Слишком сильный

Глава XIII

— Смотри, Альпы! — прильнув к иллюминатору, воскликнул Данилыч.

Я привстал в кресле и посмотрел. Альпы были похожи на розовые облака, торчащие из других облаков, белых. Они напоминали помадку, казались мягкими и сладкими. И так же как помадка, они растаяли в ярком свете солнца.

Данилыч сидел, прижавшись лбом к иллюминатору. Ухо его, просвеченное солнцем, было алым и прозрачным, как лепесток розы.

Настроение было ликующее — хотелось кричать, петь! Мы летели над Европой!

— Венеция! — воскликнул Данилыч. — Смотри! — Он отстранился от иллюминатора, и я стал смотреть.

Далеко внизу была видна лазурная бухта, слегка мутная у берегов, и как раз посередине ее мчался крохотный невидимый катер — виден был только длинный белый бурунный след за ним. Берег был изрезан бухтами, каналами; вода в них ярко сверкала.

Венеция исчезла — снаружи снова был только розовый от солнца туман.

Стюардесса, брякая, везла по проходу тележку с красивыми незнакомыми бутылочками.

— Можно, я попрошу у нее сок? — дисциплинированно спросил я у Данилыча.

— Можно, но только по-французски! — строго сказал Данилыч. — На русском больше ни слова!

— Жа мэ! (Никогда!) — воскликнул я.

Французы — их было в салоне большинство, — услышав французскую речь, оживленно подошли к нам. Пошла беседа; мы весело чокались бутылочками с соком, хохотали. Это были туристы, они летели из нашей страны и были в восторге, — это еще больше приободрило меня.

— Все! Пристегивайся! Заходим на посадку! — сказал Данилыч. Мы поудобнее уселись в наши кресла, пригнулись к иллюминатору.

Под нами вынырнуло из облаков бескрайнее море с блестящей рябью. Потом вдруг на страшной глубине внизу показался красивый серый замок, — казалось, он стоит прямо на воде. Казалось удивительным: как удалось построить такой замок так далеко от берега?

— Замок Иф! — кивнув туда, сказал Данилыч. — Откуда, помнишь, граф Монте-Кристо бежал!

— Отсюда? — воскликнул я. — Да… далеко ему было от берега! Я посмотрел на покрытое рябью пространство.

— Между прочим — Средиземное море! — кивнув туда, произнес Данилыч.

— Да-а-а! — потрясенно проговорил я.

Самолет время от времени «проваливался», как это бывает при посадке, желудок подкатывал к горлу, но испуга никто не показывал. Потом самолет задребезжал и резко уже пошел вниз. Мелькнули стоящие рядами маленькие домики, потом — уже сбоку от нас — полосатая вышка, потом нас слегка тряхнуло, и мы, подпрыгивая, покатились по дорожке.

— Вуаля! — вскинув руки, воскликнул Данилыч.

И пошла Франция. Внутри длинной гармошки — коридора мы прошли в стеклянный длинный зал; у входа, застыв, стоял солдат в синей форме с красными плетеными аксельбантами — он стоял настолько неподвижно, что казался экспонатом. Мы шли толпой по стеклянному вытянутому залу, некоторые, наиболее шустрые забегали вперед. Все вокруг было каким-то нереальным, как во сне. Только постепенно я понял, в чем странность: уши при посадке заложило и звуки доносились как бы сквозь воду, поэтому и само присутствие здесь казалось не совсем реальным, похожим на сон.

Потом мы ехали по горизонтальному эскалатору. Потом мы соскочили с эскалатора, и дорогу перегородили стеклянные будочки, такие же, как на границе у нас. Французы, конечно, уже чувствовали себя дома, небрежно взмахивали перед дежурными в будке своими паспортами и проскакивали дальше.

— Ну, вперед! — подтолкнул меня Данилыч.

Я небрежно взмахнул перед дежурным своими документами, толкнул блестящую никелированную вертушку, но она не повернулась. Усатый, пучеглазый офицер в будке внимательно смотрел на меня. Потом он взял из моих рук мой документ, положил перед собой, снял трубку телефона и с трудом выговорил мою трудную фамилию. Там, видно, поискали в ЭВМ — нет ли такого среди известных гангстеров — что-то ответили, и вертушка, щелкнув, слегка сдвинулась.

— Си ль ву пле! — улыбаясь, он показал рукой.

Данилыча пропустили без задержки, — видимо, вся их бдительность истощилась на мне. Потом мы быстро прошли таможенников; обнаружив в чемодане Дусю, они долго восхищались, радовались, передавали ее из рук в руки, наконец, пропустили.

Мы вышли в большой мраморный зал с красивыми стеклянными киосками с яркими, разноцветными журналами. Кроме того, в центре зала было еще несколько горизонтальных витрин; я сразу же, не удержавшись, подошел к ним. Под стеклом лежали копии (наверное, не оригиналы) знаменитых египетских фресок, найденных в пирамидах, и обломанные (так же обломанные, как в оригинале) копии статуэток и бус.

«Ну понятно… Марсель… близко же пирамиды!» — с восторгом подумал я.

Я пошел вперед и застыл возле первого же киоска: там наряду с прочими сувенирами была одна штука, которая меня потрясла. Блестящее, никелированное кольцо в форме эллипса, с утолщением на одной стороне крутилось на другом кольце, вделанном в мрамор; оно крутилось какими-то толчками — утолщенное место с некоторой натугой поднималось вверх, потом резко обрушивалось вниз, и снова с замедлением, но все же поднималось до верхней точки, и снова с тихим звоном падало, и снова поднималось. В киоске не было продавца, ясно было, что колесо это запущено давно, — как я вошел в этот зал, никто к нему не подходил. Я стоял и стоял рядом, но оно не останавливалось, вращалось и позванивало.

— Слишком рано рот разинул! — Эту фразу Данилыч сказал по-русски, и это были последние слова, услышанные мною на родном языке. У стены стояли высокие никелированные тележки, мы положили на них наши чемоданы и легко покатили их по мраморному полу, можно было разогнаться и прокатиться, встав на заднюю ось, что я и сделал, продемонстрировав полную непринужденность.

Навстречу шла толпа арабов, закутанных в белые бурнусы. Женский голос откуда-то сверху объявил, что производится посадка на рейс в Танжер.

«Африка! Африка рядом!» — ликуя, подумал я.

Перед нами сами собой разъехались двери из дымчатого стекла, я шагнул на воздух… и зажмурился от света и жары.

На горизонте перед нами поднималась белая, корявая, ступенчатая каменная стена. Наверху ее росли сосенки, казавшиеся крохотными, по террасам неслись маленькие, словно игрушечные машинки. От нее шли в сторону ступени пониже, тоже светлые, бело-розовые. Было еще раннее утро, мы все время летели вслед за утром и оставались в нем, — это тоже вызывало восторг!

Вот какой Марсель — в жаре, в скалах! Понятно теперь, почему мы заходили на посадку с моря, — горы окружают город!

