Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ)

— Знаю, — губы пленника едва шевельнулись.

— Мы с моей Соправительницей научились неплохо ладить, но двое властителей это худшее, что можно придумать. У вас есть Совет, и это разумно. А у меня положение неважное. Тейит — единое государство, и так получилось, что всей военной силой заправляет Элати из Серебряной ветви. У меня, разумеется, есть свои личные воины, но этого недостаточно. Поэтому мне нужна только твоя помощь против моих врагов — противников на Севере. А война с Асталой, которой ты опасаешься — э, Астала весьма далеко! И в этом случае за тебя между нашими Ветвями пойдет такая драка, что камни Тейит рассыплются на песчинки. Зачем мне это? Остаться одному на развалинах?

Кайе сидел, опустив голову, и Лачи спросил с досадой:

— Ты слушал меня?

— Слушал. При чем тут древний язык?

— Есть слова, которые скрепляют данное обещание. Нарушить его нельзя. Я хочу, чтобы ты эти слова произнес — мне нужно, чтобы ты дал слово не трогать меня и тех, кого я не разрешу, а еще пробыть подле меня, скажем, год. Я, со своей стороны, не смогу заставить тебя поступить против твоей воли — мне будет нечем.

Кайе издал тихий звук, похожий на фырканье.

— Знаю, о чем ты подумал, — произнес Лачи. — Что мне не больно-то выгодна эта сделка? Ведь ты можешь попросту не делать ничего. Можешь. Но тебе будет скучно, а то, что я предложу… интересно.

— Почему на чужом языке?

— Этот обряд создали наши предки. Нет возможности перевести его, не исказив.

Лачи не соврал, и, видно, Кайе почувствовал честность в его голосе.

— Чего ты хочешь от меня? Если я убью твою Соправительницу и всю ее семью, тебя народ не примет.

— Да, разумеется, если действовать грубо. Но я сделаю так, что это она захочет тебя получить, и не справится — вся Тейит окажется в опасности. А я спасу, кого пожелаю. Потом народ будет мне благодарен.

— Зачем тебе лишать силы Север? Не боишься Асталы?

— Южане не рискнут напасть, не имея твоей поддержки. А тебя они уже считают мертвым, и ждать тебе некого.

— А мне, когда закончится год, ты тоже предлагаешь свободу?

— Что ты. Напротив — смерть.

— А! В это я верю, — вновь рассмеялся коротко и чуть слышно — на большее сил не хватило, и сверкнули глаза. — Похоже, крысы способны быть честными?

— Врут всегда по какой-то причине. Я не скрываю — живым отпускать тебя не намерен, но ты умрешь только после того, как ты выполнишь нужное мне.

— Или сдохну тут, под головоногом.

— Или так. Но до этого… — Лачи покосился в сторону, и Кайе понял его.

— А меня ты убьешь потом. И что мне со всего этого?

— Жизнь своего друга и возможность поубавить количество Сильнейших Тейит. Астале все-таки это выгодно.

И добавил:

— Я не пытаюсь тебя обмануть. Сам сказал, знаешь язык. Покажу тебе слова — если согласишься их произнести, значит, я проведу обряд. Если не захочешь… это плохо для всех нас троих.

Он дал Кайе полчаса на подумать; все это время ходил взад — вперед по коридору снаружи.

— Ты помнишь, что я жду не один, — напомнил Лачи, когда снова зашел внутрь, и не услышал ответа. Сказал, желая подстегнуть выбор — и пожалел о поспешности. Если человек балансирует на канате, не стоит его даже подбадривать — отвлечется и может сорваться. А рыбу, что идет на приманку, не поощряют тем более.

Мальчишка проговорил, разглядывая недобро косящее глазом головоногое чудище:

— Ножа ты мне не дашь. Огня у вас, северных крыс, в руках не бывает, — Кайе широко улыбнулся. Нехорошая это была улыбка, особенно на перемазанном засохшей кровью лице: — А мне вы руки связали, хоть и не ремнем.

— Зачем тебе огонь или нож?

— Затем… дай это! — указал на тяжелую бронзовую пряжку пояса. Один ее край был довольно острым.

— Хочешь перерезать себе горло? — осведомился Лачи. Пленник расхохотался.

— Этим? Дай, исполни в обмен и мое желание!

Лачи подумал и снял пояс. Поранить себя может, пожалуй. Убить — вряд ли… Но на всякий случай отдал приказ чудищу сдержать руку, если тот потянется к горлу. Юноша зажал пряжку в кулаке. Взмах, и еще — Лачи не успел помешать.

“Да твою ж…” — подумал Лачи со сложной смесью ужаса и восхищения. Золотисто-коричневое плечо Кайе было залито кровью. Линии татуировки, грубо разорванные, полностью скрылись под ней. И опытному целителю не восстановить.

— Зачем ты это сделал? — не стал скрывать изумления. Юноша разжал пальцы, окровавленная пряжка упала на камень.

— Тебя не касается!

Неровно дышал, с трудом, но голос — прежний, полный великолепной дикой злобы.

— Ты не хочешь иметь ничего общего со своим Родом? Почему?

— Потому что мой Род не помогает крысам!

Лачи задумчиво посмотрел на него. Ничего не сказал.

**

Астала

Она давно не выглядела молодой: годы отчуждения со стороны мужа, хоть он потом и начал искать ее расположения, сделали свое дело. Но ее лицо оставалось тонким, и сеточка морщин украшала, словно легкая вуаль, наброшенная для защиты от палящего солнца.

Эйхое Арайа предпочитала жить в доме старшего сына, поскольку очень любила его жену. Средний давно поселился там же. Ну а здесь, в ее прежнем доме, оставался муж, младший сын и две дочери, которых муж бы не отпустил, и она приходила часто.

— Я знаю, ты это сделал, — сказала она младшему, узнав, что было на Совете и после. — Не могу тебя одобрять — однажды именно ты погубишь наш Род, пусть других и считают жестокими и коварными.

На Эйхое, которая сидела в саду и мастерила сложное ожерелье, был наряд цвета бледной фиалки; всегда любила и оттенок такой, и эти цветы. Похожий, но куда более густой цвет носили в знак траура. Ийа видел Киаль, она оделась именно так.

— Что-то не так? — спросила мать, заметив его пристальный взгляд. — У меня пятно на юбке?

— Нет…

— Скажи, зачем? Мне ты не солжешь, — сказала Эйхое.

— Я понимаю Къятту, наверное, лучше чем его дед. Он готов был вот-вот натравить Кайе на северян. И эта война разрушила бы Асталу даже в случае победы.

— Ты мог и здесь устроить убийство мальчишки.

— Не мог, наш Род бы вырезали под корень. И в случайность бы не поверили, окажись она истинной.

— Думаешь, Лачи все же сумел его захватить? — спросила Эйхое неуверенно.

— Не знаю. Из Тейит мне шпионы не передавали ничего интересного. Или все хранят тайну, или Лачи скрыл свои дела даже от близких.

— А если Лачи сумел? Нам тогда все равно не жить.

— Так все же есть надежда, — ответил Ийа, беря мать за руку.

И прибавил почти весело:

— Ну, или я совершил величайшую глупость в истории!

Помолчав, объяснил:

— Мне удалось прикоснуться к его Силе напрямую, причем с его разрешения. Видел, что такое Дитя Огня, и знаю, что ничем его сковать невозможно. Ни цепь, ни обряд, ничто не удержит лаву и пламя вулкана. Даже если он сам согласится, — добавил Ийа затем, садясь у ног матери и по-прежнему не отпуская ее руку. Та ничего не ответила, только вздохнула, и руку не отняла.

**

Место охоты на камнеклюва

Кроме бледных расколотых аметистов, по которым Къятта в прошлый раз узнал о бывших тут северянах, ничего нового не нашлось. Теперь он обвинял себя в том, что поспешил с вестями в Асталу, а надо было искать до последнего, неважно, что эсса следы замели. Что-то наверняка отыскалось бы, стоило лишь постараться. Но он рассчитывал поднять Юг… а они испугались.

Теперь весенняя трава и кустарник скрыли всё, даже у пепелища колышутся стебли, протягиваются над ним, надеясь перебраться.

Десяток человек, которых Къятта взял с собой, опытные следопыты, тоже ничего не нашли, разве что немного царапин на камнях в месте, где была засада. Но это уже не имело значения: эссе перебрались через широкую каменистую пустошь и словно растворились. Куда угодно могли направиться — и прямо в сердце горного города, и в его окрестности, и в многочисленные селения, разбросанные у подножия горной цепи.

Оставалось ждать. Свои люди у Къятты в Асталы будут ловить слухи и знают, как с ним связаться, если что. И если Тейит выставит какие-нибудь условия… тогда он сможет вернуться домой. А сейчас нет. Не сдержался — не стоило бросать Ийа вызов так вот при всех.

— Али, мы отправимся дальше или устроим полноценный привел?

— Отдыхайте, если хотите.

Къятта сидел на камне, у ноги пятнами алели дикие гвоздики. Сорвал несколько венчиков, посмотрел на них, растер в пальцах и выбросил.

Много раз думал о том, что можно позвать через кровь — она у него и брата общая. Можно, только знание это полузабытое. Къятта читал про Силу крови все, что сумел найти, но вот вживую применял лишь понемногу, редко и не всегда успешно.

Кайе далеко, и знания для обряда нужны другие, у Къятты их недостаточно. А если что-то пойдет не так, можно лишь навредить брату — неизвестно, в каком он сейчас состоянии. Когда полукровка во что-то там влип, это сильно сказалось!

Может, все же стоило ту рыжую дрянь взять с собой, через него обряд вышел бы щадящим? Знать бы! Еще можно его привезти сюда… Нет, жизнью Кайе не готов рискнуть.

“След потерян, но я разыщу продолжение следа хоть в воздухе, и тебя найду — что бы с тобой ни стало; и твоим обидчикам не поздоровится”, — подумал он, поднялся, и велел собираться только расположившимся на отдых спутникам.

**

Пещера головонога

— Прочти, — Лачи бросил на каменный стол записанные на бумаге строки. — Если тебя учили, должно быть просто.

Уголок рта Кайе дернулся, выражая отвращение сразу к северянину и древнему письму. Разбирал он знаки довольно долго, сперва про себя, потом повторяя вслух. Но прочел верно.

— Я должен буду это произнести?

— Да.

— Хм…

Еще раз пробежал глазами знаки, не видя подвоха.

— Я не смогу запомнить.

— Произносить буду я, ты повторишь за мной. Если хочешь, держи перед глазами текст.

Кайе расхохотался.

— А ты скажешь те же слова, и на тебя тоже подействует?

— Участником обряда будешь только ты, — сухо ответил Лачи. Понимал, что еще немного и он сам сорвется. Слишком сложно… В одном повезло — Ахатта все же учил младшего внука, хотя с его нравом и склонностями мальчишка мог бы и вообще не уметь читать ни на каком языке.

— После ты дашь нам увидеться с Огоньком? Пообещай.

— Обещаю!

— Ладно, давай, — Кайе весь подобрался. — Я устал сидеть под этой тварью.

Тогда Лачи достал из шкатулки в нише стены обсидиановую пластину. Полукругом положил несколько мерцающих самоцветов, а у самого руки дрожали и сердце заходилось уже не от близости пламени. Краем глаза следил за пленником, хоть знал прекрасно — головоног его не отпустит. Положил пластину рядом с юношей, невольно отдернул руку.

Подумал — сейчас тот скажет что-нибудь вроде “Боишься, что укушу?” — но Кайе рта не раскрыл.

— Ты готов?

— Да, — глухо ответил, будто собственное эхо: не голос, тень голоса. И смотрел угрюмо из-под длинной неровной челки.

Рука вздрогнула, когда легла на черную обсидиановую пластину. Единственный признак слабости. Лачи начал произносить текст, не медленно и не быстро. Самоцветы чуть замерцали, отбирая внимание и силы, но иначе было никак. Только бы довести обряд до конца…

Кайе повторял слова за ним, отрывисто, поглядывал на свою бумагу с подсказкой, невольно бросая и взор на ритмичные вспышки и угасания самоцветов. Губы едва шевелились, но Лачи слышал каждое слово — все верно, все без обмана. Да такие и не врут никогда.

И вот это место. Лачи показалось, что сам он умер на месте, но голос не сбился, уверенный, звучный.

На древнем языке “не причиню вреда” и “не ослушаюсь” звучит очень похоже. А что пишется не совсем так — не сразу и осознаешь, если не слишком хорошо владеешь древним наречием, да еще самоцветы искрятся, сбивая с толку.

Кайе повторил нужное слово за Лачи, не отследив, что сказал не то.

Кристаллы камней погасли. Пластинка медленно налилась голубым светом — свет перебивал полупрозрачную черноту обсидиана. Рука словно прилипла к гладкой поверхности. Но вот слабее стало свечение, и рука пленника вздрагивает; сжатая в кулак ладонь — разбить пластину, пока не поздно.

— Передумал? — спросил Лачи ледяным голосом (а иначе никак, челюсть свело). Юноша убрал руку. Словно судорога исказила пластину, и вот она уж, как и прежде — черная, гладкая.

— Брось ее сюда.

Бросил не глядя. Свет факела лизнул обсидиан. Поймав, Лачи подошел к стене, вставил пластину в свитые кольца головонога поменьше того, что на потолке. Победа? Печать хальни невозможно разрушить. Теперь главное — вернуться с укрощенной добычей в Тейит. Сказал удовлетворенно, не просто чувствуя — видя, как собственные руки дрожат:

— Ну вот…

И, пристально глядя на Кайе, произнес:

— Ты не причинишь вреда ни мне, ни кому-то еще без моего приказа. Будешь отныне слушаться только моих указаний, неважно, в человечьем ты облике или энихи. И также я запрещаю тебе пытаться причинить любой вред себе самому.

Кайе растерянно вскинулся, не понимая. Лачи не мог отказать себе в удовольствии пояснить:

— Язык ты знаешь, но недостаточно хорошо, а мои самоцветы помогли тебе отвлечься. Вместо этого ты произнес вот это, — он повторил.

Кайе глянул на бумагу перед ним, на знаки. Когда осознал — глаза стали совсем большие и черные, и лицо — как при попытке вырваться от головонога. Только эти кольца разорвать было еще меньше надежды.

Что-то прошептал, и невозможно было понять — но не ругательство.

Лачи почти пожалел его — он много раз видел и страх, и боль в чужих лицах, но никто не отдавал врагу способ разрушить свою родину. Потом он подумал о своих детях — Кайе убил бы их не задумываясь, только подчиняясь приказу другого человека.

Отдал приказ каменному чудищу отпустить пленника. Тот не шевельнулся, и не мог ослушаться, но такой ужас и отчаяние росли в нем, что Лачи почувствовал, что еще немного и его, Лачи, самого изнутри превратит в пепел.

Чтобы отвлечь, позвал целителя — Кайе давно нуждался в помощи. На сей раз юноша не противился и, кажется, даже не заметил, как наложили на ребра тугую повязку, как промыли рану на плече и перевязали ее.

А потом дрожь прошла по его телу, он подался вперед и потянулся, будто хотел рассмотреть что-то на полу за краем каменного стола — и на пол спрыгнула черная тварь с тусклой шерстью и клыками в палец длиной.

Целитель с визгом вылетел за дверь, запутавшись в полосе ткани для перевязки. У Лачи будто вся кровь заледенела и желудок оторвался, но он стоял и смотрел в глаза зверя. Тот попятился, сперва сел, потом лег и закрыл глаза.

И вот тут Лачи выругался длинно и от души.

Не сомневался: если велит сейчас перекинуться обратно, Кайе подчинится. Но не хотел, успеется, пусть сейчас побудет в зверином обличье. Вероятно, ему так проще. Совершенно лишним будет, если он сейчас повредится рассудком. Лачи выглянул в коридор и позвал своих людей. Они уже услышали вопль целителя, прибежали и толпились снаружи, не решаясь войти. Не из трусости: больно уж необычная картина предстала их взорам. Но преступили порог, все же опасливо покосившись на зверя. Лачи пояснил, видя их неуверенность:

— Нельзя оставлять его тут. Сам он не хочет идти.

— Надо на него намордник надеть, и сеть сверху набросить… — нерешительно проговорил один. Лачи качнул головой:

— Он вас не тронет.

Приблизились опасливо, отшатнулись, когда черный зверь повернул морду и показал клыки — длинные и острые.

— Не тронет, я говорю. — И приказал вполголоса: — Ты слышал. Не смей.

Откуда же простым слугам, даже воинам, знать про печать хальни? А опытных Лачи посвящать в это дело не собирался. И объяснять тоже.

— Оттащите в комнату рядом с моей, если сам не пойдет. Да, да, осторожней с этой зверюгой, она ранена.

…С ума сойти, увидел это собственными глазами! Ощущение, что сходишь с ума. Как южане терпят двоих таких?

Энихи ударил хвостом по каменной плите. Хлестко, снова заставив шарахнуться слуг. Наверное, на “оттащите” разозлился, довольно подумал Лачи. Правильно, малыш, чем живее ты будешь, тем лучше. Твоя ярость — это твоя сила, а управляю ей отныне я.

Но в этот миг он больше никем и ничем не мог управлять. Вернулся в свои покои, зная, что пока все будет в порядке, залпом выпил треть кувшина воды, потом крепкой настойки, и упал на кровать, восстанавливать силы.

Не меньше пяти часов проспал, и мог бы еще столько же — все еще довольно паршиво себя чувствовал, неприятно и непривычно слабым, — но пора было браться за дело.

В комнате, отведенной Кайе, все было приготовлено, просто и удобно — северянин не видел смысла в ненужной жестокости. Печать хальни неразрушима. Пусть напоследок поживет нормально.

Повязка валялась в углу комнаты. Значит, стал человеком, стащил с себя и снова нырнул в эту шкуру.

— Может, вернешься в человеческий облик? — спросил Лачи. — Поговорим.

Тварь только стукнула хвостом по полу — Кайе не мог позволить себе открыто выказать гнев… впервые. Но презрение — великолепно.

Зверь не собирался перекидываться. А разговаривать с энихи — нелепо.

Заставить просто, всего-то отдать приказ. Не хотелось. Сам себе удивлялся — привлекала эта дикая гордость, не было желания ломать ее, да еще так… примитивно, напротив, хотелось коснуться; вспомнил — в детстве, когда болел зуб, так же тянуло дотронуться.

Вот и решение, мелькнула мысль, и человек не сдержал тонкой улыбки. Осторожно опустил ладонь на спину зверя, помня — он ранен. Вот, и кровь снова пошла, без повязки-то. Хм, значит, сбросить ее нанесенным вредом не считается? Видимо, он в самом деле привык. Пальцы утонули в густой черной шерсти, короткой и неожиданно мягкой.

Не обратил никакого внимания на рычание. Зверь встал, скидывая руку, шагнул в сторону, но словно лбом уперся в негромкое повеление:

— Оставайся на месте.

Все-такибез приказов с ним не справиться. Рука снова осторожно взъерошила мех, но, поднятая в третий раз, встретила пустоту.

— Амаута талли хиши!! — прошипел Кайе, откидываясь к стене. — Добился, чего хотел, да? Убери свои лапы!

— Лапы у тебя, зверек, — северянин поднялся, отступил на шаг, улыбаясь. Подействовало. Перекинулся добровольно… почти. Оглядел его, подняв бровь:

— Может, умоешься? Или у вас на юге…

— Пошел ты!

— Если желаешь, ходи без повязки, — указал на большой кувшин и таз: — Раз уж все труды целителя перечеркнул… Воды тебе хватит.

— Где он?

— Кто?

— Полукровка. Теперь он тебе зачем? Ты обещал отпустить.

— Отпущу. Не сейчас. Ты еще ничего не сделал, разве что перепугал моих слуг.

— Дай нам поговорить, — потребовал Кайе. — Ты обещал.

— После. Ты же не чувствуешь, что ему плохо?

Лачи еще раз долго, пристально посмотрел на пленника, повернулся и вышел. Ничего, время ждет. Через глазок в двери видно было, что юноша делает.

Тот, убедившись, что дверь закрылась, сразу потянулся к воде — сначала пил, жадно, потом плеснул на тканое полотенце, принялся стирать кровь. Северянин угадал верно — южане любили воду, и Кайе тоже. Он не боялся собственной крови, как и чужой, разумеется; но, испачкавшись, потом приводил шерстку в порядок с особым тщанием.

Лачи попытался представить, как себя вел бы на его месте, то есть вот так, в плену, в безвыходном положении… ну, хоть Айтли. Нет, об этом думать было совсем неприятно.

**

Астала

Шиталь не любила называть его Огоньком. Еще в первые дни спросила, знает ли он свое настоящее имя и не против ли, если будет звучать оно? Не видел смысла отказывать, ведь на севере его чаще звали по имени — с тех пор, как вспомнил свое прошлое. Южное прозвище произносилось бы на языке Тейит иначе…

А сам так и не определился, что ему сейчас ближе.

Кайе был жив; когда в один из дней резко заболело плечо, будто когти в него вонзили — Огонек обрадовался до того, что забыл, где находится. Колесом прошелся по саду, едва не врезавшись в растерянного прислужника.

Когда боль отпустила, снова засомневался. Но сил не было снова с головой нырять в неуверенность, и он махнул рукой на осторожность, попросил беседы с Шиталь.

Она встретилась с полукровкой в любимом тенистом уголке сада; сидела, вышивая поясок-оберег для младенца. Начала первой:

— Что с тобой творится? То ты просил позволения помогать целителю, и тобой были довольны, то передумал.

— Ала, я…

Рассказал обо всем. Шитал смотрела на него, не мигая и, кажется, не дыша. Поясок пестрой змейкой утек в траву, позабытый.

— У вас такая сильная связь? Но почему ты мне не сказал… — она осеклась. — Кому-нибудь ты говорил об этом?

— О связи? Къятта знает.

— Я не придала значения тому разговору, думала, он в отчаянии хватается за паутинку… Сейчас ты тоже никому не сказал о том, что чувствуешь?

— Никому.

— И своему наставнику?

— Ала, он давно меня прогнал, ты же сама только вот говорила об этом.

— Да, но, может быть… — она вновь замолчала, потерла висок.

— Ты не рада? — спросил Огонек.

— Я не ожидала. Это меняет всё…

— Ты можешь точно узнать, где он и что с ним? Есть такие обряды?

— Я… Ох, — она прижала руку к губам. — Возможно, нам надо спасать Асталу.

— Зачем? — удивился Огонек. — Если Кайе где-то в пути, и он ранен, это его надо спасать.

— Я боюсь, что Къятта был прав. Это северная ловушка, и его забрали живым. Точно не для того, чтобы убить на потеху толпе. Если бы у тебя было совершенное оружие и враг, мешающий получить столь желанное…

— Он никогда не станет служить Северу, — Огонек ощутил, как многоножки поползли по всему телу, перебирая колкими лапками, но в своих словах был уверен.

— Своей волей он может быть и не станет. Но вот заставить его…

— Невозможно, — твердо сказал Огонек. — Так ты знаешь нужный обряд?

— Нет, я не знаю. И Къятта вряд ли знал, иначе позвал бы отсюда.

— Тогда собери Совет!

— И будет то же самое, что недавно; Сильнейшие Асталы хотят слышать то, что им удобно.

— Но ты сама из них.

— Я — другое. Наблюдала за тем, как он рос, учила сохранять человека, когда становишься зверем. Но это я. Как думаешь, сколько людей придет на помощь из любви к нему?

— Пусть идут из боязни за Юг!

— Развязать войну по указанию полукровки… ты сам-то в это веришь? — Шиталь медленно нагнулась, подобрала поясок-змейку. — Кто сейчас подтвердит вашу связь? Къятты нет.

— Но ты — разве ты сама не хочешь ему помочь? — запальчиво возразил Огонек. Шиталь длинно посмотрела на него, затем кивнула.

После, когда расстроенный полукровка убрел к себе, Шиталь не переставала себя ругать и не стала навещать сестру, хоть намедни горячо обещала ей это. Знай она раньше… да, тогда она не позволила бы Къятте уехать. Мысль о возможностях несостоявшегося союза не желала покидать голову, переливалась всеми оттенками. А теперь Шиталь нечего делать, только оберегать полукровку — он может подать сигнал, если Кайе вновь станет плохо… но сигнал этот мало что даст.

Обряды на крови знает Ийа, недавно чуть не расколовший Башню одним из них. Он может помочь… плату возьмет немалую, но сам ведь не захочет упустить такую возможность. Может, он и сейчас уже знает что-то, у него везде глаза и уши.

Но… нет. Раз Огонька он не посчитал нужным забрать от Шиталь, не так уж много и знает о связи Кайе с полукровкой. И давать ему это знание — лишиться хоть малого, но преимущества.

Эта мысль успокоила настолько, что Шиталь снова смогла сесть за вышивку. Ждать, это лучшее, что сейчас можно сделать. И не терять доверие мальчика…

**

Пещера головонога

Кайе почти ничего не ел и спал урывками, дергаясь от малейшего шороха. Лачи пару раз слышал, что брата зовет во сне, и отчаяние было в этом призыве. Верно, каждый миг ожидал приказа и не знал, каким он будет, и не направит ли Лачи удар на Юг.

Лицо осунулось, остались одни глаза; они вспыхивали порой совсем уж ненормальным блеском, но чаще были тусклыми, неживыми. Лачи, решив, что ему нужно оружие в здравом уме, всыпал полгорсти сонного порошка в воду, которую приносили пленнику. Но тот обладал чутьем энихи даже в обличье человека, и к воде не притронулся. После этого перекинулся в зверя и метался по комнате почти сутки, пытаясь вырваться, пока Лачи не пришел и не велел угомониться.

Именно велел, пользуясь властью печати.

Все было бы куда проще, пожелай северянин сломать его. Сейчас это было легко, даже странно, что Кайе еще держался. Что останавливало, и сам не мог понять — то ли подспудная симпатия, то ли жажда свести счеты по полной.

А юноша чем дальше, тем меньше был человеком — просто уходил в зверя, как если бы перестал сопротивляться, и тело само отторгало север. Лачи теперь не запрещал перекидываться, поскольку преображение выходило уже непроизвольно, и печать возвращала обратно, дополнительно подрывая силы.

С Лачи он больше не говорил, и не отвечал, если приказа не было. Про Огонька только один раз спросил, и больше не упоминал о нем — видно, понял, что никто не собирается сдерживать обещание.

— Когда ты думаешь отвезти его в Тейит? — прямо спросил Лешти на пятый день, порядком разозленный недомолвками.

— До сих пор не могу поверить, что мне удалось. Почти нет шансов ему порвать цепь… но вдруг? Я отвечаю за город. За Север.

Тайна Звездного круга была утеряна северянами — говорят, на Юге про подобный еще помнили. Но его дальний потомок помогал очищать разум: алмазы, белые топазы и горный хрусталь, прозрачные, близнецы звезд, они едва ли не сами раскатывались на обсидиановой плите, складываясь в созвездия. И, казалось, мерцают в свете расставленных вдалеке ламп.

Лайа предпочитала зелья, Лачи — камни, и достиг в этом вершин. Но последние недели все хуже удавалось сосредоточиться. И не только заботы были причиной — он слишком много находился и подле Кайе, с трудом защищаясь от все более темнеющего пламени, и подле головонога. Полгода пожить так, и вернешься стариком в Тейит…

Душа отчаянно запросила воли. Оставив Лешти за главного, Лачи оседлал грис и поехал к пещере, которую показывал Элати недавно. Надо же порадовать соглядатаев. Им не приходилось совсем уж скучать — Лачи давно отправил в пещеру похожего человека, но велел показываться изредка, в полумраке.

Пора и самому, наконец.

Ждать пришлось недолго. Не прошло и пары часов, и как будто бы случайно на лесной тропе появился всадник в сопровождении двоих стражей. Главы Хрустальной ветви он не опасался, по сторонам не оглядывался — а ведь здесь, хоть лес казался рощицей по сравнению с чащами Юга, за стволами и в подлеске-кустарнике все-таки можно было укрыть целый отряд.

Иоки приветствовал Лачи уважительно и неприязненно одновременно. Он казался младшим братом Элати, хоть родство их было не столь уж близким; жилистый, с грубоватыми, довольно приятными чертами, с виду медлительный, а на самом деле отличный следопыт и боец. Всем бы хорош, но хвастун ужасный. И по-прежнему любит перевязывать волосы красной тесьмой с кисточками, отметил Лачи. Почему-то эта щегольская черта больше всего раздражала.

— Какая приятная встреча! — сказали оба одновременно.

Лачи знал, что Иоки обосновался на небольшой возвышенности, в лагере добытчиков красной водоросли из глубокого карстового колодца. Таких колодцев — по сути, пещер — здесь было несколько. За водоросли из их глубин бабка того полукровки глаз бы, наверное, отдала: они помогали лечить половину болезней. Но добывать их было весьма опасно — отвесные скользкие стены, и приходилось брать понемногу, чтобы не опустошить колодец.

А еще там водились вкуснейшие полосатые улитки, Лачи знал, что Иоки их любит, как и почти вся Серебряная ветвь — Соправители следили даже за поставками провизии друг для друга. Но не водоросли и не улитки были целью посланца Лайа; тут поселился, поскольку каменистая почва — не оставить следов, и растительность, позволяющая сквозь нее наблюдать и в ней прятаться.

— Как дела в Тейит? — спросил Лачи как можно невинней. Иоки хмыкнул, но приятную беседу поддержал. В конце концов, Лачи по-своему оказал Лайа и всей их Ветви услугу, исчезнув на столь долгий срок, когда после позора в Долине Сиван еще много времени не прошло.

Разговор особо не затянулся, разве что подхлестнул Лачи побыстрей возвращаться.

— Пока ты бродишь среди мертвого золота, наша Ветвь ширится и крепнет, — напоследок похвастался Иоки. — У моей сестры родился сын! А наш с Улой союз по словам предсказателя подарит миру дочь, превосходящую Силой Лайа!

— Что ж, поздравляю, — промолвил Лачи. Изобразил улыбку, сложил пальцы в знаке прощания и уважения.

И направился к полной золота пещере, чтобы выйти через тайный ход и вернуться к пленнику своему.

Прогулка верхом после долгого сидения под властью камня утомила, и Лачи задремал, едва смерклось, стоило вернуться в избранную для себя комнатку. Его разбудил чрезвычайно расстроенный Лешти.

— Я говорил, что это добром не кончится! Иоки тебя выследил! По настоящему!

— Он знает про Кайе?! — сон слетел враз, и Лачи вскочил на ноги.

— Он знает, что ты обитаешь в Горе Головонога, или подле нее, а золотая пещера — для отвода глаз. Теперь он не успокоится, пока не вынюхает все, и ты его не остановишь.

— Еще как остановлю! У меня выбора нет.

— Что, неужели велишь его подстрелить? Всю его свиту не перебьешь, не он сам, так они дознаются. Это с тобой он беседовал в одиночку…

— Дай мне подумать! — взмолился Лачи. Лешти лишь оперся рукой о дверной проем, словно хотел в нем прорасти:

— А я говорил, эльо…

— Сгинь!

Лачи переступил порог с чувством легкой опаски, как и всегда, когда приходил к пленнику. Знал точно, что тот не может причинить ему вреда, пока сильна власть печати, только предпочитал даже печати не доверять. Зато сохранить голову.

Кайе сейчас был в человеческом облике; пристроился в углу, это было его излюбленное место здесь. Над головой — прорезь — окно. Руки сцеплены в замок, ноги скрещены — ни дать ни взять подобравший лапы энихи. Поза другая, а впечатление то же.

Неподалеку на каменном выступе стояла миска с густой кашей, перемешанной с мелко наструганным мясом. Нетронутая с утра. Лачи нахмурился — поначалу пленник отказывался от еды, но приказу разумеется подчинился. Сейчас-то что снова?

— Почему ты не ешь?

— Не могу.

Он откинул голову, будто пытаясь на потолке разобрать видимое ему одному. По учащенному дыханию, горячечному блеску в глазах Лачи понял, что дело неладно — да еще и золотой чешуйчатый браслет на руке нагрелся, испуганный. Еще немного, и золото это умрет.

Однако…

Это было уже тревожно.

— Ешь, — приказал.

Кайе будто в полусне потянулся к миске, зачерпнул гость каши, положил в рот — и закашлялся, не в силах проглотить.

— Значит, твое пламя сильнее твоего тела…. — сказал, размышляя. Лачи видел такие места — сверху запекшаяся корка земли, а под ней — пустота, огненная бездна. Кролик или там лиса — пробегут, разве что лапу ошпарят, если земля внезапно вздохнет, выпустит струйку дыма. А человеку лучше не соваться.

Так вот что внутри у Оружия Юга, недаром золото на руке и на груди Лачи кричит едва ли не в голос. Но что тому причиной? Печать, плен или сама гора? В любом случае, пора действовать.

— Надеюсь, ты достаточно в силе, чтобы убить человека.

Тот поднял глаза, что-то вроде удивления промелькнуло в чертах лица. Ну хоть что-то.

— Нас выследил младший родич Элати и Лайа. Он не должен о тебе донести.

Кайе все же заговорил сам, хвала Небу и предкам:

— Разве ты не собирался привезти меня в Тейит?

— Собирался, но когда и как решу. Уже скоро.

— Понятно. А сами вы…

— Если это сделаем мы, нам придется отвечать за содеянное. Тебе — нет.

— Как бешеной лисе… ее убьют, но из-за нее не станут собирать Совет…

Лачи не нашелся с ответом. Сказал:

— Ты не станешь использовать Пламя. Пойдешь в шкуре энихи.

— Почему?

— Нападение зверя спишут на случайность, а не на мою злую волю. А огонь и даже остановка сердца вызывают слишком много вопросов. Будь осторожен, ты должен вернуться невредимым.

Юноша не поднимал глаз. Не ответил. Да и незачем, ясно, что подчинится. А ведь мог бы порадоваться, хоть на ком-тоиз северян отвести душу. Ведь не то, что придется убить какого-то незнакомца его тяготит.

**

Иоки чувствовал себя почти поймавшим добычу. Он уверился, что хотя бы половину времени им морочили голову, и возле пещеры мертвого золота был не Лачи, а его двойник: полного сходства не требовалось, лица они все равно не смогли разглядеть, а подобрать человека похожего роста и сложения, научить любимым движениям Лачи…

Гора, в которой скрывалась пещера с головоногом, была в нескольких часах езды. Нетрудно пару раз за сутки побывать в обоих местах. Но что Соправителю могло понадобиться в ненавистном Лайа месте, Иоки понять не мог. Эта пещера проникла даже в детские сказки, и сказки страшные: мол, вблизи границ Тейит в горах есть глубокий ход, в котором спит древнее чудовище с каменными щупальцами. В безлунные ночи оно подползает к выходу из пещеры и вытягивает щупальца наружу, хватая любого, кто зазевается, выпивает все соки, и жертва — человек ли это, зверь или птица — застывают, словно глиняная фигурка, а через одну луну рассыпаются в прах. Но, если успеть до истечения этой луны, их можно увидеть, мертвых иссохших стражей…

Иоки был верен долгу и возложенной на него Лайа задаче, но приближаться к страшной пещере не слишком хотел. Да, в саму пещеру Лачи вряд ли полез, скорее он использует недоброе место как прикрытие, но что он прячет на склоне или у подножия?

Раздумья Иоки о том, как половчей подобраться прервал один из охотников.

— Эльо, мы видели подле нашего лагеря следы крупного энихи, много следов — похоже, он обосновался в окрестностях, а не просто шел мимо.

— Энихи? Что его так далеко занесло? — удивился Иоки, но велел не предпринимать ничего, лишь держаться подальше от густых зарослей. Зверь не дурак, нападать на лагерь с вооруженными людьми.

На протяжении пары дней — Иоки все думал, с какой стороны подобраться к горе, чтобы не ошибиться — зверь привел в замешательство всех охотников. Он постоянно менял место лежки и, казалось, намеренно старался дать себя заметить. Он убил несколько зверей и птиц и оставил их брошенными; в отряде начали поговаривать, что с хищником что-то неладно. Потом в поселении он убил рабочего, вернувшегося за инструментом к одному из колодцев. Потом еще одного, и там началась паника и разговоры о злых духах.

Иоки знал, что такое надо пресекать в самом начале, иначе слухи пойдут множиться и скоро люди начнут бояться трухлявого пня. Большую часть своих людей вынужден был отослать на защиту рабочего поселения, и сам вернулся туда, оставив самых опытных следопытов все-таки искать Лачи.

Чтобы покончить с хищником, разбросали отравленную приманку, но ее никто не тронул, хотя зверь побывал рядом. Яд не имел вкуса и запаха, но энихи как-то умудрился его почуять; или же догадался, твердили рабочие.

Приказ Лайа был важнее, Иоки с легкостью бы пожертвовал рабочими — пусть хоть всех съедят, найдутся другие — но его взяло за живое. Охотиться он любил, и чтобы какая-то четвероногая тварь с ним играла?

Выставили посты и у лагеря Иоки, и у рабочего поселения; в ту же ночь заметили силуэт зверя; при видимой даже в темноте мощи он двигался легко, словно скользил над травой и подлеском, а не шел сквозь них. За энихи погнались, готовые использовать не только копья, но и радужные ножи, хранящие сгустки Силы, но он словно знал, на каком расстоянии держаться. Ночная охота ничего не дала, а с рассвета и допоздна он снова кружил возле, хотя должен бы спать. Черный цвет шкуры помогал скрываться даже днем в пятнах тени. Уже никому до Лачи не было дела, Иоки снились большие мягкие лапы, тяжело ступающие на его собственные следы.

Если поначалу он был удивлен и бодр, а потом начал злиться, то сейчас начал чувствовать страх, словно зверь пришел за ним лично. Иоки понял, что простых охотничьих знаний ему не хватает, и желание славы рассеялось. Самыми близкими ему самоцветами — аметистами и черным опалом он настроил зрение и слух на всю чуткость, на которую был способен. Потом будет раскалываться голова, но это неважно. Зато сейчас узнает о приближении зверя шагов за пятьдесят, не меньше. Из золотого привешенного к поясу слитка взял Силу — теперь он мог обойтись без обычного оружия, даже без радужного ножа. Этого хватит.

В эту ночь Иоки с одним из дозорных расположился на невысоком помосте возле рабочего лагеря. Энихи лазают по деревьям, но плохо и невысоко, гладкий столб высотой в два человечьих роста ему не по силам.

Приманку — тушу козы — бросили неподалеку, на сей раз не пытаясь положить в мясо отраву.

Перевалило за полночь, но ничего не происходило, и камни не говорили о приближении зверя. Ветер уносил запах охотников в сторону лагеря, а оттуда энихи не придет. Узкая полоска месяца почти не давала света. Иоки видел, как поблескивают белки глаз его напарника; знал, что его глаза тоже блестят, и надеялся, что хищник заметит и явится за людьми.

Когда теплое пятно света вынырнуло из зарослей, Иоки не сдержал удивленного возгласа, хоть и тихого.

— Какого…?

Кто идет, он не понял. Вряд ли один из добытчиков водорослей, хоть это их фонарь, привязанный к палке; слишком они перепуганы. Значит, кто-то из его людей посамовольничал и шагает, как ни в чем не бывало, только зачем?

— Окликнуть его? — шепнул спутник Иоки.

— Он сам сейчас объяснит, что все это значит.

Наблюдать за идущим было жутко; фонарь, приметный, с навершием в виде совиной головы, он держал непривычно низко, так, что были видны ноги и часть дороги, но не фигура, тем более не лицо. Неторопливо шел, словно не мог в любой миг упасть под тяжестью звериного тела. Энихи нападают из засады, а в темноте просто могут идти по пятам, выжидая удобное время. Обостренные самоцветами слух и чутье молчали, но Иоки не выдержал:

— Чего ты копаешься, быстрее иди сюда! — прошипел он. Человек немного ускорил шаг, обошел столб сзади, оттуда удобнее было забраться. Фонарь он закинул наверх, и тот, падая, простучал по настилу, но не погас.

— Болван, — процедил Иоки сквозь зубы. — Всех зверей сейчас привлечет грохотом. И пожар устроит! — и велел спутнику: — Помоги ему подняться, чего он застрял, повесился, что ли, на этом столбе!

Глянул в другую сторону — пока следили за этим болваном, уже десяток энихи могли подойти свободно! Но нет, никого. Спутник сдавленно охнул. Иоки только успел обернуться и увидеть черную морду с клыками, которые, как показалось, светились, ловя отблески фонаря.

— Второго я не убил, только ранил. Он обо всем расскажет в лагере, подтвердит, что зверь напал, — безучастно говорил Кайе, смотря в пустоту. Бросил тесьму с красными кисточками на пол.

Лачи был недоволен и тем, сколько времени все заняло, и тем, сколько Кайе умудрился привлечь к себе внимания. Но недовольством мог только позавтракать — не было приказа сделать все за пару часов, а вот не рисковать понапрасну он сам велел.

— Какой к Бездне зверь?! — не сдержался все-таки. — Ты шел к ним с фонарем! Перекинулся у него на глазах!

— Не на глазах. Сначала я его просто ударил по голове. Пусть сам придумывает, что и как было на помосте, вы умеете сочинять, — в бесцветном голосе проскользнула ненависть.

Впредь только самые прямые приказы, подумал Лачи. А ты учишься, надо же.

Но Тейит ждет.

— Готовься к дороге, зверек.

**

Земли недалеко от северных границ

Къятта остановил усталую грис, глянул вдаль — вдали над буйно зеленеющим плато угадывались вершины горной цепи, ее основание тонуло в утренней дымке.

— Возвращайтесь, — приказал он пятерым спутникам — половине из тех, что были с ним.

— А ты, али?

— Я буду искать… и не только искать.

— Мы тебя не бросим, — запротестовал сердитого вида крепыш. — Если северяне нападут на твой след…

— То пожалеют, — спокойно сказал Къятта. — Не спорь. Одиннадцать — слишком много, вы куда больше нужны Ахатте, чем мне.

Он тронул повод и, не обернувшись, поехал вперед. Те, кому он велел оставаться, не тронулись с места, только махнули рукой приятелям. Смотрели, пока силуэты всадников тоже не поглотила дымка, только тогда развернули скакунов и направились в Асталу.

**

Тейит

Элати пришла к сестре по ее зову, и потому была озадачена, увидев ее неодетую — в тонкой нижней рубашке до колен — и едва причесанную, но с неубранными волосами. Лайа перебирала то непрозрачно-мутные, то искрящиеся в одиноком луче флаконы с зельями — Элати знала, что в ящичке, из которого их доставала, хранятся самые значимые, помогающие сосредоточиться или придать сознанию запредельную ясность. В полутьме покоя-грота Лайа со спины и в профиль выглядела совсем юной, но обернулась — лицо показалось сильно постаревшим.

— Сядь, — велела она сестре. — Я знаю, ты предпочитаешь стоять или ходить, но я не могу этого видеть сейчас.

— Ты что-то уже приняла из своих зелий.

— И не одно, — Лайа ломко засмеялась. — Пришли вести… Иоки погиб, странно и страшно. И это не самое худшее. Всё остальное тоже странно и страшно. И я не могу понять…

— Думаешь, Лачи все-таки что-то затеял? С тем золотом?

— Золото было обманкой.

— Но я сама видела…

— Ты видела пещеру, но не знаешь, этим ли занят мой дорогой Соправитель. Не этим. Теперь я уверена. Мы с тобой вместе — да, не удивляйся, именно вместе — отправимся его встречать. Вспомню юность, когда-то и я бродила по диким склонам… Я не покажусь ему, буду смотреть из укрытия. Он обязательно проедет через Арку Ветров, иного пути с той стороны нет. Мои посланцы встретят его…

— Ты что-то определенное подозреваешь?

— Если бы, — Лайа уронила хрустальный флакон и вздрогнула, глядя на россыпь осколков. — У меня лишь смутные догадки, знаешь, как бывает во сне, когда никак не ухватишь мысль. Но знаю одно — если хоть что-то или кто-то в свите Лачи покажется мне подозрительным, я велю не пускать его в Тейит любой ценой.

— Любой?

— Даже если его убьют.

— Однако, ты… — Элати не нашлась с ответом. — Это перебор, — наконец сказала она.

— Я знаю, — Лайа сжала виски. — Я не умею видеть будущее и ходить по тропам снов, это искусство мне так и не далось. Но я умею предчувствовать, и сейчас очень близко беда. И да, знаю, что смерть Лачи будет означать и мою гибель тоже. И твою, скорее всего.

— Но моя тебя не волнует, — обронила Элати. — Судьба Атали тоже?

— Ты меня возненавидишь навсегда, но сейчас — да, тоже. Хотя у нее-то больше шансов остаться в живых. Она всего лишь легкомысленная девочка и не успела нажить врагов. А ее происхождение… тоже можно использовать.

— И ты думаешь, я настолько тебе послушна, что смирюсь со всем, будучи с завязанными глазами?

— У меня и помимо тебя есть верные люди… тебе достаточно ничего не делать. Или иди предупреждать Лачи, тогда Тейит погибнет.

Лайа присела, собрала в горсть маленькие осколки и вновь пропустила их сквозь пальцы, подняла глаза на сестру:

— Уж в этом я точно уверена.

Плескалась по воздуху бахрома юбки; Саати почти бежала, не обращая внимания на встреченных по дороге: тем оставалось только уворачиваться или отшатываться, вжимаясь в каменные стены. Хоть высокая, но легкая, сейчас она могла снести с пути любого. Нянька примчалась, вопя, что Илику — а ведь не младенец давно! — проглотила голубой кварц, поверив какой-тодурной подружке, что это поможет взлететь!

— Вся в отца, мозгов как у головастика, — бормотала Саати, и чуть не упала — перед ней склонилась фигура, с дороги не ушедшая.

— Прочь! — велела Саати, но человек торопливо заговорил:

— Элья, Соправителю, вашему мужу, грозит опасность…

— О проклятье! — Саати отпихнула его с дороги, только в этот миг узнала лицо, и через плечо бросила: — Иди за мной…

Муж сам о себе позаботится, в ближайшие полчаса точно, а дочь — маленькая.

**

Лачи рассчитывал преодолеть путь как можно быстрей, за четыре дня — тайными тропами, вдали от поселений. Но пришлось еще пару дней накинуть, поскольку отдыхали подолгу: сам вымотался рядом с головоногом. Или это старость подкрадывается? Вроде рано еще… Спутники, они же охрана, ехали первыми и замыкающими. На всякий случай Лачи готовился к любой неожиданности, раз уж Кайе вздумалось противиться.

А тот — молчал, будто ему приказали собственного брата убить. Неплохая мысль, кстати, но всему свой черед.

Тропа, которую лишь условно можно было назвать дорогой, петляла, карабкалась вниз и вверх, и было уже не до бесед. Только, когда смерклось, Кайе сказал — жестко, на просьбу это не походило:

— Отпусти меня в лес.

— Нет, — покачал головой Лачи. — Потерпи еще немного.

— Я бы не смог сбежать, — обронил тот, отсел подальше от костра — едва различимым стал в темноте. Только глаза поблескивали порой, когда вскидывал голову — то алым, то синим.

— Сбежать нет, а нацарапать на всех стволах метки нашего пути? — сказал Лачи полусерьезно; скоро это все равно перестанет иметь значение.

Ответом можно было посчитать разве бойкий стук клюва дятла о сосну, а Кайе потерял интерес к разговору.

На другое утро видны стали плато, голубоватые в тумане, а за ними вздымались отроги гор Тейит. Дома, считай. Чуть больше суток езды, и встретят надежные помощники.

Грис, которые боялись собственной тени, взвизгнули и дернулись назад, когда из-за поворота выбежал человек. Гонец, сильный и быстроногий, один из людей Лачи. Углядев Соправителя, кинулся к нему, заговорил вполголоса, помогая себе жестами. На его запястье болтался кожаный мешочек, украшенный лазуритом, любимым камнем Саати. Спохватившись, гонец передал Лачи мешочек. В нем не было ничего стоящего, но на коже мешочка изнутри рука Саати начертала несколько строк знаков — их личный шифр. Прочитав их, Лачи знаком поблагодарил гонца, хотя обычно был щедрым на слова. Отъехал в сторону от небольшой кавалькады, задумался.

