Случайный спутник (Повести и рассказы)

Возьми ее с собой…

^{Рассказ}

Услышав стук в дверь, Захар отодвинул от себя фотографию девушки с лукавым лицом, которую давно уже разглядывал, и сумрачно отозвался:

— Входи, мать.

Татьяна Ивановна выглядит почти старушкой, хотя пятидесятилетие ее отпраздновали или, как она говорила, отметили совсем недавно. Невеселый это был день рождения, потому что сын сидел невеселый. И она предложила радостным голосом:

— Иди, иди, конечно. Ведь тебя ждут.

Захар вернулся под утро, и она еще долго слушала его счастливое дыхание.

Невысокая, сухощавая, Татьяна Ивановна двигается осторожно, будто плохо видит. Пальцы рук при этом вытянуты вперед, как бы от желания потрогать встречающиеся на пути предметы.

Она улыбается виновато, словно пришла просить у сына прощения.

— Пила валерьянку, — полувопросительно говорит Захар.

— Профилактика, сынок.

Захар спрашивает резко:

— Неужели ты думаешь, что я уеду один?

— Нет. Вдвоем. С ней.

— И с тобой.

Маленькое лицо Татьяны Ивановны становится растерянным, она водит перед собой руками, словно раздвигая невидимую занавеску, и торопливо бормочет:

— Нет, нет, она не любит меня… я буду мешать вам… Пиши только чаще… и подробнее.

— Вы еще помиритесь.

— А мы и не ссорились.

— А мы и не ссорились! — в голосе Захара проскальзывают раздраженные нотки, и он, извиняясь за них, обнимает мать. — Скоро свадьба, а ты не хочешь быть откровенной, не хочешь ничего посоветовать.

— Советовать, посоветовать, — с невеселой улыбкой произносит Татьяна Ивановна. — Еще не было, наверное, случая, чтобы по дороге в загс сын послушался совета матери, если этот совет…

— Вот уж неправда!

— Правда. Есть ошибки, которых не миновать. Перед ней, — Татьяна Ивановна кивает на фотографию, — я сейчас бессильна со всеми своими советами. Ты сам затеял этот разговор, а я зашла только узнать, придешь ты обедать или…

Захар отрицательно качает головой.

— Тогда не забудь взять ключ.

— Подожди, мать! Ты не веришь, что я…

— Теперь уже не «я», а «мы», сынок.

Высоченный, с широкими угловатыми плечами бродит по комнате Захар, опустив лохматую голову, гулко стуча ботинками.

— Да, теперь ты и она, — спокойно говорит Татьяна Ивановна и выходит, держа руки перед собой, будто боясь натолкнуться на что-нибудь.

Захар берет фотографию обеими руками и вглядывается в нее так внимательно, словно надеется сейчас же прочесть в девичьем лице точный, все объясняющий ответ.

Лицо у девушки лукавое — оттого, что левая бровь чуть выше правой. Она высокая и сильная, эта девушка. Однажды, когда они гуляли за городом, и грянула гроза, Люся хохоча перенесла Захара через ручей на руках.

Она и Татьяна Ивановна встречались несколько раз, почти не разговаривали, но сразу решили — каждая про себя, — что им не быть вместе. Захар долгое время и не подозревал об этом. Обе они уверяли его, что будет так, как он сочтет нужным.

В юности он противился матери единственно из-за упрямства и желания ощущать себя взрослым, но потом извечная правота матери стала необходимее, чем своя собственная. Материнская правота была опорой многих его жизненных решений, а когда появилась Люся, Захар, сам того не замечая, сразу освободился от влияния, вернее, утратил потребность хотя бы советоваться с Татьяной Ивановной. Он-то ничего не замечал, а у нее пропал сон, и в душе воцарилось предчувствие тревожной бесконечной пустоты.

Эта девушка с лукавым лицом принесла ей одиночество. Ждать писем, которые, известно, будут приходить все реже и реже, перебирать и перебирать старые фотографии, болеть воспоминаниями и мучительно, а то и просто машинально задавать себе безответный вопрос: как он сейчас там? Или почти каждый день раскрывать чемодан, решившись немедленно ехать к сыну, и — не ехать, конечно…

— Какая несправедливость… — удивленно шепчет Татьяна Ивановна. — Как я это переживу… — Она вздрагивает, заслышав гулкие шаги, торопливо вытирает ладонями сухие щеки.

— Поедем с нами, — говорит Захар входя.

После долгого молчания Татьяна Ивановна отвечает:

— Денег мне не присылайте. Они вам самим будут нужны. Только пишите мне чаще и не ссорьтесь.

— Мать, я не понимаю…

— Поймешь со временем. Сейчас для тебя самое главное — она. И это естественно. Вообще, все естественно. Даже то, что вам без меня будет лучше.

— Но почему она не нравится тебе? Она ведь хорошая.

— Я ей тоже не нравлюсь. А может, я тоже очень хорошая. — Татьяна Ивановна силится улыбнуться. — Но дело не в этом. Раньше ты принадлежал себе и немного мне. А сейчас… нет, тебе этого не понять. И ты в этом не виноват.

— И ты меня, мать, не понимаешь, — Захар старается говорить ласково. — Мне нельзя отказываться от большой и интересной работы на замечательном заводе. И я не виноват, что завод этот находится не в нашем городе.

— Это я понимаю, — наконец-то справившись с волнением, медленно произносит Татьяна Ивановна. — Я ведь не хочу мешать тебе. Не хочу. Но… так устроена жизнь… Каждому, сынок, надо пережить то, что ему положено. Каждому — свое.

Раздается негромкий стук в дверь — так небрежно стучат, когда уверены, что к стуку прислушиваются, ждут его.

— Иди, иди, — Татьяна Ивановна улыбается почти без усилий. — Каждому свое, сынок.

Оставшись одна, она почему-то подходит к зеркалу, вглядывается в него, но глаза не слушаются ее, смотрят в сторону.

«Ничего страшного, ровным счетом ничего, — успокаивает себя Татьяна Ивановна. — Просто нервы расшалились. Ведь он счастлив. Разве не ради этого я жила?»

Она бесцельно ходит по комнате, двигается осторожно, будто плохо видит, и чувствует, что с каждым шагом слабеет. Она опускается на диван, застывает, словно надеется этим сохранить в себе силы.

«Конечно, иначе нельзя, — вяло думает она, — будет так, как должно быть. Я останусь одна. Он никогда не поймет, как это для меня ужасно. И винить его нельзя. Никто ни в чем тут не виноват. Наше счастье в детях… Но почему их счастье не в нас?»

Татьяна Ивановна грустно улыбается.

_{1969 г.}