Слон и кенгуру

Глава XXIV

Мистер Уайт презрительно и гневно выбросил их из головы. И без них было о чем подумать. И он начал думать, стуча зубами и одновременно пытаясь ребром ладони выдавить воду из своих одежд.

Миссис О’Каллахан прожила в довольно удобном фермерском доме двадцать три года, она же в несколько приемов выплатила 120 фунтов за постройку сенного сарая. А он перевернул ее сарай вверх ногами, набил ее же скотом и орудиями, вытащил несчастную из дома, в котором она провела всю свою супружескую жизнь, отволок на расстояние в пять миль — до Кашелмора, куда она могла преспокойно добраться в запряженной пони двуколке, — а там утопил все в бурных водах Слейна. Если бы на этой стадии она каким-то образом выразила неудовольствие или хотя бы задала иронический вопрос: «Ну, и что же дальше?» — ее очень даже можно было за это простить. Однако миссис О’Каллахан была не такая.

Увидев страдальческое выражение его лица, она сказала, и до чего же великодушно:

— Это все Микки виноват, потому как он не помог вам с ульями.

В ответ Микки воскликнул:

— Я бы и помог, а виновата ты, потому что… потому что… потому что ключи на комоде забыла!

— Я…

Мистер Уайт сказал:

— Н-н-н-никто не виноват. Остановить Ковчег м-м-м-мы не могли. Надо было стоять на якоре в Беркстауне, пока все не п-п-п-потонуло бы.

— То есть, — с горечью добавил он, — если что-нибудь вообще потонуть собирается. Ну кто бы мог в такое поверить? Ар-Ар-Архангел это б-б-б-был или к-к-к-кто?

— А я вашу курточку в сухости сберегла, — участливо сообщила миссис О’Каллахан. Да, уберегла от всех бед, и башмаки его тоже, а единственной в Ковчеге вещью, какая могла ныне принести всем ощутимую пользу, была из тех, которые миссис О’Каллахан притащила на борт в своем матросском сундучке — полбутылки бренди.

— М-м-м-мы не можем остаться в этой посудине на с-с-с-сорок дней. Н-н-н-надо при п-п-п-первой возможности подплыть к б-б-б-берегу. За-за-зачем Архангел велело нам построить Ковчег, если тот д-д-д-должен был затонуть в К-К-К-Кашелморе?

— Вы бы надели курточку-то, а то еще пневмонию подхватите.

— А у нас и в-в-в-весел нет.

— И бренди хлебните, мистер Уайт. Оно вам ох как поможет.

— Я н-н-н-не могу снова в в-в-в-воду лезть, пока не с-с-с-согреюсь, и к-к-к-как же мы до б-б-б-берега доберемся?

— А зачем нам берег? — внезапно спросил он, стиснув зубы в гневе на их неожиданную самостоятельность. — Потоп у нас или не Потоп? Что правильнее — с-с-с-сойти на берег, вернуться к Ковчегу и построить д-д-д-другой или плыть в этих чертовых бочках дальше — что?

— Как скажете, мистер Уайт.

— П-п-п-прежде всего, м-м-м-мы не сможем добраться до берега, б-б-б-без весла и то еще надо с т-т-т-течения сойти. П-п-п-пожалуй, к-к-к-куртку я все же н-н-н-надену.

Миссис О’Каллахан помогла ему в этом и дала бутылку бренди.

— Н-н-нет, с б-б-б-бренди я до берега подожду. М-м-м-может придется опять в воду л-л-л-лезть, чтобы отбуксировать вас.

— От глоточка вреда не будет.

— Б-б-б-беда в том, что я не понимаю нашего положения. Это Потоп? Нужно нам на берег сходить? Эти б-б-б-бочки…

— Вы присядьте, чтоб от ветра укрыться, а Домовуха вас согреет. И от бренди никакого вреда не будет.

Мистер Уайт послушно опустился в бочку и проглотил половину бренди. Никак оно на него не подействовало.

— Странные какие-то берега, — сказал Микки.

Странными они и были, потому что бочки безостановочно кружились в потоке, как пробки, отчего и берега величаво кружились вокруг Микки. Вскоре его вырвало снова.

Боже мой! — мрачно размышлял, сидя в бочке, мистер Уайт. (Нет, бренди все же подействовало.) Ты мог бы и сообразить, что Ковчег, сооруженный в Ирландии, всенепременно потонет. Спасибо доброму Господу уж и за то, что мы удалились от Беркстауна. Спасибо доброму Господу, что мне не приходится больше касаться дверных ручек лишь кончиками пальцев — из страха, что они покрыты экскрементами. Спасибо доброму Господу за то, что я впервые за полтора года искупался, пусть и в холодной воде. Спасибо доброму Господу, что мне не приходится выдвигать в спальне ящик комода и обнаруживать в нем тухлое яйцо или давным-давно вскрытую коробочку сардин, приспособленных микробами под питательную среду. Спасибо доброму Господу, что мы оставили позади разбитые окна, протекающую крышу, обвисшие двери, общую грязь, и вранье, и упрямство, и суеверия, и трусливую жестокость, и полную бестолковость во всем. Да, и спасибо доброму Господу, что мы удалились от нужника, напрямую соединенного с колодцем, из которого черпают воду для питья, от стока судомойни, который отправляет отбросы под пол маслобойни, да там их и оставляет, потому что землекопы, которые его вырыли, не удосужились придать канаве наклон.

Боже Милостивый, хотел бы я знать, известно ли кому-нибудь из живущих ныне англичан или американцев, какова жизнь в Ирландии? Из собственной они таких сведений почерпнуть не могут, а уж из книг, какие печатают ирландцы, тем более. Если ты живешь по соседству с империей, то естественно обзаводишься комплексом неполноценности и утешаешься иллюзией собственного величия. И естественно, выдумываешь тысячи расчудесных причин, по которым только тебя и следует считать единственным достойным из живых существ, а империю — мерзавкой, которая все делает неправильно. И ты начинаешь писать книги или снимать фильмы о благородном величии жизни на острове Арран или ужасных жестокостях, совершенных Кромвелем. Беркстаун, конечно, не остров Арран, там и капли акульего жира не купишь; что же касается Кромвеля, то он обогнул Кашелмор окольным путем и ближе, чем на десять миль, к нему не подходил. Можно и не говорить, что это нисколько не мешает горожанам показывать сожженное им аббатство. На самом-то деле, аббатство спалил один из О’Нейллов, изжаривший в нем сорок своих соотечественников.

С тех пор, как я поселился в Беркстауне, там послужило с десяток служанок, десяток ирландских дев. Все, кроме двух, были воровками. Одна сбежала, утащив брошь ценой в восемь гиней. Когда ирландская дева покидала службу, производилась обычная процедура — ее чемодан вскрывали, извлекали оттуда украденное и желали ей всего наилучшего. Никаких неприязненных чувств. Две из них пребывали в интересном положении. Все были грязны, одна как-то раз принесла мне кувшин питьевой воды, в котором плавала живая рыбка. Другую с головы до пят покрывали блохи. Все были подобострастными, законченными лгуньями. При этом они старались создать впечатление бесконечной добродетельности. Каждая имела обыкновение прессовать в солонке влажную соль своей липкой ладонью, точно выполняя указание, данное Свифтом в «Наставлении для слуг». Ужасная, ироническая судьба его сатиры состоит в том, что ирландцы восприняли ее всерьез. Они добросовестно проделывают все, что он столь саркастично предписал. Выставляют ночные горшки на подоконники, раздувают угли кузнечными мехами, сморкаются в занавески, укладывают волосы, смачивая их супом и прилепляют масло к стенам, как штукатурку: все по предписаниям Свифта.

Англичане приезжают в Ирландию — благонамеренные, доброжелательные англичане, зачастую из тех, кто и сам подвергался преследованиям в закрытых школах и потому враждебно относится к нормальным, любящим буров людям наподобие здешних. И что происходит? Прожив здесь неделю, они еще могут вернуться домой и утверждать, что ирландцы — Богоизбранный Народ. Но оставьте их тут на пять-десять лет: оставьте, на мой срок, что они тогда скажут? Что сказал Рэли, и Спенсер, и Морисон? Рэли, он что, дураком по-вашему был — он, сочинивший, сидя в Тауэре, все, что теперь приписывают Шекспиру? Спенсер был невеждой? Морисон — университетским доном? Этот был. Те не были, — а если и были, то в исключительных обстоятельствах. Так вот, они сказали, как следует все обдумав, что самое лучшее — истребить ирландцев до последнего человека. И были правы. Ну, а тех, кто не считает, что ирландцев следует истребить, истребляют сами ирландцы. Что вы скажете об Эрскине Чайлдерсе? Он отдал этим чертовым прохвостам свою жизнь и честь, а они его за это убили. Да уж если на то пошло, взгляните на заезжающих сюда гаэлов, хоть на Гиральда, принадлежавшего к одной с ними расе. Что сказал этот? Что они совокупляются кровосмесительно, а иногда и с животными. На совершенных уж иностранцев посмотрите. Да коли до того дошло, посмотрите на святых: если Ирландия — Остров Святых и Ученых, о чем вечно визжат сами ирландцы, что сказал о ней Святой Бернард и что святой Иероним? Последний сказал, что ирландцы — людоеды, коими они и были. Да, наверное, и поныне остались.

Не то чтобы, продолжал мистер Уайт, смягчаясь, я действительно видел, как они поедают друг друга, видел собственными глазами, как, судя по всему, большинство авторов, бравшихся за эту тему. Полагаю, ирландцы стараются заниматься этим по возможности втайне.

Да и в любом случае, англичане, оседавшие в Ирландии: Бермингамы, Берки, Лейси и прочие, получали одно и то же, где бы они ни селились. И стало быть, проклятие кроется в климате, а не в народе.

— Все эти сучьи облака, — сказал он вслух, выглянув из бочки и увидев встревоженное, любящее лицо безропотной миссис О’Каллахан, которая вытягивала шею, чтобы понять, стало ли ему лучше.

И мистер Уайт устыдился.

— Что будем делать, миссис О’Каллахан?

— Да я уж и не знаю.

— Если, — сказал мистер Уайт, отхлебнув еще бренди, точно жадный, презренный младенец, с которым он сравнивал бедного Микки, — если вы с Микки заберетесь в одну бочку, а мы с Домовухой в другую, можно будет наполнить третью водой. С водой мы, глядишь, сорок дней и протянем. Мэр Корка семьдесят протянул, не так ли? Будем сидеть спокойно, чтобы не тратить силы, да еще и согревать друг друга сможем, а это тоже полезно. Вспомните Илию. Возможно, они там устроят так, чтобы нас вороны кормили — не знаю, правда, чем. Рыбой, наверное. А может, и бакланы. У вас булавка есть?

— К сожалению…

— Где-нибудь в платье. Любая булавка.

— Безопасная есть.

— Самое то. На ней уже и петелька имеется, протянем сквозь нее леску, может, даже два крючка получим, если разломаем ее пополам. А я мог бы распустить мой шерстяной носок — вот вам и леска. Не очень крепкая, но селедку или небольшую треску выдержит…

— Не думаю я…

— Наживка, правда, понадобится…

— Помню, я где-то читал, — с надеждой добавил мистер Уайт, — что на клочок красной фланели можно осьминога поймать.

— Микки красной фланелью живот обматывает, чтобы не надорваться.

— Вы думаете…?

— Да ведь оно ненадолго, — сказала миссис О’Каллахан, — не на сорок же дней.

— Нет.

Микки объявил, что он уже помер.

— И опять же, — сказал мистер Уайт, — у нас ни пчел, ни семян, ничего, чтобы начать.

— Нет.

— Значит, надо нам это дело бросить.

— Может, оно и самое правильное.

— Миссис О’Каллахан, — сказал мистер Уайт, пришедший к этому выводу намного позже нее, — знаете, это я виноват, не вы и не Микки. Простите меня.

Она порозовела и вскинула, как ребенок, голову.

— Но покамест, — добавил он, — необходимо как-то добраться до берега. Возможно, я смогу грести шляпой. Ну, а этим чертовым дурням что на реке понадобилось?