Следствие ведут знатоки

― Дело № 18 ― ПОЛУДЕННЫЙ ВОР

Массивные замысловатые часы — бронзовое литье прошлого века — показывают двенадцать. В окна бьет солнце и освещает дорогую мебель в стиле «ретро», ковры, сияющую хрустальную горку. Вещей слишком много, и чувствуется, что хозяева их нежно лелеют. И тем более режет глаза беспорядок: распахнутые дверцы шкафов, выброшенная на пол одежда. На столе раскрыт небольшой чемоданчик, возле которого облигации трехпроцентного займа, женские украшения, золотой портсигар.

В комнате чужой человек — вор. Спортивного вида, располагающей наружности, лет тридцати с небольшим. Он сноровисто роется в белье; руки в кожаных перчатках быстро перебирают простыни и скатерти, нащупывают тугую пачку денег, метко кидают ее в чемодан. Вдруг вор замирает: в прихожей хлопнула дверь.

Плотный самоуверенный мужчина с портфелем и в плаще торопливо входит в комнату и останавливается, будто споткнувшись.

— Эт-то что?.. — начинает он грозно. И осекается…

— Обыск! — отрезает вор, стоя к хозяину почти спиной. — Изымаем ценности, гражданин Шарипов. Коля! — окликает он воображаемого помощника. — Стань на выходе, завмаг прибыл!

У Шарипова обвисают щеки.

— Сейчас подпишите протокол и поедете с нами, — цедит вор, выдвигая последний ящик. — Допрыгались до тюрьмы… Деньги и документы на стол!

Онемевший Шарипов выкладывает бумажник и документы.

— Теперь соберите белье! — командует вор. — Рубашки, трусы, носки. Живо-живо, я на работе! — прикрикивает вор.

Шарипов неверными шагами направляется в смежную комнату.

Вор молниеносно укладывает добычу и, сделав шутовской прощальный жест в сторону невидимого Шарипова, выскальзывает из квартиры.

На пороге появляется хозяин, молитвенно прижимая к груди несколько пар носков.

— Умоляю, дозвольте позвонить жене! — произносит он, не сразу замечая, что обращается к пустой комнате.

Постепенно ситуация начинает для него проясняться. Он прислушивается, бросается в коридор, возвращается.

— Обокрали! Всего-навсего обокрали!.. — В блаженном облегчении завмаг всхлипывает и утирается носками…

А вор уже далеко. Он сходит по трапу самолета… Предъявляет в гостинице паспорт на имя Шарипова… С лоджии первого этажа жилого дома спускает чемодан в густо растущие внизу кусты… В поезде сбывает попутчице золотую цепочку и кольцо…

Сменяются виды транспорта, пейзажи и города, а он, уверенный и неуловимый, не привлекает ничьего подозрительного внимания, пока в перронной толчее, садясь в экспресс, отправляющийся в Москву, не попадается на глаза женщине, которая хмуро и пристально смотрит ему вслед. А затем горячо рассказывает что-то человеку в милицейской форме.

И в то время, как вор любуется из такси московскими пейзажами, на стол перед Томиным ложится его фотография с объявлением о всесоюзном розыске.

— Кто таков? — спрашивает Знаменский.

— Глеб Царапов… Удачливый вор-гастролер, чтоб его ободрало! Прибыл в столицу. И почему-то считается, что я могу выудить его среди десяти миллионов!..

— Помчались, Саша! — торопит Знаменский. — Доцент небось волнуется…

Доцент действительно волнуется, разговаривая с ними во дворе многокорпусного дома.

— Все поняли, помните? — проверяет его Томин.

— Да помню-помню: здороваюсь, показываю сберкнижку. И тут подъезжает ваша машина.

— Главное, не нервничать, — советует Знаменский. — Средь бела дня и под нашим присмотром вам ничего не грозит.

— Просто я легко одет и как-то зябко… — доцент смотрит на часы.

— Пора, занимайте свой пост, — решает Томин.

Доцент уходит к одному из подъездов и там останавливается, стараясь принять непринужденную позу…

Издали во двор въезжает «Волга» с четырьмя пассажирами. Из машины выходит коренастый блондин в кожаном пиджаке и машет рукой, подзывая доцента.

Тот чуть медлит, украдкой косится на Знаменского и Томина и видит, что они поглощены безмятежным занятием: поставив на скамью хозяйственную сумку, перекладывают в нее свертки и бутылки из авоськи.

Доцент неуверенно двигается к блондину и на полдороге, не утерпев, снова оглядывается на своих заступников. В тот же миг «Волга» дает задний ход, стремительно выезжая со двора. Блондин с невнятными воплями припускает следом.

Тем временем из-за угла соседнего корпуса вылетает милицейский УАЗ, стараясь отрезать «Волге» путь к отступлению. Но перед ним мчится, закрывая проезд на улицу, блондин в кожаном пиджаке.

— И дернуло же вас оглянуться! — говорит с досадой Томин.

— Но вы оба стояли спиной… — бормочет доцент. — И абсолютно не обращали внимания… по-моему.

— По-вашему.

Кожаный пиджак, разумеется, задержан, и теперь они с доцентом находятся у Пал Палыча. Здесь же присутствует Томин.

Задержанный Агафонов пока еще не сообразил, в чем признаваться, а что отрицать, и потому отпирается от всего чохом. Врет он на самых искренних интонациях, без наигрыша, почти задушевно.

— Я же все рассказал! Вы же записали!

— А теперь мы спросим у товарища Пекуровского, — усмехается Знаменский. — Вы встречали человека, с которым находитесь на очной ставке?

— Да. Позавчера у комиссионного магазина «Автомобили» он предложил мне «Волгу». — За крепкими стенами Петровки доцент чувствует себя в безопасности и держится с достоинством.

— Да нет у меня никакой «Волги», хоть кого спросите!

— Ладно-ладно, Агафонов. По цене? — спрашивает Знаменский у Пекуровского.

— На тысячу рублей ниже государственной.

— Как он это мотивировал?

— Дескать, подает на развод. Но раньше, говорит, надо ликвидировать машину, чтоб жена не претендовала на долю.

— И жены у меня нет!

— Неужели я не понимаю, что ни «Волги», ни жены? — отмахивается Знаменский. — Продолжайте, товарищ Пекуровский.

— Ну… я в принципе согласился. И он мне отдал как бы в залог техпаспорт, а я дал задаток. Условились, что сегодня он за мной заедет с приятелями. А я захвачу зятя и поедем оформлять в какой-нибудь загородный пункт.

— Почему же не в городе?

— Да здесь деньги ему выдали бы через три дня, и жена могла, дескать, дознаться и поднять скандал. А там я плачу в кассу, и он сразу получает. Потому что там нет условий для хранения денег…

— И вы всему поверили? — подает голос Томин.

— Очень правдивым показался парень…

Знаменский взглядывает на Агафонова.

— Да, пожалуй. Но потом все-таки обратились в милицию?

— По счастью, жена засомневалась… в смысле — моя.

— Ясно. Ну? — обращается Знаменский к Агафонову.

— Товарищ что-то путает.

— Будет вам, Агафонов. Мы же видели вас в «Волге». Горзнак у нее тот же, что в техпаспорте, за который Пекуровский заплатил вам. — Знаменский показывает техпаспорт. — Владельцем здесь значится И.П. Агафонов. А номер машины, между прочим, фиктивный. Стало быть, «Волга» краденая.

Агафонов встревоженно вскидывается:

— Честно?

— Честно.

— Да чтоб я связался с таким делом! Да я лучше пойду в воду кинусь!

— Наверно, хорошо плаваете, — замечает Томин.

— Что? — не сразу понимает Агафонов. — А-а… — В настроении парня наступает перелом. — Правильно все товарищ Куровский рассказывает. Подтверждаю.

— Пе-куровский, — поправляет доцент.

— Давайте по порядку, — говорит Пал Палыч. — Что за машина?

— Якобы знаменитого артиста. Самому неловко продавать, в лицо узнают. И по знакомству сделали, как будто моя. — Теперь Агафонов разговаривает более однотонно и деловито. Говоря правду, он меньше заботится, чтобы поверили.

— Сказка для школьников.

— А что мне, начальник, я сбоку припека. Взяли заместо вывески — рожа, говорят, подходящая. И всей моей выгоды — что вот пиджак выдали. Ношеный, правда, но у меня и такого нет. Один ватник.

— Оттуда, что ли? — осведомляется Томин.

— Да, от хозяина. Второй месяц как вышел, а тут эти ребята…

— Кто они? — спрашивает Знаменский.

— А леший их разберет… Если подумать, — помолчавши, говорит Агафонов, — то ничего мне не известно.

— Ну-ну, Агафонов! — сердится Томин.

— Да вам ведь что нужно: фамилия, местожительство, где работают. А они мне анкету не показывали. Звали меня Ванечка, я их — Леша да Юра. И все.

— Где познакомились?

— Свела нелегкая у пивной бочки.

Пал Палыч и Томин переглядываются: только что разлетелись допросить, только задержанный перестал запираться — и осечка!

— Приметы? — хмурится Знаменский.

— Люди как люди. Один повыше, другой пониже. Который повыше — это Юра, у него темные очки. А Леша — тот лицом старше и лысоватый. За рулем третий сидел. Боря… — Агафонов приостанавливается. — Я описывать не умею… Ну, выпить не дураки. Одеты — дай бог каждому. А больше ничего приметного.

В вагоне метро все места заняты. У тех дверей, что обращены к стене тоннеля, Раиса Глазунова стоя читает журнал. Безукоризненно одетая и причесанная, с выражением независимости на лице, она являет собой образчик очаровательной деловой женщины. Неподалеку вор — Глеб Царапов, придерживаясь за поручни, рассматривает ее одобрительно, но в общем-то от нечего делать.

На очередной остановке поезд заполняют пассажиры, возникает давка, и Царапова притискивают к Раисе. Она пытается откинуться назад, вор близко видит ее глаза и нахмуренные в легкой досаде брови. Из желания порисоваться или поддавшись галантному побуждению, он опирается ладонями в дверь, отжимает толпу назад и сдерживает ее напор, освобождая вокруг женщины некоторое пространство.

— Читайте.

— Благодарю, — насмешливо произносит она и, стоя в кольце его рук, читает до следующей остановки. Там платформа оказывается расположенной со стороны Раисы и она выходит, оставив вора несколько разочарованным: он привык к вниманию. Но прежде чем скрыться, Раиса оглядывается, а сквозь стекло закрывшихся дверей он прощально и иронически приподымает руку.

Пригородный поселок. Глухой забор и крепкие ворота, в которых прорезана калитка. Раиса Глазунова нажимает кнопку звонка и нетерпеливо притопывает ногой. Наконец калитка отворяется, взору Раисы предстает давно небритый мужчина неопределенного возраста.

— Здравствуйте, Борис Анатольевич… Кажется, вы меня не узнаете, — снисходительно улыбается Раиса, замечая, что тот изрядно «под банкой». — Красный «жигуль», левое крыло и дверца.

— Помню, — говорит хозяин. Привалясь плечом к забору, он не проявляет желания впустить женщину внутрь.

— Не сделали! — догадывается она, мрачнея. — Это уже форменное свинство! Вы же знаете, что в среду я уезжаю!

— Где среда, там и пятница, — тянет хозяин.

— Да поймите, мы едем компанией на трех машинах. Вы попросту срываете мне отпуск!

— Как-нибудь перебьешься. Приболел я.

— То бишь запил. Ох, мужики!

Из-за ее спины с механиком здоровается проезжий, который затормозил против ворот.

— Боря, — спрашивает он, — чего-то у меня внизу звякает, не пойму.

— Тронься, — просит механик.

Тот трогает машину, проезжает метра полтора.

— Жмунькает, — мгновенно ставит диагноз автомеханик. — Крестовина.

— А-а… Вот спасибо тебе! — И автомобилист отъезжает. Этот короткий диалог напоминает Раисе, что ее собеседник — не только обманщик и пьяница, но и искусный мастер.

— Борис Анатольевич, миленький, — говорит она. — Будьте человеком! Если я в среду утром…

— Не-е. На той неделе.

— Тогда я забираю машину!

Соловые глаза мастера открываются пошире. Помедлив, он отступает назад, давая Раисе войти. Она обегает взглядом двор и оборачивается к хозяину с вопросительным и сердитым видом.

— Нету, — сообщает он. — Увели.

— То есть как? — медленно спрашивает она.

— Не знаешь, как уводят?.. Хошь кричи, хошь плачь — «жигуля» нету!

— Я, кажется, не кричу и не плачу, — каменным голосом говорит Раиса. — Но зачем вы морочили голову?

— Да ведь жалко, начинаешь переживать, — лицемерит хозяин. — А это, может, кто из своих. Может, еще пригонят.

— Из каких «своих»?

— Из поселковых ребят, здешних. Тут вот свадьбу играли, трое суток колобродили, может, кто под парами и того…

— Борис Анатольевич, вы заявили в милицию? — пресекает Раиса его скороговорку.

— Не.

— Послушайте, вы, конечно, нетрезвы, но все же в своем уме? Я вам доверила машину — машина пропала. Вы за нее в ответе. И не лопочите мне про свадьбу!

Видно, механик ожидал «ахов» и «охов», его удивляет проявленное женщиной присутствие духа.

— Если без скандала, полюбовно если — буду тебе понемножку выплачивать… сколько смогу. Но чтоб милиция не цеплялась, так и знай! А иначе — и не видел, и не слыхал, и ничего не ведаю, поняла?

— Нет! Не на таковскую напали! — взрывается Раиса.

Квартирная хозяйка, словоохотливая женщина средних лет, вводит Царапова в комнату. Он снимает себе жилье.

— Вот, пожалуйста, эта комната.

Вор осматривается и, перегнувшись через подоконник, выглядывает за окно.

— Вид из окна у меня превосходный! — заверяет хозяйка.

— А балкон справа тоже ваш?

— Нет, балкон в другой квартире и даже в другом подъезде.

— И что там за соседи? Очень шумят?

— Мертвая тишина! Летом они на даче… Тахта у меня, пощупайте, мягкая…

— Это немаловажно, — улыбается вор. — Что ж, пожалуй, поживу. Такие подробности, как прописка, вас не беспокоят?

— Н-ну… — мнется женщина.

— Я бы с удовольствием, но при командировках мы должны прописываться в ведомственной гостинице. А условия там, сами понимаете… Да не беспокойтесь, заплачу вперед, гостей водить не собираюсь, мы с вами поладим.

— Ну… хорошо. В конце концов, приличного человека видно…

Знаменский и Томин получают взбучку от начальства. Начальство новое, чего от него ждать, никто пока не ведает.

— Позорный провал операции! — Полковник не дает воли эмоциям, но заметно, что очень недоволен. — Вы себя обнаружили и упустили шайку буквально из рук!

— Виноваты, товарищ полковник.

— Безусловно. И будет приказ о наложении взысканий.

— Оперативную часть разрабатывал я, — заявляет Томин. — Знаменский присутствовал для оформления следственных действий.

Полковник бросает на него острый взгляд.

— Вы инспектор или адвокат? — И, не дожидаясь ответа, продолжает: — Каким образом сорвалось преследование?

— Не могу понять. Куда-то они очень ловко нырнули. Все ближайшие патрули были оповещены по рации.

— Даю сорок восемь часов на разработку плана мероприятий.

— Ясно, — вместе отвечают Знаменский и Томин.

Полковник делает пометку в настольном календаре.

— Вопрос второй, — адресуется он к Томину. — У вас дело Царапова. Что предпринято?

Томин мог бы сказать, что вопрос несерьезный. Даже нет уверенности, что вор в Москве. А если б уверенность и имелась, все равно ничего толкового предпринять пока невозможно. И практически никакого дела нет, а есть лишь мечтание поймать гастролера. Прежнему начальнику Томин так и отрапортовал бы. Впрочем, тот не задал бы подобного вопроса.

