Слово дворянина

Глава ХLVII

Красная пыль клубится, вздымаясь к самым небесам, подобно тучам грозовым. Гудит земля на десятки верст вокруг. Снимаются с гнездовий, улетают встревоженные птицы, разбегаются звери, будто от пожара степного.

Великое войско идет по Персии — скачут конные, бредут, бряцая оружием и панцирями, пешие, мычат надсадно волы, волоча за собой блестящие на солнце медные и бронзовые пушки, скрипят колеса бесчисленных возов с оружием и провиантом...

Посреди колонн бесчисленных, в окружении преданного войска, средь охраны своей, едет сам шах Надир Кули Хан. Один едет, налегке, без слуг и гарема, лишь с двумя любимыми женами и двумя наложницами. Нет у него при себе ничего лишнего — только три походных шатра с истертыми в частых переходах персидскими коврами. Не признает шах роскоши в походах, ибо воин он, что сорок сороков армий разбил да сто царств покорил! Сидит в кольчуге и шлеме на скакуне арабском, сбоку сабля дамасской стали да любимый кинжал, к седлу пистоли приторочены, что держит он всегда заряженными.

Сколь раз уж было, что пригождались они, когда изменники жизни лишить величайшего из великих желали, да не успевали, ибо быстр и ловок шах, будто змея кобра, и хитростью своей подобен шакалу, отчего ни к кому спиной не поворачивается и никто за спину к нему не заходит, а кто зайдет — того телохранители тут же саблями безжалостно рубят!..

Сидит шах в седле на вершине холма да на войско свое глядит. Вкруг него флаги поставлены, древками в землю вбитые, — огромные полотнища по ветру полощутся, вязью арабской исписанные, извиваются, подобно змеям, шитые золотом ленты, на десятки шагов распускаясь, на солнце сверкая. Протяжно гудят огромные, что вдвоем не удержать, трубы, ритмично и призывно стучат сто барабанов, задавая войскам шаг.

Бум-м.

Бум-м.

Бум-м!..

Вкруг холма, кольцом, телохранители шахские стоят не шелохнувшись, будто неживые, хоть зорко по сторонам смотрят! За ними, другим кольцом, стража походная, из самых преданных воинов избранная. Дале бесчисленной толпой приближенные шахские толкутся в богатых одеждах, всяк при своем штандарте. Средь них главный военный советник Алишер, начальник стражи личной Насим да иные, что на место прежних, в измене уличенных, поставлены.

Бум-м.

Бум-м.

Бум-м!..

Стучат, оглушая барабаны!..

А мимо, под холмом, по дороге, что колесами, копытами да ногами в пыль разбита, нескончаемой рекой войска текут — тысячи голов колышутся, да шлемы островерхие, да перья поверх них, да копья...

И ведет та дорога на север...

Бум-м.

Бум-м. Бум-м!..

Озирает Надир Кули Хан войска свои, которым ни конца ни края не видать, хоть полдня уж они идут! Приказывает:

— Пусть дозоры вперед на полперехода скачут да ищут броды и глядят мостки, через реки переброшенные, чтоб выдержали они пушки и возы с ядрами! Да пусть крепят их, буде они шатки! И коли рухнет мосток под обозом, то — хватать тот дозор и рубить всем головы да, на копья насадив, при реке той ставить, другим в назидание!

Поскакали, выбивая пыль, вперед дозорные, дабы волю шахскую немедля исполнить и движение войск ни на одно мгновенье не задержать!

А навстречу им другие кони скачут, а за ними, по пыли, волочатся тела разбитые, переломанные, головами на кочках подскакивают, расшибаясь в кровь. Иные живы еще, а с других уж мясо все послазило, серые косточки оголив. То — изменники, что от мест своих в колоннах отстали по умыслу злому, болезни или ноги истерев. Их шах велел ловить да, живыми к лошадям привязав, вдоль войска гонять, до смерти расшибая, чтоб другие бойчей шли.

Поглядел шах на войско свое да сказал:

— Через час готовым быть шатры сворачивать и вперед скакать!

Расступились телохранители, шаха к шатру пропуская, куда ход им закрыт, ибо ныне там господина своего жены и наложницы дожидаются, лица которых видеть никому не дано!

Упал полог, и тут же запела нежно зурна, донеслись голоса женские переливчатые да тихий смех, подобный журчанию горного ручейка, что странны были здесь, средь топота тысяч ног, бряцанья оружия и ржания конского...

— Устал ныне я, — вздохнул шах.

Да возлег, кольчуги не снимая, на подушки мягкие, атласные, велев позвать к себе наложницу свою любимую Лейлу.

Явилась та, пала ниц, да, к господину своему на коленях приблизившись, туфлю его походную, пылью дорожной пропитанную, поцеловала да, приподнявшись, — край рубахи, что вся потом конским пропахла.

Улыбнулся шах приветливо.

Мила ему была Лейла красотой своей необычайной, искусством любовным да покорностью.

— Сядь! — приказал шах, на подушки подле себя указывая.

Села Лейла, призывно стан изгибая.

— Сними с меня доспехи!

Склонилась Лейла, шнурки кожаные пальчиками своими нежными распутывая.

Тихо приблизились к ложу жены шаха да, дернув за шнурки, опустили вкруг него полог шелковый, что сокрыл от взоров их шаха и Лейлу...

Но не долги были на сей раз утехи любовные, ибо сутки уж как с седла не слезал шах, движением войск своих управляя. Торопится он, минуты передышки ни себе, ни воинам своим не давая, — в Систан, где восстала против него знать, а во главе мятежа встал племянник его Али Кули-хан!

Спешит шах, дабы огнем и мечом извести скверну, предав непокорных лютой смерти да, срубив их головы, составить из них пирамиду, что высотой своей будет горе подобна!

О том лишь все помыслы его...

С ними и уснул шах.

Да не уснула подле него прекрасная Лейла.

Глядит на господина своего, но нет во взоре ее любви!

Глядит и думает она — что, видно, пришло время!.. Ныне спит шах мертвым сном, ибо устал. И может статься, что завтра уж не призовет он к себе ее, ибо, пределов Систана достигнув, станет животы мятежникам резать и головы рубить и будет ему не до любовных утех!

Глядит Лейла на господина своего, и в сердце ее ненависть огнем разгорается, что все это время под пеплом лжи тлела!

Теперь или уж никогда!..

К тому призывал ее главный евнух Джафар-Сефи, как в поход снаряжал. Говорил он:

— Дворец шахский велик, но у каждой стены глаза есть и уши, да спит господин вполуха и вполглаза, никому подле себя не веря! А в шатре походном никто руки твоей не отведет, ибо, утомленный дорогой, не проснется он! Ступай же за ним и помни об отце твоем и братьях, что приняли смерть от руки его. И пусть Аллах укрепит силу твою!..

И пусть так и будет!..

Сунула Лейла руку под подушки да, вытащив одну, особым узором помеченную, разорвала ее под покрывалом ногтями, нащупав средь пера кинжал да подле него пузырек.

В пузырьке том яд был, ибо кинжал мал, а больше в подушках спрятать нельзя! Вытащила Лейла пузырек и, пальцами, что от нетерпения вздрагивали, пробку вынув, облила густо лезвие кинжала сверху донизу.

Облила, да к господину своему тихо приблизилась, дабы пронзить грудь его, ибо спал он на спине, руки в стороны разбросав.

Занесла Лейла оружие свое, да замерла вдруг!

Глядит на господина своего, на лицо его, во сне тихое, беззащитное, в коем нет никакой злобы... Лежит шах, широко раскинувшись, вздымая свободно грудь свою, куда должна она клинок отравленный вонзить. Лежит да во сне улыбается!

И уж ничто боле не спасет шаха, ибо занесен кинжал, ядом отравленный, и нет меж ним и плотью живой никакого препятствия, и нет никого, кто бы мог помешать Лейле довершить дело ее!

Но медлит Лейла!.. Отчего?.. Да ведь не чужой он ей — с ним, с господином своим, с первым и единственным, ложе она разделила и познала радости любовные.

Медлит Лейла, хоть знает, что уж не передумает, что сейчас пронзит она отравленной сталью сердце врага своего и господина любимого! Одно лишь малое мгновенье отпустила она себе, дабы в последний раз взглянуть на лицо его...

Но стало это мгновенье роковым!..

Медленно собралась на лезвии капля яда да, собравшись, поползла, покатилась вниз и повисла на самом острие кинжала, где, набухнув, оторвалась и капнула вниз, да упала на разгоряченное тело шаха!

И было той малой капли довольно, чтобы проснулся шах!

А проснувшись, увидел над собой наложницу свою любимую Лейлу, что занесла над ним кинжал, и увидел глаза ее, в которых не было пощады! И, увидев то, метнулся он в сторону, отчего кинжал, мимо груди его пройдя, ткнулся в подушки, на которых только что возлежал шах.

Вскочил шах на ноги, саблю свою, что всегда подле себя держал, схватив.

И поняла тогда Лейла, что опоздала она!.. Не совладать ей теперь с господином, что славен был своим воинским искусством!

И горько ей оттого стало!..

Вскинул шах саблю свою... Гнев застил очи его, ибо не ожидал он удара с той стороны — от наложницы своей любимой! Отчего желал изрубить изменницу немедля!..

Вскинул шах саблю, да не опустил, сдержал порыв свой, дабы узнать, кто рукой наложницы его двигал.

Крикнул он:

— Кто подослал тебя?!

Не ответила ему Лейла. Лишь побледнела да, кинжал пред собой вознеся, сказала:

— Не жить тебе, господин мой! Коли я не смогла — то скоро другие тебя жизни лишат! Ибо не одна я, а много нас!..

Да сказав так, кинжал тот опустила, грудь свою пронзив насквозь, тем от смертных мук себя избавив!.. И хоть невелик был разрез, да яд свое дело сделал!

Упала Лейла и умерла...

Вскричал шах, поняв, что теперь уж не дано ему ничего узнать, и, изрубив в ярости полог шелковый, в шатер выскочил. А выскочив, жен своих пред собой увидел да тут же убил их, решив, что были они с Лейлой в сговоре.

Да уж не остановился в гневе своем!

Ибо заподозрил придворных в мятеже!..

Да только вида показывать не стал, боясь, чтоб они не набросились на него тут же. А приказал немедля седлать коней и отправляться в путь. Да велел жен его зарубленных, что в шатре лежат, лиц их не открывая, похоронить, ибо наказал он их за непочтительность смертью. Что никого не удивило, ибо было это дело самое обычное... И раньше случалось, что шах лишал жизни наложниц своих, дабы не отвлекали они его забавами любовными от ратных дел.

Снялся лагерь.

Потекли войска...

И был шах, как никогда, весел и приветлив с придворными своими, говоря им слова ласковые и выказывая знаки любви и внимания.

А к ночи, как встали под Хабушаном лагерем походным, призвал шах к себе стражников и повелел им, по лагерю разойдясь да шума не поднимая, схватить приближенных своих, в колодки их заковав! Ибо помнил слова Лейлы, пред смертью произнесенные, и подозревал, что не могла она быть одна!

Не смог он узнать, кто смерти ему желает, да теперь уж все равно, коли всех подряд в колодки засадить, то средь них и заговорщики непременно сыщутся!

Разошлась стража по лагерю да, в шатры проникая, набрасывалась на придворных, тех, что сопротивлялись, убивая на месте!

Скоро уж все в колодках были!

Вышел к ним поутру шах, и уж не было на лице его приветливости! Велел он тотчас плахи ставить, колья в землю вкапывать да костры разводить, чаны на них с водой ставя!

И велел объявить в войсках, что ныне спас Аллах мудрейшего из мудрых, отведя от груди его кинжал и открыв ему измену великую, равной которой до того не было!

Разбежались по войскам глашатаи, застучали тревожно барабаны. Прокричали глашатаи волю шаха. И поняли все, что не будет им пощады, ибо в гневе своем Надир Кули Хан пределов не знал. И что колья те, и чаны, и плахи лишь начало, и что в каждой десятке будет взят по счету один воин, а средь командиров каждый четвертый, и что будут они казнены! И что так, волей жребия, укажет на виновных сам Аллах!

И вспомнили тут многие иные казни, что случались каждый день, и родного сына шаха по имени Реза, которого заподозрил тот в сговоре с врагами и, не пощадив, хоть был он плоть от плоти его, лично сам пытал раскаленным железом и выколол ему глаза, а после перерезал кинжалом глотку!..

В первый день, как солнце встало, посажены были на кол сто виновных, огласив окрестности на тысячу шагов вокруг визгом своим. Еще сто сварены были живьем. Да тысяча голов лишились, и были те головы сложены наподобие пирамид вдоль дороги, и прогнаны были мимо них войска!

Но не всех убил шах, ибо с кем-то ему надобно было непокорный Систан усмирять! И тогда те, что живы остались, подталкиваемые уцелевшими заговорщиками, решились на бунт, ибо боялись, что скоро дойдет черед и до них.

И все должно было случиться так...

Так, как предрекал то Джафар-Сефи!

Призвал к себе Насим верных ему людей да велел им немедля, ночной тьмой воспользовавшись, убить преданных шаху стражников, пусть даже те будут друзьями и родичами их. Разошлись заговорщики да разом, по сигналу, набросились на спящих, перерезая им от горла до горла глотки и сдавливая им волосяными удавками шеи, дабы не крикнули они.

А убив всех, вернулись к Насиму.

И как стали сменяться караулы, поставил в них Насим самых преданных ему воинов да велел на крики, что из шатра шахского раздадутся, не бежать, а напротив, встать кругом и, никого туда не допуская, всех, кто отважится броситься на помощь шаху, убивать на месте, на звания и чины уж не глядя!

И обманом призвал к себе телохранителей шаха, коих воины его, набежав со всех сторон, окружили, в спины им копья уставя, так, чтоб, если крикнуть кто вздумает, немедля убить его.

Раскрылся им Насим, несметные сокровища за измену суля, а коли повинятся они пред шахом, — смерть мучительную обещая, ибо из того шатра ни им, ни шаху живыми вырваться уж не дано!

Лишь четверо из сотни согласились.

И были остальные тут же убиты!..

А те, что Насиму на верность присягнули, крадучись, вошли в шатер. Да, вынув сабли из ножен, приблизились к ложу шахскому, где тот в то время крепко спал. Да, встав по четыре стороны, решили разом на него наброситься и убить во сне, дабы не мог он оказать им сопротивления, ибо искусен был в ратном деле, каждый день фехтуя на шпагах.

И уж встали они и сабли занесли...

Но, видно, сам Аллах хранил Надир Кули Хана!..

Проснулся шах в ту самую минуту, как его рубить уж хотели!

Проснулся, телохранителей своих увидел, коим запрещено было приближаться к ложу его ближе чем на десять шагов, да тут же все понял! И, привстав, вырвал из-под подушек саблю... Но едва схватил он ее, как на него четыре клинка упали, кои он одним своим отбил, хоть получил при том рану на плече!

А отбив — скатился с ложа и, прыгнув в сторону, метнул в ближнего телохранителя кинжалом, попав ему в глаз, так что кинжал тот по самую рукоять в глазницу вошел!

Упал изменник, саблю выронив и лицо руками прикрыв, и тут же, с проклятьями, умер!

С тремя другими шах биться стал, сабли их отшибая, да сам еще, вперед них, пытаясь укол нанести! И был он ловок и отчаян в битве сей и, размахивая оружием своим, рычал, подобно льву, бесстрашно бросаясь грудью на сталь! И хоть были телохранители его первыми бойцами, избранными средь самых искусных и удачливых воинов, не могли они совладать с ним!

С ним — с одним!..

И изловчившись, шах зарубил еще одного из нападавших, отбив его оружие и ткнув того саблей в живот, отчего вывалились наружу и размотались по шатру кишки.

Двое лишь врагов осталось у шаха, и хоть ранен он был, да не думал сдаваться!..

И слышали стражники, что вокруг шатра стеной стояли, и слышал Насим громкий звон сабель, крики, проклятья и хрипы смертные! И хоть было их много, и были они при саблях и копьях, боялись все шаха! Ведь все еще не умер он, ведь звенит в шатре оружие и слышен голос его страшный, что призывает к себе преданных воинов!

Или верно говорят, что будто бы заговоренный шах, что не берут его ни мечи, ни стрелы, ни пули, ни ядра даже, отскакивая от тела его, как от железа?!

И понял тут Насим, что коли вырвется шах из шатра да предстанет пред ними, то в то же мгновенье воинство его, оружие побросав, кинется прочь. Или, убоявшись вида шаха и внемля призывам его, обороротит копья против заговорщиков, и уж тогда ничто не спасет их!

И хоть сам Насим хотел бежать куда глаза глядят от ужаса того, но, превозмогая себя, бросился он к шатру, повелев всем следовать за ним!

Но никто не побежал вслед ему, страхом к земле пригвожденный!

Боялись шаха, будто не человек он, а шайтан сам!

А может, так оно и есть!.. Ведь четверо лучших воинов, что каждый стоит десяти, вошли в шатер, дабы убить безоружного и спящего шаха, да уж голосов двоих из них не слыхать, а шах все жив!

И не смолкает лязг оружия, да все громче крики шаха!..

— Сюда!.. Именем Аллаха повелеваю!..

И хоть залит шах кровью весь, и живого места на нем нет, да не знает сабля его устали, сверкая вкруг него.

Дзинь!

Дзинь!

Летят искры, что клинок из клинка выбивает!

Рубит сабля шаха закаленное железо, будто простое дерево оно! Клинок тот особый, какого в целом свете не сыскать — десять табунов арабских скакунов цена ему! Кован он из семи сортов стали и железа, что друг с дружкой подобно червям переплетены были, да после, в куски изрубленный, гусям скормлен, дабы в желудках их, соками омытый, металл крепость свою обрел и, из помета вынутый да заново в горне расплавленный и в крови человечьей закаленный, стал он крепостью подобен алмазу!

Удар!

Удар!

Пополам разлетелась сабля злодея, перерубленная подобно бумаге, — лишь обломок торчит в руке его!

Теперь есть надежда — ведь всего-то один враг остался пред шахом! И как поразит он его да выскочит из шатра, то призовет к себе войска, и уж тогда никому пощады не будет!..

Но отдернулся полог, возник на пороге Насим, мушкет заряженный пред собой держа!

Обернулся к нему шах.

Да тут враг его последний, изловчившись, резанул саблей его поперек тела.

Хлынула кровь.

Упал шах на колено да, хрипя, завалился набок! И хоть жив он еще был и, глазищами по сторонам сверкая, размахивал саблей своей, пытаясь врагов срубить, но не мог уж ничем им навредить, ибо оставили силы его! А с ними и жизнь сама!..

Возрадовались тому заговорщики и, будто гиены к поверженному льву подскочив к шаху, стали рубить саблями и колоть кинжалами мертвое тело его! А как перестал он вовсе шевелиться и оттого уж не страшились они его, то склонились над ним, и, за волосы голову его вздернув, отрубили ее саблей от туловища!

А отрубив, насадили шею на копье и вынесли из шатра, дабы все убедиться могли, что Надир Кули Хан мертв!

И, увидев голову господина своего, на копье торчащую, пали воины ниц, с трепетом глядя на искаженное гримасой гнева лицо величайшего из великих, что завоевал и в страхе полмира держал, а себя самого не уберег!..

И пал тиран!

И возликовала Персия!

И погрузилась в пучину междоусобной войны, хоть никто о том еще не знал!..

Но скоро начнется меж визирями и султанами великая распря, и станут они делить трон персиянский, и никак не смогут поделить, отчего будут строить заговоры и убивать один другого. И распадется непобедимое войско, и оборотят воины оружие друг против друга, и станут биться ожесточенно, а те, что останутся живы, составят шайки злодейские, что, разбредясь по всей Персии, будут грабить и убивать без всякого разбора.

И запылают города и селения.

И пойдет сын на отца, брат на брата, а сосед на соседа! И встанут на площадях городских плахи и частоколы смазанных бараньим салом кольев, и зачернеют над стенами крепостными тысячи отрубленных голов, глядя мертвыми глазами на пока еще живых и скалясь белыми зубами.

И засмердят вдоль дорог бесчисленные трупы. А в полях и лесах станут жировать шакалы и воронье, и иное зверье дикое, а в городах — крысы и собаки бродячие, оттого что будут они досыта кормиться человечиной...

Не стало тирана!..

И со смертью его не стало в земле персиянской мира!..