- Вот что, я поехал. Видимо, вечером в МТС отправлюсь, не жди.
- Что, у тебя теперь дома нету?
- Говорю ведь, работы по горло, - не глядя ей в глаза, проворчал Гараш.
- Милый, что случилось? Скажи откровенно, я вся истерзалась, - положив руки на плечи мужа, спросила Майя.
- Да ничего не случилось, отстань! - крикнул Гараш и резким движением плеч сбросил ее руки,
- Я не смогу этого вынести, помни!
- Ах, не сможешь?!
И потрясенной Майе почудилось, что он занес над ней остро отточенный кинжал, чтобы одним ударом разрезать все нити, соединявшие их, но сдержался и не опустил клинка.
Ссутулившись, Гараш ушел, не оглянувшись.
Майя почувствовала, как задрожали ноги, и прислонилась к стволу дерева.
В двух шагах от нее посаженные Гарашом лилии жадно впитывали солнечные лучи, чтобы поскорее окрепнуть, вымахнуть в полный рост, распуститься словно из белопенного мрамора изваянным цветком, полным росистой прелести и аромата.
И эти цветы посадил так недавно ее же Гараш?!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Еели поутру посмотреть с веранды поверх деревенских домов, крытых шифером и черепицей, взору откроются простирающиеся до горизонта буйно зеленеющие поля, буераки, холмы, прочерченные как по линейке прямоствольные каналы и арыки, и снова безбрежные поля, поля, поля...
Муганское солнце день ото дня становится все жарче, знойное, суше, и земля под его лучами лежит как парная, набухшая плодородными соками, и каждое зерно, оброненное в почву, пускает корни, и пробивается к солнцу, и гонит вверх стебель, и завязывает бутон, и создает тучный колос... Рустам никогда не мог всем этим налюбоваться. Он подолгу глядел на золотящуюся, уже идущую в трубку пшеницу, на ровные ряды хлопчатника, делянки быстро поднимающейся вверх кукурузы. Сакине не раз приходилось напоминать мужу, что из правления за ним приходили, что оседланная кобыла истомилась в ожидании седока, прежде чем он отрывался от этой радостной для глаза картины и, чувствуя себя отдохнувшим, бодрым, уезжал на работу.
А работы прибавилось: надо было следить за подкормкой посевов, за поливом, культивацией, - сейчас в считанные дни решалась судьба урожая, и Рустам ни себе, ни людям не давал покоя.
С утра он забегал в правление, подписывал составленные Ярмамедом сводки для районных учреждений, даже не перечитывая их, а затем отправлялся в поля и оставался там дотемна. Когда он возвращался в деревню, лошадь пошатывалась, роняя в пыль ноздреватую рыхлую пену.
Так и сегодня: он торопливо подписал бухгалтерские документы, приказал бригадиру Гасану подкормить участок хлопка у развилки шоссе, выслушал рапорт Салмана о строительстве Дома культуры и, буркнув двум старушкам, дожидавшимся его на крыльце: "Некогда, некогда!", вышел во двор, взялся за поводья лошади, В это время за забором раздался голос Гызетар:
- Тетушка, да будут благословенны твои седины, иди-ка и говори ему все сама!
- Нет, доченька, нет, давай уж в два языка за него примемся! отвечала тетушка Телли.
Рустам с досады плюнул и, решив перейти в наступление, крикнул:
- На какой недуг жалуетесь? Работать надо, а вы прячетесь в тени забора.
- Ой-ой-ой, позор на мои седины! У этого мужчины четыре уха, слышит, как трава растет!... - И тетушка вошла во двор, ведя за собой упирающуюся Гызетар. - Обеденный перерыв, а наш участок рядом, - объяснила она Рустаму и добавила: - Дело-то неотложное и лично тебя касается.
Рустам пригласил женщин в кабинет. Телли остановилась посреди комнаты, сложила руки на животе. Злорадное выражение, словно у кошки, выследившей мышь, появилось на ее лице. А Гызетар замерла у порога, смущенно потупившись, прикрыла щеки передником.
- Скорее говори, а то спешу, - попросил Рустам.
- Раз спешишь, одно скажу: следи, дядюшка, за сыном! - храбро выпалила тетушка.
При этих словах Гызетар слабо вскрикнула и так покраснела, что слезы выступили на глазах. Рустам тоже почувствовал, что кровь бросилась ему в лицо, стало трудно дышать.
Он ожидал всего: и заступничества за Керема, и жалобы, что Гараш где-то плохо прокультивировал хлопок, но тон тетушки Телли, смущение Гызетар подсказали ему, что тут речь зашла вовсе о ином, куда более страшном.
Опасаясь, что услышат в соседней комнате, Рустам вполголоса сказал:
- Не кричи! Объясни толком, ничего не понимаю...
- А чего ж понимать? - Телли пожала плечами. - Твой сын опозорил всю деревню. Если девушка пришла, круглая сирота, детдомовская, значит, ее можно топтать? Подумай, дядюшка, разве после этого хоть одна горожанка согласится выйти за нашего парня? Почему ты разрешил ему губить девушку, прекрасную, как цветок?
Рустам замахал руками, будто отгоняя курицу.
- Видно, тебя солнечный удар сегодня сразил, ишь распалилась!. Доченька, хоть ты объясни, - повернулся он к Гызетар. - Чего ей от меня нужно? Мало она мне анонимками крови попортила!
- Несправедливо сказал, дядя Рустам, - возразила Гызетар. - Телли прямой человек: что на уме - то на языке! Она и за своей подписью напишет, если понадобится. А пришли мы потому, что Майю до слез жалко. На кого твой сынок законную жену променял? На кого? Не нарочно ли Салман ему свою сестрицу подсунул?
- Ш-шш!... Вон отсюда!... - прошипел Рустам, потрясая кулаками. - Мою семью решили чернить? Не выйдет!
Тетушка Телли вдруг успокоилась, взяла за руку Гызетар.
- Пошли, пошли. Слушать не захотел - сам же станет раскаиваться...
На крыльце женщины столкнулись с Салманом, Немым Гусейном и Ярмамедом, которые направлялись к председателю.
По багровому лицу Телли они смекнули, что между нею и председателем только что вышла солидная перепалка, и тревожно переглянулись: "В удачное ж время пришли!... Да если он разъярится, так родного сынка не пощадит зарежет!"
Рустам, оставшись один, ходил по кабинету, дергая себя за ус. Сердце отца подсказывало ему, что Телли сказала правду.
Самолюбие его было уязвлено. Он не мог примириться с тем, что эту черную весть принесла ставшая ему ненавистной тетушка Телли. "Клевета, грязная, низкая клевета! - уговаривал себя Рустам. - Это она нарочно, чтобы спасти своего сына от позора, бросила тень на Гараша".
- Можно, дядюшка? - послышался спокойный голос Салмана.
- Заходите! Что на ферме? Тетушка сейчас клялась, что ее сын не человек - ангел, - сказал Рустам.
Салман взглядом приказал приятелям садиться на диван, а сам, стоя у письменного стола, вынул из полевой сумки ворох бумажек и заглянул в акт ревизии.
- Если ее сына послушать, так придется поверить, что на ферме волки с овцами мирно пасутся. А что ей еще говорить? Признаться, что сынок - наглый вор?
- Да не тяни душу, - взмолился председатель, - Были хищения?
- Хищения! - Салман презрительно хмыкнул. - Грабеж, самый настоящий грабеж среди бела дня...
А вы чего притихли? - неожиданно обратился он к Гусейну и Ярмамеду. Выкладывайте, что узнали.
Немой Гусейн кротко, в упор взглянул на председателя, сделал губами "лырч" и этим ограничился.
За него сказал Ярмамед. Содрогаясь всем тощим телом от возмущения, он бил себя кулачками в грудь, брызгал слюною, то вскрикивал, то бормотал в изнеможении. Он поклялся головою высокочтимого Рустама-киши, что все чабаны удивлялись, откуда у Керема появилась такая жадность: жрет, жрет и не нажрется... Ярмамед потрясал перед Рустамом актами: вот ягнята померзли, вот три барана в реку сорвались с крутого берега, вот чума на отару напала. Только в январе подохло восемьдесят овечек. И все акты составлены со слов Керема, чабаны ни одной шкурки в глаза не видели... Пятьдесят ягнят якобы замерзли и наказали Керему долго жить. По тонким, извилистым губам Ярмамеда скользнула хитрая улыбка.
Заметив ее, Рустам разбушевался:
- Ах, бессовестный, да разве сейчас время скоморошничать? Плакать надо...
Ярмамед, сделав постное лицо, вздохнул.
- Ты прав, как всегда. Действительно, плакать хочется, глядя на такой разнузданный грабеж... До того дело дошло, что зарезали тридцатикилограммового барана и устроили банкет в честь завобразованием.
- Го-шат-ха-на? - спросил Рустам.
- Ну да, - вмешался Салман. - И составили, наглецы, акт, будто волк забрался в загон, вырвал этому барану курдюк... Не потеха ли? А чабаны теперь оправдываются: Керему поверили и подписали...
Немой Гусейн при этих словах опять сделал губами "лырч", да так громко, что все вздрогнули.
- Я Керему сказал: "На что надеялся, несчастный? Гошатхан нажрался и уехал, а теперь тебя посадят на вертел и поджарят, как шашлык", - продолжал Салман. - Если хочешь прислушаться к нашему мнению, дядюшка, то мы одно говорим: так дальше продолжаться не может. Керема нужно немедленно отстранить от работы и послать на ферму надежного человека, которому мы бы доверяли, как себе.
- Кого? - спросил Рустам, просматривая подсунутые Ярмамедом акты.
- Конечно, Гусейна, - после некоторого колебания предложил Салман и покосился на председателя.
Рустам ткнул пальцем в чью-то подпись на замызганном, будто изжеванном акте о нападении волка на отару.
- Подожди, подожди... Это кто расписался? Старик Баба? Я его хорошо знаю, он не осквернит свои седины лживым словом.
- Да ведь мы проверяли. - Салман обиделся. - С ума сошел, что ли, этот волк, чтобы вечером лезть в загон? Собак полно.
- Не мудри. Голодный волк и на человека бросается, - повысил голос Рустам и еще раз перечитал акт. На лице его появилось недоверие.
Видя, что председатель колеблется, Салман подмигнул Гусейну, и тот, сделав губами "лырч", сказал с умоляющим видом:
- Дядюшка, если ты прикажешь: "Умри!" - умру, а с фермой я на старости лет не справлюсь. У меня и сейчас одна забота; вечером до дому добраться и спокойно уснуть.
- Ты не о себе - о колхозе думай, - укоризненно сказал Салман. - Что за люди! - пожаловался он Рустаму. - Речь идет о тысячах голов скота, а этот лежебока не стыдится признаться, что хочет спокойно спать. Погоди, вот отправит тебя дядюшка на ферму растрясти жир по яйлагам,
- И в самом деле, Гусейн, как тебе не стыдно, - сказал Рустам и погрозил бригадиру потухшей трубкой. - Все о своих удобствах беспокоитесь, только бы себе урвать. Завтра же принимай ферму! - неожиданно приказал он.
Рустам не заметил, как самодовольно посмотрел на приятелей Салман.
- На бригаду выдвинем Гызетар, а на ее звено тетушку Телли, предложил Салман. - Вот мы критиканам рты-то и заткнем. А не справятся пусть на себя пеняют. В райкоме тоже будут довольны смелым выдвижением на ответственные посты женщин, - как бы мимоходом добавил он.
Это предложение Рустаму понравилось. Немой Гусейн, жалобно моргая, сказал:
- За тебя, дядюшка, умереть готов, но уж если мне приходится принимать ферму, забирай оттуда Керема. Этот воришка под меня подкапываться станет. Сам украдет, а мне отвечать. Нет, я не согласен.
- Тебя не спрашивают, согласен или не согласен, - прикрикнул Рустам, но тотчас сжалился. - Ладно, переведем Керема на хлопок, пусть с кетменем попотеет. Там он узнает, как зариться на колхозное добро. - И, приказав акт ревизии послать прокурору, не попрощавшись, вышел из правления.
Через минуту он уже мчался на серой кобыле в поле.
2
С виду в доме Рустамовых ничего не изменилось. Как и прежде, все сияло чистотою, к обеду семья собиралась в столовой, по вечерам долго и мирно пили чай у пыхтящего самовара, а потом расходились по своим комнатам, вежливо пожелав друг другу спокойной ночи. А на самом деле злая печаль поселилась в семье, все чувствовали себя подавленными, даже Першан присмирела, и не слышно было ее веселых песенок. На улице стояла жаркая погода, а в комнатах как будто гулял сквозняк, и все зябли, ежились, жаловались на головные боли, а Майю трепала лихорадка.
После долгих размышлений, после многих бессонных ночей она поняла, что крутой нрав отца не мог повлиять на Гараша, что мать и сестра изо всех сил старались наладить его отношения с Майей, что во всем виновата какая-то неизвестная ей женщина, которой увлекся муж. Майя заметила, что при встречах держался он растерянно, будто его мучили угрызения совести, боялся посмотреть в глаза жене и матери, старался при каждом удобном случае уйти из дома.
Весною под живительными лучами южного солнца распускаются пышные, радужно прекрасные розы, чтоб напоить воздух сладостным благоуханием. Вот так же расцветают женщины, для которых пришла весна любви, которые чувствуют себя любимыми, желанными, преисполненными счастьем. Они с каждым весенним днем становятся прекраснее, краше, пышнее...
А трудно ли сбить лепестки расцветшей розы? На это и много времени-то не потребуется. Дунул суровый, порывистый северный ветер, миг - и облетели пестрые, словно крылатые стрекозы, лепестки, погибла дивная красота.
И Майя душевно съежилась, потускнела, почувствовала себя униженной и некрасивой. Она ни о чем не спрашивала Гараша, почти перестала с ним разговаривать, и когда муж приходил домой, садилась за свои отчеты, хотя могла бы выбрать другой час.
Гараш тоже отмалчивался. Лишь однажды, уходя, он схватил жену за руку, прошептал: "Майя!..." - но тут же осекся, безнадежно махнул рукою и убежал.
Гараш утешал себя: "Не я первый, не я последний", - среди знакомых ему парней были и такие, которые переходили от жены к любовнице и чувствовали себя превосходно. Но на душе у Гараша было мутно, он-то понимал, что никогда у него не будет такого верного и преданного друга, как Майя. Кощунством было бы сравнивать ее с Назназ. Да Гараш и не сравнивал, ему было легко, привольно с Назназ, он был ее властелином, повелителем, она ни о чем не расспрашивала, ничего не требовала, не надоедала просьбами.
Тяжело жилось этой весной в доме Рустамовых не только Майе, но и Сакине. Когда до ее ушей донеслось шушуканье деревенских кумушек, она не поверила. Но проходили дни, и, видя, как сын чуждался дома, избегал жены, как бледнела и таяла невестка, Сакина поняла, что Гараш и впрямь виноват.