— Пустые руки, товарищ полковник, не с чем вести розыск. Направил запросы по всем местам, где за ним числятся кражи. Рассчитываю на вас в смысле сроков.

— Хорошо. Будет шифровка о немедленном исполнении. — Полковник оборачивается к Пал Палычу. — А вы, раз уж работаете сейчас в одной упряжке, примите к своему производству и дело Царапова.

А Царапов прогуливается по улице, наметанным глазом окидывает фасады и публику. По одежде, машинам, заворачивающим в проезды между домами, по множеству известных ему признаков определяет он степень зажиточности квартала и удобство его для своих целей. Облюбовав два дома, стоящих друг против друга, вор входит в один из них и поднимается на лестничную площадку перед последним этажом. В руке он несет рулончик, закатанный в газету.

Когда занята наблюдательная позиция и противоположный дом оказывается как на ладони, из рулончика появляется подзорная труба и вор принимается за изучение освещенных окон, которые не задернуты занавесками…

Раиса Глазунова явилась к механику с подкреплением: сегодня рядом с ней преданная подруга Татьяна, на первый взгляд бой-баба.

Автомеханик трезвый, злой, но более вежливый, чем накануне. Стараясь не смотреть на Раису с Татьяной, говорит куда-то в пространство:

— Зачем же я, да при вашей подруге, буду признавать такой факт? Такого факта не было.

— То есть вы не брались выправить мне крыло и дверцу? — с перехваченным горлом произносит Раиса.

— Совершенно верно, девушка. Для ремонту есть автосервис. Я же, если кому помогу, то исключительно по дружбе. А вы мне незнакомы.

— Ах, вот как?! — угрожающе надвигается на него Татьяна. — Ну тогда имейте в виду, я где угодно поклянусь, что я лично присутствовала, когда вы брали машину в ремонт!

— Спасибо, предупредили. Буду иметь в виду. Вспоминать буду, с кем в тот день напролет пиво пил. Ребята подтвердят. И кончен наш разговор, девушки. — Он поворачивается и идет к дому.

— Этот подонок думает, что меня можно без хлопот ограбить! — восклицает Раиса.

— Эх, прийти бы с мужиком, который может морду набить! Другой был бы разговор!

— Ты весь миллион моих друзей знаешь. Кто? — Раиса недолго ждет ответа подруги и сама подытоживает. — Людей навалом, а настоящего мужика нет!

Обе не обращают внимания на «Волгу», которая въезжает в ворота. Из нее вываливается Пузановский, грузный, лет пятидесяти мужчина «авторитетной» наружности.

— Здравствуйте, мастер, — говорит Пузановский.

— Здравствуйте… гражданин, — с запинкой откликается механик.

Этим «мастер» и «гражданин» они быстренько условились: я тебя не знаю — ты меня не знаешь.

— Чинить машину? — поворачивается Татьяна к новоприбывшему.

Тот издает нечленораздельное междометие, которое можно понять скорее отрицательно и перехватывает инициативу.

— Что-нибудь случилось? Конфликт? — обращается он к Раисе, стремясь уйти от вопросов Татьяны.

— Совсем маленький, — саркастически отвечает женщина. — Я отдала в ремонт «Жигули», и теперь машины нет!

— Где же она?

— Вчера сказал — угнали. Сегодня говорит, что вообще не брал!

— Черт-те что! Машина здесь? — рявкает Пузановский на механика.

— Нету, — опасливо и виновато отзывается тот.

Пузановский сглатывает ругательство и вновь переключается на женщин.

— Что вы собираетесь делать?

— Заявить в милицию, что же еще!

— Да, конечно… Садитесь, я подброшу. Я и минуты здесь свою машину не оставлю! — Он торопливо открывает перед подругами дверцы. — Прошу вас, прошу…

Прежде чем сесть, Татьяна придвигается к автомеханику:

— Таких, как ты, надо отстреливать в детстве!

На уличных часах без десяти двенадцать. Вор с чемоданчиком идет на дело — собранный, пружинистый, почти праздничный. Впереди — облюбованные им дома-близнецы.

Дверь квартиры задерживает его на одну-две секунды: к пробою замка он приставляет ребром что-то небольшое, плоское, отсвечивающее металлом. Слышится гудение, потом щелчок, и Царапов убирает приспособление в карман. Дверь послушно открывается и затворяется за ним.

В комнате он останавливается, опускает на пол чемодан и медленно-медленно обходит по кругу, ни к чему не прикасаясь, сосредоточенный и самоуглубленный. Не шарит суетливо глазами по стенам, даже не выделяет особо каких-то предметов, но, кажется, словно ему сейчас слышны голоса вещей и каждая сообщает о своем местонахождении.

Круг завершен. Вор стряхивает оцепенение и уверенно открывает одну из секций мебельной стенки…

И вот уже шагает с чемоданом прочь от подъезда, заворачивает за угол — и нет его.

Час спустя у подъезда роится кучка соседей: идут обычные в таких случаях пересуды.

— Четырнадцатую квартиру обворовали!

— Шесть магнитофонов взяли!

— Четыре, — поправляет подросток.

— Ну магнитофоны — не горе, — говорит одна из женщин.

Ветхая старушка подхватывает за женщиной:

— Какое горе, милая! Хоть потише станет, спасу не было. В однех руках шесть магнитофонов!

— Четыре, — упрямо вставляет подросток.

— Много он вам мешал, — заступается за потерпевшего мужчина с хозяйственной сумкой. — Всю жизнь по экспедициям, два месяца здесь, а десять — нету. Одна у человека радость была, музыку послушать!..

Из подъезда выходит Томин, и беседа прерывается.

— Товарищи! — обращается он к собравшимся, — кто-нибудь был вблизи подъезда около двенадцати часов?

— Да я почти безотлучно, — откликается старушка.

— Посмотрите, такой вот мужчина. Проходил он мимо вас в подъезд и обратно?

Старушка взволнованно рассматривает фотографию.

— Это жулик? Никогда не подумаешь!

Через плечо старушки заглядывают любопытные, и вот уже карточка пошла по рукам.

— Всю захватали, а толку чуть, — говорит Томин, бросая фотографию Царапова на стол. — Однако почерк его.

Вернувшись на Петровку, тройка заседает в кабинете Знаменского. Дело Царапова начинает обретать плоть.

— Есть хоть предположения, чем он вскрывает двери? — спрашивает Знаменский у Кибрит.

— Нет, Пал Палыч, совершенно «нестандартный» инструмент.

— Наш Цап-Царапов еще войдет в историю криминалистики! — усмехается Томин. — Очень ловкий прохиндей! И звериный нюх — ведь ни разу не полез в квартиру, которая поставлена на сигнализацию! А сегодня с этими магнитофонами? Даже по шкафам не рылся, пошел и достал. Причем какие магнитофоны — два наушных, роскошный «Шарп», «Грюндик»! Унес, и никто не видал!

— И, по-вашему, он работает без наводчиков? — спрашивает Кибрит.

— При его разъездах установить контакты на местах — маловероятное дело, — возражает Знаменский.

— Но как он в чужом городе определяет, у кого что взять? — продолжает сомневаться Кибрит.

— Не знаем, — разводит руками Томин. — Наверняка мы знаем одно: Царапов всегда орудует в полдень.

— Какая-нибудь суеверная примета, — замечает Кибрит.

— Дай-ка, Паша, справочки с мест. Покопаюсь еще раз… — Томин углубляется в изучение ответов на запросы.

— Между прочим, вы не забыли, что выговоры по автоделу висят? — спрашивает Кибрит.

— Это, Зиночка, незабываемо. Завтра — кровь из носу — начальству нужен план расследования, — вздыхает Пал Палыч.

— Шурик, отвлекись от вора!

— Сейчас, Зинаида. — Томин продолжает возиться с бумагами. — Про план я помню. Сейчас составим грандиозный план, как переворошить всю автомобильную подноготную города и области…

Махнув на него рукой, Кибрит достает технический паспорт на машину и заключение экспертизы, протягивает Пал Палычу.

— Мы думали, только горзнак подделан. Оказалось, весь техпаспорт фальшивый. Но подделка на очень высоком уровне. При разовом изготовлении подобного качества добиться нельзя.

— Налаженное производство фальшивок? Такой размах?.. Эх, как мы с доцентом напортачили! Остались в наследство никчемный Ванечка и красивые следы удравшей задним ходом «Волги».

— А слепки с них сняли?

— Сняли. Изобразили тщательную работу на месте происшествия.

— Послушай, Пал Палыч… — Некая мысль бродит у нее в голове, но еще не оформилась. — Если «Волга» из угнанных, то найти бы хозяина… Я, правда, не знаю, что это даст, но…

Томин захлопывает «воровскую» папку:

— Никаких зацепок. Только через сбыт краденого… Ну-с, к вашим услугам. Каким это манером ты собираешься найти хозяина «Волги»?

— По-моему, любой владелец скажет, что, например, левая задняя резина у него самая стертая, переднюю правую недавно чуть не пропорол об гвоздь и осталась метка и так далее. Я могу составить подробное описание. А вдруг…

— Ты, оказывается, фантазерка, — усмехается Томин. — Но трудолюбие надо поощрять, Паша. Выдай ей слепки.

У тех, кого нашим героям так хотелось бы изловить, тоже заседание. В квартире Пузановского собралась уголовная компания. Кроме самого хозяина и автомеханика Молоткова присутствуют Печкин, Тыква и Самородок. По форме главенствует Пузановский, по сути заправляет Печкин. Он минутами звероват, но без ярко выраженной блатной окраски в речи и повадках. Однако ухмылка выдает натуру хитрую, властную и жестокую.

— Это куда ж тебя повело? А, механик? — мрачно, с расстановкой спрашивает он Молоткова.

— Да, куда? — подхватывает Пузановский и подкрепляет фразу энергичным движением руки, в которой зажата надкушенная сосиска. Пузановский почти всегда жует.

Вскакивает Тыква.

— Уж ты падла!.. Себе кусок рвешь, да? В одиночку? — впадает Тыква в блатную истерику. — А знаешь, что за это бывает? — Трепеща от возбуждения, он выхватывает из кармана нож и поигрывает им.

Хотя Тыква наслаждается пока лишь воображаемой расправой, Молотков следит за ним неотрывно. И когда тот, пугая, делает выпад, в руках у автомеханика оказывается стул.

— Уйди, припадочный!

Пузановский перестает жевать. Ему нужен не мордобой, а воспитательное мероприятие в его, так сказать, коллективе.

— Леша… — просительно окликает он Печкина, которому картина потасовки доставляет некоторое удовольствие.

— Ладно, будя ножиком играть, — решает Печкин. — Хотя я лично Тыкву понимаю.

Пузановский вслед за Печкиным принимает суровый вид.

— Вот, Боря, до чего дошло! — укоряет он механика. — Мы тебе разрешили калымить по ремонту. Но если заказчик от тебя идет в милицию…

— Данилыч! Да постыдись! — возмущается Молотков. — Они разрешили! Да что бы вы без меня! Кто вам номера-то перебивает? Кто выучил машины из-под любой страховки брать? Кто вас вывез, когда задним ходом драпали? А Константина кто предоставил? — Автомеханик указывает на сидящего на отшибе Самородка. — И теперь нож сулите?!

Настроение присутствующих смягчается: заслуги Молоткова несомненны.

— Говори, куда продал машину! — требует Печкин.

— Не продавал я ее. Есть по деталям, по железу незаменимый человек. И месяц назад привозит своего «жигуля», как есть в лепешку. Аж стонет и плачет: сделай. А делать там — сдуреешь! Ну и тут подвернулась эта бабенка с машиной. Марка та же, цвет тот же… Глядел-глядел, плюнул и пустил на замену!

— Спиваешься, механик! — припечатывает Печкин. — Раньше ты из любой лепешки обратно вещь слепил бы! Сядешь через водку.

— Ничего они не докажут! Ну был участковый, покрутился-покрутился, с тем и ушел.

— Он срока не тянул, он смелый! — язвит Тыква.

Самородок в своем углу поднимается и прокашливается.

— Будешь говорить? — спрашивает Пузановский. — Слушаем нашего Самородка.

Самородок, поглощенный своим «призванием», органически безнравствен. Всех присутствующих, за исключением Молоткова, он глубоко презирает.

— Я делаю все, что вам требуется, — жидким тенорком начинает он. — Печати, бланки, права, всякие дерьмовые справки — извольте. Но я работаю на четких условиях: вы субсидируете мои научные исследования…

Тыква насмешливо цокает языком.

— Да, мое изобретение мирового масштаба! — взвизгивает Самородок. — За мою универсальную антиржавчину мне простится все! Я еще буду за вас ходатайства писать насчет амнистии! И я предупреждал: не втягивайте меня в ваши подробности. Меня это отвлекает. Я занятый человек, поймите наконец!.. Но должен заявить, что нахожу недопустимым обращение с Борисом Анатольичем. Это мастер, у него в пальцах больше ума, чем во всех ваших мозгах. Я протестую! — срывается он на фальцет и неожиданно садится.

В наступившей паузе явственно слышна работа челюстей Пузановского.

— Слышь, Пузо, — ворчит Печкин, — хватит жрать одному.

— Разве я жру? — изумляется тот. — Жую по мелочи от нервов. Сейчас будем ужинать, но надо подвести итог.

— Чтоб меж собой никаких тайн, — говорит Печкин.

— Верно, Леша. С кем что случится — немедленно сообщать!

Компания вразброд одобряет резолюцию. Самородок пожимает плечами. Тыква придвигается к Печкину и шепчет:

— Я слыхал, того покупателя… который с юга… вроде водолазы ищут. Пузу сказать?

— Обожрется от нервов — лопнет. Да и нам-то с тобой что? Покупатель тогда просто не пришел… почему-то. Верно?

Тыква мечтательно улыбается, и Печкин отвечает ему мерзкой своей ухмылкой.

В комиссионном магазине радиотоваров Томин идет вдоль прилавка, рассматривая выставленную аппаратуру.

— О-о! — говорит он с непринужденностью толстосума. — Это у вас «Шарп» с индикаторной шкалой? И что, никто не берет?

— Только вчера поступил, — объясняет продавец.

— Если в порядке, возьму. Выпиши. А там никак «Грюндиг» с приемником? Я чувствую, куплю полмагазина! И мы с тобой все это будем красиво и долго заворачивать… — Понижает голос. — Найди мне еще парочку наушных — «Сони», «Акай», а?

Продавец уважительно склоняет голову.

— Вчера были и сразу проданы…

Забрав чеки, Томин направляется в помещение, где производится прием на комиссию.

— Простите, вчера тоже вы работали? — спрашивает он очкастого и надменного приемщика.

— Да, я, — величественно подтверждает он.

На допросе у Знаменского он утрачивает, однако, свою величавость…

Пал Палыч читает вслух написанное:

— «Гражданин, принесший вышеупомянутые магнитофоны, мне незнаком и ни на кого из моих друзей не ссылался». Просто некто с улицы?

— Товарищ следователь, к нам все приходят с улицы! И потом: я смотрю и оцениваю вещь. Человека я не замечаю, только его товар. Я товаровед.

— А своего брата заметите?

— Мой бедный брат умер в детстве.

— Зато двоюродный жив, имеет жену и двух дочерей. И здесь, в квитанции, они числятся у вас сдатчиками тех самых магнитофонов.

Чтобы избежать взгляда Пал Палыча, товаровед снимает и протирает очки, бормоча:

— Вы же знаете наше дурацкое правило: от одного человека не принимать двух одинаковых вещей… Потом нужно ждать, пока не продадут…

— А ему срочно требовались деньги, — договаривает Пал Палыч.

