Следствием установлено

5

Выйдя из палаты, Осокин подошел к окну в конце коридора и задумался. Что за человек перед ним, что за характер? Сплав сразу нескольких характеров: и способность войти в реактивное состояние, как это было, когда гремели выстрелы, и ледяное хладнокровие — даже и в ту минуту, когда речь зашла о смерти жены.

Спокойно, не повышая голоса, без всякого смятения во взгляде отрицает очевидное, хотя все доказательства его преступления неопровержимы.

Ведь никаких, ни малейших сомнений, что он убил жену, а потом выстрелил в себя.

Свидетели показывают, что из квартиры Охрименко раздались три выстрела. Первые два один за другим, третий — через какой-то не очень длительный промежуток времени. Через какой промежуток времени?

Те же свидетели показывают, что из квартиры после выстрелов никто не выходил. Оба окна смотрят на улицу, если бы кто выпрыгнул из окна, это увидели бы. Окно в кухне оказалось заперто на шпингалеты изнутри.

Два пятиэтажных дома в Сорочинке открыты со всех сторон, все, кто в них входит и выходит, на виду.

Все три выстрела сделаны из бельгийского браунинга. Теперь найдены все три пули. Лотинцев поднимал браунинг с полу очень осторожно, профессиональная привычка — не наследить своими отпечатками пальцев ни на одном предмете и не стереть те отпечатки, которые кто-либо мог оставить.

Если Охрименко, убив жену, хотел уйти от суда — у него имелось два исхода: немедленно скрыться или убить себя. Ни малейшей попытки скрыться он не предпринял. Он попытался убить себя. И Вронский в романе «Анна Каренина» стрелялся, но остался жив. Лев Толстой был тонким психологом, он нигде не оставил намека, что выстрел был сделан неточно с умыслом.

Было бы очень жестоко заподозрить Охрименко в том, что он инсценировал самоубийство, его застали в бессознательном состоянии.

Что же теперь диктуют сложившиеся обстоятельства? Охрименко хотел выстрелом в себя уйти от суда и не обнаружил желания давать какие-либо объяснения. На что он надеется? Во всяком случае, не на позицию отрицания, она бессмысленна.

Повторить попытку убить себя? На этот раз уже хладнокровно все рассчитав. Но теперь для этого ему надо найти оружие. Не в больнице же! Выброситься в окно? Со второго этажа? Такой прыжок навряд ли окажется смертельным.

Второй исход — опять же попытаться скрыться. Но в больничном халате и без штанов, да еще с бинтами на груди?

Чистосердечно признаться в совершенном. Тогда он может рассчитывать на снисхождение, ибо письма и показания свидетелей объясняют его психологический взрыв, похожий на состояние аффекта. Наказание может быть и не самым строгим по статье.

Этот единственно реальный исход Охрименко отверг. И врач, и сестры показывают, что он спокоен, не проявляет нервозности. У него были полные день и ночь для совершения попытки бежать. Такой попытки не замечено. Он не мог не знать, что придет следователь, что его будут допрашивать и даже могут переместить в тюремную больницу, откуда не убежишь и где над собой ничего не сделаешь.

Что все это значит?

Не кроется ли ошибка в поисках разгадки характера человека? Не профессиональный ли перед ним преступник, для которого убийство — действие рядовое, привычное? Если предположить, что попытка самоубийства — разыгранный спектакль, тогда убийство жены —· хладнокровно рассчитанное и столь же хладнокровно исполненное преступление. Тогда и ревность не мотив, а скрыто за ревностью что-то иное и очень серьезное.

Осокин колебался: не перевести ли его в тюремную больницу? Тем более что основания для предъявления ему обвинения в убийстве Елизаветы Петровны уже имелись.

Осокин сделал несколько шагов к кабинету главного врача, чтобы позвонить по телефону Русанову и посоветоваться. На полдороге остановился и вновь вернулся к окну. Логика замкнула круг рассуждений. Профессиональный преступник не стал бы стрелять в жену в квартире, на виду всего поселка, мог найти более подходящее время и место.

Да, письмам о Елизавете Петровне трудно поверить. Но это трудно ему, следователю, трудно председателю профкома и вахтеру, трудно тем, кто пытается рассудить это дело со стороны. А если у Охрименко имелись какие-то одному ему известные основания поверить письмам, хотя бы малой части того, о чем ему писали? Если поверил, то это катастрофа даже и не для ревнивого характера, даже и для флегматика, а не только для холерика. Если и вправду опостылела ему жизнь после этих писем? А ее реакция на письма, на его обвинения, если они были высказаны? Отрицание или вызывающее признание?

А что мог означать его отказ от объяснений по поводу писем? Возможно, он не хочет ославить убитую им жену? Зачем тогда показывал эти письма посторонним?

Если это так, а опровергнуть этот расклад не так-то просто, то арест и перевод в тюремную больницу сразу же поставят его во враждебное отношение к следствию и оборвут всякую возможность вникнуть в происшедшее. Осудить Охрименко не составит труда, понять трудно, а Разве не в этом состоит и смысл следствия, чтобы понять поступки человека, объяснить их с исчерпывающей полнотой для того, чтобы и суд мог вынести справедливый приговор?

Итак, или ехать в Озерницк к Русанову с докладом и со всеми своими сомнениями, или еще раз побывать в Сорочинке и выверить свои сомнения более обстоятельными допросами сослуживцев Охрименко, уточнить, какой был промежуток между первыми двумя выстрелами, а также было ли выяснение отношений между супругами.

Все еще колеблясь в правильности своих действий, Осокин все же решил в тюремную больницу Охрименко не переводить, лишь попросил главного врача особо внимательно приглядывать за ним.

В Сорочинку он попал на другой день. Это уже был третий день следствия. Его ждала там новость. Участковый, как только они встретились, положил перед ним еще одно письмо. Письмо к Елизавете Петровне…

На конверте размашистым почерком выведены ее имя и адрес. В конверте — коротенькая записка: «Лиза, все будет хорошо, как было и прежде! Я все прощаю и забуду, потому как заглянул на тот свет, там ничего хорошего не видно. Ежели в чем и нагрубил, то прости! Прохор».

Даты не стояло. Осокин взглянул на почтовый штемпель, письмо поступило в рязанское почтовое отделение на другой день после операции. Очнулся и тут же написал письмо…

— Почтальонша доставила прямо мне… Сообразила, что письмо для нас важно, — объяснял участковый.

Осокин не очень-то его слушал. Записка потрясла. Что это? Отработанный хитрый маневр, или действительно Охрименко не помнил, что сотворил в состоянии сильнейшего аффекта?

— Он с ума сошел! — вырвалось у Осокина.

Участковый зло усмехнулся.

— Тряхнуть такого сумасшедшего, мигом в ум войдет!

Осокин резко оборвал участкового:

— Остерегайтесь поспешных заключений, лейтенант! Он стрелял и в себя! Давайте лучше займемся разметкой времени.

Они прошли в Дом приезжих в ту же комнату, в которой уже ночевал Осокин.

Осокин положил на стол чистый лист бумаги и записал первый вопрос: «Когда приехала в Сорочинку Елизавета Петровна?»

— Вы можете ответить на этот вопрос? — спросил он Егорушку.

Егорушка развел руками.

— Я не подумал об этом. Но мы легко можем это установить. Расписание движения автобусов соблюдается более или менее точно. Разница может быть от пяти до десяти минут. Редко больше, если ничего не случится в дороге… Выстрел раздался без двадцати минут шесть… Все уже пришли с работы… Бабка Наталья сторожит подъезд до шести вечера, пока люди не вернулись домой.

Лейтенант достал записную книжку, полистал ее и протянул Осокину.

— Вот здесь расписание прибытия автобусов из Рязани и местных фабричных от шоссе. В половине восьмого утра, в десять утра, в час дня, в три часа дня, в четыре часа пятьдесят минут…

— Значит, мы должны установить, — пояснил Осокин, — когда она сошла с автобуса… Надо искать свидетелей. У меня есть показания, что Охрименко был обижен, что она уезжает на курорт, он не пошел ее провожать. Встречал ли он ее? Это известно?

— Поспрашиваем! — отозвался участковый.

— Это первое. Теперь второе. Откуда известно, что первый выстрел раздался без двадцати минут шесть?

— Я услышал выстрел и тут же взглянул на часы.

— Почему взглянули на часы?

— Выстрелу удивился… На всякий случай…

— Когда прозвучал второй выстрел?

— Тут же и прозвучал второй выстрел. Почти без паузы…

— Ну а третий?

— Вот тут беда! Я сидел дома, пил чай… Вскочил одеться. Открывал дверь и не помню, то ли еще был в комнате, когда раздался третий выстрел, то ли уже вышел на лестницу. Мне кажется, что я даже не слыхал третьего выстрела…

— Надо бы установить, сколько прошло времени между вторым и третьим выстрелом.

— Зачем?

— Меня интересуют два момента. Произошло ли межДу супругами какое-либо объяснение или сразу же, как они встретились, началась стрельба? Сразу или после рзз-думья и колебаний выстрелил в себя Охрименко?..

_ Конечно, объяснялись, коли он у нее прощения просит за грубости!

— Это мы установим, а вот как установить поточнее промежуток между выстрелами?

Участковый отправился искать свидетелей, которые могли бы указать, с каким автобусом приехала в Сорочинку Елизавета Петровна и встречал ли ее муж, следовало ему также установить, когда Охрименко ушел с работы. Осокин пошел в квартиру коменданта. Еще раз все осмотреть, не подскажет ли следствию что-либо из ранее не замеченного. При шлось оформить повторный осмотр места происшествия и пригласить понятых.

В квартире все осталось в неприкосновенности, только увезли тело покойной да успели завять цветы.

На ковре и на других предметах побурели кровяные пятна.

Промежуток между выстрелами? Промежуток между выстрелами? Был ли он, этот промежуток? Из спальни и до серванта в гостиной не было следов крови. Стало быть, убив жену, Охрименко вышел в гостиную.

Несмотря на крайнее потрясение, он все же не сразу выстрелил в себя.

Осокин прошел обычным шагом до того места, где лежало тело убитой, до нарисованной фигуры. Шесть шагов. Это может быть и от шести до десяти секунд, достаточно короткое время, чтобы создалось впечатление о промежутке между выстрелами. Столь короткое время не воспринимается, как пауза.

Что он еще мог сделать, до того как выстрелить? Быть может, подходил к двери, к окну…

И тут Осокин, взглянув еще раз на окно, опять увидел, как и в первый раз, кровь на стене под окном. Как она могла туда попасть? Это не брызги крови, а потек.

От того места, где была нарисована фигура, четыре шага. А кто определил, что он стрелял именно там, где нарисована фигура? Он здесь лежал. Мог выстрелить в себя и возле окна. Но если возле окна, как попала кровь на скатерть?

От стола и до окна тянулись бурые капли крови по ковру.

Стало быть, он потерял сознание не сразу после выстрела, а некое время спустя. Или он стрелял у окна и потом подошел к столу, либо он стрелял у стола и потом подошел к окну? Исследовав капли крови на ковре, Осокин пришел к выводу, что Охрименко стрелялся возле стола, затем подошел к окну, кровь запятнала стену, он пошел обратно и упал между окном и столом.

От стола — к окну, от окна — к столу… Зачем? Выстрелил и метался раненный? Или что-то еще? Что? Осокин приглядывался к следам крови, но они никак не могли прояснить, спокойно ли проделал этот путь Охрименко или в метаниях. Подтверждают ли они, что он находился в состоянии аффекта, или опровергают? Не есть ли это предел, за который следствие уже не может проникнуть?

Раздумья его прервал лейтенант. Оперативно обернулся с заданием. Нашел свидетелей, которые видели, как шла с чемоданом от автобусной остановки Елизавета Петровна. Ее увидели выходящей из автобуса около пяти часов. В пять часов она была уже дома. Охрименко ее не встречал. Вахтер показал, что Охрименко в это время находился в комендатуре. Из окна комендатуры видна автобусная остановка и видны подъезды обоих пятиэтажных домов. Охрименко из своего кабинета мог наблюдать за остановкой и видеть, как сошла с автобуса его жена и прошла домой.

Тот же вахтер показал, что Охрименко был сильно пьян, что с ним никогда не случалось в рабочее время. Он обождал, когда основная масса рабочих выйдет с фабрики. В десять минут шестого он пошел домой. Вахтер видел, как он вошел в подъезд. Это случилось от двенадцати до пятнадцати минут шестого. Между приходом Охрименко домой и выстрелами прошло не меньше двадцати минут.

Осокин записал эти расчеты и спросил:

— Каков вывод?

— За двадцать минут можно крупно поссориться…

— Можно! — согласился Осокин, а про себя подумал: «И войти в состояние аффекта». — В больнице, — продолжал он, — отметили, что Охрименко был пьян. Об этом же и вахтер показывает… Хорошо бы установить, где он выпил и сколько выпил.

Егорушка усмехнулся:

— Свинья везде грязи найдет! Хотя бы в буфете на Фабрике. Сколько раз я делал представления в дирекцию, чтобы запретили продажу водки на фабрике. Там такая буфетчица — не подступись! Влиятельная дамочка! И магазин недалеко. Там всегда выпивка на прилавке.

Решили так. Участковый соберет свидетелей, которые могли бы указать, сколько прошло времени между первыми двумя выстрелами и третьим, а Осокин попытается установить, где пил и сколько выпил Охрименко.

В буфете выяснить ничего не удалось. Буфетчица с утра уехала за товаром, буфет был закрыт. Продавец магазина показал, что в день происшествия Охрименко ничего не покупал.

Осложнилось дело и с показаниями свидетелей при определении промежутка между первыми двумя и третьим выстрелом. Обычная история при установлении времени на допросах. Одним казалось, что прошло более минуты, другие вообще не уловили разрыва во времени.

Осокин опять в колебаниях. Докладывать прокурору? Что докладывать? Материал, который лежал на поверхности без каких-либо выводов? Из допроса Охрименко ничего не получалось, он не добился и намека на признание. Не обязательно признание, так хотя бы иметь точное истолкование не только мотивов его действий, но и объяснение этих действий. Осокин решил еще раз допросить Охрименко, а для этого сегодня же надо было побывать в Озерницке и получить у Лотинцева фотографию убитой. Быть может, фотография подействует на Охрименко и побудит его заговорить?

В Озерницк попал к вечеру, Лотинцева нашел на кварт тире. Встретил он Осокина приветливо, но не удержался от привычки понасмешничать.

— Шерлок Холмсу привет! Рад видеть тебя в поисках и сомнениях!

— Это откуда видно, что я в сомнениях? — спросил Осокин.

— Не подражай доктору Ватсону в наивных вопросах. Не было бы сомнений, ты явился бы к Русанову, а не ко мне! Но ты молодец, что не беспокоишь нашего старика раньше времени! Как твой подопечный? Жив и здоров?

— И даже бодр! — добавил Осокин. — Не верит, что убил жену!

— Даже так? Это уже становится забавным.

— Почитай!

Осокин передал Лотинцеву письмо Охрименко к жене и пояснил:

— Это он до встречи со мной отправил почтой… Я ему сказал, что он совершил, не поверил! Все отвергал.

— Или сделал вид, что не поверил! — заметил Лотин-цев. — Третью пульку нашел?

— Здесь она, третья пулька! Только не я ее нашел, а хирург извлек у него из ладони…

— Конечно, из ладони левой руки?

Лотинцев на минуту задумался, потом спросил:

— Что ты записал в протоколе насчет его одежды? Во что он был одет?

Осокин запустил руку в портфель, но Лотинцев остановил его.

— Был на нем пиджак или нет?

— Был пиджак! В кармане пиджака нашли письма… Весьма интересные письма!

— Про письма потом! Где одежда?

— В больнице…

— Фотографию я тебе дам… Сейчас возьму в лаборатории. А ты привези одежду! Есть у меня мыслишка…