Поговорить с Рустамом, к нему обратиться за помощью? Разразится такая буря, что небу станет жарко, того и гляди с плеткой погонится за сыном. И так последние дни Рустам ходит туча тучей, не выпускает изо рта трубки, и усы, и кожа, и рубаха пропахли табаком.
И верно, Рустам всю неделю места себе не находил. В поле, любуясь дружными всходами пшеницы, хлопчатника, кукурузы, отдавая приказы, бранясь с бригадирами, он забывал обо всем на свете, жил только думами об урожае. Но едва оставался один в машине или на коне, в голову лезли воспоминания о разговоре с тетушкой Телли и Гызетар. Ведь если б они желали ему зла, то промолчали бы, сплетничали бы за спиною, насмехались бы над его сединами. Нет, правду сказала тетушка!
Однажды он вернулся домой рано, сбросил запыленную, пропотевшую одежду и сел на веранде у обеденного стола. Тихо было в саду, ни один листок не шелохнется, - дуновение ветерка не доносилось сюда из степного раздолья. Алели, наливаясь соками, вишни. Но Рустама не радовал сад, он глядел куда-то поверх деревьев, дергал себя за усы, нетерпеливо барабанил пальцами по столу.
Вошла Сакина с тарелками, мисками, плошками.
- А наши где?
- Майя отдыхает, дочка еще не приходила с поля, Гараш... - Голос матери дрогнул. - Гараш тоже не приходил...
- Когда этот проходимец соизволит осчастливить нас своим посещением, усади его перед собою и пристыди! - сказал Рустам, разрывая пополам чурек. - Дождется, что я схвачу его за шиворот и выброшу вон, - добавил он.
- Вот, киши, ты ему и скажи, - вздохнула Сакина. - А мне с женатым сыном уже не управиться.
- Как еще управишься! Где, говорю, невестка?
- Где ей быть - в комнате: сидит над отчетами или плачет, будто безутешная вдова.
- Плакать теперь бесполезно, - решительно отрезал Рустам.
- Да она-то в чем виновата? И ты ее тоже донимаешь, а ей, бедняжке, своего горя хватает. - Сакина поднесла край передника к покрасневшим глазам.
Рустам задумался, а затем, глядя в сад, глухо промолвил:
- Напрасно думаешь, что мне ее не жалко. И жалко и сержусь. Зови невестку, баню будем строить. Ее ж затея, вот пусть и помогает.
Пообедав, Рустам спустился в сад, где уже метра на два над землею возвышались каменные стены бани. Вскоре пришла Майя в шароварах и темной кофточке, - она очень обрадовалась, что свекор сам наконец позвал ее. Во дворе зазвенел смех вернувшейся с поля Першам, минуту спустя и она прибежала помогать строить баню.
Майя осунулась за последние дни, под глазами легли синие круги. Чтобы не оскорбить ее жалостью, Рустам начал говорить с преувеличенным оживлением:
- Ну, доченьки мои, за работу! Уж если взялись за культуру, постараемся, чтобы дом Рустамовых был самым культурным в деревне. А эта баня будет подарком от невестки нам, старикам.
И закипела работа. Майя подавала Рустаму камни, Першан размешивала в ведре известку. Укладывая камни, заливая их цементирующим раствором, Рустам без умолку говорил. Сакина, подойдя к нему, даже удивилась: с чего это на киши напала такая болтливость...
- Поднимем стены еще на метр, проложим трубы, а на неделе, если будем живы-здоровы, за крышу возьмемся...
Майе от непривычной приветливости свекра стало еще грустней. Надо бы улыбаться, шутливо отвечать в тон Рустаму-киши, но, как она ни силилась, не сумела выдавить ни одного слова.
Когда стемнело и работа поневоле прекратилась, Майя ушла к себе, сославшись на головную боль. Легла, не зажигая лампы, на диван и то ли задремала, то ли забылась.
Очнулась она от скрипа ступенек. Это поднимался на веранду муж, ошибиться Майя не могла... Гараш снял рубашку, сапоги, умылся, - кувшин с водою и таз ему принесла сестра. С шумом придвинув стул к перилам, он долго сидел на веранде, отдыхал, курил, наслаждаясь прохладой тихой ночи.
Майя даже обрадовалась, что муж не зашел в комнату. О чем им говорить? Как смотреть в глаза друг другу? А притворяться беспечной, делать вид, что она ничего не знает, - уже невозможно...
Вскоре на веранду вышла Сакина. Не садясь, скрестила руки на груди, сурово посмотрела на сына.
- Нехорошо поступаешь, нехорошо! - сказала она прерывающимся голосом. - Жена у тебя как цветок. Привез из города, так береги, ухаживай... Что творится с тобою? Расскажи. Обдумаем вместе, решим, что делать.
Затаив дыхание, Майя слушала, сердце ее так отчаянно колотилось, что пришлось руку положить на грудь; казалось, выпрыгнет, если не удержать. Что же ответит Гараш матери? Сказал бы, что полюбил другую... Непереносимо тяжко было б услышать это, но жестокая правда - лучше уклончивой лжи. Пора положить конец сомнениям. Честный ответ Гараша освободил бы обоих: пусть каждый идет своей дорогой, ищет свою судьбу! Но может быть, все-таки Гараш рассмеется и скажет: "Да откуда эти подозрения? Устал, заработался, вот и вся причина!"
Однако муж упрямо отмалчивался.
- Семья без ссор не бывает, - ласково продолжала Сакина. - Случаются и нелады и неприятности. А ты ее прости, другой раз она тебя простит... Что тебя мучает? Не скрытничай. Может, родители-то и помогут?
- Мама, чем вы сможете нам помочь? - сердито сказал Гараш. - Оставьте вы меня в покое. Ей-богу, лучше домой не являться: то жена докучает упреками, теперь ты пристала...
Фальшивым смехом он подтвердил догадки матери: совесть у него нечиста. Сакина простила бы сыну все, может, не сразу, но простила бы все грехи, кроме лжи. И когда Гараш, бессознательно подражая отцу, резко оборвал разговор, чтобы подняться и уйти, она его остановила:
- Так вот я говорю тебе: не приноси в наш светлый дом грязи! Улыбка чужой женщины тебе показалась слаще улыбки жены? Так знай, что этот мед смешан с ядом, - вот ты и очумел. Но придется расплачиваться за эту сладость страшной ценою... Мы оба постарели, и отец и я, если не отвернешься от кривых, по ночам открывающихся дверей, - проклянем! Ни отец, ни мать не позволят тебе позорить их старость!
Гараш промолчал и на этот раз, и Майя поняла, что мать не ошиблась: он виноват, но мужества не хватает признаться. Ей хотелось выскочить на веранду и крикнуть: "Не нужен ты мне, лицемер!" - и навсегда уйти из этого дома, но что-то удержало ее, и, закусив край шали, чтобы не застонать, она продолжала лежать...
А материнское сердце уже не выдержало, ослабело, и, глотая слезы, Сакина сказала:
- Только подумай, ведь она сирота... На тебя надеялась, в чужой край приехала, а ты ее замучил. Что люди скажут?
"Мне милостыня не нужна", - подумала Майя с тоскою.
На веранде стало тихо. Сакина ушла, шлепая мягкими туфлями. Гараш положил голову на перила и затих. Он раскаивался, что отпустил мать, не сказав ей, что сам страдает, по-волчьи выть впору... "И как я попал в эту историю?" - спрашивал он себя и не находил ответа. Он подошел к дверям своей комнаты, постоял и потихоньку спустился по лестнице во двор.
А вошел бы - Майя простила бы, не оттолкнула...
"Не любит, не любит! - твердила она, стиснув сплетенные пальцы. - А если он теперь откроет калитку и уйдет к другой? Пережить, стерпеть или покинуть его навсегда?" К счастью, она услышала, как муж прошел в сад, лег на заскрипевшую старыми пружинами тахту, - поставленную весной под развесистым абрикосовым деревом.
На небе появилась круглая луна, похожая на щит старинного витязя, и заиграла, заискрилась зелеными брызгами на поверхности "Слияния вод". Майя вспомнила ту ночь, когда она впервые вошла в эту комнату...
Сном, дивным сном показались ей наивные девичьи мечтания о счастье! Да может, и не было ни того свадебного вечера, ни тех светлых мечтаний?...
Она сдернула покрывало с постели и легла, обняв подушку обеими руками, а когда очнулась, рассвет еще только брезжил, но Гараша уже не было - ушел в поле, Майя оделась, уложила вещи в чемодан. Но стены комнаты словно удерживали ее, и она сказала себе, что надо успокоиться: уходить из дома, не поговорив в последний раз с Гарашом, нельзя
3
Было далеко за полночь, когда Гараш спрыгнул на повороте с грузовика и зашагал по пыльной деревенской улице. Огни в домах погасли, в деревне было темно и пустынно. Тропка к дому Назназ пролегала через поросший бурьяном пустырь. Гараш в нерешительности остановился. Целую неделю он не был дома; даже отца и сестры в поле не встречал. Он уже свернул на тропку, как вдруг в темноте послышались возбужденные, крикливые голоса. Гарашу не хотелось, чтобы его застали на пустыре, и, согнувшись, он нырнул в бурьян.
Двое мужчин, пошатываясь, шли по обочине.
- Если Майя-ханум так и останется женою этого замызганного тракториста, я стану верить в чудеса, - произнес чей-то незнакомый голос.
- Братец Калантар, клянусь твоим здоровьем, - сказал невидимый во мраке Салман, - такой красавицы Мугань не видывала. Это и ангел во плоти, и мудрец,
- Видел, сам видел, друг. Ах, как она танцевала, залюбуешься! И наверно...
Последние слова Калантара Гараш не расслышал. Выглянув из бурьяна, он увидел, как, обнявшись, председатель райисполкома и Салман свернули в проулок.
А через минуту опять стало тихо. Выбравшись на дорогу, Гараш слышал только, как поскрипывал песок под его сапогами. Значит, сегодня в клубе был вечер художественной самодеятельности, и Майя без разрешения мужа пустилась в пляс, бесстыдно показывая посторонним мужчинам, тому же пьяному Калантару, голые выше колен ноги... Нечего сказать - картина! Ну, предположим, до измены еще не дошло, но ведь увлечься другим она могла? "Ты же связался с Назназ, а она - святая?" - спросил себя Гараш, но это его нисколько не успокоило. То Майя мчится на чьей-то чужой машине, то скачет по полям в чужом седле. Неспроста это... Видно, она умеет притворяться: вечно упрекает мужа, а сама не раз намекала на развод. Да, прав отец, бесконечно прав: надо было Гарашу с самого начала потуже натянуть поводья.
Так, оправдав себя и люто рассердившись на жену, Гараш подошел к дому. Во всех комнатах было темно, он бесшумно поднялся на веранду, толкнул дверь в спальню, - и здесь темно, тихо. Чиркнув спичкой, Гараш увидел, что постель не смята, а окно закрыто, - значит, жена еще не возвращалась. Бешенство ослепило его:
- Совсем распустилась!
В комнате было душно. Гараш рванул ворот гимнастерки, звякнула оторванная пуговица. Теперь уже не стесняясь, стуча сапогами, он пошел в сад. Почему-то мать не проснулась, а она всегда спала чутко...
В темной листве кружилась мошкара, вдали резко, пронзительно завопила сова, и так страшен был ее стон, что у Гараша мурашки побежали по спине. Вдруг огромный жук с налета стукнул его в лоб, Гараш выругался:
- Вот проклятый!
- Гараш, ты в саду? С кем разговариваешь? - спросила Майя из-за калитки, и таким безмятежно-ясным, добрым был ее голос, что Гараш растерялся, с трудом перевел дыхание. - Почему не приехал? Разве Гызетар тебе не передала, что сегодня концерт? - подходя ближе, спросила жена. - А какой успех! Народу набилось уйма. Хлопали, поздравляли от души. Можно, значит, не только по улицам шляться с баяты... Председатель исполкома произнес речь, поблагодарил, руки пожал всем артистам.
- И тебе пожал?
- Конечно!
- До сих пор один лишь братец Калантар моей жене ручки не жал, а теперь и он удостоился! Значит, теперь в его машине станешь кататься?
И Гараш рассмеялся. Жена ответила с поразившим его хладнокровием:
- Знаешь, нам надо раз и навсегда договориться... Ты чем-то недоволен, я тоже недовольна многим. Больше того-возмущена! Если я в чем-то виновата скажи. Но и я скажу, в чем ты виноват. Пойдем в комнату.
- Там жарко, душно, - чтобы скрыть растерянность, ответил Гараш.
- Нет, там лучше. Есть вещи, о которых даже твоей матери не надо бы знать. И без того о нас по деревне слишком много говорят.
Она вспомнила и сочувственные и злорадные взгляды работавших в поле женщин, их расспросы: "Как Гараш-то?... Дома ночует? А свекор как? Свекор-то жалеет?... С мужем ссоришься?"
Гараш крепко взял Майю за руку, насильно усадил на тахту под абрикосовым деревом.
- Сказал ведь, что задыхаюсь от духоты. Ну, выкладывай, что накипело, И без тебя тошно!
Его грубость возмутила Майю до глубины души,
- Нет, ты сперва объясни, почему от дома отбился?
Гараш усмехнулся,
- Пожалуйста!... Есть у меня знакомый по имени Гайдар-кули. Так вот он недавно развелся с женою, а у них трое детей. Почему? А потому, что когда бы Гайдар-кули домой ни вернулся, жены и след простыл. "Я была в клубе... вызвали в район... задержалась на собрании... на меня возложили еще одну общественную нагрузку!" И так далее. Гайдар-кули увидел, что жена у него не жена, а бог знает что, плюнул и развелся.
- Какая пошлость! - вырвалось у Майи, и она брезгливо отодвинулась от мужа.
- Что поделаешь, мы с Гайдар-кули в институтах не обучались, обыкновенные трактористы. А тебе пора бы понять, что мужчина женится, чтобы иметь хозяйку, заботливую, ласковую, которая встретит его с улыбкой, сразу стакан чая подаст.
- Во-он как!... - насмешливо протянула Майя, - Значит, жене полагается взаперти сидеть? В гаремную затворницу превратиться? Так, что ли? Ну, если у тебя были такие расчеты, то должна сказать, ты действительно ошибся. Ни от работы, ни от самостоятельной жизни не откажусь. А к семье, к дому я и без того привязана неотрывно...
- То-то дома и не сидишь, пропадаешь бог знает где, ведешь себя, как, как... - Гараш замялся, не посмел вымолвить вертевшееся на языке слово.
- Как это я себя веду?
- Поменьше гуляй, не садись каждый день в чужие машины, в чужие седла.
Упрек мужа был до того нелепым, что Майя рассмеялась, хотя ей легче было бы разрыдаться. Помолчали.
- Вспомни, Гараш, что ты говорил отцу после нашей свадьбы, - тихо сказала она, положив горячую руку на его вздрогнувшую, шершавую от мозолей ладонь. - Откуда знаю? Першан рассказала. Сестра тобою гордилась, тебя расхваливала. И я тоже гордилась мужем в то утро.
