены? — спрашивает Знаменский, не дождавшись ответа. — Вы ведь что-то вспомнили?

— Нет. И ничего я такого не замечал!

У Томина тоже начало нового рабочего дня. При входе его в кабинет уже заливается телефон.

— Кто?.. — спрашивает Томин в трубку. — Привет. Давай. — Он выслушивает доклад, вставляя короткие замечания, удивленные, одобрительные или сердитые:

— Да ну?.. Нет, отставить!.. Ладно, учту… Невозможно — не бывает, бывает — неохота… Вот это спасибо… Так-так… Собачка мужского пола или женского? То есть как — не разберешь? Ногу задирает?.. Нет, это не лишнее. Уточни кличку. Более того — узнай, не было ли щенят. А если были, еще более того — выясни, куда их дели!.. Да?.. Вот как? Тогда давайте сюда, покажете.

В успехе Томина, кроме собственных его «сыщицких» талантов, немалую роль играет умение мобилизовать и верно нацелить своих сотрудников.

Оживленный Томин догоняет Кибрит в коридоре.

— Зинаида, пошли, кой-что расскажу. Есть время?

И вот вся троица в сборе у Знаменского.

— Года полтора назад Артамонов внезапно перестал нуждаться в приработке, — говорит Пал Палыч. — Тут список адресов, где они обивали двери.

— Не случалось ли квартирных краж? — с полуслова понимает Томин. — Ладно, а как тебе Климов?

— Неприязнь к органам, сожаление об Артамонове. Но, я бы сказал, не в размере шестидесяти двух тысяч.

— Не торопись с выводами! У Климова имеется сосед и с младенческих лет дружок — Муромский. Год назад его арестовали. В области тогда очистили кассы двух универмагов. Очень запутанное было дело, Муромского взяли по подозрению, потом освободили за недоказанностью, кого-то посадили. Но половину денег не нашли!

— Ну и что? — скептически спрашивает Кибрит.

— Пока ничего. Я ищу вокруг погибшего «бродячие деньги». Как к нему попали — уже следующий этап… Климова тебе подсунул этот шурин-деверь? — обращается Томин к Пал Палычу.

— Он. Тоже что-нибудь?

— Весьма. В прошлом крупный валютчик. Осужден с конфискацией имущества. Но гарантии, что конфисковали все, разумеется, нет. Освободился он условно-досрочно, работает и прочее. Но опять же не дам гарантии, что ничем не балуется. Это вам второй «выход на деньги». Дальше. Выход номер три. И снова через Бардина! Недавно его одноделец, тоже бывший валютчик, в своем кругу именуемый Мишель, погорел с хищениями на хладокомбинате. Как человек аморальный, от следствия он скрылся и пребывает в розыске. Кубышку успел прихватить с собой. Есть предположение, что далеко Мишель не побежал, а снял где-то дачу и отсиживается на природе. Причем — прошу отметить — Бардин Антон Петрович, то бишь — А. П. Правда, А. П. у меня широкий ассортимент: и Александр Павлович есть, и Алексей Прокопыч, и даже Анна Платоновна. Но возвращаюсь к Бардину. Сейчас некий Кумоняк рассказывает, будто Мишеля пригрозили продать и сорвали сто тысяч отступного. Сто, думаю, преувеличено, а шестьдесят две…

Знаменский молча делает пометки, но Кибрит не выдерживает.

— Шурик, я совершенно запуталась!

— Ну? В трех соснах! — Томин коротко растолковывает: — Погиб Артамонов. Шурин Артамонова…

— Бардин, бывший валютчик, это я усвоила. Но какой Кумоняк?

— Это не важно. Важно, что у Антона Бардина старый знакомый в бегах и кто-то его «раскулачил».

— Саша полагает, что Бардин с Артамоновым заодно, — вставляет Знаменский. — Свободный полет мысли.

— Чем я выгодно отличаюсь от тебя, — парирует Томин.

— Извини, Шурик, хоть ты и старший инспектор — снимаю шляпу, — но иногда рассказываешь вещи, о которых, по-моему, просто нереально знать!

— Почему, Зинуля? Ну, представь, что у короля треф украли корону. Созываем узкое совещание. Здесь те, кто разбирается в жизни короля треф и его дамы. Здесь те, кому ясна конъюнктура в торговле коронами. — Он показывает то на одну, то на другую сторону стола. — Стоит их свести — и готов ответ: корону стащила шестерка пик, загнала ее бубновому тузу, а платил за все червонный валет. Объяснил?

— Лучше некуда! — смеется Кибрит и встает, собираясь уходить. — Пора за микроскоп.

— Паша, не наблюдаю аплодисментов! — Томин тоже поднимается. — Я тебе притащил гору информации…

— Твоя информация касается разового мероприятия, — говорит Знаменский, с сомнением качая головой. — А у Артамонова, по-моему, появилось какое-то занятие. Более-менее регулярное.

— Ладно-ладно, поглядим. Сгоняю в район происшествия: может, кто приметил старенький голубой «Москвич».

— Почему старенький «Москвич», а не новую «Волгу»? — останавливается Кибрит.

— Зинаида, какая «Волга»?

— Серая, двадцатьчетверка.

— Паша, на чем ездил Артамонов?

— Естественно, на «Москвиче». А разбился… Зина?

— По-твоему, я не отличу «Волгу» от «Москвича»?

— Еще и чужая машина! — ахает Томин.

— О чем вы? Документы на его имя. Сама акт подписывала.

— Да что ж ты нам-то не сказала?! Общеизвестно, что у Артамонова допотопный «Москвич», который он собрал по частям своими руками!

— Вы говорили «машина», и я говорила «машина»…

— Ну, сыщики! — веселится Томин. — Ну, пинкертоны! Все-то мы знаем!

— И про Мишеля, и про какого-то Кумоняку, — поддевает Знаменский. — А такой факт, на самой поверхности — эх!.. — Пал Палыч крутит головой. — Побеспокоим семейство, — берется он за телефон. — Не отвечают… — Набирает другой номер: — Будьте добры Антона Петровича Бардина… Прошу прощенья, — кладет трубку. — На похоронах.

Высокий и тощий, философски настроенный сторож ведет Знаменского по территории кооперативных гаражей.

— Все, бывало, шуткой: сообщите, мол, дедушка, когда сто лет стукнет, «Чайку» вам подарю… — Он отпирает гараж запасным ключом, и Знаменский видит горбатенький «москвичок» четыреста первой модели, но аккуратный и очень ухоженный.

Сторож пробирается в угол, где странно притулился зеркальный шкаф, и подзывает Пал Палыча. В шкафу обнаруживается целый набор носильных вещей: кожаное пальто с меховым воротником и шапка, три костюма, рубашки в нераспечатанных полиэтиленовых пакетах, галстуки и даже перчатки, а внизу несколько пар хорошей обуви. Теснятся какие-то свертки, торчат горлышки бутылок с иностранными наклейками.

— Полный гардероб, — поясняет старик. — На разные сезоны. Прикатит, все переменит — и до свидания…

Сторож вспоминает, а мы видим, как Артамонов подъезжает к гаражу на «Москвиче» и выводит «Волгу», а «Москвича» ставит на ее место, оглядывая его при этом бережно и любовно: где-то протрет тряпочкой, поправит коврик на сиденье, готов, что называется, пушинки сдувать.

На приборной доске «Москвича» красуется фотография: голова крутолобой, длинноухой собаки с умными глазами.

Артамонов привычно переодевается. Скидывает скучный свитерок и поношенные ботинки, прихорашивается перед зеркалом и превращается в этакого состоятельного молодого пижона.

Небрежно с маху хлопнув дверцей, он трогает «Волгу» и выезжает на улицу, помахав сторожу на прощанье…

— Вот таким манером, — говорит старик. — А когда вернется, то все, значит, в обратном порядке.

— Вас это не удивляло?

— И-и, товарищ дорогой! Тут ноги протянешь, если на все удивляться, что удивления достойно!

Они беседуют в дверях гаража, и старик оглядывается на «москвичек».

— Та у него была парадная, а этот для души, — глубокомысленно изрекает он. — На этом он бы нипочем не расшибся.

— Конечно, скорость другая, — поддакивает Пал Палыч.

— Нет. Тут глубже. Психология!

Вдоль тихой улицы пожилой мужчина с желчным лицом прогуливает коренастую, с гротескно длинными ушами собаку, точный портрет которой украшал приборную доску артамоновской машины.

С видом гуляющего появляется Томин.

— Какая миленькая собачка!! — восхищается он. — Умная?

Мужчине Томин не очень нравится. Но так как к собаковладельцам на улице чаще обращаются с бранью, чем с комплиментами, он отвечает вежливо:

— Своя собака всегда умная.

— Она какой же породы?

— Редкой. Бассет.

— А как ее зовут?

— Абигайль. Аба. — И, свистнув собаку, собирается уходить.

Томин заступает ему дорогу.

— Какое совпадение — я, кажется, знаком с ее матушкой! Ту зовут Фанта, и они очень похожи, очень. Но, пожалуй, мамаша попроще, вы не находите?

— Молодой человек, что вас так занимает: я? моя собака? ее происхождение?

— Ну вот, рассердились. Я надеялся — позовете чай пить, и мы бы уютно побеседовали.

— О чем, черт возьми?

— Обо всем, что меня занимает, Алексей Прокопыч, — уже серьезно говорит Томин.

— А-а… — догадывается мужчина и переходит на иронический тон. — Билеты в оперу распространял оперуполномоченный.

— Инспектор. Терминология меняется. Так будем чай пить?

А в кабинете Знаменского впервые появляется жена Артамонова.

— Товарищ следователь!.. — произносит она и, задохнувшись, останавливается у стола.

— Вам будет проще по имени-отчеству: Пал Палыч.

— Пал Палыч, — повторяет Артамонова, чтобы запомнить.

— Садитесь сюда. Бояться меня не надо.

— Я не боюсь, но я очень волнуюсь! — Она присаживается на край дивана, Знаменский — спиной к столу, так что беседа ведется как бы в неофициальной обстановке.

— Я пришла вам рассказать, что сегодня случилось. Это очень важно!

— Слушаю.

Пал Палыч не может не сочувствовать женщине, похоронившей мужа. Но пока он отнюдь не убежден в ее искренности и чистоте побуждений, и в голосе его сдержанность.

— Сказали, что нужно взять Толины вещи. Сестра пошла и принесла… совершенно чужие вещи, Пал Палыч! Какой-то плащ, шляпу, ботинки. Говорят, все это было в машине, но это не его!

Знаменский, знающий, что хранилось в зеркальном шкафу, не воспринимает новость как сенсацию.

— Вы мне не верите? — поражается Артамонова. — Я говорю правду!

— Вполне возможно, Галина Степановна. Вы бывали в гараже?

