Слово дворянина

Глава XVIII

Полгода уж, как Яков в Персии, а все не может найти, чего надобно. Все базары обошел, все лавки — алмазы купил, рубины, сапфиры, жемчуга и иные камни самоцветные, но нет средь них ничего такого, чем можно было бы удивить да порадовать государыню-императрицу. Хороши камни, спору нет, — да обычны! Потому как все самые удивительные самоцветы, что в Персию из Индии да Китая попадают, торговцы первым делом в шахскую сокровищницу несут, а буде кто из них ослушается да отдаст камень на сторону, прежде чем оценщикам шахским покажет, то его и покупателя камня того поймают и мучительной смерти предадут другим в назидание.

Как при том сокровища рентереи царской преумножить? Загрустил Яков да обратился с бедой своей к послу, князю Григорию Алексеевичу Голицыну, что хоть и был ему не ровня, да привечал, помня, что Якова в Персию сама государыня снарядила!

— Не могу, — сказал, — того, за чем матушкой-государыней Елизаветой Петровной послан, сыскать...

— И не сможешь, — кивнул Голицын. — Надир Кули Хан мудр да хитер как лис — желает он, дабы все каменья чудесные да диковинки разные в его сокровищнице хранились, через что станет он богаче иных правителей уж не только на Востоке, но и в Европе тоже! А имеющий злато — да получит себе весь мир!

Оттого, верно, он Индию воевать стал, предав огню и мечу, что прознал о богатствах тамошних магараджей. И ныне богатства те здесь хранятся.

— Где ж сокровищница та? Хоть бы глазком одним глянуть!

— Кто на них взглянет, тот без очей останется, а то и без головы. Сокровищница во дворце, где гарем шахский пребывает, дабы быть там под неусыпной охраной и дабы жены шахские могли, украшения меняя, услаждать ими взор властителя своего. Постороннему ни в сокровищницу, ни даже в сам дворец хода под страхом смерти нет!

Совсем опечалился Яков. Да князь Григорий Алексеевич его утешил, надежду дав.

— Трудно сие, но коли надо то самой государыне-императрице Елизавете Петровне, то можно похлопотать, чтоб запустили нас в сокровищницу, на камни самоцветные глянуть да выбрать те, коими царицу российскую ублажить. Уж больно теперь персам нужен с нами вечный мир, чтобы другие народы воевать! Не велик шанс — но есть!

— Что ж, неужто к самому шаху надобно идти? — подивился и устрашился Яков.

— К шаху не пойти, шах высоко сидит, докуда нам не достать. Здесь иные ходы искать надобно, да не простые, а с вывертом!

Как сие понять?..

— Вот коли евнуха главного, Джафар-Сефи, что за гаремом шахским приглядывает, умаслить да в союзники склонить, то, может, что с того и выйдет?

— Евнуха? Да разве евнух что может? — подивился Яков.

— Эх! — ухмыльнулся князь Григорий Алексеевич. — Сей политики вам по молодости вашей не понять! При восточных дворцах, да и иных тоже, все-то не через господ, а через слуг их делается, кои к правителям допущены да накоротке с ними общаются. Сей окольный путь ближе самого прямого!

А евнух — то случай особый. Он хоть гордости мужской лишен, да через то власти поболе иных визирей имеет, так как доверено ему главное богатство шахское — жены его, а с ними и сокровищница, что в женском дворце хоронится! Евнух — он самый первый советчик шаху, ибо советы свои не сам говорит, а в уста наложниц и жен его любимых вкладывает, кои их, меж утех телесных, властителю своему внушают. Понял ли?

Какие понять!..

— Помогите, Григорий Алексеевич Христа за ради!

— Помогу, отчего не помочь, коли, в Петербург вернувшись, скажешь государыне нашей о хлопотах моих!

— Скажу, Григорий Алексеевич, как есть все скажу — истинный крест! — пообещал Яков да перекрестился.

— Ну ладно, коли так! Не тебя ради, но государыни императрицы Елизаветы Петровны и славы Руси, — наставительно сказал князь. — Имеются у меня люди нужные, что могут ныне свесть с Джафар-Сефи. Только с пустыми руками к тому не сунешься, надобно подарки дорогие нести да обещать твердо, что часть самоцветов, Елизавете Петровне назначенных, ему достанется, тогда только он, может, и согласится.

На том и порешили.

Джафар-Сефи был велик и дороден, но как раскрыл рот, заговорил тонким, певучим голосом.

— Ай-ай, какой счастливый день настал, когда сам великий русский посол в гости к ничтожному слуге величайшего из великих, благословенного Надир Кули Хана, да продлит Аллах годы его, пожаловал, — вскричал Джафар-Сефи.

Да сложив руки на груди, стал кланяться, сладко улыбаясь. А как кланялся, живот его большой, подбородки и грудь под халатами колыхались и дрожали.

— Чем я, презренный раб, недостойный взгляда столь знатных особ, могу быть им полезен?

Григорий Алексеевич Голицын, источая устами медовые улыбки, церемонно раскланялся и не менее изысканно приветствовал хозяина дома.