Гараш пожал плечами: тогда все это было ясно, просто, а теперь столько накопилось в его душе противоречивых чувств, что седобородому мудрецу впору запутаться.
- Считай, что ошибался, - неуверенно сказал он.
- Нет-нет, - горячо возразила Майя. - Ты был во всем прав. Но беда в том, что утверждать на словах любые истины легко, а чтобы следовать им в жизни, надо обладать твердой волей, добрым сердцем. Ну и разумом, конечно.
- Ради бога, перестань агитировать, - вспылил Гараш. - Жена мне нужна, а не учительница!
Майя сделала вид, что не расслышала, продолжала с настойчивой уверенностью:
- Согласившись стать твоей женой, я думала, что найду в тебе друга, товарища... Верила, что ты заменишь мне хоть как-то и отца и, мать.
- "Друг, товарищ"! - грубо передразнил ее Гараш. - Честью мужа надо бы прежде всего дорожить, а не...
Он не договорил, сам испугался своей мысли.
У Майи ни кровинки не осталось в лице - так побледнела. Ей стало ясно, что Гараш ушел от нее куда-то далеко-далеко и уже не вернется обратно.
И, залившись слезами, она пошла в дом.
Гараш невольно сделал несколько шагов вслед, но у крыльца остановился. Упреки, слезы, угрызения совести, - надо ли обращать на это внимание? Может быть, сейчас за дверью другого дома стоит, чутко прислушиваясь к шагам на улице, ждет своего ненаглядного друга бескорыстная, добрая женщина? Она обнимет Гараша, прижмет к груди, и что ей до осуждений и проклятий всех людей! Да она на любые муки пойдет, только бы всегда Гараш был с нею.
А о попреках, обидах, капризно надутых губах хозяйка того дома и не ведала - постоянно была радушна, мила, гостеприимна.
Что-то толкнуло Гараша в спину, и он крадущимися шагами пошел к воротам, но с веранды раздался ледяной голос матери:
- Куда?
- Дела в бригаде.
- Вернись! Одумайся, пока не поздно. Ни одна жалоба не останется неотомщенной, запомни это. Иди домой, к жене.
"Вот привязалась! - с тоской подумал парень, боясь смотреть на дрожавшую от невыплаканных слез мать. - Что за жизнь! Никакой самостоятельности!"
- Мама, ради бога, вы-то не приставайте. И без вас тошно!
Сердце матери дрогнуло: так грубо сын с нею никогда не разговаривал. Были случаи, когда Сакина сердилась на сына, обижалась, но это продолжалось недолго: мать сама старалась чем-то оправдать Гараша, а потому и простить. Сейчас же первенец предстал перед нею не только грубым, но и чужим, бесконечно далеким...
Гараш уже взялся за щеколду, но внезапно перед ним появился отец, в нижнем белье, босой. Усы его растрепались, копна седых волос покачивалась, потому что гнев сотрясал могучее тело Рустама.
- Мало того, что ты покрыл себя и наш род бесчестием, - сдавленным от ярости голосом сказал отец. - Мало того, что над сиротой издеваешься, теперь вздумал матери грубить!
И с такой силой отвесил сыну пощечину, что Гараш пошатнулся.
Сакина испуганно вскрикнула.
Выбежав из ворот, Гараш свернул в степь и скрылся во мгле.
Назназ так и не дождалась этой ночью своего ненаглядного...
4
Когда похудевшая, с серым, словно после долгой болезни, лицом Майя спустилась вниз с чемоданом в руке, Сакина и Першан собирали завтрак на веранде, а Рустам, выкатив во двор из сарая "победу", осматривал ее со всех сторон.
С неожиданной сердечностью он поздоровался с невесткой, а Майе было бы легче, если бы свекор исподлобья покосился на нее, как это не раз бывало раньше.
- Мамочка, - сказала Майя Сакине, - я должна с неделю пожить в "Красном знамени". Там засеяли целинный участок, почву совсем не изучили, из-за неправильного полива засолонилось несколько гектаров. День и ночь надо присматривать.
Сказать правду она не смогла, - хотя всю ночь готовилась к разговору, а когда встретила сочувственный взгляд свекрови, услышала ласковое приветствие Рустама-киши, - растерялась, соврала. Но раздумывать поздно. Пути к примирению с мужем отрезаны.
Сакина только теперь заметила маленькую синюю сумку, чемодан в белом чехле, перекинутое через руку Майи коричневое широкое пальто и вспомнила, что с этими вещами вошла Майя невесткой в их дом, и все поняла.
- Прошу тебя, доченька, не уходи, - с трудом сказала она. - Какие бы ни были дела, отец станет возить тебя на машине в "Красное знамя" и обратно. Да зачем мы "победу" - то покупали? - И она посмотрела на Першан, взывая о поддержке, а та совсем растерялась: то хватала со стола тарелки, то опять ставила их на место, то теребила дрожащими пальцами косынку на груди.
Майя ответила, глотая слезы:
- Нет, мамочка, так будет лучше и для меня и для вас.
Все понявший, но - и виду не показавший Рустам поднялся на веранду, взял чемодан.
- Работа, жена, важнее всего на свете, - внушительно сказал он Сакине. - Не уговаривай, пусть едет. Сдам на попечение Кара Керемоглу. Если нужно промыть засолонившиеся земли, наладить правильный полив - значит, нужно...
Майя поцеловала ледяными губами окаменевшую Сакину, обнялась с плачущей Першан и побежала к машине, боясь, что еще минута - и сама разрыдается.
- Позавтракали бы! - крикнула Сакина, но Майя покачала головою, а Рустам, охваченный внезапной озабоченностью, проговорил, что хлопот - полон рот: сперва он завезет невестку в "Красное знамя", а потом поедет по срочным делам в район, там и позавтракает. Першан, сказав, что и ей кусок в горло не идет, бросила полотенце на стул, швырнула мокрые тарелки на стол и ушла в поле.
Оставшись одна, Сакина дала волю слезам. А потом, придя в себя, отнесла весь завтрак волкодаву, убрала чистую посуду в шкаф, закрыла дверь на замок, спрятала ключ под ковриком на крыльце (вся деревня знала об этом тайнике) и тоже отправилась на хлопчатник: за работой забывались все огорчения и неприятности.
Вечером, не заходя домой, она пошла к Ширзаду. Его сестра недавно захворала, и мать повезла ее в районную больницу. Перед отъездом она вызвала к себе Сакину, попросила:
- Жертвой твоей буду, сестрица, приглядывай за Ширзадом, в домашних делах он совсем несмышленый, не помнит, где тарелка лежит, где стакан стоит...
Кроме Ширзада, надо было еще позаботиться и о породистой корове Джейран, года два назад привезенной из Ярославской области. Конечно, и от этих хлопот уклониться Сакина не могла.
Рустама разозлило, что жена взялась присматривать за ненавистным ему Ширзадом, но, уважая обычаи азербайджанской деревни - не покидать соседа в беде, - ни слова не сказал.
Теперь Сакина то вечерами, то среди дня, улучив часок, заходила к Ширзаду, подметала двор, заготавливала корове корм и воду, варила суп.
"Заброшенный дом, что мельница без воды", - думала она, наводя там порядок.
Не дождавшись Ширзада, Сакина подбросила сучьев в потухавший очаг и огородами пошла домой.
Посреди двора стояла запыленная "победа". Рустам умывался, фыркая и отдуваясь; приняв из рук подоспевшей Сакины чистое полотенце, он сказал, что утром уезжает в Баку! Хотел Салмана послать, да раздумал.
- С договором-то на строительство электростанции парень справился бы, не сомневаюсь, - сказал Рустам, - но надо еще заглянуть в Азериттифак7, вырвать фонды на лес и шифер, райком партии разрешил съездить.
- Если райком разрешил, то счастливого пути и всевозможных благ, вздохнула Сакина и пошла собирать мужа в дорогу.
Впервые она обрадовалась, что Рустама хоть недельку не будет дома, чувство это было для нее неожиданным и потому горьким.
5
В облаке рыжей удушливой пыли стадо медленно вползало в деревню, пастух то и дело хлопал бичом, подгоняя нехотя бредущих коров, а они не торопились, щипали высокую сочную траву в канавах.
Сакина открыла ворота, поискала глазами красавицу Джейран.
- Добрый вечер, тетушка Сакина! - крикнул пастух; на его обветренном, черном от загара лице выделились лишь ослепительно белые зубы. - Какие вести о хозяйке этого гостеприимного дома?
- Добрый вечер, сынок! Пока никаких перемен к лучшему. Что ты сегодня так поздно?
- Травостой в степи больно уж богатый, коров от травы и не оторвать, объяснил пастух.
Огромная, широкая как печка, корова золотистой масти, тяжело ступая, отделилась от стада и направилась к воротам.
- Сынок, как по-твоему, долго ей осталось носить?
- На этой неделе отелится, и, предполагаю, телочкой. Все приметы сходятся.
- Спасибо за добрую весть.
Джейран устало потерлась лбом о плечо Сакины, а та обняла ее за шею и повела в саманный, опрятно побеленный коровник. Поглаживая Джейран по бархатистой шерсти, Сакина приговаривала:
- Ах, тяжело, тяжело последние деньки ходить, ложись скорее, отдохни...
И корова, будто поняв слова Сакины, лизнула горячим шершавым языком ее руку.
Подбросив ей охапку душистого сена, Сакина присела на бревно под ветвистым тутовником. Вечерние сумерки нагоняли томительные размышления, Днем в поле, среди людей, время летело незаметно, дома и вечером всегда находилась работа, а с хозяйством одинокого Ширзада Сакина быстро управлялась. Ужин сварен, самовар шумит, вот только воды надо бы принести корове; полное ведро Сакина уже не в силах поднять: одышка... Дождаться бы Ширзада, напомнить ему.
На чужом дворе, без дела, поневоле в голову приходят невеселые мысли. Довольно обманывать себя, надеяться, что Майя вернется. С первой минуты было ясно, что невестка навсегда покинула дом Рустамовых. Что теперь будет с Гарашом? Околдовала его, что ли, эта негодница? Раньше кумушки хоть как-то стеснялись, в глаза не говорили, а теперь, после отъезда Майи, тетушка Телли на каждом перекрестке кричит, что в семье Рустамовых обидели злосчастную сиротинку...
Часто встречаясь с Ширзадом, Сакина заметила, что он и Наджаф охладели к Рустаму-киши, отшатнулись от него. У председателя теперь в советчиках увертливый Ярмамед и наглый Плоский Салман. О, как заискивающе улыбались они в глаза, а за спиною наверняка обделывали темные делишки. Как бы не довели они до беды мужа...
С весенним севом в колхозе справились, началась культивация, в районе Рустамом-киши очень довольны, во всяком случае, братец Калантар доволен, на днях заезжал к Рустамовым, отведал и чихиртмы и водки, расхвалил хозяина. И Рустам опять возгордился, высоко поднял голову и привечал лишь тех, кто смиренно склонялся перед ним, а с непокорным готов был бодаться, как упрямый бык... Добром все это не кончится.
Грядущее несчастье представлялось Сакине неотвратимым.
Что же делать? Разговор с мужем окончится очередным скандалом. Пожаловаться в райком? Нет, на это она не способна!... Ведь неизвестно, какой человек будет разбирать дело. Вдруг он окажется врагом Рустама? Воспользуется случаем и, вместо того чтобы помочь, опозорит Сакину и ее мужа, скрутит, повалит и грудь старику придавит коленом. Нет, с такими мыслями с ума сойдешь. Лучше домой уйти поскорее...
- Куда же Ширзад-то запропастился? Ведь время корову поить! - подумала вслух Сакина.
- Мама, воды, что ли, тебе надо? Сейчас принесу!
Сакина подняла глаза и увидела Першан.
- Да как ты подкралась? Случилось что-нибудь? От отца телеграмма?
- Нет, я так пришла. - Объяснение Першан показалось не совсем убедительным, и она добавила: - Надо у Ширзада взять одну книгу. А он не вернулся?
- Да нет еще. Пойди в дом, зажги лампу, а то больно мрачно.
Но девушка постеснялась зайти в дом Ширзада и, схватив ведро, побежала к водоему.
"Гляди, как старается, - подумала Сакина. - Будто в этом дворе обронила обручальное кольцо. А что ж, Ширзад - хороший парень, если их звезды сольются воедино, я буду счастлива..."
Першан тем временем напоила корову, засыпала ей в кормушку сена, подбросила в очаг хворосту, - все это она делала быстро, сноровисто.
- Ты щедра, как отец! - похвалила Сакина. - Не смотря ни на что, у Рустама-киши добрая душа, любит делать подарки.
- Так уж положено на этом свете, мама, - рассудительно заметила Першан, садясь рядом под тутовником.
Вдруг она увидела застывшего в растерянности у ворот Ширзада, быстро поправила черное с цветной каймой платье, и без того аккуратно облегавшее ее статную фигуру.
- Добрый вечер, тетушка! - робко сказал парень. - Или глаза мне изменяют, но рядом с вами...
Сакина смутилась не меньше Ширзада: может, Першам не следовало сюда приходить? А Першан рассмеялась:
- Бригадир не узнает своих колхозниц? Нечего сказать!...
Ширзаду показалось, что на дворе стало светлее, кругом все похорошело, словно куст диковинных роз расцвел...
- Как замечательно, что зашла! - вырвалось у него. - Проходи в дом...
Но Першан сухо сказала, что заглянула сюда только затем, чтобы взять одну книгу, а какое название - позабыла: что-то о передовиках азербайджанских колхозов. Книга нужна Рустаму-киши.
- "Новые задачи - новые требования", так, что ли? - подсказал Ширзад, вспомнив, что председатель не раз хвастался, что читал эту книгу, но, как видно, в нее и не заглядывал. Ну, лучше поздно, чем никогда... - Только не рассказывай, что у меня взяла, а то он и смотреть не станет.
- Да будет тебе известно, что я ничего не скрываю от любимого отца. Ты что, учишь меня обманывать родителей? Мама, слышишь?!
- Девушка, помолчи! - крикнула Сакина.
- Благодарю за книгу, мне пора домой, - чопорно сказала Першан и уже в воротах добавила: - Надеюсь, мама, что за разговорами с этим молодым человеком ты не забудешь, что у тебя есть своя семья?
И, расхохотавшись, пустилась бегом по темной улице. Сакина только руками развела и вздохнула, а Ширзад со светлой, чуть-чуть грустной улыбкой где стоял, там и сел, прямо на нижнюю ступеньку крыльца, вытянув гудящие от усталости ноги в запыленных парусиновых сапогах.
Почему запоздал? Да работы, как всегда, много, комиссия приезжала из района, проверяла хлопчатник, ход культивации. Остались ли довольны? Парень замялся, посмотрел куда-то в сторону... Он знал, что Сакина с болью переживала все неудачи мужа, но соврать ей не решился.
- Нет, тетушка, недовольны. На многих участках посевы изрежены, кусты низкорослые... - Ширзад нарочно сказал "на многих участках", а не в "некоторых бригадах", чтобы Сакина не подумала, что он хвастается. На делянке его бригады хлопчатник был, по мнению комиссии, в отличном состоянии.
- Чего же вы-то смотрите? - с упреком сказала Сакина.
- Не обижайся, тетушка, прошу, но такой вопрос уместно бы задать другому человеку.
- А я и его спрашиваю. Если ты парторг, так, значит, вы в одном ярме с Рустамом, вот и отвечай за него, - возразила Сакина.
Ширзад пожал плечами. Разве он избегал ответственности, разве не хотел помогать председателю? Но что сделаешь, если каждое слово Ширзада приводит Рустама в бешенство.
Сакина принесла на веранду, тюфяк, постелила его на тахте, положила мутаку, ватное одеяло. Вернувшись на крыльцо, она опустилась рядом с парнем, вздохнула и задумчиво сказала:
- Готовила я тебе ужин и смотрела на закат солнца... Жаркое, ослепительное, оно не спешило уйти. Но пришло время, и солнце скрылось за горизонтом. Пусть оно сегодня закатилось, но мы-то знаем, что завтра солнце опять покажется и наградит нас своим благословенным светом. А как мы, люди? Переживаем ли мы свой закат, воскреснем ли молодыми и сильными? Нет, такого еще не бывало на белом свете. У каждого из нас было утро, был полдень, придет и закат. Счастливы те, которых в часы заката помянут с благодарностью. Горе тем, которых проводят проклятиями... Ты молод, сынок, очень молод, и многое кажется тебе в жизни иным, чем мне, старухе. Рустам мой муж, кто лучше меня его знает? Десятилетиями клали мы по ночам головы на одну подушку. Он упрямый, слов нет, - но честный. В этом ты мне поверь. Старайся не вызывать в нем гнева, умело подходи, с безветренной стороны, и все тогда наладится.
Ширзад подумал, что и у него есть свое достоинство: если колхозные коммунисты выбрали его секретарем, то и Рустам должен с этим считаться. Но, не желая обижать тетушку, он сказал с фальшивой бодростью:
- Ты права: после нас останутся лишь доброе имя да наши дела. Ты знаешь, тетушка, что жизнь у меня была нелегкая. Может, жил бы по-иному...
- Ты и в золототканом платье не зазнаешься, - перебила его Сакина.
- Не знаю, не знаю... - Ширзад опустил глаза. - Старики говорят, что иного ослепляет богатство, другого - слава, третьего - власть. Прямо тебе скажу, тетушка, что Рустам-киши последнее время совсем зазнался, не подступись. Считает, что умнее его и в районе никого нету!
- Согласна, сынок, согласна, но что ж теперь делать? Отвернуться всем от него? Может, лучше попытаться открыть ему глаза, предостеречь от заблуждений? Не дать сбиться на старости лет с верного пути?
Ширзад задумался, и, глядя на него, Сакина пожалела, что взвалила свое горе на плечи юноши, которому бы сейчас впору радоваться жизни... В детстве у него радости мало было...
- Пойду принесу тебе чаю.
6
Сакина задержалась у очага, а Ширзад все еще раздумывал о ее словах. Как это верно: дорога жизни ведет только к закату, к увяданию, к старости. Нельзя на ней остановиться, нельзя повернуть обратно, к юности, нельзя проделать этот путь дважды.
Приняв из рук тетушки стакан чаю, Ширзад сказал:
- Если бы заранее знать, как следует прожить жизнь, не раскаиваться в заблуждениях, идти уверенно, прямо... Но это невозможно. Тетушка, приходилось ли вам делать что-нибудь такое, чего вы простить себе не могли?
Сакина прищурилась, будто вглядываясь в прошлое.
- Конечно, сынок... Лет двадцать назад поссорилась с соседкой и таких черных слов ей наговорила - бедняжка даже расплакалась от обиды. А через три дня настиг ее ангел смерти. Кажется мне, в могилу унесу это горе. Самое страшное, сынок, раскаиваться в собственной несправедливости.
Ширзад, тронутый откровенностью тетушки Сакины, которую привык уважать как родную, начал припоминать и свои грехи. Будто наяву увидел он огорченное лицо матери, вытряхнувшей из его кармана табачные крошки.
- Буду жертвой твоей, сынок, но брось это проклятое зелье, - попросила она, а отважный десятиклассник, выкуривший первую папироску на своем веку, грубо заорал:
- Не приставай, сам знаю, что делаю, не маленький! - И, хлопнув дверью, оставил мать в слезах.
Через неделю оба позабыли об этом случае. Курить Ширзаду не понравилось - тошнота одолевала, но сейчас ему показалось, что слезы матери еще не просохли и капают на его лицо.
- Опасаюсь, тетушка, что моя рука окровавлена и родная мать никогда не простит меня, - тихо признался он Сакине.
Было темно, и Сакина могла снисходительно улыбнуться, не боясь обидеть юношу.
- Да ты, сынок, чудак, - сказала она. - Экие пустяки тебя тревожат, пусть пойдет впрок тебе материнское молоко. Но раз уродился сердобольным, так и не обижай понапрасну людей. Щедро твори добро... Недаром говорят: "Бык пал - шкура осталась, герой погиб - слава жива!" Но остерегайся злых людей, не ломай хлеб с первым встречным. Доверчивость тоже не всегда хороша, это я по Рустаму-киши вижу.
Ширзад не понял, какое отношение к этому разговору имел Рустам. Сакина минутку колебалась, а потом, махнув на все рукою, - если уж говорить, так говорить начистоту, - сказала, что Ярмамед старается подружиться с Ширзадом, втереться ему в доверие.
- Боже упаси, не подпускай близко! Весь народ настроен против Ярмамеда, а уста народа всегда правдивы.
Раньше Ширзад уговаривал себя, что нельзя обижать подозрениями Ярмамеда и Салмана, а теперь он сам раскаивался в своей наивности. Неспроста, нет, неспроста жмутся эти подхалимы под крылышко Рустама-киши... Ширзаду представились жирные, сильные сорняки, приросшие к кусту хлопчатника, высасывающие из него все соки. Нелегко с корнем вырвать сорняк! Надо до усталости поработать кетменем, переворошить всю землю вокруг. Иногда приходится сжечь и самый куст, чтобы спасти от заразы соседние. Но дай только корням сорняков переплестись в глубине, - все пропало, вся делянка погибла.
- Тетушка, - простодушно спросил Ширзад, - а ты пробовала поговорить об этом с Рустамом-киши?
- Ты думаешь, сынок, я и слепая и немая? - обиженно усмехнулась Сакина. - Изо дня в день твержу: держись за народ, если и споткнешься, так не упадешь.
- Без поддержки народа любой рухнет, - согласился Ширзад.
- Одной рукой и в ладоши не хлопнешь, - продолжала Сакина.
И правда, одна-то рука способна дрогнуть в сомнении: а за сорняк ли она взялась, не полезное ли это растение? Тут нужна тысячерукая, мудрая, на основе жизненного опыта - уверенная в правоте сила. Каждый знает: что не подметит кривой, сразу увидят сотни глаз. Эта истина простому колхознику ясна, а некоторым власть имущим она до поры до времени недоступна.
- Тетушка, - не унимался Ширзад, радуясь, что нашел такую искреннюю собеседницу, - нет на свете существа более сложного, чем человек. Бывает, что все считают человека погибшим, отпетым, а он оказывается хорошим. А другой с виду умница и на все руки мастак, а узнали получше - настоящий негодяй.
- Видно, потому и нельзя полагаться только на свои суждения, жить в одиночку, - сказала, подумав, Сакина. - Одинокого теленка в степи и заяц зарежет!...
В ее речах Ширзад уловил мудрость прожившей трудовую жизнь азербайджанской крестьянки, которая ни разу не солгала, душой не покривила, на чужое добро не зарилась, привольной жизни кое-кого из знакомых не завидовала, а надеялась лишь на плоды рук своих. Да, он услышал в словах Сакины биение благородного сердца женщины, живущей счастьем мужа, семьи, детей своих. Пригорюнившись, Сакина говорила, что Рустам постарел, поработает еще пять лет, а потом отойдет в сторонку, уступит дорогу молодым. Таким, как Ширзад, придется управлять хозяйством, руководить людьми. И теперь уже у Ширзада большая ответственность, вот бы им с Рустамом и быть подмогой друг другу, тогда все колхозники пойдут за ними, горы можно будет своротить. Если за порядком будет следить зоркий народный глаз, нечистые на руку не посмеют и шевельнуться. Председателю и секретарю не придется тревожиться: что делается с ягнятами в степи, не расхитили ли зерно? От народного глаза не укроется иголка в стоге сена.
- Ну ладно, пора домой, своих детишек кормить да укладывать, пошутила Сакина, - Есть у меня к тебе просьба, Ширзад...
Она вдруг покраснела, смутилась,
- Говорите, говорите, тетушка, ведь вы мне и вправду второй матерью приходитесь.
- Если тебе придется завернуть случайно в "Красное знамя", скажи невестке, что у нас с Першан сердце разрывается от тоски. Пусть хоть на часок к нам заглянет, - попросила Сакина,
Ширзад мог бы рассказать ей, как на днях он с Наджафом и Гызетар отругали Гараша за легкомыслие, но он постеснялся и только обещал:
- Завтра буду там, обязательно скажу.
Сакина ушла, а взволнованный разговором и своими мыслями юноша долго сидел на ступеньках крыльца и не зажигал лампы. Хорошо, отрадно было у него на душе.
Рано утром, едва первый луч солнца провел по алмазно-чистому горизонту густо-алую черту, Ширзад оседлал гнедого и полетел в цветущие, благоухающие свежестью поля: возвышенные чувства, обуревавшие юношу, теперь превратились в неодолимое стремление действовать, бороться.
А украшенная пестроткаными лугами и заколосившейся чуть-чуть пшеницей Мугань, словно кроткая любящая мать, звала к себе Ширзада,
Привстав на стременах, он окинул зорким взглядом беспредельную равнину, увидел вышедших на работу колхозников, и душа парня наполнилась удовлетворением, что и он с ними... А когда среди дочерна загорелых, веселых, оживленных женщин и девушек он узнал Сакину, то вспомнил вчерашнюю ночную беседу с нею и сердечно поблагодарил ее за откровенность и мудрость, а через минуту мысли о ней - прекраснодушной - причудливым образом переплелись с думами о народе.
"О мой народ, о мое прибежище, надежда моя! - как песня, зазвучали эти вещие слова в сердце юноши. - Только в тебе моя жизнь, моя отрада! На крутых поворотах ты берешь меня за руку, не даешь поскользнуться, упасть. Жар моего сердца принадлежит тебе! Это по твоему повелению воздвиг я дворцы, прославляющие мой Азербайджан! По твоей воле я провожу каналы и дороги, строю города, насаждаю леса в пустынях, пробиваюсь в глубину земных недр к несметным сокровищам. Ты, мой народ, вдохновил меня на борьбу за изобилие плодов земных. Ты в горькие минуты жизни не покинул меня, В минуты, когда отворачиваются от нас слабые сердцем, малодушные, трусливые, ты со мной. Быть всегда верным тебе, выше всего на свете ставить твои чаяния, смиряться перед тобой, не дать гордыне пробраться тайком в мою душу - вот моя вера!."
7
Травы удались на славу, поднялись выше пояса, сочные, благоуханные. Косцы, дружно взмахивая косами, шли по лугу ровным строем, оставляя позади валки. Воздух был пропитан крепким запахом сена. Ширзаду стало приятно, когда, выйдя в степь, он увидел, как много накосили за утро, но через минуту взгляд его упал на стоявшую в стороне косилку, и он помрачнел.
- Почему машина стоит? - спросил он одного из косцов.
Тот смахнул рукавом капли пота с лица, пожал плечами.
- Сломалось что-то. А машинист спустился к реке, говорил, что скоро вернется.
"Вот люди! - рассердился Ширзад и быстрыми шагами направился к реке. Бросить в разгар работы машину! С косилкой мы бы за два-три дня управились".
Высокий чертополох упрямо цеплялся за колени, будто удерживал: не торопись, браток. Между покосом и рекой, на широкой луговине паслись овцы: хозяйским взглядом Ширзад окинул раздобревших на приволье маток, баранов с отвисшими курдюками. Бородатый чабан поздоровался с партийным секретарем.
- Да умножится богатство! - пожелал Ширзад. - Как новый заведующий? Нравится?
Чабан снял папаху, почесал затылок, повел из стороны в сторону свалявшейся бородою.
- Пусть об этом думают начальники...
В словах чабана Ширзад уловил скрытый упрек и почувствовал себя виноватым, что вовремя не заступился за Керема...
- Ты машиниста здесь не видел?
- Наджафа-то? Да вон он с ведром, - ответил чабан, взмахнул длинным кнутом и отошел.
По извилистой тропинке, проложенной по обрывистому берегу Куры, поднимался с ведром в руке Наджаф. Шел он медленно, часто ставил ведро на землю, отдувался, вытирал вспотевшее лицо.
- Эй, пошевеливайся! - гаркнул Ширзад. - Если еще тебя придется подгонять, дело вовсе станет.
Наджаф опять поставил ведро, вздохнул, мясистые щеки его были совсем багровыми.
- Неужели вы, черти, не можете добиться, чтобы машины не ломались? напустился на него Ширзад. - Каждая минута на вес золота. Ты ж вожак комсомолецев, на тебя вся молодежь равняется.
Только Гызетар удавалось вывести Наджафа из равновесия, да и то не всегда. Слова бригадира не произвели на него никакого впечатления.
- Там, где я, все в полном порядке, - безмятежно улыбнулся. Наджаф. Майю видел? Вон она, у силосной башни.
Не дослушав друга, Ширзад торопливо повернул к возвышавшейся на пригорке башне, а Наджаф поднял ведро и побрел наверх. "Чего тут сердиться, - думал он, - день долгий, солнце еще в зените, трактор работает как часы, нормы перевыполним. Гызетар обещала вечером приготовить чихиртму - словом, жизнь прекрасна..."
А Ширзад уже приблизился к недавно достроенной башне, где сновали взад-вперед женщины, подносившие на носилках и в корзинах грубую болотную траву, осоку, чертополох, бурьян. Издалека он заметил Майю, помахал ей рукою.
Майя, бледная, вялая, робко улыбнулась, подошла.
- Вы звонили по телефону дедушке Кара Керемоглу? Что случилось?
- А то, что вам надо бы помнить: вы пока на учете в нашей комсомольской организации, - с наигранной бодростью сказал Ширзад. - И хотя Наджаф лентяй, но рано или поздно он до вас доберется.
Видно было, что Майе не до шуток, она улыбалась через силу, и Ширзад без всяких околичностей передал ей просьбу, свекрови.
Майя задумалась, тоскливо глядя куда-то в степь, потом решительно тряхнула кудрями.
- Я пойду к ней на участок, там и поговорим. Вы туда не собираетесь?
- Да, и я в ту же сторону, - соврал Ширзад, догадавшись, что при нем Майе легче повстречаться со свекровью.
Они прошли мимо силосорезки, миновали участок хлопчатника и вышли к проселочной дороге. Здесь пахло пылью, мазутом, овечьим пометом... Вдалеке показалась грузовая машина, в кузове стояла женщина в широкополой соломенной шляпе. Слежавшаяся пыль под колесами взлетала клубами, оседала в канавах и придорожном кустарнике. Ширзад и Майя метнулись было в сторону, но машина внезапно остановилась. Гызетар, сдвинув на затылок шляпу, звонко крикнула:
- Садитесь, садитесь!...
Она протянула Майе руку, а Ширзад тем временем ловко впрыгнул в кузов, сел на баллоны с химикатами.
- Ой, сестрица Майя, - непринужденно зачастила Гызетар, будто они расстались час назад, - и тяжко ж мне приходится!... Назначили, как ни упиралась, бригадиром вместо Немого Гусейна. И этот кровопийца тоже руку приложил к назначению, - она показала на улыбавшегося Ширзада. - Участки у Гусейна вспахали поздно, сеяли кое-как, всходы прореженные. Прямо измучилась: то подкормка, то культивация, то опрыскивание, то полив...
- Зато жить весело, - успокоил ее Ширзад.
- Ив самом деле, сестрица, ведь все наладится, - с нахлынувшим чувством симпатии обняла ее Майя. - Нет такой работы, которая бы не спорилась в твоих ловких ручках.
- Ручки! - фыркнула польщенная Гызетар. - Это же ручищи, лапищи! - И показала свои загрубевшие, в мозолях и ссадинах, коричневые от загара, сильные руки. Ширзад подумал, что у Першан тоже такие же руки, и, право же, они ему милее пухленьких, с кровавыми от маникюра ноготками лапок городских бездельниц.
Машина нещадно тряслась на ухабах, и Гызетар поддерживала Майю, прижав ее к своему горячему боку. Вдруг она толкнула Майю в объятия Ширзада и изо всех сил заколотила кулаками по крыше шоферской кабины.
- Что такое? - Ширзад ничего не понял,
- Не видишь разве, как побледнела? Плохо ей, плохо! - кричала Гызетар и так с размаху стукнула по кабинке, что машина разом остановилась как вкопанная и перепуганный шофер выскочил из кабинки.
Через минуту из кабины с царственным видом вылезла тетушка Телли. Достаточно было ей бросить беглый взгляд, чтобы понять, что произошло с Майей,
- Голова закружилась, - объяснила Гызетар.
- Твоему дружку Гарашу глаза бы выколоть! - обратилась Телли к Ширзаду. - Коли не ошибаюсь, председательский сынок еще числится в комсомоле?
- Да, тетушка, вы не ошибаетесь! - глухо ответил Ширзад и со злостью подумал о Гараше.
Майе помогли сойти с машины, положили на траву. Глаза у нее были закрыты, спекшиеся губы плотно стиснуты. У шофера нашлась бутылка с холодной водой. Гызетар намочила платок, положила ей на лоб. Через минуту Майя открыла глаза, пошевелилась.
- Лежи, лежи! - грубо прикрикнула Гызетар.
- Нет, все прошло. - Майя приподнялась. - Мне теперь хорошо.
- Ну, положим, хорошего мало, - заворчала тетущка Телли, продолжая метать на Ширзада испепеляющие взгляды. - Садись в кабину и вели шоферу отвезти тебя прямо в "Красное знамя". Баллоны мы здесь сгрузим, на руках донесем.
Так и сделали, повели под руки Майю к машине. Тетушка Телли, свирепо вытаращив глаза, велела шоферу объезжать каждую выбоинку на дороге, чтобы не растрясти бедняжку, а если он этого распоряжения не выполнит, то будет плохо не только ему, но и его матери, и отцу, и сестрам, и братьям.
Шофер при каждом слове Телли согласно кивал, возражать остерегался.
- Отдохни как следует, а то ты совсем извелась, - умоляла Гызетар.
- В воскресенье мы придем к тебе в гости, - сказала тетушка напоследок Майе. - Передай, пожалуйста, поклон сестрице Зейнаб и дядюшке Кара Керемоглу,
Машина тронулась.
У Ширзада от жажды пересохли губы и горло. Распрощавшись с Гызетар и Телли, он пошел к полевому стану.
Там, за сколоченным из досок столом, сидел Салман и наслаждался чаем. Ширзад подсел, взял термос, налил себе чаю. Они долго молчали, наконец Салман не выдержал, спросил:
- Ну, какие новости?
Секретарь ответил на вопрос вопросом:
- Твоя сестра скоро уедет? Отпуск-то как будто давно уж кончился.
- А какое тебе дело до моей сестры? - Салман нахохлился, как драчливый петушок,
- А такое, что Назназ медицинская сестра и числится в штате больницы. Пусть она отсюда выметается или вступает в колхоз и завтра же выходит на прополку хлопчатника. Нечего ей тут крутиться! Перевязала кому-то палец и весь день стонет от утомления. Шестимесячных отпусков не бывает - во всяком случае, я о таких не слышал,
Салман смекнул, что Ширзад неспроста затеял этот разговор,
- Сестра и без твоего напоминания собралась работать в поле. Мне на неделе нездоровилось, вот и попросил посидеть дома, за мной поухаживать. Пожалуйста, успокойся... И запомни, - с угрозой сказал Салман, - я, как говорится, в твою сторону молиться все равно не буду.
Побледнев, Ширзад вскочил, толкнул шаткий стол.
- Но и ты, за-мес-ти-тель, помни, что пора обуздать сестру, да и подумать о своей совести!
Больше не было сказано ни слова, но обоим стало ясно: пора недомолвок миновала, началась открытая схватка.
8
На следующее утро к Ширзаду зашел Наджаф, поднял его с постели. Было еще очень рано, в низинах клубился туман. Ширзад с любопытством посмотрел на друга: чего это его принесло ни свет ни заря? Оказалось, что вчера комсомольцы решили проложить по деревенским улицам тротуары: каждый вечер, вернувшись с поля, работать часа по два.
"Трудитесь, в добрый час! Можно было и не спешить с этой новостью, подумал Ширзад. - Тут не знаешь, как распутать узел с Майей и Гарашом, как Назназ выдворить из колхоза..."
Но Наджаф с таким увлечением говорил о тротуарах, что Ширзаду стало стыдно, и он горячо поддержал товарища:
- Привыкли утопать по уши в грязи. В городе другие люди, что ли? Им нужен асфальт, а нам не нужен?
Когда деревья сажали, многие пророчили: "Высохнут..." А ничего, не высохли, так и облиты зеленью, года через три неба не увидим, - сплошная тень, прохлада, чистый воздух...
- Значит, ты согласен? - обрадовался Наджаф.
- Еще бы не согласен!
- Гошатхан с тобой хотел встретиться, он у нас в селе ночевал. К добру ли он так зачастил?
Ширзад не разделял подозрений друга.
- Экзамены на носу, учебный год кончается. Не вижу ничего удивительного в его приезде.
После завтрака Наджаф отправился в поле, а Ширзад пошел в школу, решив, что Гошатхан ночевал у директора.
Одноэтажное светлое здание школы с широкими окнами и выкрашенными голубой краской дверями выглядело нарядным. Ширзад, любуясь, подумал, что если Рустам возьмется, то уж сделает по-настоящему. Такой благоустроенной школой любой город может гордиться. А невдалеке, где на ровной площадке возвышаются груды обтесанных камней, строится колхозный Дом культуры. Рустам решил назло Кара Керемоглу, а заодно и председателям всех муганских колхозов воздвигнуть дивное здание. В Баку он пробился к министрам и с таким увлечением расписал им красоты будущего Дома культуры, что без затруднений получил все материалы; вагон за вагоном теперь гнали колхозу цемент, шифер, трубы для центрального отопления и водопровода.
Задумавшись, Ширзад не заметил, как подошел Гошатхан.
- Разрешите пожать вам руку, товарищ секретарь.
- Разве вы не в школе ночевали? - удивился Ширзад.
- У меня и в деревне много друзей, например, тетушка Телли... Гошатхан улыбнулся.
Ширзад насторожился: "Значит, наслушался рассказов о нашем председателе. Тетушка привыкла резать правду-матку. И правильно делает! Если гниль беречь, так смрад по всему миру пойдет! Добрая хозяйка залежавшуюся шубу вытрясет, на солнце просушит, проветрит, палкой пыль выбьет, чтобы моль не завелась!"
- Что так рано поднялись? - спросил он.
- Всегда на рассвете встаю, - объяснил Гошатхан. - Всю жизнь был деревенским учителем и научился у крестьян мудрому правилу: с сумерками ложиться, с зарею вставать. А тут еще разные мысли одолевают.
Ширзад осторожно заметил:
- Вас тревожат наши колхозные дела?
- А ты разве всем доволен? Что-то не похоже. - По тонким губам Гошатхана скользнула хитрая улыбка. - Я хотел с тобой кое о чем потолковать, - продолжал он серьезно. - Помогают тебе учителя? Ну, не тебе лично, а партийной организации, комсомолу?
Ширзад всего ожидал: упреков, что на участке Немого Гусейна посевы хлопчатника прорежены, напоминаний, что с культивацией надо спешить, но только не разговора о школе.
- Учителя у нас неплохие, - медленно начал он, - народ их уважает. Но живут как-то в стороне. Молодые учительницы-комсомолки аккуратно бывают на собраниях, членские взносы платят, а больше, пожалуй, ничем не занимаются. Директор относится ко всему с прохладцей: он беспартийный, как я на него повлияю?
- Ну, это дело простое... Пошли в школу, - предложил Гошатхан.
До уроков оставалось еще добрых полчаса: в школе было пусто, лишь в огороде двое перемазанных землею мальчишек возились около кустов помидоров. Директор, хмурый, озабоченный, подняв воротник помятого пиджака, молча расхаживал по двору. Он холодно поздоровался с Гошатханом и Ширзадом: было заметно, что он не ждал от этой встречи ничего хорошего.
- Чем занимаетесь? - спросил Гошатхан.
- Цветы сажаю, - с затаенной иронией ответил директор.
Мальчики переглянулись.
Гошатхан пожал плечами и вдруг бесцеремонно отогнул директору воротник пиджака, ногтем сбил соринку.
- Не мороз ведь!... И это ты меня решил разыграть? Думаешь, спутаю помидоры с хризантемами? Стыдно! Пошли в класс.
Нарядная с виду школа оказалась внутри запущенной, грязной. По углам коридоров скопились кучки мусора, на стенах висели запыленные картины и плакаты. Директор зевал, ежился, будто от сквозняка, отвечал Гошатхану с неохотой. Стенная газета? Как же, выходит аккуратно, но старый номер вчера сняли, а свежий еще не готов: ни одной заметки нет... В директорском кабинете из продранного дивана торчали стружки, подоконники были завалены подшивками газет, журналами, кипами тетрадей. На потолке темнело извилистое пятно, словно кровоподтек.
- Крыша прохудилась, - невозмутимо сказал директор. - Две недели назад я отправил председателю колкоза официальное заявление... Пока кровельщиков не прислали.
- А вы бы старшеклассников-комсомольцев собрали, да с ними и починили, - нараспев, с издевательской вежливостью, посоветовал Гошатхан,
- Приму ваши указания к сведению и исполнению, - директор почтительно наклонил голову.
- Может, товарищ Ширзад школе достанет шиферу? - таким же ехидным тоном спросил Гошатхан.
Ширзад смутился.
Когда разговор зашел об отметках и посещаемости, директор оживился, цифры посыпались, как горох из дырявого мешка, но Гошатхан слушал рассеянно.
- Значит, все дети школьного возраста учатся?
- Разумеется! На сто процентов. Согласно вашему предписанию! - бодро воскликнул директор.
- А дети чабанов?
Директор осекся, пришлось сознаться, что весною действительно дети чабанов перестали посещать занятия,
- Зимой тоже не посещали, - вздохнул Гошатхан.
Двери распахнулись, взвизгнув ржавыми петлями, вошли две молоденькие учительницы и старик преподаватель с тщательно расчесанной белоснежной бородою, поздоровались.
- Вы, наверно, слышали о Гасанбеке Зардаби? - спросил Гошатхан.
- Это из "Пахаря"? - наморщив лоб, с усилием припомнил директор.
- Он самый! Еще восемьдесят лет назад Гасанбек Зардаби говорил, что народный учитель должен факелом пылать, освещать путь крестьянам к новой жизни... Так ведь это еще в прошлом столетии говорено было. С советского учителя нужно больше спросить. Он должен быть образцом, примером, вожаком народа! - Гошатхан говорил не повышая голоса, и, пожалуй, одному Ширзаду было заметно, как трудно ему сдерживать возмущение. - Без огонька работаете, товарищи, лениво, равнодушно...
- Прошу не обобщать, - внезапно рассердился директор и побагровел. Единичные факты еще не дают вам права бросать такие обвинения всему коллективу преподавателей.
- Извините, ради бога, извините! - Гошатхан широко развел руками. Просто я хотел напомнить, что равнодушие - страшная беда. Равнодушный, ленивый учитель подобен несчастному дервишу, о котором пра вильно сказал поэт: "Подадут милостыню - доволен, не обругают - и этому рад".
Старик учитель давно уже порывался вступить в беседу, но, воспитанный в правилах старинных приличий, не мог перебить Гошатхана,
- Товарищ Гошатхан, ты прав, - сказал он наконец, - у рыбы холодная кровь, а у равнодушного в жилах не кровь, а сыворотка... Но заметь, что не только мы виноваты в отрыве от кипучей жизни колхоза, но и этот молодой человек, мой ученик. Между прочим. - И старик указал на Ширзада, - Ни разу он у нас не был, и думаю, что не ошибусь, если скажу, что и сегодня вы его сюда затащили насильно. Вот почему мы застряли в четырех стенах школьного здания и заросли паутиной.
Молоденькие учительницы, круглолицые, с ярким румянцем на щеках, с наивными глазками, при каждом слове старика одобрительно кивали.
- А директора вы напрасно ругаете, - продолжал старый учитель. Горожанин, недавно из института, деревенской жизни не знает, чувствует себя чужаком. Я об этом имею право открыто говорить потому, что ругаюсь с ним если не каждый день, то через день. Сбежал же от нас преподаватель русского и немецкого языков: не выдержал, год скитался по чужим углам, тосковал, друзей не нажил... А кто виноват? С Рустама ответственность не снимаю, но ведь и этот, - старик снова показал на Ширзада, - мог бы догадаться, пригласить молодого учителя в свою компанию.
Ширзад не знал, куда деваться от стыда.
В дверь робко постучали, и в кабинет вошла тетушка Телли, таща за собой заплаканную Гарагез. Поставив перед директором кувшин с перевязанным тряпочкой горлышком, тетушка с воинственным видом сказала:
- Недуги твои пусть падут на меня, но пошли эту девчонку в какой-нибудь класс, а если хромать по арифметике станет, не обращай пока внимания. Смышленая, все схватывает на лету.
Гошатхан улыбнулся, и Ширзад понял, что утром в доме тетушки Телли был обстоятельный разговор.
В коридоре прозвенел звонок, учительницы и старик ушли в классы.
- Эх, тетушка, тетушка! - с притворным огорчением сказал Гошатхан, когда дверь за учителями закрылась. - Звеньевая, активистка, а директору подарок принесла. Да разве так полагается? Сплетни пойдут, ему же, бедняге, неприятности.
- Бабушка, я ж говорила: не возьмет, - пискнула Гарагез, пряча лицо в сборках необъятной юбки тетушки Телли.
Директор был в полной растерянности.
- Как это не возьмет? Пусть только посмеет! - Тетушка рассвирепела, даже рукава засучила. - Да что он, моим подарком побрезгает?! А сплетен, дружок, - повернулась она к Гошатхану, - все равно не убавится, уж это ты попомни.
Тот захохотал.
- Придется взять, - посоветовал он директору. - Придется и эту черноглазую красотку тоже взять, если не в шестой, то в пятый класс обязательно.
Вздохнув, будто гора с плеч свалилась, директор сказал девочке:
- Беги в класс, я тоже сейчас приду.
Гарагез взвизгнула от радости, подпрыгнула и побежала; в дверях только мелькнул подол ярко-синего платья.
- Ну, в добрый час, - напутствовал ее Гошатхан. - Мне тоже пора.
Тетушка Телли поманила в коридор Ширзада, шепнула:
- На участок пойду. Пусть недуги твои падут на меня, каковы распоряжения?
- Разве сама не знаешь? На культивацию нажимай.
А в кабинете Гошатхан говорил директору, что надо вечерком посоветоваться, пригласить и Ширзада и Наджафа, всех учителей. Ведь от этой сонной одури и рехнуться впору... Директор краснел, рассыпался в уверениях, что учтет все указания, а Гошатхан ясно видел, что без постоянной помощи Ширзада тут дело не пойдет.
Выйдя на улицу, он спросил Ширзада, нельзя ли на днях созвать партийное собрание. Секретарь сказал, что завтра вечером хотели собраться, но Рустам попросил перенести на субботу.
- Узнаю Рустама, - лукаво улыбнулся Гошатхан. - Конечно, через три дня положение в бригадах резко улучшится, вот он и предстанет перед коммунистами в наилучшем виде... Ну, можно и в субботу, дело не убежит, подумав, согласился он, - вечером зайдем с тобой к учителям. Надо их расшевелить, тебе же помощниками станут. И Наджафа позови.
Среди каменщиков, клавших фундамент Дома культуры, показалась могучая фигура Рустама. И вот уж загремел колоколом его зычный бас, - кому-то крепко досталось... Заметив Гошатхана и секретаря, Рустам крикнул, не двигаясь с места:
- Завобразованием прямо-таки влюбился в наш колхоз. И чего тебя сюда демоны носят? Кажется, хлопчатник в порядке, зерновые пошли в трубку, бахчи цветут... Какой ярлык собрался приклеить?
- Не остри, не остри, сам невзначай уколешься, - спокойно ответил Гошатхан, подходя к председателю.
- Я тебя спрашиваю, - раздельно спросил Рустам с высоты своего роста разглядывая маленького Гошатхана, - какой ярлык припас?
- Ты бы про наследство Немого Гусейна не забывал. Посевы-то там прореженные, - напомнил Гошатхан.
- Всю ночь напролет не спал, тетушку Телли расспрашивал? К каким-то злосчастным десяти гектарам привязался? Вот пусть она сама теперь и подкармливает. - Рустам-киши просунул пальцы обеих рук под широкий пояс, туго охватывавший его живот. Он был доволен, что унизил Гошахтана при каменщиках, не замечая в пылу раздражения, что на Гошатхана они смотрят с уважением и сочувствием.
Вдруг председатель увидел идущего по переулку с безнадежно-унылым видом Керема и надулся, как индюк.
- Эй, почему слоняешься без дела?
Керем с той отвагой, которая появляется у смертельно оскорбленного человека, резко сказал:
- Не паясничай, товарищ Рустамов, не смеши людей. Я прирожденный овцевод, моя жизнь - на ферме. За должностями не гнался, могу простым чабаном служить...
Рустам снял папаху и показал пальцем на свой затылок.
- Вот когда без зеркала увидишь у себя это место, тогда и вернешься на ферму. А пока поработай кетменем!
- Я тебя прошу: не паясничай.
Неизвестно откуда вынырнувшие Салман и Ярмамед напустились на Керема:
- Работай, если дядюшка Рустам послал. Слушайся во всем нашего отца, нашего аксакала.
- Он-то аксакал, не спорю, а вот вы кто? Овечьи хвосты, загаженные пометом... Никуда не пойду! - с отчаянием выкрикнул Керем. - Или правды добьюсь, или помру. Товарищ Гошатхан, братец Ширзад, что ж вы смотрите на такое беззаконие? Человек я, по-вашему, или скотина?
Рустам пренебрежительно крякнул: "Э-е-ех!" - и строго взглянул на Ярмамеда. Тот понял, засеменил к коновязям, где томилась серая кобыла.
Ширзад до последней минуты надеялся, что Рустам выполнит просьбу чабана, - ведь дело ясное, совершенно бессмысленно ссориться, но, увидев, что Рустам вскочил в седло, он шагнул вперед.
- Есть же правление колхоза, на нем и надо разобрать жалобу Керема. Коллегиальность в работе еще никто не отменил. Почему же ты на ходу решаешь такие вопросы? - с непривычной строгостью спросил юноша.
На миг председатель растерялся, но тотчас же отрезал:
- Некогда мне в такую горячую пору заседать!... Если по каждой жалобе устраивать заседание, так лучше сразу моллу нанять, чтоб пропел заупокойную урожаю.
И тронул коня, но Ширзад схватил поводья.
- Это твой окончательный ответ?
- Не видать ему фермы, как своих ушей без зеркала. Отпусти поводья! приказал Рустам.
- Гляди, как бы потом не пожалел, - медленно произнес Ширзад.
Рустам старался не спорить с секретарем на людях, но сейчас, поддавшись гневу, не выдержал и подмигнул Ярмамеду:
- До чего дошло... Вчерашние молокососы грозят, - И, нахлобучив папаху, помчался в степь.
В степи, глядя на густо-зеленые поля, прикидывая, сколько соберет осенью хлопка и намолотит зерна, он успокоился.
На меже трава была высокая, сочная. Рустам бросил поводья, привстал на стременах и внимательно осмотрел простиравшийся перед ним большой участок хлопчатника: земля здесь была аккуратно разрыхлена, очищена от сорняков. Неподалеку, побросав в борозды кетмени, о чем-то спорили колхозницы. Председатель поморщился: "Завели бабью болтовню, всей деревне косточки перемоют!" Но, заметив среди женщин Сакину, устыдился.
"Там, где жена, все в порядке", - сказал себе Рустам и повернул коня к дороге.
Если бы он обернулся в эту минуту, то увидел бы, что женщины машут ему руками, платками, услышал бы, как кричит Сакина:
- Рустам, скачи сюда! Беда стряслась!
Но Рустам был уже далеко. Тетушка Телли подтрунила над Сакиной:
- Твой-то на коне прямо богатырь. Раскормила. Как бы с жиру не взбесился! Гляди, еще к молоденькой уйдет!
Женщины засмеялись, а Сакина промолчала. Ей всегда были не по сердцу такие разговоры, а в душевном расстройстве и подавно. Присев на корточки, она рассматривала пышный, с тяжелыми крупными бутонами куст хлопчатника.
- Какой красавец, а поглядишь - сердце разрывается! - жаловалась она, соскабливая черные пятнышки на листе - следы прожорливого клещика. Перевернув листок, Сакина смела ладонью густую паутину. - Упусти день-два, так и сожрет все кусты.
- Сакина-хала! - плачущим голосом крикнула круглолицая девушка. Здесь это чудовище совсем погубило побеги...
Сакина поспешила к ней и увидела, что широкие листья кое-где уже покрылись, будто волдырями, багровыми ожогами; от малейшего прикосновения листья опадали, оголяя кусты.
Сердце Сакины сжалось от боли; она пошла по борозде, тщательно осматривая кусты. В эту минуту она чувствовала себя опытным врачом, привыкшим не доверять бодрому виду больного. Первые дни паутинные клещики прячутся в потемках на нижней, затененной стороне листьев, и, если вовремя их не уничтожить, погибнет весь участок.
Через полчаса Сакина и тетушка Телли выяснили, что зараза захватила около пяти гектаров. Медлить было невозможно: послали расторопную девушку в полевой стан, чтобы она по телефону предупредила Ширзада об опасности.
Бригадир немедленно привез на грузовике баллоны с известково-серным раствором, горячо поблагодарил Сакину.
- Опоздали бы дней на пять - потеряли бы весь урожай.
Опрыскивать нужно было корни и самые нижние листья. Как ни трудно было высокому Ширзаду ползать чуть ли не на четвереньках, но он взвалил на спину баллон и не ушел с поля, пока не закончили обработку участка.
Стемнело, когда Ширзад сбросил пустой баллон в борозду, выпрямился, чувствуя, как гудит и ноет все тело. Но ведь девушки и женщины, особенно Сакина и тетушка Телли, с ног валились от усталости, однако не ушли, не пожаловались, а у каждой еще дома уйма дел.
Ширзад заранее предупредил шофера, и грузовик дожидался на дороге. Довезя женщин до деревни, он сердечно поблагодарил их.
Першан еще не возвращалась с поля. Когда Сакина вошла в дом, она по недовольному виду Рустама сразу поняла: голоден, вот-вот взорвется. Но, увидев землисто-серое лицо жены, провалившиеся глаза, жгутами набухшие жилы на руках, Рустам испугался.
- Сакина-ханум, да где ж ты была? - дрогнувшим голосом спросил он.
Узнав о нашествии паутинного клещика, Рустам хотел, не дослушав, бежать в правление подымать весь народ. Жена успокоила: Ширзад уже сказал бригадирам, на всех плантациях проводят опрыскивание, завтра с рассвета опять примутся травить.
- Ну, спасибо, женушка, - сказал председатель, - И Ширзад молодец - не растерялся.
- Ты ведь проголодался, отец?
- Ничего, ничего, сейчас кюфты вместе похлебаем. Помнишь, как говорили отцы: "Хороша дыня свежая, а кюфта разварная".
9
Ширзаду с его мягкой, мечтательной натурой стоило больших усилий идти напролом, по всякому поводу вступать в борьбу с председателем.
Он долго раздумывал над поведением Рустама и решил, что больше медлить нельзя. Зазнавшийся председатель доведет любого инициативного человека до полного равнодушия к делу. Ничто не двинется с места, если народ не станет вкладывать душу в работу. В конце концов "Новая жизнь" окажется в числе самых отстающих колхозов на Мугани.
Ради народа Ширзад обязан ожесточить свое сердце, стать непримиримым. Иного выхода для коммуниста, секретаря партбюро, не было.
Ширзад решил поехать в райком партии, попросить помощи и совета. "Так прямо и скажу, - думал он. - В одиночку обуздать председателя бессилен".
В райкоме мужественный игит так волновался, рассказывая Аслану о строптивом Рустаме, что секретарь с улыбкой подал ему стакан воды,
- Успокойся, пожалуйста...
- Вы не подумайте, что я жалуюсь, - сбивчиво говорил Ширзад, держа в кулаке стакан и недоумевая, зачем ему нужно пить минеральную воду, - То есть, конечно, я жалуюсь, но ведь любому терпению приходит конец, поймите...
- А я вас понимаю, - кивнул Аслан,
- Рустам-киши будто ослеп, Если мне не верите, так спросите товарища Гошатхана, он видел собственными глазами...
- Нет, почему же, я тебе во всем верю.
По дороге в райком Ширзад думал, что, выслушав его, Аслан направит в колхоз комиссию, а затем вызовет и Рустама и Ширзада на заседание бюро райкома, заставит выложить, не таясь, взаимные обиды, ознакомит с выводами комиссии, прочитает резолюцию. Так всегда делалось, но у Аслана, как видно, были свои привычки.
- Стыдно! - сказал он с раздражением, - Не хотел жаловаться, а весь разговор свел к унылым жалобам. Да ты кто такой? Секретарь колхозной партийной организации, а Рустам - член этой организации, и ты хочешь заставить райком партии заниматься вашими неурядицами, минуя колхозных коммунистов, отстранив их? Рустам не считается с коллективом! Но ведь и ты не считаешься. Решил укротить старого Рустама, а когда не удалось, помчался в райком. На что это похоже? Опираться на коллектив - значит умело использовать его силу, его влияние. Если бы председателя критиковала партийная организация, то сегодня пришел бы в райком Рустам, а не ты. Сказал бы, что коммунисты правильно осудили его поведение и теперь он просит у партии прощения. Или - могло и так случиться - пожаловался на несправедливость, потребовал отменить решение парторганизации. Тогда райком вмешался бы в ваши дела, сказал свое веское слово.
Опустив голову, Ширзад слушал, и хотя было стыдно, но не раскаивался, что пришел сюда. Без этого разговора он бы еще долго блуждал в потемках. Сейчас он чувствовал себя сильнее, увереннее и - спокойнее.
Вернувшись домой, он хотел было сразу созвать партбюро, а затем общее собрание коммунистов. Но, подумав, отказался от этой мысли: казенно получается... Лучше пригласить Рустама и двух-трех активистов на товарищескую беседу. Не мстить же Рустаму, не сводить счеты собирался Ширзад, а только открыть старику глаза на его заблуждения.
Узнав, что Ширзад и некоторые коммунисты хотят вечером поговорить с ним, Рустам сначала отмахнулся, потом подумал, что его могут посчитать трусом, и ровно в восемь часов появился в клубе, где уже ожидали Ширзад, тетушка Телли, седобородый старик Ахат.
"Хорошо хоть молокососа Наджафа не пригласили", - подумал Рустам и насмешливо спросил, набивая табаком трубку:
- Ради каких это важных дел мы собрались сюда?
- Дел уйма, и действительно все они важные, неотложные. Весною, как говорится, мужику и почесаться некогда. Поэтому нам надо работать дружно, чтобы больше успеть. Беда в том, что отношения партбюро, да и всей нашей организации с председателем такие, что дело идет к разброду, а не к сплоченности. Вот нам и захотелось по-товарищески поговорить с Рустамом-киши, чтобы выяснить все недоразумения... - сказал Ширзад.
- Не отнимайте у меня понапрасну золотое время, - прогудел Рустам. Вздохнуть некогда! Выкладывайте прямо свои обиды, а коли их нету, так я встану и уйду - можете сидеть без меня хоть до утра.
Ширзад вздохнул.
- Мы тоже работали в поле весь день и тоже устали, - сказал он. - И сидеть тут до утра нам не хочется. Советую не забывать, товарищ Рустам, что вы - коммунист. Извольте же обращаться с нами так, как подобает члену партии.
- Интересно знать, у кого я вырвал изо рта кусок хлеба? пренебрежительно сказал Рустам. - Кого незаслуженно оскорбил? Зря вы обливаете соседа грязью.
И, багровея от гнева, Рустам покосился на тетушку Телли, догадываясь, что ей неймется излить свое сердце. Он не ошибся: тетушка не замедлила высказаться.
- Кто ж тебя, дядя, обливает грязью, кто? Тебе спокойно говорят, что, если ты коммунист, не ходи по советской земле походкой кичливых беков, - не ровен час, поскользнешься, руки и ноги сломаешь...
- Слушай, замолчи, не выводи меня из терпения!! Сколько бы ни горячилась, а твоего сынка к ферме не подпущу. Так и знай. Два месяца понапрасну из-за него спорил с Калантаром, а теперь конец! Председатель исполкома, конечно, что-то знал, когда советовал: "Гони Керема с фермы!"
Так прямодушный Рустам покривил душой, и это все поняли.
- Кого защищаешь? Калантар-лелеша? - с ужасом воскликнула Телли. Нашел хорошего человека!
Рустам решил припугнуть тетушку:
- Если такая смелая, иди в райком партии.
- И пойду! А почему бы не пойти? В Баку поеду, в Центральный Комитет. Передо мною откроются любые двери. А твой Калантар только об одном печется: как бы пристроить к нам на ферму жулика Фархада!
- И Фархад и Керем из одного теста замешены! - с брезгливой гримасой сказал Рустам. - Помни одно, тетушка: твоего сынка на ферму не пущу.
- Не я первая заговорила о сыне, - тетушка Телли привыкла к грубости Рустама и оставалась хладнокровной. - Керем - член нашего колхоза, вот пусть и решает колхоз: чабаном ему быть или хлопководом. Скажет народ: "Иди пахать землю", - пойдет. А сюда я пришла не из-за сына.
- Именно из-за него, - сказал Рустам. - Ты затеяла весь переполох. Твой язык принес нам такие склоки. Кто ж нас собрал сюда, если не тетушка Теяли?
- Эх, киши, как нехорошо клеветать на неповинного человека! - И Телли с усталым видом отвернулась.
Ширзад понял, что ему необходимо вмешаться в перебранку.
- И тетушку и тебя, киши, сюда пригласил я, секретарь партбюро. И пригласил вовсе не для ссоры, - их у нас и без того хватает. Хотели поговорить по душам. Не выйдет? Пеняй на себя: созовем партбюро, а потом и собрание.
- Не боюсь ваших решений, сам дорогу в райком знаю. - И Рустам поднялся, показывая, что ему опостылели бесплодные разговоры.
Старик Ахат вдруг встрепенулся, удержал Рустама за руку.
- Что с тобой стряслось, друг? Мы считаем тебя своим товарищем, позвали сюда, чтобы сказать в лицо о твоих ошибках и заблуждениях. Не зла же мы хотим тебе!... Не на расправу сюда пригласили. Видишь, и протокола нету. Коммунисты с коммунистом как будто всегда могут сговориться. Или нет? Хочешь, чтобы мы вынесли вопрос на общее собрание, чтобы не только колхоз, весь район узнал о наших спорах?
- Хочу! - не раздумывая, заявил Рустам. - Не запугаете собранием! Если я прав, значит, прав. Хоть завтра собирайте коммунистов. Старый Рустам знает, что людям сказать.
- Что ж, завтра созовем партбюро. Вы свободны, товарищ Рустам, сказал Ширзад.
"Не выгорело! И на собрании поддержат коммунисты меня, а не Ширзада", - подумал Рустам и с торжествующим видом отправился домой.
Его надежды не оправдались: заседание партбюро продолжалось часа три, было бурным и никто не заступился за Рустама.
Когда Ширзад предложил объявить члену партии Рустамову выговор за зазнайство, зажим самокритики, отрыв от колхозников, все с ним согласились.
Но и это не образумило Рустама.
- Райком ваше решение отменит, - пригрозил он. - Вот увидите! Я видел не раз: заблуждаются не только руководители, иногда целые организации идут на поводу у демагогов. Меня не проведешь.
10
Поздним вечером Сакина сидела на веранде и штопала белье. На душе было тяжело: в семье продолжался разброд - Рустаму объявили выговор, Гараш не ужился с женою... Рустам за последние дни растерялся, стал суетлив, как погонщик каравана, потерявший в пустыне тропу. Иногда Сакине хотелось как-то оправдать в своих глазах мужа, но это не удавалось, и она с тоской думала, что Рустама можно сломать, но переделать нельзя. Такой уж характер.
В глубине души Сакина гордилась бесстрашием Рустама, ей нравилось, что он никогда не впадал в уныние, смело встречал любую опасность.
Впрочем, этим восхищалась не только Сакина, - многие односельчане хвастались отчаянным нравом Рустама.
Но счастья от этого в семье Рустамовых не прибывало.
Одна Першан радовала Сакину. Дочь была рассудительной, не терялась в трудные минуты, разбиралась в людях. Иногда капризничала, да когда же и капризничать, как не в девичестве...
Улыбаясь, Сакина поглядела на сидевшую у стола за учетными ведомостями дочку и негромко сказала:
- Позови-ка отца. Хватит ему возиться с лошадью. Поговорить надо. Да смотри не убегай, ты мне тоже нужна.
Не двигаясь с места, Першан повернулась к крыльцу и протяжно крикнула:
- Па-па-а!...
Сакина поморщилась.
- Кричать-то и я умею. Лень спуститься? Иди позови!
Дочь еще заунывно пропела:
- Па-па-у-у-у!...
В дверях конюшни появился растрепанный Рустам со щеткой в руке, рукава рубахи были засучены, в усах застряли соломинки.
- Приказ высшего командования: мама велит немедленно сюда подняться! отчеканила Першан.
Чем хуже было Рустаму, тем самоувереннее он держался. И сейчас он умылся, привел себя в полный порядок и, разглаживая усы, появился на веранде,
- Что прикажешь, жена? Слушаю.
Сакина промолчала; прищурившись, вдела она белую нитку в ушко иголки, сделала узелок, откусила хвостик ниточки, но вдруг иголка запрыгала в руке...
- Как ты мог получить выговор? - сдерживая слезы, спросила Сакина. Как все это случилось? Знаешь что - поезжай в райком, проси, чтобы тебя освободили. Пусть дадут легкую работу, ты постарел, я тоже не молодею. Хоть остаток дней проживем спокойно! - Першан собрала ведомости и хотела уйти, но мать строго остановила: - Сиди! Ты - взрослая.
Рустам долго смотрел в сад, окутанный вечерней мглою.
- Ну что ты выдумала! - сказал он, задыхаясь. - Остановиться на полпути, когда я взялся за такие большие дела? Да у меня сердце разорвется!
- Ты начал - молодые закончат, - ответила Сакина, стараясь говорить спокойно. - От веку так ведется: один пахарь бросил зерна в землю, другой собрал урожай.
Рустам горько рассмеялся.
- Не бойся, жена, не бойся. Каким явился на белый свет - таким и умру. Жил бесстрашно и погибну бесстрашно. Ни перед кем не склоню седин. Через недельку заставлю демагогов и смутьянов самих проглотить выговор. Авось подавятся! Завтра же поеду в райком.
- А ты уверен, отец, что в райкоме за тебя заступятся? - дерзко вмешалась в разговор Першан.
- Помолчала бы, - угрюмо попросил ее Рустам. - Руби дерево по плечу!
- Клянусь твоим здоровьем, папа, у тебя научилась держать топор! Только давай условимся: нет веры тому, кто заведет в трясину.
Рустаму ничего не стоило осадить властным окриком дочку, но он сдержался, а Сакина укоризненно посмотрела на нее.
- Ладно, ладно, это на меня не действует, - с завидным хладнокровием сказала Першан. - Если у отца выгорит дело в райкоме, покупай мне, мама, шелковый платок.
- А если я оторву тебе уши? - поинтересовался Рустам,
Першан убежала в столовую, выглянула оттуда, смеясь, и в ее глазах Рустам увидел такую любовь и преданность, что сердце его сжалось,
- Не волнуйтесь, дорогие. Все обойдется. Скоро поеду в Баку, привезу самые лучшие платки и маме, и этой козе...
На следующее утро Рустам отправился в райком. Он хотел первым рассказать Аслану о выговоре. Самое правдивое слово, переходя из уст в уста, теряет первоначальный смысл, мутнеет, словно горный родник, низвергнувшийся в долину и размывший там песчаное дно... Только замешкайся - и бог весть что придумают, какие небылицы сочинят.
Но старика давным-давно обогнал проворный Салман. После партсобрания он позвонил Калантару.
- Поздравляю! Рустама трепали, как половую тряпку. Опозорили на всю Мугань! Хорошо, что выговором отделался, могли бы из партии выставить. Очень просто....
Калантар-лелеш отличался полнейшим бессердечием, но и его озноб продрал от такого коварства.
- Да ты-то чему обрадовался? Председателем решил стать?
- Клянусь, мне хватает твоего благорасположения. О большем не мечтаю, - увильнул Салман. - Говорю, что несчастного старика кипятком ошпарили. Будет теперь знать, как не прислушиваться к советам Калантар-лелеша.
Вот проклятый болтун! Ну, а если кто подслушает этот разговор? Калантар раздраженно прошипел:
- Спасибо, дружок, будь спокоен, - помню тебя, помню... Все зачтется. Всегда звони, не стесняйся.
Рустам еще умывался у себя дома, а Калантар уже влетел в кабинет Аслана.
- Слышали? В "Новой жизни" такая свара, грызут друг другу горло!
Аслан был чем-то удручен, сидел пригорюнившись, в глубоком раздумье. Злорадство Калантара ему не понравилось.
- Ну, что там? - с неохотой спросил он.
- Рустам собрал около себя часть колхозников, а Ширзад, этот самонадеянный сопляк, объединил приятелей, - вот и закипела склока. Живьем едят друг друга!... Я теперь не верю, что мы получим от них хлопок, вот честное слово. Погубят крупнейший колхоз в районе.
Аслан, поморщившись, потер ладонью висок.
- А ты что предлагаешь?
- Вывод напрашивается сам собой: вызвать обоих на бюро райкома, вкатить по "строгачу" и, разумеется, снять с работы. Обоих! - Поставив локти на стол, приблизив к Аслану вспотевшее лицо, Калантар зашептал: - Ни одному ни на грош не верю. В политическом отношении, конечно.
Слушая его, секретарь райкома думал, что не случайно Калантар пытался пристроить своего дружка на ферму "Новой жизни". В том случае Рустам-киши держался молодцом, не соглашаясь с ним.
Аслан помолчал, еще раз погладил ноющий висок и холодно заметил:
- Положение в "Новой жизни" мне известно. Нельзя считать, что там идет какая-то беспринципная склока. Если мы встанем на такую точку зрения, то усугубим ошибки Рустама-киши и, пожалуй, Ширзада. И, конечно, я никогда не соглашусь с тем, что можно сомневаться в их политической честности и преданности.
Калантар был убежден, что Аслан ничего не знает о событиях в "Новой жизни". А оказалось, что он прекрасно осведомлен. По виду тихоня, а на самом деле хитер!...
- А вы как расцениваете конфликт между председателем и парторгом? осторожно спросил Калантар.
- Подумать надо. Скоропалительные выводы не уместны. Мне кажется, что вы недолюбливаете Рустама-киши. Верно? Помните тот спор о заведующем фермой? Не с него ли все началось? Советскому работнику не годится быть злопамятным.
Калантар сделал обиженное лицо. Зачем возводить на него такую напраслину? Он думает только о судьбе нынешнего урожая. Раздоры между Рустамом-киши и Ширзадом доведут колхоз до полного развала. И Калантар-лелеш вкрадчиво продолжал:
- Давайте воспользуемся подходящим моментом и уберем из правления Рустама.
- Убрать-то легко, а кого выдвинуть на его место?
- Салмана, - без колебаний сказал Калантар. - Отличным станет председателем. Угодит тебе во всем и всегда.
- Вот этого-то я и боюсь.
Калантар-лелеш с подозрительной поспешностью добавил:
- Дело не в Салмане, я не настаиваю, предлагайте любую кандидатуру, но ведь бесконечно так продолжаться не может.
Аслан и сам последние дни колебался, думал что, может быть, стоит заменить Рустама. Но почему Калантар усердствует? Аслан уже подметил, что председатель исполкома всегда стремится устроить на ответственные посты своих друзей, что он терпеть не может тех, кто держится независимо, отстаивает свои мнения. Значит, Салман один из ближайших единомышленников Калантар-лелеша? Запомним. После войны Рустам работал в самых трудных условиях и много сделал для колхоза. Этого тоже забывать не надо.
- Посоветуемся на бюро, - коротко сказал Аслан и отпустил Калантара.
Когда доложили, что пришел Рустам, Аслан велел никого больше из посетителей не пускать: надо поговорить со стариком наедине, без свидетелей. Сегодня и вправду Рустама можно было назвать стариком, - он осунулся, почернел, в глубоко запавших глазах не было прежнего огня.
- Садитесь, товарищ Рустамов, - приветливо пригласил Аслан.
Рустам шел к столу медленно: ему хотелось догадаться, дошли ли до секретаря слухи о выговоре. Но лицо Аслана было непроницаемо, и Рустам с отчаянием спросил:
- Слышали?
- Самая быстрокрылая птица - слово! - улыбнулся Аслан. - Конечно, слышал. Какой бы я был секретарь, если б не знал, что творится в каждой партийной организации? Не знаю только, как, по-твоему, моя осведомленность - достоинство или недостаток?
- Решение бюро несправедливо, - стыдясь своего унижения, быстро сказал Рустам. - Немедленно отмените! Вот весь поседел. - Он провел дрожащей рукою по серебристой щетине на щеках и подбородке, - Если б состарился в пирах и гулянках, сюда бы не явился. Верите? За партию боролся, каналы строил в Муганской степи, на фронте сражался. Ну, еще колхозом занимался. И вот за все это наградили выговором. Первый и последний раз в жизни прошу: надерете этим молокососам уши, проучите их, пусть знают край, да не падают!...
Аслану было и жаль Рустама, и досадно, что, растерявшись, старик не способен понять, как изменилась жизнь. Может, согласиться с Калантаром и снять Рустама? Но ведь он еще полон отваги и настойчивости, жаждет борьбы, не страшится лишений, силен и энергичен. Как же можно его отправить на пенсию?
- Решение вынесли не молокососы, а члены партийного бюро, облеченные доверием всей партийной организации, - мягко сказал Аслан.
- Голосовали-то молокососы.
- Голосовали и тетушка Телли и старик Ахат. Однако и они не защитили тебя! Ты об этом подумал? Мы не имеем права не считаться с решением первичной парторганизации.
- Значит, подтверждаете? - спросил Рустам упавшим голосом,
- Мнение бюро райкома мне еще не известно. Я полагаю, что партийная организация колхоза права. Но не уверен, что бюро райкома согласится со мною, - сказал Аслан,
- А когда... бюро?
- Ну, торопиться не станем. Ты работай. Работай! Ведь может и так случиться, что сама партийная организация месяца через два изменит свое решение. Теперь все в твоих руках!
Рустам приободрился.
- Я мужчина. Значит, и с выговором буду работать, в этом, товарищ Аслан, не сомневайтесь. В старике еще немало упорства. Но вы хоть слегка припугните этих демагогов!
Аслан еле заметно улыбнулся: наивность Рустама его и смешила и злила.
- О ком это ты говоришь? Об авторах анонимок, что ли?
- А хотя бы!.
- Их мы накажем, - серьезно сказал Аслан.
- Но не щадите и молокососов, сеющих в колхозе смуту.
- А вот этого я тебе не обещаю. Представь, мне твои молокососы даже очень нравятся. - И Аслан опять усмехнулся.
- Что в них хорошего? - возмутился Рустам. - Ведь до чего дело дошло: я, председатель, оказывается, не имею права уволить проворовавшегося Керема. Пусть болячками выйдут и Керему и тетушке Телли мои благодеяния... Об одном умоляю, товарищ Аслан, если сюда Керем заявится, гони в шею!
- Вот на это я не способен. - Аслан с виноватым видом развел руками. Пока не было суда, Керем для меня такой же честный колхозник, как прочие.
- Да ведь сам Калантар-лелеш...
- С каких пор ты под дудку Калантара начал плясать? - прервал его Аслан. - Стыдись!... Я так гордился тобою, всем говорил: смотрите, вот у Рустама-киши есть свои убеждения; если нужно защитить колхозного активиста, он любого начальника одернет. Таким и должен быть каждый председатель.
Рустам опустил голову.
- Возвращайся домой, - мягко продолжал Аслан. - Делами фермы мы тоже займемся. А ты работай, действуй и не криви душой... Это у тебя плохо получается.
...Весь день у Рустама было хорошее настроение. По дороге в колхоз он с воинственным видом разглаживал усы и задорно щурился. А ведь выговор-то остался... Но это не угнетало его, как прежде.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Зноиное муганское солнце день ото дня грело все беспощаднее; жаждущая влаги земля покрылась змеистыми трещинами; в садах созревали ягоды и фрукты; с сенокосом уже управились, убрали ячмень и начинали выборочную жатву пшеницы.
В такое горячее время главная опора колхозников - МТС. Любуясь тучными нивами, люди с надеждой думали: "Шарафоглу не подведет, выручит!"
Обычно Шарафоглу не любил, когда его беспокоили дома служебными делами: он считал, что, если его помощники отвечают за свою работу, если их труд правильно организован, все вопросы можно разрешить в МТС и на поле.
В последние дни все изменилось: не было Шарафоглу в МТС - его находили в колхозе, не заставали в правлении - отправлялись искать в степи. А поздней ночью, усталого, поднимали настойчивыми телефонными звонками с постели. То звонил комбайнер: из-за поломки детали машина остановилась, присылай летучку. То председатель колхоза плакался, что у него горит пшеница: "Хоть один комбайн на денек!..."
Когда звонили из колхозов, особенно дальних, телефонистки, не дослушав, прямо соединяли с квартирой Шарафоглу.
И четкий, собранный Шарафоглу теперь нисколько не роптал: внимательно выслушивал каждого.
Аслан был этим недоволен.
- Разбалуешь, товарищ Шараф, людей. Сущее безобразие, из-за всякого пустяка к тебе бегут.
- Не беспокойся, - оправдывался Шарафоглу, - чужой груз на плечи не приму. Время такое! Представь, начинаю тревожиться, если телефон долго молчит. Думаю: беда какая-то стряслась, а от меня скрывают. А если ночью звонками не дают покоя, как-то на сердце веселее. Конечно, есть и такие, что зря лезут, но ведь нельзя же из-за них захлопнуть наглухо двери перед народом.
Шарафоглу не мог представить себе жизни без Муганских степей. От урожая зависело будущее Мугани, и Шараф был целиком поглощен заботами об уборке.
Он родился и вырос в семье учителя, больше пятидесяти лет преподававшего в народной школе. Еще в дореволюционные годы отец Шарафа, разъезжая по деревням, заботливо отбирал способных ребят и с согласия родителей отправлял их учиться в Баку и Ганджу.
Многие из питомцев старого учителя стали крупными деятелями Советского Азербайджана, навсегда связали свою судьбу с Коммунистической партией. Своему единственному сыну учитель внушил любовь к родному народу, к Советской власти, воспитал в нем терпение, упорство, трудолюбие.
Когда Шараф вступил в комсомол, он сказал отцу:
- Еду в деревню! Хочу продолжать твое дело.
Старик обрадовался.
- Хочешь быть учителем, сынок? Собираешься бороться с невежеством, отсталостью - вековечными врагами твоего народа?
- Нет, отец, ты меня не понял. Я хочу бороться с нищетой. Это зло пострашнее суеверий. Буду проводить глубоководные каналы, напою чистой водой изнывающие от жажды Муганские степи.
Старик благословил сына, и Шараф стал строителем новой Мугани.
Он прокладывал в степях каналы и дороги, возводил поселки, насаждал сады и леса и учился в заочном сельскохозяйственном институте. Отец навеки закрыл глаза, зная, что сын идет по верному пути. В это время Шараф стал коммунистом.
Женился Шарафоглу на молодой учительнице; жена его была красива, добра, ласкова. А через три года и дочка родилась - Геярчик-голубка, ясноглазая, звонкоголосая. Шарафоглу крепко любил жену и дочку, но страшное горе неожиданно обрушилось на него: заболела и умерла жена. Дочку пришлось отдать на попечение теще.
Когда Шарафоглу шутил и смеялся, никто не догадывался, как трудно ему давалось это веселье, как горька была одинокая судьба вдовца.
В дни жатвы Шараф с рассвета до первых звезд был среди людей, у комбайнов, у тракторов, на токах.
Сводки неизменно напоминали ему о колхозе "Новая жизнь", но Шарафоглу старался не думать о Рустаме. После непрерывных стычек и ссор он терпеливо ждал звонка друга.
А друг отмалчивался...
Своими силами решил Рустам убрать урожай, слово дал не обращаться к Шарафоглу с просьбами подбросить комбайны. "Не мужчина тот, кто вспоминает о друге только в час нужды",- думал Рустам и строго-настрого запретил бригадирам даже заикаться о дополнительной помощи МТС.
И все-таки однажды вечером, когда Рустам и бригадиры ломали головы, откуда перебросить на поля еще десяток жнецов, Салман не выдержал:
- Дядюшка, почему вы так непреклонны? Мы измучились, утопаем в собственном поту. Что вам стоит снять трубку и попросить Шарафоглу прислать два комбайна?
Рустам презрительно рассмеялся.
- Эх, плоский лоб! - сказал он, и все бригадиры дружно захохотали.Пойми ты, что государство нам дало больше машин, чем требуется. Умно использовать их не умеем - вот беда. Я делил с Шарафоглу фронтовой паек, мы были друзьями, а теперь, по-твоему, я должен бежать к нему: выручай!.. На это способны такие, как ты да Немой Гусейн, у меня, старика, совесть еще осталась. Я так скажу: в МТС-то потруднее работать, чем у нас в колхозе. Со всех сторон тянутся руки: дай-подай. Есть такие колхозы - вовремя не поможешь, от урожая и следа не останется. Не могу же я, коммунист, забывать об отстающих колхозах. Жить по правилу: лишь бы себе урвать, а на остальных наплевать,- это подлость. Это ин-ди-ви-дуализм! Это эго-изм! Понял?
Салман ничего не понял и подумал: "Расфуфыривается, как обедневший карабахский бек! А на делянках Гасана все зерно осыплется". Но со свойственным ему лицемерием сказал:
- Преклоняюсь перед твоим благородством, дядюшка. Такие тонкости не могли вместиться в моей скудоумной голове. Прямо бери карандаш и пиши с твоего голоса книгу о человеческой мудрости.
- У каждого пса своя лоханка. Есть в Баку Союз писателей, вот пусть там и сочиняют книги, а вы давайте-ка в поле, в ночную смену,- ответил Рустам.
Тем беседа и кончилась.
Но напрасно старик расхрабрился: жара стояла невиданная даже для Мугани, все поспевало сразу, а значит, и убирать надо было все сразу, а не поочередно, как привыкли. Рустам перебросил людей из хлопководческих звеньев, снял многих доярок с фермы, и все-таки внезапно в уборочной сводке колхоз сполз с третьего места на седьмое.
Увидев это, Шарафоглу, уже не раздумывая о самолюбии Рустама, схватил телефонную трубку.
Но отыскать председателя "Новой жизни" не удалось, Шарафоглу только сообщили, что Рустам ночевал в полевом стане.
"И сам не спит, и другим спать не дает. Узнаю друга, совсем запарился! - с досадой подумал Шарафоглу и распорядился немедленно перебросить два комбайна из "Зари" в "Новую жизнь" и предупредил комбайнеров, что машины должны работать бесперебойно круглые сутки.
Все же он испытывал беспокойство и, подписав срочные бумаги, решил поехать к Рустаму.
В это время в коридоре послышался знакомый женский голос. Шарафоглу выглянул из кабинета. Перед ним стояла Майя.
Она была в нарядной белой кофточке, статная, красивая, но глаза ее растерянно бегали, и Шарафу показалось, что Майя раскаивается, что пришла сюда.
Он приветливо поздоровался с ней, пригласил в кабинет, усадил в кресло.
- Как дела, дочка? - И, вспомнив слухи, что Майя разошлась с мужем, спросил: - Не собираешься покинуть нашу Мугань?
Майя решительно вскинула голову, голос ее прозвучал уверенно:
- Что вы! Напротив, день ото дня все сильнее привязываюсь к Мугани. Полюбила ее на всю жизнь. Так хочется сделать что-то большое, значительное...
- Что именно сделать? - осторожно спросил Шарафоглу, радуясь, что несчастья не сломили эту хрупкую с виду женщину.
- Трудно это выразить... - Майя подумала. - Вы ж лучше меня знаете, что каждое село, каждый колхоз имеет свои особенности, свои заботы, свое горе. Вот и хочется сделать хорошее людям: дать воду, провести электрический свет, построить благоустроенные дома, создать библиотеки, клубы, оркестры. Эх, разве можно связно передать мечты!
- А я все понял, - кивнул Шарафоглу.
Майя и при первой встрече понравилась ему, но сейчас, когда он увидел, что она охвачена жаждой творчества, созидания, Шараф снова с раздражением подумал о Рустаме, который не желал замечать эту женщину. Лучшее лекарство против горя - вдохновенный труд. Шарафоглу это знал по себе... Взволнованный словами Майи, он рассказал ей о своей юности, о жизни в муганских степях.
- Когда теперь вижу далеко-далеко на горизонте электрические огни, слышу, как журчат и плещутся воды в каналах, - я ощущаю такую радость, будто мне подарили все сокровища мира. Ведь во всем этом есть частица и моей души, моей работы, - сказал Шараф. - В такие минуты сердце бьется молодо, задорно, как четверть века назад, и веришь, что никогда не придет к тебе старость...
Майя, задумавшись, молчала.
- Скажи, доченька, - спросил минуту спустя Шарафоглу, - ты пришла по какому-нибудь делу?
Она ответила не сразу, посмотрела куда-то вдаль, вытерла платочком губы, передохнула.
- Знаете, товарищ Шараф, дело мое покажется вам странным. Но я знаю, что вы относитесь к Рустаму-киши дружески, с уважением. В "Новой жизни" великолепный урожай, но ведь его не успеют собрать. Потери! А Рустам-киши упрямится, не хочет обращаться к вам за помощью, это мне все говорят.
Шарафоглу, словно избавившись от какой-то мучительной думы, улыбнулся:
- Хорошо сделала, что пришла. Рустам забыл, что, пока ребенок не заплакал, мать не накормит. Поможем, поможем...
Майя поднялась, но Шараф удержал ее: вдруг почудилось ему, что это не Майя, а родная Геярчик попала в беду. Можно ли отпустить ее без отцовского утешения? И он мягко спросил:
- Ну, а как поживает Гараш? Работает твой муж замечательно. - Майя промолчала, да Шарафоглу и не ждал ее ответа. - Слышал, что ваши отношения... испортились.
- Я ни в чем не виновата, - сказала Майя, с трудом удерживаясь от слез, но смотрела она на Шарафа открыто, гордо.
- И это я знаю, - кивнул Шарафоглу, и снова ему показалось, что он говорит с Геярчик. - Прошу тебя только об одном... Наши отцы и деды жили на земле неторопливо, испытали горе и радость, копили мудрость и завещали нам помнить, что нет семьи без неурядиц и ссор, как нет и не может быть счастливого слепого. Не спеши принимать окончательное решение.
Комочек забился в горле Майи, она чувствовала искренность Шарафоглу, но что-то помешало ей откровенно до конца рассказать о себе.
Шарафоглу проводил ее, напомнив на прощанье:
- В любой день и час приходи ко мне, дочка! Приходи и с радостью и с печалью.
2
Аслан часто наведывался в колхозы. Беседуя с людьми, вместе с ними борясь с солончаками и засухой, Аслан ощущал высокий душевный подъем и думал, что у поэтов такое состояние называется вдохновением. В этом он не ошибался.
В поездках он острее испытывал радость созидания, видел силу и своего труда, и труда народа-строителя.
Со многими колхозниками у него завязалась крепкая дружба. Аслан любил несговорчивых, упрямых с виду людей, умевших стойко бороться за свои убеждения, и не выносил подобострастных, которые на каждое слово секретаря райкома отвечали:
- Бэли, бэли..., да, да... Бэли, бэли... да, да!
Эти блеющие, словно овцы, людишки беспрекословно соглашались со всеми его указаниями, но работали вяло, скучно, всегда старались свалить с себя ответственность, обезопасившись разными бумажками и докладными,
Аслан знал, что те, с кем приходилось спорить до хрипоты, а кое в чем и уступать, кто не боялся ни бога, ни дьявола, кто напрямик критиковал ошибки райкома и райисполкома, только те и помогали ему, охотно подставляли плечи под его ношу.
Если Аслан хотел похвалить, то обычно говорил:
- Настоящий коммунист.
Такими настоящими - по духу, по убеждениям, по душевной чистоте коммунистами были, по мнению Аслана, Шарафоглу, Гошатхан, Ширзад, Кара Керем-оглу.
Как оценить Рустама, Аслан все еще не знал...
Больше всего его раздражало и настораживало, что председателя "Новой жизни" окружали такие льстецы, как Салман и Ярмамед.
Казалось бы, зачем секретарю райкома размышлять о таком ничтожном человеке, как Ярмамед? Много на свете неприметных, робких людей, сидят, склонившись над ведомостями, получают два раза в месяц зарплату, ни к чему не стремятся, ничем не интересуются, ничего не знают...
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги