Сломанная роза

19

Зa матерью Эгбертой шли еще две монашки, ибо во время последнего посещения она обнаружила, что Джеанна уже неспособна спокойно и неподвижно терпеть удары. Сестры схватили ее за руки и заставили опуститься на колени.

— Да простит господь жалкую грешницу.

— Аминь, — из последних сил твердо отвечала Джеанна.

Но при первом же ударе вскрикнула и забилась в руках монашек, пытаясь избежать мук.

Перед третьим ударом за дверью послышались голоса. У Джеанны мелькнула лишь одна мысль: быть может, сейчас наказание будет прервано и не возобновится вновь?

Повелительный мужской голос. Галеран? Нет, не он…

Теперь мать-настоятельница сердито возражает, спорит о чем-то.

Потом монашки вдруг отпустили Джеанну.

Что же случилось?

Джеанну била крупная дрожь, и потому она едва могла разобрать, о чем говорили, но вот упомянули короля. Неужели ее все-таки вызывают на суд?

Опомнясь, она с трудом встала на ноги и повернулась лицом к двери, для верности опираясь о подставку для молитвенника.

У двери со сжатыми, побелевшими от ярости губами стояла мать-настоятельница.

— Леди Джеанна, король велел приостановить ваше наказание до вынесения приговора. Удивительно, откуда ему стало известно… Однако я еще вернусь, когда справедливость восторжествует.

С этими словами она вышла, но другие две монашки остались. Джеанна не сразу поняла, зачем, но тут в келью вошел высокий незнакомец — темноволосый, молодой, примерно одних с нею лет, с властным, под стать самому королю, видом.

— Я Фицроджер, слуга короля.

Куда больше, чем слуга, подумала Джеанна, отчаянно пытаясь собраться с мыслями. Надобно было приготовиться к самым неожиданным поворотам судьбы.

Умные, проницательные глаза оглядели ее всю, с головы до пят, видя, увы, больше, нежели она желала бы показать.

— Не угодно ли вам сесть, леди Джеанна?

Джеанне очень хотелось остаться на ногах и пренебречь предложением, но она бессильно опустилась на жесткую скамью, моля бога, чтобы высокомерный лорд не заметил, как у нее дрожат ноги.

— Меня секли раз или два в жизни, — заметил Фицроджер. — Тело всегда противится боли, пусть даже мы ждем от него стойкости. Но, госпожа моя, это не входило в планы короля.

Его серьезный тон придал ей сил.

— Знаю. Мне сказали, так распорядился архиепископ Дургамский.

— Который, вероятно, не имел на то права. Однако если кто-либо полагает, что долг вашего супруга — наказать вас, то снимает с него нелегкую обязанность.

Его проницательность встревожила Джеанну: она не привыкла иметь дело с людьми, которые мыслили в точности, как она сама.

— Я намерен доложить обо всем королю, — продолжал он. — Но, чтобы мой доклад был более полным, я хотел бы видеть ваши раны.

— Я не возражаю. А вы, сестры?

Монашки пошептались, и одна неуверенно промолвила:

— Если он только взглянет…

К своему неудовольствию, Джеанна обнаружила, что неспособна держаться на ногах. Она тихо попросила монашек помочь ей снять тунику. Поднять руки оказалось почти невозможно из-за свежих рубцов, и она боялась, что ей станет дурно от боли. Но вот наконец тунику сняли, и Фицроджер зашел сзади посмотреть на ее спину.

Он молча смотрел на рубцы — намного дольше, чем требовалось, дабы убедиться в их подлинности, а потом сказал:

— Думаю, вам следует отправиться со мною в Вестминстер.

— Вопреки приказу короля? — Этого Джеанна и добивась, но теперь, как на беду, оказалась слишком слаба и измучена, чтобы отстаивать свою правоту в суде.

— Моей власти достаточно, чтобы перевести вас в другое место заключения, поближе к королю. Быть может, он сам пожелает взглянуть.

— Я буду, верно, чувствовать себя чудовищем, выставленным напоказ на ярмарке. — Но она сразу поняла, что сказала глупость, и потупилась.

Фицроджер меж тем уже говорил с монашками.

— Вы можете ехать верхом? У них тут есть повозка, но, возможно, верхом на лошади — точнее, на муле, — вам будет легче?

— Я верю, господь даст мне силы.