— Да, очень просил, и я вошел в бедственное положение…

— Записываем: вы взяли магнитофоны за наличные и оформили их на своих родственников. Так?

— Нельзя ли добавить, что это из сочувствия… и поддавшись на уговоры.

— Смотря сколько он получил по сравнению с продажной ценой.

— Несколько меньше, конечно…

Знаменский ждет.

— Примерно, половину, — договаривает товаровед.

— И расстались взаимно довольные. И не было мысли, что скупаете краденое?

— Нет! Я бы никогда, никогда!.. Человек внушал абсолютное доверие!

— Немножко, значит, посмотрели на него?

— Немножко посмотрел…

— А если он еще раз наведается?

— Зачем? — вздрагивает товаровед.

— За тем же. Вы нас известите?

— Д-да… ах да, непременно! Теперь, когда я узнал… Немедленно!

Прямо-таки взрыв гражданского энтузиазма, — думает Пал Палыч, — но нет, такой вот старый лис помогать милиции не станет.

Пекле второго безуспешного визита к автомеханику Раиса подала заявление о пропаже «Жигулей» в милицию и теперь регулярно наведывается сюда, домогаясь результатов.

— Ну как? По-прежнему на точке замерзания? Все никаких доказательств? — агрессивно спрашивает она у молодого лейтенанта.

— Объективных доказательств нет, но…

— Да куда же я свою машину дела? — перебивает Раиса. — Или я, по-вашему, сочиняю?!

— Вы послушайте, что я хотел сказать. Материал ваш на Петровку ушел. Туда все нераскрытое сейчас затребовали насчет автомобильных дел. Вызовут вас, успокойтесь!

… И действительно, вызвали и выслушали — с некоторым недоумением.

— Странная история, — говорит Пал Палыч. — Если человек кормится частным ремонтом, зачем ему привлекать внимание милиции?

— Проще на улице угнать, чем у своего же клиента, — добавляет Томин.

— Я понимаю, нелогично, — нервничает Раиса. — И все-таки Молоткову точно известно, где мой «жигуль»! Голову даю на отсечение!

— А как вы к нему попали-то? — осведомляется Томин.

— У меня случилась авария. Когда я остановилась, подлетел какой-то тип, начал утешать. А я ужасно расстроилась, потому что в отпуск мы собирались… В общем, он понял, что у меня горит и всучил координаты этого подлеца автомеханика. Он, говорит, мою «Ниву» поднял буквально из руин и в рекордный срок!.. Наверно, из той же шайки. Если б я запомнила номер… — Она помолчала. — Неужели ничем невозможно помочь?.. Конечно, и расписки я не брала и свидетелей нет… Но хоть бы припугнуть! Он же трус, и вдруг его на Петровку — да он проговорился бы от страху! Он даже постороннего человека испугался, который только прикрикнул!

— А что за посторонний? — на всякий случай спрашивает Пал Палыч.

— Какой-то автовладелец. Застал нас у Молоткова, я была с подругой. — Раиса приостанавливается и хмурится, вспоминая. — А знаете, он вел себя странно… Совершенно ошалела с этой катавасией, все доходит задним числом! — И спешит рассказать: — Он услышал, из-за чего скандал, и скорей-скорей нас в машину и увез. Мы просили довезти до милиции, а он поехал куда-то на край света, обратно еле добрались!

— Вы не слишком подозрительны? — мягко спрашивает Пал Палыч.

— Да нет же! Он вовсе не посторонний, я уверена, он заодно с Молотковым! Здоровенный, толстый, как бегемот, — рессоры стонут. Лицо широкое, сплошные щеки. Какой-то нос, глазки — для порядка, остальное — щеки, загривок и шея… Никого не напоминает? — спрашивает она, сердясь.

— К сожалению, нет, — отвечает Томин.

— Что ж, не буду отнимать дорогого времени. — И Раиса выходит, не прощаясь.

Преданная Татьяна дожидалась подругу у ограды Петровки, тридцать восемь, и, негодуя, приняла рассказ Раисы о разговоре у следователя.

— В общем, остается самой найти машину и украсть обратно… — Раиса говорит пока просто так, с горькой усмешкой. — А интересно, за угон собственной машины судят?

— Показали бы мне гараж, где она стоит, я бы его зубами прогрызла! — ожесточенно гудит Татьяна. — За справедливость пусть хоть вешают!

В квартире у Раисы подруги продолжают за чаем обсуждать историю с пропажей машины.

— В жизни не было так тошно! Как будто всю истоптали и заплевали, — жалуется Раиса. — Ограбили, унизили! Этого Молоткова, кажется, убила бы… Как мне этот «жигуль» достался! Ведь до сих пор в долгах!

— Я ли не знаю… — мрачно отзывается Татьяна.

— Нет, даже ты не знаешь… У меня были одни колготки! Я их стирать боялась!

Татьяна молча обнимает подругу.

— Не могу я смириться! — говорит Раиса ей в плечо. — Я должна что-то сделать, а то рехнусь!.. Слушай, ты помнишь, как мордатый гаркнул на механика? Ведь совершенно по-хозяйски! Если человек первый раз, он сначала зайдет, спросит. А он сразу въехал. И сам отпер ворота.

— Да, ты права…

— Да! Толстяк у них главный! И недаром они притворялись! Ты же не будешь ни с того ни с сего говорить мне «гражданка» и скрывать, что мы знакомы. Между ними что-то есть, что надо скрывать.

— Райка, ты к чему клонишь?

— Надо их выследить, Танюша. Всю шайку! И тепленькими выложить на Петровку!

— Да как?! С ума сошла!..

— У меня в голове уже план! — Раиса оживилась, загорелась. — Возьму машину у Кольки и еще у кого-нибудь на переменку, чтобы не примелькаться.

— Погоди… не увлекайся, — предостерегает Татьяна, сама уже увлеченная. — У милиции все же свои каналы, способы, а что ты…

— Татьяна, разъяренная женщина любого опера за пояс заткнет! Особенно, когда в отпуску и круглые сутки свободна! Ты со мной?

— Я-то с тобой.

— Значит, две разъяренные женщины!

А вор присматривает новый объект, через подзорную трубу заглядывая в вечерние освещенные квартиры.

Вот лежит в постели больной старик. Медсестра в белом халате наполняет из ампулы шприц. Царапов переводит трубу правее. И здесь в окуляр попадает женщина, которая перетирает столовое серебро и шеренгу вызолоченных изнутри чарочек. Перейдя в другую комнату, она достает и начинает пересыпать нафталином дорогие меха.

У вора хищно раздуваются ноздри, и он не отрывается от трубы, даже заслышав шаги за спиной. Это пожилая женщина спускается по лестнице, клича кошку.

— Чтой-то вы высматриваете? — строго спрашивает она.

— Мамаша! — трагическим голосом отзывается вор. — Там моя жена с приятелем!

Женщина сочувственно ахает. Вор сует трубу в карман, прикрывает рукой глаза и оборачивается к женщине.

— Мне стыдно, что я подглядывал…

— Это ей стыдно! Беги да всыпь обоим!

Наутро, облачившись в рабочий комбинезон, Царапов очищает люк мусоропровода и подставляет под него упаковочную коробку. Затем, уже в обычном костюме, входит в подъезд и на вопрос бдительной вахтерши: к кому? — показывает аптечную коробочку.

— Просили навестить больного из восемьдесят третьей квартиры и передать лекарство.

— Пятый этаж, — говорит вахтерша.

В квартире вор быстро сносит на кухню меха и серебро, укладывает в полиэтиленовые пакеты и спускает в мусоропровод.

Внизу, под люком мусоропровода коробка полна с верхом. Вор уминает содержимое и ловко по-магазинному обвязывает бечевкой.

Знаменский закончил допрос очередного «автопогорельца» и передает ему машинописный листок.

— Давайте отмечу пропуск, а вы прочтите для порядка это описание. Не от вашей ли машины колеса? — Чувствуется, что этот вопрос Пал Палыч задает уже в сотый раз.

Входит Томин, обычное «привет» — «привет». «Автопогорелец» читает составленное Кибрит описание шин той «Волги», которая удрала при свидании доцента с Ванечкой.

— Нет. Я за неделю до угона всю резину сменил. — Забрав пропуск, потерпевший прощается.

Знаменский смотрит на часы и усмехается собственному жесту.

— Выслушиваю разные автомобильные истории, — говорит он, — пишу протоколы, а начиная с двенадцати все, понимаешь, поглядываю на часы.

— Сам дергаюсь: вот, думаю, взламывает дверь, вот входит в переднюю… — Чтобы заглушить беспокойство, Томин пускается в общие рассуждения. — Воруют сейчас в двух вариантах. Первый: «Ломись в любую дверь». Люди живут лучше, почти везде есть, что взять. Лезут в первую попавшуюся квартиру — и находят. Второй вариант: «Уши по асфальту».

— Да, — кивает Пал Палыч. — Перестал как-то народ беречься.

— Перестал, Паша! На удивление. Сдают кому попало площадь. Рассказывают, что не следует. И про себя и про соседей. Ворье на ротозействе кормится.

Звонит телефон, Знаменский берет трубку, слушает и произносит:

— Кража!

… Они приезжают в дом, который посетил Царапов.

— Никуда я не отлучалась, сидим, как пришитые! У нас дом кооператива Академии наук! — воинственно доказывает вахтерша Томину. — Спросите жильцов — когда это было, чтобы нас тут не было! Всегда тут, всегда! И никто вещей не выносил!

— Но какие-нибудь посторонние сегодня около двенадцати проходили?

— Только один молодой человек. Лекарство передать в восемьдесят третью квартиру.

— Вы видели, как он вышел?

— Конечно, видела! С пустыми руками. Еще сделал вот так, — и она показывает, как вор пожал руку самому себе в символическом прощальном жесте.

Возвратясь с места кражи, Томин бушует:

— Теперь он еще и фокусник! Дематериализация мехов и ценной утвари! Ну, светлые умы, куда он все подевал? И откуда все знал?

— Даже про больного академика! — подхватывает Пал Палыч.

— Может, я лучше сойду с ума? Зинаида, можно видеть сквозь стены?

— А метод столетней давности, описанный Конан-Дойлем, не подойдет? — спрашивает она.

— Какой?

— Наблюдение из дома напротив.

Томин крякает, достает записную книжку, находит телефон, звонит.

— Юлия Семеновна?.. С Петровки. Скажите, когда вы перебирали серебро и прочее свое бар… — он чуть не договаривает «барахло», но спохватывается и маскирует это кашлем, — и прочие вещи, шторы на окнах были задернуты?.. Пока все. — Томин кладет трубку. — Разумеется, она не помнит! То, что нужно, никто не помнит. Вселенский склероз!

— Шурик, ты раскалился докрасна, это уже вредно.

— А что не вредно? Жизнь вообще вредная штука: никто в конце концов не выдерживает, все помирают.

Царапов в это время старается наладить сбыт. В винном отделе, который изолирован от магазина, со всем управляется румяная боевая Маня. Она и кассир, и продавец, и рабочий, ворочающий ящики, и кредитор своих не всегда платежеспособных завсегдатаев.

— Закрываюсь, закрываюсь! — покрикивает она, выпроваживая последних покупателей. Кого и подпихнет в спину. — Завтра приходите опохмеляться! А тебе больше в долг не дам, не надейся!

Ей не противоречат. Прощаются уважительно и любезно, насколько позволяют градусы. Вор оказывается последним, но его Маня не толкает: этакий статный, уверенный.

— Закрываюсь, — напоминает она и смотрит выжидающе: чего, мол, тебе?

— Вот и хорошо. Я вещички тут некоторые хотел показать.

— Да я вас первый раз вижу, — осторожничает она.

— Так и я вас вижу впервые, Маня, — ласково улыбается вор. — Оно ведь так лучше.

Продавщица еще секунду-две медлит, но все же запирает дверь, соглашаясь тем самым продолжить беседу наедине. Она проходит за прилавок и говорит уже фамильярно:

— Небось скажешь: с женой поругался и уезжаешь. Позарез, мол, деньги нужны.

— Как ты догадалась, Маня?

— А, у всех одна формулировка… когда из дому тащут. Мой тоже тащил, пока не выгнала.

— Беда с мужиками, верно? — подстраивается под нее Царапов.

— С ними беда, а без них опять беда! — Маня снимает не первой свежести халат и оглаживает себя, расправляя платье.

Вору намек ясен, но ему нужна не Маня — нужны наличные. Он поднимает на прилавок туго набитый портфель и щелкает замком. Наружу бугром, как живой, выпирает мех. Вор раскладывает шкурки на прилавке.

— Утрамбовал-то… — говорит Маня, расправляя ладонью мягкий ворс. На время деловая хватка берет в ней верх, и вытесняет прочие мысли. Она заглядывает в нутро портфеля, вынимает ложки: серебряные столовые и золотые чайные, рассматривает, кладет обратно и машет на меха. — Забери пока, нечего на виду держать!

И тут ее внезапно приковывают руки вора. Сворачивая шкурки в тугой рулон, они двигаются так молниеносно и привычно, что невольно рождают у Мани догадку: не в своем доме взяты вещи-то!

— С тобой, чего доброго, влипнешь… — бормочет она, еще не вполне уверенная, потому что вор слишком не похож на вора. Но тот одаривает ее беззаботной улыбкой:

— Никогда, Маня! Бери со спокойной душой!

Поплевав на его «никогда» через левое плечо, Маня начинает сбивать цену.

— Между прочим, конъюнктура повернулась. Чего ты принес — уже не дефицит. Было время — на ковры кидались, на хрусталь. А теперь это все и это все, — трогает она пальцами серьги у себя в ушах, — знаешь, как в торговле называется? Товары замедленной реализации.

— Обижаешь, Маня! Что ж тогда в цене?

— Что?.. Ну вот видеоприставка к телеку. Я в одних гостях видела — обалдеть! «Джи-ви-си» называется. И к ней фирменные фильмы. За это я бы твой портфель доверху бумагой насыпала!

— Это заказ?

— А можешь достать? — радостно изумляется Маня.

— Поискать надо… авось где у жены завалялась.

— Засыплешься ведь, черт глазастый! — дрогнувшим голосом произносит Маня.

— Цыц! — обрывает вор.

Маня вздыхает и раз и два.

— Слушай, — заводит она душевный разговор. — Мне официально рабочий в отделе положен… На что тебе нервы трепать, если откровенно-то? Ну подвигаешь немного ящики… обозначишь работу.

— У меня трудовой книжки нету, — щурится вор от сдерживаемого смеха.

— Да на шута она, книжка! — даже охрипла бывалая Маня. — Слу-ушай, квартира у меня трехкомнатная, все есть, балкон, лес рядом, обихожу тебя, всегда домашнее питание, я стряпать так люблю!..

Вор берет в ладони ее руку.

— Спасибо, Маня. Тронут. Только я вкалывать не люблю, даже немного, натура не дозволяет. Я птица перелетная… А приставка тебе будет, Маня.

В буфете на Петровке Кибрит ожидает своей очереди. Входит Томин.

— Зинаида, согласна быть голодной, но счастливой?

— Еще бы!

— Тогда беги к Паше, пожинай лавры!

— Да что такое случилось? — Оба отступают немного в сторонку.

— Сейчас направил к нему товарища Нодиева. Это тот, что засыпался с поддельным талоном предупреждения.

— И?..

— Да я маленько зашился с автомобилистами, такую кучу просеиваем… И ткнул ему случайно твое описание шин.

— От «Волги», которую вы красиво упустили?

— Ну да. И вдруг, представляешь, — сработало! Можно сказать, исторический поворот событий!