— Зачем? — Артамоновой кажется, что ее просто отвлекают от темы. — Как вы равнодушно приняли… Я думала поразить вас, и вы сделаете вывод, что…

— Что в машине ехал кто-то еще? И бумажник и деньги этого кого-то?

— Да-да!

— А чемодан вы видели? — Пал Палыч достает чемодан, где лежали деньги.

— Нет.

Знаменский убирает чемодан.

— Он тоже был в машине.

— О… все чужое!.. Куда же делся тот человек? Вы знаете?

— Предусмотрительно покинул машину до аварии. И оставил на память ботинки и чемодан денег.

Артамонова беспомощно смотрит на Пал Палыча.

— Это непохоже на правду, да?

— Не очень. Проще поверить, что ваш муж все нашел.

Знаменский приглядывается к ней испытующе: проверяет реакцию на россказни сестры.

— Нет… — горько отказывается женщина. — Это Аля мне в утешение… извините ее.

Звонит телефон.

— Простите, вы заняты, — говорит Артамонова, вставая. — Я отнимаю время.

— Мое время целиком посвящено делу вашего мужа.

— Боже мой, если б я могла помочь! — со стоном восклицает Артамонова. — Я бы все на свете отдала, чтобы смыть позорное подозрение! Я живу в стыде и кошмаре…

Она снова опускается на диван и закрывает лицо. Сегодня в ней нет той чопорности и манеры поминутно оскорбляться, как при первой беседе в конторе. Но какая-то если не театральность, то чрезмерность в выражении чувств продолжает отталкивать Пал Палыча.

— Слезами не поможешь, Галина Степановна, — дежурно говорит он, выдержав короткую паузу.

Артамонова отнимает руки от лица и сжимает виски.

— О, я не плачу. Плакать легко! Разве я могу себе позволить… Если б он просто погиб — это можно понять… хотя Толя в совершенстве владел машиной… но смерть не разбирает… Проклятые, проклятые деньги! Любая смерть лучше, чем бесчестье!

— Галина Степановна, услыхав про деньги, вы сразу сказали «чужие». О ком вы подумали?

Женщина молчит, потупясь…

Перед мысленным ее взором возникает эпизод из прошлого. Она держит двумя пальцами пачку купюр — на отлете, со страхом и гадливостью.

— Толя, я чистила твою куртку, и вот выпало…

Артамонов, смотревший по телевизору футбольный матч, оглянулся, пережил мгновение паники, затем протянул с почти натуральной беспечностью:

— А-а… это не мои, Галочка. Один тут просил достать запчасти.

— Поклянись, что Антон ни при чем!

— Антон? Клянусь, чем хочешь!

— Прости, Толя. Я вдруг подумала… Прости…

Артамонова поднимает глаза на Пал Палыча.

— Умоляю, избавьте меня от этого вопроса! Я не могу.

Томин тем временем беседует с Алексеем Прокопычем, сидя в скверике. Старик держится обходительно и улыбчиво, припрятав свое раздражение.

— Вашей собачке, по-моему, год или около того? — говорит Томин.

— Около того.

— Значит, из конторы по починке времени вы три года как уволились. Но с Артамоновым поддерживали контакты?

— Ах, инспектор, собачка довольно маленькая, верно? До слона каких размеров и какого назначения вы намерены ее раздуть?

— Просто интересно, почему вдруг вам подарок. Нынешним сослуживцам Артамонов щенка редкой породы не предлагал.

Щепкин постукивает ногтем по стеклу часов.

— Пятьдесят минут, инспектор. А вы как-то все не можете толком сформулировать, что же вас интересует.

— Масса вещей.

— Это заметно.

— В частности, вы.

— Помилуйте — чем?

— Очень хотелось бы услышать, что вы в действительности знаете об Артамонове. О его «Волге». О чемоданчике.

— Моя Аба сказала бы: хотеть косточку и иметь косточку — далеко не одно и то же! Шучу-шучу, инспектор, по-стариковски. Сам крайне заинтригован. Анатолий ведь был такой добрый и примерный юноша: не пил, не курил…

— Не ухаживал за женщинами?

Щепкин остро взглядывает на Томина.

— Сорок шестой размер. Третий рост, — многозначительно подсказывает инспектор.

— А вас и это интересует? — спрашивает Щепкин, коротко помолчав. — Ах, инспектор, инспектор! Если б вы сразу заговорили о женщинах, а не морочили голову собаками, я бы… Надеюсь, Анатолий простит, что я вас познакомлю с его пассией. Это за городом, по Калужскому шоссе… Ну да, разумеется, от нее он и ехал, когда погиб, — подтверждает он, уловив движение собеседника.

Расставшись с Щепкиным, Томин направился в лабораторию к Кибрит.

— Будь другом, дай чего-нибудь от головы!

— Цитрамон или анальгин? — спрашивает Кибрит, роясь в ящике.

— Шут его знает, что дашь.

— Для верности глотай обе. Стоп, тут не вода! — заслоняет она стакан на столе.

Томин запивает таблетки из графина.

— Кто это тебя допек?

— Один А. П., чтоб его! Чую, надо ухватить, а ухватить не за что. — Набирает внутренний телефон, слышатся длинные гудки. — Куда-то Паша исчез.

— По-моему, у Скопина.

— Уже на ковер? Эх, работа-работенка!.. А я, между прочим, собираюсь к одной даме легкомысленного поведения.

— Пожелать успеха?

— Служебного, Зинаида, служебного! Если старичок не надул, привезу вам пассию Артамонова! Скажи Паше, чтоб дождался, ладно?

Скопин — генерал-майор, начальник Знаменского, — отнюдь не собирался распекать его.

— Вот такой был серьезный разговор, Пал Палыч, — резюмирует он. — И я рекомендовал вас. Пойдете в начальники?

— Очень ценю доверие, Вадим Александрович… — смущенно произносит Знаменский и умолкает.

— Ну-ну, без реверансов. Да? Нет?

— Честно говоря, не тянет… Привык сам вести следствие. Люблю докапываться до причин, искать ходы… словом, люблю свою работу, Вадим Александрович. Другой просто не мыслю.

— Кого же предложите вы?

— Да хоть Зыкова!

— Надо понимать, что Зыков работы не любит? Поэтому пусть командует? — Скопин усмехается, подловив Пал Палыча. — Предвидел, что будете отпихиваться. Сам когда-то отпихивался… Ладно, к этому вопросу мы еще вернемся. Теперь что касается истории Артамонова…

— Да?

Скопин достает папку из сейфа.

— Я прочел все, что вы сделали. Версий много, но не видно главной фигуры. Артамонов не тянет на самостоятельного дельца, согласны?

— Согласен.

Скопин раскрывает папку на месте, заложенном линейкой, заглядывает в чьи-то показания:

— Напрасно вы откладываете прямое объяснение с Артамоновой. Как-нибудь переживет. Может быть, откроется причина двойной жизни ее мужа, и тогда разные половинки сойдутся…

Тихий, утопающий в садах загородный поселок. Неподалеку слышен шум шоссе.

Томин приближается к небольшому чистенькому домику.

Следом подползает и останавливается машина с тем же шофером, который возил Томина с Знаменским в контору. Пока шофер разминается, а затем пристраивается с книгой на солнышке, Томин успевает войти и представиться.

Мы застаем его и хозяйку в провинциально-уютной комнате «смешанного» назначения: тут и буфет с посудой, и трельяж, уставленный парфюмерией, и телевизор под кружевной салфеткой. По стенам развешаны кашпо с незатейливыми растениями и много чеканки, что бросается в глаза.

С тахты таращится собака — копия Абы и Фанты.

Хозяйка дома, Снежкова, молода и хороша собой, но с налетом вульгарности. Привычка разыгрывать секс-бомбу поселкового масштаба помогает ей сейчас не теряться в присутствии нежданного и неприятного для нее гостя.

— Симпатичный мальчик, жаль, не знакома, — говорит она, возвращая Томину фотографию Артамонова. — Это с вами кто-то пошутил. Надо же, в какую даль зазря проездили!

— Совсем уж зазря?

— Ну если в ином смысле… Такого интересного мужчину грех всухую отпускать.

— Филя, ты тоже не припомнишь?

Томин протягивает фотографию собаке, та ее равнодушно обнюхивает.

— Неблагодарное животное! Это хозяин твоей мамаши. Соседка — та сразу узнала, — обращается он к Снежковой.

— Ой, да она рада-радешенька наклепать! Со зла, что я вон, — оглаживает стройные бедра, — а она — во! — показывает руками нечто бочкообразное. — И на работу мою завидует, да к тому ж Филя кур у ней гоняет.

— А вы где работаете?

— Преподаю на курсах кройки и шитья.

— Обидно, если ехал зря… Придется показать еще одну картинку.

Снежкова беспечно взглядывает и хватается за сердце.

— Толя!.. О-о-ой…

Услышав из раскрытого окна рыдания, толстая соседка вылезла на крыльцо полюбопытствовать.

Томин вышел из дома, сел рядом с шофером.

— Минут через пятнадцать надо ехать, — угрюмо говорит он.

На Петровке Снежкова уже не «вамп», а напуганная и страдающая женщина. Выплакаться не дали, ничего толком не объяснили…

— Не пойму, зачем вы сначала все отрицали, Таисия Николаевна, — говорит Знаменский.

— А если жена подослала? — она делает жест в сторону Томина.

Тот сидит в уголке с видом человека, который больше ни во что не вмешивается.

— Ну-у, частных сыщиков у нас нет… Вы давно встречаетесь с Артамоновым?

— Год два месяца.

— Кто-нибудь «сосватал»?

— Нет, голоснула на шоссе, Толя подвез, ну и…

— Ясно. Скажите, что вам известно о его работе?

— О работе?.. — Женщина пожимает плечами.

— Скрывал?

— Кажется, по линии часов что-то… Управляю, говорит, ходом времени. Захочу — назад пущу. Хохмил.

— А какие-нибудь побочные занятия? Приработки?

— Я ему не благоверная. Не отчитывался.

— С неблаговерными порой откровенней, Таисия Николаевна.

Снежкова молчит и опять нервно пожимает плечами.

— Ну, хорошо, вернемся к дню гибели Артамонова. Пожалуйста.

— А чего еще рассказывать? — подрагивает она губами. — Побыл-то всего ничего. В четыре уже позвонил домой и засобирался.

— У вас городской телефон?

— Через восьмерку.

— Артамонов с женой разговаривал?

— Нет, не с женой… Он ее сестре звонил.

— О чем?

— Не хотел к теще идти… А эта Аля разоралась, он и поехал…

Чувствуя близкие слезы, Пал Палыч переглядывается с Томиным, тот выходит в коридор. Дергает одну дверь, другую, бормочет с досадой:

— Разбежались!

В криминалистической лаборатории Кибрит тоже стягивает халат — собирается домой. Звонит телефон.