— Вы исповедуете мою философию, госпожа моя. — И он жестом пригласил ее следовать за ним.

Как сладко, удивительно сладко было ступать по освещенной и прогретой солнцем земле, обонять аромат цветов! У Джеанны из глаз едва не полились слезы, но она быстро овладела собою и обратилась к Фицроджеру:

— Мы должны взять с собою мое дитя, няню и мою кузину.

Видимо, и на это его власти хватило с лихвой, ибо вскоре все были в сборе. Мать Эгберта запротестовала, услышав что хотят забрать и ее мула. Фицроджер отвел ее в сторону что-то тихо сказал, и она быстро удалилась.

— Она не желала мне зла, — промолвила Джеанна, когда он воротился. — Мать Эгберта и в самом деле полагает, что я заслужила наказание. И потом, она только выполняла приказ архиепископа.

— Сомнительное оправдание, — покачал головою Фицроджер. — Как видно, вы склонны так же легко прощать, как и ваш супруг.

— О, вовсе нет.

Джеанну посадили на мула, а все остальные пошли пешком: в уличной толчее все равно не удалось бы ехать быстро. Любое движение причиняло боль, хотелось лечь на живот и не шевелиться. Хотя, пожалуй, и это было бы не очень удобно, ибо полные молока груди тоже болели.

Она достаточно пострадала, и, пока они пробирались сквозь густую толпу к королевскому дворцу, удушающее бремя вины, более года не дававшее ей покоя, мало-помалу оставляло ее.

Джеанна истово молилась, находя в молитве тот отзвук божественного откровения, который был уже знаком Галерану. Христа тоже избивали, но если, зная свою судьбу, он все же не ропща принимал ее, значит, и он терпел муки во имя грядущего блага.

Она поморщилась. Что сказал бы Галеран, узнай он об этих мыслях? Придумала — сравнить себя с Сыном божиим!

И тогда она смиренно и благоговейно вознесла молитву Марии, Матери божией, но, даже молясь, не переставала спрашивать себя: хотела ли Мария вступиться за возлюбленного Сына и увести Его со стези страданий?

Нет, плохо ей давалось смирение.

И все же молитвы и размышления помогли Джеанне выдержать дорогу до Вестминстера. Правда, у самого дворца она едва не лишилась чувств от слабости. Ей помогли спешиться и повели во дворец. Там Фицроджер поместил ее в маленькую уютную комнатку, где стояла лишь кровать под балдахином. Джеанна легла, испытывая огромное облегчение. Она немного всплакнула, но боль вскоре отступила. Она не увидела, а скорее почувствовала, что Фицроджер вышел. Пойдет ли он прямо к королю? Сообщит ли Галерану, что она здесь? Тоска по Галерану мучила ее все сильней, но вместе с тоскою появился страх перед его гневом.

Можно настаивать, что другого выхода не было, но, посылая Алину за помощью, можно было попросить Галерана остановить истязания.

Она не сделала этого.

И он поймет, почему.

Разлука с Галераном, скорее духовная, чем физическая, изводила больше, чем иссеченная спина.

Посылая мужа в далекий поход, Джеанна не понимала, не могла еще понимать, как сильно будет тосковать по нему. С беспечностью молодости она не задумывалась, насколько он стал ей необходим, стал частью ее мыслей и поступков; как много значило для нее его постоянное присутствие. В любой момент он готов был обсуждать, спорить, советовать, возражать, утешать.

В его отсутствие она чувствовала себя живою лишь на-половину, несмотря на радость материнства и дружеское участие Алины. Быть может — эта мысль впервые посетила ее — и Раймонда она соблазнила, влекомая не только горем и гневом, но мучаясь страшным одиночеством после смерти Галлота.

При воспоминании об этой потере глаза Джеанны наполнились слезами. Или, быть может, то были слезы одиночества, которое все не отступало, ибо ее грех стеною стоял, между нею и Галераном.

Пресвятая Мария, пусть он гневается сколько угодно только не покидает…

Послышались шаги.

Джеанна повернула голову, и боль опять пронзила тело. Перед нею стоял незнакомый монах.

Он поклонился.

— Я брат Кристофер, госпожа моя. Принес бальзам для ваших ран. Позвольте…

Джеанна кивнула, и Алина кинулась к сестре, разорвала тунику от ворота до подола.

Услышав, как ахнула Алина, она захотела узнать, насколько плохи дела.