Он так хорошо подготовился, и вот удар прилетел, откуда не ожидали. Лайа успели доложить о случившемся с Иоки, и она сделала выводы. Эта медлительная, самовлюбленная, предсказуемая змеюка оказалась удивительно быстрой и проницательной.

Значит, Лайа готова устроить войну между Ветвями в Тейит, лишь бы не дать ему привезти кого-то, кого она считает опасным. К этому Лачи не был готов.

“Ты должен ехать один”, — писала Саати. “Тебя они знают и напасть не рискнут. Если это недоразумение, со временем оно сойдет на нет и всё успокоится”.

Лачи выругался, ударив себя по колену; грис дернулась, словно удар пришелся по ней. Оглянулся. Кайе смотрел куда-то поверх деревьев. Отросшие волосы падают беспорядочными крупными прядями. Чуть поджившая рана на плече — мешанина темно-багрового и золотого, выглядит на редкость неприятно. Из одежды только короткие южные штаны, ночная весенняя сырость ему не страшна.

Лачи всмотрелся в своего пленника особо внимательно, будто впервые. Теперь уже не мог себя обманывать — он умирает. Юная оболочка прочна, она еще не прогорела насквозь, но сейчас, даже при мягком утреннем свете он выглядит хуже, чем в полумраке и резких тенях пещеры. А ведь утренний свет и стариков делает с виду моложе.

Оставить Кайе на время в надежной тюрьме невозможно — Печать нерушима, но она убивает. Еще немного, и Лачи не сможет воспользоваться плодами своего головокружительного везения. И тогда он будет всю жизнь помнить об этом позоре, никогда не сможет посмотреть на Лешти, остальных приближенных и даже на Саати, которая не знает про Кайе. А уж если кто-то из причастных проговорится, насмешками его завалит с головой.

Пошла бы она, Лайа… Она почти догадалась, но опоздал он сам. А может и не опоздал, может шансов и не было, хоть Лачи сделал, что мог. Слабое утешение.

Он призвал к себе Кайе. Встретил настороженный, недобрый взгляд из-под ресниц. И еще отчетливей видно — очень плохо ему. Другой бы, наверное, просто лег и не встал, невзирая на все Печати. А этот опасен не менее, чем в день, когда угодил в ловушку.

— Выпей, — Лачи протянул ему флягу с травяным настоем, просто хорошие травы, для бодрости и спокойствия духа. Тот взял, посмотрел без интереса и не особо осознавая, что и зачем ему дали. Сделал глоток.

— Хочешь знать, как ты здесь очутился? Полностью, с именами?

— Очередная ложь.

Но удалось зацепить: в глазах интерес появился. Рассказывать Лачи умел, и все убеждение постарался вложить в слова и голос. Старался короче говорить, понятней.

— Больше мне нет смысла лгать. Ты думал, предатель был в одном отряде с тобой?

— Разве не так?

— Не так. Мы успели увидеться раньше, это он подкинул твоему брату мысль о камнеклюве. Тот, кто отдал тебя Северу, думал — мы не сможем направить тебя против Юга…

Эти слова Кайе, похоже, прослушал: слишком обрадовался, что предатель не из числа приближенных.

— Кто? — потребовал он.

— Себя он не назвал, и знак я не видел. Выглядит он достаточно безобидно, приятная внешность, черты такие… запоминаются. Украшения носит хорошей работы, некрупные, фиолетовые и красные камни. Еще не достиг средних лет, и сам вроде древесной змеи, тонкая кость — хотя могу предположить, что боец он хороший. Волосы чуть волнистые и заплетены… интересно.

— Ийа… — не ответ, просто имя — и прозвучало, словно проклятие. И обещание. Мягко, почти бесплотным голосом. И сам ведь хотел Лачи, чтобы загорелся на Юге пожар, а по коже мороз пробежал. Не хотел бы он очутиться на месте того, чье имя произносят так.

Северянин ощутил в руке прохладу акайли — черный алмаз не нагревался от соприкосновения с кожей — и стало немного легче.

— Вот тебе последнее поручение, зверек. Жаль, что приходится расставаться так скоро — мы слишком мало успели. Ты побежишь на юг, в Асталу-город, так быстро, как только сможешь. Ты будешь себя беречь. А вернувшись в Асталу, будешь убивать Сильнейших и их свиту, и свою родню тоже, и уничтожишь сам город. Пусть никого не останется.

Сжал руку в кулак, будто не акайли держал, а душу пленника своего. Конечно, все до конца Кайе не успеет исполнить, раньше умрет. Но и того, что успеет, будет достаточно. Пока южане будут приходить в себя, обессиленные, север вздохнет свободно, беспрепятственно забирая себе новые земли и богатства этих земель…

Лачи не видел лица Кайе. Через миг после окончания речи на траве перед Соправителем стоял зверь. Человеком он не выдержит путь, а зверь — справится, в зверином обличье Кайе легче. Должен успеть до того, как Печать уничтожит его самого.

Что же, зато он еще поживет и увидит лес, как хотел. Разве не стоит быть благодарным за это?

— Это всё. Беги…

Рука разжалась — черное тело рванулось вперед. Лачи, наконец давая себе волю, выкрикнул вслед:

— Ты будешь факелом в стоге сухой соломы. Зажги в Астале такой костер, чтобы юг долго еще не опомнился! И сам сгори в нем!

Много раз над головой энихи взошло и село солнце.

Зверя подгонял приказ, поэтому он не обращал внимания на бездорожье; лапы энихи не были приспособлены к долгому бегу, но сила и выносливость зверя превосходили таковые у обычных его сородичей. Обессиленный, полуослепший от боли и ярости, он бежал на юг, руководствуясь чутьем и зверя, и охотника. Он не избегал людей, напротив, энихи влекло к ним. Приказ был — в Асталу, Асталу-город, только в голове хищника все смешалось, и он понимал — не то, лишь увидев людей вблизи. Но оба встреченных лагеря принадлежали чужакам, и он промчался через стоянки, больше не обращая внимания на крики и новую боль.

Он не мог охотиться — для охоты требуется ясный рассудок, даже у зверя. Лишь пару раз прямо на дороге ему попадалась добыча — равнинная дрофа и крошечный олененок. Они были растерзаны мгновенно.

Мальчик с пепельными волосами, стянутыми на затылке в узел, гордился собой. Он только что убил большого самца йука, не опасную добычу, но очень вкусную. Опираясь на короткое копье, мальчик рассматривал жесткие щетинки на морде йука и думал, как обрадуется мать — она любит сладковатое сочное мясо этих зверей. Акки всего девять весен, но его уже считают хорошим охотником — а ведь он рожден не в племени. Сейчас он покажет добычу, а потом потащит ее в стойбище — сам, хоть йука и тяжелый. Женщины племени таскают тяжести, но она — особенная; как и он, рожденная вне, и она — Лунная Тень. А ее настоящее имя, Соль, может выговорить только Акки.

— Мама! — крикнул он, и голос негромкий, но звонкий был услышан.

— Иду! — женщина бежала к сыну, легко, будто молоденькая девушка, и улыбалась — среди дня, неподалеку от стойбища, им почти нечего было опасаться.

Энихи слышал человеческие голоса. Чувствовал запах только что убитой добычи, и, почти обезумев, свернул в ее сторону и полетел по густым зарослям папоротника.

Акки увидел, как вырвалось из кустов черное тело зверя. Вскрикнула женщина — а черный метнулся к ней, и Акки, защищая мать, бросил копье и попал зверю в бок. С рычанием, похожим на стон, энихи взвился в воздух и всем весом обрушился на мальчика, раздавив ему грудную клетку и разодрав лапой ногу.

Хрипло рыча, оглянулся — женщина бежала к нему. От нее пахло йука и молоком… она бежала прямо на зверя, и тот отступил. Хвост забил по бокам, но энихи пятился, не сводя глаз с женщины, которая упала на колени возле тела ребенка. Кричала протяжно, с надрывом, словно это ей он нанес рану, и не обращала внимания на черного хищника.

Развернувшись, энихи нырнул в заросли и помчался прочь от поляны, где осталась желанная пища.

Астала

Небо выглядело необычно — пришла рыжеватая хвостатая гостья, не звезда, что-то большее. По вечерам гостью видно было сквозь гаснущее пламя заката.

Так бывает, говорили старики. Это всего лишь заблудившееся дитя солнца — ищет мать. Огонек лепил из рыжей глины маленького зверька с пушистым хвостом, похожего на лисицу, и выносил под дневное солнце — пусть мать вспомнит, где ее дитя.

Он пытался снова пристроиться к целителю, но тот лишь покачал головой, беззлобно — нет, сейчас ты не здесь. Толку не будет…

Завязались почки ореха ашот, из которых добывают зеленую краску — красивую, но не очень стойкую. Рынки завалены были зеленым холстом, и посуда, плетеная и глиняная, гордилась нарядными узорами цвета молодой хвои.

Вернулись несколько человек, с которыми Къятта покинул Асталу. Никто не знал его планов. Он наверняка направился на север — большой отряд означал бы объявление войны. Но ведь… какая война, если юг едва ли не благодарен эсса за смерть… своего.

Огонек давно знал, что товарищ жив, и ему плохо. Но по-прежнему ни с кем не поделился этим, кроме Шиталь. А время шло, и до полукровки никому не было дела… как и до пропавшего. Шиталь заверяла, что ее люди стараются разведать, что могут, но, видно, могли мало что.

Мелькнула мысль — пойти к человеку, которого Кайе так ненавидел. Он казался тем, кто поверит, и уж точно тем, кто не станет сидеть сложа руки. Но Шиталь, которой об этом обмолвился, отговорила.

— Ты никогда не узнаешь, может, этим известием своего друга убьешь.

— Я знаю, что Кайе его терпеть не мог. Но тот… нет. Он не притворялся — я понимаю, когда мне врут.

— Разве ненависть обязательна? Есть множество других причин, чтобы желать кому-то смерти.

Ночью все тело свело судорогой. Огонек сначала не понял, зато, осознав, чуть не свалился с кровати и кинулся со всех ног в комнату Шиталь. Ее покои не охраняли, только прислужница спала на циновке у входа.

— Он возвращается! — закричал с порога, и перескочил через ничего не понявшую девушку, видя, что Шиталь только перевернулась на другой бок. Но она тут же села, вырвавшись из-под власти сна.

— Где он?

— Он где-то вблизи Атуили. Нет, не так быстро, у Атуили он будет утром…

Внутренний голос говорил Огоньку — Кайе очень устал, и ему плохо, как никогда раньше.

— Жди меня здесь. — Шиталь встала, не обращая внимания на то, что обнажена; Огоньку тоже было не до того, есть ли что на хозяйке дома.

— Я с тобой!

— Ни в коем случае. К тому же я побегу в виде зверя, это быстрее.

Она кончиками пальцев коснулась его макушки:

— Спасибо! — вмиг собралась и выбежала из комнаты. Огонек высунулся в окно — через лужайку скользнула не человечья тень, но волчицы-итара.

Утро выдалось довольно холодным. Розовую кайму на восточном горизонте не было видно за строем деревьев, и небо казалось монотонно-серым.

Зверь медленно шел, пошатываясь. Он был измучен, и тусклые глаза почти ничего не видели. Шиталь чувствовала — у него не хватит сил даже перекинуться.

Женщина сделала несколько шагов вперед, остановилась.

— Здравствуй. Я знала, что ты будешь здесь.

Энихи стоял, слепо глядя мимо нее.

— Огонек чувствовал твое приближение и сказал мне.

Черный зверь, не в силах больше держаться, лег на слой старой полусгнившей листвы, из которой бурно росли молодые побеги. Шиталь подошла еще ближе, сказала тихо:

— Ты ведь слышишь меня сейчас, хоть и не понимаешь, как понял бы человек. Знаешь, я всегда питала к тебе теплые чувства… даже тогда, когда мы схватились с тобой. А теперь…

Энихи поднял голову. Глаза прояснились немного, в них была человеческая тоска. Он не мог кинуться. Он устал.

— Уже всё, — Шиталь покачала головой, присела на корточки, не сводя взгляда с энихи. — Я не знаю, что с тобой произошло, но это неважно. Обойдусь без этого знания. Помнишь, я сказала тогда, что тебе многому надо учиться? Ты ведь не подумал серьезно о моих словах. Прости. Так будет лучше для всех.

Она уколола его длинной иглой; на острие осталась капля крови. Поднялась, сжала иглу в руке, достала черное кольцо из поясного мешочка.

— Я не знаю обрядов крови — никаких, кроме этого. Узнала о нем, пока ты был еще мал, изучала долгие годы, и надеялась, не пригодится. Тебе лучше остаться зверем. Это подлинная твоя сущность. Тебе незачем возвращаться в Асталу.

Энихи смотрел на нее. Потом тоже поднялся — с трудом. Ничего не происходило, ветерок гулял по листве. Ничего не происходило, только невидимый нож резал тонкие ниточки, отнимая другое обличье. Зверь стоял и смотрел на Шиталь.

Даже когда она повернулась и пошла прочь, все смотрел.

Шиталь умылась ледяной водой из фонтана, окунула в него руки по плечи. Саднящий осадок не смыть…

Переступая порог, встретилась взглядом с мальчишкой. Тот ждал, готовый и к радости, и к печали, лицо заострилось — что-то почувствовал, только понять ничего не мог. А Шиталь увидела эти глаза, эту готовность, и не смогла солгать. Мальчишка слушал на диво спокойно, только место живого тепла занял в нем холодок. И подобное отчуждение царапнуло женщину, как если бы ручная птица, день за днем бравшая крошки с ее ладони, даже головы не повернула на призыв.

— Не сомневаюсь, что он отыщет себе место в лесу, — закончила Шиталь, с виду уверенная в себе, а на деле зависимая от слов полукровки.

— Верни его! — прозвучало. Не просьба, а требование.

— Пойми. Ему так легче. Половина Асталы желала ему смерти, а так он сумеет быть счастлив.

Тевари вспомнил грудной мелодичный смех, мягкие стремительные движения тела, которое наслаждалось каждым прожитым мигом. Стрекозу — там, у ручья — на руке. Губы сжались:

— Верни.

— Нет. Я не хочу войны. А Кайе Тайау, сам или его брат, развяжет ее, хотя бы в отместку за пребывание у северян, — положила руки ему на плечи, — Я благодарна тебе, мальчик. Ты многое сделал для Асталы… И для Тейит, это должно быть важно тебе.

— Ты даже не знаешь, где он пропадал… Может быть, Къятта ошибся, и север ни при чем.

— Я не могу рисковать.

— Ты… меня обманула.

— Да, — Шиталь смотрела серьезно, почти как на равного. — Но у меня не было выбора. Ты можешь жить здесь, продолжать обучение…

— Я ухожу к нему.

Шиталь рассмеялась:

— Не шути так. Если хочешь на север… до Чема или Уми я отправлю тебя. Ты прав, наверное — в Тейит твои друзья и родня. Если боишься за них, их можно вывезти в Срединные земли.

Бабушка… теплые легкие руки, одинаково ловко лечащие рану или пекущие медовые лепешки… Ила, стремительная, острая на язык. Хараи, учивший владеть оружием… Атали… И он сам — пусть слабый, но целитель. Огонек внезапно охрип:

— Я пойду к нему.

— Мальчик, ты не выживешь в лесу в одиночку!

— Я жил с дикарями. Много лун бродил в самой чаще. Можно сказать, я родился в лесу, — Новые нотки прозвучали в голосе. Совсем взрослые.

— Не испытывай свое везение чересчур часто. Если даже сумеешь выжить, где ты найдешь его?

— Найду. Не тебе сомневаться.

— Но он убьет тебя. Это хищник отныне, Тевари. Человек перестал быть.

— Ты не можешь знать это наверняка. Он всегда гораздо лучше понимал своего зверя и управлял им, чем думали окружающие. По крайней мере, я уверен в этом.

Шиталь обняла подростка, но тот остался неподвижен, словно статуя.

— Тебе вовсе не нужно…

— Хочешь держать меня на виду, у вас или у них? Тогда лучше убей.

— Тевари…

— Я делал, что мог, и просто хотел приносить пользу — и мира. Но я лишний на юге и севере.

Вывернувшись из ее объятий, полукровка шагнул прочь из комнаты, но на пороге остановился, сказал медленно, но все так же уверенно:

— А он… будет мне рад.