Следствием установлено

13

Время переступило полдень. Осокин, выйдя в город, почувствовал, как он был неудачно одет для июньской жары. На нем был его выходной темно-синий костюм, ткань мгновенно накалилась, будто кто ее специально прогревал на отопительной батарее. Пришлось пиджак аккуратно свернуть и положить в портфель. С билетами было трудно. На вечерний поезд можно было взять билет только за два часа до его отхода. Так что до вечера он мог распорядиться своим временем. Осокин поспешил на городской пляж.

Он заходил в море, робея, как перед давно ожидаемой встречей. Несколько шагов, и дно пошло круто вниз. Осокин поплыл легко, почти без усилий. Ему казалось, что он никогда не дышал таким насыщенным воздухом. Морской воздух как бы разжимал легкие, сдавленные запахами бензина на дорогах и испарениями асфальта. Подумалось, если бы приехал вдруг сюда на отдых, то, наверное, и не выходил бы из воды. Но время неумолимо. Вышел на пляж, посидел в тени под дощатым навесом. Все хорошо: нашел свидетелей, взял справку из санатория о времени пребывания в нем Елизаветы Петровны, изъял даже и историю ее болезни, но оставалось что-то беспокоящее.

Что?

Конечно же, эти два письма. Сомнений не было, что сочинены они так же, как и то, что написано Гладышевой, самим Охрименко. Как же это доказать?

Осокин решил проверить подлинность почтовых штемпелей на письмах и установить, из какого почтового отделения они отправлены. И сразу же открылось: из привокзального почтового отделения.

Номер в гостинице Осокин сдал еще до выхода на пляж. Он устроился за столиком в привокзальном ресторане, положил перед собой конверты и задумался.

Нужна была, как говаривал Лотинцев, «идея», надо было найти принцип, по которому действовал Охрименко. Лотинцев разгадал самострел. Но у Лотинцева имелась зацепка, третья пулька, точнее говоря, отсутствие третьей пульки. Здесь выглядело все туманнее и своей «пульки» не имелось. Да, сомнений быть не могло: Охрименко причастен к присылке сочинских писем. Но как он умудрился отправить их из Сочи? Из Озерницка автобусы в Сочи не ходят, ближайшая железнодорожная станция — Шатура. Она никак с поездами на Сочи не связана, Рязань годилась бы как узловая станция, но для этого Охрименко надо было бы посетить Рязань. Имелись же показания не только Гладышевой, но и администрации фабрики, что Охрименко в период отсутствия жены не пропустил ни одного рабочего дня. Остаются четыре субботы и четыре воскресенья. Гладышева показала, что свободные дни Охрименко проводил с ней. Хотя и не прямо это показала, но дала недвусмысленно это понять. Верить или не верить? Осокин был склонен поверить, ибо показания она давала после изрядного потрясения.

Какие же возможны варианты пересылки писем из Сочи?

Вариант первый. Кто-то из озерницких жителей довольно регулярно ездит в Сочи. Этот «кто-то» знаком с Охри-менко, быть может, находится с ним в приятельских отношениях и по просьбе Охрименко бросал письма в почтовый ящик на станции в Сочи. Не исключено, что этот «кто-то» работает проводником на железной дороге. Самым простым для следствия было бы установить проводника, но каким образом Охрименко мог бы связаться с проводником?

Вариант второй. Для разгадки более трудный, быть может, и вообще нераскрываемый, если Охрименко попросил случайных проводников проходящих поездов бросить письма в Сочи. Просьба, конечно, подозрительная, но вполне выполнимая, хотя бы и за малую мзду, скажем за поллитровку. Но в этом варианте у Охрименко не могло быть уверенности, что просьба будет исполнена.

Вариант третий. В Сочи живет кто-то из давних и хороших знакомых Охрименко. Хотя бы тот «дружок», что гостил у него и был изгнан Елизаветой Петровной. Но это совпадение выглядит слишком назойливо.

Все три конверта имеют один и тот же штемпель все того же привокзального почтового отделения. Отправлены в разные сроки. Осокин посмотрел на даты, отпечатанные штемпелем. И вдруг что-то мелькнуло в его сознании. Дни недели! Он порылся в бумажнике и достал карманный календарик. Все три письма были отправлены во вторники. И он сам прибыл в Сочи поездом во вторник. «Идея» оформилась. Осокин допил чай, убрал конверты и поспешил к расписанию поездов. Все сошлось. Поезда, что проходили через Рязань-2, прибывали в Сочи только по вторникам.

У начальника вокзала выяснил, что поезд обслуживали два состава. Удалось тут же рассчитать, что все три вторника, когда были брошены письма, с перерывом в один вторник, проходил один и тот же состав, стало быть, на линии находилась одна и та же поездная бригада.

Осокин немедля выехал в Адлер, провел бессонную ночь в аэропорту и первым утренним рейсом вылетел в Москву.

Когда реактивный лайнер Ту-104 оторвался от земли и под его крылом сверкнуло море, а в море показались, как игрушечные, морские пароходы и в иллюминаторах проплыли и тут же исчезли снеговые шапки гор, Осокину впервые представились огромные просторы страны. Поезд, мчащийся более суток от Рязани до Сочи, не создавал такого ощущения бесконечности, как море, уходящее к горизонту и сливающееся в бесконечности с грядой перистых облаков.

Где-то за Ростовом под самолетом возникли стайки облаков, с каждой минутой они становились гуще и, наконец, прикрыли землю, открывая лишь на мгновение небольшие ее островки.

В Москве накрапывал дождь, казался пронизывающим ветер, хотя, до поездки в Сочи, такие дни Осокину раньше казались теплыми.

Прямо с аэродрома он проехал на вокзал. Обойдя несколько служебных кабинетов, не более чем через час он уже имел список бригады того поезда, который его интересовал. Проводники, начальник поезда, директор вагона-ресторана, повар, официанты. Адреса разбросаны по всему городу, даже и в пригородах. Тут уж не найдешь облегчения, придется помотаться. Вся бригада должна была собраться лишь через два дня.

Начал с адреса начальника поезда. Жил он неподалеку от вокзальной площади. Вопрос один: не заметил ли он, что на станции Рязань-2 кто-либо из проводников или из работников вагона-ресторана имел какие-либо общения с посторонними? Беседа с начальником поезда ничего не дала. То ли он и действительно ничего не заметил, то ли из опасений быть втянутым в какое-то дело не пожелал быть откровенным.

На четвертом визите повезло. Проводница одного из вагонов сказала, что проводник Жердев имеет знакомца в Рязани и этот знакомец частенько выходит к их поезду повидаться с ним. Жердев жил в Малаховке. До Малаховки тридцать минут езды на электричке. К Жердеву попал в пятом часу.

Уже по адресу Осокин догадался, что Жердев живет в собственном доме. Так оно и оказалось. Добротно сложенный из кирпича дом, однако, ничем не выделялся из ряда других домов.

Жердев вышел на стук в калитку, Осокин назвался. Щелкнула щеколда. Жердев пропустил Осокина во двор, на коротком поводке он держал крупную лохматую собаку. Собака угрожающе рычала.

— Вы предпочтете, чтобы я поговорил с вами дома или вам вручить повестку? — спросил Осокин.

— Я не знаю, о чем нам говорить. Я преступлений не совершал… — проворчал Жердев.

— Бывает, что есть нужда поговорить о чужих преступлениях! Меня вы интересуете, гражданин Жердев, как свидетель. Но я предпочел бы говорить с вами без этого рычащего сопровождения.

— Проходите! — пригласил Жердев, указывая на веранду. — Пса я привяжу.

Осокин вошел на веранду. Стоял простенький стол, два ободранных стула.

Вернулся Жердев, под его грузным телом проскрипели ступеньки.

— Садитесь! — предложил он Осокину. — Я слушаю вас…

— Вам когда-нибудь приходилось давать свидетельские показания, гражданин Жердев? — спросил Осокин.

— Нет! Не приходилось, бог миловал! Думаю, и теперь какое-либо недоразумение…

— Не сказал бы! — заметил Осокин. — Но сейчас все разъяснится.

Приглядевшись к Жердеву, Осокин решил сразу весь разговор построить официально. Он достал бланк протокола допроса и начал его заполнять. Обычные данные, когда, где родился. И вот оно выскочило. Родился в поселке Сорочинка Озерницкого района. Версия находила свое подкрепление. Но Осокин не спешил. Он дал Жердеву прочесть статьи Уголовного кодекса об ответственности свидетеля за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний, а затем предложил расписаться в том, что он предупрежден об ответственности.

Жердев подписался и отер носовым платком крупные капли пота со лба. Он явно перепугался.

— Вопрос у меня к вам, гражданин Жердев, не такой-то уж и сложный. Если вы будете откровенны, то мы все скоро и закончим. Не переживайте, будьте только правдивы. Скажите, вам знаком человек по имени Прохор Акимович Охрименко?

— Ах, этот! — вырвалось у Жердева с облегченным вздохом. — Знаком! Как же быть незнакомым, я у него два года под началом работал… Вахтером на ватной фабрике.

— Вот видите, — подбодрил Осокин, — половину пути мы с вами сразу и прошли. Вы не могли бы охарактеризовать ваши отношения с Охрименко? Хорошие, плохие, нормальные?

— Хорошие отношения, — поспешил Жердев. — Ничего плохого я от него не видел. Хорошее видел! Когда я уходил с фабрики, он мне препятствий не чинил. Отпустил и характеристику выдал. Надоело мне в глухарином углу, и детям надо учиться. Вот и перебрался под Москву…

— Это ваше личное дело, и, почему вы перебрались под Москву, нас не интересует. Вы работаете проводником пассажирских поездов?

— Совершенно точно! — подтвердил Жердев.

— Скажите, Жердев, вам приходилось в недавнее время выполнять какие-либо поручения или, скажем мягче, просьбы Прохора Акимовича Охрименко? Я сказал бы даже, несколько необычные просьбы?

— Фрукты привезти. — это необычно?

— Фрукты вы ему, наверное, привозили в прошлом году, в этом году и на юге еще нет фруктов. А я вас спрашиваю о недавних просьбах. Не доводилось ли вам опускать в Сочи письма, адресованные ему в вашу родную Сорочинку?

— Ах, это! — с облегчением воскликнул Жердев. — Баловство одно! Говорил я ему, не путайся с бабьими делами! Не послушал!

— Вы отправили ему из Сочи три письма… Не так ли?

— Так точно! Отправил! А он что, эти письма в дело пустил? Неужели в суд представил? Такого уговору промеж нами не было! Это он, знаете ли, напрасно в суд-то! Это нехорошо!

— Вы читали эти письма?

— Читал? — переспросил Жердев. — Знамо, читал! Он этими цидулями хотел молодую жену от курортов отвадить! Так мне и сказал: «Вот возвернется, а я ей эти письма выложу! Повертится на горячей сковородке!»

Я ему говорил: «Так то же неправда! Что она, дурочка, чтоб поверить?» — «А ей верить без надобности, — говорил он, — пусть думает, что я поверил, а то над нами бабы скоро такую вольность возьмут, что и не дыхни!» Женка-то у него молодая! В соку!

Жердев подмигнул Осокину.

— Я тоже не поручился бы! А он что? Бирюк! Не по себе сук рубил, но почему не помочь? Он же мне помог, ко мне человеком был, и я не отказал… Каюсь, одно письмо своей рукой переписал с его цидули. Другое мой напарник переписывал, чтоб почерки были бы несходственны! А он в суд! Да кто же поверит? А меня спросят, прямо скажу, сам он и сочинил! И чего вы таким анекдотом заинтересовались?

Осокин глядел в маленькие, заплывшие жиром глазки Жердева и дивился непроходимой его тупости и подлости.

— Нет, не в суд он подал! — сказал Осокин. — Хуже, много хуже, гражданин Жердев! Жену он застрелил!

Жердев утирал в эту минуту пот со лба, рука его замерла.

— Как это застрелил?

— Двумя выстрелами: в грудь и в затылок. Наповал! Убил!

— Выходит… — промямлил Жердев.

— Очень скверно выходит! — подтвердил Осокин.

— Ну, нет! — вдруг встрепенулся Жердев. — Нет! Не из-за писем он такое сотворил! Не из-за писем. Охрименко, я скажу вам, не глупый мужик, совсем не глупый, и даже очень хитрый! Молчалив, а все видит… Наблюдает! Нет, товарищ следователь… Не тот анекдот!

— Если не письма причина, так что?

— Этого я не знаю, только не письма! Я его фронтового дружка отправлял. Скуластый такой… Морду на лошади не объедешь, может, знаете? Билеты ему добывал… Ждали поезда, так выпили малость. Он меня спросил, как тут на Охрименко смотрят на новой его работе. Ничего, говорю, смотрят. Мужик он аккуратный, для такой службы подходящий. Он и говорит, Охрименко подходящий, а вот жена его, так она, дескать, сука первостатейная! Я спросил, в чем же эта ее первостатейность проявляется. Того тебе, ответил он, знать не положено!

— Когда вы этого «дружка» провожали?

— Перед тем, как ей в Сочи уехать! Должно, в апреле либо в конце марта!

— Куда вы его провожали?

— В Белоруссию, до Минска ему билет оформлял! Что же мне теперь делать, товарищ следователь? В чужой похмелке?

— Пока трудно сказать, гражданин Жердев, один совет могу дать: не соваться в чужие похмелки…