― Дело № 20 ― БУМЕРАНГ

Марат Бывалов, сын известной эстрадной певицы, оставил научную карьеру и стал режиссировать грабежи. Его дела шли хорошо до тех пор, пока герой не доверил дело запуганному отцу близнецов, волей случая оказавшемуся свидетелем одного из налетов. Рассчетливый и хладнокровный «режиссер» не учел лишь одно обстоятельство: пока он готовил очередную операцию тот, на кого он рассчитывал, полюбил женщину и перестал быть трусом.

Задрав веселые мордашки, двое малышей наперебой читают стихи. Но бабушка, которой адресовано художественное слово, слушает невнимательно. Она грустно смотрит на Барсукова, своего зятя, одевающего ребят. И вот последняя пуговица застегнута, он вешает на плечо сумку, собираясь прощаться.

— Леша, кое-что надо сказать…

Барсуков понимает, что присутствие детей нежелательно.

— Ну-ка, орлы, марш на балкон!

Ребята убегают.

— Не мне бы этот разговор вести… Слез я не меньше твоего пролила. Ты жену потерял — я дочь схоронила. Горе у нас общее. Но жизнь есть жизнь: пора тебе жениться, Леша!

— На ком я могу жениться? — с неловкостью произносит он, помолчав.

— А вот с которой Смирновы знакомили?.. Очень симпатичная девушка. И ты ей понравился.

— Все они симпатичные. И все им нравится. Все замечательно. Пока не узнают, что у меня двое плаксиков.

— Насколько я понимаю… ты слишком в лоб: полюби моих детей, тогда, может, и я тебя полюблю.

— А как же иначе? Детям нужна мать! Жена — второе дело.

— Ох, Леша… — Анна Львовна не знает, горевать или радоваться такой отцовской преданности.

Барсуков слегка приобнимает и целует ее в обе щеки.

— Эй, гренадеры!

Ребята являются на зов, и он поочередно поднимает их, чтобы тоже чмокнули бабушку.

— Плаксик номер один… — приговаривает он. — Плаксик номер два…

По шоссе мчатся трое на мотоцикле с коляской. Одинаково пучеглазые в мотоциклетных очках, одинаково распухшие в поддутых ветром куртках, они различаются только цветом шлемов.

Седок в коляске трогает за локоть того, что за рулем, и делает жест в сторону обочины. Мотоцикл осторожно притормаживает.

— Что? — спрашивает водитель.

— Хронометраж нарушаем. — Один из парней показывает циферблат наручных часов. — Подъедем на четыре минуты раньше.

— Давай быстро в лесок, пока никого нет! — решает задний седок, озираясь.

Мотоцикл съезжает с шоссе и скрывается в придорожной зелени.

Рядом с шоссе сияет сплошным стеклом типовой двухэтажный универмаг. Витрины оформлены лаконично, и внутренность торговых залов неплохо просматривается снаружи. Стоящая в дверях женщина выпускает последних покупателей и вывешивает табличку «Обед с 14 до 15». Затем с тыльной стороны открывается служебная дверь, и та же женщина в числе нескольких других покидает магазин. Продавщицы направляются через шоссе к расположенному почти напротив универмага кафе, минуя автобусную остановку, здороваясь с кем-то из ожидающих.

В тот момент, как женщины входят в кафе, к задней стене универмага подкатывает мотоцикл. Удостоверясь, что людей в поле зрения нет, мотоциклисты, не снимая своей амуниции, быстро проделывают несколько шагов, что отделяют их от двери. Надпись «Служебный вход» заслоняют сгрудившиеся шлемы…

Женщины с аппетитом обедают. Сквозь широкое стекло кафе видны проносящиеся машины и на противоположной стороне шоссе пустой универмаг.

Вдруг одна из них застывает с вилкой в руке и тревожно всматривается за окно.

— Что там, Таня? — окликают ее.

— Чья-то собака без привязи бегает! Того гляди задавят!..

Вокруг пусто. Служебная дверь магазина чуть приоткрыта. За ней в полутьме маячит желтый шлем. Его приятели орудуют внутри. Они опустошают ящики касс на первом и втором этажах, ссыпая деньги в рюкзак.

Маршрут, по которому передвигаются грабители в торговых залах, то пригнувшись, то впритирку огибая прилавки, то скользя между плотными рядами развешанной одежды, довольно сложен и рассчитан на то, чтобы не быть замеченными снаружи…

Сокращая путь из поселка до шоссе, Барсуков сворачивает на тропинку, протоптанную через газон. Впереди — полоса стриженых кустов, за ней поднимается универмаг, видный с тыльной стороны.

Тропинка приводит к узкому лазу в кустах. Барсуков пускает вперед плаксиков, протискивается сам и оказывается на задах магазина спустя какие-то секунды после того, как грабители вышли из его двери.

Один уже садится за руль и запускает мотор, другой скидывает с плеч тяжелый рюкзак в коляску. Только третий, идущий последним, замечает Барсукова. И при виде его резко останавливается и даже пятится слегка, прикрываясь перчаткой.

Барсуков проявляет мгновенную сообразительность и быстроту реакции. Схватив ребят под мышки, он ныряет обратно сквозь кусты и устремляется назад по тропинке.

Поняв, что свидетель удрал, желтый шлем поспешно присоединяется к сообщникам, и мотоцикл уносится прочь.

Барсуков слышит его затихающий треск и ставит сыновей на землю.

— Ой, папочка, понеси нас еще! Еще хотим! — Они ничего не поняли и виснут на нем в восторге.

— Ножками, ножками! — отмахивается Барсуков. — А ну-ка, парни, айда обратно к бабушке. Хотите?

— Айда! Хотим!

— Вот и лады, — шагая за ребятами и по временам оглядываясь, говорит Барсуков. — Так оно спокойней!

* * *

В доме старой постройки — просторная передняя, на стене афиша с портретом декольтированной дамы и броской надписью «Вероника Былова. Старинные романсы». Доносится гитарный перебор и женский голос, поющий с толикой цыганщины.

Когда раздается звонок в дверь, Марат Былов из своей комнаты выскакивает отпереть. Он впускает трех парней с рюкзаком, но теперь без курток, без шлемов и очков, закрывающих лица.

Одновременно прерывается пение и в переднюю выглядывает Вероника Антоновна.

— Кто там, Марик?

— Ко мне, ты же видишь! — резковато бросает Марат.

Да, мать видит, и зрелище ей не нравится.

— Предложи молодым людям тапочки, — говорит она, скупо отозвавшись на их приветствие.

— Матушка, здесь не баня. Лучше не отвлекайся от своих дел. Пой, ласточка, пой!

Парни уже шмыгнули в комнату, Марат входит следом, поворачивает ключ в замке и оглядывает всех троих, стоящих над рюкзаком, занимающим центр ковра. Это два Семена — Тутаев и Калмыков, которых для различения зовут Семой и Сеней, — и Илья Колесников.

— Мотоцикл? — спрашивает Марат.

— Как договорились, — докладывает Илья.

— Что ж, тогда руку, Сема! Поздравляю!

— Сказано — сделано! — басит тот, отвечая на рукопожатие.

— Сеня, с почином тебя! Благодарю и поздравляю!

— Тебе спасибо! Ты, можно сказать, и скроил и сшил.

— Илюша, с боевым крещением!

— Рад стараться… только б не попасться!

— Сядем, други. Расслабимся. Все позади!

За стеной вновь слышится гитарный проигрыш и возобновляется пение. Приятели рассаживаются. Чувствуется, что все находятся под сильным влиянием Марата и смотрят на него снизу вверх — почти с обожанием.

— Сколько? — осведомляется он.

— Все, что было, — басит Сема.

— Не считаны еще. Прямо к тебе, — объясняет Сеня.

— По-моему, прилично взяли! Взвесь, как тянет!

Марата и самого гипнотизирует рюкзак, но он держит фасон и снисходительно улыбается нетерпению Ильи.

— Успеется. Поделитесь-ка ощущениями.

Семены переглядываются.

— Да ничего, — жмет плечами Сема.

— Столько готовились, что уж вроде так и надо, — вторит Сеня.

— Нет, у меня кишки ерзали, — признается Илья. — Только сейчас отпускает.

— Завидую… В жизни так не хватает этой остроты. Жаль, что меня не было с вами.

— Твое дело думать, Марат! На черную работу и нас хватит!

— Ты прав, Сеня, но мне жаль.

Все взгляды вновь обращаются к рюкзаку. Марат откидывает клапан, развязывает тесемку, запускает ладонь внутрь, помешивает там и извлекает несколько крупных купюр.

— Из-за пары-тройки таких бумажек люди каждый день трудятся, дрожат перед начальством… потеют. Бррр, противно думать! А вы пришли и взяли. Что может быть прекрасней? Ну дели, Сеня!

Того дважды просить не нужно.

— Кладу четыре доли. Проверять, не отходя от кассы.

— Клади пять долей, — говорит Марат.

Парни вопросительно оборачиваются.

— Страховой резерв! — Марат непререкаем. — Вдруг Илюша стукнет кого мотоциклом. Или Сема — кулаком. Худший вариант при нашей подготовке почти исключен. Но человек разумный ни от чего не зарекается. Должен быть общий фонд на адвоката, передачи и прочее.

Настроение компании от такой речи омрачается, но веский и спокойный тон Марата убеждает.

— Надеюсь, верите, что у меня как в сберкассе? — добавляет он.

В это все верят, и Сеня проворно раскладывает пять кучек прямо на ковре. Остальные следят алчными взорами. Сема с Ильей, не утерпев, сползают с кресел поближе, шевелят губами, беззвучно считая. Марат демонстрирует железное хладнокровие, покуривает, листает журнал. Наконец там, на ковре, дружно переводят дух. Марат подталкивает к ним ногой небольшой чемоданчик.

— Это будет сейф. — Он упивается моментом. — Довольны? А месяц назад — смешно вспомнить! — два Семена мечтали обобрать какую-то старушку!

— Было дело…

Сеня сгребает одну из куч в чемодан, а другую несет Марату. Тот мизинцем небрежно выдвигает ящик стола.

— Сгружай сюда.

Парни начинают собирать деньги в пачки и возбужденно распихивать по карманам.

— Э, други, — останавливает Марат, — вы будете недопустимо шуршать!

— А как же нести?

— Предусмотрено.

Хозяин снимает со шкафа три спортивные сумки, и добычу «затаривают».

— А теперь остыньте! — командует он. — И глаза притушите!

— Надо разрядиться, Марат!

— Обмыть! — поддерживает Илью Сема.

— Ко мне — в Малаховку! — зовет Илья. — Покувыркаемся на свободе. На лужайке детский визг и тэ пэ.

— Хорошо, собираемся к семи. — Марат провожает гостей.

— Ты пока дома? — украдкой спрашивает Илья.

— А что?

Тот прижимает палец к губам и догоняет двух Семенов.

Марат торопится к письменному столу, выдвигает ящик и уже не прячет ликования.

Но опять не ко времени является Вероника Антоновна.

— Я на минуту, Марик. Ой, как накурено! Войти страшно.

— Не входи…

— Ты даже не замечаешь — на мне новое концертное платье!

— Широкие слои пенсионеров будут сражены.

— Грубо, Марик!.. Когда-то сам бегал меня слушать!

— Э, матушка! «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Когда-то ты меня и на гастроли таскала.

— Разве плохое было время? Тебя все обожали!.. Кстати, я хотела и насчет гастролей. Предлагают поездку на полтора месяца.

— Условия выгодные?

— Да, но…

— Разумеется, поезжай. Осень подойдет — мне надеть нечего.

— Как?! А кожаное пальто?

— Сносилось. Кроме того, я взял нужные мне книги, за которые еще не заплачено.

— Нет, это невозможно! Ты должен сократиться, Марат! Я мотаюсь из города в город… вся в мыле… Дыхания нет, голос не звучит, все ради тебя…

— Естественно. Даже лягушка заботится о своем потомстве. Это животный инстинкт.

Вероника Антоновна глубоко уязвлена.

— Вся моя любовь… все переживания… труд — животный инстинкт?.. И ни капли благодарности?

— Помилуй, за что? Я даю смысл твоей жизни. Для тебя нет ничего выше, чем кормить-поить и выводить меня в люди.

— Пора самому выходить в люди! Последний год аспирантуры, надо подумать о диссертации! А тут какие-то странные друзья…

— Друзья? Эти козявки?!

— Тогда зачем они? С твоим умом, духовными запросами?

— Нужны. Я их использую.

— Я очень боюсь, что…

— Опять боишься! Ты набита страхами, как кукла опилками! — прерывает Марат, и на сей раз невозмутимость изменяет ему. — По чьей милости я бросил альпинизм?! Только из-за тебя, помни! Только потому, что ты боялась! Там остались настоящие друзья… каких больше не будет! И ты смеешь попрекать меня знакомствами?! Я и со Стеллой разошелся из-за тебя! Такой тоже больше не будет!

— Чем я виновата перед Стеллой?! Отчего из-за меня?

— Оттого, что она принадлежала тому миру, который я потерял! Горы, вершины, чистый снег… Я все потерял!!!

Вероника Антоновна, потрясенная не свойственным сыну взрывом чувств, готова уже каяться и просить прощения. Но объяснение прерывает звонок в дверь: вернулся Илья. Марат разом обретает невозмутимое спокойствие.

— Матушка, аккомпаниатор ждет. Иди. Все чудесно. У тебя, у меня. Платье эффектное, голос звучит. Спой «Хризантемы» и отдохни перед концертом. А я… может быть, схожу в магазин, положи там на сервант… лучше зелененькую.

Оставшись с Ильей, он молча ждет.

— Не стал при них… — начинает тот.

— Что-нибудь не так?