— Да… — снимает она трубку. — Валерьянки нет, Шурик. С вами сегодня хоть аптечку заводи!.. Хорошо, попробую что-нибудь найти.

За прошедшие минуты в тоне Снежковой появилась истерическая агрессивность.

— Это мое совершенно личное дело! — заявляет она Знаменскому.

— Таисия Николаевна, я спросил лишь о характере ваших отношений.

— А чего спрашивать?! Чего вы от меня добиваетесь?! Сами не понимаете, какие бывают отношения, если от жены гуляют? Я про это с мужчиной говорить не могу!! Вообще лучше ничего не говорить! — Снежкова утыкается лицом в ладони и бурно плачет.

За ее спиной отворяется дверь, входят Кибрит и Томин. Пал Палыч жестами просит Кибрит побыть со Снежковой, успокоить ее.

— Я вас позову, — шепчет Кибрит.

Мужчины выходят.

Когда Снежкова отнимает руки от лица, она видит на месте Знаменского женщину.

— Вы тоже следователь?

— Нет, я эксперт. Но случайно в курсе: меня посылали на место аварии для осмотра.

— Ой… Вы Толю видели?

— Да.

— Он… сильно мучился?

— Нет, по счастью. Все случилось мгновенно… И лицо совсем не пострадало. Он, наверно, даже испугаться не успел.

— Когда сюда ехали, видели этот поворот. Толя столько ездил, даже поддатый… Он с закрытыми глазами мог! И вдруг… Судьба, что ли?..

— Да, странно… Как вас зовут?

— Тася. А вас?

— Зина, — с едва уловимой заминкой отвечает Кибрит, решив не разрушать возникшего к ней доверия Снежковой.

— Замужем?

— Замужем.

— И как у вас? — нащупывает Снежкова почву для общения.

— Ну… всяко бывает… — Кибрит предлагает собеседнице почувствовать себя на равной ноге. — Вы его любили, Тася?

— Это трудно сказать… Наверное, любила, если реву… А другой раз глаза бы не глядели…

Вздыхая и сморкаясь, она начинает изливать душу.

— Знаете, сперва он мне до того понравился, совершенно удивительно! Чего-нибудь сделает и покраснеет, представляете? Игорька привозил. С рук у меня не слезал, такой ребенок ласковый. Теперь вырастет — забудет… Мать, Галина эта, раз его наказала, а он ей: Тася, говорит, лучше… А потом… Даже не знаю, как рассказать… Что-то ему вступило — не угодишь… Разврата захотелось, — почти шепчет Снежкова. — Представляете? А что я такое могу? Я ж не какая-нибудь! Уличная я, что ли?.. Если, говорит, все обыкновенно, то я и в законном браке имею, а ты научи меня прожигать жизнь. Вы понимаете? Нет, вы не подумайте, Зина, он был хороший. Если за ним что подозревают — это неправда! Толя был очень хороший. Попроси — все отдаст. Честно. Такие подарки дарил! А недавно вдруг мебель привез. Я даже подумала, может, имею перспективу. Не к жене привез — ко мне. Дом обставляет… Господи, как его угораздило на том повороте?!

Во время разговора Знаменский и Томин топчутся в коридоре. Из кабинета появляется Кибрит, кивает Пал Палычу: можешь допрашивать.

Знаменский уходит к себе.

— Я сейчас, Паша, — говорит Томин. — Что скажешь? — спрашивает он у Кибрит.

— Ничего.

— За двадцать минут ничего?

— Шурик, тайна исповеди!..

Снежкова успокоилась и стала словоохотливей. Увидев на столе чемодан, она с грустью говорит:

— Толя часто с ним ездил, служебные документы носил.

— Вы их видели?

— Зачем мне их смотреть?

— Таисия Николаевна, женщины ведь наблюдательны.

— Ну?

— Как вам кажется, Артамонов приезжал прямиком из города? Или заворачивая еще куда-то в округе?

— Трудно сказать, — отвечает Снежкова после раздумья. — Но чего ему в округе делать?

— А часто он звонил от вас? На службу или друзьям?

— Нет, только жене: «Галочка, задержусь, работаю с Климовым». Я после шутила: приезжай, говорю, работать с Климовым, я соскучилась.

Знаменский с досадой убирает в сторону чемодан, вошедший Томин понимает, что допрос почти бесплоден.

— Вам не случалось бывать у знакомых Артамонова или принимать их у себя?

— Привозил одного старика как-то. Не помню, как зовут.

— Плешивый и носатый? — полувопросительно вставляет Томин, имея в виду владельца Абы.

— Да. И еще Антона. Это уже весной. Друг его. Тоже знаете?

Пал Палыч и Томин оживляются при имени Антон.

— Пожалуйста, все, что припомните.

— Ну, Толя заранее сказал, что будет гость, и давай, мол, постарайся встретить на высшем уровне. Хорошо, у соседки свинья опоросилась. Пришлось кланяться. Сделала я молочного поросенка заливного, пальчики оближешь. Парад, конечно, навела…

Воспоминание относится к разряду приятных, и Снежкова погружается в него с удовольствием.

…За празднично накрытым столом сидят Артамонов и Бардин. Звучит музыка. Прифранченная хозяйка играет глазами и мечется между кухней и гостями. Бардин холодновато любезен, его забавляют старания Артамонова произвести впечатление.

— Как тебе Тася?

Бардин улыбается Снежковой, та, прервав хлопоты, ждет оценки.

— Красивая женщина, хорошая хозяйка. Чего еще желать?

— Благодарю за комплимент, — воркует Снежкова. Бардин представляется ей весьма привлекательным мужчиной.

— Валяй, соблазняй его, валяй! — смеется Артамонов и подталкивает ее к шурину.

— Попозже, — обещает Снежкова.

— Сначала гарнитур посмотрим, — решает Артамонов.

Хозяйка отпирает им комнату, загроможденную дорогим кабинетным гарнитуром. Мебель просто составлена сюда, книжный шкаф без книг, письменный стол без единой бумажки.

Артамонов с победоносной ухмылкой плюхается в кресло.

— Сила?

— Зачем тебе?

— Ну… красиво, приятно. Посижу, о чем-нибудь подумаю.

— Подумать тебе полезно, — со скрытым раздражением роняет Бардин…

— Я слушаю, Таисия Николаевна, — прерывает Пал Палыч воспоминания Снежковой.

— Знаете, Толя чувствовал свою гибель! — вдруг выпаливает она. — Такой был тоскливый и никак не хотел ехать! Перед дорогой он зашел в кабинет…

…На диван брошены плащ, шляпа и пресловутый чемодан. Артамонов бесцельно бродит по комнате, отрешенно разглядывая пустые полки и голый стол, трогает пальцем верхнюю доску шкафа.

— Неизвестно, откуда пыль, — бормочет Снежкова. Прислонясь к косяку, она наблюдает за Артамоновым. Тот садится в кресло, подпирает голову кулаком и застывает.

— Толюшка! — не выдерживает женщина. — Ну чего ты так переживаешь?!

— Не мешай. Я думаю о жизни.

От непривычности ответа Снежкова теряется…

— Я, говорит, думаю, — повторяет она теперь Знаменскому и Томину. — «Не мешай думать», понимаете? Он предчувствовал! Он как знал!

— Умоляю вас не плакать! — вскакивает Томин. — Поговорим о другом. Вот вы познакомились. Кстати, где? Голосовали ближе к городу или уже недалеко от поселка?

— А при чем поселок? Я к тете ездила в Сосновку. Это по Киевскому. На возвратном пути Толя и подвез.

— Он был с чемоданом? — спрашивает Знаменский. Оба настороженно ждут ответа.

— Да, спереди в ногах мешался. («Заладили с этим чемоданом», — думает она в раздражении).

Наутро после допроса в кабинете Знаменского проводится опознание. Как положено, вместе с двумя другими мужчинами того же примерно возраста и комплекции Снежковой показывают Бардина.

— Знаете ли вы кого-либо из этих людей? — обращается Пал Палыч к Снежковой.

— Да, в середине — Антон.

«Зачем нужна столь официальная процедура? — думает она. — Может быть, она чревата опасностью для обходительного, любезного Антона?» И, глядя на него с неловкостью, Снежкова добавляет:

— Извините…

— Пожалуйста, Тася, пожалуйста, — иронически улыбается тот.

Звонит городской телефон.

— Минуточку, — говорит Пал Палыч в трубку и кладет ее на стол.

Артамонова позвонила Знаменскому из дому, по настоянию сестры. И теперь объясняет следователю причину своего звонка. Прижав трубку к уху, Артамонова ждет, пока Пал Палыч освободится.

— Товарищ Знаменский?.. Это Артамонова. Простите, что мешаю, но каждый день неизвестности — для меня мука!.. Приедете?.. — Предложение Знаменского неожиданно. — Нет, пожалуйста, раз вы считаете… Я немного нездорова, застанете в любое время. До свидания.

— Сюда?! — всплескивает руками Бардина.

— Да.

— Галочка, только не пугайся, это, наверно, с обыском.

Артамонова своим характерным жестом вскидывает руки к вискам.

— Боже, до чего я дожила!

— Где у тебя фотографии, письма? Я унесу, чтобы не рылись. Хоть это!

— Нет, Аля. Пусть обыскивают! Мне прятать нечего.

Бардина понимает, что ей надо как-то подготовить сестру.

— Галочка, родная… — начинает она, терзаясь тем, что предстоит выговорить. — Это ужасно, но я наконец должна тебе рассказать кое-что… Лучше уж я…

— Весьма пышная церемония, — улыбается Бардин, оставшись после опознания с Пал Пальнем. — И велика вам радость, что Толя возил меня к своей бабенке?

— Возил, между прочим, на «Волге», показывал дорогую мебель и так далее. Следовательно, вы знали о его второй, тайной жизни.

— Хм… Один — ноль.

— И безусловно догадывались, что дело не чисто. Человек вы неглупый, бывалый.

— Даже сиделый, — замечает Бардин, поняв, что Пал Палычу известно о его судимости.

— Да, не скрою, поинтересовался вашим прошлым.

— И представляете, что я за фрукт, — это звучит в вашем голосе.

— Разубедите, если не так.

— Хорошо, — помолчав, соглашается Бардин и, решившись, рассказывает уже без понуканий. — Заложили меня тогда собственные коллеги. Два резвых молодых человека сдали органам. Я был слишком сильный конкурент. Но я успел сесть, когда за валютные операции еще давали два года. Пока за проволокой — казалось ужасно много. Но едва приехал домой — указ: до высшей меры. И читаю в газете, что те резвые молодчики пошли под вышку. Представляете, что я чувствовал?

— Надеюсь, не только злорадство?

— Что вы! Готов был благодарить за прежнюю подлость! Решил: стоп! Судьба подарила жизнь — но четко предостерегла. Не скажу, что я суеверный, но мистическое было ощущение. Да… Ну, вспомнил свое музыкальное образование, пристроился работать, женился. Теперь вот средней руки организатор в области легкой музыки. Как валютчик был гораздо талантливей. Но зато на каком боку лег, на том и просыпаюсь.

