…света. Даже если он будет всего лишь 1 км в диаметре, казалось бы такой пшик, и будет двигаться со скоростью 20 км в секунду — с черепашьей скоростью, все равно это будет конец, конец всему и вся. Даже если он шарахнет где — нибудь в Америке и людям в других концах Земли будет по барабану, потому что Америка для них — на краю света. Он шарахнет где-то в Америке, и горящие куски из огромной воронки, которая образуется там, в Америке, взлетят высоко в небо и в конце концов обрушатся вниз, в числе прочих мест — на Англию. И тогда вся Англия будет охвачена пожаром — не только Лондон или Ислингтон. Будет гореть Норфолк. И Страдфорд. И Ричмонд, и Кью, и тот городок рядом с Бедфордом, куда им иногда приходится тащиться, потому что там живут родители Майкла, — он тоже будет гореть, и Хебден, и все-все города, где Астрид еще не бывала, тоже будут полыхать. Астрид всего на две гласных короче астероида. Астрид-астероид. Пояс астероидов находится между Юпитером и Марсом. Астероид есть груда космических булыжников, спаянных в одну гигантскую глыбу силой собственной гравитации, как правило, от 1 км в диаметре и больше. «Звезда на стероидах». Вот что сгубило динозавров. Возможно, один-единственнный, каких-то 10 км в диаметре — и все, динозавры в одну секунду стали ископаемыми. Но ведь совсем недавно, всего девяносто пять лет назад, если точнее, ерунда с точки зрения исторического времени и относительно ничтожный процент «лет тому назад», небольшой, смешного размера астероид упал посреди Сибири, — кстати, не чудо ли, погибло всего шесть человек, хотя тот взрыв равнялся по силе взрыву 1000 ядерных ракет. Человечеству поразительно, невероятно повезло, что он упал в Сибири, а не в более людном месте.
Ей не страшно думать о конце света. В воздухе будут сталкиваться бурундуки и скунсы, полыхая темно — алым, словно головешки в форме бурундучков или скунсоподобные бомбочки, и тут же весело горят обломки того знаменитого моста в Сан-Франциско, и останки киностудий, и тот замок, и аттракционы в Диснейленде, и Эмпайр-стейт-билдинг, пыша жаром, словно гигантские угли, взлетая разом на тысячи миль в небо и затем обрушиваясь сверху вниз, наращивая скорость и в конце концов врезаясь прямехонько в циферблат Биг-Бена, и в здание Парламента, и в мост Ватерлоо, и в «Лондонский Глаз»,[59] медленно заваливающиеся набок, а людей, находящихся внутри, швыряет о стены кабинок, словно закрученных гигантской лавиной, и все здания горят, горит «Тейт модерн», горят картины, ресторан, сувенирный магазинчик — всё.
Астрид зевнула.
Сегодня она проснулась очень рано.
Уже утро, но за окном по-прежнему темно. Она смотрит в окно, на небо за крышами домов. Чуть ниже свет фонарей, выше — полная темнота. Отопление пока не включили. Холодно. Сейчас на ней курточка одной из трех новых красных пижам. Поверх курточки — две из нескольких новых красных кофточек, застегнутые на все пуговицы, и наконец новый красный кардиган, тоже полностью застегнутый.
— Нельзя, чтобы вся одежда была красного цвета, — сказала ей мама. — Нельзя носить все одного цвета.
— Это разные оттенки красного, — сказала Астрид.
— Кроме того, мне кажется, что красный — не твой цвет, — сказала мама.
Астрид фыркнула и взяла с полки красный кардиган. Мама вздохнула и понесла его на кассу.
Зато Майкл не замечает, или ему по фигу, одежду какого цвета выбирает Астрид — а именно он расплачивается за все покупки, пока мама в отъезде, так что к ее возвращению гардероб Астрид практически полностью «покраснеет».
Она натянула пижамные штанины на пятки — слава богу, они ей немного велики. Ничего, она подрастет.
Уже во многих домах горит свет, люди встают, хотя еще так темно и рано, видимо на работу собираются или еще куда. На новом электронном радиобудильнике 6:35 — он посылает сигнал прямо в Гринвич и получает обратный с указанием самого точного времени. Комната Астрид пахнет новой кроватью, новой мебелью. Сначала этот запах ей страшно нравился, но вскоре начал раздражать. Буквально у всего есть запах. Потому что практически все — новое, на самом деле, и в ее комнате, и почти везде в доме.
Вид голого паркета — это было нечто. Как и вид голых стен. И до сих пор у нее дух захватывает от одного воспоминания. Вернуться домой, войти в прихожую — а там абсолютно пусто, это как впервые в жизни услышать собственное дыхание. Как будто кто-то взял и врубил уровень громкости твоего дыхания на полную мощность.
Астрид в принципе не жалеет о старых вещах, разве что чуть-чуть. Больше всего ей понравилось, что дом оставался таким же обалденно пустым и через три дня, которые они провели в отеле, и они спали в одолженных у кого-то спальных мешках, на полу, пока не привезли новые кровати.
Удивительный факт: отсутствие дверных ручек, именно ручек, а не других вещей, более крупных или ценных, например плиты «Ага», или компьютера, или редких изданий книг, заставили маму разрыдаться. Она была в отъезде уже больше трех недель. И день ее возвращения по-прежнему неизвестен. У нее что-то вроде кругосветного турне. Это вроде бы крайне важно для карьеры. По мнению же Астрид — крайне безответственный шаг.
Когда они вернулись из Норфолка и вошли в опустевший дом, мама застыла на месте и глядела круглыми глазами, как и все остальные, на голые стены прихожей, потом — на стены каждой комнаты в доме. Они с Майклом даже смеялись поначалу, стоя рядом или проходя мимо друг друга, озираясь с изумленным видом, словно оказались героями какого-то грандиозного розыгрыша. Потом мама попыталась открыть дверь на лестницу вниз и не смогла, потому что ручки на двери не было.
И тогда она зарыдала.
Они были ручной работы, говорила она. Она твердила и твердила эту фразу как полоумная. Все ручки были ручной работы.
Для нее символом конца стали дверные ручки. Очевидно, конец для разных людей означает разное. Лично Астрид кажется, что дверные ручки — жалкий конец. Это конец, все повторяла мама. Господи, это конец.
Кровати, стулья, полки, дверцы встроенных секций, шкафы с одеждой, все-все предметы с полок, из ящиков, из шкафов. Даже журнальные постеры «Бастед» и других групп со стен комнаты Астрид. Даже синяя изолента, которой они были приклеены. И комоды, и всякие мелочи типа ножниц, эластичных бинтов и т. п., даже какие-то ненужные веревки в ящиках комодов. Не осталось ничего. Ни единой позабытой пуговицы. Как будто полы начисто вымели. Ни скрепочки в трещинах паркета. Единственное, что воры почему-то оставили, — это автоответчик. Он пикал на полу у двери в столовую, мигая своей маленькой красной лампочкой. Они услышали этот звук сразу, как только открыли дверь, обычно пиканье автоответчика слышно сразу, всегда, когда возвращаешься домой и распахиваешь дверь, так что удивителен был не сам по себе звук, а его неестественная, оглушительная громкость. Так казалось потому, что из дома было вынесено все. Сам телефон воры взяли, поэтому Майкл позвонил в полицию по мобильному. Наш дом, сказала Майкл, буквально обчистили. Голос его звучал незнакомо, потому что унесли все ковры, даже дорожки с лестниц, так что все в доме звучало совершенно дико. Стоило кому-то произнести хоть слово — все звучало нереально громко.
Итак, по порядку: они вернулись из Норфолка и припарковали машину. Потом мама отперла дверь. Переступив порог, Астрид услышала пиканье автоответчика. Потом вдруг заметила, что место, где всегда стояла вешалка, какое-то не такое. А именно: никакой вешалки не было. Потом она увидела, что нет не только вешалки — и поняла, на обычном месте не было и книжного шкафа, она помнила вечный абрис шкафа в прихожей. А потом поняла, что стены в каких-то подозрительных пятнах, — и до нее дошло, что раньше там висели картины. Вот забавно, думает Астрид, она действительно не сразу вспоминала, а порой ей вообще с трудом удавалось припомнить, что находилось на том или ином месте, теперь пустом, осиротевшем.
Потом они прошли в комнаты, в гостиную, детскую, на кухню, созерцая отсутствие вещей, которые исчезли все до единой.
Ну, вы поняли.
Выходит, единственное, что у них осталось — разумеется, не считая несчастного автоответчика, — это вещи, которые она, Магнус, мама и Майкл привезли с собой из отпуска, вещи, лежавшие в багажнике джипа, которые они брали из дома в Норфолк. Воры унесли даже краны с раковин. Сняли ручки с регуляторов на батареях, — кстати, этот факт уже доставил им неприятности, потому что на дворе конец октября, и пока не до конца решено с ремонтом и т. п., и в доме иногда бывает по-настоящему холодно, а порой — слишком жарко, если регулятор стоит на максимуме, потому что ни одну батарею в доме нельзя отрегулировать без помощи плоскогубцев.
Были в этом и свои плюсы, потому что теперь уж Астрид ни за что не влетит за потерянный мобильник, потому что она сказала, что он лежал в ее прикроватной тумбочке, которую, это ясно, украли, как и все остальное.
Мама расспросила всех соседей, но никто не видел и не слышал ничего подозрительного. Муры видели, как грузовой фургон ездил туда-сюда около двух недель назад. Но у нас ничего такого и в мыслях не было, сказали они маме и Майклу. Мы думали, вы переезжаете. И ждали, когда риэлторы поставят табличку, чтобы обратиться к ним по поводу оценки нашего дома.
Нет больше писем ее отца с той фотографией. Они были в портпледе у нее под кроватью, там же, где хранилась обувь, всякие пакеты, постеры, и все это украли.
Астрид смотрит вниз, на дорогу. Потом переводит взгляд дальше по дороге. По улице уже идут люди, садятся в машины и т. п., но она никого не узнает. Не то чтобы она хотела увидеть кого-то из знакомых. Но люди так уж устроены. Мы всегда ищем в людях нечто, что сделает их не чужими.
В свете фонаря с дерева срывается лист. Она следит за его полетом на землю. Потом снова смотрит на светлую полосу над крышами домов. Где-то там, в космосе, летает более миллиона астероидов, и это лишь те, которые зафиксировали ученые и астрономы. На самом деле их может быть в разы больше. Т. е.
Она уже почти отучилась говорить вслух «т. е.» и тому подобные словечки. Это, конечно, как бы капитуляция. Через три месяца ей будет тринадцать лет. В обычной жизни, спустя эти три месяца, ей пришлось бы достать все свои старые игрушки, и кукол, и кукольные домики, из обоих детских шкафчиков и отдать их каким-нибудь знакомым малышам — Пауэллам, Пакенхемам или детям из бедных — в отличие от Смартов — семей, которые умирают в больницах; Магнус прошел через это, но в ее случае будто кто-то сам достал и роздал их без ее участия. Впрочем, ей интересно, где очутился Гарри, и Кролик, и коллекция бархатных лошадок, и бесчисленные мишки — во всех мыслимых стадиях поношенности или новизны.
— В раю, наверное, — сказал Майкл, когда она задала этот вопрос вслух.
— Послушай, — обратилась она к Майклу недели две назад, когда они с ним сидели в саду, потому что в доме орудовали рабочие из магазина ковров, укладывая их заново на лестницы и в те комнаты, где ковры лежали. — Вот интересно, почему мне могло бы прийти в голову сделать одну вещь?
— Какую вещь? — спросил Майкл.
Магнус целыми днями сидел дома без всякого дела. Его на два месяца официально отстранили от школьных занятий. Они узнали об этом из сообщения на автоответчике в день приезда. Он и Майкл сидят в своих комнатах дни напролет. Лично Астрид думает, что, будь она отстранена от занятий или уволена с работы, по крайней мере сходила бы в библиотеку, или в книжный, или в бассейн, чем торчать целый день дома протирая задницу — довольно придурочное занятие.
— Ну, если бы я увидела зверька, с виду мертвого, — с какой стати мне бы захотелось ткнуть его палкой? — сказала Астрид.
— Чтобы узнать, живой ли он, — сказал Магнус.
— Но зачем, — продолжала она, — мне совершать такой жестокий поступок, а что, если он не мертвый, что, если он живой и только кажется, что мертвый?
— Чтобы узнать, живой ли он, — повторил Магнус.
Распаковывая свои вещи после приезда, Астрид обнаружила две пленки. Она поехала на автобусе в «Диксоне»,[60] где, она знала, была демонстрационная камера той же модели, подключенная к монитору. Все было включено. Она открыла крышку камеры, вставила кассетку, и оказалось, что это запись с мертвым зверьком на дороге; она просмотрела всю запись до конца прямо в зале. Зверек лежал на дороге, мертвый. Астрид увеличила звук. Послышались слабые звуки — насекомые, ветер, птицы. Потом она увидела чью-то руку — да это же ее собственная рука снимает с двери щеколду. Потом одновременно с гудением пылесоса появилась макушка женщины, которая убирала в их доме, вот ее, Астрид, голос, она что-то спрашивает, Катрина ей отвечает. Потом она пошла вниз по лестнице, изображение подрагивает, ее от этого слегка подташнивает, вот уже пол, потом резко — яркий свет, отраженный в объективе. И после этого — ничего, лишь белесый шум. Все это не на шутку взбесило Астрид, она-то надеялась, что на пленке окажется Амбер, ведь эта запись была сделана давно, как раз в самом начале.
Ей запрещено разговаривать об Амбер. Ей запрещено даже упоминать ее имя.
— История закончилась, — сказала мать. — Время вышло. Забудь об этом, Астрид. Я серьезно. С меня хватит.
В результате Астрид додумалась всякий раз, когда их машина останавливалась у светофора — и в оставшиеся дни пребывания в Норфолке, и на протяжении всего пути домой, — бормотать как заклинание: красный, янтарный, зеленый; или: зеленый, янтарный, красный (естественно, в зависимости от чередования цветов светофора). Когда до мамы дошло, что это значит, она психанула и наорала на Астрид, требуя немедленно прекратить и все такое. И Астрид ушла в подполье. Теперь она говорила: почему намбы не пойти туда-то? и так далее. Она спрашивала у Магнуса в присутствии мамы, что означает слово амбивалентный.
Она громко комментировала, сидя в машине, как вон та корова с амбициозным видом шагает вот в тот край луга или что старик мог самбы перейти дорогу. В присутствии матери она расспрашивала продавщицу в магазине о том, в чем разница между лампами с предохранителем на три и на тринадцать амбпер. По мнению продавщицы, вторая лампа дает больше света.
— Астрид, — сказала мама.
— Что? — сказала Астрид.
— Не нарывайся, — сказала мама.
— Ненавижу тебя, — прошептала Астрид, задыхаясь от ярости. Мимо проехала красная машина, и она решила заменить про себя слово «янтарный» на «красный». Смотрите, сказала она вслух, какая красивая красная машина. Вот проехала еще одна, и она сказала, правда, очень красивый оттенок красного.
Теперь у нее все красное: красная одежда, красное покрывало, новая красная зубная щетка в новом держателе в ванной, ковер в комнате красноватого тона и т. п.
Астри Пре-красная.
Мама, конечно, догадывалась, что дело нечисто, но не до конца.
Но сейчас мама в отъезде, так что Астрид уже не нужны лишние «б», слова на амб-, красный пароль и все остальное. С Майклом совершенно неинтересно играть в «красный». Астрид решила как-нибудь упомянуть Амбер при Магнусе, но пока ее всякий раз в последний момент что-то останавливало. Она не понимает, что именно. Ей почему-то кажется, что это будет подло, даже жестоко — все равно что ткнуть лежащего зверька палкой. Но тем не менее она обязательно скажет что-нибудь такое Майклу, чтобы посмотреть, как он отреагирует.
Она вытащила кассетку и вставила в прорезь вторую, потому что ужасно сильно надеялась, что это та запись с рассветами, первая запись «начала начал». Она нажала кнопку перемотки, потом пуск.
Сзади незаметно подошел парень-консультант и хлопнул ее по спине.
— Эй, — сказал он, — ты че, читать не умеешь?
На мониторе, присоединенном к камере, была надпись: Уважаемые покупатели, убедительно просим вас не включать модели самостоятельно. При необходимости обратитесь к продавцу-консультанту.
Астрид нажала паузу.
— Назови три причины, почему я должна подчиниться, — сказала она.
— Потому что я так сказал, — сказал парень. — Потому что камера — не твоя. Она продается. Вот купишь — и делай с ней что хочешь.
— Не стоит быть таким безапелляционным, — заметила Астрид.
— Че? — сказал парень.
— Во-первых: твои причины — полный отстой, — сказала Астрид. — Во-вторых, это демонстрационная модель, так? А значит, будет списана с бюджета компании в числе прочих. Так что ты мог не хамить и дать мне спокойно досмотреть кассету. Я прекрасно знаю, как с ней обращаться, не собираюсь ее ломать и все такое. И в-третьих: если ты еще раз хлопнешь меня по спине, я напишу на тебя заявление в дирекцию магазина о домогательствах к тринадцатилетней покупательнице, потому что хлопок по спине — это физическое оскорбление, а я бы не хотела никуда жаловаться, потому что это — тоже отстой.
— Чего-чего? — сказал парень. Вид у него был ошарашенный. И вдруг он рассмеялся.
— А ты остра на язычок для своих лет, — заметил он. — Но, к сожалению, еще не доросла, а то бы я пригласил тебя куда-нибудь.
— Ага, я бы так и побежала, — ответила Астрид, рассматривая камеру.
Он оказался ничего. Позволил ей досмотреть вторую кассету, не приставая и не мешая. Но на пленке не было ничего, кроме чередования убыстренных кадров перехода от тьмы к свету, и снова, и снова. С каждым началом дня тьма на экране вновь рассеивалась. И постепенно превращалось в молоко, хотя в воспоминаниях Астрид все дни тогда начинались далеким темно — синим тоном.
И ни одного предрассветного кадра с Амбер.
Ни одного. Словно она стерла себя нажатием кнопки, или хуже того — ее вовсе не существовало, Астрид просто ее выдумала.
Астрид просмотрела пленку дважды. Потом вытащила кассету, захлопнула крышечку камеры и направилась к выходу из магазина.
— Что так рано? — окликнул ее тот парень-консультант. Он был намного старше Астрид — примерно возраста Магнуса. — Ты забыла свои кассеты, — сказал он. — Они что, не нужны тебе?
— Я все посмотрела, — сказала Астрид.
— А что там на них? — спросил парень. — Может, ты?
— Нет, — сказала она.
— Если дашь мне номер своего мобильного, — сказал парень, — я дам тебе три чистых кассеты, за так. Согласна?
— Не нужны мне кассеты, — сказала Астрид.
— Как это — они всем нужны, — сказал парень.
— У меня больше нет камеры, — сказала Астрид.
— Может, тебе нужно что-нибудь другое? — спросил он. — Батарейки, наушники для плеера или айпода? Кстати, у тебя плеер или айпод?
— Мне ничего не надо, — сказала она.
— Ну тогда просто дай мне свой номер, — сказал парень. — Пожалуйста. Не бойся, я подожду, пока тебе стукнет пятнадцать. Честное слово. Через два года в сентябре твой телефон зазвонит, и ты услышишь: привет, это та самая девчонка с небесно-голубыми глазами? А ты меня помнишь? Не хочешь сходить со мной сегодня в кино в кинотеатр по соседству?
— Я не могу дать тебе свой номер, — сказала Астрид.
— Почему? — спросил парень ей в спину через распахнутую дверь. — Я что, урод какой-то?
— У меня нет мобильника, — сказала Астрид.
Теперь его голос доносился до нее уже через головы прохожих.
— Эй! Я дам тебе отличную скидку на мобильник!
Так что когда Астрид спохватилась и вспомнила, как она расстроилась из-за того, что на кассетах не было ничего стоящего, остановившись перед витриной какого-то магазина, чтобы проверить, глядя в отражение, правда ли ее глаза небесно-голубые, оказалось, что сейчас она расстроена не так уж сильно, и все благодаря мелкому происшествию в магазине.
Впрочем, она помнила почти всё и без всяких записей. Вот позавчера вдруг, т. е. без всякой причины она вспомнила, как однажды они с Амбер шли мимо какой-то фермы, и из ворот вылетела огромная псина и стала лаять на них, словно вот-вот собиралась броситься, прямо слюной брызгала, и тут Амбер заорала, затопала ногами и пошла на нее не переставая кричать — и собака отступила, и прекратила лаять, словно от изумления, и отступила, а Амбер осталась стоять на дороге победительницей.
Астрид и не подозревала, что это сохранилось в ее памяти.
Она уже не может точно вспомнить, как выглядела Амбер. Нет, ну как досадно, что кадры с их уборщицей остались, а с Амбер — ни одного.
Она помнит, что однажды Амбер сделала что-то ужасно смешное, настолько смешное, что она, Астрид, хохотала и не могла остановиться и даже каталась по траве, но сейчас вот не может вспомнить, над чем же она так смеялась. Зато она помнит само ощущение смеха. Еще она ясно помнит свои ощущения, когда они с Амбер стояли прямо напротив каких-то местных, и что тех страшно напрягало, что они их так откровенно разглядывают. Такие вещи, ощущения, и стоило помнить, а не лица людей, или как они были одеты, и где именно они стояли, и сколько их было. Ведь никто никогда не потребует у нее доказательств, что это были за люди; это не ее забота. Пусть этим займутся другие. Ее призвание — в ином. Быть на месте, видеть.
Еще Астрид не верит, что ее мать уехала в какое-то там кругосветное турне, как она им объявила. Астрид считает, что дело тут в другом. Это — отстойное выполнение родительских обязанностей. И последствия будут о-го-го. Это — доказательство нулевой ответственности. Это событие из той же оперы, что развод родителей, смерть или тяжелая болезнь бабушки или дедушки — например Альцгеймера, когда они переезжают в семью родственников, такие жалкие, и уже никого не узнают, и не могут самостоятельно принимать пищу — из-за этого зрелища у некоторых детей также возникают пищевые нарушения, или привычка наносить себе увечья, до чего Астрид, конечно, не докатится, поскольку это страшно заурядно; навскидку она может вспомнить по крайней мере трех девочек, которые наносят себе порезы и не скрывают этого, причем лишь одна из них не полная дура; Астрид знает еще двух-трех девочек, которые стараются не демонстрировать эту привычку, а еще у них в школе точно есть три девочки с явными пищевыми заскоками, уж о них-то трудно не знать. Так что обитателям этого дома, их чокнутой семейке крупно повезло, что она, Астрид, не из тех, кто выкинет такую глупость.
Зельда Хауи — как раз одна из трех девочек с очевидным пищевым нарушением.
Поразительно, как быстро все забывается, даже вещи, которые ты как будто отлично запомнил, которые ты искренне желал бы помнить всегда. Поразительно, как работает — и отказывает память. Лицо человека может оказаться пятном. Но зато она почему-то помнит происшествие с той собакой, а иногда, скажем, лица или просто воспоминания возникают в голове ни с того ни с сего, и ты вдруг видишь какие-то вещи с удивительной ясностью, как вряд ли бы увидел, если бы специально старался. Бред какой-то. Например, Астрид уже не помнит, как выглядела Амбер. Она перебрала фотографии из их поездки, но перед отъездом мама, по всей видимости, тщательно изъяла те, на которых была Амбер. Астрид хранит одну фотографию в пижамных штанах, на ней она, Магнус, мама и Майкл стоят в дверях их убогого дома в Норфолке, а снимает их Амбер.
Интересно — мы же говорим про фотографии, что их кто-то снимает. Получается, что можно сказать, будто Амбер сняла с гвоздя и увезла эту фотографию, однако вот она, у Астрид в кармане.
Астрид отлично помнит момент, когда Амбер их фотографировала. Она стоит на подъездной дорожке из щебня, расставив ноги, камера прижата к лицу, и спрашивает: готовы? А они стоят, замерев, готовы.
Если честно, это один из редких удачных снимков Астрид, потому что она не очень фотогенична и, как правило, терпеть не может своих фотографий. А на этой ее глаза и правда голубые-голубые. Словно две яркие голубые вспышки, озарившие лицо.
Она достает фотографию из кармана и немного выгибает ее, чтобы четче разглядеть под светом фонаря. Она изо всех сил старается как бы не видеть свою мать, смотреть только на себя, Магнуса и Майкла, позади них видна дверь дома, у их ног — часть подъездной дорожки. Ведь это тот самый момент, который Амбер сама видела в крохотный видоискатель камеры. Поразительная мысль: вот они стоят, запечатленные на снимке, стоят перед домом целую вечность, однако на самом деле они — не более чем доля секунды в воспоминаниях Амбер. Получается, что фотография фиксирует вечность, на деле являясь доказательством того, что всё есть лишь краткий миг в глазах вечности.
В данный конкретный момент вечности на снимке они все смотрят на Амбер, а Амбер — на них.
Когда Астрид воспринимает эту сцену, увиденную чужими, не ее собственными глазами, ей уже проще смотреть на мать.
Право, на фотографии та выглядит очень мило. Улыбается. Такой искренней счастливой улыбкой.
Которая раздражает Астрид всё больше и больше. Она прячет фотографию обратно в карман. Она делает усилие, чтобы не расплакаться. Это не так уж трудно.
Когда мама вернется домой, Астрид снова съездит в «Диксонс» посмотреть, работает ли так еще тот парень и помнит ли ее, как обещал. Она скажет, что пришла выбрать себе мобильный телефон. И если он пригласит ее куда-нибудь, она согласится и пойдет. Это точно взбесит ее мамочку, у которой засела в голове дурацкая мысль ни за что не дать Астрид выйти замуж за продавца-консультанта. Как-то ночью Амбер рассказала об этом на ухо Астрид в ее комнате в их норфолкском доме.
— Он ей не понравился, потому что, когда они познакомились, он работал в какой-то закусочной.
— Не верю, — сказала Астрид.
— Придется, — скказала Амбер. И со всей силы дернула Астрид за волосы.
— Больно, между прочим, — сказала та.
— Так тебе и надо, — ответила Амбер. — Ты такая же пустышка, как они. А как бы ты хотела? Знаю: «Он отказался от карьеры, уже признанным врачом и перспективным нейрохирургом, несмотря на свой юный возраст». Нет, вот как: «Он был компьютерным гением и переходил из компании в компанию, зарабатывая все больше денег и оказывая все больше влияния на электронные средства коммуникации. К примеру, это он изобрел спам-рассылку, заработав на этом миллионы. А потом заработал еще больше, изобретя способ блокировать спам-рассылку от «заражения» электронной почты. Но вскоре ему все это обрыгло по причине бессмысленности и он решил поработать простым продавцом».
— А где? — спросила Астрид.
— В магазине альтернативных, экологически чистых, натуральных и безопасных продуктов где-то на севере Англии, он называется «Хебден», — сказала Амбер.
Астрид кивнула.
— Ему нравится север. Вот почему у вас с Магнусом скандинавские имена, — сказала Амбер.
Астрид лишь пожала плечами, немного смущаясь, устроившись под теплой рукой Амбер.
— Все было не так, — сказала Амбер. — На самом деле у него был врожденный дар. А именно — он обладал талантом наведения чистоты. С очень раннего возраста он умел начищать предметы до блеска. Ему было приятно очищать вещи от грязи. Когда он подрос, то стал уборщиком — таким образом достигнув предела своих мечтаний. Сейчас он убирает разные дома по всей Англии, постоянно переезжая с места на место. Он почти ничего не зарабатывает. Ему нужна малость — сводить концы с концами. Но он настолько идеально делает свою работу, что от этого мир становится лучше. Он придает предметам и самой жизни сияние.
(Астрид Беренски.)
— Дети, не верьте ни единому слову из того, что говорила вам эта женщина, — сказала им мама сразу после, потом еще раз — как-то в машине, и еще несколько раз повторяла, уже в их опустевшем доме, который постепенно наполнялся новыми вещами.
— Мама права, — сказал Майкл. — Боюсь, так и есть. Эта женщина — аферистка, обманщица, лгунья. Она наследница докторов-шарлатанов, что ездили в фургонах и продавали страждущим фальшивые лекарства. Современная авантюристка.
Магнус кивал с разнесчастным видом.
Только Астрид видела красный цвет. Она видела Амбер верхом на лошади, в ковбойской шляпе и ярко — красном мундира шерифа. Объезжая свой участок, Амбер слегка кивнула Астрид, пустив лошадь медленным шагом.
Интересно, что любовь к красному цвету говорит о злобе, испытываемой человеком. Представьте, что вы видите все вещи в красной гамме, словно обрели инфракрасное зрение. Когда в сентябре снова началась школа, в первый же раз, когда на уроке английского Лорна Роуз, как всегда, посмотрела на нее своим фирменным уничтожающим взглядом, Астрид не стала делать вид, что не заметила, и молча злиться, а встала с места, что заставило старую мисс Химмел оторвать глаза от сборника поэзии (она читала стихотворение о последнем кролике в Великобритании, и люди ездили на специальную экскурсии, чтобы взглянуть ни него) и сказать, в чем дело, а ну-ка садись, но Астрид не послушалась, она прошла между рядами к парте, за которой сидела Лорна, встала перед ней и посмотрела ей прямо в глаза, а та засмеялась нервным смехом, у нее был совершенно обалдевший вид, а Астрид, стоя перед ней, сказала тихо, но отчетливо, так, чтобы только Лорна ее слышала: доиграешься. Мисс Химмел сказала, Астрид, немедленно сядь на место, а Астрид сказала, я просто сообщила Лорне нечто важное, на что мисс Химмел сказала, ты можешь сообщать Лорне что угодно в свободное время, а не отнимая время у меня и у всего класса, если, конечно, вы не собираетесь поделиться со всеми и объяснить нам, в чем дело. Тогда Астрид сказала, лично я не возражаю и готова все рассказать, но, может, Лорна хочет оставить это между нами, и мисс Химмел спросила: ну так что, Лорна? В чем дело? И та ответила, пусть это останется между нами, мисс Химмел, и мисс Химмел сказала, все, Астрид, последний раз говорю тебе — сядь на свое место. Астрид напоследок еще раз посмотрела Лорне в глаза. А затем вернулась за свою парту, и весь класс продолжил разбирать стихотворение, и с тех пор они ни разу не «доводили» ее, напротив, Лорна Роуз, Зельда и Ребекка из шкуры вон лезли, если так можно выразиться, чтобы завоевать ее симпатию, а Зельда звонила ей домой и жаловалась, что дедушка продолжает жить вместе с ними и ей тяжело, и как от одного его вида за столом ее начинает выворачивать, и как ей за это стыдно.
Вот что странно: когда Астрид вспоминает об этой сцене в классе, она видит ее в своем воображении в виде ролика, причем в страной цветовой гамме — яркой и размытой, так бывает, когда регулятор яркости вывернут на максимум.
А еще — и это ее совершенно убило — она совершенно не жалела о папиных письмах. На самом деле они ничего не доказывали. И неважно, что они пропали. Вообще-то она испытала облегчение от того, что не надо постоянно про них думать и ломать голову, что же случилось. Ее отец мог быть кем угодно и где угодно, как сказала Амбер.
«Боишься или представляешь?»
Как странно думать об Амбер, как о человеке из прошлого.
Но это так.
Но это не значит, что прошлое умерло, думает Астрид, рассматривая фотографию, на которой Майкл обнимает Магнуса за плечо и оба смеются, и мама так мило улыбается, и они с Астрид обнимают друг дружку за талию.
Все кончено. Время вышло. Я серьезно.
(Машина Амбер еще на дорожке, она заводит мотор. Мама стоит в дверях, загораживая проход. Слышно, как шины шуршат по щебню, вот машина выезжает по подъездной дорожке на дорогу, и вскоре шум машины стихает вдали. Мама отходит от двери и удаляется в дом. На месте, где еще минуту назад стояла машина Амбер, — пусто.)
На табло новых электронных часов 7:31, с точностью до тысячной доли секунды.
Восход сегодня ал. «Багровая ночь — прощай работа. Багровое утро — пастуху забота». Бордовое ночное небо предвещает солнечный день. Но бордовый восход означает дождь и бурю — таковы старинные народные приметы для предсказания погоды. Еще одна вещь всегда поражала Астрид: пастухи издавна занимались тем, что присматривали за овцами, лежа все лето под деревьями, наигрывая на свирели, глядя на овец, пасущихся вокруг — и выбирая, каких из отары зарезать, каких оставить, а в школе они пели «Господь, наш пастырь» и читали притчи о том, как Бог охраняет малых детей и ягнят — но не всех, а только верующих в Него, ведь вообще-то люди постоянно едят баранину, а ягненок превращается в барана за три-четыре месяца и отправляется на бойню.
«Напугай овечку». Они едут в джипе, Майкл с мамой сидят впереди, они в хорошем настроении, дурачатся и смеются.
В полях по соседству с их норфолкским домом паслись сотни овец. Наверное, все молоденькие, привезенные сюда после этой истории с ящуром.
Вспоминая о жизни в глуши, Астрид порой вспоминает самые нелепые подробности — например, фонарь, одиноко стоящий на краю поля у дороги, ведущей от их дома к деревне, чуть не по пояс заросший высокой травой. С какого перепугу память хранит странные вещи вроде этого несчастного фонаря?
Нет, Астрид не понимает.
Согласно публикациям в прессе, доказано и является официальным фактом, что на планете становится темнее, что в большинстве регионов Земли теперь на десять процентов, чем всего лет тридцать назад, а в некоторых — на целых тридцать. Возможно, все дело в промышленном загрязнении. Точно никто не знает. Это все равно что прокрутить назад все восходы, как на ее записях, прокрутить как один непрерывный, медленный фильм о затемнении, тьма будет захватывать дневной свет столь микроскопическими долями, что поначалу этого просто никто не заметит.
Словно театральный занавес долго-долго опускается на сцену.
С одной лишь разницей — это не конец. Как может наступить конец всего? Нет, это только начало. Начало всех вещей, начало века, века двадцать первого — безусловно, века Астрид, и вот она, поглядите — несется, как ветер, навстречу веку с миссией выкорчевывать все гнусное и глупое, это Астрид Смарт, астероид с условным названием «Смарт» несется к Земле, все ближе, ближе до самого момента столкновения, и в какой бы точке мира ни находилась сейчас ее мать, может быть, она тоже проснулась и смотрит из окна своего номера, так же, как Астрид из окна своей комнаты, и видит, как с неба что-то стремительно падает, дождь — не дождь. Вот выглянет она из номера и, возможно, увидит мир за долю секунды до того, как прямо перед ней в землю врежется глыба 10 км в диаметре и с дверей снесет все ручки, а из номера вынесет всю мебель и вообще все вещи, уничтожит все дома во всей округе, ведь глыба может рухнуть где угодно, и последствия скажутся повсюду, а не только в Америке или в Англии, и в это мгновение ее мать наконец осенит, что она занимается полной ерундой, что все это время она должна была видеть, должна была находиться здесь, а не где-то там, в другом месте.
Почему нет слова «страдляне» — ведь есть же «земляне», ведь именно так, наверное, стали бы называть пришельцы с другой планеты, попав к нам, случайно пострадавших жителей Земли.
Веди меня к своему вождю, страдлянин.
Небо багровое, собирается буря, и все эти смешные бурундучки снова рискуют превратиться в огненные бомбочки. Ну ладно: Биг-Бен пока на месте и по — прежнему показывает точное время, и Парламент на месте, и «Тейт Модерн», и «Глаз»,[61] и в реке все та же сероватая вода, и над ней огромное багровое предрассветное небо, да и надо всем Лондоном тоже, и багрянец уже во все окно Астрид…
…он же окончательный ответ = Магнусу разрешили вернуться в школу со следующего семестра, начало учебы — пятого числа. Письма, сообщавшие об этом, пришли вчера. Случившееся было названо в них «инцидентом». Нив одном из двух писем не упоминалось ее имя. Одно пришло на имя Евы и Майкла, второе — на имя Магнуса. То, которое прочитал Майкл, практически слово в слово повторяло текст второго. Мы просим вас проявить уважение и соблюдать конфиденциальность касательно инцидента. Рады сообщить, что. Инцидент официально считать исчерпанным.
Окончательный ответ = им ничего не будет.
Окончательный ответ = всем по большому счету наплевать.
Сегодня — среда. Последний день года. На улице уже темнеет, хотя еше только обеденное время. Магнус бесцельно бродил по безжалостно ярко освещенному торговому комплексу. Теперь он зашел в кинозал, свет уже погасили, анонсы прошли, и уже идет фильм. На экране актер, притворяющийся премьер-министром, притворяется, что влюбился в актрису, которая притворяется официанткой. Сеанс как раз начинался, так что Магнус быстро купил билет. Действие происходит на Рождество. На экране — сплошь расфуфыренные люди и дома, словно фильм — не что иное, как непомерно длинная социальная реклама, а может, какого — то продукта, только Майкл не уверен, какого именно. Смотреть такое кино — это все равно что ужасно хотеть есть, а иметь, вот досада! — лишь выбор между жрачкой, что продают в кинотеатрах. В зале нестерпимо пахнет хот-догами и поп-корном. Естественно. Каждый, у кого есть хоть капля мозгов, знает — они специально закачивают этот запах в зал, чтобы зрители перед сеансом покупали жрачку. Многие люди вокруг Майкла отправляют в рот еду из пакетов, не отрывая глаз от экрана.
Эскалаторы будут все так же ходить по своим колеям, снова и снова. Магнус как-то заметил этот круговорот и никак не мог отделаться от этого образа. Он остановился и стал наблюдать за людьми, которые спускались на эскалаторе вниз, как каждая ступенька столь точным движением уходила в прорезь под пол, словно в жадной глотке, а люди сходили с нее и шли дальше, вперед, в неизвестное будущее, и та же судьба ждала новые и новые ступеньки. На одной из них была какая-то наклейка или обрывок обертки, застрявший в ребристой поверхности, что делало ее заметной. Магнус несколько раз проследил ее путь вниз и обратно на самый верх и снова в небытие. Потом стал подниматься на эскалаторе, наблюдая, как верхние ступеньки одна за одной исчезают в узкой пасти механизма, как то же самое вот-вот произойдет и с его ступенькой. Он так увлекся, что эскалатор просто выбросил его вперед, он споткнулся, и люди, стоявшие позади, налетели на него.
— Простите, я не хотел, — сказал Магнус.
Это правда. Он не хотел.
Он встал у начала эскалатора, ведущего вниз, пока снова не показалась ступенька с наклейкой. Это оказалась этикетка от бутылки воды, сильно затертая от многократной прокрутки и ног десятков людей. Но ему пришлось ждать еще полный круг, потому что в тот раз на нее встал какой-то старик. Когда ступенька вернулась, он шагнул на нее и совершил путь до самого низа. Потом поднялся на другом эскалаторе на самый верх, чтобы повторить свой маневр. Но наверху ему пришло в голову, что он ведет себя не вполне нормально, и когда он оглянулся и понял, что как раз приехал на этаж с кинозалом и фильм уже начинается, то быстро купил билет.
Может быть, это в самом деле неплохой фильм, и только он, Безмозглый Эсклаторщик, не в состоянии внятно решить, так это или не так.
Окончательный ответ = он должен испытывать облегчение. Майкл помахал у него перед носом письмом из школы и сказал, все хорошо, все закончилось. Просто как дважды два. Я позвоню маме, расскажу про хэппи-энд.
Эскалаторы все движутся и движутся по своим неизменным траекториям, послушно выполняя круговые движения, перевозя людей вверх и вниз с утра до вечера, до самого закрытия торгового комплекса, когда их отключают на ночь, а утром снова включают, и все начинается сначала. Пока комплекс не работает, кинозал темен и пуст, все места в нем пусты, и здесь темно как в пещере, как внутри камня, или луны, темно, как внутри человеческого мозга под черепной коробкой.
— Теперь можно об этом забыть, — сказал Майкл, держа письмо в руке. — Постарайся забыть.
Просто, как дважды два. Можно об этом забыть, потому что старый год на излете и начинается новый, это останется в прошлом году, а в новом будут происходить уже новые события. Надо «отпустить» от себя неприятности, словно шарик, наполненный гелием, который он все это время держал за ниточку с упорством, характерным для маленьких детей, и вот теперь он может разжать кулачок — и шарик полетит резко вверх, в небо, а он будет смотреть, как тот делается все меньше и меньше, уносясь все дальше и дальше, до тех пор пока уже не сможет различить его в вышине. Можно забыть. Простое действие вычитания. Он минус это. Хорошо бы очистить память особым лазерным устройством, как в «Людях в черном».[62] Магнусу нравятся «Люди в черном». Ему, как правило, нравятся фильмы в любом жанре. А может, нравились — в то время, когда он знал, кто он такой и какие у него предпочтения. В школе он участвовал в дискуссиях об искусстве, о том, что кино — кардинально недопонятый вид искусства, что «Гражданин Кейн», пожалуй, — самый великий фильм всех времен, так как совершенно гениально снят с разных ракурсов и все такое (впрочем, лично его «самый — самый» фильм — «Резня»[63]). Этот же фильм имеет явное отношение к британскому кинопроизводству. Вот какой-то актер изображает, что влюбился в актрису, изображающую его уборщицу-португалку, потому что увидел, как она раздевается перед тем, как нырнуть в озеро, а потом как она вышла с взъерошенными мокрыми волосами, став гораздо красивее, чем в момент их первой встречи. Магнус косится на край экрана, на линию, где встречаются свет и тьма. Интересно, думает он, почему это полотно в кинотеатрах называют экраном. От чего он, собственно, защищает?
Конкретно этот — от простой кирпичной стены.
Он размышляет о том, что человеческий глаз воспринимает окружающий мир как бы вверх ногами и передает его, словно перевернутую картинку, вглубь, на «экранчик» за глазным яблоком, а затем мозг мгновенно переворачивает картинку с головы на ноги.
Через несколько сидений на его ряду сидят две девушки, явно захваченные фильмом и жадно следящие за сюжетом. Ну правильно, в сущности, это сопливый фильм, так что Майкл напрасно ждет от него великих открытий или хотя бы капли оригинальности. Он принадлежит к разряду фильмов, на которые водят девушек.
Он представляет, что в зале рядом с ним сидит Астрид. Уж она бы не стала молчать и маяться. Она бы вслух заявила, что это отстой. Она бы сказала это громко и с раздражением, и люди в зале обернулись бы и зашикали на нее. Она еще слишком маленькая, чтобы уметь притворяться в таких случаях. Он улыбнулся в темноте. Вот недавно, накануне Рождества, она подожгла кучу листьев прямо у сарая, и, конечно, вспыхнуло все строение. Майкл не растерялся, он кинулся со всех ног к сараю, прихватив огнетушитель. А потом стоял вместе с ними в саду и смеялся, глядя на обгоревший сарай. Он вообще ничего, Майкл. Потом они все вместе пили кофе на кухне, за круглым столом — случай небывалый, по крайне мере, за этим столом такого не бывало. Новый стол — не такой, как прежний: не квадратный, а круглый. В тот вечер именно этот факт — что стол круглый — сыграл важную роль. Интересно, маме понравится новый стол, когда она вернется домой? Астрид до сих пор не желает говорить с ней по телефону. Она не стала говорить с мамой даже на Рождество. Однако Магнус не раз заставал ее на кухне, когда она украдкой перебирала пачку открыток от мамы — уже весьма солидную.
— Я думал, ты из принципа не хочешь их читать, — заметил Магнус.
— А я и не читаю, — сказала Астрид. — Просто сняла их с холодильника, чтобы открыть дверь и достать молоко, и, поскольку они были у меня в руке, я случайно них взглянула, только и всего. Это совершенно разные вещи.
Письма с сообщением «окончательного ответа» пришли вчера утром. А днем Астрид сидела и смотрела документальный фильм «Шершни-убийцы из преисподней». Магнус сел рядом на диван, и она рассказала ему, что эти шершни-убийцы, в десять раз длиннее пчел, живут где-то в Южной Америке и посылают своих разведчиков на поиск пчелиных ульев. Те прилетают с донесением, и тогда шершни нападают на улей, убивают пчел и пожирают мед. Но пчелы тоже не дураки, они каким-то образом выяснили, что эти шершни умирают при температуре 116 градусов.[64] Но пчелы тоже умирают при определенной температуре — 118 градусов. И вот в следующий раз, когда рядом с ними появился вражеский разведчик, все пчелы как по команде окружили его и стали вибрировать, словно единый пчелиный организм, пока температура в центре не достигла — только представь — ровно 117 градусов. Охренеть, — заключила Астрид.
— Астрид, послушай, можешь назвать меня говнюком? — спроил Магнус.
— Чего? — сказала Астрид.
— Можешь назвать меня говнюком?
— Ты говнюк, — сказала Астрид.
— А теперь, пожалуйста, повтори несколько раз, — сказала Магнус.
— Ты говнюк, ты говнюк, ты говнюк, — сказала Астрид, не отрывая глаз от телевизора.
Существует ли формула печали? Формула помогает прийти к точному результату, даже если не знаешь, зачем он тебе. Может, есть формула, которая помогает понять, почему и каким образом ты получил неверный результат? Вот пришли письма. Таков окончательный ответ. Но что-то тут не то.
— Замечательно, сынок! — сказала ему Ева по телефону, ее голос в трубке скакал и прерывался. — Какая (…) новость. Потрясающая новость. Слава Богу. Мы (…) веру в тебя. (…) школы оказалась неравнодушной. Теперь ты можешь (…) все это и спокойно жить дальше. Да, начнется настоящая жизнь. Ты будешь (…) к экзаменам. Все это (…) в наступающем году (…) не чувствовать груз (…) всю оставшуюся жизнь.
А можешь придумать что-нибудь похуже? — спросил Магнус, наблюдая вместе с Астрид, как пчелы роятся над тельцем шершня-разведчика.
Нет, — сказала Астрид. — Говнюк — самое сильнее ругательство, которое я знаю.
(Он не может рассказать Астрид о том, что стряслось. Одним из условий возвращения Магнуса в школу было обещание не произносить ее имя и не рассказывать о произошедшем на людях, а также его попросили не распространяться об этом и в личном общении. Проявить уважение и соблюдать конфиденциальность касательно инцидента.)
— Ты шершень-убийца из преисподней, — сказала Астрид.
— Неплохо, — сказала Магнус, украдкой кивая, потому что ему немного полегчало. Полегчало от мысли, что за плохой поступок его с чистой совестью и высокой точностью сожгут невинные пчелки.
— Или поршень-убийца из преисподней, — сказала Астрид.
Магнус, сидя в кинотеатре, громко смеется вслух. Те две девочки на его ряду поворачиваются и смотрят на него в темноте, потому что на экране не происходит ничего смешного, никто не шутит и в зале тишина. Актер, изображающий премьер-министра, читает псевдосмелую речь против американской политики. А все потому, что секунду назад подсмотрел, как актер, притворяющийся американским президентом, поцеловал в ушко актрису, изображающую официанточку.
Другие персонажи острят по поводу того, какая якобы толстушка актриса, играющая официантку, хотя лично Магнусу не кажется, что она такая уж толстая, вовсе нет, по крайней мере, он не замечает.
Паскаль побился об заклад сам с собой, что, возможно, Бог существует, а значит, существуют рай и ад. И он решил, что если поставит на кон свою жизнь, то есть проживет ее так, словно Он существует, то точно попадет в рай. Но если он умрет, а там ничего нет, то на самом деле это не будет иметь никакого значения. По мысли Паскаля, нет причины рисковать своей судьбой ради пустоты. Он считал, что такой спор просто не имеет смысла.
— Спорим, у меня есть тайна, про которую ты не узнаешь никогда в сто тысяч миллионов лет, — сказал Магнус.
— Ты понял, что ты гей, — сказала Астрид.
— Да нет, я серьезно, — сказал Магнус. — Спорим, если бы ты вдруг узнала про меня одну вещь, то больше никогда не захотела бы со мной разговаривать и перестала бы считать своим братом. И возненавидела меня на всю жизнь.
Он говорил это как бы в шутку, представляя себе, что это шутка.
— Ты понял, что я — лесбиянка, — сказала Астрид.
Передача про пчел закончилась.
— Я и так тебя ненавижу, — сказала Астрид. — Нет такой тайны, узнав которую, я бы возненавидела тебя больше, чем сейчас.
И мило так улыбнулась ему. Он тоже улыбнулся Астрид. Еле сдерживая слезы. Началась передача, посвященная основным события 2003 года, который подходил к концу. Английская команда по регби стояла, выбросив кулаки вверх, перед громадной орущей толпой.
Это как-то связано с твоим исключением и с тем, что эта бодяга закончилась? — спросила Астрид. На экране — кадры с американскими солдатами, развалившимися в королевских креслах в покрытой обломками зале взорванного дворца. Затем — воздушная съемка полицейского кордона, оцепившего небольшой зеленый лесок. Да, летний кошмар. На фоне зелени на экране большими нарочито неровными буквами всплывают слова ЖЕРТВА МАНЬЯКА.
Все кончено. Просто, как дважды два. а) Вот Магнус нажимает кнопку автоответчика, который словно притаился и ждет его, как ждет хозяина верный пес, все-таки нашедший долгий путь домой, испытав по дороге невероятные приключения, ждет, сидя прямо посреди внезапно опустевшей гостиной в опустевшем доме.
Три сообщения. Одно — Майклу (из университета, по поводу студентки, угрожающей судебным процессом). Одно — Еве (из юридического отдела издательства, по поводу жалоб родственников). И третье, эхом громыхавшее вокруг Магнуса в пустой гостиной, — от г-на Милтона с требованием, чтобы Ева и Майкл незамедлительно связались с администрацией.
Магнус вертится в постели с боку на бок.
Наверное, его засняли камеры наблюдения на выходе из компьютерного класса — с датой и т. п. Или его вычислили по какой-то хрени, оставшейся на жестком диске. Может быть, уборщицы с другого этажа показали, что видели их в школе в тот вечер после занятий.
Окна кабинета Милтона выходили на футбольное поле, сейчас по причине каникул — пустое. Майкл был весь в своих мыслях — как раз на этой неделе ему звонили с работы, — а Ева явно нервничала, потому что Милтон без конца бросал взгляд на побледневший, но еще заметный синяк, что поставила ей Амбер, — когда Ева объявила, что прогоняет ее, та резко отвела локоть назад и со всей силы врезала Еве прямо в глаз. А Милтон все бубнил: школьное расследование, трагическое самоубийство, местные газеты, причастность их сына Магнуса, необходимость отстранения от занятий до полного окончания расследования.
Ева с Майклом кивали, оба как в гипнозе. Ева обняла Магнуса за плечи. Милтон все рассказал. Ее мать обнаружила рыдающего Джейка Строзерса на тротуаре перед домом. Она увела его в дом, а потом позвонила Милтону.
(В общем, дело не в камерах, не в жестком диске и не в уборщицах. Это оказался Джейк Строзерс. «Любовь».)
Милтон заговорил о своем огромном облегчении. Этот случай сравнительно слабо освещался в прессе. (Антон вообще не упоминался. Т. е. Антон ушел от последствий.) Милтон был уверен, что в любом случае родственники не будут возбуждать уголовное дело. Случай в любом случае случай в любом случае случай.
Все вдруг замолчали и посмотрели на Магнуса.
— Да, это правда, — сказал он.
— Это сделал я. b) Они едут домой, Магнус сидит на заднем сиденье, обхватив себя руками, внутри — его собственные кости, а между ними — пустота, полое пространство; мальчик-пустышка. Ева с Майклом сидят впереди, усердно кивают, произносят слова: огласка, избежать, необходимо. Оба обнимают его, когда все выходят из машины. Магнус ложится в постель в шесть вечера и засыпает. Словно гигантская рука сняла каменную плиту с его плеч. Гигантская рука наконец-то протянулась с неба, выудила его из толпы, взвесила, повертела туда-сюда и теперь в любую секунду поднимет в небеса и поднесет к гигантскому глазу, чтобы рассмотреть хорошенько. c) Магнуса вызвали на допрос к следователю в конце ноября. Сначала секретарь проводила его в кабинет Милтона, и тот прочел ему пафосную речь. Как он, Милтон, удивился, узнав о его, Магнуса, причастности к этому делу. Как он буквально не мог поверить своим ушам. Как поэтому поначалу он считал правду «относительной». Что он, Милтон, прекрасно понимает, что Майкл, конечно, не думал о таком исходе. Как школьная администрация старалась защитить Магнуса. Он говорил о важности усердной учебы в этом экзаменационном году. О дурном влиянии и как его избежать. Об общении с Джеком Строзерсом, которого исключили из школы. К счастью для Магнуса, полиция не пожелала вмешиваться в дело о явном самоубийстве. К счастью для Магнуса, родственники приняли мудрое решение не подавать никаких исков. Убедительная просьба к Майклу, которому, как личности, безусловно, присуща деликатность и понимание, когда стоит и когда не стоит «открывать карты», подумать о том, что 1) трагическую потерю, которую понесла школа в результате прискорбного инцидента, следует постепенно оставлять в прошлом. И 2) осиротевшей семье следует дать возможность вести нормальную жизнь и не усугублять их горе бесконечными сплетнями и домыслами. Ты меня понимаешь? Единственный вопрос, обращенный к Магнусу за все время их разговора.
Магнус все понимает, он кивает и дает все обещания. 1. и 2.: (а+Ь) = с = окончательный ответ. = инцидент официально исчерпан.
Просто как дважды два. Чистая математика. Найти простое в сложном. Конечное в бесконечном.
— Да, — сказал Магнус, — это связано с отстранением и с тем, что эта бодяга закончилась.
— Ну и что? — спросила Астрид. — Что там стряслось?
Вот Боб Хоуп рассказывает армейский анекдот времен Второй мировой войны. Его выступление показывали, потому что он умер. В уходящем 2003 году.
— Неважно, — сказал Магнус.
Астрид закатила глаза вверх.
— Прямо умираю от любопытства, — сказала она.
Все армии времен Второй мировой радостно заржали.
— На самом деле есть кое-что похуже говнюка, — сказала Астрид.
— Что? — спросил Магнус.
— Ты, — ответила Астрид.
— Спасибо, — сказал Магнус.
— Не за что, — сказала Астрид, «прыгая» по каналам. 2003 год канул в режиме «дайджест». От этой мысли ему на грамм полегчало. Он поглубже откинулся на спинку дивана.
Магнус, сидя в кинозале, представляет, как Джейк сидит на тротуаре, но вот у него за спиной открывается дверь, выходит милая такая женщина, помогает ему подняться. Она проводит его в гостиную, садится рядом на диван, потом уходит, чтобы приготовить какао или чай, в общем, какое-то приятное теплое питье, приносит и подает ему, и он начинает плакать навзрыд, так что слезы попадают в кружку, тогда она забирает ее и ставит на стол, а сама берет его руки в свои и говорит, ну все, все, хватит, это все равно не поможет, ну же, успокойся, все позади. А потом она поднимается, уходит в другую комнату и звонит Милтону, г-н Милтон, у меня один мальчиков, которые.
А может быть, все было совсем не так. Может, она была агрессивная и злая, вне себя от горя, с лицом, красным и измученным от слез и бессонницы, может, она схватила его за руки и силой втащила в дом, бросила на пол в гостиной и орала, и кляла его на чем свет стоит, и швырнула в него чашку, которую держала в руке, и вообще начала швырять в него все, что попадалось под руку — тарелки, картины, вазу, столик, все подряд, — пока они оба не выдохлись от крика и горя, от груды поломанных вещей, валявшихся повсюду, и просто оба сидели в изнеможении, уставясь в пространство, пока женщина не поднялась, подошла к телефону и позвонила г-ну Милтону. Она сказала — что же? Здравствуйте, г-н Милтон, это миссис ******, мать ********* ******, чье имя теперь табу, мать той погибшей девочки, здесь у меня один из мальчиков, которые.
То ли мать, то ли брат и обнаружили ее — в ванной. Магнус знает ее младшего брата в лицо. Он тоже учится в Динз. Все в школе знают его в лицо, и теперь он скоро узнает, кто такой Магнус; все ведь знают, кого отстранили.
Они будут проходит мимо друг друга в коридорах школы.
Нет, шум, который слышится Магнусу на фоне музыки из фильма, не может идти от эскалаторов. Это просто невозможно. Просто нереально услышать посторонний звук в этом зале, оснащенном особой звукоизолирующей системой. Наверное, это шум от самого проектора. Фильм явно подходит к концу, потому что все части мозаики постепенно складываются. Актеры, игравшие в разных эпизодах сюжета, наконец встретились — кто на школьном рождественском представлении, кто в аэропорту, улыбаясь и маша друг другу рукой, словно все они живут в одном мире и знают друг друга сто лет. Актриса, притворяющаяся уборщицей-португалкой, согласилась выйти замуж за актера, который прославился, сыграв в экранизации романа Джейн Остин. Все смеялись над толстой актрисой, изображающей толстую сестру уборщицы-португалки. Фильм был как бы о любви. Но смысл, который извлек из него во всяком случае Магнус, это: девушки, старайтесь не быть толстушками, иначе все будут над вами смеяться и никто не захочет взять замуж.
Сбоку от него плачет какая-то девушка. Магнус думает, интересно, она плачет потому, что ее растрогал фильм, или потому, что считает себя толстой. А девушка все плачет и плачет. Толстой ее никак не назовешь. Подружка обняла ее за плечи. Магнус вдруг подумал, надеюсь, у Астрид есть подружка, которая вот так положит ей руку на плечо в кино, если та вдруг расплачется. Но стоило ему представить Астрид в слезах в кинотеатре, да еще после такого фильма, как ее образ в его воображении показывает ему, да и всему залу, средний палец.
Но вдруг Астрид все-таки пошла бы на подобный фильм, и он растрогал ее, как вот это девушку дальше по ряду? Что, если настоящая Астрид, в настоящей жизни, ничуть не похожа на ту Астрид, что существует у него в голове? Очень даже возможно, что она — другая. Девчонки по-другому ведут себя друг с другом, как и мальчишки.
Через минуту Магнусу придется выйти из зала. Титры уже кончаются. Ему придется покинуть это место, похожее на уютную пещеру, где по стенам бегают тени, где так легко воображать, что в мире нет ничего, лишь тени. А снаружи движутся эскалаторы, они всё ходят по кругу, как цирковые лошади. Там море вещей, которые нужно покупать и покупать. Конец года. Люди смотрят на других людей, но не видят их. Что он сделает, встретив ее младшего брата в новой четверти нового года? Сделает вид, что не заметил? Посмотрит словно сквозь стекло? А ее брат тоже притворится, что не замечает Магнуса. Хуже. Вдруг он посмотрит прямо ему в лицо?
…Несколько мужчин были прикованы в глубине пещеры, и все, что они видели в жизни, все, что они видели в этом мире, — это тени, которые бросал на стены костер. И они все время наблюдали за этими тенями. Они наблюдали за ними целыми днями. Они считали, что это и есть жизнь. Но потом одному из них удалось вырваться из пещеры и попасть в большой мир. А когда он вернулся в пещеру и рассказал им про дневной свет, они просто не поверили. Они решили, что он чокнулся. Магнус не помнит, чем закончилась эта притча. Может, человек, который побывал в настоящем мире, действительно сошел с ума? Или он снова покидает пещеру, единственное «родное» место, и отправляется куда глаза глядят, лишившись друзей и той жизни, которую только и знал, находясь в пещере? Или те, кто по-прежнему прикован цепью там, в пещере, убивают его, потому что он достал их своими безумными рассказами?
Плачущая девушка со своей подругой ждут, пока он пропустит их к выходу. Он поднимается, пропускает их и идет за ними из зала, а затем к магазинам торгового центра. Он ощущает свою ответственность. Он идет на расстоянии, охраняя их без их ведома, спускается за ними по эскалатору вниз, стараясь не упускать из виду спины девушки, которая плакала, а теперь перестала и смотрит по сторонам покрасневшими глазами. Ее подружка что-то говорит. Та кивает, что-то отвечает. Вот обе засмеялись. Так-то лучше. Кстати — ему заодно удалось спуститься по эскалатору, не думая больше о движении эскалатора.
Он идет за ними дальше.
Потом он стоит у входа в магазин «Аксесорайз» и ждет их; магазин закрывается. Когда они выходят из магазина, держась за руки, он сначала идет впереди, а потом пропускает их и продолжает идти за ними на расстоянии, мимо других магазинов; все уже закрываются. Они выходят из торгового центра, переходят улицу и растворяются в массе людей, направляющихся к метро, и Магнус стоит в полном одиночестве посреди зимней улицы, здания по обе стороны словно растут прямо из земли и кажутся ему двухмерными, словно городские декорации в старом фильме. Один мощный порыв ветра — и они повалятся ниц.
У нее был брат, вот как Магнус — брат Астрид.
Она показывала ему средний палец, обзывала по — всякому, относилась как к последней дряни, смотрела телик, развалившись на диване, и он платил ей тем же — точно, как поступали друг с другом он и Астрид.
Вот она закрыла за собой дверь в ванную. Потом, возможно, встала на край ванны. Она больше не могла. Она встала на краю ванной и посмотрела вниз, но чуда не произошло, там никого не было.
Окончательный ответ.
Знак равенства — Магнус вспомнил, как рассказывал об этом Амбер как-то днем, стояла такая жара, что даже в старой каменной церкви было душно, — изобрел Лейбниц.
— Правда? — сказала Амбер. — Это точно?
Ее рука, ее нежная рука обхватила его член, вытащив из шортов, и ничего не делала, просто держала его. А его рука, нежные пальцы его руки были у нее внутри, в шортах, тоже просто были там. Они только что трахались и скоро начнут опять.
— В каком смысле, «точно»? — спросил Магнус.
— Откуда ты это знаешь? — спросила Амбер.
— Просто знаю, — сказал Магнус. — Я просто это знаю, и все.
Он начал возбуждаться. Она часто так подначивала его между секс-марафонами, чтобы «завести». Постепенно он это просек и уже не поддавался на такого рода разговорчики. Но тогда, вначале, еще попадался на крючок.
— Откуда ты знаешь, что это правда? — спросила Амбер.
— Ну хорошо, — сказал Магнус. — Предположим, я прочитал об этом в книге, потому что я точно не помню, откуда узнал об этом факте, но поскольку я прочитал об этом в книге, то, очевидно, он является правдой.
— А почему сведения из книги непременно являются правдой? — спросила Амбер.
— Потому что скорее всего это был учебник, школьный учебник математики, — сказал Магнус, — а, как известно, учебники пишут люди, которые изучали тот или иной предмет долгое время и разбираются в нем досконально, так что имеют право писать учебники для тех, кто разбирается хуже. Кроме того. У каждого учебника есть редакторы, которые тщательно проверяют все факты, прежде чем отправлять его в печать. А если я узнал об этом не из учебника, то тогда от учителя, а дальше — смотри выше.
— Что — у учителей тоже есть редакторы, которые проверяют факты, прежде чем учителей отправят в типографию?
— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — сказал Магнус. — Хватит. Не грузи меня. Пожалуйста.
— Я просто хочу сказать, а вдруг это был не Лейбниц? — сказала Амбер.
— Это был Лейбниц, — сказал Магнус.
— А вдруг нет? — спросила Амбер.
— Это был Лейбниц, — повторил Магнус.
У него встал.
— А если ты ошибаешься? — сказала Амбер, обхватив его член пальцами и водя ими к головке, обратно к яичкам и снова к головке.
— Просто, гм-м, просто я хочу тебя, — сказал Магнус.
— Что? — сказала Амбер.
— Я не прав и прошу пощады, — сказал Магнус.
— А-а, — сказала Амбер.
Она повернулась, так что его пальцы выскользнули наружу. Она повела бедрами, сбрасывая шорты на пол, и встала, оставив их на старом дощатом полу.
— Точно? — сказала она, садясь на него.
— Сто процентов, — сказал Магнус, уже уйдя с головой в сладчайшее, горячее мгновение. Сто процентов, как эта летняя жара, сейчас, в середине зимы, это кажется нереальным, сто процентов, как безумное упоительное траханье, бесконечное — но ему пришел конец! — в доме, в церкви, в Амбер. Я тебя не люблю, сказала ему Амбер. Не забывай об этом. Всё просто — как простое число: мужчины твоего возраста идеально подходят женщинам моего возраста, потому что я как раз приближаюсь к пику своей сексуальной мощи, а ты уже достиг своего.
Она действительно сказала «простое число», такая шутка в стиле Амбер, или она сказала «просто», а остальное он додумал сам? Сидя дома у одного из новых компьютеров в какой-то из бесчисленных день периода «остранения», он бродил по всемирной сети, вводя в поисковик Ask Jeeves на Ask.com самые разные дурацкие вопросы, например, кто убил Кеннеди, где Осама бен Ладен, как умер Платон, кто такой Зенон Элейский и когда Лейбниц придумал знак равенства — и что же, Магнус обнаружил, что на самом деле его придумал не Лейбниц, а, по всей видимости, некий шотландец по имени Роберт Рекорд в 50-х годах XVI века. Единственный факт его биографии, который выискал Магнус, состоял в том, что Рекорд скончался в долговой тюрьме.
В какой-то момент Магнус напечатал: Куда унесло Амбер? — и нажал кнопку поиска.
Nuke Cops tm — Команда Amber — «бомба» нынешнего сезона.
Кликни здесь. Команда Amber — «бомба» нынешнего сезона… msmx пишет «Наш сайт был значительно переработан по сравнению с первоначальным вариантом МсСор.
Унесло-Amber
POETVILLE. «Унесенные», автор Амбер Линн Фауст, copyright 23 сентября, 2003.
Все пропало. Из друзей никого не осталось. Ты один, сам себе господин.
Лампа «Унесенные ветром»-Фентон из Collectibles: Стекло. Уникальная лампа «Унесенные ветром», цвет Amber, высота 22, 1/2, год выпуска 1971. Зажигается как верхняя полукруглая часть отдельно, так и основа…
Осветительные приборы Victoria Amber
Антиквариат Вашей Мечты. Изысканное крепление «Унесенные ветром» с декоративными янтарными гвоздями (Amber) по периметру, кроме того, модель…
Унесенная в собачий рай — Amber
Amber… Так звали мою собаку, золотистого чау-чау, девочка. Когда ей было восемь лет, она умерла от рака желудка. Надеюсь, она попала в собачий рай.
Система безопасности в Sellafield перешла в режим Amber.
Sellafield перешла в режим Amber в качестве меры предосторожности в соответствии с приказом правительства усилить бдительность и уровень защиты ввиду…
Amarillo Глоуб-ньюс: Amber Waves: Куда унесло все размещенные в сети… Воскресенье, 15 июня, 2003… 5:34. Время центральных штатов. Amber Waves: Куда унесло всех ковбоев? Автор: Kay Ledbetter…
Amber: Рецензии и Размышления
Когда на вашем экране появится иконка устройства РееК, кликните ее, чтобы подтвердить появление он-лайн устройства A.M.B.E.R.
Ask Jeeves. Добро пожаловать, пожалуйста, введите слово для поиска.
Магнус вбил: ****** ******
По вашему запросу ****** ****** ничего не найдено. Пожалуйста, начните новый поиск.
Магнус вбил: К***** м*****. Для верности он еще раз пересчитал количество звездочек. А потом нажал «поиск». Ресурс выдал сборник гитарных аккордов с основными джазовыми мелодиями, ссылку на сайт музея в Лос-Анджелесе и еще на сайт шрифтов и эффектов, применяемых в комиксах.
После этого Магнус вошел в зону free galleries — в первый раз за все это время. Его буквально оглушил стук собственного сердца, когда он зашел на первый сайт и перед ним развернулась картинка.
Ну и что. Подумаешь, обычный порносайт. Вполне такой безобидный. Какая разница.
Лесбиянки лижут друг другу попки в джакузи. Малышка Петра демонстрирует свою клевую киску. Премиум-сайт жесткого порно. Возбужденная бабуля мечтает об оргазме. Рыжая-бесстыжая старшеклассница с офигенными сиськами — и без комплексов. Сучка глотает всё! Малышка не на шутку разыгралась в саду со своим мишкой. Девочки-конфетки в одной ванне. Горячая сучка демонстрирует свою розовую дырочку. Рыженькая Роуз с бритой киской. Стерва с большими сиськами дразнит камеру. Распаленный член кончает в ротики малышкам.
Премиум. Офигенно.
Он переместил «набранные адреса» в корзину и выключил компьютер. Не то чтобы это было «гадко» или он был «испорченным», раз смотрел на все эти тела. Это ведь всего лишь тела. Не то чтобы, как бывает в психологических триллерах, все девицы вдруг обрели ее лицо, ничего подобного. У всех были собственные лица. Просто он вспомнил ее лицо, и вдруг ему стало дико стыдно, причем больше всего он устыдился не чего-нибудь, а омерзительности этих «рекламных» описаний, идиотских до рвоты.
Привалившись к стене аптеки «Супердраг» в хмурый последний день года, Магнус размышляет об апории Зенона Элейского о просяном зернышке. Если одно просяное зернышко падает практически бесшумно, означает ли очевидный шум при одновременном высыпании тысячи зернышек, что тысяча «ничто» в сумме дают нечто? Девушки на порносайтах лежали штабелями, сотнями тысяч, и на каждом сайте еще тысяча ссылок на тысячу других ссылок. Чтобы просмотреть хотя бы сотую часть, пришлось бы не смыкать глаз. Девушки с этих сайтов показывают свои щелки, «щели в пространстве»[65]… Прямо Шекспир.
Существовал ли реальный Шекспир?
Что такое любовь на самом деле?
Куда унесло Амбер?
После Амбер, по выражению мамы, осталось чувство освобождения и острая необходимость прибраться. По словам Майкла, «Амбер оказалась куда тривиальнее, чем нам представлялось». Она обвела нас вокруг пальца (мама). Она пускала нам пыль в глаза (Майкл). Теперь она предстала перед нами в истинном свете (мама). Она использовала нас самым бесчестным образом (Майкл). Магнус думает о ней, о том, как она использовала его на чердаке, в саду, в церкви. Он вспоминает, как она сняла с него одежду в тот самый первый вечер, когда мыла его. Он вспоминает, как сам бродил по деревне, убитый ее отъездом, как из ресторана вышел мужчина, предложил ему зайти перекусить и рассказал об истории здания. Забавно, думает Майкл, когда меня тошнило у этого самого ресторана — это было незадолго до Амбер, — этот же дядька вышел и наорал на меня. Нынешнему ресторану пришлось побывать кинотеатром, потом, когда мода на кинотеатры прошла, превратиться в бильярдный зал, потом здание было бесхозным, а теперь тут индийское заведение. Если так пойдет дальше, скоро здесь будет что-нибудь новенькое, правда, он не знал, что именно. Ясное дело, Амбер подружилась с ним, как и с большинством местных.
— Присядь-ка, — сказал мужчина, похлопав по стене своего пустого заведения. — Ты голодный? Нет. Вот жалость: у нас полно еды. Целые горы. А есть некому. Знаешь, что написали на стене мужского туалета? Ублюдок, жид мусульманский. Смотри: я не ублюдок. Не еврей. И не мусульманин. Такова жизнь. Так всегда, черт возьми. Вот твоя знакомая. Та девушка. Куда пропала, а? Не знаешь, да? Правда не знаешь? Жаль. Очень жаль.
Мужчина покачал головой.
— Она — просто жемчужина, да, — сказал он. — Истинная леди. То, что надо.
31 декабря 2003 года. Скоро наступит вечер. Надо идти домой. Он смотрит на часы. Остановились. Стрелки показывают без десяти двенадцать — то ли полночь, то ли полдень. Что за фигня. Сейчас всего около четырех. Вот и магазины закрываются. Все эскалаторы всех торговых центров по всей стране останавливаются как по волшебству. Для эскалаторов наступают каникулы. Люди, которые по ним спускаются, либо уже пьяны, либо на верном пути к этому состоянию, т. е. направляются в центр Лондона, словно под действием неведомого магнита.
Значит, ему придется идти наперекор толпе.
На закате летнего дня у пустого ресторана мужчина подтолкнул Майкла в бок.
— Ты точно не голодный?
Магнус помотал головой. Тогда мужчина улыбнулся.
— То, что надо, а?
Магнус медленно поднимается по лестнице, одна ступень, потом другая, потом следующая. Вот он стоит на площадке перед дверью Астрид. Набирает в грудь воздуха. Стучит.
— Отвали, — говорит Астрид.
— Это я, — говорит Магнус.
— Ясное дело, говорит Астрид.
Она чуть-чуть приоткрывает дверь, чтобы посмотреть. Магнусу виден лишь один глаз сестры.
— Ну? — говорит она.
Он садится на пол прямо перед дверью на ковролин, что постелен в коридоре. Ковролин новехонький, так что у стыка с плинтусом все еще топорщатся нитки.
Я сегодня посмотрел совершенно отстойный фильм, — говорит Магнус.
— И? — говорит Астрид.
Сейчас она снова захлопнет дверь.
— Подожди, — говорит Магнус.
Астрид ждет. Но продолжает стоять, как всегда начеку, наблюдая за ним в щелочку приоткрытой двери. Но в любую секунду может ее захлопнуть.
— Здорово было, правда? — говорит Магнус.
— Ты же сказал, что фильм отстойный, — сказала Астрид.
— Нет, я про то, как мы жили в деревне этим летом, — сказал Магнус.
Астрид так и вылупилась на него. И открыла дверь пошире.
— А еще, по-моему, здорово было, — продолжал он, — когда мы вернулись обратно, а дома не осталось ничего старого.
Астрид тоже садится на пороге. И начинает теребить нитки ковролина.
— Это было гениально, — говорит она. — Просто супер.
— Мне лично больше всего понравилось, когда было совершенно пусто, — сказал Магнус. — Можно было идти из комнаты в комнату, словно по пустыне.
— А еще все звуки — когда ходишь или говоришь — были абсолютно незнакомыми. Даже шум дыхания, — сказала Астрид.
— Ага, точно, — сказал Магнус.
— А когда мы разговаривали, то вокруг получалось эхо, как будто мы находимся в настоящем старинном замке, — сказала Астрид. — Или как будто мы находимся на сцене, потому что исчезли все ковры, раньше они были повсюду и вдруг — исчезли. И мы все как будто выходили на дощатую сцену — даже когда просто шли через комнату.
— Ага, — отозвался Майкл.
— Но ничего подобного, — сказала Астрид. — Мы были не на сцене, а в доме, своем собственном доме.
Магнус кивает.
— Кэтрин Массон, — говорит он.
— Что? — спрашивает Астрид.
— Это ее имя, — говорит Магнус.
— Чье? — спрашивает Астрид.
Магнус произносит ее имя еще раз:
— Кэтрин Массон.
И он через распахнутую дверь рассказывает Астрид все, по крайней мере все, что он про это знает или в силах рассказать, о начале начала
…все эти матросские шутки на его счет, он и сам-то без конца, против воли придумывал их пачками, чего уж говорить о «доброжелателях», как говорится, рады стараться — все хихикают про м-оральную гибкость, семян ары для избранных, глубокое проникновение в предмет, он стал излюбленным предметом шуточек членов студкомитета, да и не только их, но — он ничуть не сомневался — и злорадствующих коллег в профессорской, если, конечно, он не страдал манией величия и одновременно преследования, воображая своих коллег, отпускающих тонкие шпильки в его адрес, а также змеиный шепоток, ползущий по факультету, шелестящий в воздухе за запертой на ключ дверью его кабинета (если, конечно, это все же его кабинет, а не его преемника, он-то уже снес свои книги и папки с документами в помещение в цокольном этаже, сам, по собственному почину), а также более терпкий, немного застарелый запашок университетских коридоров, который быстро перестаешь замечать, но ведь он никуда не девается, и подсознание безошибочно определяет, на каком факультете ты находишься. «Бомба» взорвалась лишь пару дней назад, и какой-то червяк пришпилил эту похабщину на официальном бланке прямо на дверь его кабинета рядом со списком желающих посещать его семинар и копией стихотворения Блейка, постель ублаготворенного желанья, Господи. Он вернулся в кабинет за пальто, тогда он в последний раз появился на факультете, тогда, в октябре, и бац — висит эта мерзость, рядом с официальным уведомлением о необходимости обратиться к профессору Динту для назначения нового преподавателя в связи со временным отсутствием такого-то. Предупреждение от саннадзора факультета. Девушки: переживаете из-за слишком низких оценок? Хотите повысить успеваемость? Смело записывайтесь на индивидуальные консультации к профессору Смарту (юноши: не исключено).
Факультет. По крайней мере, его не считают старым козлом: «юноши: не исключено». Вероятно, к этому времени Динт уже распорядился удалить эту бумажку (как, по всей видимости, и собственное чувство юмора десяток-другой лет назад.) А возможно, она все красуется на его двери, Майкл точно не знает, он ведь не ходил на работу. Поразительно — он зашел в книжный магазин, и его накрыли воспоминания об университете — запахи, книги и т. п. Может, та пакость — единственное, что осталось на факультете, да еще табличка с его именем — если, конечно, ее тоже не сняли. Доктор Майкл Смарт, университетская притча во языцех.
Невероятно — но в той, прошлой жизни, целую жизнь, т. е. полгода назад, — он хотел подготовить новый цикл лекций по своему предмету, причем собирался начать уже в этом семестре, в начале семестра все носятся как угорелые с семинара на коллоквиум, словно в жизни нет ничего важнее. Притча во языцах — это клише, которое имеет, помимо метафорического смысла, т. е. «затертая до дыр фраза или реплика», еще и буквальный — застывший отпечаток в любом мягком материале. Майкл Смарт, пробу ставить некуда. Податливый материал. С отпечатком сплетни.
Впрочем, все было к лучшему. Все было. Для него это было освобождение. Что, в частности, дает ему право нырнуть ранним вечером, вот как сейчас, в книжный магазин и поступить именно так, как он и поступил — пронесся мимо отделов художественная литература — литературная критика — история критической мысли, направившись непосредственно в милый уху кратеньким названием отдел спорта. Майкл Смарт, наконец обретший себя. Еще ни разу в жизни — в старой, ненастоящей жизни — он не позволял себе пройти мимо литотдела, не поинтересовавшись, что продается хорошо, что залежалось на складе, какие появились новинки, что на выкладках и какие книги из его собственного «рейтинга» находились на полках, — так он решал, хороший это магазин или так себе.
Но на протяжении нескольких месяцев стоило ему приблизиться к книжному магазину, его чуть не рвало. Он не мог даже взять книгу в руки, не испытав тошноты. Так что все к лучшему. Ведь все прошло. Он вернулся. В магазин, где продавались книги самых разных жанров.
Утром того же дня Майкл принял решение: он пойдет в горы и будет идти все вверх и вверх до опупения. Он принял решение в дороге, когда ехал по шоссе М25, в пробке, пялясь в мрачное, но, без сомнения, весеннее небо на горизонте, и слушал Радио-4, по которому какой-то чувак, имени он не уловил, рассказывал, какое это потрясающее чувство — идти в полном одиночестве, внизу весь мир, преодолевать непреодолимое, добраться до высоты, на которой уже не попадается мусор, оставленный человеком. Так вот, этот чувак не раз видел по пути останки погибших альпинистов. Незахороненные тела людей, сорвавшихся со скал, или потерявших сознание в разреженном воздухе, или по какой еще причине не сумевших выжить, и таких было навалом (пардон) в горах, где природа бросала людям настоящий вызов. Мужчина описывал такой поступок — идти дальше по тропе, переступив через труп, — как акт духовного возрождения.
Стоял февраль. Февраль всегда полон надежд. Февраль — это практически весна! А весной возможно абсолютно всё. В книжном магазине стоял приятный аромат кофе. Он сейчас подберет книгу и пойдет выпить кофе, а заодно решит, стоит ли ее покупать. Как правило, он не пил кофе ближе к вечеру. Сегодня все правила — в жопу. Правила — это что-то заскорузлое, ушедшее в прошлое. Майклу нравилось просыпаться поздно. А надо ли тогда ложиться спать точно в такой — то час? Нет. Он — свободная личность. Спорт. Футбол — хоккей — скачки — мотогонки — альпинизм. Он снял одну из глянцевых книг с полки. На обложке был изображен компас. Майкл открыл ее. Навигация — это здорово! Не думать об этом опасно для жизни. Судя по оглавлению, вроде книга правильная. Погода в горах. Техника передвижения по снегу и льду. Безопасность на крутых склонах. Поведение на разной высоте. После меня — лишь следы. Содержимое вашего рюкзака.
Да. Вот этим-то и займется отныне доктор Смарт. Только простыми, твердыми или сыпучими, или каменистыми склонами, а также различными видами пород, рыхлыми и влажными.
Твердый.
Влажный.
Почему слова так нагружены смыслом? Почему они немедленно обретают иное значение и обращаются в свою противоположность, и способны навредить себе и ему, Майклу? Неужели все на свете — чепуха? Все против него? Какой прекрасный конец. Это было потрясающе. Вы изумительно кончили. Давайте еще. Вот так, то что надо. Его бедой была открытость души, щедрость личности, желание отблагодарить каждую молоденькую шлюшку, которая сейчас смеет зубоскалить на его счет. Вот бы увидеть на опасном снежном склоне россыпь трупов всех этих девок-недоучек, и Марджори, и Тома, и этой иссушенной ведьмы-лесбиянки из администрации, как бишь ее, он не помнил, похожую на надзирательницу в женской тюрьме — нет, хуже, на персонаж из сериала про женскую тюрьму, которая сидела напротив него с вытянутой рожей в профессорской на факультете. Фак-культете. Ну вот, опять. Видите, он может шутить даже над собственным низвержением, о действиях собственного тела пониже пояса. Вряд ли это был конец света. Впереди, выше всего этого, его ждали захватывающие красоты чистой природы в ее высочайшем проявлении. Вот на склоне рядом с тропой лежит труп Эммы-Луизы Саквил, конечно, не в натуральном, а в виртуальном виде. Одно письмо и электронная переписка. И выглядит все это омерзительно, словно она сама и лежит как куча мусора на заснеженном склоне.
Майкл взял с собой в кафе при магазине три книги. «Техника альпинизма», «Мастерство и лидерство в горах» и «Справочник альпиниста». Он заказал у девушки двойной эспрессо. И даже не взглянул на нее. Она хотя бы хорошенькая? Ему так не кажется. Вот чудно: он не встречал привлекательных девушек уже несколько месяцев. Он держал книжки под мышкой, обложками наружу, так что любой, кто взглянул бы на него, мог рассмотреть фотографию на первой: скалолаза, поднимавшегося вверх по расщелине, высоко-высоко над верхушками редких деревьев. Вот он какой, Майкл. Точнее, вот каким вскоре непременно станет. Он взял свой кофе и уселся в кресло. И вот, усевшись, он вдруг почувствовал себя обманутым. Вот в Америке, к примеру, он бывал там несколько раз, опустившись в кресло кофейни любого крупного книжного магазина, он ощущал приятный такой, даже, пожалуй, победный зуд особой причастности, словно завоевал важную территорию, успев плюхнуться в кресло до того, как в него плюхнется какой-нибудь американец. Здесь же трое мужчин, сидевшие в креслах, казались неприкаянными, чуть ли не безработными или наркошами, и кресло, которое занял Майкл, пахло чем-то кислым, пролитым молоком, что ли.
Он открыл первую книгу. И задохнулся от обилия новых, чудесных слов. К примеру, преодолимый. Наконец он встретил слово, которое значило то, что значило. Дальше — больше: список терминов и названия различных видов снега и льда; плато и стеллы, колонны и иглы, обширные пространства, обрубленные колонны, снежная крупа. Крупа! Изумительно. Вот чего так долго искал Майкл, абсолютно новый язык. Целый язык для обозначения палаток: палатка-купол, палатка-обруч, конусовидная палатка. Вам необходим плащ, говорилось в книге. И подшлемник или шапочка для горнолыжного спорта. «Тело теряет треть своего тепла через макушку». Поразительный факт! Майкл знал об этом, но как-то никогда до конца не осознавал — что тело теряет энергию подобно нагретой лампочке. Вам необходимо иметь непромокаемые брюки с молниями на штанах, чтобы при переодевании не приходилось снимать ботинки. Какая гениальная простота, нет, честно. Мозоли оказываются серьезной проблемой. Веревка — «мертвой» или «живой». Сам язык здесь был живой по причине непосредственной функциональности — более того, заряжен истинной, физически ощутимой верой. На Британских островах практически все горы пригодны для восхождения. Что ж, это радует. Очень практичная книга. Вот совет, как заметить выступ под снегом. Майкл отпил кофе. Какая гадость. Чашка зазвенела на блюдце, и Майкл поставил ее на низковатый столик. Сначала он поедет в Пик-Дистрикт, или в Сноудонию, или в Брекон-Биконс, или в Йоркшир-Дейлс.[66] Он приедет на машине. Потом оставит машину на автостоянке у подножья горы или у миленькой гостиницы, где подают завтраки «от всего сердца». Он пролистал дальше. Между прочим, молнии становились причиной гибели небольшого количества альпинистов каждый год. При этом автор отмечал, что альпинисты рассматривают это как кару Господню и советовали не избавляться от ледоруба, в который попала молния, даже если он зудит или искрится, поскольку он может пригодиться позже. Майкл подумал, в каком смысле речь зашла о каре Господней: ради красного словца или в качестве предостережения. Он перевернул страницу. Там был список веревочных узлов. Узел альпиниста, узел-бабочка, двойной морской. Он вспомнил Филиппу Нотт. Подумал, интересно, каков тот Ротт, что учит Филиппу Нотт. Кто вяжет с ней двойной морской. Узел альпиниста.
Он закрыл книгу.
Все во власти Божьей.
Не было на Земле закона, по которому Майкл Смарт, уже не в юном возрасте, смог подняться в такую высь.
— Вы слишком долго искушали судьбу/ Майк, — в неформальном разговоре обратилась к нему Марджори Динт (Майк — признак неофициальной беседы). — Любите, как говорится, кататься, любите и саночки возить (клише!). Одна девушка — еще туда-сюда, мы бы это замяли. С одной мы бы что-нибудь придумали. Не думайте, что мы сидели сиднем. И не говорите, что я вас не предупреждала, — я обращалась к вам и пять лет назад, и четыре, и три, и два года назад, и в прошлом году. Эта Саквил — лишь первая ласточка перед лавиной (сравнение никуда не годится, Марджори). На сегодняшний день мы получили семь жалоб, на ваше счастье, ни одна из них не составлена грамотно, только этой Саквил, но помяните мое слово, Майкл (о, Марджори, так, значит, все-таки разговор официальный?), это дело так просто не закончится.
Марджори Динт, выдающая реплики, словно строчки из сценария пошлейшего остросюжетного сериала Би-би-си.
Да, Майклу нравится спать с девушками. Это что, преступление? И им тоже нравилось. Это тоже преступление? Официально Марджори Динт предостерегала его при Томе и при той лесбиянке из администрации. Официально это означало временное снятие с должности, выплату 50 процентов зарплаты, мы из кожи вон лезли чтобы выбить для вас хоть какие-то деньги, угроза официального увольнения.
Внутренние органы. Телесная оболочка. Теперь книга открылась на симптомах гипотермии. Майкл с изумлением понял, что у него имеются почти все. Безусловно, он ощущал озноб и усталость, причем постоянно. Безусловно, всю прошедшую зиму — то меньше, то больше — он ощущал онемение в кистях рук и ступнях. Да, действительно, порой у него начиналась дрожь. Да, у него наблюдалась физическая и умственная апатия, когда он был не в состоянии ответить на вопрос или совершить некие действия. Все это правда. Именно так он и чувствовал себя — постоянно. Да, у него случались нервные срывы и немотивированные всплески энергии. Да, у него дрожали руки, даже сейчас. Только поглядите, он чуть не грохнул минуту назад несчастную чашку, как он без конца ронял чашки и другие предметы у себя дома, на кухне и так далее. Он вдруг стал чрезвычайно неуклюж. Это что, тоже симптом? Ага. Да, он не мог как следует сосредоточиться. Особенно трудно ему было смотреть телевизор в полной темноте, так любила Астрид. Да, часто у него вообще отсутствовали мысли. Да, и легкие судороги бывают. И он всегда очень бледен. Майкл глазам своим не верил, глядя по утрам в зеркало, — труп, да и только. Он понял: у него наблюдается мертвенная бледность. И не только у него; порой ему казалось, что все вокруг окрашено в мертвенно-бледный цвет. Может быть, у всего мира гипотермия? Причины: измождение, переохлаждение на ветру, потеря присутствия духа, дурные предчувствия, страх, ощущение безнадежности — типичное завершение «главы последней сборника ошибок», слишком долгое нахождение в горизонтальном положении, суровые погодные условия, ощущение бесцельности стремлений в конце долгого рабочего дня. Он обдумал все приведенные причины, одну за другой. И обнаружил в себе почти все.
Майкл встал. Его трясло. Это — «ощущение пустоты под ногами». Он положил книги на столик. Прошел в другой конец магазина, прочь от остальных «нежильцов». Спрятавшись за полкой с книгами жанра «нью — эйдж», он достал свой мобильный. Пробежался по записной книжке и вызвал номер Евы.
Скорее всего она не ответит.
Заговорил ее автоответчик.
Он нажал «отбой» и вызвал номер Чарис Браунли. Заговорил ее автоответчик, ее голосом, с ее уэльским акцентом. Он нажал «отбой» и позвонил ей на домашний. И снова услышал уэльский акцент автоответчика.
— Это Майкл, — сказал Майкл. — Майкл Смарт. Давно не виделись. Надеюсь, у тебя все в порядке. Я тут в книжном магазине и вот хотел спросить, то есть хотел с тобой посоветоваться. Я на мобильном, если получишь мое сообщение в течение часа, пожалуйста, перезвони, хорошо?
Возможно, ее нет в Лондоне. Она вечно в разъездах, то в Риме, то в Нью-Йорке. Ее муж тоже психотерапевт. Она с ним в связке. Совместными усилиями они сколотили огромное состояние, они постоянно были в отъезде, и поэтому их услуги стоили баснословных денег. Майкл перестал ходить к Чарис прошлой весной, почти год тому назад, потому что на ее последнем супер-эксклюзивно-дорогом сеансе они занимались тем, что составляли хит-парады своих любимых поп — песен. Он перестал посещать ее сеансы вскоре после того, как рассказал об этом Еве, которая тогда чуть не лопнула от смеха.
Майкл, дрожащий в ознобе посреди магазина, не мог придумать, кому бы еще позвонить.
Он позвонил домой. Трубку сняла Астрид.
— Это я, сказал Майкл.
— Ага, сказала Астрид.
— Я буду дома где-то через час, — сказал он. — Надо оставить на кафедре кое-какие бумаги, гм, для студентов.
— Ага, сказала Астрид.
— Ты поела? — спросил Майкл. — Может, хочешь, чтобы я что-нибудь купил?
— А ты сам поел? — спросила Астрид. — Ты жутко исхудал в последнее время.
— Магнус дома? — спросил Майкл.
— Ага, — сказала Астрид.
— Ну ладно, — сказал Майкл. — Скоро буду. Мама не звонила?
— Не-а, — сказала Астрид.
И повесила трубку первая.
Как он несчастен.
Потом он спустился в нижний зал поискать книги Евы. В отделе истории их не было. В биографиях тоже. Они стояли в художке, какая глупость, причем здесь была только самая последняя, зато аж десять экземпляров. «Интервью от первого лица. Илзе Зильбер». Он снял книжку с полки и перевернул, чтобы посмотреть на заднюю обложку с фотографией Евы. Она на ней моложе, улыбается. Майкл сделал несколько глубоких вдохов. Вдох ртом, выдох через нос.
— Ну и какой же хит-парад получился у тебя и какой у нее? И какой это оказало лечебный эффект? — спросила Ева, отдышавшись после приступа смеха. Она сидела на кровати. Майкл чувствовал себя болваном, но почему-то это было приятно. Он тоже сел на край кровати, ему было немного стыдно, но в то же время ужасно занятно. Рэй Стивене, «Загадка». «Фор Сизонз», «Декабрь 1963» (Ох, какая ночь!»). Крис Монтез, «Чем чаще я тебя вижу». Элвис Костелло, «Армия Оливера». «Дайр Стрейтс», «Ромео и Джульетта». Первое место у Чарис Браунли занимала композиция «Старленд Вокал Бэнд» — «Полуденный восторг». Услышав это, Ева захохотала по-новой.
О, как ты умеешь возбудить мой аппетит, — запела она. — Потрешь два прутика на камне — и огонек горит. Моя ракета ввысь летит.
Майкл засмеялся, сидя дурак дураком.
— А, часом, «Богемской рапсодии»[67] не было в ее хит-параде? — спросила Ева.
Майкл скорчил рожу, кивнул.
Ева снова зашлась от смеха.
— А «Представь себе?»[68]
Он поднял брови вверх и беспомощно пожал плечами. Ева так закатилась от смеха, что слезы на глазах показались. Он никогда раньше не видел, чтобы она так сильно над чем-нибудь смеялась. Он сидел и улыбался рядом с ней на кровати. Он сейчас любовался ею, но в то же время ему было неприятно.
(Твой выбор композиций выявляет то, что я полагаю твоим почти патологическим стремлением ради высокой самооценки снять с себя всю вину за происходящее, вот что приблизительно сказала ему тогда Чарис Браунли. Ты ведь помнишь высказывание Оскара Уайльда, Майкл. «Все мы невинны, пока мы не попались».)
Немая сцена: Майкл и Ева только что вошли в свой ограбленный дом, на друг друга не смотрят. На полу между ними автоответчик, единственный предмет в абсолютно пустой комнате. Автоответчик прокручивал все сообщения, потом выключался и снова включался. Там было одно сообщение, касающееся Магнуса, одно для Евы и, наконец, для Майкла.
Марджори Динт. Игры закончились, Майкл. Это Марджори. Позвоните мне. Прошу вас, будьте предельно осторожны в общении. Дело передано в юротдел.
— Клянусь тебе, я понятия не имею, о чем идет речь, — сказал Майкл.
— Не волнуйся, — сказала Ева. — Я знаю.
Она кивнула. И взяла его за руку.
И Майкл, глядя на фотографию Евы в книжном магазине, словно заново это понял, это происходило с ним ежедневно со дня приезда, и каждый день это осознание сваливалось как снег на голову, как грандиозная новость, как будто он страдал неким заболеванием мозга, которое позволяло ему удерживать информацию в голове не долее суток.
Поразительно.
До него дошло: Ева все знала. Знала давно, все это время, и ее это совершенно не трогало. А еще он понял, что они оба, и он, и она, ждали подобного сообщения.
Он сел на пол в углу, который образовывали полки с художественными произведениями на буквы С и Т, и великодушие Евы разверзлось перед ним подобно небесам.
И тут же закрылись, вмиг побелев. Превратившись в белый потолок магазина. Он сидел на полу. Боже, какой стыд. С умным видом перебирая книги, профессор Майкл Смарт, официально отлученный от должности, взял первую попавшуюся книгу с таким видом, будто искал именно ее. «Путник и лунный свет». Некий Антал Серб.[69] Никогда не слышал. Перевод с венгерского 30-х гг. Майкл любил переводные книги. Похоже, эта книга была как раз что надо. Он открыл ее. Никакая радость, что я испытал с тех пор, не захватывала меня так властно, как боль, как вселенская печаль при мысли, что мне никогда не добиться ее любви, что я ей безразличен.
Майкл захлопнул книгу и поставил на место. Все, что ни тронь, ранило. Все страдало и умирало. Пора домой.
А что если взглянуть так. У них на пороге появляется красивая молодая женщина. В плохонькой одежде, голодная, бесприютная. Она стучится во все двери, ищет кто понаивнее; такая «проверка на вшивость». Одна ни в чем не повинная семья, этакие добрые самаритяне, приглашают ее в дом, кормят, оставляют на ночлег. А на следующее утро они просыпаются на полу, потому что она обокрала их подчистую. Кровати, посуда, даже завтрак со стола. Все исчезло.
Отец вскакивает на ноги. Смотрит на себя в зеркало. Вроде все как всегда. Только отчего-то болит в груди. И в спине тоже. Он проводит пальцами у себя по позвоночнику у лопатки и обнаруживает там отверстие. Небольшое, с детский кулачок. Стойте, внутри у него как-то подозрительно тихо. И тут до него доходит: пока он спал, коварная красотка вскрыла ему грудную клетку и украла сердце.
Он смотрит на жену. Она выглядит так же, как обычно. Он смотрит на девочку и мальчика. Они тоже выглядят как всегда. Он не может понять, украдены у них сердца или нет, и не представляет, как это выяснить. Задать вопрос вслух нельзя, это может разрушить чары и они бездыханно упадут к его ногам словно картонные фигуры, семейка големов. Да и он рухнет наземь. Главный голем.
Он знает, что ему необходимо забрать свое сердце обратно, неважно, где и у кого оно сейчас находится, — иначе он умрет. Он продолжает думать о молодой красавице, как она играла, как заигрывала с ним, какого труда ему стоило оттолкнуть ее, когда она прижала его к стене дома и ждала его поцелуя, и как же он гордился, что сумел сказать нет, это невозможно, я не могу. Снова клише. Уместно ли тут слово «играла»? Или это какой-то устойчивый фольклорный оборот? Похоже на то, но возможно, Майкл специально употребил его для усиления значения «заигрывала».