— Привела нас сюда великая нужда и любопытство, ибо, наслышанные о великом уме и талантах главного шахского евнуха, коему доверены ключи от шахских опочивален и сердец жен его, мы за великую честь почли встретиться с ним, дабы выразить ему свое искренне почтение и испросить мудрого совета...

Джафар-Сефи кивнул.

К подобным оборотам он был привычен, ибо на Востоке вливаемые в чужие уши сладкие речи привычны, как пахлава к ужину. Куда более речей ему были интересны подарки, кои внес да поставил на пол слуга князя, откинув покрывало, их скрывавшее.

На большом подносе были разложены отрезы тканей, что ткались в Любеке и Гамбурге, забавные безделушки и ювелирные украшения европейских мастеров, которые особо ценились на Востоке. Хоть часто бывало, что самоцветы те были вывезены отсюда — из Персии и Индии и, ограненные и вправленные в золотые оправы голландскими и немецкими ювелирами, возвращались обратно в виде изысканных колец и брошей.

Джафар-Сефи быстро взглянул на подарки, оставшись ими доволен.

Тут уж только приступили к делу.

— Матушка наша государыня-императрица Елизавета Петровна, наслышанная о богатствах царства персиянского, наказала нам привезти из Персии камни драгоценные, кои величиной своей, цветом и формой могли бы услаждать ее взор и сердце.

Джафар-Сефи понятливо кивнул. Да щелкнул пальцами.

Тут же пред ним возникли два слуги, что держали в руках небольшие шкатулки, а как подошли они ближе, то поклонились и крышки назад отбросили.

В шкатулках были богатые украшения.

— Передайте сей скромный подарок от меня великой русской царице, дабы узнала она о преданном слуге своем Джафаре-Сефи, — поклонился почтительно евнух.

Князь Григорий Алексеевич Голицын принял подарок, заверив, что великая русская царица по достоинству оценит благородство главного шахского евнуха.

Но тут же, опечалившись, признался, что:

— Сии бесценные, не алмазами своими, но выказанной любовью подарки есть лишь ничтожная часть того, что желает иметь в сокровищнице своей государыня-императрица. И что коли не привезти ей, чего она пожелала, то ждет послов русских ее немилость.

Джафар-Сефи сочувственно закивал и зацокал языком, вполне искренне жалея послов. Ибо в Персии немилость выражалась единственно во вспарывании животов и насаживании нерадивых слуг на кол.

Но что же делать?

Главный шахский евнух, привыкший боле слушать, нежели говорить, ждал, когда гости объявят дело, за каким пришли.

— Прознали мы, будто в сокровищнице величайшего из великих, благословенного Надир Кули Хана имеется бессчетно самоцветов и жемчугов величины необыкновенной, а кроме них иных чудесных безделиц, коих свет не видывал.

Кивнул Джафар-Сефи. Как не быть — есть...

— Вот бы взглянуть нам на сии богатства, чтобы рассказом о них царице нашей усладить ее слух, через то облегчив свою участь.

Опять кивнул главный евнух.

— А коли нашелся бы мудрец, который присоветовал, как камни сии, пусть хоть малую часть худших из них, приобресть, то благодарность ему была бы безмерна!

Вздохнул Джафар-Сефи да покачал головой.

Как в сокровищницу попасть, коли находится она во дворце, где жены и наложницы шахские живут и который днем и ночью неустанно стерегут свирепые беки и тюфянчеи, готовые любого, кто к ним приблизится хоть на шаг, в клочки разорвать?

Разве только сам шах явит великую милость...

Подумал посол русский да, вновь слуг позвав, сказал:

— А буде найдется тот, кто сможет благословенного шаха Надир Кули Хана на сию неслыханную милость сподобить, то вот ему подарки от русской императрицы.

Джафар-Сефи жадно взглянул на подарки, но вида не подал.

Опять вздохнул да ответил:

— Коли найдется такой отчаянный храбрец, то передам я ему вашу просьбу и ваши подарки, — пообещал главный евнух. Хоть лицо его при том выражало скорбь и неверие, отчего Яков заключил, что ничего путного из всего того не выйдет...

Но как вышли они на улицу, Григорий Алексеевич стал радостно руки потирать:

— Сие хорошее знамение, что он подношение взял! Коли взял, не отказал, может, и поможет он в нашей затее.

— Да поможет ли? — усомнился Яков. — А ну как просто так подарки заберет? Как нам после за них отчет держать?

— Нет, просто так не заберет, — заверил его князь. — Я по положению своему к шаху вхож, могу, ежели что, и пожаловаться на обман, да опись вещиц сих, что у евнуха после сыщут, представить. Нас-то с позором вышлют, да только что нам с позора того — он нам шкуры не попортит, а мздоимца шах на кол посадит! Нет — уж коли взял, под дело взял. Помяни мое слово, недели не пройдет, как он скажется. И либо поможет, либо подарки нам возвернет!..

И ведь верно — так и случилось!..