— Ладно, верю. Но тогда я спрашиваю вас, спрашиваю человека, который со всем этим покончил: зачем вы меня путали разными баснями?

— Старый служака, что вел мое дело, твердил классическую фразу: «Следствию все известно, советую признаться». Сейчас следствию, видимо, почти ничего не известно, и все равно советуют признаться… — Бардин говорит скорее грустно, чем насмешливо. — Вы не учитываете одного обстоятельства, Пал Палыч. В происходящей драме центральное лицо — не я, не вы, не погибший Толя, а его жена, Галина. Вам — служба, мне — семейные неприятности. Над ней же в буквальном смысле разверзлось небо! Не встречал человека, настолько помешанного на честности и долге. Обычной женщине стыдно, скажем, не иметь модного пальто. Галине стыдно иметь что-нибудь, чего у других нет!

— А чем плохо?

— Скучно! Я к ней очень привязан — выросла на глазах. Но скучно. Ходячая добродетель.

— Она знает про вашу судимость?

— К сожалению.

— И не верит в ваше перерождение.

— Она верит, что горбатого могила исправит. — В его тоне застарелое раздражение. — Думаете, мы с Алей сочинили про находку в расчете на какое-то там вознаграждение? — Он машет рукой. — Да Галина и не взяла бы ни за что! Чужие деньги. Но… ее надо понять. Смерть, похороны — это она перенесла стоически. Выходит, с одной стороны, — железный характер. А в то же время ее свалить ничего не стоит. Расскажи я про Анатолия всю правду — сразу, и неизвестно, где потом искать: в психушке или под трамваем! Так что мы больше Галине голову морочили, не вам. Чтобы на тормозах, понимаете? К тому же надо было чем-ничем сдвинуть ее с идеи, будто я свернул на старую дорожку и Анатолия потянул.

— Давайте поближе к протоколу.

Бардин кивает.

— Значит, так. Узнав об аварии, я объяснил своей жене вероятное происхождение обнаруженных денег. Она, естественно, ничего не подозревала.

— Совсем уж ничего?

— Только то, что Толя погуливает, — твердо говорит Бардин. — Ей и того хватало, чтобы волчицей рычать… Так вот, мы взвесили возможную реакцию Галины Артамоновой — и изобрели историю с находкой.

Знаменский коротко записывает.

— Но вы еще прежде сымпровизировали заем на катер, — напоминает он.

— Сами спровоцировали, Пал Палыч, — усмехается Бардин. — Притворились простачком, грех было не попробовать. Я только с суммой ошибся, а так-то Климов — лакомый кусок, чтобы отманить следствие в сторону.

— Вы имеете в виду его приятеля Муромского?

— Раскопали? Обидно, что не увлеклись этой версией. Вы бы в ней увязли как в болоте!

— Потому и не увлеклись. О Муромском вы слышали от Артамонова?

— Ну да. Климов — Толе, Толя — мне.

— Сколько усилий, чтобы пощадить нервы своей родственницы!

— Есть ехидное подозрение, если позволите… Вы тоже щадите ее нервы?

— Следственная хитрость, — парирует Пал Палыч. — Да?.. — берет он трубку зазвонившего телефона. — Еще тут, Саша, заходи, — приглашает он Томина.

— Антон Петрович, а не проще ли было удержать Артамонова, чем теперь вот…

— Прошляпил. Несколько месяцев был на гастролях, вернулся, вижу: глаза в разные стороны. Раньше, правда, проскальзывало: серое существование и ничего не имею, другие берут от жизни. Явно с чужого голоса, я не придавал значения. Конечно, поговорили. Объяснил ему, что он не создан для коммерции, тем более с Галиной под боком. Попусту. Уже понесло.

В ожидании приезда Знаменского между сестрами происходит тяжелое объяснение.

— Не могу понять, — шепчет Артамонова уже в изнеможении от всего, что пришлось услышать. — Как — вторая машина?

— Новая, Галочка, «Москвич» в гараже стоит целехонький… — Бардина всхлипывает. — И никто с Толей не ехал. Вещи в машине были его собственные.

Некоторое время обе молчат. Артамонова сидит напряженно, крепко ухватившись за подлокотники, будто кресло вот-вот уплывет из-под нее.

— Все время притворялся… лгал… Он же не был такой… раньше… Добрый… веселый… Он хороший был, Аля… Нет, я не понимаю… Помнишь, как мы первый раз поехали на «Москвиче»?

— Позапрошлым летом, — сквозь слезы отзывается Бардина.

— Да, — шепчет Артамонова, — позапрошлым летом.

…Это был для Артамонова день торжества, день сбывшейся мечты: его горбатенький «москвичек», возрожденный из груды лома, резво и полноправно катил по улицам города.

— Ты замечаешь, как берет с места? — спрашивал. Артамонов сидевшего рядом Бардина. — Замечаешь?

— Мм, — одобрительно мычал тот, чтобы не омрачать Анатолию лучезарного настроения.

— Теперь я буду тормозить, обрати внимание… Сила?

— Толька, я не автомобилист!

— Но ездишь же ты в такси, например. Неужели не видишь разницы?

— Вижу, — засмеялся Бардин. — В такси коленками не упираешься…

— А, перестань! Это все, — Артамонов пренебрежительным жестом обвел поток машин, — по сравнению с моим «жучком» — дрянь, будь уверен! Заводская сборка, скорей-скорей, колеса крутятся и ладно. А у меня, Антоша, ручная подгонка, предел точности. Не мотор — хронометр!

Пока Артамонов хвастался машиной, сестры на заднем сиденье забавляли Игорька.

— Как ему — нравится машина? — спросил Артамонов.

— Улыбается, — весело ответила жена.

Артамонов нашел местечко на стоянке, все вышли и направились к воротам парка.

Артамонов раз-другой оглянулся на ходу полюбоваться «жучком». Нет, безусловно, всякие там «Жигули» и «Волги» меркнут рядом с его сокровищем!..

В парке буйно цвели клумбы, дети толпились вокруг аттракционов.

— Эх, — сказал Артамонов, минуя мужчин, сгрудившихся возле пивного ларька, — теперь уже и кружечку не пропустишь: за рулем! — Но прозвучало это не сожалеюще, а, напротив, блаженно…

Вертелась детская карусель, визжали малыши, проносясь на лошадках мимо ожидающих за оградой мам и бабушек. На руках у Артамоновой таращился Игорек, завороженный пестрым зрелищем.

И вдруг скрежет, вращение замедлилось. Карусель остановилась.

— Слазьте, ребята! — возник откуда-то дюжий мужик. — Поломка!

Ребятишки слезать не хотели, те, кто ждал своей очереди, галдели, не желая расходиться. Кто-то из взрослых потребовал вызвать техника.

Артамонов нырнул под ограду и направился к «карусельному начальству». О чем-то они там заспорили, мужик замотал головой, но потом все же допустил добровольного ремонтника к механизму.

— Дяденька пошел чинить? — спросил Артамонову тоненький голосок.

— Да, — улыбнулась та.

— А он починит?

— Починит.

И действительно починил. Разве мог он видеть чье-то огорчение в такой счастливый для себя день?

Снова кружилась карусель и радовалась детвора. Артамонова ласково и спокойно смотрела на мужа, оттиравшего запачканные руки.

Как все было хорошо!..

И как теперь все ужасно…

— Зачем?.. Зачем?.. Зачем?.. — повторяет Артамонова в пространство. — Ну зачем же?! Хоть бы спросить…

— Аля, когда началось… все это? — глухо произносит она, помолчав.

— Года полтора назад, — тяжело выдавливая слова, говорит сестра.

— И ты знала?!

— Ничего я раньше не знала! Я бы ему глаза выцарапала! Антон уже после аварии сказал.

— Но Антон знал! И ни слова?! Аля, этому нет названия!..

В кабинет Знаменского входит Томин.

— Как вы только разыскали несравненную Тасю? — говорит Бардин, здороваясь. Он оборачивается к Пал Палычу и вздыхает: — Самое смешное, что все это было абсолютно ни к чему. Очень любил жену, сына. Вкусы непритязательные. Вообще простецкий, славный парень. Ему бы пахать или слесарить… Я когда-то летал ужинать в город Ереван и умудрялся получать удовольствие! На то нужен особый склад. А Толя рожден для мирных, здоровых радостей… В последнее время уже понял, что живет «на разрыв». Еще бы немного — и мог образумиться. Жаль, не успел.

— Откровенный разговор? — спрашивает Томин.

— В таких пределах, — отзывается Знаменский, передавая ему протокол на одном листе, пробежать который — минутное дело. — Возникают вопросы?

— Два совсем маленьких, — невинно подыгрывает Томин. — Кто впутал вашего шурина? И во что впутал?

Бардин, стреляный воробей, сдержанно улыбается.

— Рад бы ответить!

— Антон Петрович! — укоризненно восклицает Знаменский.

— Что поделаешь. Толя был слабовольный, да, но надежный парень, не трепло. Сочетание этих качеств, вероятно, и привлекло, понимаете?

Томин готов отпустить сердитое замечание, Знаменский останавливает его жестом.

— Напомню одну мелочишку, Антон Петрович. Когда мы впервые обсуждали аварию на шоссе, вы поинтересовались: по дороге туда или обратно? Узнали, что обратно, и тотчас смекнули — крупная сумма!

— Да? — машинально роняет Бардин.

— Да. А я смекнул, что товарищ Бардин, стало быть, в курсе.

— В самых общих чертах, Пал Палыч. Наверняка не больше вашего. Насколько понимаю, через Анатолия проходила туда документация, обратно — деньги. Какая-то шарашка в области.

— По Киевскому направлению? — нажимает Томин.

— Да, кажется.

Однокомнатная квартира Артамоновых. Тут чисто, прибрано, немного голо. Обстановка до аскетизма проста. Комнату «утепляет» лишь детская кроватка, да горка игрушек на столике у окна. Единственное украшение стен — десятка два образцов чеканки разных размеров. Знаменский их задумчиво рассматривает, ожидая возвращения хозяйки, которая умывается в ванной.

Первый этап разговора уже состоялся, и ее худшие опасения окончательно подтвердились.

Артамонова входит в сопровождении собаки.

— Простите… минутная слабость.

— Вы увлекаетесь чеканкой? — Пал Палыч старается не выдать заинтересованности.

— Толе нравилось. С прошлого года начал собирать… Можно не развлекать меня светской беседой. Я действительно взяла себя в руки. — Она напряжена, натянута до звона, но голос ровный, глаза сухие.

— Галина Степановна, случалось, что муж работал дома с документами?

— Иногда приносил и что-то заполнял по вечерам. Раза два в месяц.

«Два раза в месяц выдают, например, зарплату…» Пал Палыч машинально берет поролоновую игрушку, сжимает и следит, как она принимает прежнюю форму. Артамоновой чудится невысказанный вопрос.

— Игорек у Аллы. Она опасалась обыска, ребенок мог испугаться. Вы будете делать обыск?

— Если ваш муж хранил какие-нибудь бумаги… то я бы посмотрел, с вашего разрешения.

— Письменного стола у него нет. Верстачок — вы видели — и инструменты. — Она достает из шкафа две небольшие коробки. — Здесь семейные фотографии, здесь справки и квитанции… Еще вот, — поверх коробок ложится небольшая пачка поздравительных открыток и писем, перевязанная шнурком. — А это я нашла за книгами.

Знаменский берет протянутый бумажник, бегло просматривает содержимое и возвращает: ничего важного.

— Когда в квартире был ремонт?

Артамонова не отвечает, делая досадливый жест.

— Извините, — настаивает Знаменский, — но вопрос о ремонте имеет вполне определенный смысл: свежие обои и побелка могут скрывать следы тайников.

— Ремонтировали в семьдесят восьмом, как въехали.

— А позже муж что-нибудь переделывал?

— Собирался оборудовать кухню. Но потом все меньше бывал дома и…

Знаменский понимающе кивает.

— Не планировал он сменить место работы?

— Н-нет. Очень вымотался, пока был техником-смотрителем. Не умел поддерживать дисциплину и работал за всех. Водопроводчик запил — Толя сам чинит краны. Кто-то в котельной прогулял — Толя бегает включать подкачку. Каждые четыре часа, круглые сутки. Говорил уже: мечтаю сидеть на стуле. Даже поступил на заочные курсы счетоводов.

— И кончил? — оживляется Пал Палыч.

— Кончил.

«Значит, знаком с бухгалтерским учетом. Не это ли объясняет его функции в шарашке?» — думает Пал Палыч.

— Сядем, Галина Степановна?

— Пожалуйста, садитесь. Мне легче стоя… — Она к чему-то готовится. — Мне надо спросить: Толя нанес стране материальный ущерб?

— Ну… в подобных случаях без ущерба не бывает.

— Мой долг — возместить, насколько возможно. Я буду выплачивать! Брать дополнительную работу и вносить государству. Нужно написать заявление?

Пал Палыч смотрит на нее в замешательстве. Женщина говорит безусловно серьезно и искренне. Есть вещи, которые нельзя имитировать.

— Вряд ли это справедливо по отношению к вам и к сыну, — произносит он после изрядной паузы.

— Для меня это вопрос чести и самоуважения!

Артамонова работает секретаршей. Оплотом всех ее планов служит пишущая машинка, стоящая тут же в ожидании, когда ей придется трещать вечера и ночи напролет, чтобы «смыть позор» и «возместить ущерб».

Наивно? Пожалуй. Даже немного комично. Но по существу? Скучноватая «ходячая добродетель» в экстремальной ситуации обернулась готовностью к подвижничеству во имя своего символа веры. И то, что до сей поры настораживало Пал Палыча, — ходульность фраз, излишний пафос — становится понятным; возникает сердечность, которой недоставало в его общении с Артамоновой.

— Стране не нужно, чтобы вы приговаривали себя к каторжным работам! — говорит он и, видя, что та порывается возразить, придает голосу строгость: — Оставим идею искупления, Галина Степановна. Следствие продолжается, и пока наша общая задача довести его до конца!

Артамонова, притихнув, ждет.

— Мы ищем в окружении Анатолия того человека, который втянул его в темные дела. — Увидя, как женщина сжалась, он добавляет: — Бардина можете вычеркнуть.

— Та женщина… вы ведь знаете? Если она требовала денег, она могла толкнуть… Толя любил ее? — Вопрос вырывается помимо воли.

— Нет. Она в общем-то немного для него значила, эта женщина. Анатолий изменял не столько вам, сколько себе. Понимаете?

Знаменский снова возвращается к чеканке, разглядывает. Снимает, чтобы проверить, нет ли на оборотах товарных ярлыков. Аккуратно вешает обратно.

— Мне пора, Галина Степановна. До свидания.

— До свидания… — Она не ожидала, что все так быстро кончится.

Знаменский на площадке дожидается лифта. Вдруг отворяется дверь.

— Пал Палыч!

Выдержка оставила женщину. Она едва владеет собой, говорит с паузами:

— Вот вы… вы знаете жизнь, реальную… Скажите, была я права? Толя называл меня «вечная пионерка»… Я с ним теперь все разговариваю, разговариваю… ночи напролет, чтобы понять… Все спрашиваю и спрашиваю. Иногда мне кажется, я его слышу, он говорит… ужасные вещи. Если бы не твои железные принципы… ты по уши в иллюзиях… Если бы не ты, я не убегал и был бы жив. Может быть, — переходит она на шепот, — я неверно жила и думала? А правы те… другие?..

Знаменский молчит. Он может сказать, что все случившееся с Артамоновым — аргумент ее правоты. Но назидательные слова здесь не к месту.

— Нет, не надо! — отшатывается Артамонова. — Я должна сама… все решать сама!

Пал Палыч молча наклоняет голову и осторожно прикрывает красиво обитую дверь квартиры.

Туго движется расследование, ох, туго! Вот Кибрит беседует с председателем совета, утверждающего ассортимент художественно-прикладных изделий.

Кабинет его сочетает черты административного стиля с небольшой выставкой образчиков продукции: керамика, дерево, чугунное литье, плетенье из соломки. Председатель передает Кибрит четыре металлические пластины с заурядной чеканкой, на которых болтаются круглые сургучные печати УВД.

— Возвращаю в целости.

— И что скажете?

— Наше производство. Месяц назад партия пошла в торговую сеть. Сюжет, пожалуй, не из лучших, но как декоративное пятно в интерьере… — Он отставляет чеканку на край стола и прищуривается.

— Нас волнует не столько сюжет, сколько возможность махинаций вокруг, — усмехается Кибрит.

— Комбинат чист! Недавно закончилась комплексная ревизия — полный ажур. Если обещаете вернуть, дам экземпляр акта.

— Вернем. Еще меня просили узнать: этот цех, — ока указывает на чеканку, — не в области?

— В городе.

— А за городом есть у комбината склады, базы, филиалы?

— Нет, все здесь…

Эти же не оправдавшие надежд Пал Палыча экземпляры чеканки лежат на столе в следственном кабинете. В сборе вся троица.

— А все-таки! Ладно, что понавешаны дома. Ладно, у любовницы. Но на кой шут вез еще в машине четыре штуки? Причем одинаковые и без торговых ярлыков!

— Ну, купил и вез, — возражает Томин. — Может, он их дарил. С подарков всегда цену сдирают.

— Если купил для подарка — в магазине завернули бы в оберточную бумагу, а не в газету.

— А какая газета?

— «Сельская жизнь» от двадцать пятого мая, — уточняет Кибрит.

— «Сельская жизнь»… Кстати, о селе. Мне не приснилось, что ты брала пробы грунта с колес?

— Я с этими пробами уже людей замучила, Шурик! Сначала ведь ориентировались на Калужское шоссе. Ну и никакого толка. Если же танцевать от Киевского, то есть одно похожее место.

— И скрываешь от следствия! — обрадованно восклицает Пал Палыч.

— Нет, рассказываю, но перебивают.

— Молчим, — смиренно складывает руки Томин.

— Только не ждите чудес! В грунте обнаружилась примесь химиката, который употребляют в борьбе с дубовым шелкопрядом. Районный лесопатолог участ…

— Кто?

— Лесопатолог, Шурик. Лесной врач. Он участвовал в экспертизе и начертил примерную схему. — Кибрит достает из папки лист машинописного формата. — Вот смотрите: шоссе. Это лесной массив, который в прошлом году обрабатывали с самолета. До него километров семь. — Она обводит большое заштрихованное пятно, вытянутое вдоль шоссе. — Здесь поле и сосновая роща. А вот проселочная дорога. — Кибрит показывает направление, перпендикулярное шоссе.

— Через рощу, через поле в зараженный массив? — прослеживает Пал Палыч дорогу. — А дальше?

— Дальше — увы! После дубняка она разветвляется, след потерян.

— Единственная дорога на этом участке? — перепроверяет Томин.

— Единственная проезжая для легковушек.

— Ага… Тогда здорово, братцы! Мы знаем место, где деньги выехали на шоссе!

— Но откуда выехали?.. Надо прикинуть на карте этот поворот и радиус поиска. Придется отрабатывать объект за объектом: поселки, предприятия…

Томин вскидывается.

— Ох, долго! Пока мы набредем на ту шарашку, ее по кирпичику разнесут. Время, Паша, время!

— Что ты предлагаешь? Не вижу, кого еще допрашивать и о чем. Связи Артамонова не доработаны.

— Нет у него больше связей! — в сердцах восклицает Томин. — Копай вглубь те, которые есть!

— Без драки! — вмешивается Кибрит.

Томин переходит на вкрадчивый тон.

— Слушай, Паша, предложу-ка тебе одного старичка. По профессии часовщик. Когда стал прихварывать, устроился завтехотделом в контору по ремонту часов. Три года на пенсии. Очень прелестный старичок!

— Чем?

— Во-первых — А. П. Во-вторых, имеет собачку, родную дочь артамоновской Фанты.

— А, опять ты с Щепкиным!

— Опять. Купи, Паша, недорого отдам!

— Пал Палыч, берегись, — шутя отговаривает Кибрит. — Сплавляет лежалый товар.

— Лежалого не берем.

— Начальник, обижаешь! Нет, серьезно. Он за свои семьдесят пять лет ни разу не привлекался. Но, думаю, и участвовал и состоял. Вперемежку с часовым делом немало крутился в артелях, знакомства могли сохраниться — ого-го! Мне он понравился с первого взгляда.

— Тебе много кто нравился, — припоминает Кибрит. — И обойщик дверей, и шурин, и какой-то еще беглый на даче.

— Саша, допустим даже, что все на свете ему известно. Дальше? «Присаживайтесь, пожалуйста, товарищ Щепкин, — говорю я. — Будьте любезны, просветите. Нам надо бы узнать следующие фактики». Или как?

— Нет. Будьте любезны, товарищ Щепкин! — Томин произносит фразу с категорической, не допускающей возражения интонацией. — Не на цыпочках, а с ходу, прыжком! Не «надо узнать», а «мы знаем»! Чем мы рискуем, в конце концов?! Твоя чеканка, Зинин поворотик и мой старичок. Ну? Идет?

Положив руки на набалдашник антикварной трости, Щепкин, элегантный старый джентльмен, скептически наблюдает за разыгрываемым перед ним спектаклем.

Пал Палыч и Томин тщательно отрепетировали решающий «прыжок». Они очень заняты и пока не обращают на Щепкина ни малейшего внимания.

— Оформи в срочном порядке! — Знаменский передает Томину некий бланк.

— Понял, — серьезно отвечает тот, вынимая из портфеля запечатанную и опломбированную картонную коробку. Он водружает ее перед Знаменским. — Я пару звоночков, не возражаешь?

Пал Палыч делает великодушный разрешающий жест. Томин пристраивается так, чтобы видеть Щепкина в профиль, придвигает телефон и несколько раз набирает внутренний номер.

— Занято и занято! — ворчит он и отстраняет трубку от уха, чтобы были слышны короткие гудки.

Возясь с телефоном, он наблюдает за Щепкиным. Его задача уловить, какова будет реакция на содержимое коробки.

А Пал Палыч целиком поглощен ее распаковыванием. Вооружился ножницами, разрезает веревочки, неспешно снимает печати. Достает из коробки плотный опечатанный пакет. Сосредоточенно вскрывает его и стопкой выкладывает на стол чеканки, изъятые из машины Артамонова.

Процедура с распломбированием и распечатыванием невольно вызвала внимание и некоторую настороженность Щепкина. А поскольку следователь на него не смотрит, будто забыл, то самоконтроль у старика ослаблен, и при виде чеканки он на мгновение меняется в лице. Томин это засекает. И когда Знаменский, убрав со стола всю тару, оборачивается к нему, Томин кладет трубку и подмигивает: сработало!

Пал Палыч усаживается против Щепкина и спрашивает весело и напористо:

— Как вам нравятся эти изделия, Алексей Прокопыч?

— Я к подобным штукам равнодушен, — неторопливо откликается Щепкин.

— Даже если ехать по Киевскому шоссе? И потом свернуть налево? — с расстановкой говорит Знаменский. — Мимо деревни Сосновка?

Чувствуется, что вопросы бьют в цель, но старик крепится.

— Нет, — говорит Щепкин, точно от него и впрямь ждали художественной оценки. — У меня другие эстетические критерии. Я часовщик.

— Но с большим опытом организации всяких артелей и тэ дэ. Не так ли? — наступает Пал Палыч.

То, что Щепкин подчеркнуто пропустил мимо ушей вопрос о дороге мимо Сосновки, лишь подтверждает, что Знаменский и Томин «взяли след».

Упоминание артелей Щепкина не радует.

— Ну и что? — с неприязнью произносит он.

— Констатация характерного факта. Не менее характерно, что вы проигнорировали мой предыдущий вопрос. Это психологическая ошибка, Алексей Прокопыч. Если б вы не поняли его подоплеку, то непременно задали бы встречный вопрос: при чем тут Киевское шоссе и какая-то деревня?

— Что еще за подоплека? — уже напряженно спрашивает Щепкин.

— Хотя бы эта! — весело отвечает Знаменский и постукивает по столу конвертом с надписью «А. П.». По нему не скажешь, что он выложил последний козырь. Напротив, впечатление, будто в запасе имеется еще немало улик против Щепкина.

— Не к лицу нам с вами в кошки-мышки играть, Алексей Прокопыч. Взрослые же люди!

— Считаете, вы меня обложили? — вскипает Щепкин и стукает тростью об пол. — Изобличили? Да чтобы так со мной разговаривать, молодой человек, вам еще носом землю пахать и пахать!.. Минутку, — останавливает он сам себя и щупает пульс. Движение привычное, даже не надо следить по часам, чтобы различить учащенность и перебои. Щепкин долго смотрит в окно, отвлекаясь и постепенно возвращая себе душевное равновесие.

Знаменский и Томин переглядываются, но не нарушают молчания.

Оторвавшись наконец от окна, Щепкин возвращается к прерванной фразе, но тон у него теперь спокойный, даже философски-юмористический. Он как бы выверяет его по внутреннему камертону, если реплика не соответствует «стандарту», Щепкин повторяет ее иначе — поправляет себя.

— Да-а, молодые люди, пахать бы вам и пахать носами… Но — ваше счастье: мне категорически запрещено нервничать. Прописаны положительные эмоции и юмор. Как-никак два инфаркта — это обязывает… Вдруг что-нибудь да и выйдет у двух энергичных молодых людей! — добавляет он спокойно и снисходительно. — Очень вредно тревожиться. Мой доктор сочинил мудрую присказку на аварийный случай: «На кой бес мне этот стресс». — И он повторяет на разные лады: — «На кой бес мне этот стресс?», «Ну на кой бес мне этот стресс!..» — Щепкин гипнотизирует себя, улыбается и констатирует: — Все в порядке. Итак, по-дружески и по-деловому. Я облегчу жизнь вам, вы — мне. Драгоценный остаток моей жизни.

— Давайте не торговаться! — твердо заявляет Томин. — Неподходящее место.

— Храм правосудия? — Щепкин смеется. — Ах, инспектор, вы еще верите в свое дело на земле? Люди всегда будут стараться обойти закон.

— А другие будут за него бороться.

Старик легко соглашается:

— Верно, диалектика жизни. И, смешно, ситуация вынуждает меня вам помочь. Хотя ничего бесспорного против меня нет. Только — подаренный щенок. Пал Палыч, сейчас какое веяние: собачка — смягчающее обстоятельство или отягчающее?

— Смягчающее. По крайней мере, с моей точки зрения.

— Вот с этим человеком я буду разговаривать! Так-то, инспектор!

Друзья разыгрывают классический дуэт на допросе: один жесткий, другой мягкий. Мягкий при этом достигает большего, чем в одиночку.

— Ближе к делу, а? — предлагает Томин.

— Торопиться тоже вредно! — Щепкин прислушивается к произнесенной фразе: не позволил ли себе рассердиться на нетерпеливого инспектора? — Торопиться вредно, но и спорить вредно, — рассуждает он. — Беда… Так вот, Пал Палыч, очень скромно: я хочу вернуться сегодня домой, а в дальнейшем умереть у себя в постели под присмотром любимого доктора. В камере душно, жестко и посторонние люди… За меня: чистосердечное признание, собачка, почтенный возраст, два инфаркта и куча прочих тяжких недугов.

— Приплюсуйте сюда щедрость! — решительно говорит Томин.

— То есть?

— Добровольно отдайте незаконно нажитое!

— Почему он такой мелочный? — спрашивает Щепкин у Пал Палыча.

— Боюсь, он прав.

— Отдать ни за что ни про что? Помилуйте, это грабеж! Нет-нет! Впрочем… На кой бес? На кой бес… А, будь по-вашему, пропади оно пропадом! — Старику трудно остаться равнодушным, и он снова устремляет взгляд в окно. — Здоровье всего дороже…

Знаменский прерывает паузу.

— Где можно получить документы о состоянии вашего здоровья?

Щепкин достает справки — они предусмотрительно приготовлены и сложены в небольшой изящной папочке.

— Вверху телефоны для проверки, — поясняет он.

Томин заглядывает через плечо Пал Палыча в папку. Брови его ползут на лоб.

— Богатейший ассортимент! И все без липы?

— Увы. Честно приобрел на стезях порока и излишеств… Я пожил со смаком, инспектор! — добавляет он, зачеркивая горечь последних слов. — Все имел, всего отведал!

— Доложу прокурору, — говорит Знаменский, кончив проглядывать медицинскую коллекцию Щепкина.

— И объясните: чтобы дать показания, мне нужно дожить до суда. Это и в его интересах.

Пал Палыч убирает в сейф чеканку и папку со справками. Кладет перед собой бланк протокола допроса и берется за авторучку.

— Стол накрыт, признаваться подано! — возглашает Томин.

После допроса Знаменский и Щепкин едут в машине по Киевскому шоссе. Они на заднем сиденье, рядом с шофером — сотрудник УБХСС Орлов.

— Вредна мне эта поездка, — вздыхает Щепкин. — Никитин человек невыдержанный, могу нарваться на оскорбления. А денежки пока у меня. Нужные сведения у меня. Вы, Пал Палыч, должны меня беречь как зеницу ока. Пушинки сдувать!

— Да-да, — усмехается Знаменский. — «На кой бес…»

Машина проезжает мимо загородного ресторана. Памятно Щепкину это нарядное стилизованное здание. Здесь он совращал Артамонова, когда понадобился ему верный человек для шарашки…

…Они сидели тогда вдвоем за столиком — Артамонов лицом к залу, где кроме русской речи слышался и говор интуристов, а в дальнем конце играл оркестр.

Отвлекаясь от разговора со Щепкиным, он осматривал пары, направлявшиеся танцевать, убранство и освещение зала — все ему было тут в диковинку, вплоть до сервировки и заказанных блюд. Хозяином за ужином был, естественно, Щепкин.

Он только что кончил что-то рассказывать, и с лица Артамонова еще не сошло изумленное выражение.

— Алексей Прокопыч, я не пойму, это, ну… нелегально, что ли?

— Помилуй, Толя, как можно! Все официально оформлено, средства перечисляются через банк. Гениальная комбинация! Деньги из ничего!

— Да-а… сила… — в голосе Артамонова некоторая неловкость, но вместе с тем и восхищение чужой ловкостью.

— Сила, сила, — оживленно подтвердил Щепкин. — Я, как видишь, и на пенсии не скучаю. Твое здоровье!

Они пили легкое столовое вино и закусывали — Щепкин слегка, Артамонов со здоровым молодым аппетитом.

Официантка принесла горячую закуску.

— Это что?

— Грибочки в сметане, Толя.

— Надо же, игрушечные кастрюлечки!.. — умилился Артамонов.

— Ну давай рассказывай, как живешь.

— Нормально… У меня все хорошо, Алексей Прокопыч.

— Рад слышать. Вкусно?

— Ага.

— Ну, а как время проводишь?

— Да обыкновенно: встал, поел, завез парня в ясли — сам на работу. С работы забрал из яслей, дома — ужин, телевизор. Иногда к теще в гости, иногда к Галкиной сестре. Пока погода стояла, каждое воскресенье возил своих то в парк, то за город… Зимой, конечно, не поездишь — днище сгниет. Ну что еще?.. В общем ничего, живем. — Начав бодро, Артамонов под конец как-то сник.

— Заскучал, — проницательно определил Щепкин.

Он проследил за взглядом, которым Артамонов проводил кого-то в зале.

— Хороша цыпочка?

— Ага… — смутился Артамонов. — Хотя мою Галку если так одеть да подмазать, она тоже…

— Красивей! — подхватил Щепкин. — Галина прекрасная женщина! Только совсем в другом роде: немного монашка, а?

— Немного есть, — добродушно согласился Артамонов.

— А эта — для греха и радости… Ну да ладно, предлагаю тост… Так вот: за тебя, замечательного парня…

— Ну уж… — застеснялся Артамонов.

— Именно замечательного! Начинал собирать машину — кто-нибудь верил?

Артамонов помотал головой.

— То-то! А ты, можно сказать, из металлолома — игрушку! За твое мастерство, за смекалку, за упорство! За прошлые победы и за будущие!

Щепкин не глядя приподнял руку, и возле столика снова возникла официантка.

— Подавать горячее?

— Да, пожалуйста.

Та собирала на поднос освободившуюся посуду, профессионально улыбаясь Артамонову. Он простодушно, по-домашнему начал ей помогать.

— Не суетись, не на кухне, — остановил Щепкин. — Верно, Танечка?

— Верно, гость должен отдыхать.

И Артамонов почувствовал себя захмелевшим неотесанным дурнем.

— Скажу тебе, Толя, одну вещь, только не обижайся.

— Да что вы!

— Ты знаешь мое отношение…

— Знаю, Алексей Прокопыч, — заверил Артамонов. — Вы мне с гаражом помогли и вообще всегда…

— Так вот. Серо существуешь, не взыщи за правду. Ты жизни не нюхал, какая она может быть! Помирать станешь, что вспомнишь? Учился, женился, работал? А время-то идет, Толя. В жизни должен быть блеск, удовольствия, острые ощущения!

Артамонов был несколько растревожен искушающими речами собеседника. От вина, музыки, пестроты впечатлений слегка кружилась голова. Но все это проходило еще краем сознания, задевая не слишком глубоко. Щепкин чувствовал, что пока достиг немногого.

— Ты себя, милый мой, не ценишь. Молодой, талантливый, красивый!

— Ну уж…

— Нет, просто диву даюсь! На корню сохнешь от скромности! Если сам не понимаешь, то послушай мнение опытного человека, со стороны видней. Ты сильный, обаятельный, рукам цены нет, трезвая голова на плечах. Да такой парень должен все иметь! А ты прозябаешь. — Старик льстил напропалую и наблюдал за Артамоновым, который хоть и краснел от комплиментов, но не забывал опустошать тарелку. Крепче надо было брать этого телка, круче. Щепкин изменил тон, фразы били резко:

— Не нашел ты себя в жизни, Артамонов, не нашел! Положа руку на сердце, справедливо?

Артамонов перестал жевать, задумался.

— Может, и справедливо…

— Ничего не ищешь, плывешь по течению. Наливай, чокнемся за то, чтобы жизнь твоя молодая в корне переменилась.

— Чокнуться можно.

— Думаешь, пустые нотации читаю? Нет, Толя, совершенно конкретно. В организации, про которую рассказывал, есть вакансия. Предлагаю тебе. По совместительству. Финансовая сторона дела и отчетность. Нужен абсолютно порядочный, верный человек.

— Почему я?.. Никогда ничем таким… — в смятении бормотал Артамонов.

— Позволь, каким «таким»?

— Галкиной сестры муж… он в молодости валютой баловался, ну и угодил, куда положено. Он, знаете, как зарекся? Хоть озолоти, говорит…

— Но он же имел, Толя! Он успел взять от жизни! А главное, случай другой. Неужели я бы стал заниматься чем опасным? Просто мозги зудят, закисать не дают. Тем и держусь. Нельзя закисать, Толя! Я тебе предлагаю перспективу.

— Алексей Прокопыч, не по мне это…

— Что, моральные соображения? Тогда ты совершенно не понял! — Щепкин разыграл обиду.

— Да нет, Алексей Прокопыч… — смущенно лепетал Артамонов. — Я вообще, я не о вас… но как-то странно…

— Я надеялся, что тебе все ясно: вреда никому! А польза — и людям и себе большая. Через полгода «Волгу» купишь.

Артамонов даже отшатнулся. Иной хмель, крепче алкогольного, ударил в голову. В тот момент казалось, что «Волга» — предел мечтаний для смертного.

— Полгода?.. — повторил он непослушным языком. Глаза его затуманились, и Щепкин — коварный змий — дал Артамонову насладиться радужными видениями.

Официантка убрала остатки ужина и принесла десерт.

Артамонов в два глотка осушил чашечку кофе, вылил в бокал остатки вина, потом набросился на минеральную воду. Он горел, как в лихорадке. Согласиться? Отказаться?

— Ты подумай, — безмятежно разрешил Щепкин. — Никто не торопит. — Он уже понял, что парень станет послушным исполнителем его воли. Так оно все и вышло…

Ресторан остался далеко позади. Машина сворачивает на грунтовую дорогу. Сосновая роща, за рощей — поле.

Щепкин опускает стекло со своей стороны и вдыхает деревенские ароматы. Впереди виден дубовый лес.

— Первый поворот направо, — говорит Щепкин и прикрывает глаза.

Машина тормозит у правления колхоза.

— Вот оно, наше гнездышко, — вздыхает Щепкин. — Как жалко разорять…

— Не расстраивайтесь, Алексей Прокопыч, — усмехается Знаменский.

— Ни-ни-ни! — спохватывается тот.

И все, кроме шофера, уходят внутрь.

Шофер распахивает дверцы, проверяет ногой шины после ухабистой дороги и усаживается на лавочке с неизменной книжкой.

Во время очной ставки с Щепкиным председатель испытывает сложные чувства: он знает, что виноват, не пытается оправдываться, но вместе с чувством стыда испытывает и облегчение, освобождение от гнетущей тревоги.

— Вопрос к обоим: знаете ли вы друг друга? Если да, не было ли между вами вражды? Пожалуйста, товарищ Щепкин.

— Это председатель колхоза «Коммунар» Иван Тихоныч Никитин, — безмятежно сообщает Щепкин. — По-моему, отношения были дружеские. Человек он симпатичный и неглупый.

— Товарищ Никитин?

— Что?

— Знакомство? Отношения?

— Понятно, знаком. А любить не за что.

— При каких обстоятельствах вы познакомились?

Никитин открыл было рот, а слова с языка не идут.

— Пускай он… Соврет — поправлю.

Знаменский оборачивается к Щепкину:

— Прошу.

— Впервые мы встретились осенью восьмидесятого года. Я предложил создать в колхозе подсобное производство. Для дополнительного финансирования хозяйства. Вскоре был заключен договор по стандартной форме: рекомендованный мной бригадир взялся организовать мастерскую по изготовлению художественной чеканки. Разумеется, с использованием труда колхозников в свободное время.

— Так? — спрашивает Пал Палыч Никитина.

— Фиктивную мастерскую!

— Что именно было фиктивным?

— Да все. Все! Кроме договора. — Никитин отвечает Знаменскому, но смотрит на Щепкина. Смотрит с открытой злостью.

А Знаменский наблюдает за ним. Со старым авантюристом все ясно, и то, о чем он повествует, уже известно из допроса куда более подробно. Никитин же новый человек, которого еще предстоит понять и оценить.

— Ну конечно! Все фиктивное, кроме договора! — улыбается Никитину Щепкин.

— В двух словах поясните.

— Даже с определенным удовольствием. Когда придумаешь что-то нестандартное, невольно гордишься. — Щепкин теперь обращается к ведущему протокол Орлову: долго смотреть в глаза Никитина — все же нагрузка для нервов. — Как-то утром меня осенило: создать совершенно мифическую мастерскую. Чтобы ни-че-го не выпускала. Одна вывеска. Готовые изделия в торговле взяли, по той же цене сдали, только ярлычки переклеили: «Изготовлено цехом народных промыслов». И ни «левака», ни пересортицы. Так сказать, в белых перчатках. Пятнадцать процентов оборота шли в колхозную кассу.

— За счет чего создавались преступные доходы?

— Для художественных промыслов мы получали разное дефицитное сырье. На него всегда были покупатели, которые не боялись переплатить.

— Количество рабочих? — осведомляется Орлов.

— В такие подробности я не вникал. — Щепкин делает жест в сторону председателя, переадресовывая вопрос к нему.

— На данный момент — сто пятьдесят человек, — отрывисто говорит тот. — Две трети — «мертвые души». За них получали они… организаторы. Остальные — мои мужики, которые ничего не делают. Зарплата по двести в месяц. И две старухи. Клеют этикетки.

— Я имел лишь скромную ренту, — невинно уточняет Щепкин. — За идею и мелкие консультации.

— Ты!.. — гневно выдыхает Никитин. — А к моим рукам копейки проклятой не прилипло!.. Зайдите в избу, увидите, — обращается он к Знаменскому.

— Размеры «скромной ренты» вам известны?

— Нет. Сколько себе, сколько кому — не знаю. — Никитин сверлит злым взглядом затылок Щепкина, любующегося игрой солнца в листве. — Я им надавал доверенностей, гнилая башка!

— И чистых бланков с подписью! — доносится смешок от окна.

— И бланков… — сникает председатель. — Затянули в такое… в такую… — он не находит приличного слова.

— Товарищ следователь, маленький вопрос? По существу, — подает голос Щепкин.

— Да?

— Иван Тихоныч, вас разве принуждали? Может быть, били? Или подвешивали за ноги? Я предложил — вы согласились. Прошу, чтобы это было в протоколе.

— В протоколе все будет, — заверяет Орлов.

— Согласился, — с болью произносит Никитин. — Почему? Со всех сторон — за горло! Сельхозтехника — взошло из-под нее, не взошло — гони наличные! Сельхозхимия посыпала от вредителей, заместо поля в пруд снесло — все равно плати! — Он накаляется. — И тут приехали в самый пиковый момент! Щепкин и еще один из района. Знали когда, спасатели!

— Фамилия человека из района? — уточняет Орлов.

— Лучков. Уже сидит за взятки. От тебя, говорит, требуется только вывеска и подпись… Начиналось-то с малого, с тридцати человек. Думал дыры залатать, закрепить людей твердой зарплатой, чтоб не разбегались. А эта чертова мастерская пошла пухнуть, не удержишь!

— Одновременно рос доход колхоза, не правда ли? — считает нужным отметить Щепкин.

— Одновременно рос. Поставили новый коровник, электродойку… Эх! — сам себя обрывает председатель. — Разве я один? У соседей похуже творили!

— Похуже — это как? — интересуется Пал Палыч.

— Пожалуйста, не секрет. Горели на мясопоставке. Стакнулись с магазином, купили партию по продажной цене. С места не сходя, оформляют, что сдали в торговлю по заготовительной. Обратно то же мясо покупают, обратно сдают. А оно из подсобки не тронулось. Так четыре раза по кругу — и выполнили поставки. Без единого живого килограмма! Когда это дело обмывали, говорят, тост был. За новую породу скота — «чичиковскую»…

Щепкин слушает с довольной улыбкой: плутуют люди, обходят закон — приятно.

— Фиктивное мясо — это безобразие! — заявляет он. — Иван Тихоныч глубоко прав, его мастерская все-таки…

— Нет! — отрекается Никитин от защиты. — Чужой виной не оправдаешься!

Знаменский прохаживается по комнате, останавливается около Орлова.

— Ну что?

— Суть ясна, Пал Палыч.

— Тогда следующий вопрос. Артамонов вам известен, товарищ Никитин?

— Понятно, известен.

— Чем он здесь занимался?

— Вел филькину отчетность. Выдавал жалованье мужикам. В общем, и бухгалтер и кассир.

— Когда он был здесь последний раз?

— В тот самый день…

— С какой целью?

— Как обычно: снял в банке деньги с нашего счета, часть завез моим работничкам. Остальное поехало дальше.

— Расшифруйте, пожалуйста, «остальное».

— Оформлено было якобы оплата сырья, транспорта. Ну и то, что причиталось на «мертвых душ».

— Вы лично видели тогда Артамонова, разговаривали?

Теперь и Никитин пристально смотрит в окно.

— Да, разговаривали… — в тоне его проскальзывает покаянная нотка. — Вон там встретились, возле старой баньки…

…Артамонов с неизменным чемоданчиком подошел к покосившейся баньке, около которой штабелем были составлены ящики с надписью «Не бросать!». В глубине за длинным столом под ярким торшером сидела старуха в очках. Хотя на дворе был ясный день, без искусственного освещения здесь было темновато.

По левую и правую руку от старухи размещались ящики с чеканкой. На столе — орудия производства: клей, коробка с этикетками, тряпки, скребки на деревянных ручках.

Скребком она сдирала прежние торговые ярлыки — раздавалось неприятное взвизгивание металла о металл, — затем отработанным движением наклеивала на то же место другие, из коробки, и перекладывала в левый ящик готовую продукцию «народного промысла».

— Здорово, бабуся! Как производительность труда?

— Дурацкое дело нехитрое, — проворчала бабка.

— А что на сегодняшний день имеется?

Старуха повернула к себе лицевую сторону пластины.

— Кажись, елка… не, кажись, девка с коромыслом… Будешь брать?

— Для коллекции.

Артамонов вынул из левого ящика «девку с коромыслом», отлепил еще не присохший ярлычок и нашлепнул на очередную очищенную бабкой чеканку. Ему забавно было поучаствовать в «производственном процессе».

Стоя в проеме двери, наблюдал за ним Никитин. Заметив его, Артамонов смутился, стер тряпкой клей с пальцев.

— Добрый день, Иван Тихоныч.

— Здравствуй. До шоссе подбросишь?

— С удовольствием.

Подобрав газету, он завернул чеканку, перевязал крест-накрест грубой веревкой. Председатель был не в духе, и Артамонов, стараясь держаться непринужденно, сказал:

— Дела идут, контора клеит? — Никитин не отозвался. — До свидания, бабуся!

Оба шли по улице. Щеголеватый Артамонов и председатель в потрепанном черном пиджаке с двумя орденами Красной Звезды.

— Неважное настроение? — спросил Артамонов.

— А чему прикажешь радоваться? — неохотно отозвался председатель.

— Природа, погода. Коровы мычат. Как в детстве.

— Мычат, потому что доить давно пора, — охладил его председатель.

— Все равно, Иван Тихоныч, у вас тут рай! В городе меня тоже настроение заедает, хоть вой. А тут как-то даже забываюсь…

— Вон там тоже рай, — едко бросил Никитин, указывая на троих мужчин, расположившихся в палисаднике за выпивкой. — Празднуют твою получку!

Завидя Артамонова, от троицы отделился дородный мужик лет пятидесяти и, пошатываясь, пошел навстречу с блаженной улыбкой:

— Благодетелям… почтение! — Он поклонился в пояс.

— Шел бы ты, Тимофей! — морщась, посоветовал председатель.

— Нет, желаю… — Мужик снова отвесил поклон, теперь уже персонально Артамонову. — Манна ты наша небесная! Кормилец и поилец!.. Ручку пожалуй…

Артамонов поспешно убрал руку за спину.

— Брезгуешь?.. — Мужик впал в скорую пьяную обиду. — Не уважаешь? А я, может, член партии!.. Я бригадир, если хочешь!.. А ты кто?

— Тимофей! — гаркнул председатель.

Тимофей длинно сплюнул и вернулся к собутыльникам.

— Лучший полевод был! — сказал председатель. — А теперь — вот. На работу уже шиш — не дозовешься!

Артамонов сорвал лопух и стер плевок, который угодил на чемодан как раз под ручкой. Лопух пыльный, по коже и блестящим замкам размазалась грязь. Артамонов вынул платок и под горький, отрывистый говор председателя машинально тер и тер чемодан.

Потом они двинулись дальше. Выходка пьяного так покоробила Никитина, что он помолчал-помолчал и снова не выдержал:

— Рай! Простор!.. Деревня — это тебе не цветочки-грибочки. Это люди. Скот. Поля. Хлеб насущный! Ты полями ехал — много работают? От дурных денег все пошло вразнос!

— Ну что вы, Иван Тихоныч… а клуб почти построили…

— Что клуб, что клуб?! Вчера агроном уехал. Разлагайтесь, говорит, без меня к чертовой бабушке! Этой весной пять изб заколотили. Пропадает деревня!

Они остановились у «Волги», Артамонов бросил внутрь чемодан и сверток из баньки.

— Что ж теперь делать? — растерянно произнес он. — Закрыть лавочку?

— Теперь закроешь! Я попробовал, а мне говорят — во! — Никитин сложил из пальцев решетку. — Твои хозяева. Удивляешься?

Послышался женский крик:

— Тихоныч! Тихоныч!

— Здесь я! — гаркнул Никитин.

Подбежала запыхавшаяся женщина:

— Опять электричества нет, дойка стала!

— А движок на что?

Женщина в отчаянии подняла сжатые кулаки.

— Василий-механик пьяный! Запорол движок!

— А-ах он… — председатель сглотнул яростное ругательство. — Бей в набат! Всех баб на ферму — бегом! Доить вручную!

Женщина опрометью бросилась обратно.

Разноголосо, надрывно мычали коровы, и председатель слушал с искаженным лицом.

— Иван Тихоныч, я попробую движок?.. — предложил Артамонов. — Может, помогу?

Никитин смерил его презрительным взглядом: ты? городской пижон и белоручка? составитель фальшивых бумажек? ты мне починишь движок?!

— Спасибо уж, помогли: и клуб и коровник по последнему слову… А вот сейчас перегорит молоко — и пропало стадо, хоть под нож пускай!

Откуда ему знать, что никакой движок не проблема для мастеровитого Артамонова! А тот, пристыженный, растерянный, не решился настаивать.

Заученными, но странными движениями председатель вытряхнул из пачки папиросу и закусил зубами мундштук. И впервые по-настоящему видны его руки — мертвые кисти в черных перчатках. Протезы.

— Знал бы заранее, — сказал Никитин, прикуривая и близко глядя в глаза Артамонова, — на версту бы не подпустил! Поставил бы на горке пулемет против всей вашей породы — и до последнего патрона! До последнего!.. Жив только верой и надеждой: авось всякую погань — с корнем! А коли нет, то сел бы в твой красивый автомобильчик, закрыл глаза и не стал сворачивать. Мочи нет, понимаешь?! Все сворачивать… везде сворачивать…

Донесся звук набата — резкие тревожные удары по металлическому диску, подвешенному на столбе. Опустошенный своей вспышкой, председатель сделал «кругом» и, сутулясь, пошел назад.

Артамонов долго смотрел вслед. Потом оглянулся и увидел окружающее иначе, чем прежде. Неблагополучием веяло вокруг. Слепо таращилась из-за поваленного забора нежилая изба. А поодаль еще одна была забита свежими досками…

Артамонов приблизился к покинутому жилищу и испытующе, словно стараясь что-то до конца понять, заглянул через забор в пустой двор…

Наваждение рассеял автомобильный гудок. Грузовик с полным кузовом новых ящиков для старухи в баньке давал понять, что легковушка мешает проехать.

Артамонов возвратился к «Волге» и подал назад, освобождая путь грузовику.

А затем рванул с места и покатил, покатил, не разбирая дороги…

У невысокого забора, ограждающего территорию детского сада, стоят по одну сторону Игорек Артамонов, по другую — Снежкова. Перегнувшись через штакетник, она умиленно гладит ребенка по голове.

— Золотко ты мое! Узнал тетю Тасю, миленький! А у меня конфетки есть, твои любимые! — Снежкова протягивает мальчику пакетик. — Большой-то какой стал… Вкусно, да? Надо же — узнал! Я думала, забыл уже… А папу ты помнишь!?

— Папа уехал.

— А помнишь, как ко мне ездили? Ягодки в палисаднике собирал, помнишь? Я, бывало, жду, пирогов напеку и с луком, и с капустой. Папа с луком любил… А у соседки курочки, помнишь? Цып-цып-цып… Беленькие… Игорек, а мама замуж не вышла?

— Не знаю, — затрудняется мальчик.

— Ну… новый папа к вам не ходит?

— Не-ет.

— Это хорошо. Неродной — он и есть неродной… А ты рад, что я пришла?

— Ага.

— Я к тебе еще приду. Чего тебе принести, Игоречек?

— Машинку принеси.

— А и правда! Ты все, бывало, в машинки играл… Как тебе приехать, я половики скатывала, чтобы не цеплялись под колесами…

Заворковавшись, Снежкова замечает Артамонову, только когда та приближается уже вплотную и кладет сыну руку на плечо.

— Мамочка, это тетя Тася!

— Я поняла, — ровным тоном отзывается Артамонова. — Конфеты отдай тете обратно. — Мальчик нехотя повинуется. — И иди побегай.

Тот, оглядываясь, отходит. Снежкова потерянно смотрит вслед, сжимая пакет с конфетами.

— Мой сын не нуждается в ваших подачках. И не смейте больше здесь появляться, — голос Артамоновой напряжен, но спокоен.

— Съем я его, что ли… — сдавленно бормочет Снежкова.

— Хватит того горя, которое вы причинили нашей семье. При всей неловкости и виноватости, какие неизбежно испытывает любовница при столкновении с законной женой, Снежкова не может смолчать.

— Не я, так другая была бы… При счастливой жизни от жены не бегут…

— А в той своей, вольной жизни… — помолчав, говорит Артамонова, — где была «Волга», вы и все остальное… там Толя был счастлив?

Прямота и серьезность вопроса заставляют Снежкову, может быть, впервые трезво взглянуть на прошлое и ответить искренне.

— Наверное, нет… — поникая, отвечает она. — Все за чем-то он гнался… хотел чего-то… а радости не получалось… Какое уж счастье… — кончает Снежкова на полушепоте и кидает в сумку злосчастные конфеты. — Пойду я…

Она идет вдоль ограды и вдруг слышит:

— Теть Тась!

— Игоречек, к маме беги, — трясет Снежкова головой. — К маме. Ты маму любишь?

— Люблю.

— Вот так ей и скажи, — моргает Снежкова мокрыми ресницами. — Как скажешь?

— Мамочка, я тебя люблю.

— Правильно, Игоречек… Беги.