Он поднялся, провел рукой по брюкам. Сейчас он подойдет к указателю у входа, чтобы посмотреть, где расположен отдел справочной литературы, и проверит слово в словаре. Затем пойдет на кассу и купит книгу Евы. Она стоила дешевле, чем та, про горы, кроме того, ему доставляла удовольствие мысль, что это будет первая собственная книга Евы в их доме с тех пор, как эта аферистка Амбер обчистила их дом.
Но в магазине не оказалось нужного отдела.
— Нет… нет такого отдела? — переспросил Майкл.
— Мы не продаем словари, — сказал паренек за кассой. — Когда-то продавали, но перестали. На месте справочной литературы теперь находится отдел иностранных пословиц и поговорок. Он расположен на третьем этаже, там же, где путеводители.
— Ясно, — сказал Майкл. — Спасибо.
Что это за книжный магазин без словарей?! Майкл — из-прошлого устроил бы им сцену, по крайней мере, отпустил бы колкое замечание. Нынешний Майкл достал бумажник, при этом воскликнув, ой, кажется, он оставил свои книги по альпинизму наверху, на столике в кафе.
— Не беспокойтесь, — сказал паренек. — Кто-нибудь из сотрудников увидит их и принесет в зал. Это наша работа. Восемь девяносто девять, пожалуйста.
Что это за книжный магазин, где нет справочной литературы? В голове не уклыдывается. (Клише.) Интересно, размышлял он, заплатив за книгу и направившись к выходу, каким конкретно образом факты «укладываются» у нас в голове? Ага, видите? Можно разобрать идиому «по косточкам», но смысла от этого не прибавится. Он остановился посреди промокшей улицы и откашлялся. На дворе февраль. Коварный месяц. Он снова откашлялся. Господи, что за стариковский кашель. Вот они, новые ощущения: глубокий такой кашель, словно проснулись никогда не существовавшие воспоминания о жизни в холодном и мокром месте, и вот результат — больные легкие. Смахивает на туберкулез. Может, это и есть туберкулез. Болезнь вернулась, трубят по всем телеканалам; вроде как появился новый штамм, устойчивый к антибиотикам. Взять того же Китса, умер в двадцать шесть лет, так же вот по-стариковски кашляя. Ките любил свою Фанни. Уй! Ниже пояса ни с того ни с сего возникла резь, словно от сильного удара. Все, надо идти к врачу. Надо записаться к терапевту и пройти полное обследование. Например — пойти на факультет и обратиться к профессору Смарту. Что вас беспокоит? Видите ли, профессор, на прошлой неделе я проснулся весь в синяках и кровоподтеках, везде, по всему телу, по ногам, рукам, груди, и без всяких на то причин, профессор, я не бежал эстафету по просторам родины, меня никто не избивал. А еще я постепенно начинаю понимать. Начинаете понимать? Да, впервые в своей жизни. А еще я не могу удержаться от глупых каламбуров, и мне от этого физически больно. Сестра, пометьте: пациент злоупотребляет инверсией. А еще у меня нет жизненных стимулов. Мне так плохо. Вам плохо? Да, доктор. Гм. А как вы спите? Практически не сплю. Мне нравится только одно: гнать и гнать на машине, день и ночь, часами напролет и без остановки, хотя, конечно, не по встречке, я еще не совсем «того». Кроме того, сегодня в книжном магазине я заметил, что у меня налицо все типичные признаки гипотермии. А теперь я кашляю как заведенный. А какой у вас аппетит? Знаете., я как-то совсем не хочу есть. Не знаю почему. Ну хорошо. А теперь я вас послушаю.
Но что, если врач приложит стетоскоп к его груди и вдруг озадаченно посмотрит на него, поскольку не услышит даже слабого сердцебиения?
Он вступил на участок тротуара, где в асфальт была вделана панель из плексигласа, под которой клубились вьющиеся растения, похожие на водоросли, липнущие снизу к стеклу. Ему стало не по себе от этого растительного буйства. Если начистоту, он по-настоящему струхнул, эти проклятые водоросли, придавленные плексигласом, были в два пальца толщиной. С недавних пор подобные мелочи повергали его в бессильный гнев. О, трехметровое лицо девушки на огромном рекламном щите чем-то напоминает ее. А девушка в телерекламе «имодиума», смеющаяся на пару с папашей по поводу триумфальной победы над диореей, — просто неудачная пародия; на миг ему показалось, что женщина в следующем ролике, с улыбкой смотрящая телевизор, лежа в образцовой палате частной клиники, — она, и тут же он подумал — да ничего общего. Как-то вечером он остановился, судорожно ловя воздух ртом, увидав затылок длинноволосого парня, спускающегося в метро. Или та женщина, пронесшаяся мимо него в автомобиле в противоположную сторону, к острову Догз,[70] ну прямо одно лицо — вжик, и исчезла. Но у нее была другая машина. Нет, это была не она, невозможно. Растения под плексигласом — они напоминали ее. Не просто напоминали. В каком-то смысле они были ею, в этом городе, чье имя — суета сует, навеки лишенном прелести после отпуска, проведенного этим летом в захолустной дыре. Вот, например, сейчас Майкл шел мимо магазинов по Тотнэм Корт-Роуд, но эта улица была не более чем морок, а улицы, уходящие от нее налево и направо были плодом помешательства и больного воображения. Гудж-стрит была галлюцинацией. Карта метро как иллюзорное представления о цели и направлении. Шоссе М-25 — дурацкий закольцованный «квест». Реальный мир обретался где-то далеко — там, где она.
Только представьте себе: она методично обчищает комнату за комнатой, перенося вещи к входной двери и глубокой ночью перетаскивая по асфальту к фургону. У нее был сообщник, мужчина, без сомнения. Куда без сообщника. Кто-то же должен был таскать тяжелые вещи; кроме того, надо было прибраться после трудов праведных. Хотя, может, это был не мужчина. Это могла быть та угрюмая женщина, которая прибирала в их норфолкском доме. Может, они вообще работали в связке; одна подбирала подходящие дома для сдачи в аренду, а другая «обрабатывала» арендаторов. Может, они были больше чем сообщницами. Как-то раз, направляясь к станции, он видел, как они разговаривали по дороге в деревню.
Возможно такое? Возможно. Конечно нет: она одиночка. И работала одна. Ездила по стране в своей раздолбанной белой машине как инфернальная ипостась сотен государственных участковых фельдшериц, которые добровольно ехали к черту на кулички и стучались в дома незнакомых людей, чтобы провести полный осмотр их органов. Их телесных оболочек. Чтобы насморк вас не мучил, мы сейчас платок вам вручим.
— Эй, девушки, вас подвезти? — крикнул он им, опустив окно. — Я еду к станции. Могу подвезти вас до деревни, если хотите.
Их уборщица открыла заднюю дверцу и плюхнула свой пылесосище на заднее сиденье. Что ж, сам напросился. Амбер помахала им на прощанье и пошла обратно к дому. Он смотрел и смотрел в зеркало заднего вида на ее прекрасные плечи, пока она не исчезла за поворотом дороги. И нет ее. Уборщица восседала на заднем сиденье с таким видом, будто ехала в такси; она сидела вплотную к пылесосу, перекинув его толстый резиновый шланг через шею. У пылесоса был «прикольный» дизайн — с нарисованной рожицей, глазами и улыбкой.
— Ну и странная штука, наши привычки, — сказал Майкл. — Мы антропоморфизируем даже технику для уборки дома, а?
— Это Генри, — ответила уборщица. — Лучший домашний помощник.
— Я хотел сказать, что, когда производитель делает пылесос или что-нибудь еще с таким «человеческим» дизайном, он стремится к тому, чтобы мы, придя в магазин, выбрали именно эту модель, а не другую, — сказал он.
— Я знаю, что значит «антропоморфизировать», — сказала уборщица.
— Ох, да я вовсе не имел в виду, что вы не знаете, — сказал он, но она уже смотрела в окно с полнейшим равнодушием.
Она была такая некрасивая, с огрубевшей кожей, впрочем, как большинство жителей деревни, словно с самого рождения они не ели ничего, кроме сырых корнеплодов, выкопанных на ближайшем поле.
Майкл глубоко вздохнул.
— Где вас высадить, Катрина? — спросил он. — Кстати, а где ваша машина?
— Можно на круге. У меня нет машины, — сказала Катрина.
— Мне казалось, у вас «кортина», — сказал Майкл, и только потом вспомнив, что «кортину» они придумали с Евой, в шутку. Но женщина, казалось, не обратила внимания. Может, она немного туповата. (Но ведь она знает слово «антропоморфизировать»!)
— Вам не трудно здесь без машины? — спросил Майкл.
— Где — здесь?
— Ну, здесь, то есть, ну вы понимаете, я хотел сказать, вам ведь приходится таскать с собой все эти приспособления и чистящие вещества туда-сюда из дома в дом, — сказал он. — Нелегко, наверное.
— Он совсем не тяжелый, — возразила Катрина. — И у него есть маленькие колесики.
— А, — сказал Майкл, — ну да, да.
— Вот здесь, пожалуйста, мистер Смарт, — сказала она. — Большое вам спасибо.
Она выбралась из машины, вытащила из нее пылесос и аккуратно закрыла дверцу.
— Постойте, — сказал Майкл.
Он вытащил из внутреннего кармана пиджака бумажник, открыл его, достал три двадцатки и протянул ей через окно.
— Кажется, моя жена не платила вам за ту неделю, — сказал он.
— Вы не должны мне платить, — сказала женщина. — Уборка входит в аренду.
— Думаю, не помешает, — сказал он.
Катрина не улыбнулась. Но деньги взяла.
Станция метро «Гудж-стрит». Майкл вытянул перед собой руку. Она дрожала, но несильно. Перед тем как, миновав турникеты, спуститься в тряском лифте на платформу, он снова достал мобильный. И вызвал номер Евы.
Автоответчик.
— Привет, это я, — сказал Майкл. — Как ты там? Надеюсь, все нормально. Хотел тебе кое-что сказать. У меня для тебя парочка новостей. Точнее, три. Во — первых, я умудрился где-то переохладиться. Да, забавно, я понимаю. Но, кажется, это серьезно. Во-вторых, без конца звонят из правового отдела «Джупитер — Пресс». Что-то связанное с родственниками. Может, ты перезвонишь им? И третье, на основном счете осталось всего две тысячи, а Астрид просит денег на школьную поездку, а Магнус хочет съездить в Лурд.[71] Ха-ха. Да, я понимаю. Но шутки в сторону. Я вызывал страховщиков по поводу украденного. Для оценки им необходимо три месяца. То же самое они говорили три месяца назад. Что будем со всем этим делать? Позвони мне. Поскорее.
Он захлопнул крышечку мобильного, купил билет в метро, вошел в лифт и спустился в преисподнюю с видом человека, точно знающего, куда он держит путь.
Магнус и Астрид в гостиной смотрели телик. В полной темноте. Майкл включил верхний свет.
— Всем привет, — сказал он.
Неразговорчивый приятель Магнуса, Джейк, тоже сидел с ними.
— Здравствуй, Джейк, — сказал Майкл. — Как дела?
Джейк что-то пробурчал, «спасибонормально».
Майкл снова выключил свет.
— Спасибо, — сказала Астрид.
Майкл сел в единственное свободное кресло.
Этот Джейк постоянно околачивался у них дома; и часто оставался ночевать. Майкл начал задумываться, не слишком ли много, вообще говоря, они с Магнусом общаются и не стоит ли сказать об этом Еве, а вдруг они балуются наркотиками, но как-то ночью, полчаса простояв под дверью Магнуса и слушая их оживленные разговоры про Паскаля и Тейяраде Шардена[72] и что делать, когда родители вот-вот разведутся, он перестал говорить Джейку в полночь, а разве твоя мама не волнуется, когда тебя нет дома в такое время?
Сидя в темноте, троица смотрела передачу, посвященную Геббельсу
— Что это за передача, Астрид? — спросил Майкл.
— «История Великобритании».
Программа передач торчала из подушек его кресла. Майкл пролистал ее до нужного места, нашел время и канал. Потом загнул страницу и попытался прочитать текст в слабом свечении телевизора.
ИСТОРИЯ ВЕЛИКОБРИТАНИИ
7.00 Нацисты: Уроки
истории 8.00 Нацисты: Уроки
истории 9.00 Нацисты: Уроки
истории 10.00 Нацисты: Уроки
мировой истории 11.00 Нацисты:
Уроки мировой истории 12.00 Нацисты:
Уроки мировой истории 13.00
Война XX века 14.00 Война
XX века 15.00 Война XX века
16.00 Война XX века 17.00 Ужасы
Востока 1 8.00 Ужасы Востока
19.00 Нацисты: Уроки
истории 20.00 Нацисты:
Уроки истории 21.00
Нацисты: Уроки истории
21.00 Нацисты: Уроки истории
22.00 Нацисты: Уроки
истории 23.00 Нацисты: Уроки
00.00 Нацисты: Уроки
истории 1.00 Внимание
— Полагаю, мы смотрим «Нацисты: Уроки истории», — сказал Майкл.
— Если тебе не нравится, можешь не смотреть. В доме полно комнат, — сказала Астрид.
Знаешь, ты с каждым днем все больше напоминаешь маму, — сказал Майкл.
— Ни фига, — сказала Астрид и тут же переключила канал.
— Я в хорошем смысле, — сказал Майкл. — Вообще — то, я люблю твою маму.
На экране группа людей занималась ремонтом абсолютно пустого дома. Потом появились данные о том, на сколько дом поднимется в цене после завершения отделочных работ. Майкл застонал.
— Ну это уже конец, мы ждем фильма, е-мое, — воскликнула Астрид.
— Да нет, я не про передачу, — сказал Майкл. — Просто мне не здоровится. Астрид, не ругайся, пожалуйста.
— Не здоровится — это как? — спросил Магнус.
— Гипотермия, — сказал Майкл. — Типичный случай.
— Вам нужно в приют, — сказал вдруг Джейк.
— Что? — спросил Майкл. — Чудненько. Спасибо, что подсказал. «Приют». Чудесно.
— Вам нужно находиться в тепле и, по возможности, не сидеть на голой земле. Вам нужно горячее питье, еда и дружелюбное окружение.
Это было самое длинное высказывание Джейка в истории. Майкл подумал, жаль, Евы нет, он бы в красках описал ей эту сцену вечером перед сном.
— Кто-нибудь должен лечь вместе с вами в спальный мешок, чтобы согреть вас, — продолжал Джейк.
— Давай-ка на этом остановимся, Джейк, — сказал Майкл.
— А мы будем наблюдать постепенное замедление вашего пульса, — сказал Джейк.
— Ты даже не представляешь, как близок к истине, — сказал Майкл.
— Отличный способ расслабиться — принять позу младенца, — продолжал мальчик, — причем лицом к полу.
Магнус тем временем сходил на кухню и поставил чайник. Он принес Майклу чашку чая. Тот был очень тронут.
— Может, хотите поесть? — спросил Магнус.
— Нет, спасибо, — сказал Майкл.
— Вам не повредит, — заметила Астрид.
— Ты так думаешь? — спросил Майкл.
— Яйца так прекрасны, — сказала Астрид. — Когда съедаешь яйцо, словно съедаешь кусочек прекрасного.
— Вот как? — сказал Майкл. — Замечательный образ.
— Вам сварить или поджарить? — спросил Магнус.
— Или прямо сырые? — спросила Астрид.
— Поджарить, — сказал Майкл.
— Это вреднее всего, — сказал Джейк.
— Спасибо тебе, Джейк, — сказал Майкл.
Магнус ушел на кухню. Майкл свернулся в кресле калачиком, положив голову на подлокотник. Он смотрел рекламу вверх ногами. Именно так и следовало всегда смотреть рекламу. Это придавало ей абсолютную сюрреалистичность. Начался фильм. Старый, черно — белый, тридцатых годов. Маргарет Локвуд. «Леди исчезает».[73]
— Это Хичкок, — сказал Майкл.
— И он еще запрещает мне ругаться! — сказала Астрид.
— Ха-ха-ха, — хохотнул Майкл.
Фильм был просто гениальный. Полфильма — безумие, какой-то хаос не связанных событий, сюжет — словно плохо слепленнымй фарс, но в конце концов все части мозаики собираются в идеальное целое. Группа англичан из-за сильной непогоды застряла в какой-то гостинице где-то в горах в Восточной Европе, а потом все отправляются домой в одном поезде. Но вскоре обнаруживается, что пропала одна милая пожилая леди, и юная красавица, ее попутчица, пытается убедить всех, что дама была с ними, что она существовала в реальности, а почему-то все немцы, едущие в том же поезде, в том числе странноватый нейрохирург, вступают в сговор, чтобы выставить ее чокнутой. Только спортивный молодой англичанин верит ей, хотя тоже не вполне. В фильме много шуток насчет подавленной сексуальности, Фрейда и т. п., а в конце оказывается, что дело касается национальной безопасности.
КОНЕЦ.
Майкл вытянул руки над головой и от души, громко зевнул.
— Потрясно, — сказал Магнус.
— Отличный фильм, — сказал Майкл.
Джейк пробормотал что-то одобрительное.
Майкл снова потянулся. Место говоря, он прекрасно себя чувствовал. Может, сандвич с яйцом сделал свое дело. Может, неожиданная чуткость Магнуса, как только он пришел. А может быть, тот факт, что сам фильм был шедевром, одним из тех, который он точно должен был видеть раньше, не мог не видеть, он бы поклялся в этом не задумываясь, однако на самом деле он никогда его не видел и даже не подозревал о столь блестящем сюжете, хотя это была самая что ни на есть махровая классика, без сомнения, его миллион раз показывали по телику, а он все прохлопал.
А может быть, сыграла роль сама обстановка, когда идешь смотреть классный фильм в темном помещении среди других людей. Как бы то ни было, сейчас он ощущал прилив сил, словно преодолел границы собственного «я». И вот что: он даже не думал о своем «состоянии», ни на секунду не вспомнил за весь сеанс!
— Там сказано, что его снимали в Ислингтоне,[74] — сказала Астрид. — Вы видели, видели? В самом конце, после слова «Конец», там было сказано, это снимали здесь!
— Да, у канала, — сказал Майкл. — Там раньше была киностудия.
— Не может быть! — сказала Астрид.
— Да, все именно так, — сказал Майкл. — Там снимали всякие костюмированные фильмы. Я уверен, его тоже снимали там.
Не может быть, — повторила Астрид.
Она включила верхний свет. Майкл зажмурился, яркий свет резанул по глазам. Мальчики напоминали длинноногих нескладных жеребят; кресла, в которых они сидели, были им будто малы. Казалось бы, в таком возрасте дети склонны проявлять внимание к другим. Астид танцевала по комнате. Худенькая, длинноногая, длиннорукая. На ней была футболка с надписью: «Я та девочка, которой боятся твои родители».
— Астрид, — сказал Майкл. — Тебе не холодно в одной футболке?
— Надо же, киностудия, где снимали фильм, находится здесь! — твердила она. — С ума сойти. Прямо здесь, у нас под носом, в Ислингтоне!
Она плюхнулась на подлокотник кресла, в котором сидел Майкл, словно ребенок, которым она вот-вот перестанет быть. Слова, выведенные у нее на груди, почти касали глаз и губ Майкла. «Я — девочка — боятся». Потом она приоткрыла свой нежный ротик, обнажив язык и мелкие зубы, и почти касалась губами его лица, рта, вертясь и елозя.
— Четно-честно правда-правда-правда? — спросила она.
Майкл сделал вид, что у него зачесались глаза. Он потер их, потом откинулся на спинку, не открывая глаз. И пару раз уверенно кивнул.
— Когда я тебя обманывал? — сказал он.
…дороги, где на перекрестке из земли торчали почтовые ящики, ох, насмотрелась она на них за это время, и они уже не казались ей особенно трогательными, так, дальше идет проселочная дорога, а через несколько миль от нее ответвляется уже совсем узкая дорожка, которую она прозевала в первые две попытки. Дорожка привела ее к другой тоже почти неезженной, которая шла вдоль весеннего распускающегося леса и выходила на поле, а за ним на другое, третье, где паслись невообразимо прекрасные лошади. Холеные, само совершенство. За оградой под электрическим током, увешанной табличками «Проход воспрещен», лоснились и зеленели поля без конца и края. А между кромкой леса и многочисленными конюшнями тут и там виднелись дома. Без всяких оград. Некоторые были с иголочки, явно сооруженные по дорогим проектам, дома обеспеченных владельцев конных заводиков. А иные — менее презентабельные, поросшие мохом, некоторые совсем обшарпанные, с отваливающейся штукатуркой и латаной-перелатаной крышей, пошедшей волнами от многолетнего воздействия ветра и дождя. Большинство, вероятно, были летними «резиденциями», куда хозяева приезжали на время. Ведь от города сюда добираться всего два часа. И все, даже самые запущенные, были похожи на домики из детских сказок. Все без исключения — просторные. У всех были крылечки и двери из плексигласа. И у входа в каждый, даже в необитаемые как минимум несколько лет, стояли шесты с украшениями в виде звезд и ленточек, неподвижных в безветрии.
Ева припарковалась прямо на траве, напротив какого-то дома. Как и все остальные, он стоял посреди обширного участка травы. Причем ее не косили уже давно. Через три сотни ярдов, за деревьями прятался еще один дом, позади него — третий, и еще, и еще, позади поселка простирался прекрасно различимый в свете Луны далекий контур горной гряды, чье название она запомнила еще по школьному атласу. Катскилл, умница. Ум. Ницца. Это Ева-15 сочинила и записала в свой потрепанный дневник на уроке географии, посвященном слоям и коре Земли. Значит, Ева-43 ехала по верной дороге. Она знала точный адрес наизусть вот уже больше тридцати лет.
Ни на одном из домов не было номера. Пара домов вообще казались бесхозными. Вот этот, напротив нее, похоже, пустовал не первый год. В доме по соседству было тихо и темно, зато рядом с другим, что подальше, стояло несколько машин. Свет в доме погасили совсем недавно. Ева слышала, как люди зовут друг друга, как лают собаки.
По ее прикидкам, дом напротив был тот самый, который снимал ее отец, где он жил со своей второй семьей до самой смерти. Но дом выглядел заброшенным. Может, это и не его дом. На эту честь мог претендовать любой из окрестных особняков. А те, кто приехали в дом по соседству, с машинами и собаками, могли оказаться его родственниками, — впрочем, это было маловероятно: фасад дома выходил на другую дорогу. Но они могли знать точно, где тут дом ее отца, — если бы она сообразила постучаться к ним и спросить, пока еше не все улеглись спать.
В этой стране луна светила столь ярко, что при желании можно было ночью читать газету — если такое желание возникало. Вот сейчас Ева достанет газету и сядет на крыльцо заброшенного дома почитать.
Она вышла из машины. И уселась на капот.
Она находилась в самом сердце штата Нью-Йорк. Вдали виднелись горы Катскилл. Стоял май. В руках она держала газету, купленную этим утром в Нью-Йорке. На первой странице была крупная фотография мужчины, упакованного в черный пластиковый мешок. Это был самый настоящий труп. Отрешенное лицо человека, недавно отошедшего в мир иной. Мешок был застегнут почти до конца, но можно было разглядеть следы побоев на лице, разбитый нос, сломанные зубы, закатившиеся глаза. Рядом с трупом стояла девушка в полицейской форме. Хорошенькая, с улыбкой на губах, она выставила вверх большой палец, мол, отличный снимок. Ниже шел репортаж о женщине-пленнице семидесяти с лишним лет. Как-то раз ее вывели из камеры и стали натравливать собаку, чтобы заставить саму бегать на четвереньках, как собаку. Один солдат уселся ей на спину и так катался по тюремному двору, как на лошади. Были и другие снимки военнопленных, которых заставляли — под угрозой оружия или травли собаками — раздеваться. Потом солдаты надевали им на головы мешки и приказывали ложиться друг на друга, голышом, пока не получался штабель из живых голых тел, на фоне которого солдаты охотно снимались, радостно улыбаясь, словно на милом семейном празднике.
Ева, рассматривая эти фотографии, вдруг поняла, что в ее сознании происходит нечто очень странное. Она читала об этом феномене: несмотря на то, что фотографии посылали в мозг информацию о неких реальных событиях, чем больше она смотрела на них, тем меньше испытывала эмоций или вообще «брала в голову». Чем дольше она рассматривала эти фотографии, тем меньше верила, что это происходило с реальными людьми, и тем более обыденным занятием казалось складывать людей в штабеля, в принципе такое можно было устроить где угодно и потом сделать себе забавную фотографию, встав перед живой поленницей с широкой улыбкой.
Она совершенно ясно видела фотографию трупа в мешке и улыбающуюся девушку-солдата, хотя на дворе была глубокая ночь. И она не знала, что ей делать: продолжать смотреть на фотографии или уже хватит. Ответа не было. Это и был ответ. Она жила в такую историческую эпоху, когда не возбранялось так вот улыбаться, стоя рядом с человеком, погибшим мучительной смертью. Сама Ева взяла годовой отпуск от своих историй. Как-то она шла по улице в Лондоне и вдруг увидела в витрине студенческого турагентства большой рекламный плакат. А: ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ? Ева шла на пресс-конференцию на тему «Семьи Против Использования Светлой Памяти Погибших». Ей уже рисовались газетные заголовки. СПИСПП взывает к Богу. СПИСПП добьется справедливости. Родственнички, видите ли, объединились с целью выкачать денежки из «Джупитер-Пресс» и из Евы. В голове у нее роились фразы, которые она составляла всю ночь. Кто решает, что есть память? Кто решает, что дозволено воображению? Кто решил, что мои истории, выдуманные мною посмертные судьбы этих людей не имеют права на существование? Она намеревалась отвечать на каждый их вопрос вопросом. Это придаст ее ответам искренность, покажет ее понимание корня проблемы и в то же время позволит оставаться в беседе хитроумным сфинксом. Она прошла мимо турагентства, вдруг остановилась и вернулась, чтобы еще раз прочесть слова на плакате. Б: ИЩЕШЬ СВОЙ ПУТЬ? ВОЗЬМИ АКАДЕМ. ЖИВИ НАСТОЯЩИМ. Прочитав это, она вошла внутрь и нажала кнопку на аппарате, выдающем талончики с номером очереди. На нем значилась цифра 6. Сейчас так мало людей едут куда-то просто так, что они подумывают продать свой аппарат, поделилась с ней женщина-менеджер. А неважно, что я не студентка? — спросила ее Ева. Вам это обойдется дороже, но в смысле вашего внутреннего решения — конечно нет. Любой может взять годовой отпуск. Где бы вы хотели побывать?
И вот вместо пресс-конференции Ева отправилась к своему терапевту и записалась на прививки. На данный момент ей приходилось снимать деньги в банкоматах HSBC по всему свету. Ей предлагали сексуальные услуги-в основном мужчины, но не только — с одинаковой регулярностью почти во всех городах, где она снимала деньги. Она пила «колу» в номере отеля в Риме. Она пила «колу» в баре с видом на дворец в Гранаде. Она пила «колу» в баре-шале высоко в горах Швейцарии. Она пила «колу» в баре отеля в Ницце на Английском бульваре, через дорогу от компании наркоманов, расположившихся на каменной скамье. Она пила «колу» в прохладном вентилируемом ресторане в богатом районре Коломбо, смотря в окно на ребятишек — обитателей полуразвалившейся башни, где отверстия на месте выбитых окон были заткнуты тряпками. Она пила «колу» в тошнотворно дорогом баре в Кейп-тауне. Она очутилась в какой-то грязной дыре в Эфиопии, где не было буквально ничего, только колючки да мухи и ни грамма еды, никакого скота, лишь единственный раздолбанный грузовик без шин, несколько шалашиков да тощие славные люди, с неизменной улыбкой, предложившие ей свое гостеприимство, разделившие с ней все, что у них было, то есть почти ничего, а потом они всем гуртом повели ее, словно циркового медведя, в местный бар и продемонстрировали автомат с кока-колой, у которого небольшая группа людей спорила, кивала и суетилась, потом позвали еще несколько приятелей, пока наконец не собрали нужную сумму и монетку за монеткой опустили в прорезь автомат, который выплюнул — таки из заросшего пылью чрева вожделенную баночку. Посылаю вам эту открытку из аэропорта, написала она, чтобы сообщить: сегодня я выпила последнюю «колу» в своей жизни.
Две недели назад она опустила монетки уже в игральный автомат, в Лас-Вегасе. А потом бросила все, что выиграла, с обрыва Большого Каньона: жалкая мелочишка, брошенная в самый колоссальный монетоприемник мира. Что за выигрыш ее ждет? Что брызнет на нее из чрева этого грандиозного чуда природы? На всякий случай вслед за монетками она бросила туда же и свой телефон. Он был недешевый. Все-таки — с международным роумингом. На экранчике телефона злобная красная иконка в виде телефонной трубки требовательно мигала уже который день. У вас новые сообщения. Прежде чем выбросить мобильный, Ева оставила следующее сообщение на домашнем телефоне.
Привет, мои милые, привет Астрид, Магнус, Майкл, это я. Кстати, я сейчас рядом с Большим Каньоном. Даже не знаю, как его описать. В общем, теперь мне кажется, что никаких плоских тротуаров и тем более дорог не существует вовсе. Мне кажется, я теперь до конца жизни буду страдать головокружением. Сейчас я сижу на самом обрыве. Я нахожусь на южной стороне. Северная все еще скрыта тьмой. Между прочим, от южной до северной десять миль. Служитель на обзорной площадке рассказал мне, что раньше с одной из площадок можно было увидеть закругление Земли, ну, с помощью специального телескопа, но сейчас ее уже не видно. В том месте, где я сижу, вдоль обрыва идет невысокая ограда. Но ее легко перелезть и посмотреть прямо вниз — так я и сделала и увидела там, на дне, лишь тоненькую зеленую ленточку. Как вы понимаете, это Колорадо-ривер. Передо мной стоит какой-то японец. Решил сделать классный снимок. Для этого он встал на камень у обрыва. По-моему, это несколько безрассудно. В том смысле, что я еле сдерживаюсь, чтобы не вскочить, подбежать к нему и столкнуть вниз. Сколько птиц! В основном вороны, кажется. Еще я вижу коз, да, Астрид, тут меж скал бродят козы. Я словно попала на другую планету — если не считать туристов. Словно я нахожусь на Земле до появления человека — если не считать туристов. Конечно, я и сама туристка. На самом деле все это непостижимо. Немного сносит крышу. Невероятная красота. Цвета в Каньоне меняются в зависимости от освещения. Какая громадина. Кстати, я собираюсь сейчас бросить туда свой телефон. Мне так хочется бросить что-нибудь в пропасть — но я не стану прыгать сама и не стану толкать этого славного японца. Просто перед этим мне хотелось с вами поболтать. Я вас люблю.
Не вся Евина речь записалась на автоответчик; он пропищал об окончании времени, отпущенного на сообщение, еще на словах: и увидела там, на дне.
На противоположной стороне Каньона, еще не различимой невооруженным глазом, на каменном уступе лежит ее давно умершая мать, накачанная морфием, и поет псалмы и разные песни, путая слова. Поет моя душа любовь Господь к тебе. Пришла медсестра и прикрыла дверь. На остров детства моего хочу попасть я снова. Ее матери было всего сорок четыре; конец. Она больше не могла держать голову; голова покоилась на ее груди, словно у мамы была сломана шея. Шея просто больше не работала. Мама тогда взяла Еву за руку и сжала ее с такой силой, что Еве стало больно, а когда отпустила, на пальцах Евы остались отпечатки ее колец. Она заговорила, то есть произнесла, вроде бы что-то сказала, но это были не слова. Поэтому Ева так и не узнала, каковы было предсмертное напутствие ее матери.
— Думаю, ты была уже достаточно взрослая, чтобы справиться, — сказал Майкл в первый же день их знакомства. — Ты уже перестала быть ребенком. Ты миновала стадию, на которой, по мнению психологов, дети, слишком маленькие, чтобы осмыслить потерю, ощущают, что их покинули все и навсегда.
— Ее последние слова были бессмыслицей, — сказала Ева.
— Нет, ты не права, — заметил Майкл. — В них был смысл — потому что она произнесла их. И хотя не знаешь, что она хотела сказать, они имеют смысл, потому что она сказала их тебе, как мать дочери.
— Да, — сказала Ева.
— Понимаешь, если конкретный смысл произнесенных слов неясен, — продолжал Майкл, — это не значит, что он отсутствует.
Этот разговор стал одной из главных причин, почему она вышла замуж за Майкла. Он показался ей человеком, с которым возможно вести беседы на особом уровне.
Бедный Майкл. Девушка по имени Эмма Саквил в конце концов устроила ему веселую жизнь. Правда, притаилась на автоответчике и лишь ждала, пока они вернутся из Норфолка. Но в их последний разговор ей показалось, что Майкл приходит в норму. Небольшое издательство решило напечатать сборник его стихотворений. Два появятся, кажется, в «Литературном приложении «Тайме». Майкл был по-детски счастлив по этому поводу. Но Астрид и на этот раз не пожелала с ней говорить, а Магнус был в библиотеке со своим другом, они готовились к экзаменам.
Ева: Священником? Почему — священником?
Майкл: Да я говорил ему, что сначала необходимо принять веру, что нельзя просто так взять и стать священником, но он посмотрел на меня как на кретина, — впрочем, он всегда смотрит на меня как на кретина. Ты не волнуйся, с ним все нормально, он очень огорчится, что не поговорил с тобой, вообще у нас все хорошо.
Ева: А как Астрид?
Майкл: Нормально, у нас все нормально.
Ева: Она продолжает одеваться во все красное?
Майкл: Послушай, у нее все хорошо. Ты не переживай. С ней полный порядок. У нее появились друзья. Она теперь делает альтернативную школьную газету, так, кажется. Сейчас она у себя, пишет очередной манифест. Яблочко от яблони.
Ева: Манифест? Ну неправда, я никогда не писала манифестов! О чем речь-то?
Майкл: Откуда мне знать? Так она мне и рассказала. Но зато она продемонстрировала мне значок — она сама делает их для своих друзей. И великодушно заявила, что может сделать и мне.
Ева: Да ты что? Майкл, ты счастливчик, живешь праведной жизнью.
Майкл: Правда, у меня был выбор: взять со словом «Воображение» или «Страх».
Ева: Воображение и страх?
Майкл: Да, именно так.
Ева: И что же ты выбрал?
Майкл: Нет, это секрет.
Ева: Тогда понятно, трусишка.
Майкл: Ха-ха.
Ева: Майкл, передай им обоим, что я их ужасно люблю. Что я думаю о них, сразу как только проснусь и перед тем как засыпаю. Я вижу их так ясно, словно они здесь, со мной.
Майкл: Ну, это уж слишком. Я точно знаю, что они здесь, со мной.
Ева: Знаю, знаю.
Майкл: Это я сужу по счетам из магазинов. Кстати, а как же я? Обо мне ты тоже думаешь?
Ева: Да, конечно. Ну да, я иногда вспоминаю о тебе. Как решил назвать-то?
Майкл: Что назвать?
Ева: Твой сборник стихов. Ты придумал название?
Майкл: А-а. Ну да. Я как-то забыл об этом. Надо бы нам почаще созваниваться. Он называется «Леди исчезает».
Ева: «Леди исчезает». А хорошо.
Майкл: Тебе нравится?
Ева: Кстати, тебе много заплатят?
Майкл: Хорошая шутка.
Ева: Нет, я серьезно, как у вас с деньгами?
Майкл: Ну, как сказать, пока мы держим оборону, но апачи явно готовят атаку, и я не думаю, что сборник сонетов надолго сдержит из ярость.
Ева: …То есть?
Майкл: То есть. Я не знаю, что будет дальше. Просто стараюсь не думать об этом.
Ева: Знаешь, я тоже поиздержалась.
Майкл: О! Это значит, что скоро ты вернешься домой?
На той стороне Каньона Ева снова увидела свою мать. На этот раз она уже не лежала в больничной койке, куда там! Она была молода, беззаботна и как будто стояла, опершись локтями на кухонную стойку, глубоко задумавшись. Она помахала Еве, и Ева разглядела, что та опирается на тонкую пластиковую панель, повиснув в прозрачном воздухе, а под ее ногами, болтающимися в пустоте, носятся крикливые вороны. На той стороне Большого Каньона стоял и тот, кто был ее отцом. Он картинно висел в воздухе над пропастью, над общей могилой длиной в 250 миль, шириной десять и глубиной в одну милю. Он казался старше, как-то грузнее, облысел. На нем был элегантный костюм; он открыл объятья ей навстречу. И тоже помахал ей рукой. А потом — и матери. И та помахала ему в ответ. А они оба, наконец воссоединившись, улыбнулись и вместе помахали ей на прощанье, словно находились на отдыхе в чудном месте, искренне наслаждаясь жизнью, и это было их долгожданное обращение к ней, которое наконец-то осуществилось.
Нет-нет. Она созерцала северный обрыв Большого Каньона, по-прежнему недоступный из-за погоды. Сезон еще не открылся, хотя на дворе стоял май. Но предлагались экскурсии на вертолете, было бы желание. Господи, да стоит купить билет — и лети на здоровье.
Потом она подумала: пожалуй, я поеду на север и хотя бы найду его дом. Надо же посмотреть на места, где я могла вырасти.
Она купила карту автодорог за наличные. А машину взяла по кредитке в Лас-Вегасе. Я не уверена, что карточка действительна, сказала она продавцу в салоне подержанных машин. Кажется, крепкий мужик в рубашке с короткими рукавами, на нее запал. Он подмигнул ей и достал переносное устройство для операций с кредитками. Ох, не верю я вам, девушка, сказал он. Но я ничем не рискую. Все застраховано.
И вот Ева сидит на крыльце брошенного дома с газетой под мышкой. Крыльцо жалобно поскрипывает. Наверное, подгнило. Интересно, это его дом? Она не знала. Да какая разница? Она посмотрела на горы. Там в ночной тьме на фоне хребта, четко выписанные в лунном свете, возникли все Евы, в которых она могла превратиться на протяжении жизни. Они все взялись за руки и закружились в шотландском танце, высоко подкидывая ноги. Одна была Ева-американка. У нее была идеальная кожа, она удачно вышла замуж. Жила она в доме, на крыльце которого сейчас сидела Ева, со своими детьми, все — мальчишки, и мужем, владельцем конюшни; это их прекрасные лошади паслись на сказочных полях. Рядом с ней выплясывала другая Ева — американка, истинная ковбойша, она так и не вышла замуж и была сама себе хозяйка. Загорелая, пышущая здоровьем, словно золоченая статуэтка, он работала на ферме и разводила красавцев-чистокровок. Руки у нее были рабочие, сильные. Она знала, как содержать лошадей и как их объезжать. Следующая была Ева почти как настоящая, с одной разницей: ее мама не умерла в сорок лет. Эта Ева была счастлива. Она словно излучала свет. Рядом была Ева, которая так и жила с Адамом Беренски. Лицо-маска. Рядом Ева, которая не встретила в своей жизни Адама Беренски. Это было непостижимо. Ева не могла представить, какова эта Ева. Дальше пошло легче — Ева, ставшая стюардессой, о чем она мечтала лет с восьми. Такая стильная, четкая. Ее пиджак а-ля шестидесятые был застегнут на все пуговицы.
Рядом с ней — снова Ева почти как реальная, но с той разницей, что эта Ева заботливо застегнула на все пуговицы курточку Астрид, прежде чем отпустить ее в большой мир, в дождь и снег, и ощутила простую, истинную любовь, такую, от которой испытываешь не страх, а огромное счастье.
Шеренга «Ев» растянулась вдоль всего чернеющего хребта. Они помахали Еве в той же манере, что и ее умершие родители, и продолжали беззаботно потрясывать каблуками и танцевать, словно человек мог в любой момент своей жизни взять, передумать и поменять свою судьбу.
Ева потрясла головой. Ей снова вспомнился мужчина в черном мешке, лицо которого было воспроизведено с помощью мельчайших чернильных точек, отпечатано в миллионах копий и разослано по всему миру, одна из них торчит сейчас у нее под мышкой, уже макулатура. Она подумала об ухмыляющейся девушке — рядовой. Вспомнила ее глаза-щелочки, омерзительный жест, палец, торчащий вверх. Ведь ее глаза были изображены теми же самыми чернилами с помощью таких же малюсеньких точек, что и глаза мертвеца. От мертвых не жди неприятностей. Мертвые, как ни крути, в шоколаде. Ева начинала больше скорбеть о живых.
Так что же, был ли смысл сидеть вот так на пороге брошенного дома, на шесте перед которым гордо болтается оборванный флажок? Может, это даже не дом ее отца. Ну допустим; а вздумай она проникнуть внутрь, интересно, нашлось бы там что-то ценное для нее или хоть для одного человека в мире? Конечно, она имеет в виду нечто более значимое, чем старый замызганный кофейник, который поленились отмыть, или оставленная в раковине чашка с темным ободком от кофе, из которой уехавший неизвестно куда человек пил перед дорогой.
Чего она вообще ожидала от своего путешествия? Может, она представляла себе сцену из незатейливого «семейного» романа — когда она приблизится к дому своего отца, он вдруг весь засияет огнями, словно гигантская настольная лампа, прорвав темноту ночи и осветив всю округу, дверь его распахнется словно сама по себе, а пока она будет идти вдоль дорожки, розовые кусты будут кланяться ей и протягивать ей ветви с лучшими цветками? Что есть счастье, что есть конец? Что есть хэппи-энд? Она отказывала себе в настоящем счастье и не желала видеть истинного завершения, страшно сказать, годами, до того самого момента, когда открыла дверь своего опустошенного дома, где не осталось ни шкафчика, ни картинки на стене, сплошь голые комнаты — ни следа ее пребывания, ни единого повода для Евы Смарт удостовериться в том, что она здесь жила, что она вообще живет на этом свете.
Она ясно видела своих детей, словно глядела на них с огромной высоты, превратившись в одного из этих черных воронов Большого Каньона и летая прямо над ними. С высоты она видела, что они как будто движутся по разным дорогам разных карт, а карты эти представляют собой графические схемы, схожие со схемами в указателе «Хайуэй коуд»,[75] на которых показаны точки пересечения всех автодорог. Сотни таких перекрестков и всевозможные пути к другим перекресткам стелились перед обоими словно гигантская сеть ярко светящихся хромосом. И как только Майкл или Астрид подходили к очередному перекрестку и выбирали новый вектор движения, целые матричные поля под их ногами погружались во тьму. Но что плохо — эти «карты» были из бумаги. Причем бумаги тонкой, газетной, словно прикрывающей первобытную охотничью ловушку, ямой в милю глубиной. И в любую секунду, стоило ее мальчику или девочке не рассчитать силу прыжка или просто оступиться, карта могла порваться или смяться, или сорваться и улететь прочь…
Прямо перед Евой через залитую лунным светом дорогу перед пустым домом мощным прыжком выпрыгнула на траву огромная дикая кошка. В зубах она держала кролика или какое-то другое мелкое животное, мертвое. Вот кошка заметила Еву, сидящую на крыльце. Она замерла в нескольких метрах от Евы и стала глядеть.
А потом отвернулась, с величественным безразличием проделала свой путь по траве к проселочной дороге позади домов и скрылось в лесу.
— Ох. еть, — произнесла Ева еле слышно.
Она сошла с крыльца и посмотрела в ту сторону, куда скрылась кошка. Никаких следов. И хотя она ничем не могла доказать, что эта встреча действительно произошла, главное, что она испытала это, и ее сердце колотилось от возбуждения. Она ведь никогда — ну разве что в зоопарке, на фотографиях или по телику — не видела кошку больше домашней. Это была рысь или пума, а может, неизвестное ей животное, ростом с крупную собаку, с характерными кисточками на ушах. А сколько достоинства, уверенности! Вся сцена длилась ровно пять секунд.
Ева направилась по траве от дома к своей машине. Забралась внутрь. Бросила газету на пассажирское сиденье и уже потянулась вперед, чтобы завести машину и поехать обратно в Нью-Йорк по шоссе, вдыхая вонь скунсов и паленых покрышек.
Но вместо этого Ева опустила голову на руль. Она подумала об Астрид, своей девочке, и Магнусе, своем мальчике. Представила, что они сейчас с ней, в этой машине; Астрид на заднем сиденье ворчит на весь свет, доводя ее до белого каления. Магнус впереди, крутит переключатель радиостанций или глядит в ночное небо через лобовое стекло. Она едет на низкой скорости по какой-то проселочной дороге, и вдруг прямо перед машиной дорогу перебегает дикая кошка, пружиня на больших мягких лапах.
Астрид задохнулась бы от счастья.
Магнус тут же сообщил бы им название вида.
Она уснула на водительском сиденье, а когда проснулась, был свет.
— Здрасьте, — сказала Ева.
Женщина, стоящая перед ней, была само спокойствие, но зла, как ведьма. Она держала за ошейник старого пса. Эта со вкусом одетая стройная блондинка излучала такую враждебность, что Ева невольно сделала шаг назад к спасительной машине.
— Вы опоздали, — сказала женщина.
— Серьезно? — спросила Ева.
— Я ожидала вас ровно в восемь, — сказала женщина. — И впредь заходите через задний вход. Это — парадный. Ребекка! — взвизгнула она. — Быстро сюда, возьми собаку.
Маленькая светловолосая девочка в джинсах и футболке спустилась по лестнице позади женщины и проскользнула наружу, намеренно не касаясь матери.
— Привет, — сказала Ева.
Девочка взяла собаку и пошла с ней мимо Евы за угол громадного особняка. Женщина повернулась спиной к Еве, направилась в глубь дома, остановилась. Потом нетерпеливо вздохнула. Ева проследовала за ней в дом.
— Я хочу сразу расставить все точки над «I» и сказать, что считаю часовое опоздание совершенно неприемлемым, — продолжала женщина, по-прежнему идя впереди Евы по прихожей мимо лестницы, которая расширялась кверху, словно в старых голливудских фильмах. — Вообще я человек лояльный, ноу меня есть принципы, которые я прошу вас соблюдать.
В голове Евы зароились фразочки. Начинались они примерно так: А кого вы, собственно, или Простите, но я не. Но, к собственному удивлению, у нее вдруг вырвались слова:
— А если я скажу вам, что у меня сломалась машина?
— Заморочки вашей машины меня не касаются, вот и все, — сказала женщина.
Они дошли до гигантских размеров кухни. Цельный кухонный модуль занимал всю стену. Барная стойка и раковина были доверху заполнены грязными тарелками. Женщина продолжала говорить, не глядя на Еву. Она обращалась к точке в пространстве где-то в полуметре от головы Евы.
— Посудомоечная машина. Моющие средства. Щетки-губки. Детергенты для пола и поверхностей. Средства, перечисленные в списке агентства, — наверху, в прачечной. Все остальное, необходимое для работы, как мне сказали, у вас с собой. Боб из агентства должен был выдать вам схему дома. Давайте обсудим детали по вашей копии.
— Боюсь, я не имею ни малейшего представления о схеме, — сказала Ева.
— Как это, не имеете представления?
Лицо женщины выразило изумление, затем гнев, а затем такое непритворное огорчение, что Еве стало ее искренне жаль.
— Что ж, — вздохнула хозяйка. — В таком случае мне придется переговорить с Бобом. Ваше имя?
— Я Ева, — сказала Ева.
— Встречайте домашнюю прислугу! — раздался звонкий детский голос откуда-то из недр дома.
— Мы уже встретились, спасибо огромное, Ребекка, — крикнула женщина в ответ. — А какой кофе вы пьете, Яэва? — спросила она.
— О, большое спасибо, — сказала она. — Как это мило. Замечательно. Черный без сахара, пожалуйста.
Женщина налила немного кофе из кофеварки в чистую чашку. Перелила его в другую чашку. Потом поставила первую, пустую, еще дымящуюся чашку перед Евой и указала на посудомоечную машину.
— Правильный ответ на мой вопрос таков: вы вообще не пьете кофе. Во всяком случае, в рабочее время, — сказала она.
И покинула кухню, гордо неся чашку с кофе перед собой, словно военный трофей.
Ева расхохоталась. Она стала засовывать тарелки в первую из распахнутых посудомоечных машин, и вскоре хозяйка снова появилась на кухне. В отличие от тщательно напудренного лица ее шея была ярко-красного цвета. За ней на кухню вошла молоденькая латиноамериканка и двое светловолосых детей — та девочка, которая выгуливала собаку, и мальчик года на два младше, страшно похожий на гнома-тормоза из диснеевского мультика про Белоснежку.
Женщина шагнула к Еве и взяла ее за обе руки.
— Яэва, — сказала она. — Мне перед вами ужасно стыдно. Но вы должны простить меня. Мне так неловко, так неловко перед вами. Как я могла, боже мой.
— Я уже загрузила машину, — обратилась Ева к девушке-латиноамериканке. — Кажется, я все сделала правильно, ведь, как говорится, посудомойка она и в Африке посудомойка?
Девушка промолчала. Она смотрела в пол, само безучастие. Ей и так здорово влетит за опоздание.
— Будь добра, проведи нашу гостью в главную гостиную, Ребекка, — сказала хозяйка.
— А почему ее зовут Яэва? — спросил мальчик. — Она что, иностранка?
— Нейтан, солнышко, иди в другую комнату, посмотри телевизор, — сказала мать.
Ева пошла вслед за девочкой обратно в прихожую.
— Это фойе, — сказала девочка. — А это парадная лестница. Вот здесь главная гостиная. У нас на первом этаже есть еще три. Если хотите, можете посмотреть.
— Главная гостиная меня вполне устроит, благодарю, — сказала Ева.
— Можете сесть сюда, — сказал девочка, махнув рукой в сторону дивана, на котором могли свободно устроиться человек шесть.
— Спасибо, — сказала Ева. И сбросила ботинки на пол. — Скажи мне вот что, Ребекка.
Девочка устроилась на братце-близнеце дивана, на котором сидела Ева, в другом конце гигантской гостиной. Она взглянула на ботинки Евы. На ноги Евы. И только потом на саму Еву — как на забавного уродца в цирке.
— Я путешествовала, — сказала Ева. — Я проделала долгий путь. И прошу тебя ответить мне на один вопрос. Кто живет в том доме поменьше, таком обшарпанном, дальше по дороге?
Девочка как будто не слышала. Она раскрыла книжку и сделал вид, что читает.
— О, «Маленькие женщины», — сказала Ева. — Какая из них ты, интересно? Замужняя, хулиганка, кокетка или покойница?
Девочка не сдержалась и прыснула, и тут же снова заледенела.
— Так ты знаешь, кто жил в том доме? — спросила Ева. — Или кто там живет теперь?
Девочка смерила ее взглядом. И дернула плечом.
— Что ж, спасибо за ответ, — сказала Ева.
С дивана, на котором она сидела, сидящий смотрел на стеклянную стену, за которой шла деревянная терраса со стильной деревянной мебелью, с видом на гигантскую лужайку размером с небольшой лондонский парк, а еще дальше, за лужайкой, простирались поля, на которых паслись сказочно-прекрасные лошади.
— Твоя мать разводит лошадей? — спросила Ева.
— Лошадьми занимаются специальные люди, — ответила девочка, не поднимая глаз от книги. — Моя мама архитектор. Она спроектировала этот дом.
— Твоя мать — сука и самая жуткая тварь на свете, — сказала Ева.
Девочка резко подняла голову, забыв про книгу. Она смотрела на Еву, разинув рот.
— Ага, подействовало, — сказала Ева. — Но это правда. Сама знаешь.
— Что правда и кто знает? — произнесла хозяйка.
Она вошла в гостиную с подносом, на котором стояли чашки и блюдца с разными вкусностями — хрустящими хлебцами, печеньем, сыром, тонко нарезанной ветчиной. В другой руке она держала все тот же кофейник.
— Ничего и никто, — сказала девочка.
Она была явно испугана.
— Ну что, кофе? — спросила женщина.
— Я даже не знаю, можно ли мне пить кофе в рабочее время, — сказала Ева.
Женщина одарила ее очаровательно-смущенной улыбкой.
— Мама, можно я погуляю с Сонни в лесу? — спросила девочка.
— Только держитесь подальше от гусей Данлопов, Ребекка, — сказала женщина. — А когда вернешься, будь добра, приведи себя в порядок.
Девочка ушла.
— А мы похожи, — сказала хозяйка. — Я тоже пью черный без сахара.
— О, вы запомнили, — сказала Ева.
— К сожалению, Джерри вернется поздно, ближе к вечеру, — сказала хозяйка. — Он забирает старшего сына из колледжа. Да, прошлой осенью мы отмечали здесь совершеннолетие Ричарда, но я что-то не помню, чтобы вы были на нашем приеме.
— Нет-нет, — сказала Ева. — В то время я была в Европе.
Краем глаза она заметила, что снаружи из-за угла дома за ними наблюдает Ребекка. Поняв, что ее засекли, девочка тут же скрылась.
— Все дело в том, что вы приехали совсем, совсем рано, — сказала женщина. — Честно говоря, мы ждали первых гостей только к вечеру, а большинство приглашенных вообще приедет завтра после обеда.
— Не везет мне, дурочке, — сказала Ева. — То поздно, то рано.
— Это извиняет мою faux pas,[76] — заметила женщина. — Надеюсь, вы меня простите.
— Нет, — ответила Ева. — Ваше поведение непростительно. И не только со мной.
Женщина ждала, что Ева рассмеется. Не дождавшись, она засмеялась сама.
— Что же, Яэва, — сказала она, — я очень рада видеть вас в нашем доме. Прошу прощения, но у меня сегодня очень напряженный день, а вы можете пока отдохнуть в вашей комнате или развлечься, например, покататься по… — господи, кажется, вы говорили, что у вас что-то с машиной?
— Она стоит там, у дороги, — ответила Ева. — Я оставила ее на обочине у первого дома, у болота.
— У вас потрясающий акцент, — заметила женщина.
— Спасибо, — сказала Ева.
— Такой… типичный, — сказала женщина. — Так говорят… так обычно говорят — не могу сказать, где конкретно, но…
— Наверное, на Би-би-си? — подсказала Ева.
— Точно. На Би-би-си, — сказала женщина.
Когда она удалилась, Ева до отказа набила карманы джинсов и куртки едой с блюдец, потом в гостиную вошла еще одна латиноамериканка, постарше, с огромной охапкой свежевыстиранных белых полотенец, чтобы проводить ее по главной лестнице, потом по стеклянной галерее в стиле модерн, потом по более-менее «человеческому» коридору в приготовленную комнату. Полотенца она оставила на стуле в сияющей чистотой прихожей.
— Спасибо, — сказала Ева.
— Что вы, рада помочь, мадам, — сказала женщина.
Она закрыла за собой дверь. При этом дверь издала мелодичный звук.
Стоя посреди комнаты, Ева соорудила сандвич из кусочков печенья и сыра, которые напихала себе в карманы. С удовольствием съела. Потом сделала еще один. Тоже съела. Потом сложила остатки еды на прикроватный столик.
Комната была удобной и просторной. На потолке красовался большой вентилятор. Стены были отделаны деревянными панелями; да и по всему дому стоял такой же сладковатый запах древесины. Окна одной из стен выходили на бассейн, солидный комплекс хозяйственных построек и поле нереально ярко-зеленого цвета. На противоположной стене висели фотографии разных людей рядом с лошадьми или верхом. На трех снимках Ева опознала хозяйку-блондинку. Рядом с ней стоял красавец-мужчина, без улыбки.
Джерри.
Девочка была лишь на одном снимке — гораздо младше и почти неузнаваемо жизнерадостная.
На остальных снимках был тот умственно-отсталый мальчик в ковбойском костюме, с ружьями, с ковбойским поясом и в шляпе-стетсоне верхом на белогривом пони, великоватом для малыша.
На стене не было ни одной фотографии упомянутого юноши, Ричарда (18 лет), которого папаша должен привезти вечером из колледжа. Сын от первого брака Джерри, — решила Ева.
Она сделала еще один сандвич с хрустящим хлебцем и съела его. Потом села на краешек безупречно застеленной постели.
И решила, что, пожалуй, поспит в машине.
Я родилась. И все такое. Мои мать и мой отец. И так далее.
Да неважно. Представьте себе прекраснейший дворец. Самый прекрасный дворец в мире. Теперь представьте много-много таких дворцов вместе. Дворец из дворцов. Подобные медовым сотам из камня и света. С двориками и арками, галереями и покоями, сотворенными из созвездий, ибо искусники-строители сотни лет назад вырезали в камне звезды, и солнце по-прежнему расплескивало их по полу и стенам всего дворца. Там есть изумительный фонтан. Он покоится на спинах каменных львов. Стены издали кажутся сотканными из хитросплетений кружева. Подойдя ближе, вы видите, что эти кружева — каменные. В арке с воротами вырезана каменная рука, рядом — ключ. На стенах дворца вырезана надпись: Нет победителя, кроме Аллаха.
Он существует на самом деле! В Испании. Бронируйте билеты заранее, вход строго по расписанию. Каждый час его могут осмотреть триста пятьдесят человек. Некоторым его фрагментам более тысячи лет. Режиссер Рей Гарринаузен[77] снимал там большую часть натуры «Седьмого путешествия Синдбада», потому что он очень напоминает «древний Багдад». Он принадлежал мавританцам. Арабам. Берберам. Мусульманам. Был разрушен. Потом восстановлен. Совсем недолго принадлежал иудеям. Потом — снова недолго — цыганам. Христиане выгнали из него мусульман. Он принадлежал католикам, и они соорудили на крыше мечети церковь. Его обожали поэты. И писатели. И художники. Его обожали путешественники девятнадцатого века. Они отбивали от стен кусочки и увозили домой на память. Писатель Джон Раскин считал, что дворец явно «антихристианский», а посему не есть произведение искусства. Его изучал дизайнер и архитектор Оуэн Джонс и построил по его подобию свой Хрустальный дворец[78]. Знаменитый цирковой антрепренер Пи Ти Барнум[79] построил по его подобию свой особняк. Но долго он не простоял. Сгорел дотла. Многим кинотеатрам владельцы давали название в его честь. Как тот, где я была зачата. Вот мы и вернулись в начало.
Рай на земле. Альгамбра.
Первоклассное, однако вполне доступное пятидверное семиместное транспортное средство с объемом двигателя 2,8 литра, разгоняется до скорости 62 мили в час за 9,9 секунды.[80]
Это дворец из солнца.
Старомодный дряхлый кинотеатр с несгораемой фильмотекой. Есть огонек? Видишь теперь? Ты поосторожней. Я — воплощение твоей мечты.