Мой взгляд оторвался наконец от великолепной картины вдали, и я смог разглядеть, что находится вблизи. Маленькая площадь была забита машинами, самыми разными. Вот был бы счастлив Эрик увидеть это — он ведь помешан на машинах. Теперь мне предстоит смотреть за всех моих знакомых, и я уж постараюсь наглядеться за всех!

Рядом поднималось огромное здание из длинных белых, наклонно поднимающихся галерей, увитых зеленью.

— А это что, а? — спросил я Данилыча. — Ресторан?

— Гараж, — мельком глянув туда, ответил Данилыч.

— Колоссально! — воскликнул я.

— Колоссально-то колоссально! — проворчал Данилыч. — Но где же наши дорогие друзья?

Тут мы резко обернулись на скрип — неподалеку затормозил синий пикапчик, оттуда на ходу выскочила яркая брюнетка с развевающимися волосами, в черной развевающейся одежде. Глаза ее ярко сверкали — никогда еще я не видел таких больших и блестящих глаз.

— Колесов? Горохов? — Сияя, она бросилась к нам и стала нас целовать. — Алле! (Дескать, вперед!) — воскликнула она. — Я Мадлена! — сообщила она на ходу.

Мы покатили наши тележки с чемоданами к фургону. На нем была надпись: «Ресторан «Морская звезда». Мы закинули наши чемоданы в фургон (можно, конечно, было поставить их более аккуратно, но настроение было веселое). Мадлена ногой в коротком красном сапожке оттолкнула освободившиеся тележки, и они с легким дребезжанием откатились и уткнулись в поребрик клумбы с фиолетовыми цветами.

Мадлена с размаху, как-то боком, небрежно уселась за руль и так и ехала, почти не глядя вперед, повернувшись к нам. Было весело. Единственное, что смущало меня: Мадлена говорила непрерывно, а я из всего сказанного не понимал ни слова! «Что ж получается? — подумал я. — Мы с Данилычем напрасно занимались? Как же я теперь буду общаться? Зря приехал?» И вдруг я понял, что она сказала:

— Извините, сегодня немножко холодно!

— Холодно? — воскликнул я. — Жара!!

И с этой секунды я начал ее понимать. Я понял, что она, кроме того что говорит по-французски, еще немного шепелявит, поэтому я ничего сначала не понимал. И вот словно открылись уши — а может, они и действительно только теперь откупорились?! Дальше все было ясно. Если переводить с французского буквально, получится неуклюже, поэтому я, вспоминая эту поездку, рассказываю все уже по-русски. Мадлена оживленно говорила, что ее дети — дочь и сын — жаждут встретиться со мной, но сейчас они, к сожалению, немного заняты, но скоро освободятся, и мы встретимся.

Мы поднимались по шоссе все выше в горы — и вот сверкнуло море! Потом на очень высокой скале над морем показался маленький (отсюда маленький) храм и рядом с ним высокая, уходящая в небо скульптура мадонны.

— Наша главная святыня — Нотр-Дам-де-ла-Гард! — слегка небрежно кивнув в сторону святыни, проговорила Мадлена.

Перевалив через горы, мы ухнули вниз. Город белыми террасами опускался в круглое ущелье. Посередине его сверкал ярко-синий квадрат воды. Картина эта была знакома уже из какого-то фильма. Мы въехали в улицу, и дома закрыли пейзаж. Шли маленькие магазинчики, лавочки с пыльными витринами. Вот из магазинчика вышел человек в клеенчатом фартуке, равнодушно проводил взглядом наш фургончик — он же не знал, что в нем едут гости из Ленинграда!

Потом вдруг акустика изменилась, шум стал шире, зазвучали гудки машин. Мы выезжали на широкую, красивую улицу. Все первые этажи домов прозрачными «аквариумами» выступали на тротуар, за дымчатыми стеклами стояли столики, столики; стояли они и по эту сторону стекол, вдоль тротуаров. Толпа была яркая, нарядная, в рубашках, даже в майках и шортах — а в Ленинграде все были в плащах!

— Канобьер! Главная улица! — сказала Мадлена. — В ту сторону опасно ходить: там арабы! — Она махнула рукой через улицу.

Я все время вертел головой туда-сюда! Какие интересные магазины! Разноцветные машины!

Мы свернули на бульвар, потом еще куда-то, остановились на широкой площади. Всю середину ее занимал ярко-синий, прозрачный прямоугольник морской воды. По краям в несколько рядов стояли белые яхты. И на них, и на воду можно было смотреть, только прищурясь.

— О, я знаю! Это Старый Порт! — воскликнул Данилыч.

Мы вылезли возле длинного ряда ларьков, стоящих вдоль воды; там шевелились, переливались, пахли сотни видов разных рыб и других морских тварей — и красивых, и страшных, мохнатых, бородавчатых и серебристых. По одному прилавку разлился огромный нежно-фиолетовый кальмар.

Мадлена летела впереди нас в своей развевающейся одежде, бойко переговариваясь с продавцами, — все знали ее. Было шумно, весело, ярко и пахуче. Мы остановились у ларька, на котором валялись мокрые, темные, корявые раковины, маленькие и большие.

Мадлена поговорила с продавцом, и тот потащил в наш фургон два поставленных один на другой ящика с черными раковинами. Я бросился помогать, но он отстранился: не надо!

— Дорожит своей работой! — сказал Данилыч.

Придерживая ящики с мидиями, чтобы они не перевернулись, мы мчались по крутым улочкам вверх-вниз.

Наконец Мадлена остановилась у стеклянной двери, выходящей на узкую улочку. Над дверью было написано: «Морская звезда», «Ресторан. Отель». Тут уж мы с Данилычем схватили по ящику. Мадлена весело распахнула перед нами дверь и, когда мы внесли ящики, ласково потрепала нам прически.

Мы вошли в большую кухню, занимающую весь первый этаж, — деревянные большие столы, медная посуда. Мадлена открыла дверку в стене, мы поставили туда ящики. Мадлена стала крутить торчащую в стене железную ручку, и ящики стали опускаться вниз, в подвал, — это был такой у них лифт, человек вряд ли влез бы в него.

— Вперед! — скомандовала Мадлена, и мы по узкой винтовой лестнице с чемоданами в руках пошли наверх. Мы прошли ресторан на втором этаже, столы с клетчатыми бело-зелеными скатертями, но не задержались здесь, а пошли выше. Видимо, завтракать было еще не время — раннее утро. Мы поднялись на третий этаж. Там был коридор, устланный бобриком, по обеим сторонам его шли белые двери, — это, видимо, и был отель. Одну из дверей Мадлена распахнула перед нами: «Вуаля!» Мы вошли в маленькую комнатку. В ней были две постели, накрытые желтыми покрывалами в синий цветочек. Стены были обклеены этой же материей. Было тесновато, но очень уютно. Одна из стен комнаты шла наклонно, — видимо, это была крыша. В ней было окно, закрытое ставней из белых пластинок, между ними лучился яркий свет — вся противоположная стена была в полосках.

— Остальное здесь! — Мадлена открыла дверку в маленькую голубую ванную. — Завтрак через полчаса!

— А когда встреча… с юными борцами за мир? — поинтересовался я.

— О! Наверное, после обеда? — сказала Мадлена.

— Ну, хорошо.

— Отдыхайте! — Мадлена вышла.

— Ну что ж, — Данилыч с шуршанием провел ладонью по подбородку. — Пожалуй, надо бы побриться! Ты как? — весело спросил он у меня.

— Я, пожалуй, повременю! — так же весело ответил я.

Найдя защелки, я открыл окно. Сначала ослепил яркий свет, потом я увидел бесчисленные красные черепичные крыши. Над ними поднималась белая скала с храмом Нотр-Дам-де-ла-Гард и статуей мадонны.

Я долго смотрел не отрываясь, покуда Данилыч брился.

«Счастливчик! — ликуя, думал я. — Все мои друзья сейчас сидят в классе, ждут, когда их вызовут к доске, а я смотрю на Марсель!»

Данилыч пожужжал бритвой, вышел в комнату, полистал толстый справочник «Марсель», лежащий на тумбочке между постелями, нашел там наш отельчик «Морская звезда».

— Отель с отличным видом! — торжественно прочитал он. — Молодцы! Из всего умеют делать рекламу.

На входной двери висела табличка в деревянной рамке, и там было написано, что наш номер за сутки стоит двести франков, а с завтраком — двести семьдесят!

— У нас же всего по двести франков! — всполошился я.

— Спокойно! Платит «Общество дружбы»! — Данилыч положил руку мне на плечо. — Считаю, что Мадлене наш визит выгоден: иностранные гости, крутая реклама! Ну, а теперь поглядим, как завтракают в элегантных французских отелях!

По той же узкой винтовой лестнице мы спустились на второй этаж, в ресторан. Там уже было полно народу, в основном, чистенькие старички и старушки. Нас встретил мужчина в выпуклых очках, с длинным крючковатым носом, в темно-синей бобочке, плотно натянутой на мощный торс. Поклонившись, он показал нам на столик у колонны. Потом он встал у стойки бара, прислонившись к ней мощной спиной, и стал смотреть в зал, неотступно сопровождая взглядами двух молодых официантов, бегающих по залу с подносами в поднятых руках.

Я, в свою очередь, то и дело поглядывал на него. Смотреть во все глаза было неудобно, но человек этот очень меня заинтересовал. Никогда раньше я не видал такого строгого, тяжелого взгляда, ясно было, что ни одна малейшая оплошность не скроется от него. Официанты явно чувствовали этот взгляд спинами, поэтому сновали как заведенные.

«Да-а, — подумал я. — Совсем какая-то другая здесь жизнь, более напряженная!» — и сам напрягся.

Вот этот человек обратил свой тяжелый взгляд к кухне — и тут же из кухни торопливо выпорхнула красивая официантка в наколке и в переднике. Я прямо вздрогнул, увидев ее: до чего она была похожа на Ирку Холину! Даже сердце остановилось… Но выражение лица и поведение были абсолютно другие. Она подбежала к нам, весело поклонилась, потом убежала на кухню, выбежала с подносом, поставила кофейник, чашечки, тарелочку с ветчиной, корзиночку с рогаликами, коробочки с джемом и мармеладом.

В ресторан в роскошном бордовом платье, так идущем к ее черным распущенным волосам, вошла Мадлена и, сияя, приблизилась к нам.

— Позвольте вам представить мою дочь Урсулу! — проговорила она. Официантка, согнув одну ногу, присела.

— Здравствуйте! — с трудом проговорила она по-русски.

Человек у стойки посмотрел на нее, и она упорхнула.

— А это мой муж Морис! — Хозяйка показала на него. Тот, на секунду изменив выражение глаз на более дружелюбное, поклонился, но не подошел — он управлял работой ресторана.

«А сам ведь ничего не делает!» — подумал я. Но в этот момент в зале уселась совсем молодая пара — парень и девушка. Хозяин цепким взглядом исподлобья окинул зал, увидел, что все официанты, включая Урсулу, трудятся, — и тут вдруг сам исчез в кухне и вышел с завтраком на подносе.

«Да-а… дело у него неслабо поставлено!» — подумал я.

— А где ваш сын? — спросил Данилыч Мадлену.

— К сожалению, он пока не может с вами увидеться: в шесть часов утра он уходит на ипподром. Вдвоем с приятелем они купили лошадь и ухаживают за ней; потом она начнет участвовать в скачках, они надеются получать с нее приличный доход.

«Ну и детишки тут! — с изумлением и восхищением подумал я. — С шести утра крутятся! Молодцы!»

— Надеюсь в скором времени увидеть его! — чопорно произнес я.

— Через полчаса они с Урсулой должны быть в лицее! — строго сказала Мадлена.

«Так они еще и учатся! — молча, про себя, удивился я, хотя в этом как раз не было ничего удивительного. Удивительно было, что они кроме учебы многое успевают… — А мы? Ну что ж, за этим я и приехал сюда, чтобы увидеть что-то полезное, а может, даже и сделать».

— Ну что? Вперед? — спросил Данилыч меня, когда я вышел из задумчивости.

— Вперед! — радостно воскликнул я.

Зажмурясь от солнца, мы вышли из отеля.

— Ну что ж, поднимемся к Нотр-дам-де-ла-Гард, посмотрим сверху на город? — Данилыч кивнул на статую мадонны, поднятую в небеса.

Рядом с выходом из отеля была видна витрина магазинчика.

— Как примерный ученик, я должен зайти в канцелярский магазин! — сказал я Данилычу, и мы зашли. Выйти оттуда оказалось гораздо трудней! Чего там только не было! Под стеклом лежали великолепные наклейки: с Микки-Маусом, с лапчатым утенком Дональдом, с ковбоем на коне, с гангстером в маске — любая из этих наклеек произвела бы в нашем классе подлинную сенсацию! Потом я увидел потешную статуэтку львенка с раскрытой пастью: сначала я подумал, что это просто игрушка, но молодая симпатичная продавщица, заметив мой взгляд, вставила в пасть львенку карандаш и стала крутить — из ушей у львенка полезла стружка, — это оказалась такая точилка! Точилкой была и акула — страшная, с острыми зубами! Львенка я все-таки купил: всего-то пять франков, пятьдесят копеек на наши деньги, — отличная вещь! Еще там были яркие, большие, глянцевые календари с напечатанными сценами из мультфильмов; шариковые ручки в виде ружей, тросточек и цветков на стебельке; сумки и ранцы разных цветов — желтого, белого, красного, с рисунками и надписями, типа: «До свидания», и даже «Вернусь, когда захочу!», и даже «Долой учителей!».

«Ничего себе надписи тут носят!» — подумал я. Правда, ребята, которые находились в магазине, были все красивые, аккуратные и вежливые и надпись «Долой учителей» никто при нас не купил. А я, не удержавшись, купил еще тетрадку с яркой цветной фотографией старого марсельского порта на обложке — буду сидеть у себя в классе и вспоминать Марсель!

— Давай вырываться отсюда, а то так мы с тобой далеко не уйдем! — проговорил оказавшийся рядом и тоже несколько ошарашенный Данилыч. В руках он держал красивый календарь с Белоснежкой и семью гномами. — Дочке купил, — как бы оправдываясь, пробормотал он. — Так. Гребем к выходу! — проговорил он, и мы пошли. Но наверное, заблудились и пошли в другую сторону: один зал следовал за другим, а выхода все не было. Вместо выхода я вдруг увидел таинственно уходящую вниз тускло освещенную лестницу с ковровой дорожкой на ступеньках.

— Тут еще ход вниз! — изумленно воскликнул я.

— Да не кричи ты так! — сконфуженно произнес Данилыч, но по лестнице мы, разумеется, спустились. Там оказался огромный, освещенный приятным искусственным светом книжный магазин. Играла тихая, приятная музыка. Сначала был зал путеводителей, архитектурных альбомов с видами разных городов, потом шел зал художественный с роскошными изданиями разных художников, знаменитых и незнаменитых, с репродукциями в рамках и без рамок. Одну картинку — собачки с крыльями летают над лугом — я чуть было не купил, но Данилыч не дал. Дальше был зал с книжками для чтения: ярко изданные Том Сойер, Гек Финн, «Всадник без головы» — у нас таких книжек в продаже я что-то не видал.

Дальше шел зал географический, или биологический, или зоологический — в общем, научный, — по стеллажам вдоль стен и в центре зала стояли красивые большие книги о растениях, цветах, животных. Я сразу же схватил в руки роскошно изданную книгу про собак, стал рассматривать сделанные на фоне красивых пейзажей цветные фотографии собак: борзые, гончие, спаниэли, доберман-пинчеры, пуделя… и вдруг — длинноволосый мун-терьер — вылитый наш Чапа!

Я вспомнил вдруг, как прошлым летом мы с отцом на три дня уезжали вокруг острова на моторке, и Чапа, как нам сказали, все три дня сидел на берегу и неотрывно смотрел в море! Как только наш катер показался вдали, Чапа взвыл, прыгнул в бешеный прибой и поплыл! Волны трепали, переворачивали его, он погружался, захлебывался, но плыл вперед, к нам! А у нас, как назло, кончился бензин, заглох мотор. Подсачником, которым мы вытаскивали крупную рыбу, я выхватил Чапу из волны чуть живого! Он был как скелет, облепленный мокрой шерстью, прерывисто дышал, но все равно норовил лизнуть в губы то меня, то отца.

…Наконец мы с Данилычем выбрались из этого бесконечного магазина, оказавшись совсем не на той улице, с которой мы вошли. С облегчением вздохнув, мы пошли по улице, но тут перед нами оказался радиомагазин. Думаю, никто из моих друзей не простил бы меня, если бы я прошел мимо! Маленькие, но громко звучащие магнитофончики, и совсем крохотные «плейеры», которые вешаются на грудь и слушаются через наушники, и огромные стереосистемы — все сверкало, звучало, мелькало! Кассеты грудой валялись в большой плетеной корзине, похожей на увеличенную баскетбольную. К краю корзины был приделан флажок, на котором было небрежно написано — 5 фр. Любую кассету в корзине за пять франков! То есть за пятьдесят копеек! Тут были и «Модерн Токинг», и «Крис до Бьорг», и «Бед Бойс Блю» — все, о чем мечтали мои друзья, увлекающиеся музыкой.

Работал, естественно, видик — певец в рваном пальто, обвисшей шляпе шел, приплясывая, по перилам какого-то бесконечного моста через огромный пролив. Потом певец вдруг распался на множество мелких разноцветных кубиков, эти кубики моментально сложились в домик, который так же приплясывал, как и певец, потом из кубиков сложилась голова певца (песня продолжалась без перерыва), из широко открытого рта выехал игрушечный автомобильчик, потом вдруг автомобильчик этот превратился в настоящий, и тот же певец, уже в роскошном белом костюме, стоял в автомобиле и пел. Его длинные, теперь уже вымытые, причесанные волосы развевал ветер.

— Ну все… пойдем! — послышался почти уже забытый мною голос Данилыча.

Ах, да, я вышел из оцепенения, есть же Данилыч!

Мы вышли на улицу, пошли вверх — улица задиралась к небу.

— С боями пробиваемся вперед! — усмехнулся Данилыч. Мы решительно двинулись вперед, к статуе мадонны.

Но тут, откуда ни возьмись, возник магазин охотничье-рыболовно-спортивный — такого уж никак нельзя было пропустить. Я сразу загляделся на поплавки — высокие, красно-белые; на франк их давали целый десяток — ну как было не купить! Потом я метнулся к охотничьему отделу; какие там были ошейники и поводки — кожаные, пластмассовые, с узором, c бахромой! Жалко, Чапе не удалось поносить такой красоты!.. А может, еще придется, может, он еще жив! Я в волнении стоял перед прилавком.

— Так. Ну все! — тронув меня за плечо, проговорил Данилыч. — Если я не куплю эти свечи для моей машины — жена мне не простит! Минутку! — он ушел вглубь, в автомобильный отдел… За автомобильным шел магазин спортивной одежды… Короче, это повторялось раз за разом: мы кое-как выбирались из одного магазина, шли по улице, потом вдруг видели другой, заходили на секунду — просто так, чтобы купить какой-нибудь крючочек для ванной, — и выныривали, тяжело дыша, из какого-нибудь совсем другого, дальнего выхода, на какой-то совсем другой улице, с грудой каких-то копеечных, но очень интересных покупок на руках и обреченно ныряли в следующий магазин; носки с двухцветной полосой по щиколотке, фактически даром, были свалены прямо в корзину и стоили на наши деньги десять копеек, — а выйти в них на пляж!!! Это же сенсация!

Потом, оглядевшись наконец по сторонам, мы заметили, что идем по красивой широкой улице, главной улице Марселя — Канобьер.

— Ну что, может, перейдем на ту сторону? — азартно сказал Данилыч.

— А нам не пора обратно? — осторожно спросил я.

— А зачем обратно-то? — удивился Данилыч.

— Ну, наверное… пора уже есть, — проговорил я.

— Поесть можно и на ходу! — небрежно проговорил Данилыч. — Заскочить в «Дональд», проглотить по гамбургеру! — Чувствовалось, что он не впервые за границей, разбирается, что к чему!

— Но ведь Мадлена не советовала переходить на ту сторону, говорила, опасно! — спохватился я.

— Ну, днем-то, я думаю, ничего! — уверенно сказал Данилыч, и мы перешли.

Сразу за главной улицей начинался арабский район — по обеим сторонам бульвара, насколько хватало глаз, видны были только черные головы, смуглые лица, довольно часто встречались мужчины в чалмах, женщины в паранджах. Только что была Европа, и сразу — Африка! Первые этажи домов сплошь состояли из лавок. Вход прямо с улицы, дверей вообще как бы нет, сразу оказываешься среди развалов одежды, ковров, обуви. Душно, звучит заунывная арабская музыка, и ты начинаешь нырять в этих завалах. Груды вещей все выше, воздуху все меньше; вазы, горы баллонов шампуня, какие-то яркие платки, кофты — все это лежит горой, над каждой горой — флажок: 20 франков, 15 франков! Лотки, один за другим, выстроились и по тротуару, лежали и висели огромные пестрые дорожные сумки, легкие, прочные, яркие, с надписями и без. И снова провал в очередной затхлый магазинчик, звучит уже другая, но снова заунывная музыка, и на пороге, обхватив голову, сидит старый араб, видимо с отчаянием думая о том, куда девать эти груды лежалого товара. Я вдруг заметил, что я один, Данилыча рядом нет, а вокруг только чужие, темные, что-то гортанно кричащие на своем языке арабы. Я растерянно огляделся: куда теперь идти, чтобы выйти отсюда? Все было незнакомо!

Наконец откуда-то вынырнул взъерошенный Данилыч с коротким черным зонтом в руках.

— Колоссально! — возбужденно проговорил он. — Отличный зонт купил, знаешь за сколько… примерно за рубль! — Он раскрыл зонт, потом сложил. — Что же получается, — вдруг усмехнулся он, — теперь я должен буду ходить всюду с зонтом, как пижон?

«С понтом под зонтом, когда нет дождя!» — вспомнил я школьную присказку, но не сказал.

Потом мы пошли по узкой улочке вверх. Тут уже торговали совсем странными товарами — прямо на тротуарах стояли башмаки, давно вышедшие из моды даже у нас, дверные замки, ручки, сломанные стулья… что за покупатели могут найтись на такой товар? Покупателей и не было — одни продавцы, сами рваные и потертые, как их товар. На нас они смотрели зло и недоверчиво.

— Да, не обожают здесь белых! — сказал Данилыч.

Дальше по улице шел уже окончательный хлам, валялись распоротые матрасы; на одном из них лежал древний старик в чалме, приподнялся, посмотрел на нас… то ли он продавал эти матрасы, то ли лежал просто так — было непонятно. По улице летел бумажный сор.

— Да, тут невесело! — сказал Данилыч.

Мы свернули в другую улочку, идущую вниз, — раз мы до того шли вверх, значит, чтобы выбраться, надо вниз? Эта улочка была еще более узкая и темная; сверху нависали балконы, понизу были открыты двери разных кафе, витрины были украшены восточными узорами, внутри было тесно, темно, пахло кофе, но у порогов этих заведений стояли громилы самого угрожающего вида и провожали нас медленными взглядами.

— Хотелось бы, конечно, восточного кофе попить, но, боюсь, тут будет не только кофе, но еще и какао! — усмехнулся Данилыч.

Снова пошла улица лавок, висели блюда, кинжалы с чеканкой, тут же шла работа, и тут же и жили — какие-то старухи сидели на стульях, старики спали прямо тут же, среди товаров. Потом в конце улочки вдруг раздался громкий скрип — все обернулись туда. Там, на маленькой площади, остановился полицейский джип, оттуда вышли двое полицейских с огромной овчаркой и медленно пошли вверх по улочке навстречу нам. Если кто-то смотрел на них — полицейские вперялись в него взглядом, пока тот не опускал глаза, и только после этого, — как бы сказав ему: «То-то же!» — полицейские двигались дальше.

Арабы, сидящие рядом с нами, — до нас еще полицейские не дошли — сидели сейчас неподвижно, напряженно.

— Слетаются сюда, а здесь их встречают собаками! — тихо сказал мне Данилыч по-русски.

Полицейские поравнялись с нами. Мы тоже невольно напряглись.

— Добрый вечер! — поздоровался молодой полицейский в бобочке, с налитыми мускулами. — Знаете, как отсюда выбраться?

— Не очень хорошо, — ответил Данилыч.

— Через ту маленькую площадь и дальше прямо! — показал полицейский!

— Благодарю! — проговорил Данилыч.

Полицейские продолжили свое медленное, зловещее шествие. Арабы при их приближении застывали, как бы исчезали, — видимо, можно было ждать любых неприятностей.

Мы прошли через пустую площадь, заваленную мусором, и вышли на пустынный, широкий бульвар. Прохожие тут шли тоже довольно потертые, но белые — араба не было видно ни одного.

Мы медленно шли, пытаясь сообразить, как же нам добраться до нашего отеля: понадеявшись непонятно на что, мы не взяли даже плана города — а город-то оказался довольно затейливый!..

— Эй! — вдруг послышался сзади веселый оклик.

Мы резко, как по команде, обернулись. Нас сзади на велосипеде с моторчиком догоняла Урсула. В прицепной коляске брякали бутылки, на боку коляски значилось название ресторана «Морская звезда».

— Заблудились? — по-русски проговорила Урсула.

— Немножко есть! — улыбнулся Данилыч.

— Давайте за мной! — снова по-русски проговорила Урсула.

Брякая бутылками, она поехала, мы трусцой устремились за ней. Минут через пять, миновав две короткие улочки, мы оказались у нашего отеля. Что же получается — что все наше отчаянное путешествие проходило в каких-нибудь нескольких десятках метров от дома?! Обидно! Мы отцепили ящик с бутылками и помогли Урсуле вкатить его внутрь. Ласково кивнув, она поблагодарила нас. Но что же это получается — Урсула уже закончила занятия в лицее и уже работает? Сколько же сейчас времени? Мы посмотрели на часы… Двадцать минут третьего! Вот это да!

— Помочь? — сказал Данилыч Урсуле.

— Спасибо, мы справимся! — Я взялся за ящик.

— Обед через десять минут! — глянув на Данилыча через плечо, сказала она.

— Слушаюсь! — сказал Данилыч и пошел наверх.

Мы закатили ящик на колесиках в кухню и присели передохнуть. Я смотрел на Урсулу и старался понять: в какой — причем очень важный момент своей жизни — я уже видел ее? И вдруг ясно вспомнил: во сне! Я уже говорил, что чертами лица она напоминала Ирку Холину, — но выражение! Такое выражение — стеснительное, нежное — я видел только во сне — и вот я увидел это наяву!

— Может быть, встретимся после обеда? — пробормотал я.

— Конечно, мы встретимся! — воскликнула она. — Ведь у нас же собрание!

— А-а.

Ласково тронув меня за плечо, она выскочила, и когда я взял себя в руки и вошел в ресторан, там уже сидел Данилыч и ждал меня. К нам, радостно улыбаясь, подсела Мадлена.

— Сегодня у нас на обед знаменитый марсельский рыбный суп буйабесс! — торжественно проговорила она.

Тут впорхнула Урсула, в переднике и наколке. Над головой она несла поднос с большой супницей и двумя тарелками. Она поставила все перед нами, открыла крышку. Какой запах! А вкус! Там были смешаны сразу несколько сортов морской рыбы, оранжевое мясо мидий, чеснок. Слегка объевшийся, я сидел в холле и клевал носом. И вот выскочила веселая, бодрая Урсула — будто это не она только что таскала тяжелые супницы с буйабессом! Отличное, надо сказать, у нее воспитание! Или это характер? Представляю, какое злобное и надменное лицо сделала бы Ирка, если ее хотя бы раз попросили сделать то, что Урсула весело делает каждый день! Почему у нас у всех такое представление, что любая работа — это наказание и надо отталкивать ее как можно дальше?

Мы вышли во дворик, и Урсула плюхнулась в маленький открытый автомобильчик, пригласила меня.

— А что… родители… разрешили? — на всякий случай спросил я.

С Данилычем мы обсудили ситуацию и решили, что будет глупо, если он потащится с нами. Он ушел по своим делам.

— О, родители ни при чем! — воскликнула Урсула. — Это мой автомобиль, сама заработала! — Она изобразила надменность, потом улыбнулась, и мы выехали. Приятно мчаться по ярким, пестрым улочкам на машине, которую заработал ты сам, — в таком возрасте у нас это сделать невозможно, а жаль!

Над кинотеатрами, которые мелькали на каждом шагу, поднимался огромный Рэмбо — мрачный, смуглый красавец с длинными черными волосами и безумными мышцами. Витрины магазинов шли сплошняком, не прерываясь ни на метр. Голова с непривычки шла кругом, вернее, я сам крутил ею туда-сюда. Вдруг нос машины задрался, по изогнутой дороге мы стали забираться куда-то вверх. Оглядевшись, я понял, что мы спиралью поднимаемся к возвышающейся над городом статуе мадонны рядом с храмом Нотр-Дам-де-ла-Гард.

На площадке, где стояло много автомобилей, мы покинули наш транспорт и по длинной белой лестнице пошли вверх и наконец остановились. За нами поднимался храм, сбоку стояла гигантская мадонна; далеко внизу были город и море. Вдали поднимался знаменитый замок Иф; еще дальше, на горизонте, виднелись белые корабли — отсюда казалось, что они стоят там абсолютно без движения!

Потом мы вошли в храм. Под его высокими сводами кроме многочисленных икон и статуй находились предметы несколько неожиданные: транзисторы, картины в рамках содержания самого земного — портреты, пейзажи, и связки лука и чеснока, и бусы.

Урсула объяснила мне, что этими дарами моряки после опасного плавания благодарят богородицу за их спасение. Слово «ле Гард» означает «мужество», поэтому название переводится примерно как «Мужество ради богородицы». Потом мы вышли на яркий свет, и тут же в ларьке Урсула купила мне амулет с изображением храма и надела на шею.

— Теперь ты марселец! — торжественно сказала она. Мы впрыгнули в автомобильчик и помчались вниз.

— А вот и наше собрание! — вдруг резко затормозив, сказала она.

Вдоль тротуара стояли столики, за ними, перешучиваясь, сидели ребята и девчонки. Напротив было что-то вроде автомобильной мастерской, за стеклом были выставлены шины и запчасти, огромными цифрами были начертаны цены на разные сорта бензина. Некоторые ребята и девушки в автомобилях, видимо ожидая начала собрания, с ревом проносились мимо, резко разворачивались, мчались обратно. Увидев Урсулу, они останавливались, вылезали, весело подходили к нам, здоровались.

— Это наш гость Саша! — с ударением на втором слоге назвала она меня. — А это мои друзья! — Она обвела всех рукой. — Это мой брат Жиль. — Нахальный красавец ослепительно улыбнулся, с дурашливым подобострастием поклонился. Я ответил ему примерно в том же духе. Это мало походило на наши собрания — некоторые еще продолжали носиться в автомобильчиках и на призывы Урсулы отвечали разудалыми криками, которые в переводе на русский значили что-то вроде «эх» или «ух».

Среди ребят было немало негров, и мулатов, и девочка-арабка; все держались между собой дружески и непринужденно. Некоторые приехали не на машинах, а на велосипедах с моторчиками и даже без моторчиков, но это не влияло на их отношения — все были равны.

— Вот — это наши юные борцы за мир! — сказала Урсула.

— А когда начнется собрание? — солидно прокашлявшись, спросил я. Ведь должен же я, вернувшись, рассказать о чем-то солидном, капитальном — не только же о гонках по крутым улочкам мне рассказывать?

— Собрание уже началось. И уже кончается. У нас короткие собрания! — лукаво стрельнув на меня глазом, ответила Урсула.

Что она хотела этим сказать? Что у нас слишком длинные собрания? Откуда она могла это знать?

— Так. Уже кончается. Понятно! — насмешливо поглядев на участников собрания, некоторые из которых все еще продолжали с ревом раскатывать на своих автомобильчиках, сказал я. — А что потом?

— Потом еще одно маленькое дельце! — бодро произнесла Урсула.

— А, значит, это еще не все? — сказал я.

— Нет. Это еще не все! — сказала Урсула, глядя куда-то в сторону. Вскоре подкатил технического вида пикапчик, оттуда вышел паренек в оранжевой спецовке, открыл грузовую часть. Все оживленно бросились туда и стали вытаскивать оттуда тяжелые цепи с замками, щелкать ключиками в замках, наматывать цепи на руки.

— Что это? — изумленно спросил я Урсулу, которая кокетливо примерила цепь на руку, как браслет, и отцепив, положила обратно в пикап.

— Это? — Урсула с насмешкой глянула на меня, заметив, что я растерялся. — Это — цепи, которыми пристегивают велосипеды на стоянках!

«А-а! Понятно! — с облегчением подумал я. — Металлисты! И тут эта мода!»

— Дело в том, — непринужденно продолжала она, — что вчера полицейские избили одного араба. Мы узнали, что сегодня в половине шестого вечера арабы собираются взорвать бомбу в полицейском участке. Мы решили этими цепями прикрепиться к велосипедной стоянке возле здания полиции. Шейла, — она кивнула на арабку, — уже предупредила их, что мы сделаем это. Может быть, удастся остановить кровопролитие — ведь мы же юные борцы за мир! — закончила она.

Я почувствовал, что волосы у меня встают дыбом! Вот так собрание! Я думал, мы солидно соберемся, поговорим, может быть, подпишем какую-нибудь петицию. А так… приковывать себя рядом с бомбой! Такое несколько непривычно! Вряд ли те, кто меня посылал, имели в виду такие действия!

— Опля! — Урсула лихо запрыгнула в автомобиль. Я уселся рядом. Мы рванули вперед. Оглянувшись, я увидел, что арабка на велосипеде без моторчика сразу стала отставать.

«Вот так равноправие!» — успел только подумать я, но в этот момент девчонка с мопеда подала арабке руку, та ухватилась, и теперь они мчались наравне. Ну и дела!

Я вдруг с завистью вспомнил Ланина: насколько, оказывается, он умнее меня — в такую историю его точно бы не пригласили! Солидно выступал, солидно сидел в президиуме, иногда грозил далекому противнику, который в данный конкретный момент опасен для самого Ланина не был… Отлично жил, снимал пенки. А эти — с ходу врезаются в самый огонь, причем не на словах, как это принято у нас, а в действительности! Разве так надо бороться за мир?! Поучились бы у Ланина — тот никогда ничего опасного не сделает, во всяком случае, для себя!

Все остановились в конце узкой улочки, парень из пикапа стал раздавать всем цепи с замками и ключами.

«На меня он, наверное, не рассчитывал? — трусливо подумал я, но тут же сказал себе: — Трус!» — и пошел к пикапу. Цепи, действительно, кончились, даже некоторые из постоянных членов общества остались без цепей, тем более я — все-таки приезжий!

«Эх! Сейчас бы на какое-нибудь уютное заседание!» — подумал я и зябко поежился.

— Выбегаем и пристегиваемся! — Урсула из-за угла показала мне на гнутые трубы велосипедной стоянки возле здания полиции с окнами из толстого, дымчатого стекла. — Ключи отдаем тебе, ты быстро с ними уходишь! Нравится такой ход собрания? — лукаво спросила она.

— Вообще… неслабо! — пробормотал я. — А почему я ухожу?

— Ключей не должно быть — иначе нас отстегнут, а бомбу взорвут! — проговорил Жиль.

— Ты — наш гость, мы не можем рисковать тобой! — проговорила Урсула. — Готовы? Вперед!

Они выскочили из-за угла, рванули к стоянке. Я бежал за ними. Умело — видимо, не впервой — они обматывали цепь вокруг кисти и железной трубы, закрывали замки, передавали ключи мне. За мгновение моя сумка оказалась безумно тяжелой из-за ключей.

— Беги в гостиницу! — крикнула мне уже пристегнутая Урсула. — Скорей! Если будут стучать в номер — не открывай! Ну, скорей же! — Она топнула ногой.

Я медленно, словно во сне, огляделся. Вокруг все застыло, как при свете молнии. Полицейский, который прикуривал у входа, все еще прикуривал — так быстро все произошло. Я побежал. Ключи тяжело брякали в сумке.

Да-а-а! Вот так орлята! Действительно борются за мир — и не где-то там вдалеке, а у себя дома. А я-то думал, будут совещания, потом угощения… а тут… через десять минут может быть взрыв! Я заметался по улице и вдруг увидел, что прямо на меня идет несколько арабов в бурнусах; я, застыв, уставился на них, потом метнулся на другую сторону, чуть не попал под машину!.. Да-а-а, ну и поездочка!

Арабы свернули вбок, я выглянул на площадь. Урсула, увидев меня, с отчаянием махнула рукой: «Уходи!». Полицейские выбегали из здания, усаживались в машины. Несколько полицейских торопливо пилили цепи короткими пилами.

— Алле! (В смысле — уходи!) — снова крикнула мне Урсула.

Раз уж они решили поставить свои жизни на кон, доказать жестокость любого террора — их не собьешь! Вот так жизнерадостная французская молодежь — не только веселье, выходит, у них на уме! А мы? «Что мы делаем хотя бы наполовину такое? — подумал вдруг я. — Да ничего!» Я вошел в гостиницу, посмотрел на часы. Они показывали половину шестого. Я зажмурился. Потом закрыл ладонями уши. Время шло. Или остановилось?

— Ты что, спишь, что ли, здесь? — послышался изумленный голос Данилыча. Он отвел мою руку от уха. Я посмотрел на часы. Тридцать три минуты… Не было взрыва?

Я открыл сумку с ключами и рассказал все Данилычу.

— В полицию, наверно, надо позвонить! — Данилыч растерянно метнулся к телефону.

— Да полиция уже драпает оттуда! — воскликнул я.

— Ну… пошли тогда туда! — скомандовал Данилыч.

Улица была перекрыта двойным строем полиции; на все наши просьбы полицейский лишь молча отдавал честь. Наших не было видно. Потом промчалась тюремная машина, потом — медицинская. Потом цепь полиции стала теснить всех еще дальше и дальше.

— Пойдем. Все равно ничего пока не узнаем! — с отчаянием проговорил Данилыч.

Мы вернулись в гостиницу. Да-а-а… после того что я видел, как же нам теперь жить, как нам теперь бороться за мир? По-прежнему — заседать? Я увидел точилку в виде льва, с таким восторгом купленную мной, и стыдливо запихнул подальше эту детскую игрушку. Мы ходили по номеру.

— Время ужина. Спустимся вниз. Может, что-нибудь известно, — проговорил Данилыч.

Мы вышли. Все спокойно входили в ресторан. Мы вошли, сели. Стрелка прыгнула на семь. И тут мы остолбенели! В зал, весело улыбаясь, впорхнула Урсула в передничке и наколке. Она кинула лукавый взгляд на меня, потом слегка потерла запястье, кокетливо поморщилась — и с ходу врубилась в работу. Вот это да!

— Ну, как? — бросился я за ней, когда ужин закончился.

— Все хорошо! — безмятежно улыбаясь, сказала она. — Террористы позвонили, сказали, где бомба, — за одну минуту до взрыва. Потом полицейские привезли какого-то крупного взломщика, он нас отстегнул! — Она засмеялась.

Ну, весельчаки! Я, тяжело ступая, поднялся в номер и упал на кровать. Ну, поездочка! И это еще первый день!

Потом пришла спасительная мысль: а может, это они просто так играют? Но, во всяком случае, играют в их игры не только они! Честно надо сказать — они активнее участвуют в жизни своей страны, чем мы.

Мне приснился сон: Зотыч с Чапой на руках сидят в маленькой комнате, в нашем доме на острове, и я знаю, что дом наш скоро должны взорвать, но нигде поблизости меня нет, я изо всех сил вытягиваю вперед руки, чтобы хотя бы увидеть свои пальцы, чтобы понять наконец, есть я или нет, но пальцев не вижу.

Проснулся я от завывания машин, — казалось, все на свете машины съезжаются сюда. Я резко встал, осмотрелся. Постель Данилыча была аккуратно застелена — уже куда-то ушел. Из окна ничего не было видно — только крыши. Я вышел в коридор, посмотрел в большое окно. Конкретно на нашей улице ничего не происходило — вой машин доносился с бульвара, в который упиралась наша улочка.

«Опять у них что-то уже начинается!» — с каким-то уже привычным возбуждением подумал я, оделся и пошел к бульвару. Было еще половина шестого утра!

На бульвар из всех улиц выворачивали машины: легковые, грузовые, пикапы, — из них выскакивали быстрые люди, раскидывали что-то вроде раскладушек и быстро раскладывали на них всяческий товар: туфли, кроссовки, дезодоранты и шампуни, кофты, футболки и юбки. Выносили из машин длинные вешалки, на которых сразу раскачивались десятки платьев, причем самых модных, двухцветных, с косой границей цвета через грудь. Уж я-то понимал в этом, наблюдая за тем, как одевается Ирка!

Я нашел одно платье просто великолепное — модное и вместе с тем сдержанной, благородной расцветки — растерянно тискал его, думал: «Купить? Но кому? Вряд ли Ирка оценит мой подарок, во всяком случае, вряд ли в корне изменит свое кислое отношение ко мне. Да и неудобно как-то — дарить платье девушке, с которой, в сущности, у тебя нет ничего общего!»

— Нравится? Купи! — из зарослей платьев вдруг вынырнул Жиль, брат Урсулы.

— А это твои, что ли, платья? — растерянно пробормотал я.

— Мои! — решительно проговорил Жиль. — Мой друг Огюст, он художник, рисует, а мы с Урсулой шьем, на двух машинках! С большими торговыми компаниями у нас контактов, конечно, еще нет — поэтому продаем сами! Купи! Очень дешево!

Так. Оказывается, Урсула еще и шьет — когда же это она все успевает?! И главное — и Жиль шьет, вот что самое удивительное! Чтобы у нас такой красавец, как он, да еще так здорово одетый, да еще имеющий автомобиль, да еще учась, одновременно бы еще шил!.. Такое смешно даже представить. Гордость не позволит! Мы бедные, но гордые!

— Бери все! Бесплатно! — вдруг заговорил Жиль. — Привезешь к себе, продашь своим друзьям, деньги, сколько захочешь, вышлешь мне! Я хочу, чтобы и у вас молодежь одевалась красиво! — Он говорил не умолкая, как заведенный. — Ваши министры заключают контракты с модельерами, которые шьют для богатых — Сен-Лораном, Карденом, — только богатые могут покупать. А мы с тобой, и с Урсулой, и с Огюстом будем дешево одевать молодых ребят! Неужели ты не хочешь, чтобы они одевались по моде? Ведь ты же можешь это сделать — у вас, я слышал, разрешено теперь действовать самому, иметь любые контакты. Ты согласен? Бери все! Общий бизнес — гарантия мира!

К таким быстрым решениям я был еще неспособен.

— Подожди! Я должен подумать! — пробормотал я, с трудом отклоняя длинную вешалку с платьями, которую он склонял ко мне.

Я посмотрел на часы. Шесть часов утра! И уже столько жизни, уже голова разламывается от проблем! Я представил, что скажут все, в частности Латникова, если я вдруг открою павильон с модным товаром… Хотя фактически это вроде бы теперь поощряется. Я вздохнул. Тут я увидел Данилыча, который, тоже уже усталый, брел среди лотков.

— Силы быстрого развертывания! — кивнув на торговцев, усмехнулся Данилыч. — Пятнадцать минут назад этот бульвар был абсолютно пустынен. С этими французами ни сна, ни покоя!

Пока мы поднялись в номер, умылись, почистили зубы и спустились к завтраку — Жиль и Урсула, уже в одежде официантов, обслуживали гостей. Голова может пойти кругом от таких темпов!

Между завтраком и их уходом в лицей осталось минут десять — мы наконец могли попить кофе и спокойно поговорить. Хотя, правда, не совсем уж спокойно: в это утро мы улетали из Марселя, и вряд ли мы когда-нибудь еще встретимся! К тому же Урсула небрежно сообщила, что об их вчерашнем выступлении власти сообщили в лицей, считается, что они участвовали в беспорядках.

— Это нехорошо, наверное? — встревожился я. — Начальство недовольно, наверно?

— Да, нехорошо, — улыбнулся Жиль. — Могут и исключить!

Вот этого я и боялся! Ну разве можно вести такую безумную жизнь, причем стихийно, без всякого предварительного согласования! Примерно это я и высказал, в сердцах, им.

— Маленький советский бюрократ! — показав на меня пальцем, воскликнул Жиль, и они захохотали.

Я обиделся, вскочил, сначала чуть было не ушел (пора уже было ехать на аэродром), но потом остался, снова сел — нехорошо все-таки расставаться, поссорившись… не за этим я приехал.

— Ну, а вы не бюрократы, ну и что? — сказал я. — И что вы имеете, кроме неприятностей?

— Мы чувствуем себя гражданами своей страны! — гордо выпрямившись, проговорила Урсула.

— Поэтому вас и исключают из лицея! — язвительно сказал я.

— О-ля-ля, это мы еще посмотрим! — воскликнула Урсула. — Мы думаем, что комиссия этого не допустит.

— Какая еще комиссия? — удивился я.

Тут они начали, перебивая друг друга, горячо рассказывать о комиссии; оказывается, все вопросы у них решает комиссия, в которой равноправно участвуют и учащиеся, и преподаватели.

— Ну, тогда-то у вас есть шанс! — снисходительно проговорил я.

А сам, хоть и не подал виду, но позавидовал — нашу бы Латникову окружить подобной комиссией, посмотреть бы, как пошло дело!

Потом мы стали прощаться. Я дал Урсуле свой адрес, она мне — свой. Мы договорились переписываться. Я очень обрадовался этому, но Урсула спокойно сообщила, что она уже переписывается с пятью ребятами из пяти стран, включая Австралию. Ну что ж, настоящие борцы за мир должны иметь друзей на всех континентах! Ушли они довольно спокойно, во всяком случае, страдания на их лицах я не заметил. Чувствовалось, что я не произвел на них особо яркого впечатления…

Провожала нас опять Мадлена — ее сверхзанятые дети не могли уделить нам времени больше. Ну что ж, все правильно… Если будешь только подделываться под других — никогда ничего не сделаешь сам!

…Самолет был непривычно широкий — двенадцать ярко-желтых кресел в одном ряду; сколько всего рядов, я не сосчитал, но довольно много. Впереди был первый класс, там было просторно, точнее, пустынно: сидел всего один лишь человек, энергично курил трубку и что-то черкал в бумагах.

Задрожав, самолет пошел на снижение. Я стал глядеть вниз, хотя там видны были только облака.

— Прилетаем на аэродром Орли? — деловито спросил я Данилыча.

— Да, — Данилыч сосредоточенно кивнул. — Для рейсов внутри страны — в Париже аэродром Орли, для внешних — аэропорт Де Голя.

— Ясно, — солидно кивнул я. Сведения эти надо будет запомнить, как-нибудь ввернуть в разговоре с ребятишками…

Самолет затрясся, покатился. Остановился… Выход здесь, как и в Марселе, был через длинный резиновый коридор. Мы быстро шли со всеми вместе. Приятный, какой-то неземной женский голос сообщил нам, что мы прибыли в самый красивый и веселый город мира — Париж.