— Малый один видел нас на выходе из магазина. Я с ним работал в НИИ. Непонятно, откуда взялся! В пяти шагах из кустов вылез! Зараза!..

— Узнал тебя?

Илья разводит руками.

— Сделаем, чтобы молчал. Можешь узнать его адрес?

— И так знаю. Как-то оборудование вместе возили, заскочили по пути.

* * *

Барсуков с ребятами приближается к подъезду своего дома. С противоположной стороны улицы идет наперехват плечистый парень. Его провожает взглядом Марат, за спиной которого хоронится Илья.

— Товарищ Барсуков? — загораживает дорогу парень.

— Да.

— Давненько вас жду. Где пропадали?

— А в чем дело?

— Я спрашиваю, где ты был днем? — грубо напирает парень.

— У тещи в Селихове, — тоже грубеет Барсуков.

— Что-нибудь видел там интересное?

Барсуков впивается глазами в хамскую физиономию: неужели спрашивает о том самом?!

— Идите поиграйте, — подталкивает он от себя ребят.

Те охотно отбегают к кучке детворы поодаль.

— Видел или нет?

Барсуков с удовольствием врезал бы ему, да руки связаны.

— Ничего я не видел!

— Ничего не видел, ничего не знаешь. Правильно! — Парень бросает весьма выразительный взгляд в сторону ребят. — Своих детенышей беречь надо! Ни-че-го не видел. Бывай здоров!

* * *

В помещении Селиховской милиции беседуют Николаев, молодой замнач по розыску, и Томин.

— Территория наша на отшибе, — рассказывает Николаев. — Недавно был поселок деревенского типа. Теперь современные дома, жителей переселили, но люди все прежние. Начальник отделения каждой кошки родословную помнит. Из здешних никто не замешан.

— И сотрудницы магазина здешние?

— Коренные. Вся жизнь на виду. Вариант инсценировки кражи мы отработали — стопроцентно отпадает. Есть тут и те, кто побывал в заключении. Проверили — они тоже ни при чем.

— Пошли смотреть на месте, — поднимается Томин.

…Они входят в полупустое кафе, Николаев указывает столик у окна, говорит негромко:

— Сидели здесь. Обед занимал двадцать — двадцать пять минут.

— И движения в магазине не заметили?

— Ни малейшего! А когда пусто — он просматривается насквозь. Нужно, знаете, крепко отрепетировать, чтобы себя не обнаружить!

— Для репетиций надо было крутиться в торговых залах. Притом, что в поселке все свои…

— Нет, универмаг исключение: проезжие часто заглядывают. В универмаге на посторонних внимания не обращают. Вот если в парикмахерской — до вечера будут гадать, кто такой…

Томин с Николаевым выходят, пересекают шоссе и огибают универмаг. Николаев звонит в служебную дверь. Томин заинтересовывается пролазом в кустах, раздвигает ветви.

— Укромная тропочка. Куда ведет?

— Эта?.. К жилым домам.

Дверь отворяется довольно осторожно.

— Я это, я, — сообщает Николаев. — Пуганые стали.

Пожилая женщина в рабочем халате впускает их в магазин.

— День добрый. Сами тогда запрете?

— Запру, конечно.

Женщина уходит внутрь.

— Вот здесь, — Николаев нащупывает какое-то местечко на дверной колоде, — зазубринка. Когда возились со взломом, видно, терлись коленом, оставили волокна ткани, похоже, джинсовой. А тут найдены окурки, — он очерчивает ботинком кружок на полу. — Стоял на стреме, следил в щель, прислушивался. Ну и дымил. Перчатка мешала, сунул ее — да мимо кармана. Валялась у стены. — Николаев живо изображает, как все происходило, и бросает на пол собственную перчатку для наглядности. — Все эти вещдоки мы направили сразу на Петровку, в НТО.

— Уверены, что относятся к делу?

— Да, товарищ подполковник. Есть основания: сотрудницы джинсов на работу не носят, никто не курит. К тому же уборщица перед обедом везде прошлась тряпкой, должна бы заметить.

— Ладно, поверю. Ведите дальше.

…Они осматривают торговый зал второго этажа.

Обычная мирная картина. Кто-то что-то примеряет. Кому-то заворачивают покупку. Несколько человек стоят в очереди.

— В ту субботу было в продаже на что польститься?

— Вполне. Конец месяца, завезли дефицит. Ничего из вещей не взяли.

— Так. Обратимся к записной книжке.

— Обнаружили — у кассы. Чтобы открыть дверь в барьере, надо перегнуться. Я сам пробовал — авторучка из кармана выпала.

— Да?.. Ну здесь ясно. — В сопровождении своего спутника Томин направляется к выходу.

— О мотоцикле известно только, что это зеленый ИЖ с коляской, — говорит Николаев на улице. — А вот откуда наши свидетели, — кивает на кучку людей у обочины шоссе. — Ждали автобуса. Обратили внимание, что трое вывернули от универмага на шоссе около полтретьего. Номер, говорят, областной, но ни буквы, ни цифры назвать не могут.

— Пытались их перехватить?

— Конечно! Сразу сообщили постам ГАИ. Но этот ИЖ как сквозь землю! Только вот там выбоину объезжал и вильнул колесом на обочину. Есть след протектора — узкая полоска сантиметров двадцать длиной.

— Что ж, раз начальство решило, дело мы заберем. Но попрошу составить такую схему: кто из местных где находился во время ограбления и кто кого видел в районе универмага.

— Опросить всех, кто вообще был на улице? — уточняет Николаев, и чувствуется, что не видит проку в подобной затее.

— Совершенно справедливо. Какой понадобится срок?

— Дня три-четыре.

— Вы здесь среди полей усвоили деревенский ритм. Двадцать четыре часа — максимум!

* * *

Ранним утром на автобазу пришел Томин.

— Вы кто такой, гражданин? — обращается к нему сурового вида мужчина.

— По службе. — Томин предъявляет удостоверение. — Мне нужен шофер Барсуков.

— Сделаем, — мужчина берет под козырек и представляется: — Старший диспетчер. Барсуков! — провозглашает он громовым голосом, вполне обходясь без мегафона. — Барсуков!!

Издали слышится отклик, и мужчина указывает:

— Вон он.

Кивнув, Томин отходит, диспетчер смотрит вслед.

— Жалко парня, если что… — бормочет он. — Работящий, трезвый…

При разговоре с Томиным Барсуков держится спокойно, но с упорством человека, считающего нужным во что бы то ни стало отвертеться.

— Я безвылазно сидел у тещи до пяти часов.

— А забывчивостью не страдаете? Как, Барсуков?

— Нет, не страдаю.

— Страдаете. Римма Гордеева, соседка вашей тещи, в двадцать минут третьего столкнулась с вами у булочной. Еще трое — чуть раньше, чуть позже — видели издали.

— Издали могли и ошибиться.

— Знают они и вас и двойняшек.

— Возможно, выводил ребят проветрить? Да, в самом деле, гуляли. Хорошая была погода.

— Ага, припомнили. Надеюсь, припомните и маршрут прогулки?

— Бродили, где позеленей, без маршрутов. Какая разница?

— Когда нет разницы, не спрашивают. Моя задача — выявить свидетелей. И похоже, вы единственный, кто мог видеть вблизи преступников или их мотоцикл.

— С чего вы взяли?

— Вот схема, прошу. — Томин придвигает Барсукову густо исчерченный лист. — Вас видели, когда вы с ребятами шли по направлению к шоссе. Затем вы свернули на тропинку и неизбежно должны были выйти к задам универмага. Причем как раз в то время, когда воры собирались удрать!

— Товарищ Томин, я отец-одиночка. У меня психология сдвинута: сфокусирован на ребятах. Что вокруг — не замечаю.

— Но вы не слепой. А для нас чрезвычайно ценна любая мелочь, которую вы могли приметить!

— У вас дети есть?

— Не выбрал времени обзавестись.

— Дам напрокат своих. Вы с ними пройдитесь. Один в лужу лезет, другой какую-то пакость в рот тащит. Меня вон люди видели, а я их нет!

— Не преувеличивайте. С Риммой Гордеевой вы поздоровались.

— Машинально. Если б я даже вышел к задам универмага, я бы мог ни мотоцикла не заметить… ни этих самых… Но я не выходил. С середины тропинки мы повернули обратно.

Минутами Томин убежден, что Барсуков врет, минутами — сомневается. Но заставить его сказать больше средства нет.

Тройка заседает в кабинете Знаменского.

— Дело я прочел, — говорит Пал Палыч. — Материала для версий маловато… Вопрос первый: кто наши противники?

— Грабители точно выбрали объект, — берет слово Томин. — Изучили обстановку. Заранее тренировались, это безусловно. От взлома двери до исчезновения уложились в восемнадцать — двадцать минут. Действовали четко и быстро.

— Добавь наглость, — замечает Кибрит. — Средь бела дня.

— Но наглость новичков или наглость людей опытных? — постукивает Пал Палыч карандашом. — Несмотря на четкость, улики остались. Самоконтроль давал осечки.

— То есть ты скорей за наглых новичков? — подхватывает Томин. — В порядке возражения назову известного Сыча. Уж на что был матерый! На что умел заметать следы! А не он ли оставил нам электробритву с отпечатками пальцев? А в другой раз — чистый анекдот — собственный служебный пропуск!

— Ладно, считаем равноправными обе версии. Что по твоему ведомству, Зина?

— Волокна действительно джинсовые. Найдете брюки — попробуем идентифицировать. Про записную книжку вы знаете: отпечатков, пригодных для нас, нет.

— Все-таки удивительно, слушай, — ворчит Томин.

— Шурик, фактура обложки на редкость зернистая. И странички столько листались, что везде многократные наслоения.

— А окурки хоть удачные? — спрашивает Пал Палыч.

— Окурки целенькие, не затоптаны и, главное, не сигаретные — «Беломор». Мундштуки характерно замяты, отчетливый прикус.

— Еще у тебя перчатка.

— Тоже в работе. Возможно, и сообщит что-нибудь.

— Ты смотри! — апеллирует Томин к Пал Палычу. — То взахлеб рассказывала, что и как делается, а то заговорила сухо и дипломатично!

— Просто я робею. Вы теперь оба по особо важным, оба подполковники…

— Перчатка не перспективная, что ли? — догадывается Пал Палыч.

— Не знаю, — уклончиво отвечает Кибрит.

— Зинаида! — изумляется Томин. — Тебе брошена перчатка, как вызов на дуэль. Неужто спасуешь?

— А тебе — записная книжка. От нее более прямой путь к владельцу!

— Как бы не так!

Томин вынимает из конверта потрепанную записную книжку, раскрывает и показывает Кибрит.

— «ПК. № 18, 15, римское пять», — читает она вслух. — «ПЛ. № 19, 2 дек.». «К-45. Бент.», в скобках «англ.». Профессиональные сокращения?

— Кого я только не пытал! — восклицает Томин. — Радисты, электронщики, телефонисты, водопроводчики — все отказываются! «Зел. вел. на № 8», «Привет, оч. хор., 20 штук», — цитирует он наизусть. — Прелестные тексты для бессонницы!

Пал Палыч забирает книжку:

— Спокойно! Кроме абракадабры, тут есть телефоны и адреса. Адреса по всей средней полосе. Это тебе что — не зацепки?

— По адресам я послал запросы — что за люди. Четыре ответа пришло. Преступные связи исключены, уголовных происшествий с адресатами не было.

— Ну а телефоны? Номера городские, номера областные. Что ты предпринял?

— Поселковая милиция, Паша, в лепешку расшиблась по поводу телефонов. У всех абонентов ни единого общего знакомого!

— Ты и успокоился? Меня это решительно не устраивает. Владельцами телефонов будем заниматься! А тебе, Зина, будет дополнительное задание — определить, все ли записи в книжке сделаны одной рукой. Мне кажется, почерки разные. И еще меня не устраивает, что исчез мотоцикл, — снова оборачивается он к Томину. — Жаль, упущено время. Но зеленых «ижей» с коляской не бесчисленное множество в области. Надо искать. И надежней, если б ты самолично!

* * *

У Марата Былова собралась компания мотоциклистов. Сеня потешается над Ильей:

— Диван, понимаешь, купил во-от такой, от сегодня до завтра! И три кресла — слонам сидеть. Плюхнешься — утонешь.

— Ага! — вставляет Сема.

— У Илюши уже, понимаешь, не дача, а прямо родовой замок!

— Ладно, ладно! — отмахивается тот.

— Еще шкаф. Вроде гаража, — басит Сема.

— Даю слово, Марат, гараж красного дерева! Дверцы, как ворота! Мы с Семой взяли и мелом на одной створке понимаешь, «М», а на другой «Ж». Ух, он обиделся!

— Старинного шкафа не видали! Голоштанники! А я — пока предки не угробились, — я, знаете, как жил? Как какой-нибудь…

Он затрудняется подыскать достойное сравнение, и Сема подсказывает:

— Барон.

— Один галстук в Москве, другой в Петербурге, — лениво подпускает шпильку Марат.

— Не веришь?! Знаешь, сколько я всего распродал? Книги, ковры… — и с благоговейным придыханием: — Секретер в стиле «буль», сплошь инкрустации!

— Секретер сделал буль-буль-буль! — гогочут оба Семена.

Илья пожимает плечами: что с них возьмешь.

— Ты эти две недели не появлялся в своей бане? — спрашивает его Марат.

— Чего не хватало — теперь-то!

— А бывшие клиенты еще помнят, как ты шустрил: «Вас веничком обслужить?», «За пивком сбегать не прикажете?»

Илья кривится от лакейских воспоминаний.

— Вообрази, что такой гражданин, попарившись без твоего сервиса, нежданно увидит, как ты гарнитуры скупаешь. Поменьше пыли, Илюша, поменьше звону!

— Один я, что ли? Сема отхватил золотой перстень в полпуда весом!