— Кожа рассечена?

— Нет, госпожа, — ответствовал монах, обнажая спину. — Одежда защитила вас. Многочисленные синяки и отеки. Разумеется, и они очень болезненны, но шрамов не останется, и риск заражения невелик.

И он стал мазать ей спину чем-то прохладным. От первого прикосновения Джеанна вздрогнула, но затем боль утихла. Она вздохнула и доверилась врачующим рукам. Смутно помнилось, что Алина всю ночь провела неизвестно где, быть может — с Раулем. И еще — что где-то рядом уже слушалось их дело и надобно было наконец подумать, как попасть на суд…

Но измученный разум отказывался блуждать в этих хитросплетениях.

Джеанна спала.

Галеран отправился в Вестминстер рано, так и не дождавшись Рауля с новостями об Алине. Возвращения гонца, посланного в Уолтхэм к отцу, он тоже дожидаться не стал.

Он не мог усидеть дома. Тревога за Джеанну и Донату, мучительное желание быстрее оказаться в Хейвуде, покончив с нелепой тяжбой, гнали его во дворец.

Галеран вышел из дома Хьюго загодя, будто это могло ускорить суд.

Но нет, не совсем понапрасну он вышел в такую рань. Галеран надеялся перемолвиться с телохранителем короля, Фицроджером. Странствия научили Галерана, что великие люди более подвластны страстям, нежели простые смертные, и потому чаще отдают предпочтение своим слабостям, чем букве закона. У Генриха было много тайных возлюбленных; он прижил нескольких детей вне брака и не скрывал этого. Не отразится ли это обстоятельство на его мнении по делу Галерана? Разговор с Фицроджером помог бы кое-что прояснить.

Но Фицроджера в Вестминстере не оказалось, и Галерану нечем было занять себя. Он мерил шагами маленькую комнату в ожидании назначенного часа суда. Безусловно, для Генриха с его личными пристрастиями прелюбодеяние вряд ли было тяжким грехом, что уменьшало опасность наказания для Джеанны. Галеран имел основания надеяться, что никакого наказания ей вообще присуждено не будет.

С другой стороны, как верно заметила Алина, Генрих пообещал восстановить в Англии закон и порядок. Супружеские измены и незаконнорожденные дети были оскорблением для всех.

Но, так или иначе, раздумывал Галеран, кружа по комнате — тогда как мысль его тоже кружила, не находя успокоения, — как бы ни относился король к закону, он не сможет принять нелепого, чудовищного решения вырвать грудного младенца из рук матери и отдать его на воспитание неженатому мужчине.

Нет, разумеется, этого не случится.

Если только над здравым смыслом не возобладает страх оскорбить Церковь. Фламбар, как-никак, архиепископ, иерарх Церкви, пусть даже и не заслуживает столь высокого сана.

Галеран отчетливо осознавал: Генрих Боклерк не предпримет ничего такого, что поколебало бы его с трудом обретенное положение на английском престоле. Рисковать короной он не станет.

Повернувшись, Галеран пошел по следующему кругу. Здесь ли уже Лоуик с Фламбаром? Может быть, совсем недалеко, за стеной, строят планы? И какие планы? Неизвестно, что они замышляют, но недооценивать хитрого, умного, коварного соперника вроде Ранульфа Фламбара нельзя. Слишком большой аппетит у Фламбара, слишком серьезная опасность нависла над всей семьей Галерана.

Он остановился, почувствовал страшное одиночество.

Вырос он в дружной, сплоченной семье, потом женился, и вскоре Джеанна стала для него, как сказано в Библии, его ребром, плотью от его плоти, частью его самого. Он не мог вспомнить и минуты, чтобы ее не было рядом, готовой обсуждать, спорить, советовать, возражать, утешать…

В походе его не покидало ощущение, будто он оставил часть себя в Англии. Потом он встретил Рауля и нашел в нем верного друга.

А теперь он стоит один в пустой комнате. Почти вся его семья осталась на севере, в Нортумбрии, отец скрывался в Уолтхэме, и Рауля носит бог весть где.

В мозгу мелькнула смутная мысль о Христе в Гефсимайском саду, но Галеран рассмеялся и отогнал ее. Его никто не покидал и не предавал. Просто он пришел слишком рано.

В городе зазвонили к утрене. Он перекрестился и помолился о себе. Отсутствие Рауля начинало уже тревожить его, и потому он помолился, чтобы с Алиной не случилось ничего дурного. В подобных делах она была невинна, как Доната, и не должно ей пострадать.

Мгновение спустя вбежал Рауль, на удивление смущенный и растрепанный. Времени на разговоры не оставалось; почти сразу вслед за Раулем вошел паж, чтобы вести их к королю. Рауль, в сущности, мало чем мог помочь, ибо не имел официального титула и не знал как следует английских обычаев. Однако Галеран был несказанно рад дружескому участию.

Король ожидал их в том же богато украшенном зале. Однако сегодня ввиду важности обстоятельств восседал на троне с короной на голове. Ни придворных, ни посетителей не было, хотя у трона Галеран увидел несколько человек и попытался охватить взглядом их всех сразу, не сводя в то же времы глаз с короля, уже приветствовавшего его.

Монах сидит за высокой конторкой, готовый вести запись процесса.

Два лорда, архиепископ, два пажа, что по первому слову ринутся выполнять мелкие поручения. Два стражника…

Король меж тем договорил, и Галеран еще раз поклонился.

— Благодарю, господин мой, за ваше внимание к столь ничтожному делу.

— Нет дел, ничтожных для моего внимания, лорд Галеран, — промолвил Генрих с хищной, волчьей улыбкой, — имеете ли вы известия от вашего отца?

Галеран изо всех сил пытался изобразить бесстрастное варажение.

— Увы, нет, сир. Известий об ухудшении его здоровья не поступало. Как только разрешится вопрос о младенце, я тотчас намерен отправиться в Уолтхэмское аббатство.

He успел король ответить, как распахнулись двери, и в палату вступил Фламбар в полном великолепии затканного золотом архиепископского облачения, с посохом в руке. За ним смиренно следовали Лоуик, брат Фортред и служка.

Брат Фортред взглянул на Галерана и улыбнулся одними углами губ, словно предвкушая отмщение.

Галеран пренебрег безмолвным вызовом и вперил взгляд в Раймонда Лоуика.

он видел этого человека впервые с тех пор, как отправился в поход в Святую Землю; с тех пор, как этот человек делил ложе с Джеанной. Лоуик, черт бы его побрал, и теперь был на редкость хорош собою. И все же Галеран понимал, что он не стоит той ярости, что раздирала сейчас ему внутренности; ярости, которая пыталась превратить застывшую на его губах учтивую улыбку в волчий оскал.

Он с трудом отвел взгляд от Лоуика, силясь замедлить участившееся дыхание, напоминая себе, что пришел сюда, взыскуя закона и справедливости, но не мести. Однако рука будто сама собою тянулась выхватить меч из ножен и забрызгать роскошную палату кровью Раймонда Лоуика.

Да, Рауль все же пришел сюда недаром. Останавливать друга в припадке безумия пришлось бы ему.

Вдруг Галерана охватила горячечное нетерпение: что, как дойдет до поединка чести? Он хотел поединка, ждал его; только в сражении можно избавиться от мучительной боли, которую не властны унять рассудок, понимание и милосердие.

Фламбар и Лоуик отвешивали поклоны королю.

Генрих кивнул им, затем хлопнул в ладоши и велел принести скамьи и поставить их перед троном.

— Это не официальное судебное разбирательство, друзья мои. Усаживайтесь поудобнее, и мы постараемся устроить это дело, никого не обидев и не забыв.

Галеран с Раулем сели на одну скамью, Фламбар и Лоуик — на другую. Монахи остались стоять за их спинами. Не хотелось смотреть на своих врагов, и Галеран остановил взгляд на короле.

— Во-первых, — возвестил Генрих, — мы представляем вам наших советников в этом деле. Его преосвященство, архиепископ Лондонский.

Пожилой сухощавый человек слегка кивнул.

— Генри Бомон, граф Варвик.

Варвик был еще молод, но каждая черта его лица, вся его фигура излучали власть и силу.

— И Ральф Бассет, мой первый советник.

У Бассета было незаметное, на удивление добродушное лицо. Но Галеран многое слышал об этом человеке. Он — один из самых близких сподвижников короля и блестящий знаток законов.

— Все ли согласны с тем, чтобы эти люди слушали нашу беседу и давали мне советы? — вопросил Генрих.

Никто, разумеется, не возразил. Вот только знать бы побольше об этих советниках. Архиепископ Лондонский вполне достойный человек. Но вот граф Варвик находился вместе с Генрихом в день, когда погиб его брат, и мог соучаствовать в убийстве.

Сейчас, однако, не время для подобных сомнений. Король приступил к изложению сути дела.

— Насколько мы понимаем, милорды, пока вы, лорд Галеран, пребывали вдали от Англии, служа мечом господу, супруга ваша понесла дитя от Раймонда Лоуика. Может ли кто-либо оспорить истинность этих слов?

Молчание было ему ответом.

— Весть о вашей гибели в Иерусалиме — по счастью, ложная — дошла до Англии и, вероятно, дала леди Джеанне и сэру Раймонду основание считать себя вправе сблизиться…

Галеран хотел было возразить, но увидел, как встрепенулся Раймонд и как одернул его архиепископ. Отлично. Тогда он тоже подождет и посмотрит, что они задумали.

— По вашем возвращении, — продолжал Генрих, — последствия их прегрешения стали явными для всех. Раймонд Лоуик исповедовался архиепископу Дургамскому; леди Джеанна, как мы полагаем, тоже исповедовалась своему духовному отцу и вам, своему земному господину.

То был, бесспорно, вопрос, требовавший ответа.

— Да, сир, — промолвил Галеран. Надежда увести разговор в сторону от обсуждения греха Джеанны рухнула. Теперь оставалось лишь уповать, что король не намерен перейти к вопросу, какого наказания заслуживает подобный грех. Но именно так и произошло.

— Сэру Раймонду, — сказал король, — назначил наказание архиепископ, о чем нам уже известно. Какое наказание понесла леди Джеанна?

Галеран прибегнул к старой уловке.

— Сир, как только я узнал о мудром решении архиепископа, то решил, что жена моя должна понести одинаковое с сэром Раймондом наказание, а именно: молиться, заниматься богоугодными трудами и растить дитя.

Генрих кивнул.

— Вот мы и подошли к самому трудному. К несчастью, как обнаружил еще царь Соломон, ребенка нельзя разделить поровну между спорящими сторонами. — Галеран уже обрадовался, что опасный момент позади, но Генрих продолжал: — Не кажется ли вам, лорд Галеран, что следует подвергнуть вашу супругу какому-либо дополнительному наказанию?

— Нет, сир.

Почему его не оставляло ощущение, будто он прилюдно признался в грехе? Видимо, из-за повисшего в палате молчания, — молчания, исполненного неодобрения, исходившего от всех, кто присутствовал на суде.

— Тем не менее я слышал, вы при первой встрече так ее ударили, что сбили с ног?

А кто тебе донес?

— Да, сир, каюсь, так было. Мне не следовало бить жену. Муки совести и искреннее раскаяние сами по себе достаточное для нее наказание.

Фламбар сухо усмехнулся.

— Вы слишком мягкосердечны, лорд Галеран. Слишком. Женщины — мастерицы плакать и стенать, но ради спасения их бессмертных душ нельзя позволять им пользоваться этими уловками, чтобы избегнуть справедливой кары.

Галеран с трудом удержался от улыбки. Подумать только, в какую западню он чуть было не угодил!

— Вы полагаете, я должен был побить жену, милорд архиепископ? Но, ежели она со смирением приняла наказание, одинаковое с сэром Раймондом, почему бы и ему не лечь под розги? Кстати, я должен ему один удар…

Лоуик с перекошенным лицом вскочил на ноги, хватаясь за меч.

— Сидеть! — прошипел ему Фламбар, не сводя глаз с Галерана. Что-то в его взгляде настораживало: за напускным гневом таилось неведомое. Отчего порыв Лоуика так обеспокоил архиепископа? Разве не желал он, чтобы дошло до мечей?

Генрих сидел на троне, опершись подбородком на руку, и внимательно следил за происходящим.

— Оставим на некоторое время вопрос о том, чего по справедливости заслуживает леди Джеанна. Мы собрались здесь разрешить вопрос о ребенке и праве архиепископа решать, на чьем попечении ему остаться. Сказать по правде, лорд Галеран, меня удивляет ваша решимость растить в своем доме бастарда.

Галеран мог бы горячо спорить, но знал, что полезнее придерживаться практического взгляда на вещи.

— Сир, этот младенец не отлучен еще от груди, а, как всем известно, лишить грудное дитя материнского молока значит поставить под угрозу его жизнь. У меня нет причин причинять зло невинному созданию. Итак, поскольку я желаю, чтобы жена моя была рядом со мною, ребенок должен остаться с нею. Кроме того, Доната — девочка и потому не может ущемлять интересы наших будущих детей.

— Следовательно, вы согласны растить этого ребенка с той же приязнью и заботой, какими бы пользовались ваши кровные отпрыски, и устроить ее будущее, как подобает?

— Да, сир.

Генрих обратился к другой скамье.

— Сомневаюсь, сэр Раймонд, что вы можете сделать для вашей дочери столько же.

— И все же она — моя дочь, сир, — твердо сказал Раймонд.

— Но у вас нет постоянного дохода, чтобы прокормить ребенка. И даже если мы решим передать ребенка вам, кто станет заботиться о девочке? У вас нет жены. Нет дома.

— Я найду себе жену, сир, и у меня будет дом. Король поднял брови.

— Как я сам мог убедиться, это нелегко. Сознаюсь, и у меня есть дочери, рожденные вне брака, но я почел за благо предоставить их матерям растить и воспитывать их. Скажите, сэр Раймонд, отчего вы так хотите обременить себя малым ребенком?

На прямой вопрос Генриха Лоуик не нашел ответа. Он сжал губы и после некоторой заминки сказал:

— Потому что она моя. Я имею право.

Это прозвучало до смешного беспомощно. На деле Лоуику нужна была, разумеется, Джеанна. Но ее он мог получить только со смертью Галерана, с его смертью к нему отходил бы и Хейвуд. Но не говорить же об этом здесь!

Однако, к своему неудовольствию, Галеран заметил, что Фламбар как будто совсем не обеспокоен ходом событий.

Это его встревожило.

Король откинулся на спинку трона и обратился к советникам.

— Милорды! Желаете ли вы задать вопросы любой из сторон или вам есть что посоветовать мне?

Неужели так просто заканчивается суд?

Впрочем, радоваться было рано, ибо он услышал слова архиепископа Лондонского:

— Сир, мы должны принять во внимание права Церкви.

— Ах, да, — откликнулся король. — Хорошо, что вы напомнили мне, милорд архиепископ.

Галерану ясно было: Генрих предпочел бы, чтобы ему ни о чем не напоминали, но пренебречь мнением архиепископа не мог. Церковь имела право на вынесение решений по определенным вопросам и не позволила бы лишить себя этого права.

У Галерана чаще забилось сердце. Больше всего он боялся вмешательства Церкви как законной силы. Фламбар сам по себе был всего лишь желчным, всеми ненавидимым человеком. Но не считаться с Церковью невозможно.

— Сир, — промолвил архиепископ Лондонский, — перед нами крайне любопытный случай. Архиепископ Дургамский был вправе наложить наказание за содеянный грех, и лорд Галеран также был вправе наказать свою жену. Если они не пришли к согласию, что надобно сделать?

— Если вы этого не знаете, милорд архиепископ, — отвечал Генрих, — то я и подавно.

— Если нет другого решения, сир, — невозмутимо продолжал архиепископ, — я предлагаю, дабы все было справедливо, пусть лорд Галеран пожертвует сколько-нибудь на нужды Церкви. Думаю, это уравновесило бы ту часть ребенка, которой он лишает сэра Раймонда.

— Вы хотите сказать, часть наказания, — уточнил король. — Как мне кажется, это сэр Раймонд должен заплатить за то, что его избавляют от хлопот, как бы ни было благородно его желание самолично растить и пестовать свое дитя.

— Мудрые слова, сир, — сухо улыбнулся архиепи-скоп. — Итак, сэру Раймонду следует назначить иное покаяние. Как говорят, он доблестный воин; возможно, ему надобно, как в свое время лорду Галерану, отправиться воевать с неверными?

Генрих едва сдержал улыбку.

— Что скажете на это, сэр? — обратился он к Раймону.

— Вы должны понимать: ежели вам пришлось бы судиться по всей строгости закона, и вы оба, и дама понесли бы наказание куда более суровое, вплоть до лишения самой жизни.

Все было проделано так ловко, включая выдворение Лоуика из Англии, что Галеран задумался, не подстроено ли это действо заранее.

Лоуик казался совершенно раздавленным.

— Сир, я счел бы за честь поднять меч во имя господа, но мой первый долг — защищать мою дочь и ее мать…

Фламбар успокаивающе положил руку на плечо Лоуику и тяжело поднялся на ноги, опираясь на золоченый, изукрашенный каменьями посох. В облачении и митре он имел внушительный, почти библейский вид.

— Прошу прощения, сир, но в этом деле есть одна подробность, о которой пока не сказано ни слова.

Галеран обменялся взглядами с Раулем. Он не знал, что сейчас произойдет, но понимал: вот он, неожиданный удар.

— Да, милорд архиепископ? — с внезапным интересом отозвался король.

Фламбар улыбнулся милостивой улыбкой, достойной святого с миниатюры.

— По вашему чрезвычайно точному замечанию, сир, а также суждению брата моего, архиепископа, совокупление Раймонда Лоуика с Джеанной Хейвуд было незаконным. Именно так рассудил и я, накладывая покаяние, хотя, ввиду обстоятельств, проявил милосердие. Однако после более подробной беседы с сэром Раймондом я обнаружил, что он не видел греха в своих поступках не только потому, что считал лорда Галерана погибшим, но и потому, что был убежден, что является законным супругом леди Джеанны.

— На каких основаниях? — воскликнул Галеран, но внутри у него зашевелился тошнотворный страх. Неужели Джеанна венчалась с Лоуиком? Странно, если бы она не сделала этого, считая себя вдовой, но, если б была обвенчана, то, конечно, сказала бы ему сразу же по его возвращении.

Фламбар не скрывал своего торжества.

— Прежняя помолвка, милорд.

— Лжешь! — Галеран вскочил и неминуемо схватил бы Фламбара за горло, но Рауль и стражники оттащили его.

— Сядьте, лорд Галеран, — с ледяным спокойствием промолвил король. — Уверяю вас, мы выясним сегодня истину. — Рауль силой усадил Галерана обратно на скамью, и Генрих обратился к архиепископу: — У вас есть доказательства?

Фламбар щелкнул пальцами, и вперед выступил брат Фортред, вручивший Лоуику какой-то свиток. Лоуик, преклонив колени, подал свиток королю.

Галеран воззрился на пергамент, точно то была змея в пустыне Мертвого моря. Прежняя помолвка могла сделать недействительным его брак с Джеанной. Неужели это правда? То и дело чьи-то судьбы ломала забытая или не принятая во внимание помолвка чуть не в младенчестве…

Но сейчас его обуревала одна ярость. Неужто архиепископ и его прихвостень дерзнут разорвать, уничтожить то, что создали они вдвоем с Джеанной? Да он убьет их обоих!

Он приказал себе успокоиться. Здесь, в суде, ему надобен острый ум, а не острый меч. Время меча еще придет.

Галеран посмотрел на Фламбара. Тот сочился елейным довольством.

Он посмотрел в спину Раймонду Лоуику, ища скованности и неловкости, обличающих ложь, но гордая осанка Лоуика ничего не прояснила.

Король развернул пергамент, быстро пробежал его глазами и передал Ральфу Бассету.

Вперед выступил граф Варвик, как видно, раздосадованный ходом дела.

— С вашего позволения, сир…

Генрих кивнул, и тот обратился ко все еще коленопреклоненному Лоуику.

— Сэр Раймонд, ежели вы были помолвлены с леди Джеанной, почему не протестовали против ее незаконного союза с лордом Галераном?

— Я не видел в этом смысла, милорд, — твердо отвечалЛоуик. — Отец Джеанны изменил свое решение, и я знал, что, если он пожелает, то найдет способ расторгнуть и помолвку.

— Но он не сделал этого? — спросил граф.

— Нет, милорд.

Галеран внимательно слушал. Ему казалось, он уловил в тоне Лоуика лживую неуверенность, но как знать это наверняка? Его слова похожи на правду. Во время своей помолвки и женитьбы сам Галеран был еще очень юн, и, если и таился тут какой-то обман, он мог не знать об этом.

Однако трудно поверить, что больше никто не знал о прежней помолвке Джеанны. Его отец, к примеру, наверняка должен был знать. Будь он неладен, лорд Вильям! Отсиживается в Уолтхэме, когда ему надлежит быть здесь!

— Когда помолвка состоялась, — продолжал Лоуик, — Джеанна была еще слишком юна для совершения брака, и еще были живы два ее брата. Когда братья умерли и она осталась единственной наследницей, лорд Фальк решил выдать ее за другого.

— Почему? — спросил граф. — Он полагал, что вы не сможете сохранить ее владений?

У Лоуика побагровела шея. Галерану стало жаль беднягу. Он, несомненно, лгал, и замешательство выдавало его с головой.

Искоса глянув на Фламбара, Галеран подумал, что тот, верно, недоволен своей пешкой.

Лоуик все молчал, не отвечая на вопрос, и король строго велел ему говорить.

— Он хотел породниться с влиятельной семьей, — выдавил наконец Лоуик. — У меня такой семьи нет.

— Отчего же тогда, — продолжал граф, — раньше он считал вас подходящим супругом для своей дочери?

— Я был ему как сын, милорд. — Голос Лоуика заметно окреп. — Помолвка была способом принять меня в семью.

— Но лорд Фальк не воспользовался этим способом, когда у него не осталось детей, кроме леди Джеанны? — И граф отступил назад с легким поклоном.

Все это было столь правдоподобно, что Галеран сам почти поверил в истинность слов Лоуика. Старый Фальк действительно был расположен к нему и вполне мог решить ввести его в семью, женив на дочери. Возможно даже, он собирался подарить молодым небольшое поместье.

И все же трудно поверить, что помолвка совершалась втайне от всех. Свидетели находились всегда; на то они и свидетели, чтобы удостоверить помолвку.

Ральф Бассет и архиепископ Лондонский тщательнейшим образом изучили запись о помолвке, после чего Бассет промолвил:

— Сир, документ как будто бы подлинный, но, как и всегда в подобных случаях, все решает слово свидетелей. Они должны предстать перед судом и подтвердить, что помолвка была совершена.

— Увы, сир, — вмешался Фламбар, — я лично навел справки. Никого из свидетелей уже нет в живых.

Брови у всех присутствующих медленно поползли вверх. Забавно, дело дошло до свидетелей, а встретиться с ними невозможно.

Галеран сдержал вздох облегчения. Значит, документ подложный, свидетели — фальшивые; их имена красуются под сговором лишь потому, что все они уже умерли. Теперь оставалось разоблачить подделку.

— Кто был свидетелями?

Ральф Бассет огласил список имен. Первым в нем значился старый Фальк, затем шли его сыновья, разумеется, покойные. Следующим был указан Грегори, управляющий, умерший не так давно.

— Этого человека я знал, — сказал Галеран. — Он умер совсем недавно и присутствовал на моей собственной свадьбе. Он не поставил бы своего имени под незаконным документом.

— Даже под угрозой потери места, милорд? — мягко вмешался Фламбар.

Спорить было бессмысленно, и Галеран счел за благо молча выслушать другие имена. Их оказалось всего восемь.

— Сир, — произнес он тогда, умышленно не скрывая изумления, — под документом о моей помолвке с леди Джеанной подписалось более тридцати человек. Лорд Фальк пользовался у нас на севере большим уважением и легко мог собрать столько же или даже больше желающих заверить своей подписью подобный документ.

— Дельное замечание, — промолвил Варвик.

Глаза Фламбара опасно сузились, но губы продолжали улыбаться.

— Быть может, поскольку у сэра Раймонда не было влиятельной семьи и важных знакомых, лорд Фальк из человеколюбия решил не конфузить его. Да и, кроме того, что за повод для многолюдного сборища? Всего-навсего помолвка дочери…

— И все же, — возразил Галеран, — здесь есть заметные недочеты. Почему, к примеру, на подобной церемонии не присутствовали ни мой отец, ни Губерт Берсток?

Король кивнул.

— Еще один превосходный вопрос. Как жаль, — многозначительно добавил он, — что здесь нет лорда Вильяма Брома, который, несомненно, пролил бы свет на эту тайну.

Как видно, будущее всей семьи зависит только от верноподданства лорда Вильяма, с досадой подумал Галеран.

Итак, оставалось сделать то, чего он умом не желал, а сердцем страстно жаждал. Галеран встал.

— Сир, я согласен, чтобы наш спор решили мечи. Я вызываю Раймонда Лоуика доказать правоту его притязаний собственной кровью.

Лоуик будто ждал этого и немедленно поднялся.

— Вызов принимаю!