…Нодиеву за сорок, он в потертых джинсах и весь какой-то шалавый, разболтанно жестикулирующий — вечный подросток. Лицо у него характерное и запоминающееся.

— Точно, резина моя. В смысле — моя бывшая. Ту «Волгу» я продал. А у нового хозяина ее, верно, увели.

— К этому мы еще вернемся. А что у вас за история с талоном?

— Не знаю абсолютно! — врет Нодиев. — Гаишник чего-то прицепился, понятия не имею.

Пал Палыч в коротком раздумье.

— Настроены тянуть волынку… Ладно, изложу факты сам, чтобы не препираться попусту. Вы регулярно ездите по одной трассе, регулярно превышаете скорость и получаете проколы в талонах. И вдруг предъявляете постовому ГАИ нетронутый талон. А он помнит, что собственноручно делал вам предупреждение в третьем талоне и талон был дырявый, как дуршлаг.

— Мало ли что он скажет! Почем он помнит, что я — это я?! Машина другая, даже вон кепка новая! — Он хватает с колена кепчонку с маленьким козырьком и лихо напяливает. — Вот! — И победоносно смотрит на Кибрит, проверяя эффект.

— Я бы вас даже в цилиндре узнала, — улыбается Кибрит.

— Ну, вы! Вы эксперт! То эксперт — а то гаишник!

— Зинаида Яновна, объясните Олегу Модестовичу.

Кибрит переворачивает лицом вверх лежащие на столе таблицы, на которых видны очень крупные изображения букв.

— Изъятый у вас талон поддельный. Вот его снимки при большом увеличении. Посмотрите, везде, где стрелки, это отступление от стандартного типографского шрифта. Кустарная работа.

— Так что, либо вы скажете, откуда взяли талон, либо будете отвечать за использование фальшивых документов, — подхватывает Знаменский.

Нодиев стягивает кепчонку с головы, вешает на палец и покачивает между колен. Так у него выражается расстройство чувств.

— Чего-то последнее время не везет. На каждом пустяке влетаю… Теперь вот приходится хорошего человека подводить. Но не сам же он талоны штампует, верно? Оправдается, я думаю? Витька это Клячко достал… Которому я ту машину продал.

Клячко спокойный и внушающий доверие мужчина.

— Вот и помогай людям… — говорит он, сидя против Пал Палыча на месте Нодиева.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— А я отвечу, не беспокойтесь. Талон достал Пузановский. Иван Данилыч. — В тоне Клячко слышна антипатия. — Для знакомых он всякие такие вещи делает. Взял полсотни… Ради другого кого я не стал бы, честно. Но Модестыч — водитель уникальный. На ногах, пожалуйста, споткнется. А на колесах в игольное ушко проедет! От него требовать сорок километров в час… — Клячко пожимает плечами, не найдя слов.

— Скажите, после покупки машины у Модестыча вы резину меняли?

— Мелко повезло — не успел.

— Очень хорошо… Обстоятельства угона?

— А самые дурацкие… Отбежал к автомату позвонить. Думал, на минутку, машина на глазах, светло. И на беду Пузановский… Вроде и не пьяный был, а полез чего-то в будку обниматься… Короче, когда я от него отпихнулся, машины уже не было!

Знаменский слушает с большим вниманием и по ходу фиксирует суть в протоколе.

— А откуда он взялся?

— Не знаю… Мне было уже вообще не до чего.

Ситуация подталкивает вызвать Томина. Знаменский звонит:

— Саш, если можешь, зайди… Да, сейчас. — И вновь к Клячко. — Скажите, прежде вам случалось обниматься с Пузановским?

— С какой стати…

— В его поведении по-вашему была нарочитость?

— То есть? — переспрашивает Клячко.

— Мне кажется, у вас осталось впечатление, будто Пузановский виноват в угоне.

— Ну… Всегда хочется на кого-то свалить, — самокритично замечает Клячко.

— А кто он, в сущности, такой — Пузановский?

— Работает в нашей же системе. Директор маленького стадиона. Раньше называлась «оздоровительная площадка», но он мужик шибко форсистый, пробил, чтобы переименовали в стадион.

— Так. Чем еще он вам несимпатичен? — Пал Палыч маскирует свой интерес полушутливой интонацией.

— Правы, несимпатичен, — подтверждает Клячко. — Все он хочет, все может, все покупает. Ненасытная какая-то утроба. И даже внешне… чересчур его, как говорится, много. Туша-тушей, физиономия лоснится! — Клячко показывает руками, какая толстая у Пузановского физиономия. — Но это, конечно, субъективно, — обрывает он себя: не привык говорить о людях плохо.

На последних репликах входит Томин, слышит описание Пузановского и просматривает протокол.

— Все покупает… — возвращается Знаменский к началу характеристики Пузановского. — Высокая зарплата?

— Ну что вы!

— Тогда откуда? Или об этом не спрашивают?

— Я, знаете, не представляю… подойти к человеку: послушай, откуда у тебя деньги? Не принято.

Томина одолевает некое подозрение.

— Какие-то там глазки… носик, — цитирует он по памяти Раису, — а в остальном — щеки и загривок.

— Вы знакомы? — вскидывается Клячко.

В маленькой передней своей квартиры Раиса надевает парик и очки с затемненными стеклами; осмотрев себя в зеркало, находит превращение достаточно радикальным и выходит.

Садится за руль светлого «жигуля» и стремительно уносится по улице…

На перекрестке в веренице машин стоит сияющая «Волга» Молоткова. Зеленый свет. «Волга» трогается, секунду спустя, отделенный от нее двумя-тремя машинами, трогается и «жигуль». Раиса ведет слежку за «подлецом автомехаником».

— Думаешь, прошляпили мы с Глазуновой? — спрашивает Пал Палыч.

— Могли. Но не в этом суть. На Пузановском и так все замыкается! Гляди. Доценту всучили фальшивый паспорт на «Волгу». Нодиеву добыли фальшивый талон. И оба раза замешан Пузановский: и в угоне «Волги», и в добывании талона!

— Плюс, по мнению Зины, фальшивки делала одна рука! — добавляет Пал Палыч.

— Неужели наконец повезло?! Ну-ка, где у нас этот стадиончик? — Томин заглядывает в протокол. — Ага! В том районе зам по розыску — отличный мужик, — говорит он, уже крутя диск телефона. — Ованес Филиппович?.. Некто Томин приветствует… Знакома тебе фамилия Пузановский? И что бы ты о нем?!.. По счастью, в разведку мне с ним не ходить. А конкретнее?.. Так-так, поня-ят-но… Сначала ты мне помоги, коллега дорогой, потом и я тебе. Надо энергично подумать, как бы меня представить Пузановскому — через надежных для него людей. Допустим, я намерен приобрести хорошую машину…

Вор тоже звонит.

— Алло, мастерская?.. С вами говорит сотрудник Министерства иностранных дел, — начинает он значительным голосом. — Здрасте-здрасте. Имеется небольшая проблема: привез японскую видеоприставку и не могу наладить. Требуется квалифицированный… Так… так… А когда этот Федор Михайлович будет?.. Благодарю.

Позже, сидя в пивном баре, он потешает мастера анекдотами:

— Федор Михайлович, а еще про Еву знаешь?

— Не.

— Говорят, изменяла Адаму. А иначе как бы человек произошел от обезьяны?.. Слушай, а ты ведь можешь хороший совет дать! — вдруг «догадывается» Царапов. — Видеокассеты надо толкнуть, брат привез. Подскажи покупателей.

Мастер, размякший от пива и смеха, не задумываясь, вынимает записную книжку.

— Сколько душе угодно! — Листая странички, он приговаривает. — У этого своих полно… этот без денег… Вот: Столькин возьмет! И еще Пузановский. Этот гребет все под метелку!

Утро. У Томина один из сотрудников его отдела — Птахин.

— Он, мерзавец, вроде невидимой кометы, — говорит Томин о Царапове. — Мы можем обнаружить только хвост, то бишь краденое.

— Если исключительно повезет, — скептически уточняет Птахин.

— Исключительно — это если на улице возьмешь его по приметам. А мы программируем среднее везение при хорошей организации. И ты не строй кислую мину, ты записывай. Первое. Размножить перечень украденных Цараповым вещей с их описанием. Второе. Провести совместный рейд дружинников с врачами саннадзора по винным отделам магазинов, где чаще всего продают вещи с рук. При проверке санитарного состояния помещений зафиксировать предметы, посторонние для рабочих мест продавцов. Дружинникам разъяснить нашу цель — обнаружение фактов скупки краденого. Третье. В таксопарках опросить шоферов с предъявлением фотографии Царапова на предмет выяснения, возил его кто из них и куда и не было ли со стороны данного пассажира попытки расплатиться вещами.

— Или сбагрить что-нибудь по дешевке, — добавляет Птахин.

— Правильно. Отдай Знаменскому, пусть выбивает «добро» у начальства. А я убежал по автоделам. И комиссионку стерегите в оба! — напоминает напоследок Томин. — Уж больно он любит радиотехнику!

Раиса убедилась, что «бегемот» действительно тесно контактирует с Молотковым. Сейчас, сменив парик и машину, она преследует «Волгу» автомеханика, где рядом с ним восседает и Пузановский. Когда «Волга» останавливается, Раиса — уже опытный конспиратор — проезжает мимо и тормозит поодаль. Затем опускает стекло и поправляет боковое зеркальце, чтобы видеть, что происходит сзади.

Пузановский с Молотковым выходят из машины и Раиса замечает, в какой подъезд они вошли.

И тут оказывается, что за всей картиной наблюдает в свою очередь Царапов. Он покуривает на лестничной площадке противоположного дома и ему одновременно — на сей раз без всякой оптики — видны и парадное Пузановского, и привезшая его «Волга», и «жигуль» Раисы.

Раиса меняет круглые очки на квадратные, повязывает голову косынкой, запирает машину и отправляется на разведку. У подъезда Пузановского она заговаривает с двумя девчушками-дошкольницами, выбежавшими погулять. При этом она изображает руками обширный живот и лукообразное лицо, ясно подразумевая «бегемота». Девочки смеются, кивают и что-то рассказывают.

Вор задумчиво и недовольно трет подбородок. Не нравится ему деятельность Раисы — она может стать помехой на его пути…

Арестованного Агафонова (Ванечку) Томин допрашивает в Бутырке.

Томин с помощью своего коллеги Ованеса Филипповича раздобыл фотографии Пузановского, Печкина и Тыквы. Это его козыри против Ванечки, но Ванечка осторожничает.

— Я же следователю сказал, и он записал: никогошеньки не узнаю! — в своей неподражаемо искренней манере разливается он. — Не умею я по фотографиям. Очень большая разница от живых людей!

— А по-моему, Ванечка, ты валяешь ваньку. Давай маленький урок тюремной арифметики. Допустим, сегодня у них три эпизода. Сколько тебе дадут?

— Я так рассчитываю — от силы полгода.

— Правильно. А если добегаются они эпизодов до пятнадцати, еще, не дай бог, кого пришибут? Ты хоть и сидишь, а все равно участник шайки! Сколько тогда им? Сколько тебе?

— Ой-ма!

— Вот то-то! Скорей поймаем — тебе лучше. Я к ним пойду, шкурой своей рискуя! Так ты мне хоть кивни: они? нет?

Ванечка взглядывает на фотографии и молча наклоняет голову.

Царапов снова на посту. Сегодня с ним чемоданчик — он намерен «поработать».

«Волга» Пузановского пока у подъезда, хозяин не заставляет себя ждать — вываливается из дверей, втискивается за руль и укатывает.

Вор засекает время — без четверти двенадцать. С легким сердцем он докуривает, поднимает чемоданчик и… видит тормозящую Раису. Проклятье! Опять ее принесло! Будет торчать, высматривать, примечать… Брошенная жена? Авантюристка?.. Нет, прямо-таки глупо лезть в квартиру, за которой кто-то наблюдает!

Он снова смотрит на часы. Выходит на улицу и приближается к машине, придумывая, как бы ему спровадить непрошенную свидетельницу.

Раиса сняла темные очки, и Царапов обнаруживает, что они уже встречались — тогда, в метро! Не успевает она опомниться, как вор открывает дверцу и усаживается рядом с ней.

— Здравствуйте, прекрасная незнакомка! А я-то ищу вас повсюду! Вы так гордо ушли — я был просто безутешен! Что с глазом?

— Что-то попало. Выходите из машины!.. — Раиса тоже узнала вора, и это несколько смягчает ее отпор.

— Неблагодарная! Без меня вас тогда смяли бы в лепешку!

— Вы мне мешаете.

— Да впустую простоите: ваш предмет укатил семь минут назад. Сердечные дела? Или оскорбляю? Оскорбляю, — догадывается он. — Очень рад!

Только зеркальце и носовой платок, который Раиса прикладывает к уголку глаза, помогают ей замаскировать растерянность.

— И что еще вы о нем знаете? — спрашивает она.

— Иван Данилович Пузановский — мелкий деятель по спортивной части. Обжора. И очень богатый человек. Сейчас тут дежурить бесполезно, он поехал обедать, оттуда на работу.

— Вы друг-приятель?

Тон Раисы подсказывает Царапову правильный ответ:

— Сугубо наоборот! — Он сдвигает рукав пиджака: истекают последние благоприятные для кражи минуты. — Возвращайтесь к вечеру, — настоятельно советует вор, собираясь покинуть машину. Хоть бы отчалила и развязала ему руки!

— Погодите, — останавливает Раиса. — А что вы здесь, собственно, делаете?

Неприятно, что возник такой вопрос. Это Царапову совсем не нужно, чтобы кто-то задавался подобной мыслью.

— Почему я должна верить, что вы не из той же компании? — продолжает Раиса.

Да, на сегодня сорвалось. Вор опускается на сиденье.

— По-моему, достаточно хорошенько на меня посмотреть, — говорит он и глядит на Раису с открытой улыбкой — обаятельный и почти светский молодой человек.

Она тоже смотрит на него. И гляделки затягиваются.

Татьяна притулилась полулежа в кресле, горло замотано шарфом. Раиса хлопочет вокруг нее и попутно рассказывает новости.

— Боюсь, зря ты откровенничала, Райка. Незнакомый человек.

— Да он же первый открылся, Танюша, а я ему тоже незнакома.

— Ну! Тебя-то за версту видно! — сипит Татьяна.

— И его видно. — Раиса усмехается, вспоминая: достаточно хорошенько посмотреть… — Короче, мы заключили пакт о взаимопомощи. — Она тянется за градусником, который подруга держит под мышкой, смотрит температуру и качает головой.

— Все-таки мне странно… — гнет свое Татьяна.

— Сама караулила подлеца автомеханика — не было странно. Ангину из-за меня схватила — тоже не странно. А если кто-то еще ради своего друга — сразу странно? — урезонивает Раиса.

Татьяна пожимает плечами и вздыхает.

— Друга обманули, обобрали. Сам он человек мягкотелый, а Глеб не может этого так оставить. Вот и все! — втолковывает Раиса.

— Что же вы уговорились делать?

— Сначала собрать компру. С Глебом мне, пожалуй, удастся. Он в порядке исключения — решительный мужчина.

По дороге от Управления к воротам, что против «Эрмитажа», разодетый Томин встретил Кибрит:

— Зинуля, приветствую и отбываю.

— Ай-ай-ай! Кто это у нас такой красивый?

— Вообще-то я «без определенки», но собираюсь приобретать краденые автомобили. Такой, как они говорят, «шашлык» с деньгами.

— Ты бы хоть показал свои липовые документы. Там ведь на этом собаку съели, еще раскусят тебя!

— Да при мне никаких… — начинает Томин и спохватывается. — Хорошо, что напомнила. Я же взял удостоверение, чтобы предъявить на выходе! Пожалуйста, проводи и забери. Ну как полезут по карманам…

— Шурик, ты уж там, пожалуйста… — тревожно начинает Кибрит, не договаривая «поосторожнее».

— Эх, золотко, кабы знать, где соломку подстелить!

Кибрит доводит его до постового, Томин предъявляет удостоверение, отдает ей и выходит с территории Петровки. И несколько секунд Кибрит провожает глазами его фигуру, мелькающую за переплетами высокой ограды.

Рейд по винным отделам дал результаты. У Мани в подсобке обнаружили часть краденых вещей. Теперь они лежат на прилавке: дюжина чайных ложек и шесть чеканных чарочек, сияющих золоченым нутром.

— Подпишите, пожалуйста, акт изъятия вещей, — говорит Знаменский двум понятым, один из которых — директор магазина, другой — парень-дружинник. Знаменский протягивает авторучку продавщице: — Вы тоже.

— Ничего я не подпишу! — скандально заявляет Маня.

— Как ты, Маня, не подпишешь, когда факт, что нашли, — вразумляет ее директор.

— Не подпишу — и все! — кричит Маня.

— Ваших подписей достаточно, — говорит директору Знаменский. — Продавца я забираю для официального допроса. Вы свободны, спасибо, — отпускает Знаменский дружинника.

Под дверью толкутся Манины завсегдатаи, заглядывают сквозь витрину, стучат в дверь. Она выскакивает к ним, разъяренная.

— Давай расходись! Читать не умеете? Учет! — Возвратясь, Маня на том же запале приступает к Знаменскому: — Я не понимаю, чего такое? Кому дело, что ложки да рюмки? Грязные они, что ли? Заразные?

— Прекрасно вы понимаете, что санитарный осмотр закончился. Я не врач, а следователь.

— И что? Ложек не видели? Ну, смотрите, смотрите! — Маня грохает на прилавок электрический чайник, выставляет банку растворимого кофе, сахарницу. — Казните меня теперь! Все посторонние для торговли предметы!

Она ждет, что скажет следователь, но тот молчит, и Маня снова заводит:

— Кому они мешают, ложки эти? Алкаши носят, канючат! дай выпить, дай выпить. Сунула да забыла. Чего особенного?

Знаменский опять не отвечает, даже не смотрит на нее, меряет шагами помещение.

— Сколько работаю, никогда такого не было! — Маня берет тоном ниже. — Какое мое преступление? «Левак» я схватила? Или в розлив торгую?

Очередная пауза.

— Это что же, — вы и разговаривать со мной не хотите? — спрашивает она уже в некоторой растерянности.

— Крика не люблю, — отзывается Знаменский.

— Ну извините… работа у меня грубоватая, все с мужичьем… А теперь вот из-за них неприятности. Вот хоть эти вещи, — начинает она новый, более хитрый заход, — приносит один, рыжий такой, с золотым зубом. Купи. Я говорю, мне незачем. Тогда говорит, так возьми, дай бутылку-другую, потом разочтемся. Я их, говорит, спьяну потеряю, у тебя целей будут. Ну и лежали они недели две.

Знаменский останавливается.

— Вещи краденые. Взяты у вдовы одного академика. И не две недели, а пять дней назад.

— Это еще доказать надо!

— Хозяйка опознает, свидетели тоже. Сделаем обыск у вас на дому, наверно найдем и остальное.

Теперь молчит Маня. Угроза обыска заставила ее дрогнуть.

— Вранья я не переношу, Мария… как вас по отчеству?

— Не старуха, чтоб по отчеству. Маня.

— Я бы мог тоже соврать, Маня. Что вора, дескать, взяли и он указал на вас. Врать не стану — пока не взяли. Но возьмем, потому что мы точно знаем, кто он таков. — Пал Палыч вынимает фотографию вора и прислоняет к чайнику перед Маней.

Та уже при словах «не взяли» как-то встрепенулась. Теперь же и вовсе не в силах совладать со своим лицом: улыбается ей с фотографии обаятельный вор, и Маня, слабея, всхлипывает.

— Вот видите, и вам личность знакома.

— Совершенно даже незнакомая! — бурно протестует Маня и отворачивается от фотографии.

— Эх, Маня… Не буду даже опознания проводить. Чтобы вам лишнего вранья не писать в протокол.

Теперь, наблюдая Манину реакцию, Пал Палыч понимает: не только себя она выгораживает — вора не хочет выдать. Но просто ли тут женская симпатия или что-то большее?

Маня сморкается и невзначай все поглядывает на фотографию вора.

— У нас их много, — хитрит Пал Палыч, — могу подарить на память… хоть вы и незнакомы.

Ну-ка, Маня, что у тебя на душе? Маня сует фотографию в карман.

— Значит, рыжий таки принес?

— Рыжий!

Раиса протирает лобовое стекло своей машины. Царапов стоит рядом.

— Я видела гараж Пузановского, — рассказывает она. — Открытый. Правда, издали, но вторая машина там определенно была. «Жигули», и цвет как будто мой… Вдруг действительно мой «жигулек»?

— Надо посмотреть, — говорит вор.

— Как?

— С замком я управлюсь.

Раиса поднимает брови: это в шутку или серьезно?

— Разумеется, если на это взглянуть через пенсне… — лениво щурится вор. — Интеллигентно утремся платочком, и пусть подонки посильней ломают нам хребет?

Раиса уязвлена обвинением в робости.

— Прямо сейчас, днем?

— А зачем нам с вами ночь и полумрак? Поверьте опыту, люди друг на друга не смотрят. Я раньше, правда, не лазил по гаражам, но предпочитаю дневное время…

Они приближаются к одному из стоящих «плечом к плечу» гаражей. Вор недолго возится с замком, причем спина его заслоняет, что он там делает. Да Раису и не тянет подглядывать, ее волнует, чтобы за ними не подглядывали.

— Прошу! — Дверь гаража открыта.

Внутри стоят «Волга» Пузановского и красные «Жигули». Раиса делает два порывистых шага… и отворачивается.

— Увы…

Тут в дверь заглядывает мужская голова. Раиса обмирает.

— Огоньку не найдется? — спрашивает мужчина.

Вор невозмутимо щелкает зажигалкой, голова прикуривает и исчезает. Выйдя наружу, вор запирает замок, и они уходят, не привлекая ничьего внимания…

— Глеб, кто вы по профессии? — спрашивает Раиса по дороге к машине.

— Да как вам сказать, Раечка… Профессия у меня довольно редкая. Даже рискованная. Но пока работаю.

— Скажите откровенно, вы из милиции?

— Раечка, если так, то могу ли я сказать откровенно? — изворачивается вор и переводит на свое: — «Волга» в гараже, стало быть, хозяин дома. Опять будете караулить?

Раиса пожимает плечами.

— Тогда извините, в полдень я должен быть в другом месте.

— Садитесь, — кидает Раиса.

Оба садятся в машину. Вид у Раисы хмурый. Возбуждение от надежды найти «жигуль» прошло, да еще между нею и ее союзником стоит какая-то недоговоренность.

— Видимо, я все время задаю нетактичные вопросы, — произносит она сухо.

— Не надо на меня сердиться, — заглядывает ей в лицо вор.

Раиса его и привлекает и раздражает. С одной стороны, она помеха и обуза, с другой — вызывает покровительственное чувство. К тому же он постоянно помнит о комизме их союза, что придает его поведению оттенок иронической игры. И сейчас и в дальнейшем он говорит Раисе правду или полуправду, что она принимает за особую манеру выражаться — шутливо и уклончиво.

Когда машина тормозит в районе новостроек, Раиса уже весела: вор только что рассказал что-то забавное.

— Спасибо, что подкинули! — Он берет с заднего сиденья чемоданчик, по размеру способный вместить японскую видеоприставку.

— Если недолго, я подожду.

— Да?.. — он колеблется. — Всегда надеюсь, что недолго…

Возвращается он чрезвычайно довольный.

— Куда теперь? — спрашивает Раиса, откладывая журнал.

— Раечка, мне неловко использовать вас как даровой транспорт.

— Я же использовала вас как дарового взломщика. Надо отрабатывать.

И снова они едут по городу. И теперь останавливаются у винного магазина, где Царапов недавно сторговался с продавщицей Маней.

Вор тянется за чемоданом — там видеоприставка, которую он выкрал, пока Раиса ждала его в машине. Но что-то удерживает его и заставляет выйти на предварительную разведку.

Стоя на тротуаре, он смотрит в сторону магазина. Оттуда появляется пьяненький мужичок — тот, которому Маня грозила не давать в кредит. Вор направляется навстречу, спрашивает:

— Батя, Маня сегодня работает?

— Не работает, — бормочет тот. — Таскают Маню. Замели нашу Маню… Эх, парень, даже — веришь? — нету настроения выпить! — Он покачивается и хватается за вора.

Тот отцепляет от себя его пальцы.

— Батя, я тебя уважаю! — убедительно говорит он и быстро отходит. Покупает ненужную газету, пачку сигарет: надо привести в порядок выражение лица, прежде чем показаться Раисе. А мимо нее, сидящей в машине, шаркает пьяненький, приговаривая сам себе:

— Эх, Маня… хорошая была Маня… такая ласковая…

Возвращающегося Царапова Раиса встречает вопросительным взглядом: они сделали такой конец, чтобы он поговорил со случайным алкоголиком о какой-то Мане?

— В ваших глазах я читаю вопрос, — говорит вор.

— Пожалуй, — отзывается Раиса.

— Категорический вопрос: когда мы будем обедать? У вас зверски голодное лицо.

Все время этот человек сбивает Раису с толку.

— Едем обедать, — объявляет он. — Я только мгновенно заскочу по дороге к одному приятелю.

Теперь машина Раисы подкатывает к комиссионному магазину радиоаппаратуры. Здесь Царапова, как мы помним, подстерегают коллеги Томина. Но после происшествия с Маней он осторожен вдвойне: Раиса сворачивает в переулок.

Задами подбирается вор к окнам служебных помещений. За одним из них работает тот же очкастый товаровед. Вор останавливается против окна, приподнимает чемодан, товаровед вскидывает глаза, все понимает и делает короткий отрицательный знак головой.

У Знаменского сидят коллега Томина Птахин и таксист.

На бланке, который он рассматривает, наклеено в ряд несколько фотографий.

— Вот этот, улыбистый, — таксист указывает на Царапова. — Позавчера этот пассажир предложил мне джинсы.

— Взяли?

— У меня принцип: от пассажиров не брать. Вы бы их с меня сейчас даром сняли!

— В котором часу вы его везли? — спрашивает между тем Птахин.

— Под вечер, часов в девять.

— Было у него что-нибудь с собой?

— Чемодан не особо большой.

— Открывал?

— Нет, поскольку от джинсов я отказался.

— Обождите немного в коридоре. С вами поедет наш товарищ, покажете поточней, где высадили.

— Именно позавчера он вдобавок к видеоприставке царапнул джинсы! — говорит Знаменский.

— Так что, Пал Палыч, начинаем новый этап? — торжествующе спрашивает Птахин.

— Да, начинаем! Уже третий шофер возил его на Басманную, чего нам еще? Давайте поднимать участковых: пусть прочесывают территорию — кто у них там балуется жильцами без прописки?

Раиса и Царапов осматривают небольшой стадион, заглядывают во все уголки.

— Вы, по-моему, давно поняли, что никаких угнанных машин здесь нет, — говорит Раиса. — Лазаете для моего удовольствия.

— Да нет, мне здесь нравится, — улыбается вор, помахивая кейсом. Он ловко и уверенно проходит по бревну. — Очень просто, — говорит, спрыгивая. — Надо только забыть о высоте.

Они выходят на футбольное поле. Безлюдье, кое-где травка пробивается, солнышко светит.

— Если бы не эти паразиты — была бы сейчас на юге! До чего же я ненавижу всякое ворье!

— А я, как кончу тут свои дела, махну, пожалуй, на взморье! Люблю там отдыхать.

Раиса мимоходом срывает под забором одуванчик, подносит к лицу.

— Медом пахнет…

Вдруг вор прислушивается, оглядывается и, схватив Раису в охапку, кидается в укрытие — за агитационный щит.

— Что такое? Отпустите! — отталкивая его руки, сопротивляется Раиса.

— Не брыкайтесь! — резко обрывает Царапов. — Директор едет.

Ворота стадиона раскрываются, в них въезжают две «Волги». Первую ведет Пузановский, с ним сидит Молотков, из другой выходят Печкин с Тыквой.

Кто-то затворяет ворота, а Пузановский с Молотковым осматривают вторую «Волгу». Спрятавшиеся Раиса и вор не слышат, о чем завязалась перебранка между четверкой, они только видят, как все четверо усаживаются за врытым в землю столом возле административной хибары.

Вор вынимает из кейса подзорную трубу, наводит. Близко видит, как Пузановский чистит апельсин.

— Ого! — говорит Раиса. — Вы недурно оснащены! Дайте посмотреть. — Она прилипает к трубе…

— Не возьму я машину в обработку! — злится механик. — Из-за той стервы участковый зачастил.

— Прикажешь обратно хозяину подарить? — негодует Тыква.

— Там как хотите, а я не могу!

— Выходит, мы с Тыквой задаром работали? — требовательно спрашивает Печкин у Пузановского, который уминает второй апельсин.

— Я эту машину у вас покупаю, — самодовольно предлагает Пузановский. — Идет?

— И куда денешь? — с любопытством спрашивает Печкин.

— Сожрет! — радуется Тыква.

— Поставлю в тихом месте, а там посмотрю, — скрытничает Пузановский.

Во время разговора они жестикулируют и оглядываются на машину, что подсказывает Раисе догадку:

— Глеб, наверно, они эту «Волгу» угнали!.. Теперь «бегемот» вынул деньги!..

— Это уже по моей части, — говорит вор. — Позвольте! — и решительно отбирает у нее трубу.

Он видит, как Пузановский отсчитывает Пчелкину и Тыкве по пачке купюр, а солидный остаток сует в карман.

Вечером Царапов дома. Он снимает ботинки, садится в кресло, вытягивает ноги. Берет сигарету, лезет за зажигалкой, вытаскивает из кармана смятый одуванчик. Нюхает, кидает в пепельницу. Невесело ему что-то.

В передней раздается слишком длинный звонок, затем шлепающие шаги хозяйки и ее голос: «Кто там?.. А в чем дело?.. Сейчас открою, сейчас! Халат надену, минуточку…» Голос из недовольного становится испуганным.

Вору большего не надо, чтобы все понять. Мгновение — и ножка стула засунута в ручку двери, еще мгновение — надеты ботинки и погашен свет. Прихватив кейс, Царапов перекидывает ноги через подоконник. Путь для отступления был им предусмотрен еще при найме комнаты: под окном относительно широкий карниз. Правда, внизу пять-шесть этажей пустоты, но вниз вор не смотрит. Распластавшись по стене — правая рука вытянута по движению, в левой кейс, — он осторожно, но достаточно быстро приближается к балкону соседней квартиры, о котором расспрашивал хозяйку.

Из коридора доносится: «Ваш жилец дома? Где его дверь?»

Но стука в дверь он уже не слышит, так как вышибает дверь балкона, затем дверь из квартиры на площадку, стремительно сбегает вниз по лестнице к наружным дверям, около которых ночуют две пустые детские коляски.

И вот из подъезда выходит молодой заботливый папаша, хоть и поздновато, но выкроивший время погулять с младенцем.

А у соседнего подъезда оперативная машина ждет «под парами» с невыключенным мотором.

Вор с коляской скрывается за углом, достает из нее кейс — и нет его, сгинул…

Раиса читает в постели перед сном. Вдруг — кого принесло так поздно? — тренькает дверной звонок. Она встает отпереть: «Кто?» — И слышит: «Глеб».

— Что случилось? — спрашивает Раиса, открыв, и осматривает его изумленно. — У вас такой вид… как будто из дому выгнали.

— Напротив! — кривовато усмехается Царапов. — Очень старались удержать. Но я все-таки ушел. И больше я в тот дом ни ногой… Извините, если разбудил.

— Нет, я не спала… — В глазах невысказанный вопрос: зачем он, собственно, явился?

— Я уезжаю. Хотелось проститься.

— Надолго?

— Скорей, надолго.

Раиса молчит. В обычное время она только корректно попрощалась бы и пожелала счастливого пути. Но, застигнутая врасплох, не успевает скрыть огорчения, разочарования. Сама того не заметив, в нарушение своих жизненных принципов, она стала как бы несколько зависима от Царапова за последние дни. И вот стоит перед ним сейчас немного растерянная, немного растрепанная.

Вор достает зачем-то железнодорожный билет с плацкартой, показывает. Раиса машинально смотрит, возвращает.

— Поезд через час десять… — говорит вор.

— А как же я?.. Наши поиски?.. — невольно вырывается у Раисы.

— Самому обидно уезжать… Не доделал то, что собирался. Такой убыток… другу моему. Но что поделаешь!

Он уже берет свой кейс, медлит… И ставит его обратно.

В обычном для новых кварталов дворе — не дворе, а пространстве между домами — стоит ряд машин.

Вдоль ряда идут Томин и Пузановский.

— Ты ж говорил, можно без документов, — пыхтит на ходу Пузановский.

— И не отказываюсь. Человек купил списанную железку. Документы есть — тачки нет. Но вот без доверенности, дорогой, нельзя. Как он без доверенности в Ростов погонит?

— Ладно, договоримся — будет доверенность. В обмен, между прочим, на деньги.

— А я думал — в кредит! — Томин подталкивает Пузановского кулаком в бок и покатывается, дескать, остроумно пошутил. Тот одышливо похохатывает в ответ.

Они подходят к новенькой «Волге». (Той самой, что Пузановский купил у своих компаньонов).

— Во, гляди! — хвалится Пузановский. — Экспортное исполнение, шипованная резина, все любоваться будут! — Он отпирает машину и приглашает Томина за руль, а сам садится с другой стороны и вставляет ключ зажигания. — Обрати внимание: панель, обивка.

И в этот миг взявшиеся буквально из-под земли люди в милицейской форме окружают «Волгу».

— Выйти из машины, предъявить документы! — командует старший по званию, капитан.

Томин выскакивает резво, Пузановский пыхтя и наливаясь страхом.

— Документы! — повторяют Томину. Он роется для виду по карманам, придумывая, как быть.

— Ничего с собой нету, — говорит он. — Да вы зря думаете, мы случайно сели, дверца была открыта, — это он кидает Пузановскому ориентир на первое время.

— Молчать! — обрывает капитан.

— Я его вообще не знаю, у него плохо с сердцем стало, — частит Томин и с этими словами вдруг рывком выдирается из рук придерживавшего его милиционера и пускается наутек.

— Стой! Буду стрелять! — кричит капитан.

Томин начинает выписывать зигзаги, будто не замечая, что один из милиционеров бежит ему наперерез. Инспектор бросается в сторону, и тут его сшибает с ног дюжий милиционер. Пока они катаются по земле — достаточно далеко от всех, — Томин спокойно говорит:

— Повозись со мной… Я инспектор угрозыска. Томин… Да не отпускай руку, балда, заломи… Ой!.. Позвони на Петровку следователю Знаменскому. Только чтобы толстый не догадался. В отделение нас надо доставить порознь. Понял?.. Теперь пошуми на меня!

— Ты еще поговори тут! — подыгрывает милиционер. — А ну вставай! А ну пошли! — И, как положено, ведет беглеца назад с заломленной за спину рукой.

В той же одежде, что и при задержании, Томин торопливо подкрепляется в буфете Управления. Видит Кибрит, окликает:

— Зинаида, подсядь к арестованному!

— Шурик! О тебе страшные слухи, пойман с поличным, бежал из-под стражи… — смеется Кибрит.

— Пытался, — усмехается он и мнет плечо. — Мм… Крепкие есть ребята в отделениях.

— Я не пойму, это было запланировано?

— Что ты! Злодейская шутка судьбы! Участковый засек угнанную машину, отделение устроило засаду. А я работал с Пузановским под своей легендой. В итоге мы оба задержаны, и вся операция накануне срыва.

— Ну что за непруха! — огорчается Кибрит.

— Пересеклись две случайности, — он опять трет руку. — Н-да, хороший парень… Слушай, в трудные минуты мы всегда мыслили коллективно. Пошли со мной к Пал Палычу, а?

Знаменский расхаживает по кабинету. Постучав, заглядывает Кибрит — один ли он — и входит вместе с Томиным.

— Допросил? — спрашивает Томин.

— Допросил… — кивает Пал Палыч. — Пузановский — солидный, уважаемый человек. Закружилась голова, ухватился за дверцу, она открылась, он сел в машину отдышаться. Вдруг явился незнакомый брюнет. Возможно, хотел обчистить карманы — недаром потом удирал. Все.

— Молодец! — удовлетворенно говорит Томин. — С лету понял подсказку! Трусил сильно?

— Больше возмущался: «Больного человека — на Петровку!» Пришлось намекнуть, что ты по приметам похож на одного бандита.

— Браво! Все гораздо лучше, чем я боялся!

— Да чего хорошего?! — взрывается Пал Палыч. — Мы оба в идиотском положении! Что, по-твоему, дальше?

— Отпускать за недоказанностью!

— Вас обоих?

— Если ты не решил меня упечь!

— А ты понимаешь, чем это пахнет?

— Ну… не впервой же, Паша, вывернусь.

— Пузановский его подозревает? — догадывается Кибрит.

— Не знаю, Зина. Этот трюк с побегом…

— Боюсь, именно это и растолкуют Пузановскому его приятели!

— Побег я объясню, не беспокойтесь, — возражает Томин. — Хуже, что все у них до меня шло гладко, а со мной — сразу забрала милиция. Хоть тут я как раз ни сном ни духом, однако… немножко нехорошо.

— Словом, если Пузановского освобождать — тебя надо выводить из операции, — резюмирует Знаменский.

— И все труды кошке под хвост?! — взвивается Томин. — А новый человек будет начинать с нуля? Не пойдет!

— А как пойдет?

— Почему его не посадить, раз невыгодно отпускать? — вмешивается Кибрит.

— Рано, Зинаида, рано! Я даже не знаю полного состава шайки и кто делает документы!

— Посадить непросто, — возражает и Знаменский. — Это только кажется, что Пузановского взяли чуть не с поличным. На поверку доказательств — с гулькин нос.

— Но если Шурик предстанет в форме, с майорскими погонами… неужели он не дрогнет?

Знаменский пожимает плечами. Это, скорее, вопрос к Томину, он общался с Пузановским и точнее предскажет его реакцию.

— Дрогнет. Но не признается, — качает головой Томин. — Тяжесть улик, понимаешь, должна возрастать на килограмм живого веса… Паша, нам с Пузановским надо уйти отсюда в обнимку! Только сложились нужные отношения — и родная милиция вдарила под дых! — Томин страдает, как может страдать оперативный работник, у которого рухнула тщательно обдуманная операция. — Докажи ему, что я не ваш человек!

— Доказать не моту… — Знаменский снова начинает ходить.

— Можно показать на очной ставке, — подает голос Кибрит.

— Очная ставка? Про что?

— Какая разница, Пал Палыч? Придумай. В чем-нибудь да есть у них разногласия!

Знаменский останавливается, и они с Томиным некоторое время смотрят друг на друга.

— Хм, — произносит Знаменский.

— Хм, — откликается Томин.

Чувствуется, что обдумывают одну и ту же идею.

— Ну, Томин, держись! — говорит с веселой угрозой Пал Палыч и хлопает его по плечу…

И вот очная ставка. Пузановский заканчивает свои показания.

— Я принял валидол, сердце начало отпускать. И тут окружает милиция. Верите, чуть не начался второй приступ!

— Верю, верю, — говорит Знаменский. — Но давайте уточним: стало плохо рядом с машиной или на расстоянии?

— Знаете, в такой момент уже слабо воспринимаешь… как бы в тумане… Возможно, гражданин сам подвел меня и усадил… не могу утверждать.

— Понятно. Ну, теперь что вы скажете? — меняя тон, обращается Пал Палыч к Томину.

— А что, начальник? Вижу — человек сомлел, а спереди машина открытая. Ну подвел — чего такого? Пускай, думаю, посидит, очухается.

— А сам за руль?! — беспощадно обличает Пал Палыч. — Тоже сомлел?

— Зачем, у меня здоровье приличное. Думал это… к врачу его отвезти, если будет загибаться.

— Вы не крутите! — Знаменский вскакивает, наклоняется через стол и трясет указательным пальцем перед носом Томина. — Имя-фамилию почему скрываете, а?

— Нну-у… ммм… — тянет Томин, и это по интонации близко к «сам толком не знаю».

— А почему от милиции побежал? — энергично напирает Знаменский.

— Да так… — мямлит Томин.

— Из-ви-ни-те! От милиции просто так не бегают! Молчите? По часам засекаю, сколько молчите! — Знаменский гневно барабанит по циферблату на руке.

— Живот схватило! — тонким голосом выпаливает «додумавшийся» Томин.

Завершая очную ставку, Пал Палыч говорит извиняющимся тоном:

— От ошибок мы не застрахованы, товарищ Пузановский. — Капитан с сотрудниками случайно проходил, вдруг видит — номер, который недавно объявлен в розыск. Шипованная резина. А в машине люди. Естественно, скомандовал задержать.

— Возможно, на мое счастье, — подхватывает Пузановский, окончательно вошедший в роль. — Еще неизвестно, что этот тип собирался со мной сделать!

— Зачем плохо думаешь! — обиженно укоряет Томин. — Зачем его слушаешь? — кивает он в сторону наблюдающего за ними Знаменского.

В кабинет, постучав, входит лейтенант и браво рапортует:

— Товарищ майор, просили передать вам дактокарты на неизвестного. На него ничего нет!

Знаменский делает вид, что разочарован, мечет на Томина угрожающие взгляды: не удалось выяснить, что за птица попала в сети.

— Погоди! — обещает он. — Ты еще нам попадешься!

Все намеченные мероприятия по дезориентации Пузановского выполнены.

— Прошу подписать протокол.

Пузановский расписывается. Томин ставит крестик.

— Неграмотный, — извиняется он.

Знаменский нажимает кнопку, входит конвой и задержанных порознь (Томина первым) выводят. Пал Палыч стоит в задумчивости. Что-то его беспокоит…

Возвращается Томин.

— Уф! И как это преступный элемент выдерживает — допросы, очные ставки, я уж не говорю, суд! — Он переходит к делу. — Почему не отпускаешь? Что за финт?

— Ощущение, что я перегнул палку, — отвечает Знаменский, недовольный самим собой. — Для такого деятеля, как Пузановский, попасть на Петровку и шутя отделаться… Не заподозрит подвох?

Задумывается и Томин, перебирая в памяти подробности очной ставки.

— Что-нибудь в противовес бы, этакое легонькое… — размышляет Знаменский. — Для продления… Может быть… С тобой он это не свяжет, ни в чем мы его не уличим… А рвение свое продемонстрируем.

— Глазунова? — догадывается Томин.

— Если б хоть сейчас застать дома!

Раиса занята приготовлением завтрака. В кухню заглядывает Царапов, смотрит на часы.

— Выходит, я проспал полдень… фантастика! — Он осторожно обнимает ее за плечи.

Эти первые слова наутро — какую окраску они придадут тому, что произошло? А он, будто подслушав, говорит:

— Клясться в вечной любви я тебе не буду.

Ну вот! Клятв она не ждала, но вместе с «добрым утром» это все же грубовато. Однако Раиса «отбивает мяч» почти без паузы:

— Я — тем более! Я вообще по натуре амазонка. Привыкла одна.

— И замужем не была?

— Попробовала. Занятие не по мне.

— А я и не пробовал… Где взять чашки?

— Не изображай семейного человека. Садись и жди.

— Я понимаю, что я тут гость. Втерся к тебе по старой солдатской присказке: «Хозяюшка, не дашь ли водицы испить, а то так есть хочется, что даже переночевать негде…» Сколько ты вытерпишь меня в своей квартире?

— Пока не надоешь.

Обстановка в комнате Раисы отражает характер и вкусы хозяйки: ничего лишнего, а то, что есть, недорого, но удобно и несколько необычно. Вместо мебельной стенки — простые широкие полки, на них книги, парадная посуда, лампа, телефон, часы и прочие функциональные вещи и лишь кое-где памятные безделушки. Перед диваном скамья, покрытая рушником. У окна мольберт с наброском какого-то интерьера.

— Сама все придумала? — спрашивает Царапов, осматривая комнату опытным взглядом.

— Я ведь кончила художественное училище, работаю дизайнером.

— А-а. Сколько видел квартир — такую впервые… Поговорим? Надо всерьез браться за Пузановского — раз я остался. Давай смотреть правде в глаза: «жигуля» твоего загнали, не вернешь. Надо выдирать деньги.

— Как их выдерешь?

— Как — не твоя забота. Тут ты должна положиться на меня. Это дело сугубо мужское.

Его прерывает телефонный звонок. Раиса снимает трубку:

— Слушаю… Здравствуйте… Да вы скажите толком: машину-то мою нашли?!.. — И тянет разочарованно: — А-а… Да, я почти не бываю дома… Опознать толстяка?.. Еще бы, конечно, опознаю! Теперь убедились, что он за фрукт? А то я у вас была мнительная!

— Арестован или нет? — взволнованно подсказывает ей Царапов.

— Скажите, он арестован?.. — И, глядя на вора, отрицательно качает головой. — Ладно, приеду, — без энтузиазма заканчивает она разговор.

— Непонятно, зачем тебя вызывают, — в сомнении произносит вор.

— Почему? Все-таки улика — я его видела у Молоткова.

— Какая улика, Раиса: автомобилист заехал к автомеханику! Недаром тебя прошлый раз отправили ни с чем. Если теперь за тебя хватаются как за соломинку, значит, на Петровке вообще ничего нет! Попугают его и отпустят.

— А я расскажу, что узнали мы!

— Как с одним приятелем лазили в гараж? Как смотрели в трубу? Довольно комичные обстоятельства. И ничего нельзя доказать.

— Я совершенно не понимаю, что же ты мне советуешь!

— У меня свой план. Поехали. — Он надевает пиджак. — Растолкую по дороге.

Процедура опознания происходит в кабинете Знаменского. Зло посмотрев на Пузановского, сидящего между двух других мужчин, Раиса говорит:

— Никого из них не видела, не знаю и знать не хочу!

Знаменский с любопытством прищуривается, но протягивает ей авторучку и показывает, где расписаться. Она поспешно ставит росчерк в протоколе и выходит, еле пробормотав: «До свидания». Расписываются и покидают кабинет остальные участники опознания. Знаменский нажимает кнопку вызова конвоя.

Пузановский отдувается и вытирает лоб.

— Ну все наконец?

— Да, — дежурно улыбается Пал Палыч. — К сожалению, пришлось… некоторые формальности… — Он делает неопределенно-извиняющийся жест, не желая вдаваться в какие-либо объяснения по поводу Раисы. — Сейчас придет конвой, у вас ведь вещи в КПЗ, там оформят освобождение, — и начинает сосредоточенно отыскивать что-то в настольном календаре.

От дальнейшей беседы Знаменского избавляет конвоир. Пузановский прощается и радостно топает в коридор. А Пал Палыч набирает номер на внутреннем аппарате:

— Можешь заходить.

Секунды через две входит Томин.

— Как?

— Узнала. Но не опознала!

— Весьма странно…

— Ладно, об этом потом. Пузановский пошел собирать вещи, так что тебе надо поспешить… — Знаменский кладет ему руку на плечо. — А в спешке как-никак легче пережить огорчение.

— Что еще, Паша?

— Вчера без тебя упустили Царапова.

Томин отзывается скорбным стоном.

— Теперь все, прости-прощай! Уехал…

— Ничего не попишешь… Беги, брат, освобождайся.

…Коридор перед камерами КПЗ.

Лязгают двери, выпуская Пузановского и Томина. Дежурный официально объявляет Томину:

— Как лицо без определенных занятий и места жительства, вы на первый раз предупреждаетесь. В дальнейшем будете привлечены к ответственности… Работать устраивайся, ясно?

— Очень ценная мысль, — замечает Томин.

…И вот уже оба освобожденных усаживаются за столик в пивном баре.

— Все нутро ссохлось! — говорит Пузановский.

— Придется тебе угощать меня в долг. Из-за ментов без копейки остался, — вздыхает Томин.

— Отобрали? — в голосе Пузановского недоверие: он ведь присутствовал при освобождении Томина, а при освобождении возвращают все отобранное.

— Здрасьте! — вытаращивается Томин. — Да я ж их сбросил! Зачем же я, по-твоему, зайцем скакал?!

Пузановский слушает, туго соображая.

— Правда, не понял? Я же шел колеса покупать, башка! С толстой мошной! Вот если бы мы с ней влипли — рассказывай тогда про валидол!

— Не сообразил, — признается Пузановский. — А чего ты обострял: бесфамильный, неграмотный?

— За алименты я в розыске, — понизив голос, жалуется Томин. — Две бабы, как акулы ненасытные. Хорошо, в загсе пальцы не катают…

— Ну, ты гусь! — благосклонно улыбается Пузановский.

— Поневоле станешь. Как бы можно жить, если б никто не мешал!.. А как мы с тобой дальше? — закидывает удочку Томин.

— Деньги-то… сегодня нет — завтра будут. А вот ты теперь чем торгуешь?

— Сегодня нет — завтра будет. — Пузановский опускает кружку. — Есть хочу! — обнаруживает он и ужасается. — Я ж с утра не ел с этой катавасией! — и вскакивает…

Гонимый зверским аппетитом, Пузановский рысит к своему подъезду и вдруг натыкается на поджидающую его Раису.

— Это… вы? — спрашивает он.

— Нам надо немедленно поговорить, — произносит Раиса заготовленную фразу.

Тот сглатывает слюну и кривится. Настолько поглощен мысленным перебиранием своих съестных припасов, что воспринимает ее прежде всего как препятствие на пути к холодильнику.

— Ладно, пошли… — Он первым устремляется в подъезд.

Пыхтя и путаясь в связке ключей, отпирает Пузановский три замка.

— Давай, давай! — торопит он, впуская Раису в квартиру: что ему бояться какой-то шалой девчонки? — Подыхаю с голоду.

В передней нога об ногу скидывает ботинки и влезает в шлепанцы.

— Ффу! — секунда блаженства. — И какой у нас будет разговор? — с долей игривости он подхватывает Раису под локоток и увлекает к двери в комнату.

— Де-ло-вой! — отвечает оттуда жесткий мужской голос.

Это говорит развалившийся в кресле вор.

— Сугубо деловой, — повторяет он. — Про деньги.

Пузановский злобно и ошарашенно крякает. Смысл появления Раисы был ему понятен с первого мгновения: станет чего-то клянчить и добиваться. Но она, оказывается, еще мужика раздобыла в подмогу! Пузановский переводит взгляд с вора на Раису и обратно, оценивая их возможную опасность. Раису он помнит по встрече у Молоткова и дальнейшему разговору в машине: она из порядочных. А мужик… руки лежат спокойно и расслабленно на подлокотниках, длинные ноги в элегантных туфлях вытянуты поперек комнаты… не делает попытки отрезать хозяина от выхода… вообще не делает ни единого движения… рассчитывает взять «на голос».

Пузановский оглядывается на дверь, снова на Царапова. Голод — плохой советчик. «А, пропади они пропадом!» — решает он и направляется мимо вора в комнату, где стоит холодильник. Пузановский алчно извлекает из него гору снеди, которую тут же начинает уминать, заливая пивом.

Вор, прихвативши кейс, входит следом.

— Поскольку это надолго, — говорит он, разумея затеянную трапезу, — параллельно будем беседовать. А девушка пока полистает журнальчики. Вон, — указывает он Раисе, — всякий зарубеж. Хозяин разрешит?

Пузановский молча жует.

— Я спросил: хозяин разрешит?

— Только пускай там больше ничего не трогает, — неприязненно бормочет Пузановский.

— Там больше ничего и не нужно, — усмехается вор и плотно затворяет за собой дверь.

— Ты кто… длинноногий?

— Работа у меня такая: когда кому чего не отдают, то зовут меня. Вышибать.

— Уж сразу вышибать… — Пузановский видел в жизни всякое, сам проделывал всякое и паниковать не расположен. Да и еда успокаивает. — Сколько ж ты, интересно, просишь и за что? — пренебрежительно осведомляется он.

— Прошу?!.. Слушай, толстомясый! Не держи меня за фраера. Видно, с нервов да с голодухи не все сечешь. У тебя в двери сколько замков? Три. Может, ты мне ключи давал?.. То-то и оно: разговор будет серьезный.

Пузановский начинает жевать медленнее. Шут побери, недооценил он этого типа. Вон как оскалился! А Царапов снова переходит на корректный, но непререкаемый тон:

— Девушке вернешь стоимость «Жигулей-шестерки», плюс мои десять процентов как посреднику. Плюс за «Волгу», которую твои молодчики увели. У моего друга, между прочим.

— Какие молодчики? Чего увели? — брюзгливо отпирается Пузановский.

Раиса в дальнем углу проходной комнаты украдкой звонит:

— Татьяна, мы на месте… Я не могу громче. Мы где надо, поняла? Начали разговаривать. Да… Да, пожелай удачи… Я позвоню сразу… Наверное, через полчаса. От силы час. Целую.

— Так ты, значит, отказываешься платить? — изумляется Царапов.

— И что тогда?

— Девушка пойдет на Петровку.

Пузановский фыркает и набивает рот.

— И кое-что порасскажет. — Вор достает блокнот, листает. — К примеру, про черную «Волгу», номер 25–28 МНФ, с шипованной резиной. И как ты расплачивался со своими хмырями на стадионе. Сидели на солнышке, ты изволил апельсины кушать. (Челюсти Пузановского почти замирают.) Автомеханику тот раз ничего не досталось, верно? — подмигивает довольный Царапов. — А обмывали вы это дело в «Арагви». Еще чем-нибудь развлечь? — Он перекидывает странички, словно выбирая отдельные сведения из массы записей. — Сказать, кто из твоих живет на Краснофлотской, пятнадцать? Могу. Могу даже описать блондинку в зеленом, которая была у тебя прошлую субботу. Короче, полное досье. — Вор захлопывает блокнот. — Сядешь, Иван Данилыч, на казенные хлеба. Прощай ветчина, прощай пиво!

Старый верный способ: назвавши два-три факта, создать впечатление, будто знаешь все.

— А поскрести под твоих уголовничков — там, пожалуй, и на высшую меру… — Это он добавляет уже для довершения эффекта, не подозревая, сколь опасной окажется для них с Раисой брошенная наобум фраза…

А Раиса сидит как на иголках с пестрым журналом в руках. Не до картинок ей. Она твердо обещала не вмешиваться… но что происходит? Удастся ли Глебу прижать «бегемота»? Сюда долетают лишь отдельные слова, и ничего непонятно. Не вытерпев, она тихонько снимает туфли, на цыпочках подбирается к двери, приникает к ней ухом. И слышит голос Пузановского:

— Пятьсот.

Царапов смеется.

— Ладно, тыщу. Но последнее слово. Все!

— Да я уже девять взял, хозяин! — веселится Царапов, похлопывая себя по карманам. — «Стихи о спорте», издание второе.

Пузановский вскакивает, бросается к шкафу, хватает книгу в жестком переплете, открывает: листы ее склеены в плотную массу, и в ней вырезано «помещение», так что книга представляет собой коробку-тайник. Пустой тайник.

— Ворюга! — задушенно вскрикивает Пузановский и вне себя замахивается на вора «Стихами о спорте». Ребром ладони тот бьет его по запястью, книга отлетает, а Пузановский, постанывая, трет ушибленную руку и повторяет в бессильном бешенстве:

— Ворюга… ворюга…

— От ворюги слышу, — цедит Царапов. — Остальные ты мне выложишь сам из-под ковра… — Он вдруг видит лицо Раисы, шагнувшей в комнату. И такое на этом лице выражение, что его будто ледяной водой окатывает. Она слышала? Она поняла?

— Зачем ты сюда… — бормочет вор растерянно. — Мы ведь договорились…

— Глеб! Ты рылся в его вещах? — а глаза просят: опровергни!

Пузановский улавливает какую-то несработанность, разногласия парочки и тотчас же пользуется этим: он толкает Раису на вора, выскакивает за дверь, захлопывает и запирает ее снаружи торчащим в замке ключом.

Вор подхватывает Раису, та отшатывается и спрашивает свое:

— Ты рылся в его поганых вещах?

Она почти не замечает проделанного Пузановским фокуса, ей сейчас всего важнее ответ Глеба. И ему в этот момент всего важнее оправдаться. Он лишь мельком оборачивается на щелчок замка. Исчезновение Пузановского даже на руку: легче врать.

— Я же тут долго сидел… перебирал от скуки книги и вот, — он поднимает «Стихи о спорте», показывает Раисе тайник. — Тут он прятал деньги.

— И ты взял?

— Тебя шокирует, что без спросу? — Царапов постепенно овладевает собой. — А разве твой «жигуль» не угнали без спросу?

— Чем же ты тогда лучше них!

Пока они выясняют отношения, Пузановский, навалившись всей тушей, медленно, но упорно двигает массивный шкаф. Шкаф без ножек и по толстой ворсистой обшивке ползет почти без шума…

Между Цараповым и Раисой соотношение сил уже отчасти изменилось, женщина несколько сбита с толку.

— Но ты же говорил, «мужской разговор»!..

— И как это тебе рисовалось?

— Что ты припугнешь его нашими сведениями… Может быть… набьешь морду…

— Две уголовные статьи. Шантаж и нанесение телесных повреждений. Это тебя устраивало!

С концом его фразы совпадает тяжелый бухающий звук — шкаф доехал и уперся торцом в дверь.

— Чем-то задвинул, сволочь! — определяет вор и мигом собирается в кулак. Запертый замок был в его глазах пустяком, паническим жестом Пузановского. Дверь, припертая шкафом, свидетельствует, что тот что-то задумал. «Будет вызывать своих субчиков! — понимает вор и взглядывает на часы. — Ближе всех живет длинный блатняга. Сколько оттуда езды? Минут двадцать пять, не больше. Значит, через двадцать нас тут быть не должно. Но пустой я не уйду!»

Пузановский унес телефонный аппарат на длинном шнуре в кухню, чтобы не слышно было, и там, конечно же, названивает:

— Лешу, пожалуйста… А куда — не сказал?

В досаде разъединяет и набирает снова:

— Можно Юру?.. А где он?.. Если вернется, пусть сразу позвонит Пузановскому! Алло, Молоткова позовите!.. Плевать, что занят, у него дома ЧП! Борис?.. Бросай все к чертям — и ко мне в пожарном порядке, понял?.. А где Лешка с Тыквой, не знаешь?.. Точно?!.. Ну, жми! Скорей!

Следующего номера Пузановский на память не помнит и лихорадочно роется в блокноте.

— Извините, у вас, говорят, Леша с Юрой… Если можно… Леша?.. Наконец-то! Леша, ты мне с Тыквой — позарез… И срочно!.. Постарайся, хорошо?

Отдуваясь, Пузановский кладет трубку.

— Хоть поесть нормально, — говорит он, утирая лоб.

А вор, свернув ковер перед диваном, отковыривает стамеской паркетины, маскирующие главный тайник Пузановского. Под паркетом открывается небольшая металлическая плита. Вор пытается нащупать секретный запор.

— Во что я ввязалась! — бормочет Раиса. — Во что я ввязалась?!..

Металлическая крышка откинута, тайник являет взору свое набитое деньгами нутро. Вор раскрывает на полу кейс. На верхней крышке его прикреплены изнутри петли для подзорной трубы, крепкого ножа, каких-то длинных не то пассатижей, не то щипчиков и небольшого изогнутого ломика, традиционно называемого «фомка». В пустую петлю он вставляет стамеску и принимается за деньги. Пачки крупных купюр быстро и плотно ложатся в кейс.

Царапов с торжествующей и какой-то пьяноватой улыбкой вскидывает глаза и видит на лице Раисы глубокое отвращение.

— Дорвался и не можешь остановиться?

— А по-твоему, оставить этим бандитам? — хитрит он. — Лишнее сдадим в милицию, там разберутся.

Пузановский снимает с плиты большую сковородку с яичницей, режет хлеб, достает пучок зеленого лука. Наливает себе стопку водки. Из комнаты доносятся приглушенные удары.

— Бейся, длинноногий, бейся, — злорадно усмехается Пузановский и чокается с бутылкой.

Яростно, смаху бьется Царапов плечом в дверь. Дверь понемногу поддается — в щель уже всунуты паркетины, и Раиса держит наготове следующие. Удар… удар… — и втискивается пятая дощечка. Оба не разговаривают и не смотрят друг на друга, но опять заодно. Куда Раисе деваться, надо выбираться из западни.

Пузановский с недожеванной былинкой лука в руке входит в комнату. На лице издевка, пока он не замечает угрожающей щели. С утробным рыком Пузановский упирается в шкаф и перебирает ногами, пытаясь вернуть его на прежнее место. Это не удается, дощечки вставлены не зря (а ему за торцом не видны).

Сантиметр за сантиметром шкаф наступает на Пузановского, а тот смотрит на часы, оглядывается, хватается еще за какую-то мебель, не зная, что предпринять. Но он все-таки додумывается. Спешит в прихожую и возвращается с железным костылем и молотком. Он забьет костыль в пол перед шкафом и тем застопорит его движение.

При такой комплекции приходится опираться о стул, чтобы присесть или стать на колено. Кряхтя и постанывая, он проделывает это, прилаживает костыль и уже заносит молоток — но раздается спасительный звонок в дверь.

Звонок останавливает и Царапова. Он слышит радостные возгласы Пузановского и отвечающие ему мужские голоса. Это подоспели Печкин с Тыквой. Еще бы пяток минут — и вырвались! А что теперь?

— Ты очень удачно прервала наш тет-а-тет с хозяином, — зло говорит он Раисе. — Теперь их трое. — Он отходит от двери, убирает ненужный ломик в кейс и по привычке тщательно запирает замки.

Татьяна, подруга Раисы, смотрит на часы и томится ожиданием. Трещит телефон, она радостно хватает трубку, но…

— Нет, вы не туда попали.

По городу, обгоняя всех, кого можно, едет злой автомеханик. Чуть не на середину проезжей части вылезает «голосующий» парень и показывает пальцем по шее — дескать, позарез. Обогнуть его трудно. Молотков притормаживает и кричит:

— Следующий раз подвезу — на тот свет!

— Поподробней, — тихо говорит Печкин Пузановскому. — Что насчет высшей меры?

— Да так, сболтнул.

Печкин обменивается взглядом с Тыквой.

— Мочить! — скор на решение Тыква.

— Сдурел? — ахает Пузановский. — Отбить гаду печенку, забрать все и выкинуть. А ей пригрозить — и вся любовь!

— Легко живешь, — роняет Печкин.

А Тыква вносит ясность:

— Мы тут одного «шашлыка» в речку уронили.

У Пузановского сразу одышка и сердцебиение.

— Уголовник! — сипит он. — Учтите, я за вас не отвечаю!

— Да он, Пузо, к тебе шел, — сообщает равнодушно Печкин. — Тебе деньги нес. Так что, вроде и ты причастен…

— Мочить их! — радостно трепещет Тыква. — Мочить!..

Это сказано уже достаточно внятно, чтобы Царапов услышал и — в противоположность Раисе — понял.

— Что могут с нами сделать? — спрашивает Раиса, уловив его реакцию.

— У меня есть нож, — говорит он после паузы. — Но я не пробовал его на людях.

Раиса зябко передергивает плечами:

— Надо позвать на помощь! Кругом же народ!

— С двенадцатого этажа ори — не ори… — он направляется к окну.

— Глеб… Все-таки кто ты такой? Эти инструменты… и вообще все… Что это значит?!

Перегнувшись наружу, вор осматривает стену. С отчаяния бьет кулаком о подоконник.

— Ни трубы, ни карниза, ни балкончика! Гладко. Сволочи!.. Экономят все!..

Он оборачивается к Раисе:

— Кто я? — И вдруг его прорывает: — Ошиблась ты со мной, Раиса! Я же вор! Квартирный вор. Как ты не догадалась? По-староблатному — домушник! Спрашивала, чем я лучше них? А ничем! Только вид поприятней. А Пузановского я наколол раньше тебя. Ты со своей слежкой мне поперек горла была, я бы его давно обчистил!.. Что так смотришь? Мразь я для тебя, да?

Он извлекает из холодильника бутылку пива, откупоривает, пьет из горлышка. Допив, отбивает дно бутылки о батарею (на худой случай тоже оружие). Осколки он загоняет ногой в угол, расчищая поле боя. Раиса сидит на диване, окаменев.

— Тебе бы только дорваться до мокрого! — шипит Пузановский на Тыкву. — Откуда ему про «шашлыка» знать?!

— Откуда про остальное? — возражает Печкин. — Ты, слушай, отнесись трезво. Если сгорим — и впрямь вышка!

— Леша… Но не здесь же… не у меня… — слабеет Пузановский перед властностью Печкина.

— А где? Потом вывезем.

Вор отходит от двери — слушал и основное из разговора шайки расслышал хорошо. Раиса занята другими мыслями.

— Какая подлость… — говорит она. — Использовать меня для своих целей!

— Ну уж тебе я не хотел ничего плохого. И деньги на машину отдал бы до копейки, клянусь!

— Да будь они прокляты, эти деньги! Будь они прокляты! — Раиса вскакивает вне себя и с размаху швыряет кейс в окно.

Царапов даже не шевельнулся, чтобы ее удержать.

— Думаешь, крепко меня наказала? Я уже наказан крепче некуда.

Раиса, не вслушиваясь, срывается к двери, начинает барабанить:

— Откройте!.. Негодяи!.. Немедленно откройте!.. Вы за это ответите!..

Под дверью слышится хихиканье Тыквы.

— Люблю, когда кошечка такая нетерпеливая! Чуток еще обожди.

Раиса падает на диван и рыдает.

— Ну не плачь… тише… Не доставляй этим гадам удовольствие… Давай поговорим по-человечески. Почему ты босиком?

— С тобой? О чем мне с тобой говорить?!.. Я думала: встретила настоящего человека! А ты… Ты же меня обокрал хуже, чем они!

— Дорого бы я дал, чтобы мы с тобой не встретились… Я должен быть один. Не застревать, ни за что не цепляться. Мне привязываться нельзя! Ни к чему, ни к кому!..

— Зачем вы мне сказали, кто вы такой? — спрашивает Раиса после молчания.

— Не знаю… Наверно, приходит момент, когда хочется сказать правду…

В смежной комнате Печкин разливает водку, Пузановский бессильно расплылся в кресле, а Тыква мечтательно играет ножом, поставя его острым концом на палец и ловко удерживая в вертикальном положении.

— Немножко выпьем за благополучное окончание! — Печкин вручает стопки Пузановскому и Тыкве:

— Пусти меня вперед! — просит его Тыква. — Раз, раз — и иди руки мой! — делает он выпады ножом.

— Зачем в комнате сырость?! Врубим музыку погромче, и ты, Пузо, ее вот так — оп! — показывает, как следует придушить Раису. — И в ванну. А мы отключим его.

— Он здоровый! Он мне чуть руку не перешиб! — хнычет Пузановский.

— Поимеем в виду.

— Леша, я не могу! Ну почему я, Леша?.. Это вообще Борис виноват! С него все пошло! Вот приедет и пускай он, пускай он! Это ж он нас подвел! А я не умею!..

— Учиться надо, — мерзко ухмыляется Печкин, но, видя, что Пузановский ненадежен, решает: — А, ладно, пять минут не расчет, ждем механика. Ему полезно.

Все же есть передача мыслей на расстояние: Татьяна в мучительной тревоге. Нет, больше ждать невозможно! Она набирает ноль два. Ей отвечают: «Дежурный по городу слушает».

— Я вас умоляю, как мне позвонить следователю Знаменскому на Петровку? Это страшно срочно, это по его делу!..

Знаменский с трубкой в руке слушает, что рассказывает ему Татьяна.

— Секунду, — говорит он и набирает внутренний номер. — Саша, безумный день не кончился. Пробегись до моего кабинета. — И снова Татьяне. — Как вас зовут? Адрес?.. Слушаю дальше.

Татьяна тараторит в трубку:

— Надо срочно что-то делать! Она давно должна была позвонить! Я чувствую, что с ней худо!.. Как давить на Пузановского? Сейчас объясню. Они собрали улики… Это трудно по телефону, но, в общем, у Раисы есть факты… Да, мне известно. Это тот, с которым она пошла… Глеб… Он подбил ее отказаться на опознании… Он?.. Я толком не знаю, они с неделю как познакомились…

Во время разговора в кабинет Знаменского входит Томин. Пал Палыч прикрывает ладонью трубку и объясняет:

— Глазунова с неведомым человеком отправилась выколачивать деньги из Пузановского.

— А, что б ее!

— Не волнуйтесь так, мне надо понять, в чем дело, — говорит Знаменский в трубку. — Скажите, факты, которыми собирались давить… хорошо, назовем «мужской разговор»… эти факты действительно могли напугать Пузановского?.. Понятно… Да-да, мы примем меры! — Пал Палыч кладет трубку, и они с Томиным глядят друг на друга, взвешивая услышанное.

— Так или иначе, надо вмешиваться.

— Да, — соглашается Томин. — И, может быть, минуты дороги. Это такая братия!

— Я звоню дежурному по городу, чтобы ближайший патруль прорвался в квартиру. А ты, Саша, звони Пузановскому и расшифровывайся!

— Еще утром мы завязывались в три узла, чтобы его отпустить! — восклицает Томин, однако Знаменский уже соединился с дежурным, и Томин берется за городской телефон:

— Иван Данилыч? По вопросу твоей жизни и смерти! На проводе брюнет, с которым тебя сегодня задерживали! Слышу голоса, шум… Драка? Двое чужих пришли права качать. Верно?.. Помолчи! Я дело говорю! — Он переходит на жесткий тон. — Слушай внимательно! Я — не Неизвестный, а майор из уголовного розыска! Квартира окружена. Не набирай себе лишних статей! Я тебя предупредил, ты понял? За все будешь отвечать первый! Скажи своим, чтобы я слышал: «Ребята, все, мы засыпались!..» Громче: «Ребята, мы засыпались, милиция!» Вот так, молодец. Не вешай трубку! Я тебе в порядке исключения разрешу взять в камеру побольше колбаски… (Томин старается удержать Пузановского у телефона, чтобы хоть так отчасти контролировать ситуацию.)

Бывший на связи с дежурным Знаменский сообщает:

— Патруль подъезжает.

— Сейчас позвонят в дверь, — окрепшим голосом говорит Томин в трубку. — Открыть немедленно! И не вздумайте сопротивляться!

Знаменский и Томин выскакивают у дома Пузановского и спешат в подъезд мимо милицейской машины.

А в квартире, в первой комнате, под наблюдением милиционеров все, кроме Раисы, стоят лицом к стене с заложенными за голову руками.

— Товарищ майор, застали форменную поножовщину, — докладывают Знаменскому.

— Разберемся, — говорит он и подходит прежде всего к Раисе.

По разгрому вокруг можно судить, что звонок Томина был более чем своевременным: шкаф от двери в смежную комнату отодвинут, там виден сломанный стул, ковер комком сбит в угол, на полу разные неожиданные предметы.

В первой комнате беспорядка меньше, но и тут валяется почему-то затоптанное полотенце, кресло лежит на боку, подмяв под себя туфли Раисы. На столе два ножа — Тыквы и Царапова.

Не лучше выглядят задержанные. У Печкина оторван рукав пиджака и подбит глаз, у Тыквы по лицу размазана кровь, у Царапова на груди остались лишь клочья от рубашки и майки; автомеханик всклокочен, на щеке багровый подтек. Только на Пузановском не заметно следов борьбы; видно, он уклонился-таки от свалки — потому и трубку снял.

— Вы спасли мне жизнь, — говорит Раиса. Она стоит босиком, опершись о стол, и ее сотрясает то ли дрожь, то ли сухое, без слез рыдание. — Извините за опознание…

— Об этом позже. — Знаменский поднимает кресло и жестом предлагает ей сесть.

Раиса садится, машинально надевает туфли.

А Томин обходит задержанных и каждому достаются наручники.

— Фасадом попрошу, — говорит Томин, трогая за плечо Тыкву. — А, Юрочка! Недолго на свободе погулял.

— Зато душу отвел! — вызывающе ощеривается Тыква и привычно подставляет руки для металлических браслетов.

Автомеханик, увидя наручники, неумело протягивает перед собой ладони.

— Ага, мастер — золотые руки… — Томин качает головой. — Привет, Иван Данилыч! Вспоминай скоренько, где сбережения. Придут понятые — начнем обыск. А добровольно выданное зачтется на суде как вид раскаяния.

— Нечего мне выдавать, — жалобно отвечает Пузановский. — Все выгреб! Вот тот… длинноногий… — Голос его пресекается, и он всхлипывает, будто карикатурный обрюзгший младенец.

— Неужели все? — весело удивляется Томин. — Так облегчил нам работу? — и он смотрит в спину вора с любопытством.

— Повернитесь! Ба!.. — ахает Томин. — Ца-ра-пов!.. Вот так встреча! По всем разумным расчетам, вы должны подъезжать к Батуми или Норильску!

Однако вор не расположен беседовать. Он протягивает Томину руки как что-то ему самому теперь не нужное, но даже не смотрит на инспектора и следователя.

Не «подыграл» он им, даже подпортил торжество тем, что как-то не отреагировал на поимку. И Знаменский с Томиным взглядывают в сторону Раисы: что свело эту женщину с Цараповым в дикой авантюре?

То ли от мимолетной своей задумчивости, то ли от жалкого вида Печкина Томин обращается к нему иным тоном, чем к другим.

— Эх, Печкин, Печкин! — только и произносит он, но звучит это обвиняюще.

Печкина словно током бьет от тона инспектора, от щелканья наручников.

— Что Печкин? Что Печкин? Все на меня? Я хуже всех?!

— Тихо, задержанный! — подает басистый голос ближайший милиционер.

— Начальник! — Печкин вдруг валится перед Томиным на колени. — Я первый признаюсь! Я первый! Про всех расскажу! Про Пузо расскажу! Про Самородка расскажу! Убить хотели, все признаю! Виновен… Не хочу вышку… Простите… Только жить!.. А-а-а… Все скажу! Кого в речку бросили, скажу!..

Прошло несколько месяцев. В кабинете Знаменского заканчивается очная ставка между вором и Шариповым — завмагом, которого он когда-то обворовал, притворившись вершителем правосудия. Ситуация парадоксальная — преступник уличает потерпевшего.

— Никакого ареста я не пугался! — Шарипов демонстрирует дутое негодование. — Как вы даже можете верить?! Этому преступнику!

— Вопрос, собственно, не в том, чего вы там пугались или не пугались, — со скрытым юмором говорит Знаменский. — Была ли кража и признаете ли вы своими перечисленные Цараповым ценности?

— Да откуда у меня такие деньги… такие вещи! Ну вы сами подумайте! Просто смешно! — через силу смеется Шарипов.

— Итак, записываем в протокол, что от вещей вы отказались?

— Минуточку… — в смятении бормочет Шарипов, и рука его непроизвольно дергается вперед, чтобы остановить занесенную над протоколом авторучку. — И… что с ними будет?

— Как бесхозные поступят в государственный доход.

Гримаса страдания искажает черты Шарипова. Второй раз он утрачивает кровное добро, которое уже было горько оплакано!

Но страх все же пересиливает жадность:

— Отказываюсь… Не мои.

Знаменский ногтем отмечает место в протоколе:

— Подпись. — Шарипов расписывается. — Пропуск.

Идя к выходу, Шарипов невольно описывает дугу, стараясь держаться от Царапова подальше. У двери оборачивается и видит его издевательскую усмешку.

— У-у, воровская морда! — выпаливает он.

Вор оборачивается к Знаменскому:

— Такого грех не почистить, Пал Палыч!

— Не будем строить Робин Гуда.

Вор опускает глаза. Помолчав, Знаменский меняет тему:

— Послушайте, Царапов… Мы уже подбиваем бабки, а что я о вас знаю?

Царапов молчит, колеблясь.

— Интересуетесь, как я свихнулся? Подножка судьбы. А потом уже катишься… Стоит споткнуться, Пал Палыч, по тебе пройдут, затопчут, не оглянутся.

Знаменский примерно представляет, о чем речь: крутой житейский переплет, из которого двадцатилетний парень вышел замаранным и его отторгла прежняя благопристойная среда. Но…

— Вас не затоптали, Царапов. Вы после подножки три года работали.

— Если не затоптали, то выкинули на обочину. И я стал жить поперек… Геологические партии, спасатель на водах… Мне нужно было напряжение, полная отдача, опасность. Нервы, риск… Ну, а потом надоело выкладываться задаром.

— Как-то обидно за вас, Царапов. Значит, будь вы посерее да потрусливей — жили бы благополучно?

— Наверняка.

— Н-да… А вы думали, как будете там? И как потом?

— Был знакомый алкаш, он говорил: «Под каждым забором можно найти свою ветку сирени».

— Я серьезно, Царапов.

Царапов проводит рукой по лицу и произносит безнадежно:

— Думать… О чем же думать? Сколько ни думай, вывод один — жизнь не состоялась.

— Знаете, в этом кабинете сиживали люди, которые меняли курс в пятьдесят, — говорит Пал Палыч, неисправимый проповедник. — Не понимаю, что так гнет вас в дугу. Ну дадут срок, вы же знали, что когда-то не миновать? На суд вы пойдете в приличной упаковке: обвиняемый чистосердечно во всем признался. Выдал котел денег в лесу, который бы медведь не раскопал. По словам Глазуновой, проявил даже некое рыцарство, защищая ее в квартире Пузановского. Она — отличный свидетель защиты.

— Пал Палыч! — звенящим голосом прерывает Царапов. — Не надо! В эту сторону поезда не ходят!

«Вот оно, значит, как, — думает Знаменский, стоя позже у окна. — Тут уж ничего не поделаешь. Тут следователь бессилен… До чего жизнь изобретательна бывает по части мелодрамы!»