— Кто подумает, что золотой? Я говорю — позолоченный. — Сема со счастливой улыбкой любуется перстнем.

— Вообще монеты утекают. Свистят между пальцев! — печалится Сеня.

Вздыхает и Илья:

— Брали — казалось, гора. Прям крылья выросли! Поделили — уже не то. А на сегодня вообще… Эхма, какой был рюкзачок!

— Рюкзачок на антресолях лежит, — небрежно роняет Марат. — Достать нетрудно.

На минуту воцаряется молчание, приправленное страхом.

— Или идите работать. Либо — либо.

— Нет уж, баста! — выражает общее мнение Сема.

— Есть один универмаг, — задумчиво говорит Сеня. — Тоже до того удачно стоит!..

— Нет! — обрывает Марат. — Повторяться не будем!.. Это скучно, — рисуется он. — Я, други, лишусь главного удовольствия на белом свете — придумывать блестящие преступления!

* * *

Томин в форме и офицер ГАИ останавливаются перед воротами деревенского дома.

— Хозяева! Дегтяревы! — стучит офицер в калитку. — Есть кто?

— Иду-у! — появляется немолодая приветливая женщина в платье с закатанными рукавами. — Вечер добрый! Какая до нас нужда?

— РайГАИ, — представляется офицер. — Надо посмотреть мотоцикл. Владелец дома?

— Вася-то? — говорит женщина, отпирая калитку. — Уж второй месяц в командировке, в Тюмень послали.

— Без него кто-нибудь пользовался мотоциклом? — спрашивает Томин.

— Никто. Стоит себе.

— Это точно?

— А кому? Младший мой на флоте, еще год службы. А старик и на работу пешком и с работы пешком. Считает — полезней…

Томин, но уже с другим офицером ГАИ взбирается по крутой и неровной тропе.

— Как только он здесь ездит!

— Вдовенко, товарищ подполковник, не он, а она, — улыбается офицер. — Кстати, призер мотогонок по пересеченной местности. Для нее этот косогор — пустяк!

Вдовенко они застают возле «ижа» в полной спортивной экипировке.

— С добрым утром!

— Ой! — девушка снимает шлем. — Еще чуть-чуть — и укатила бы на работу. Я где-то что-то?..

— Надеюсь, нет, — успокаивает Томин. — Где были вы и мотоцикл в субботу, двадцать восьмого числа?

— Уф! — смеется девушка. — Чистое алиби! Подружку замуж выдавала. Ехала впереди свадебной машины вроде эскорта — в цветах и лентах!

— Координаты подружки, извините, обязан записать. — Томин вынимает блокнот.

Третий владелец проверяемых мотоциклов, хоть и живет на селе, вид имеет столичный. Молод, любезен, уверен в себе.

— Двадцать восьмого? — переспрашивает он. — Скажу. По графику дежурил другой врач. Но с утра меня тоже вызвали на ферму — ЧП… Думаю, наши ветеринарные нюансы ГАИ не интересуют?

— Ветеринарные — нет, — подтверждает офицер ГАИ.

— А вернулись с фермы? — спрашивает Томин.

— К ночи.

— Пока вы были заняты, кто-нибудь мог позаимствовать мотоцикл — на время?

— Ни в коем случае! Пойдемте, покажу замок.

* * *

Большая комната, нечто вроде приемной; в ней Томин и около двадцати мужчин и женщин разного возраста. Появляется Знаменский, здоровается. — Четверых нет, — сообщает Томин.

— Придется с ними беседовать отдельно. — Пал Палыч обращается к собравшимся: — Товарищи, приносим извинения за то, что вас вызвали. Но разыскивается человек, в записной книжке которого значатся номера ваших телефонов.

В комнате возникает говорок.

— Да-да, знаем, вас уже беспокоили. И все же рассчитываем на помощь… Нет ли у кого родственников и знакомых в районе Селихова?

На его призыв реагируют пожилой, интеллигентной наружности мужчина и старушка в платочке, явно из сельских жителей.

…Пропуская вперед интеллигентного мужчину, Пал Палыч входит в свой кабинет со словами:

— Да, взяли выручку за половину субботнего дня… Итак, мы имеем два совпадения: ваш телефон в книжке преступника и знакомые — в самом Селихове?

— Рядом. Гм… Я определенно угодил в переплет.

Знаменский достает бланк.

— Давайте официально: фамилия, имя, отчество?

— Никитин Николай Митрофаныч.

— Должность, место работы?

— Да собственно… я академик.

Авторучка Пал Палыча замирает.

— Ну обыкновенный академик. Не случалось допрашивать нашего брата?

— Нет, Николай Митрофаныч. Простите великодушно, что казенной повесткой… Оторвали от дела…

— Небольшая отлучка науку не погубит. Валяйте, допрашивайте с пристрастием! Только телефона своего я уж давно никому не даю, этим ведает секретарша.

— Вот фотокопия странички. Вы почему-то на букву «Ц».

— А-а, телефон дачный… Н. М. Никитин… нет, Никитина — тут закорючка на конце. Нина Митрофановна Никитина. И почерк определенно ее.

— Номер-то зарегистрирован на вас… Значит, ваша сестра?

— Да. И полагаю, логичней обратиться к ней.

— Безусловно, Николай Митрофаныч! Мы так и сделаем. Еще раз: извините.

— Подвиньте мне аппарат, — прерывает Никитин. — Экий вы церемонный молодой человек! — Он энергично крутит диск, набирая номер.

Окончив разговор, академик кладет трубку:

— Основное вы, наверно, уловили?

— Да, «Ц» означает цветы! — Пал Палыч взбудоражен открытием. — Это может дать совершенно новый толчок!

— Однако сестра не может указать никого конкретно.

— Я понял. Но произошло это именно на выставке цветов?

— Да. Она участвовала с астрами собственной селекции и раздавала семена. Причем с условием сообщить что-то насчет сортовых признаков. Отсюда номер телефона, которым Нина снабжала людей…

А старушка в платочке плотно сидит напротив Томина и так и сыплет:

— Еще пиши: две племянницы, Таисья и Шура. У Таисьи муж Евгений, а у сестры его, стало быть у Елены, — две дочери, старшая, пиши, в Краснодоне…

— Секундочку, Татьяна Егоровна!

— Ну?

— Больно велика у вас родня. В Селихове-то кто из них проживает?

— А сватья моя, восемьдесят лет стукнуло.

На столе у Томина звонит телефон.

— Да, Паша… Да ну?! Прелестно, беру на вооружение! — Хлопнув трубку на рычаг, он — весь ожидание — подается вперед и спрашивает: — Татьяна Егоровна, вы цветы разводите?

— Цветов не вожу, с огородом трудов хватает. Овощ я вожу огородную, смолоду рука на землю легкая. Особо петрушка у меня знаменитая. Толстая, сахарная, кто сажает — не нахвалится!

— И к вам обращаются за семенами?

— А то как же! Ведь не петрушка — княгиня!

Со всеми остальными вызванными беседуют другие сотрудники.

В кабинете, куда входит Знаменский, молодой лейтенант порывается встать, Пал Палыч его удерживает.

— Пароль «Цветы» срабатывает, товарищ подполковник. — Он подает заполненный лист, который Пал Палыч быстро просматривает.

— Замечательно! — Он присаживается против женщины, с которой здесь разговаривают. — Попробуйте расшифровать еще что-нибудь. Вот хотя бы: «К-45. Бент. англ.».

— Бентамки это английские. Куры изумительной красоты! Сама мечтаю завести.

Разрешаются и прочие загадки записной книжки.

— «Зел. вел. на № 8», — зачитывает пенсионного возраста мужчина и поднимает глаза на Томина. — Я думаю, «Зеленый великан» — сорт парниковых огурцов. А на номер восемь… вероятно, обмен на что-то, любители часто обмениваются.

— Огурец?! — крутит головой Томин. — А я-то мучился! Ну а если я вам скажу: «Привет, оч. хор., 20 штук»?

— Беру немедленно.

— Берете?

— Еще бы! «Привет» — это сказочный крыжовник!

— Ну, спасибо! Сегодня наконец усну спокойно.

* * *

Знаменский и Томин устроились подкрепиться в одном из буфетов Управления.

— Вот намешано в человеке: любитель растений и взломщик касс…

— И что? Один пропьет-прогуляет, а он вложит в дело. Новую теплицу построит. К Восьмому марта вырастит миллион алых роз. Хозяйственный такой негодяй.

Пал Палыч не откликается.

— Зинаида! — машет Томин.

Кибрит присоединяется к ним со своим подносом.

— Дела? Настроение? — оглядывает она друзей. — Об окурках заключение готово. Все три оставлены одним человеком. И есть маленькая новость о вашей перчатке.

— Ну-ну? — сразу оживляется Пал Палыч.

— На внутренней поверхности полно микроскопических следов разных красок — клеевых, масляных и прочих. Специально исследовали время их образования: примерно год назад.

— То есть… он маляр?

— Скорей всего, да.

— Итак, двое: садовод и маляр, — удовлетворенно говорит Томин.

— Напоминаю, оба скрылись с места преступления на мотоцикле. Ищешь мотоцикл?

— Уже сорок три штуки на моем счету, Паша. И сорок три хороших человека, которых не в чем заподозрить! Если б хоть Зинаида помогла…

— Чем, Шурик? У меня лишь краешек протектора. Судя по рисунку, шины старого образца, давно не менялись…

* * *

Марат Былов и Илья бок о бок шагают по улице. Марат наставляет:

— Ты случайно гуляешь мимо научно-исследовательского института, где раньше работал. Попадется знакомый — что?

— Поздороваюсь?

— Умница. И не забудь обрадоваться встрече.

Илья преданно кивает.

На противоположной стороне улицы высится солидное здание учрежденческого типа.

— Видишь, на первом этаже три окна с решетками?.. Это касса, — говорит Илья вполголоса.

— Вижу, только пальцем не тычь.

Илья от соблазна сует руки в карманы.

— Рядом парадный вход, — продолжает он.

Марат останавливается и закуривает, искоса рассматривая помпезные двустворчатые двери.

— Неужели не заделан наглухо?

— Им сроду не пользовались. И ворота во двор… вбили три гвоздя и думать забыли. Пара пустяков отогнуть.

— Сколько на белом свете глупости, Илюша! — восхищается Марат. — Сколько глупости! Я готов поверить в три гвоздя.

— Если точно, то четыре. Снаружи войти — не войдешь. Но оттуда выйти — запросто.

— А это главное — быстро выйти. На боковую улицу. Четыре гвоздя!.. При условии, что ты верно сосчитал.

— Трогал даже. Когда меня за зарплатой посылали.

— Кто посылал?

— Да там так: в день получки от каждого отдела идет представитель. Он за всех получает и сам раздает. Чтобы не толпиться.

— Пошли назад. И как она протекает — эта финансовая акция?

— Приходишь к двум часам. Очереди никакой, у кассирши все готово. Заберешь конверт с деньгами, распишешься и топай. Марат… Ты правда надеешься взять?

— Идея меня вдохновляет. А тут не опилки, — он касается лба.

— Эхма! Если б взять, так это… прикинуть страшно, сколько… — захлебывается в волнении Илья. — Докторов, кандидатов штук двести… и остальные, может, тысяча человек… И у всех оклады…

— Тысяча двести человек вкалывают полмесяца — двенадцать рабочих дней. Двенадцать умножаем на восемь часов, — бормочет Марат, — это девяносто шесть часов. И на тысячу двести… это сто тринадцать тысяч двести человекочасов.

Илья слушает раскрыв рот.

— Вы возьмете кассу втроем за двадцать минут — это примерно ноль девять человекочаса. И во сколько ж раз вы окажетесь умней докторов-кандидатов? Сейчас посчитаем… Округленно — в тридцать семь тысяч семьсот шестьдесят раз!

— Потряска! — Неизвестно, что потрясает Илью: сама цифра или легкость, с которой без клочка бумаги проделаны вычисления.

— Помнится, ты возил на территорию оборудование? — Илья кивает. — Машины проверяют?

— На выезде.

— На въезде — нет?

— Ввози, что хочешь! Была бы институтская машина.

— Слава, слава дуракам! Въехать через ворота, а выйти здесь! — Они как раз проходят мимо парадного подъезда.

— Но въехать-то…

— Зачем же я расспрашивал об этом шофере с детьми, как думаешь?

— Марат, ты гений!

— Не исключено.

* * *

— Паша, ты в этом году хоть раз плавал? — вопрошает Томин, входя к Пал Палычу в приподнятом настроении.

— Довольно регулярно.

— Да не в бассейне — в реке!

— А ты?

— Сегодня, с утра пораньше. Травка на берегу, пернатые поют, и девушки загорают… Райские кущи!

— Если купался — так с уловом?

— Ох, как грамотно покупался!.. Предлагаю задержать В. И. Подкидина, тридцати четырех лет, ранее судимого.

— А что мы имеем против В. И. Подкидина?

— А вот слушай. Поехал я под Звенигород к инженеру Макарову. — Томин вынимает пресловутую записную книжку и раскрывает на закладке. — Он тогда по вызову не явился — сидит в отпуску на садовом участке. Телефон свой записал сюда сам, с нашим «садоводом» общался на почве какой-то безусой земляники. Подкидин — бригадир-строитель, занимается отделочными работами. Так что за другом-маляром дело не станет. С участковым я в темпе созвонился, он в темпе прощупал квартирных соседей. Описывают Подкидина в самых мерзких тонах. Одно, говорят, спасенье, что увлекается сельским хозяйством и летом пропадает в деревне у родителей. Давай его изымать из оборота, а? Пока тихонько, чтобы дружки не запаниковали. Медлить нечего.

— Да, пожалуй…

— Опять в сомнениях? Купаться надо, Паша, купаться!

* * *

На сквере рядом со сказочными избушками и прочими подобными атрибутами в песочнице весело возятся оба маленьких Барсукова. Сам он, сидя на скамейке, слушает по транзистору репортаж о футбольном матче. Марат следит за Барсуковым, выжидая удобного момента для знакомства. Взглянув на часы, подходит.

— По-прежнему три — два? — азартно спрашивает он. — Минуты полторы до конца?

Барсуков кивает. Марат присаживается рядом, оба поглощены событиями на стадионе. Но вот раздается рев болельщиков — матч окончен. Барсуков выключает приемник, и они с Маратом обмениваются обычными в таких случаях фразами.

Тут плаксики, надумав что-то новое, приносят и складывают к ногам отца ведерки и лопатки.

— Пап, мы на горку!

— Валяйте.

— Неотразимая пара! — говорит Марат. — Люблю ребенков, а своих нет.

— Отчего? — без особого интереса спрашивает Барсуков.

— Не женат. То есть был, но… жестокая это проблема… А почему они не в детском саду?

— То и дело простужаются. Отведу завтра.

— Простуда — бич городских детей. Единственное радикальное средство — несколько сезонов подряд на юге.

— У всех свои рецепты.

— Нет-нет!.. Простите, как вас зовут?

— Алексей. Леша.

— Марат.

Он протягивает руку, и Барсуков отвечает тем же.

— Поверьте, Леша, юг — это спасение. Меня самого только тем на ноги и поставили. Во младенчестве был довольно хилым существом. Не похоже?

— Да, теперь не скажешь.

— Сначала гланды, потом бронхи, потом легочные явления.

Марат напал на безошибочную тему: Барсуков обеспокоился, затосковал.

— Я готов ради них в лепешку, — говорит он. — Но несколько сезонов…

— Леша, если упустите сейчас, то на всю жизнь угнетенное дыхание, серьезный спорт недоступен. А ведь растут будущие мужчины!

— Несколько сезонов на юге я не осилю. Организационно, материально, всяко, — хмуро говорит Барсуков.

— Вы считаете мое поведение навязчивым?

— Да нет, ни к чему не обязывающий разговор.

— Не совсем так, Леша. Я действительно могу вам помочь!

* * *

Подкидин беззаботно идет по улице, и все вокруг вызывает его доброжелательный интерес. Повернув за угол, он сталкивается с Томиным. Порой случается, что наткнувшиеся друг на друга пешеходы не могут сразу разойтись, вместе делая шаг то в одну сторону, то в другую. Внешне и Томин с Подкидиным без толку топчутся у края тротуара, но к этому добавляется короткий тихий диалог:

— Подкидин?

— И что?

— Уголовный розыск. Вы нам нужны. Садитесь в машину!

Машина без опознавательных милицейских знаков уже притормозила около них, и задняя дверца приглашающе распахнута.

И еще один человек, оказавшийся за спиной у отшатнувшегося Подкидина, говорит ему в затылок:

— Спокойно, Подкидин, без глупостей.

Обмякший, посеревший, садится он в машину. Человек, стоявший сзади, садится рядом с ним, Томин впереди. Машина отъезжает, не привлекая ничьего внимания.

В кабинете Знаменского — Подкидин, Томин, у двери — помощник инспектора и понятые.

— Подпишите протокол задержания.

— Ничего не подписываю! — Подкидина трясет как в лихорадке.

Томин вносит соответствующую пометку в протокол, отпуская понятых, засвидетельствовавших отказ.

— Сейчас придет хозяин кабинета, следователь по особо важным делам. Он задаст вопросы, которые его интересуют.

— По особо важным?! Да за мной никаких дел, не то что важных! Вот встану и уйду! Стрелять, что ли, будете? — Он и впрямь встает и делает движение к выходу.

Страж у двери преграждает ему путь.

— Плохо начинаете, Подкидин, — предупреждает Томин. — Себе во вред. Вы ведь задержаны как подозреваемый.

— По-до-зре-ва-емый! В чем же, хотел бы я знать! — Подкидин возвращается и стоит лицом к лицу с Томиным.

— Я сказал: кража. Подробней объяснит следователь.

— Понятно… Нашли меченого… Эти штуки и фокусы я знаю! Я вам не помощник на себя дело шить! Все! Рта не открою, слова не скажу! — Он опускается на место, вынимает пачку «Беломора», щелкает зажигалкой.

Пал Палыч молча проходит и садится за стол, заполняет бланк допроса. Произносит, как положено:

— Я, следователь Знаменский… такого-то числа в помещении следственного управления допросил… Как вас зовут?

— Никак не зовут, — говорит Подкидин, пуская дым в потолок. — Показаний не даю, объяснений не даю. Будьте счастливы своими подозрениями… Это я выражаюсь культурно, на русский язык сами переведете.

— У вас нет оснований принимать в штыки следователя, — изумляется Пал Палыч.

— Можете записать в протокольчик, что я вас… обожаю! — Это звучит не лучше, чем оскорбление.

— В подобном стиле намерены разговаривать и дальше? — холодно, но с любопытством наблюдает его Пал Палыч.

Подкидин молчит.

— Если вы отказываетесь защищаться от наших подозрений… — Пал Палыч делает выжидательную паузу, но, не дождавшись ни слова, договаривает: — тогда нам остается вас изобличать.

— Дав-вай-те! Изобличайте! Горю нетерпением!

Что испытывает Подкидин на самом деле, выкрикивая эти рваные фразы, неведомо, но выглядит он донельзя развязно и нагло.

* * *

Вероника Антоновна Былова в волнении ведет крайне важный для нее разговор с бывшей женой сына.

— Да, — горячо говорит Вероника Антоновна, — да, я боялась гор! Какая мать не боялась бы, Стелла? Особенно после той трагедии. Колю и Дашеньку Апрелеву я любила как родных. Такие были чистые, счастливые! Помнишь, как Дашенька чудесно смеялась?

— Помню, — с едкой горечью произносит Стелла. — А Коля был хирург божией милостью. Он мог бы спасти сотни людей.

— Да, смерть не выбирает. Невыносимо знать, что Коля с Дашенькой погибли!.. А Марик был рядом, его чудом миновало! Я до сих пор боюсь, что он не устоит и опять пойдет «покорять вершины»!

— Не бойтесь, не пойдет, — с презрением к Марату произносит Стелла.

— Но ты же ходишь?

— Я — да.

— Стелла, — приближается Вероника Антоновна к главному, — он винит меня в том, что вы разошлись!

— Вас? К вам я не имею претензий, — бесстрастно возражает Стелла.

— Но если все-таки я была неправа перед тобой… в чем-то… то по неведению, по недомыслию…

Сказано столь искренне, что Стелла смягчается.

— Вероника Антоновна, разве мы когда вздорили? Зачем этот покаянный тон? Со мной вы были ласковы и терпеливы. Я же не умела простых вещей. Норовила все состряпать из консервов и крупы. Словом, не подарок в дом.

— О, ты очень скоро научилась, дружочек!

— Положим, не скоро, но научили меня вы. Как-то ухитрились между гастролями.

Подобие прежней близости объединяет женщин, и Вероника Антоновна приободряется.

— Знаешь, даже когда ты замороженная, как ледник, я могу с тобой разговаривать… Стоит заговорить с Мариком — и сразу… глупею, что ли? Чувствую, что надо бы иначе, но слова пропадают, мысли пропадают.

Стелла понемногу отворачивает от нее вновь каменеющее лицо.

— Послушай, недавно он вдруг… ты ведь знаешь, как он владеет собой, а тут — больно вспомнить — вдруг с такой горечью о вашем разрыве… С таким сожалением! Стелла, он любит тебя! У него нет другой, и ты не замужем. Вернись к нам, Стелла!

Та ожидала чего угодно, только не призыва в лоно семьи. Однако недоумение ее проступает словно из-под слоя льда.

— Марата я вычеркнула из жизни.

— Но ты же пришла… я попросила — и ты пришла!

— Атавизм: реакция на крик из-под трамвая. Кидаешься, хотя известно, что нужна реанимация.

— Это… случайное сравнение?.. Кому нужна реанимация? Марику?

— Не суть важно.

— Не уклоняйся. Ты всегда козыряла прямотой. Я хочу откровенности! Марику — реанимация? Почему? Он не умирает! Что ты думаешь о Марике? — Вероника Антоновна повышает и повышает голос и даже ногой напоследок топает. И у Стеллы вырывается:

— Марат — это лопнувший супермен. Его уже нет, не существует!

— Бог мой, опомнись! Нет, в тебе просто говорит оскорбленная женщина. Как это он не существует?! Не знаю, из-за чего вы разошлись, у тебя характер ой-ой, а может, и Марик поступил неладно, допускаю, но нельзя же хоронить заживо! Он яркий, гордый, одаренный человек, у него блестящее будущее! Бывает эгоистичен, согласна, но в корне — хороший! Одно то, что ради моего покоя пожертвовал альпинизмом и всеми друзьями…

— Пожертвовал ради вас? Забавно!

— Забавно? Стыдись!

Помолчав, Стелла унимает раздражение:

— Простите, Вероника Антоновна! Зря я, не обращайте внимания.

— Твои слова… Понятно, что сгоряча, но он действительно какой-то опустошенный. Нерадостный. Бедный мой мальчик!.. Что мне делать, Стелла? Посоветуй что-нибудь, ты умная!

— Мне нечего советовать.

— Тогда хоть расскажи попросту, без реанимаций, что у вас произошло? Почему он изменился?

— Не могу…

— Что же, тогда извини, что побеспокоила! — С неостывшей обидой Вероника Антоновна провожает Стеллу к двери в прихожую и видит входящих в квартиру Марата и Барсукова.

Встреча со Стеллой — неожиданная и болезненно неприятная для Марата.

— Добрый вечер, — бормочет он и скрывается в своей комнате.

Приотставший Барсуков засмотрелся на Стеллу и, заметив, что она потянулась к вешалке за курткой, бросается помочь.

— Разрешите?

— Благодарю.

Только всего и сказано, но вот уже Стелла коротко простилась с хозяйкой, вот хлопнула за ней дверь, а Барсуков все стоит в передней, и лишь окрик Марата сдвигает его с места.

— Марат, кто она? — первым делом интересуется Барсуков.

Марат смотрит в пространство.

— Это к матери… Так на чем мы остановились?

Оба не сразу могут вспомнить, потому что думают о Стелле — каждый свое.

— Кажется, по поводу прежней работы… инженер-испытатель…

— Да, — кивает Барсуков. — Гонял тяжеловозы, новые модели. Автодром, пробеги через полстраны, разные дороги. Мне нравилось. И деньги другие… Из-за плаксиков бросил. Пока устроился простым шофером — только бы рядом с домом.

— А случались опасности, риск?

— Когда участвовал в ралли, то… — Он улыбается воспоминанию: — «И какой же русский не любит быстрой езды!..»

— …как сказал Николай Васильевич Гоголь. Певец тройки, на которой катался господин Чичиков… Насчет ребят, Леша, я закинул удочку. Поворошил старые связи в курортном управлении. На словах твердо обещали. Собирай справки и ходатайства.

— Ох, если б выгорело!.. — И внезапно: — Марат, она тоже певица?

Марат дергается.

— Почем я знаю!

* * *

Несколько человек сидят на стульях поодаль друг от друга. Подкидин в их числе.

— Вы утверждаете, что это не ваша? — говорит ему Томин, показывая записную книжку.

— Не моя.

Томин выглядывает в коридор.

— Прошу!

Входит проводник со служебно-розыскной собакой.

Подкидин меняется в лице.

— На столе лежит записная книжка, — объясняет задание Томин. — Собака должна определить владельца.

Проводник дает овчарке понюхать книжку и командует:

— След!

Собака методично обнюхивает всех, начиная с Томина. Напротив Подкидина садится и лает.

Тот вжимается в спинку стула.

— Цыц, паскуда! — кривится Подкидин.

Собака снова лает.

— Ну моя она, моя, моя!.. — кричит он тогда, словно признаваясь персонально овчарке…

* * *

— Считаешь, псина отобьет у тебя хлеб? — шутливо спрашивает Пал Палыч у Кибрит.

— Собачье опознание экспертизу не заменит.

— Экспертизу, Зиночка, ничто не заменит! Изымем образцы почерка Подкидина и отдадим тебе в белы руки. Саше просто не терпелось поскорей переломить его настроение.

— Повернись-ка, нитка прилипла. — Она снимает с пиджака Знаменского нитку, скатав ее в комочек, хочет кинуть в пепельницу, но приостанавливается. — Кто это курил?

— Подкидин.

Она садится, придвигает пепельницу и рассматривает два окурка.

— Любопытно… тоже «Беломор». Даже очень любопытно, Пал Палыч! Где наше заключение по окуркам?

Пал Палыч раскрывает папку с делом. Кибрит проглядывает текст, сверяясь глазами с тем, что видит в пепельнице.

— Дай что-нибудь… хоть карандаш. — Она поворачивает окурки так и эдак. — Я же чувствую — знакомый прикус! Щербинка на зубе… вон она, отпечаталась точно так же.

— Не может быть!

— Почему? Советую направить к нам в НТО. Думаю, у тебя будет одним доказательством больше.

Пал Палыч отнюдь не проявляет энтузиазма.

— Больше не значит лучше.

Смысл афоризма Кибрит не успевает выяснить, так как Томин вводит Подкидина и торжествующе подмигивает из-за его спины. Да результаты понятны и без того: Подкидин валится на стул, как человек отчаявшийся и обреченный.

— Зина, если можешь, погоди, не исчезай, — говорит Знаменский и оборачивается к Подкидину: — И стоило напрасно отпираться, Подкидин?

Подкидин молчит.

— Не хотите сказать, при каких обстоятельствах потеряли книжку?

— Не терял я… не должен был… берег…

— Пал Палыч, можно вопрос? — говорит Томин.

— Пожалуйста.

Томин берет со стола конверт, вынимает из него кожаную перчатку.

— Вот еще кто-то тоже потерял. Не ваш приятель-маляр?

Подкидин вытаращивается на перчатку.

— Ччертовщина! И она у вас?

— Угу. Чья это?

— Моя!

Томин озадаченно поднимает брови, Знаменский хмурится.

— А не приятеля? — осторожно спрашивает он.

— Какого еще приятеля? Моя и есть.

— Не торопитесь, Подкидин.

— Говорю «не мое» — не верите. Теперь говорю «мое» — опять не верите. Что я, свою перчатку не знаю? Моя и есть.

— Где могли обронить?

— Понятия не имею… А где нашли?

Томин подсаживается поближе.

— Разреши! — просит он, и Пал Палыч уступает ему следующие вопросы, пристально наблюдая за реакцией Подкидина.

— Ваша, значит? А левая цела?

— Выкинул.

— Выкинули… Так вот, правую нашли на месте преступления. Кто-то, представьте себе, обворовал магазин! — И без паузы: — Где вы были двадцать восьмого прошлого месяца, в субботу?.. Отвечайте на вопрос! — добивается Томин. — Где были в субботу днем?

Подкидин загнанно озирается и почему-то начинает сбивчиво рассказывать Кибрит:

— Непричастен я… вот что хотите! Надо сообразить, где был двадцать восьмого… двадцать восьмого… — Но продолжает о другом: — Перчатка у меня пропала недели три уже… нет, четыре. И книжка примерно. Хватился про рассаду звонить — нету! Всю комнату перерыл, даже мебель двигал… Выходит, все улики против меня?..

— Я прерываю допрос, — говорит Пал Палыч Томину.

Тот протестующе вскидывается, но — что поделаешь — подчиняется.

— Пойдемте, — кладет Томин руку на опущенное плечо задержанного.

После их ухода Знаменский шагает по кабинету в раздумье.

— Пал Палыч, ты меня сбил с толку, — признается Кибрит.

— Я сам, Зиночка, сбит с толку! Концы с концами не сходятся!

Томин возвращается один.

— Так и что? — произносит он с порога.

— Что-то не так, Саша. Прибило нас течением не к тому берегу.

— Если можно, без аллегорий.

— Да ведь сам понимаешь!

— Нет, не понимаю!

— Пока он отказывался, я подозревал. А признал, что улики против него, — и подозрения мои рассыпались!

— Ты хочешь зачеркнуть все сделанное? Такой клубок распутали, вагон работы — и кошке под хвост?!

— Да, под хвост! А работа только начинается!

— Шурик, Пал Палыч! Без драки, пожалуйста!.. Я тоже не понимаю, — смотрит Кибрит на Знаменского, — почему «больше не значит лучше»?

— Даже афоризм припас! — фыркает Томин.

— Зина, у тебя за другими делами вылетело из головы. Один был у двери. Он оставил окурки и перчатку. Но книжку-то нашли на втором этаже! Около кассы!

— Однако не обязательно это были разные люди. Допустим, в шайке друг другу не доверяют. Приемлешь такую смелую мысль?

— Приемлю.

— Тот, кто на стреме, нервничает, как бы не утаили от него часть добычи.

— Ну?

— Постоял, покараулил, а потом его по уговору сменили, отпустили потрошить кассу. Имеете возражения по схеме?

— Он выкурил три папиросы. Не было времени бегать наверх.

— Да и стоял, по-моему, спокойно, — добавляет Кибрит. — Когда человек нервничает, он прикуривает одну от другой, бросает, не докурив.

— Хорошо. Не нравится — не надо. Выдвигаю новый вариант. Думаете, зря я спросил про левую перчатку? Говорит, выкинул. Стало быть, ее нет, заметьте! Найденную перчатку сравнить не с чем. Он признал ее своей, но так ли это?

— Соврал? — непонимающе спрашивает Кибрит.

— Туго соображаешь, Зинаида. Паша вон смекнул.

— Чтобы не идти по групповому делу, решил взять все на себя, — поясняет Пал Палыч. — В принципе не исключено. Теоретически. Но…

— Опять «но»?! — всплескивает руками Томин. — Будь добра, поделись, — обращается он к Кибрит, — как тебе показался этот гражданин? Он ведь удостоил тебя особой откровенности!

— Впечатление неоднозначное. Можно поверить всему, можно половине…

— Можно ничему, — договаривает Пал Палыч.

— Вот! — удовлетворенно восклицает Томин. — А то — «не к тому берегу»!

— Этот вопрос отнюдь не решен.

— Что тебе еще нужно для его решения?!

— Все о Подкидине. Не знаем мы человека, потому и гадаем. Все о Подкидине, Саша! — повторяет Пал Палыч.

* * *

Марат, Сема и Илья прохлаждаются на природе. Появляется запоздавший Сеня.

— Слушайте, что расскажу, — говорит он. — Подкидина милиция замела!

Сема присвистывает. Илья напуган.

— Как думаешь, это ничего? — трепещет он.

— А ты как думаешь? — испытующе прищуривается Марат.

— Не знаю…

— Может, мы перемудрили? — спрашивает Сеня.

— То есть я перемудрил? Иными словами, напортачил?

Сеня молчит, замявшись. Марат внешне хладнокровен, в душе взбешен. В нем усомнились?!

— Слушайте. Касается всех. Сема, оставь в покое бутылку. Зачем были подброшены вещдоки? Отвечайте!

— Чтобы не искали мотоцикл, — гудит Сема.

— Правильно, чтобы отвлеклись на ложные улики. Судя по результатам, цель достигнута?

— Да, но… — мямлит Илья. — Понимаешь…

— Понимаю. Ты не ожидал от милицейских особой прыти. Сражен их успехом. А вот я рад ему. Я учитывал такой поворот. И кого я им предложил в награду за усердие? Бывшего уголовника. Их любимое блюдо. Пусть едят!

— А если у него алиби? Свидетели? — возражает Сеня.

— Ну и что? Свидетели говорят одно, улики другое. Что, по-твоему, будет?

— Нне пойму… Не то сажать, не то отпускать…

— Вот именно! А в подобных случаях прекращают за недоказанностью. Кое-что я в этом смыслю!

— Хорошо бы прекратили… — неуверенно тянет Илья.

— Слушай, сирота, ты хочешь без малейшего риска? Тогда надо аккуратно ходить на службу. Давайте внесем окончательную ясность, — Марат не меняет жесткого тона. — Работать вы не расположены.

— Естественно, — буркает Сеня.

— А наслаждаться жизнью очень расположены.

— Само собой!

— Вывод, надеюсь, понятен?.. До меня вы прозябали, промышляли по мелочам. Но всем грезились вольные деньги. Получили вы их или нет?

— Получили, — признает Сеня.

— И еще получите. Я разрабатываю новый план. Будет великолепная, грандиозная операция! Все должны верить мне абсолютно!

* * *

Утро. Знаменский и Томин встречаются на улице недалеко от Управления внутренних дел. Друзья здороваются.

— Мне с тобой надо перемолвиться. Сядем поговорим? — предлагает Томин, рассчитывавший на эту встречу.

Они находят скамейку на бульваре. Нетрудно догадаться, что Томин сильно не в духе.

— Ну-у, на себя не похож. Не потряхиваешь гривой, не грызешь своих удил!

— Прав ты, Паша, был — не к тому берегу. Мой грех, — говорит Томин. — Надо отпускать Подкидина.

— Вот как!.. Мы уже ничего не имеем против Подкидина?

— Имеем, но…

— Больше имеем за Подкидина?

— Больше. Прошел я за ним все годы, что он на воле. Резюме такое: человек в кровь бился, чтобы не возвращаться к старому. Детали есть, каких не придумаешь… Хороший, в общем, мужик. Вот мой рапорт. — Он передает Пал Палычу три листа машинописного формата. — Решай.

Подготовленный прежними сомнениями, Пал Палыч переживает новость легче, чем Томин. Прочитав рапорт, говорит:

— В итоге ни садовода у нас, ни маляра. И Подкидина нам… подкинули. Изобретатели, чтоб их!.. Подстраховались. Не заметим, мол, окурков — нате вам перчатку. Мало перчатки — поломайте голову над записной книжкой.

Томин вздыхает, лезет за блокнотом и вырывает из него исписанный листок.

— Знакомые Подкидина. Где галочка — те бывали у него дома. На обороте — те, кто посещал соседей, — лаконично отвечает Томин на невысказанное обвинение в неполноте списка.

* * *

Подкидин отодвигает от себя томинский список. Подальше — на сколько достает рука.

— Никого не подозреваю!

— Чего-то вы недопонимаете, Подкидин. Если вещи были взяты у вас и нарочно подброшены… — Выражение лица Подкидина заставляет Пал Палыча замолчать. — Вы не верите, что я так думаю? — догадывается он.

— Нашли дурака! Кто заходил, да когда заходил… Это нашему брату разговор известный: давай связи! Ищете, кого мне в сообщники приклеить!

Пал Палыч качает головой: ну и ну!

— Почему вы говорите «нашему брату», Подкидин? О вас хорошие отзывы, товарищи вас уважают, начальство ценит.

— Ка-акой тонкий подход… Они-то уважают, а вы их вон куда пишете! — Он негодующе указывает на томинский перечень. — Клопова записали! Мы с ним из одной деревни, парень — золото. А у вас Клопов на заметке!

— Да не хотим мы зла вашему Клопову! Здесь просто перечислены все люди, которые… А, десятый раз объясняю! — опять прерывает себя Пал Палыч, видя ту же мину на физиономии Подкидина. — Ну как вы не хотите поверить, Виктор Иваныч?!

— Уже по имени-отчеству, — констатирует Подкидин, словно подтвердились худшие его опасения. — Последнее дело. Вы по имени-отчеству, я по имени-отчеству, мигнуть не успеешь — и там! — Пальцы его изображают решетку.

Комизм заявления не оставляет Пал Палыча равнодушным.

— Не знал такой приметы. Наоборот, освобождать вас собирался! — произносит он, скрывая смех. — Извиняться и освобождать. Вот постановление.

«Не иначе, новая уловка. Подкидина не проведешь!»

— Эти штуки и фокусы я знаю!

Однако бланк в руке Пал Палыча все же приковывает взгляд Подкидина.

— «Освободить задержанного… — читает он с великим изумлением. — Освободить в связи с непричастностью к краже…» Я могу уйти?!

— Забирайте вещи в КПЗ — и скатертью дорога.

Входит вызванный Пал Палычем конвойный.

— Слушай, извини, — бросается к нему совершенно ошалевший Подкидин. — Это что?

Тот заглядывает в бланк.

— Отпускают. Читать не умеешь?

Ноги у Подкидина готовы сорваться, но что-то принуждает топтаться на месте. Попрощаться? Даже извиниться, пожалуй, ведь хамил…

Он возвращается к столу Пал Палыча, прокашливается. Но способность к членораздельной речи его покинула. Безуспешно открыв рот несколько раз, Подкидин садится.

И нерешительно, конфузливо протягивает руку за списком.

* * *

Пляж в пригородной зоне отдыха. Среди купающихся — Сеня. Он выбирается на берег, фыркая и отплевываясь.

Мимо гуляющим шагом идут двое. Если б нам не был основательно известен облик Томина, мы бы и взгляда на них не задержали — настолько оба органичны на здешнем фоне. Вдруг эти двое останавливаются около Сени, как раз когда он снимает резиновую шапочку.

— Закурить не найдется? — спрашивает один, будто не видит, что на Сене лишь мокрые плавки.

— Некурящий я, некурящий, — отвечает тот, стремясь поскорее добраться до полотенца и одежды.

— Даже некурящий! — укоризненно произносит второй, то есть Томин. — А зачем окурки воруешь? — и крепко берет Сеню за плечо. — Зачем, спрашиваю, окурки-то воровать?

— Какие окурки… у ккого… — лепечет Сеня, начиная сразу отчаянно мерзнуть.

— У Подкидина, у кого же. У Виктора Подкидина, который проживает в квартире с твоей теткой, — веско разъясняет Томин. — Взрослый парень — и крадет окурки! Это хорошо? Я спрашиваю — хорошо? — будто речь и впрямь об одних окурках.

Сеня стучит зубами. Он голый, мокрый и беззащитный. Происходящее столь неожиданно для него, что он не способен к сопротивлению. В полном смысле слова застали врасплох..

И когда Томин тем же укоризненным голосом осведомляется:

— Записную книжку с перчаткой в тот же раз взял? Заодно?

Сеня без спору подтверждает:

— Ззаодно…

— Тогда поехали.

— Штаны… — просит Сеня, далеко не уверенный, что дозволят.

— Как считаешь? — оборачивается Томин к своему спутнику.

— Штаны, я думаю, можно, — серьезно отзывается тот.

— Спасибо… — потерянно благодарит Сеня. Сеня, теперь подследственный Калмыков, относится к той разновидности преступников, которые, коли уж попались и проговорились, не запираются и впредь. Таких, как правило, используют для изобличения сообщников. Потому логично, что мы застаем Калмыкова на очной ставке с Тутаевым.

Тутаев мрачен и воспринимает поведение своего тезки как предательское.

— Деньги мы поделили по дороге обратно. Заехали в кусты, там пересчитали, понимаешь, и поделили… на три части, поровну. — Калмыков ловит взгляд Тутаева, моргает — обрати внимание — и повторяет: — Поровну, значит, на троих… Вот так было совершено преступление… По глупости, конечно.

— Что скажете? — спрашивает Пал Палыч Тутаева.

— Плетет незнамо что! Псих какой-то…

— Кому принадлежала идея бросить в универмаге чужие вещи? Тутаев?

— Не понимаю вопроса.

— Калмыков?

— Кому принадлежала… забыл, кому первому. Но вещи я взял случайно в квартире у тетки… то есть у соседа.

— Совсем случайно?

— Ну, точней, с целью ввести в заблуждение товарищей из милиции.

— Понятно. Как, Тутаев, все никак не припоминаете этого гражданина?

— Первый раз вижу! — глупо упорствует тот.

— Хотя полгода работали в одном цеху радиозавода и считались приятелями. По какой причине уволились? — Снова оборачивается Пал Палыч к Калмыкову.

— Мы с Семой…

— За себя говори!

— Поскольку на очной ставке, я должен за обоих. Правильно понимаю, гражданин следователь?

— Правильно.

— ОТК часть контактов бракует, отправляет на свалку. А на каждом контакте — чуток серебра. Если паяльничком пройтись — можно снять. Мы с Семой и занялись… для одного ювелира. Нас, гражданин следователь, бесхозяйственность толкнула, — поспешно добавляет Калмыков. — Серебро, понимаешь, на помойку!

— Отчего же прекратилось ваше… хм… общественно полезное занятие?

— Ювелир сел. Если б не это несчастье, разве б я поднял руку на кассу? Что вы! У вас обо мне превратное мнение!

Не дослушав, Пал Палыч обращается к Тутаеву:

— Подтверждаете показания Калмыкова?

Тот злобно смотрит на закадычного дружка:

— Знал бы, какое ты дырявое трепло, — я бы от тебя на другой гектар ушел!

А Сеня Калмыков окончательно вошел в роль «чистосердечника», и ему уже рисуется обвинительное заключение, где черным по белому записано, как его показания помогли следствию.

Теперь он взывает к Илье Колесникову:

— Я, Илюша, во всем признался: как втроем забрались в магазин, втроем выручку делили в кустах… не помню, сколько отъехали… как на даче у тебя гуляли… втроем, после дела. Семе я сказал и тебе говорю: чего, понимаешь, темнить…

У Колесникова шкура потоньше тутаевской и нервы пожиже. Он уже, собственно, «готов», но Сеня еще не исчерпал запас красноречия:

— Вот суд будет, а статья-то, она резиновая. Есть верх, есть низ. Надо адвокату чего-то подбросить, понимаешь, для защиты. Мы молодые, первый раз, по глупости… Пожалеют…

* * *

В сарайчике у Ильи опрокинут набок ИЖ — так, чтобы колясочное колесо свободно крутилось и было доступно для осмотра. Кибрит медленно вращает его, сравнивая с увеличенной фотографией слепка, снятого со следа у шоссе.

— Вот это место отпечаталось! Узор в точности совпадает: расположение трещин, потертости… Да, Шурик, безусловно, он!

— Отлично! — восклицает Томин. — Нужно быстренько оформить это для Паши.

* * *

— Разрешите присутствовать на очной ставке? — Томин входит и кладет на стол перед Пал Палычем заключение экспертизы.

Сеня зябко вздрагивает (видно, вспомнилось задержание на пляже), но с подобием радостной улыбки говорит Томину:

— Здрасте! (Смотрите, переродился с той минуты, как рука закона ухватила меня за плечо!)

— Ну вот, Колесников, на дороге остался след вашего мотоцикла. Подтверждаете вы показания Калмыкова?

Илья Колесников прерывисто вздыхает и выдавливает:

— Подтверждаю…

— Теперь по порядку. Где познакомились? — Это к Калмыкову.

— В бане. Когда ювелир сгорел и нас поджало, мы Илюхе в бане и предложили: давай махнем одно дело… втроем.

— Правильно, Колесников?

— Дда… правильно.

— Прошу прощенья, не понял, — подает голос Томин. — Вы случайно мылись, что ли, вместе? Один намыленный другому намыленному говорит: айда что-нибудь ограбим? Что позволило вам и Тутаеву обратиться к незнакомому человеку с подобным предложением? Можно такой вопрос, Пал Палыч?

Тот кивает.

— Почему ж незнакомый? — возражает Калмыков. — Мы с Семой попариться уважали, а Илюха всегда там находился, на месте.

— Работал в бане? — уточняет Томин.

— В общем, да, — говорит Калмыков.

— По моим сведениям, Колесников ушел из лаборантов, жил на даче, полученной в наследство от родителей, городскую квартиру сдавал, тем и подкармливался. Верно я говорю?

— Все верно, — подтверждает Пал Палыч. — Вы, Александр Николаич, не в курсе банных тонкостей…

— Где уж нам! На службу бежишь — бани закрыты. Домой — хорошо бы на метро успеть. Извините за серость, моюсь в ванне.

— А есть люди, которые имеют досуг, в баньку ходят ради удовольствия. И желают, Александр Николаич, получить все двадцать четыре. И пар, и веничек, и кваску, и пивка, а к пивку воблочки.

— Гм… — выразительно произносит Томин.

— Тут и нужен молодец на все руки. Со своим запасом напитков и прочего. Без должности, конечно. Просто за определенную мзду Колесников со товарищи допускаются к обслуживанию посетителей. Как обстояло с нетрудовыми доходами?

— В среднем… трояк с клиента, — сиротским голосом сообщает Колесников.

— А бани не пустуют, — добавляет Пал Палыч. — Так вас не удивило предложение двух… намыленных?

— Нне очень… У голых, знаете, все проще. Чего надо, то и спрашивают. Принесешь пива, а он, к примеру, говорит: «Как тут насчет валюты?»

— Вспомнил! — вклинивается Калмыков. — Вот почему мы к Илюше: он помянул, что у него, понимаешь, есть мотоцикл, а у нас уже универмаг был на прицеле!

Успел Сеня добавить заключительный штрих к картине сговора, в которой не должно быть места для Марата!

* * *

А что Марат? Как он относится к провалу своих подручных?

Он как раз звонит:

— Сему, будьте добры. — Ответ приводит его в замешательство. Буркнув «извините», он поспешно нажимает рычаг аппарата. После короткой паузы вновь набирает номер: — Сеню можно? — И уже не дослушав, бросает трубку. — Влипли!.. Надо посоветоваться с умным человеком… — медленно произносит он. Выходит в переднюю, зажигает свет над большим зеркалом. Пристально вглядывается в себя. — Что будем делать?.. — спрашивает у отражения. — Успокойся, успокойся, Марат… — приказывает он сам себе, сгоняя тревогу с лица и постепенно обретая обычный невозмутимый вид. — Это не твой просчет. Их подвела какая-нибудь глупость. Тебя это не касается. Все к лучшему. Людей надо менять. Тебя не назовут… Ты им нужен на свободе. У тебя их деньги. Ты их надежда. Никто не выдаст. Все к лучшему… Ты человек умный. Ты поступаешь, как хочешь… Ты выше преград. Преград нет…

С улицы появляется сильно взволнованная Вероника Антоновна.

— Марик! Нам необходимо поговорить!

— Матушка, я сосредоточен на важной мысли. Будь добра…

— Нет, я не буду добра! — перебивает она и весь дальнейший разговор проводит сурово и с достоинством, не пасуя, как обычно, перед сыном.

— Что на тебя накатило? — недоумевает Марат.

— Всю жизнь я гордилась тобой. А сегодня мне было стыдно! Многое могу простить, но нечистоплотность — никогда! Час назад я встретила Антипова.

— Кого? А-а, сам играет, сам поет? — пренебрежительно вспоминает Марат, еще под впечатлением, что он «выше преград».

— Какое ты имел право от моего имени занимать у него деньги? Да еще такую сумму! Зачем тебе, на какие нужды?

— Не мне, выручил одного человека, — врет Марат.

— Но срок твоей расписки истек! Между порядочными людьми…

— Между порядочными людьми можно и подождать.

— Сколько именно? Когда твой один человек вернет долг моему товарищу по работе?

— Сейчас он в командировке. Приедет — отдаст.

— Когда он приедет? — неотступно требует Вероника Антоновна.

— Десятого или двадцать пятого! — жестко отвечает Марат, называя дни выдачи зарплаты в НИИ, где работал Илья Колесников.

* * *

Рядом со станцией метро с выносного прилавка торгуют апельсинами. В хвосте очереди стоит Стелла. Барсуков, ждущий кого-то у станции метро, решает пока тоже запастись апельсинами. Во все глаза смотрит он на Стеллу. Это же она! Та самая!

— Мы снова встретились! — говорит он радостно.

— Встретились? Мне казалось, я просто стою в очереди.

— Мы немножко знакомы. Вы меня не узнаете?

— Боюсь, что нет! — Взгляд у нее смеющийся.

— Недавно в прихожей… вы уходили от Быловой… Я друг ее сына…

Со Стеллой совершается разительная перемена, и язык Барсукова липнет к зубам.

— А-а… — неприязненно произносит она и быстро отворачивается.

— Простите… послушайте… — теряется Барсуков. Он забыл посматривать на выходящих из метро, и плаксики налетают и виснут на нем совершенно внезапно. Следом приближается Анна Львовна.

— Два дня не видались, а уж визгу-то! — смеется она.

Стелла становится свидетельницей нежной сцены.

— Ну-ка, ребятки, становитесь за этой красивой тетей. Вы приглядите за ними чуточку? — доверчиво обращается к Стелле Анна Львовна. — Будьте добры! — Она отводит Барсукова на несколько шагов:

— Тут их бельишко. Залатала, заштопала, пока подержится. — Она достает из сумки довольно объемистый сверток.

— Спасибо, Анна Львовна.

— А еще думала я насчет юга. Как мы-то без него выросли, Леша?..

…Тем временем плаксики тоже вступили в беседу.

— Деточки, вы крайние? — игриво наклоняется к ним подошедшая женщина.

— Мы не крайние.

— Мы за красивой тетей.

— Ой, — говорит женщина Стелле, — а я подумала — ваши.

— Нет, не мои.

— А чьи же вы, деточки?

— Мы папины!

— И бабушкины!

— А мамины? И мамины небось?

— Не-ет, мы не мамины.

— Ишь какие! Обидела вас мама или что?

— У нас мамы нет.

— У нас папа.

— Никак сироты… — кивает женщина Стелле. — Ах, бедные!..

— Ну если уж надо, Леша, я поеду, — вздыхает Анна Львовна. — Не представляю только, зачем ему ради чужих детей…

— Анна Львовна! Вы его просто не видели!

— Может быть, может быть, — соглашается она, направляясь к очереди. — Пора мне, Леша. — Простившись с детьми и зятем и пожелав всего хорошего Стелле, Анна Львовна спешит обратно в метро.

Продавщица отвешивает килограмм Стелле, два — Барсукову.

Перекинув через плечо сумку, раздувшуюся от белья и апельсинов, а ребят подхватив на руки, Барсуков нагоняет Стеллу.

— Простите, можно мне спросить?

— Спросите, — пожимает та плечами.

— Вы имеете что-то против Быловой?

— Нет.

— Значит, против Марата. Странно. Такой интересный и сердечный человек.

— О, еще бы! — саркастически роняет Стелла.

Барсуков опускает плаксиков и шагает рядом со Стеллой.

Через минуту она останавливается.

— Вы хотели что-то спросить или собираетесь тащиться за мной?

— Тащиться, — признается Барсуков.

— Зачем?

Барсуков смотрит на нее достаточно красноречиво, но сказать словами: «Затем, что вы мне до смерти нравитесь!» — не может. Тут плаксики кидаются вбок, и Стелла вскрикивает:

— Держите их!

Испуг ее оправдан: ребята бегут к огромной собаке, которую прогуливает по улице хозяин.

— С этой собакой они приятели, — успокаивает Барсуков.

Малыши ласкаются к собаке. И хотя та приветлива, Стеллу зрелище лишает равновесия. Поэтому, когда Барсуков спрашивает:

— Чем вам не нравится Марат? Одно то, что он любит детей…

Стелла не успевает спохватиться, как с языка слетает:

— Он терпеть не может детей!

— Да вы-то почем знаете?

— Кому уж лучше знать! Мы в позапрошлом году развелись!.. И оставьте меня в покое с вашими вопросами, и детьми, и собаками, и… — Она стремительно уходит.

Повторяется прежняя история: Барсуков догоняет ее с ребятами на руках, снова идет рядом.

— Папочка, мы куда идем?

— Мы провожаем красивую тетю.

— Вы отвратительно упрямы! — восклицает Стелла.

— Раз вы были его женой, я понимаю, что…

— Да ничего вы не понимаете! Оставьте меня со своим сердечным другом!

— Ты зачем папу ругаешь? — .проявляет характер плаксик первый.

— Не ругай папу! — воинственно подхватывает второй.

— Могучая защита, — невольно улыбается Стелла от их наскока. — Я не папу ругаю, я ругаю другого дядю.

— А как его зовут?

— Его зовут… Марат. — Она поднимает голову и продолжает «морозным» тоном: — Он трус и подлец. Из-за него случилось страшное несчастье в горах — когда он еще ходил в горы. Ни один из прежних знакомых не подаст ему руки!..

* * *

На площади трех вокзалов развязный парень объявляет в мегафон:

— Для гостей столицы проводится комплексная экскурсия по городу! Памятники культуры плюс заезд в модные заграничные магазины: индийский, польский и болгарский! Продолжительность экскурсии — три часа. Желающих прошу за мной!

Автобус заполняется разношерстным народом. Парень впускает последних, монотонно повторяя:

— Пять рублей пожалуйста… пять рублей, — и собирает купюры в карман.

— Билет не нужен? — беспокоится седой экскурсант.

— Работаем по новой безбилетной системе. — «Гид» замечает рядом Марата. — Кого я вижу! — радушно восклицает он.

Оба вспрыгивают в передние двери, и автобус трогается.

…Он катится по Садовому кольцу.

* * *

«Экскурсионный» автобус останавливается на Большой Полянке у магазинов-соседей «Ванда» и «София».

— Предупреждаю, — говорит «гид» Миша, — заезд в магазины информационный! Вы ознакомитесь с ассортиментом, а если решите остаться — желаем удачных покупок. Стоянка автобуса — двадцать минут.

Экскурсанты в бурном темпе покидают автобус.

— Как тебе это все? — интересуется парень.

— Ничего, смешно, — одобряет Марат. — Где берете автобус?

К ним присоединяется водитель, посапывающий и непрерывно жующий жвачку детина.

— С одной автобазы. Сторож за четвертак дает, — говорит он.

— Молодцы, други, не ожидал, — снова хвалит Марат. — Я кинул тогда идейку на авось, а вы вон как развернулись!

— Помним, Марат! Нам бы не додуматься.

— Часто ездите?

— Через день. Больше почему-то глотка у меня не выдерживает.

— Голос надо ставить, Миша.

— Да?

— Обязательно. Позвони — устрою специалиста. Ну, чао!..

Марат отходит за угол и звонит из автомата:

— Справочная? Телефон дежурного по Управлению пассажирского транспорта.

Следом второй звонок:

— Товарищ дежурный? С вами говорит представитель общественности. Считаю своим долгом сообщить об автобусе, который используется для незаконных ездок… «Левые» экскурсии по городу для провинциалов… Записывайте номер…

* * *

Томин, Кибрит и Знаменский входят в кабинет, продолжая оживленный разговор.

— Удивительная заученность движений, особенно у этого…

— Тутаева, Зинаида, — подсказывает Томин. — Грамотное получилось кино. Вавилов снимал?

— Он, — говорит Пал Палыч. — Не было впечатления, что вот, мол, балбесы, а на редкость чисто орудуют?

— Мелькнуло, — признает Томин.

— А они балбесы?

— Да, Зиночка. Здесь, — Пал Палыч касается лба, — небогато. Между прочим, насколько слаженно они крали, настолько сейчас действуют вразброд.

— Отсутствует моральная сплоченность? — хмыкает Томин.

— И они абсолютно не собирались попадаться! К этому не готовились.

— Самонадеянность? К чему ты клонишь, Пал Палыч?

— Что кто-то их натаскал, Зинаида. Внушил веру в успех. Сплотил, — отвечает за него Томин. — Так?

— Так, Саша. Уровень замысла и исполнения выше, чем их способности. Пахнет башковитым режиссером!.. Я занимался арифметикой. Что изъяли при обысках, вы знаете. Сильно меньше, чем рассчитывали. Складываем: изъятые деньги, плюс стоимость купленных вещей, плюс то, что пропили-прогуляли. В итоге у каждого не хватает большой суммы, которая неизвестно куда делась. Они выражаются туманно: утекла.

— А не припрятали?

— Фокус, Зиночка, в том, что не хватает примерно поровну.

— Ты их шевельнул? — спрашивает Томин.

— На режиссерскую тему? В штыковые атаки ходил! Не пробьешься, рот на замке.

— Если был уговор четвертого не выдавать, значит, все-таки обсуждали… — начинает Кибрит.

— Вариант поимки? — заканчивает Пал Палыч. — Я грешу на очные ставки. Такая иногда коварная штука!

— Слушай, Зинаида, слушай! Новое слово в уголовном процессе! Я тебе выловил из водички Калмыкова, он назвал остальных, а те строят невинность. Как было не дать очных ставок? Да ты их вскрыл Калмыковым, будто консервным ножом!

— Но тот же Калмыков мог сигнализировать: признаемся от сих до сих, учителя оставляем за кулисами.

— А! Что толку гадать? Опять Томин, опять ноги в руки. Теперь ищи режиссера. Сколько одной обуви сносишь!

— Попробуем сберечь подметки, — улыбается Пал Палыч. — Составь мне список знакомых Колесникова, Калмыкова и Тутаева.

— И дальше?

— Есть одна мыслишка, авось сработает.

* * *

Вероника Антоновна выходит из лифта, отыскивает нужный номер квартиры. Собравшись духом, нажимает кнопку звонка.

В дверях появляется хорошенькая, совсем еще юная девушка.

— Здравствуйте, вам кого? — вопросительно произносит она.

— Вы сестра Дашеньки Апрелевой?

— Да…

— Могу я повидать вашу маму?

Девушка делает движение внутрь, но какое-то сомнение заставляет ее вернуться.

— А зачем?

— Понимаете… Я Былова…

Девушка приглушенно ахает.

— Марат — ваш сын? — шепчет она.

Вероника Антоновна кивает. Девушка тянет ее из прихожей на лестничную площадку.

— Я не пущу вас к маме! Зачем вы пришли? Как вы могли прийти к нам?!

— Я должна узнать… что произошло тогда с Дашенькой и Колей… Мне намекнули, будто Марик… будто он в чем-то виноват…

— Он во всем виноват! Он их бросил, а мог спасти! Он все равно что убийца!

— Как вы можете это говорить?!.. — заклинает Вероника Антоновна в ужасе.

— Это все говорят! Все, кто там был!

* * *

А Марат, не чуя беды, готовит новую «постановку». Будущие исполнители — «экскурсовод» Миша и водивший автобус Сергей — сидят у него над чертежом, по которому Марат водит указкой.

— Во дворе вас высадят, перед вами будет второй корпус от въездных ворот, — говорит он.

…Былова в своей комнате ставит на проигрыватель пластинку с собственной записью и тихо выходит в коридор.

… — План первого этажа, — продолжает инструктировать Марат. — Это коридор.

— Людный? — осведомляется Миша.

— Нет. Левая стена вообще глухая — зал заседаний. Справа — библиотека, медпункт и одна лаборатория. Коридор упирается в вестибюль, здесь касса. К ней надо успеть без четверти два: деньги будут уже готовы, а получатели еще не явятся. Третьим пойдет парень в форме военизированной охраны. Он блокирует коридор и в случае чего даст вам дополнительное время.

— На что нам лишний? — говорит Миша, испытующе глядя на Марата. — Шел бы сам.

— Я?..

— Ты же гарантируешь безопасность.

— Миша, меня там знают, — выворачивается Марат. — Иначе бы с радостью!

— Надежный? — спрашивает Сергей. — Парень-то?

— Надежный. Раньше выкупал у проводников пустые бутылки — с поездов дальнего следования. И, естественно, сдавал.

— Сколько имел? — с живым интересом спрашивает Миша.

— Точно не скажу, но жил не тужил. А теперь насчет бутылок, сами понимаете… Обиделся человек, озлился. Надежный.

— Всех прижали, дышать нечем! — ярится Миша. — Кому, к примеру, мешали наши экскурсии? А нашлась сволочь — стукнула! Сторожа нашего с автобазы поперли, такое милое дело загубили! Тут хуже сатаны озлишься!

— И еще комиссия, — сопит Сергей.

— Какая комиссия?

— По трудоустройству, — отвечает Миша. — Довели нас с Серегой: идите работать, идите работать…

— Это не страшно. Оформлю вас в сторожа. Ночь дежуришь — практически просто присутствуешь, — двое суток гуляешь. Тепло, светло, диванчик, и не обязательно коротать время одному. В самый раз для румяных молодых людей.

Приятели переглядываются: пожалуй, годится.

— А чего платят? — вопрошает Сергей.

— Ты намерен жить на зарплату? Что вам зарплата, други, когда деньги везде! Читаешь вывеску «Продмаг», думаешь: это сколько же? «Почта» — то же самое. По улице пройти невозможно — сплошные искушения! «Парикмахерская» — деньги, «Аптека» — деньги. «Сувениры», «Мебель», «Кафе», «Парфюмерия» — везде лежат, родимые, ждут умелых рук! Обезуметь можно!

В глазах Марата и впрямь тлеет диковатый огонек. Парни наэлектризованы соблазнительными речами. Через минуту Серега нарушает воцарившееся молчание, прислушиваясь к меланхолическому романсу за стеной.

— Это мать, да? Как жалостно поет-то, прям за сердце…

— Однако вернемся к делу. — Марату претит обсуждать с ними материнское пение.

— Главный вопрос — влезть в кассу. Шухер подымется, — говорит Миша.

— Предусмотрено, — кивает Марат. — За что себя уважаю — умею придумать нестандартный ход. Кассирша отопрет сама.

— Шутишь!

— Ничуть. Под дверью кассы ты, Миша, — у тебя натуральней получится — кричишь отчаянным голосом: «Марья Петровна! Скорей, Федор умирает!» Это хорошенько отрепетируем.

— Кто такой Федор?

— Обожаемый муж кассирши, трудится рядом в лаборатории, — показывает на плане, — больное сердце. Естественно, она бросится к умирающему супругу. Как только откроет дверь, зажимаете ей рот и оглушаете по голове.

— Это давай ты, — говорит Миша приятелю.

— Ладно.

— Остается взять деньги и уйти через подъезд, который я показывал. Там будет ждать синий «Москвич»…

— На словах все проще пареной репы.

— Не на словах, Миша. Люди со мной уже работали, и весьма успешно!

…Мы видим переднюю, где Вероника Антоновна, стоявшая под дверью комнаты Марата, медленно отступает, держась за голову. Она все слышала и все поняла о сыне до конца.

* * *

Пал Палыч осуществляет свою «мыслишку».

— Держите бумагу, — вручает он Сене Калмыкову чистый лист. — Пишите сверху: «Следователю Знаменскому». Пониже: «По вашей просьбе собственноручно составляю перечень своих знакомых».

— А для чего? — подобострастно спрашивает Калмыков.

— Для приобщения к делу. Следствие, суд и адвокаты должны знать, в каком кругу вы вращались. Если сочтут нужным, кого-то попросят вас охарактеризовать.

…Теперь перед Пал Палычем Сема Тутаев. Он заполнил лист донизу, перевертывает, задумывается.

— Всех-всех писать?

— Конечно. Наверно, будут и положительные отзывы?

— Обо мне? А то как же!

— Вот и пишите. Учтем.

…Завершение процедуры мы наблюдаем с участием Ильи Колесникова.

— Вот, пожалуйста. Все. — Он протягивает Пал Палычу три листка, густо испещренных именами. — Отдельно я озаглавил «Друзья», отдельно «Разные знакомые».

— Многочисленное общество.

— Старался уж никого не забыть, гражданин следователь!

* * *

— Какой вечер чудесный, — говорит Стелла, выходя с Барсуковым из подъезда его дома. — Где ваши окна?

Он ведет ее за угол и показывает.

— Отсюда слышно, если кто-нибудь из ребят проснется и заплачет?

— Они не просыпаются!

Однако Стелла садится на скамью, и он опускается рядом. За незначительными фразами, из которых вяжется разговор, проглядывают взаимный интерес и симпатия.

— Почему плаксики, Леша? Боевые ребята. Оптимисты.

— До года стоял дружный рев — прозвище по старой памяти. А моя мать зовет барсучата. Барсуков — барсучата… Спасибо вам, что пришли.

— Вам спасибо, очень вкусно накормили. Для мужчины вы образцово ведете дом.

— Если честно, не всегда такой порядок. Сегодня — в вашу честь… Удивительно, живем чуть не рядом, и я вас не видел!

— Много ли вы замечаете — кроме барсучат?

— Иногда все-таки замечаю!.. Но в целом вы правы: я принадлежу им. Стараюсь возместить… чего они лишены. Перевернуло меня, понимаете? Теперь все только с точки зрения их пользы.

— А будет ли польза, Леша? Позиция опасная.

— Избалую, испорчу? Говорили. Говорили, что вырастут махровые эгоисты. Но не надо об этом, Стелла! Боюсь… поссоримся, едва познакомились.

— Ну и глупо… Знаете, Леша, я все равно скажу, что думаю. Если суждено поссориться, лучше не тянуть… Не то что балуете, — начинает Стелла, помолчав. — Чтобы избаловать, как это обычно понимают, вам не хватит материальных средств, извините за прямоту… Но вы стелете ребятам под ноги свою жизнь, как ковровую дорожку. Что от вас останется лет через десять, Леша? Кормящая единица? А сыновьям нужен отец — яркий, смелый… чтобы гордиться… Подражать. Потеряете себя — они тоже много потеряют.

Стелла сказала то, о чем Барсуков до сих пор не задумывался. Что, если предостережения ее справедливы?

— Мы поссорились? — после паузы спрашивает Стелла.

— Нет… может, вы опять правы? Надо это обдумать.

— Договорились! — Стелла протягивает руку, Барсуков задерживает ее в своих ладонях.

* * *

Вероника Антоновна с маленьким чемоданчиком медленно пересекает переднюю. У наружной двери оборачивается и смотрит вокруг странным пристальным взором.

Касается концертной афиши на стене. Задерживает взгляд на двери в комнату Марата… Медленно выходит на лестницу, и замок за ней глухо щелкает.

* * *

— Ни в одном списке его нет! — говорит Томин, потрясая бумажками Калмыкова, Тутаева и Колесникова. — «Забыли» мотоциклисты общего приятеля — Марата! Скрыли и тем выдали!

— Вот: отсутствие информации есть тоже информация. Так что это за Марат?

— Любопытно я на него вышел. Зондирую домашних. Говорят, часто звонили какому-то Марату, назначали встречи, но нам про него ничего не известно. Ах ты, думаю, соблюдал конспирацию, как же до него добраться? И вдруг сестренка Тутаева — малявка с косичками — вдруг заявляет, что у Марата мать — знаменитая певица. Фамилия? — спрашиваю. Знаю, говорит, только не помню. Бились, бились, потом я чисто по наитию: «Не Вероника ли Былова?» И, представляешь в точку!

— Итак, Марат Былов. Кандидат в режиссеры…

— Режиссер, Паша! — уверенно поправляет Томин. — Вот послушай про него. Подающий надежды математик и завзятый альпинист. То и другое в прошлом, — отвечает он на удивленное движение Пал Палыча. — Два с половиной года назад повел группу в горы. После конца сезона. Хотел кому-то доказать свое превосходство над простыми смертными. Внезапно — ледяной ветер, снегопад. Короче, двое новичков погибли. Он их покинул, спасая собственную шкуру. По месту происшествия завели было дело об оставлении без помощи, но оно развалилось. За недоказанностью… Самовлюбленный, легко входит в доверие, умеет влиять на окружающих.

— Но это немножко из другой области, чем касса.

— Не скажи! Я отлично представляю: считал себя героем, люди верили, шли за ним без оглядки. Красовался, рисовался, — бац! — публично открылось, что подонок. Альпинистская среда его изгнала. Из аспирантуры попросили: в том походе он использовал бланки кафедры для каких-то ходатайств.

— И теперь берет реванш? Мстит за унижение?

— Почему нет? Карьера поломана, а в рядовых ходить не умеет… Привычка верховодить, злобный маленький фюрер… Паш, шевельнем?

— А что мы имеем против Марата Былова? Реально?

— Ничего. Но… покажи-ка мне, в каком НИИ работал раньше Колесников?

Пал Палыч отыскивает нужные сведения.

— Так и есть! — с торжеством восклицает Томин, сличив название с записью в своем блокноте. — В том же НИИ шоферит Барсуков! Человек, бывший рядом с универмагом во время кражи.

— Первый раз слышу!

— Конечно. Ты тогда еще не подключился. Он все отрицал и не попал в свидетели.

— И он знаком с Колосниковым?

— Даже с Маратом! Если начистоту, — кается Томин, — вылетел из головы этот Барсуков… и влетел обратно только вчера вечером. Наши мотоциклисты называли его в телефонных разговорах с Маратом, понимаешь? Я привезу Барсукова, а Паш? Уполномочь!

* * *

А Барсукова обрабатывает Марат.

— К тебе в кузов сядут трое. Провезешь на территорию института, там высадишь. И все.

— Но зачем?

— Не знаю, им это нужно. Думаю, пустяки, Леша.

Наступает натянутая пауза. Марат, разумеется, чувствует, что Барсуков не тот, что прежде, но поначалу продолжает играть в дружескую непринужденность.

— Что-то ты запропал. Как мелюзга? Все их справки переданы, скоро будут путевки.

— С ребятами некому поехать. Я, собственно, пришел забрать метрики. — Барсуков говорит нейтрально, он предпочел бы расстаться с Маратом без выяснения отношений. — Что касается каких-то троих, такие вещи не по мне.

— Да?.. — Марат неприятно удивлен решительным отпором. — Ты чистюля?.. — И сбрасывает личину доброжелательства. — А кто был соучастником кражи в Селихове? Кто стоял в кустах? Как там у вас называется — на шухере?

— Ты… с ума сошел!..

— Один из тех парней в шлемах — твой бывший сослуживец. Зачем ему скрывать, что Леша Барсуков имел свой куш?

— Ты не веришь тому, что говоришь!

— Зато в органах поверят. Сам подставился: ведь ты соврал, что ничего не видел, а?

— Марат… зачем все это?

— Чтобы слушался!

— А не послушаюсь?

— Будешь иметь дело с очень злыми людьми. Очень, очень злыми, — зловеще повторяет Марат. — Ты хорошо понял? — И, довольный произведенным впечатлением, повелительно заканчивает: — К тебе сядут завтра, через неделю, через месяц — когда понадобится. И не вздумай вилять!

* * *

Теща Барсукова разговаривает с ним по телефону:

— Хоть убей, Леша, не разберу, что ты задумал!.. Да почему их везти к бабушке, в Тулу? Я им разве не бабушка? Ну хорошо, ну как знаешь… Да-да, забрать из сада, отвезти к Елизавете Григорьевне, никому не говорить… И что такое творится? — недоумевает она, кладя трубку и начиная поспешно одеваться.

Следующий звонок — Стелле.

В белой шапочке и халате она моет руки, когда слышится голос: «Доктор, вас к телефону!»

Стелла подходит к аппарату.

— Да?.. Здравствуйте, Леша… — Она слушает, и улыбка сменяется тревогой. — Нельзя встречаться? А что случилось?.. Понятно. То есть непонятно, но раз вы не хотите объяснить… Удачи? Желаю удачи. Поцелуйте барсучат и… не исчезайте совсем с горизонта…

Барсуков вешает трубку в телефоне-автомате:

— Теперь, Марат, поглядим, кто кого!..

…Непривычно сутулясь, подходит он в сумерках к дому.

— Товарищ Барсуков! — из затененного угла выступает Томин.

— Вы?!.. — с искренней радостью восклицает Барсуков. — Вы мне позарез нужны!

— Какое совпадение потребностей, — озадаченно отзывается Томин.

* * *

— Ох, уж эта мне «хата с краю»! — в сердцах говорит Пал Палыч, выслушав исповедь Барсукова.

— Но я…

— Мало могли сообщить о мотоциклистах? А нам бы и это тогда пригодилось! И то, что вы отмолчались, Барсуков… нас подвели, а себя еще больше.

Барсуков тяжело вздыхает:

— Теперь-то понял!

— Задним умом все крепки! Отшвырнули неприятную историю, а она вернулась. Как бумеранг.

Друзья отходят посовещаться.

— Ну-с? — тихонько спрашивает Томин. — Трое в кузове — не увеселительная прогулка.

— Барсуков! — окликает Пал Палыч. — Когда в НИИ зарплата?

— Десятого и двадцать пятого.

Томин и Пал Палыч обмениваются взглядом.

— Да, похоже на то.

— Надо взять с поличным, Саша!

— Как парень? — указывает Томин на Барсукова.

— Я бы доверился.

— Рискнем довериться. — Томин останавливается перед Барсуковым. — Вы согласны вызубрить и твердо исполнять наши инструкции?

— Я? Конечно. Обязан…

Грузовик Барсукова выезжает с автобазы, и неподалеку его останавливает Марат.

Садится в кабину, вместо приветствия говорит:

— Час пробил! Поезжай, за углом притормозишь.

Барсуков молча повинуется. За углом поджидают Миша, Сергей и бывший «бутылочник» в форме военизированной охраны. Быстро лезут в кузов.

Барсуков дает понять, что, хотя и с большой неохотой, но смирился с навязанной ему ролью.

— Хоть бы предупредил! — бормочет он. — Уж предупредить нельзя? За человека не считают!

— Гони в институт! — распоряжается Марат.

Грузовик едет по городу…

— Все кипятишься? — спрашивает Марат, пока они ждут у светофора. — Чудак… — Он немного возбужден и не прочь поговорить.

— Не знаю, зачем вы едете… — ожесточенно ворчит Барсуков, — и знать не хочу… Но я рискую…

— Пустяки, Леша.

— Нет, я рискую! — настаивает Барсуков (он ведет разговор, который должен отвлечь внимание от его дальнейших действий). — И хоть бы какой интерес! Подвезешь кого по дороге — и то на бензинчик подбрасывают. А тут такое дело… ты мои материальные обстоятельства знаешь…

— Заметен проблеск разума. Позвони завтра, потолкуем про бензинчик.

— Ах, ты… — чертыхается Барсуков, глянув на показатель горючего. — Бензинчик-бензинчик, а он весь вышел! Надо заправляться.

Впереди как раз видна колонка.

— Некогда! — вскидывается Марат. — Дотянешь!

Барсуков стучит по стеклу прибора:

— Не видишь, на нуле!

— Болван!

— Ты на меня не кидайся! До института, между прочим, две остановки на метро. Пожалуйста, не держу!

— Давай быстро! — сбавляет тон Марат.

Грузовик подруливает к колонке. Марат следует за Барсуковым к окошечку.

— Почетный караул?

— Помолчи! — внушительно советует Марат.

Барсуков сдает девушке талон. Почти бежит обратно. Держит шланг заправки. Марат — рядом как приклеенный.

А девушка немедля набирает номер телефона.

— Дежурный Управления уголовного розыска майор Рожков, — слышится отвечающий ей энергичный голос.

— С автозаправочной станции, — волнуясь, говорит девушка. — Товарищ от вас был… предупреждал очень… Сейчас шофер подал талон с двумя загнутыми уголками…

— Спасибо, — доносится голос Рожкова. Он уехал?

— Заправляется.

…Рожков в дежурной части, нажав кнопку на пульте связи, произносит:

— Подполковник Томин! Сигнал с бензоколонки!

— Вас понял! — отвечает голос Томина.

* * *

Сегодня выплатной день, и группа захвата дежурит на территории НИИ. Томин отдает команду в ручной радиопередатчик:

— Сигнал с бензоколонки! Все по местам!

Подчиняясь этому приказу, четверо молодых людей направляются по двору института к проходной. Двое других молодых людей идут по коридору и скрываются за дверями с табличкой «Медпункт» и «Библиотека». По лестнице, поднимающейся при начале коридора, взбегают трое до площадки второго этажа. Один из них поправляет кобуру на поясе.

В это время грузовик притормаживает, Марат выпрыгивает из кабины и теряется в толпе.

А грузовик тем временем въезжает через раздвигающиеся и вновь сдвигающиеся металлические ворота на территорию института.

Миша, Серега и «бутылочник», не вызвав ничьего интереса, покидают кузов.

Барсуков отирает лоб и подмигивает показателю бензина, который по-прежнему показывает ноль.

Сотрудник угрозыска оповещает по рации:

— Трое, один в форме военизированной охраны, направляются к четвертому корпусу!

Грабители беспрепятственно проникают в длинный пустой коридор.

— Прошли медпункт! — тихо сообщает наблюдатель из медпункта.

— Готов, — так же отзывается голос Томина. Не доходя до парадного вестибюля, виднеющегося впереди, «бутылочник» останавливается.

— Я здесь, — говорит он.

А приятели бегут к кассе. Серега прижимается к стене рядом с дверью, Миша «со слезой» кричит:

— Марья Петровна! Скорей! Федор…

Но докричать заготовленный текст не успевает: дверь кассы распахивается, появляется Томин в сопровождении двух сотрудников.

— Должен огорчить — уголовный розыск!

В коридоре крепко берут за локти «бутылочника».

— А где ваш Былов? Где хитроумный Марат? — вопрошает Томин. — Или он всегда чужими руками?

— Чтоб он сдох! — рычит Серега.

* * *

Кабинет в следственном изоляторе. Конвоир вводит Марата. Едва переступив порог, тот начинает защитительную речь:

— Пал Палыч, я еще раз обдумал все обвинения в мой адрес. То, что вы называете «подстрекательство», неверно отражает мое поведение. Есть бытовое понятие: дать совет…

— У нас сегодня другая тема.

— Но вы понимаете — просто дать совет! — не может остановиться Марат. — Пусть безнравственный, согласен, но в этом нет — как у вас называется — состава преступления.

— После, Былов, после… Я имею поручение прокурора допросить вас об отношениях с матерью.

В формулировке «поручение прокурора» Марат не улавливает странности, но несколько удивлен оборотом беседы.

— Мать?.. Довольно известная эстрадная певица. Имеет определенные заслуги на этом поприще, — осторожно говорит он.

— Меня интересуют ваши отношения.

— Ну… Обыкновенные… Она несколько надоедлива и старомодна, но в принципе неплохая женщина.

— Случались конфликты?

— В пределах нормы, Пал Палыч. Человек, по-моему, должен понимать, что подчиняется общим для всей природы законам. Применительно к данному случаю — это врожденная и односторонняя обязанность родителей делать все возможное для процветания потомства. Между прочим, и современная мораль…

Любит он звучно поговорить, даже сейчас слегка увлекся, но Пал Палыч жестом просит его умолкнуть.

— Мне поручено ознакомить вас с одним документом. Это письмо вашей матери… — Бывают сообщения, которые с трудом делает даже следователь и даже весьма несимпатичному подследственному. — Она послала его вам из Костромской области, со своей родины…

— Она же уехала на гастроли, — вставляет Марат, немного обеспокоенный выражением лица Пал Палыча.

— Нет, на родину. И умерла… покончила с собой… Ознакомьтесь с письмом.

Марат поражен, новость не укладывается у него в голове. Пал Палыч тактично отворачивается, стараясь предоставить ему подобие уединения.

Марат берет письмо… Его читает за кадром голос Вероники Антоновны — читает немного бессвязно, как сам Марат, выхватывая из текста главное:

«Прощай, Марик. Я ухожу… Я узнала о тебе такое, с чем нельзя дальше жить. Небо рухнуло над моей головой… Никогда бы не поверила, что…

Понимаю, тебе будет больно. Ты останешься один на свете… Я не смогла удержать тебя от ужасного зла всей своей жизнью. Может быть, хоть от чего-нибудь удержит смерть? Это моя последняя надежда…»

У Марата на скулах перекатываются желваки, он пытается сдержать натиск чувств и не осиливает его.

— Только не хватало! — Злые рыдания без слез сотрясают его плечи. — Мало того, что эти ничтожества… отребье… что я из-за них… Но родная мать! Отреклась, бросила! И когда?! У нее связи, поклонники таланта. Должна бегать, плакать, валяться в ногах! Спасать сына!.. Родная мать! Дура!

Он вне себя комкает и отшвыривает письмо.

И эти его чувства Пал Палыч щадил! Нет, всякой выдержке есть предел. Знаменский распахивает дверь, кричит:

— Конвой!

— Пал Палыч… — бормочет Марат.

— Уведите арестованного!

Оставшись один, Пал Палыч поднимает и расправляет письмо. Он оглядывается вслед Марату с брезгливостью, словно недоумевая: и как таких земля носит?..

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги