Служение Отчизне

Глава III

Первый перелет… Скоро будет посадка на первый освобожденный от немецко-фашистских захватчиков аэродром. Каким он будет? Какой будет освобожденная земля? Такие мысли не покидали меня, когда мы пересекали удивительно красивый в тот солнечный дань Главный Кавказский хребет. Гаммы красок — от морской синевы до ослепительной белизны северных склонов Кавказского хребта.

Переваливаем через горы. Нашим глазам открывается белая, покрытая снегом земля. Из весны попали в зиму. В Сочи солнце припекало, зелень пошла в рост, а тут поднимаем винтами снежные вихри при заруливании после посадки.

Аэродром в Белореченской только вчера оставили немцы. Сознавать это было как-то странно, необычно. Одно дело встречаться с фашистами в воздухе, совсем другое — стать ногами на землю, которую только вчера поганили нечестивцы-оккупанты. Как вели себя здесь непрошеные чужеземцы? Какие следы оставили после себя?

Первым делом мы бросились осматривать аэродром и его сооружения. Немцы не успели здесь ничего разрушить и, к нашему счастью, произвести минирование, К счастью потому, что мы забыли об осторожности и могли запросто нарваться на беду. Кстати, в дальнейшем жизнь еще проучит нас, но тут все обошлось благополучно. Нам понравились добротные немецкие землянки, в них все было оборудовано основательно, с комфортом, причем со строгим соблюдением субординации: чем выше командир, тем лучше условия.

Осматривая землянки, находили различные вещи, забытые немцами при поспешном бегстве, в том числе и пистолеты, ракетницы с зарядами к ним.

Кирилюк, один из новых летчиков третьей эскадрильи, тут же предложил устроить соревнование по стрельбе из ракетниц.

Освоение аэродрома прошло быстро. Затем отправились знакомиться с Белореченской. Благо в этот день задания не было. Большая станица, почти не разрушенная. Тут обошлось без особых боев. Местные жители — казаки, увидев нас, выходили на улицу, выносили все, кто что мог.

Разделив с местными жителями радость освобождения, мы снова включились в боевую работу. И вот тут судьба свела нас, молодых, с человеком, недолгая, но яркая жизнь которого впервые, может быть, высекла в душе каждого искру, свет которой загнал в самые потаенные уголки нашего сознания чувство страха, тревожного беспокойства за себя, свое будущее.

Человеком этим оказался командир звена 502-го штурмового авиационного полка лейтенант Варвара Савельевна Ляшенко, которую мы знали еще с Адлера, где наши полки стояли рядом. Она запомнилась нам славной, миловидной и… убитой горем. Ее история поразила нас.

Варя встретила войну вместе с мужем, он был также летчик, летал на истребителях. Служили они во внутреннем округе, с первых же дней стали проситься на фронт. Но их сначала не пускали. Затем в начале 1942 года они добились своего. Муж стал воевать на истребителях, а Варя летала на связном самолете По-2. Ныряя по долинам и оврагам, укрываясь от атак «мессершмиттов», она возила пакеты, документы и офицеров связи. Враг постепенно приближался к тому городу, где остались мать и сестра Вари. И вот за несколько дней до падения города Варя залетела к своим родным.

Когда увидела ее сестра, Александра Савельевна, то удивилась: на Варе лица нет, талия располнела. Спрашивает: «Что с тобой?» — та отвечает, что прилетела рожать. Вечером того же дня родился ребенок. А через несколько дней Варя вместе с родными покинула город, пристроившись к войскам.

Родился мальчик, его назвали Сашей. Варя через 3-4 недели после родов стала снова летать на По-2 и вдруг получает известие: погиб муж. Тогда, чтобы отомстить за свою Родину, истязаемую фашистами, за смерть любимого человека, она попросила командование разрешить ей летать на боевом самолете, штурмовике Ил-2. Ее пытались убедить:

— Не прошло и месяца, как у вас появился на свет ребенок, ему нужна материнская грудь… Немцам вы еще отомстите, да и мы не будем сидеть сложа руки, подумайте над этим…

Но Варя настаивала на своем. Ее просьбу поддержали девушки-оружейницы, заверив командование, что заботу о Варином сыне они возьмут на себя, будут вместе с ее родными ухаживать за ним.

Через два с половиной месяца Варя Ляшенко на штурмовике вылетела на боевое задание. И стала громить фашистов за поруганную Советскую землю, за смерть близких и родных.

О результатах ее боевой работы можно узнать из донесения заместителя командира полка по политической части майора Шрамова:

«Лейтенант Ляшенко Варвара Савельевна, кандидат ВКП(б), имеет 12 боевых вылетов, за проявленные мужество и отвагу в борьбе с немецкими оккупантами дважды награждена правительственными наградами».

Варя заняла в боевом строю место своего мужа и достойно продолжала его дело. Нам очень хотелось познакомиться с ней поближе, поговорить по душам, но война быстро нас развела: 502-й полк перебазировался в Майкоп. Однако на этом наши встречи не закончились. Они продолжались в воздухе, мы сопровождали штурмовиков на боевые задания.

«Илы», как правило, выходили на наш аэродром, мы взлетали, пристраивались к ним и вместе шли на выполнение боевого задания.

Мне неоднократно приходилось сопровождать Варю на боевые задание. Она, как правило, была ведущей группы, а я к этому времени частенько стал возглавлять или пару, или звено. После взлета я слышал всегда спокойный, ровный, звонкий и чистый голос. Варя, связавшись со мной по радио, обычно просила: «Скоморох, подойди поближе: надежнее будет прикрытие». Я с радостью выполнял ее просьбу.

Откровенно говоря, до этого я не замечал у себя такой расторопности, такой готовности пойти на все, чтобы сберечь экипаж штурмовика. Идя к линии фронта, мы иногда перебрасывались отдельными деловыми фразами, а при подходе к линии фронта она обычно говорила: «Ну, Скоморох, смотри в оба». Я занимал наиболее подходящее место в боевом порядке, откуда было бы удобнее видеть и своевременно отразить атаку самолетов противника. Варя владела самолетом мастерски. Ее ведомые любили и понимали своего командира и старались, видимо, вовсю, так как строй был плотный, атаки смелы, дерзновенны. Над целью они делали, как правило, так много заходов, что еле-еле хватало горючего для того, чтобы добраться до своего аэродрома в Майкопе. Иногда и без горючего садились на наш аэродром.

Мы восторгались их боевой работой. Так они четко, слаженно, виртуозно атаковали, что я даже иногда боялся, как бы, засмотревшись на их работу, не упустить приближение «мессершмиттов». Но этого не случалось. Мы всегда замечали своевременно на большом удалении «мессершмитты», и обычно пара связывалась боем, а вторая находилась в непосредственном прикрытии штурмовиков. Ни одна пробоина от «мессеров» не коснулась самолета Вари и ее ведомых.

После подобных полетов в нашем сознании что-то переворачивалось, происходила переоценка собственных возможностей. Как много значит иной раз встреча с таким человеком! В нашей школе мужества, сама того не зная, лучшим педагогом стала именно Варвара Савельевна Ляшенко. То, что сделала для нас она, ничем не взвесить, не измерить. Она вошла прочно в наши сердца, чтобы нас сделать чище, сильнее, самоотверженнее…

Но вскоре воздушные встречи с Варей прервались. Мы стали решать разные задачи. Но за ее судьбой не переставали следить и были очень обрадованы, когда 8 марта 1943 года увидали портрет Вари на первой странице нашей армейской газеты. Ее красивое лицо было строгим и волевым. Подпись гласила:

«Отважная дочь советского народа лейтенант В. Ляшенко успешно громит фашистскую нечисть. На ее боевом счету 41 вылет на штурмовку живой силы и техники противника».

Несколько строк было отведено ей и в праздничной, посвященной Международному женскому дню передовой статье.

Вот они:

«В одном из наших подразделений работает замечательная женщина-пилот тов. Ляшенко. На своем штурмовике Ляшенко делает зачастую по 2—3 боевых вылета в день на штурмовку врага. Она в совершенстве изучила сложную машину Ил-2».

Это было 8 марта, а 6 мая того же года как гром среди ясного неба нас поразила трагическая весть: Варя Ляшенко погибла. Этому никто не хотел верить. Мы попросили командира полка связаться со штабом дивизии, уточнить: так ли это? Оказалось, все правда. Варя вместе со своим экипажем погибла в районе станицы Крымской: сбитый прямым попаданием «ил» упал на северо-восточные скаты высоты 117,0.

В полку штурмовиков состоялся по этому поводу траурный митинг. Мы не были на нем, но траур носим в душе до сих пор. Каких людей безжалостно забирала война! Зная привязанность летчиков к Варе Ляшенко, комиссар полка порекомендовал поэскадрильно провести беседы: «Отомстим фашистам за смерть отважной боевой летчицы!». Это были беседы, каждое слово которых обжигало нас, звало к мщению. Варя стала в нашем сознании в один ряд с Зоей Космодемьянской, Василием Клочковым, и за ее гибель гитлеровцам воздалось сторицею.

…22 февраля, в канун 25-летия Советской Армии и Военно-Морского Флота, летчиков собрал замполит эскадрильи. Он обратился к нам с такими словами: «Юбилей Вооруженных Сил СССР мы должны отметить новыми победами в воздушных боях. Сбить как можно больше фашистских гадов — вот наш девиз».

С этим напутствием мы и отправились на задание. Удастся ли выполнить наказ замполита, встретим ли мы врага, а если встретим — сумеем ли загнать его в землю? Нас четверо: Кубарев, Шахбазян, Попов и я. Идем в район Малой земли. Многострадальная, обильно политая кровью Малая земля. Кто не знает о тебе, кому неведомы твои герои? По подсчетам самих немцев, они истратили на каждого ее бойца не менее пяти снарядов только одной тяжелой артиллерии. Бывали дни, когда на этот небольшой клочок земли фашисты совершали до двух тысяч самолето-вылетов. Естественно, что в районе Мысхако шли ожесточенные воздушные бои. И вот в этот район следуем и мы. Все испытываем естественные волнения — ведь может случиться так, что нам придется выдержать испытания, боем прямо над Малой землей и нашими экзаменаторами будут ее героические защитники…

Немцы не заставили себя долго ждать. Девятка Ю-87 под прикрытием двух пар «мессеров» шла в направлении Новороссийска. Ладно, попробуем сорвать ваш черный замысел! Выстраиваемся растянутым левым пеленгом. Идем в решительную атаку. Создаем сплошную завесу огня: один уходит в сторону, его очередь продолжает другой, потом третий, четвертый… Еще заход, еще…

Вспыхивает первый «юнкерс». Его сразил Кубарев. Затем от меткой очереди Попова рухнул наземь второй стервятник.

Эти победы возбудили в нас бойцовский азарт, придали нам решительности. Мы почувствовали, что инициатива боя в наших руках. Оказывается, у этого чувства есть удивительная особенность: оно умножает силы. Так случилось и со мной. Увидев уклоняющийся в сторону «юнкерс», я тут же настиг его, по всем правилам, как учил Микитченко, прицелился и нажал гашетку. «Юнкере» как будто кто-то толкнул снизу — он взмыл вверх и тут же начал переворачиваться. Подумалось, что совершает обманный маневр. Но ему такое было уже не под силу. Через секунду, когда он, кувыркаясь, пошел к земле, все сомнения рассеялись: сбит!

Я не дал чувству радости овладеть мною: оставались четыре «мессера» и «юнкерсы». Они запросто могли еще отыграться на нас. Однако фашисты предпочли ретироваться.

Налет на Новороссийск сорван, на нашем счету — три сбитых стервятника. Такого в полку еще не было. Наказ замполита выполнен: мы возвращаемся с хорошим подарком своему воинскому, ставшему всенародным, празднику.

На земле нас тепло поздравили, за ужином к фронтовым 100 граммам добавили по столько же за сбитых. Певзнер даже расщедрился на жареного поросенка.

Утром следующего дня всем полком мы держали курс на Краснодар. Немец откатывался назад.

В Белореченской мы оставили батальон Певзнера с его знаменитой концертной бригадой. Было жалко расставаться, но что поделаешь, если так приказано!

Краснодар встретил нас взорванной У-образной взлетной полосой, мрачными руинами городских кварталов, рвами, заполненными телами замученных советских людей…

Здесь кровожадный фашистский зверь полютовал вволю. Не было такого преступления, которое бы не совершил он. Грабежи, бесчинства, убийства буквально на каждом шагу — вот на чем держалась фашистская власть в городе.

После того, что мы увидели и узнали в Краснодаре, а это было для нас впервые, в полку стал реже раздаваться смех, приумолкла никогда не унывающая гармонь Вани Калишенко. Слишком велико было наше потрясение от увиденного и услышанного.

Хотелось немедленно в бой.

Мы были приведены в такое состояние духа, что могли, казалось, зубами рвать каждый вражеский самолет. Именно в таком состоянии духа и был сбит мною первый Me-109.

Давно я ждал этой схватки. Грозной машиной казался мне «мессершмитт», а что им управляют опытные пилоты — в том я убеждался не раз на собственном горьком опыте.

Опасался я этой схватки, но знал, что рано или поздно она состоится и будет моей настоящей боевой проверкой.

В каждом вылете ждал я решающей для меня встречи, мысленно представляя себе возможные ее перипетии.

Сраженный «месс» мне нужен был до крайности. Чтобы поверить в себя, укрепить свой дух.

И вот, наконец, долгожданная встреча состоялась. И случилось это при весьма неподходящих обстоятельствах, когда мы с Кубаревым возвращались из полета на разведку.

В наши планы не входило ввязываться с кем бы то ни было в бой. Мы должны, были доставить командованию данные о передвижениях немецких войск на Таманском полуострове. Да к тому же и горючего у нас было в обрез.

А тут «мессеры». Идут прямо на нас.

Ведущий резко увеличил обороты мотору, машина рванулась навстречу врагу, как пришпоренная. Я неотступно следовал за ним. Мелькнула мыслишка: «Врежут нам немцы, вон их сколько». Но вслед за этим в памяти всплыла картина массового убийства — ров, заполненный человеческими телами.

Одного этого оказалось достаточно, чтобы страх уступил место злости, ненависти.

Рука крепче сжала штурвал.

Ведя огонь со всех точек, мы проскочили между «мессами», те шарахнулись было в сторону, но тут же снова сомкнулись, пошли на боевой разворот. Мы проделывали то же самое. И где-то на высшей точке разворотов снова выходим с врагом на встречные курсы.

— Скоморох, иду в лобовую! — предупредил Кубарев.

Как снаряды, самолеты неслись навстречу друг другу. До столкновения оставались секунды. Странно, но в эти мгновения я ни о чем не думал. Мной владело лишь одно упрямое стремление: не свернуть! Таким я еще себя не знал.

Во мне открылось новое качество, и оно выручило меня: ведущий «месс» отвернул от Кубарева в мою сторону, я поймал его в прицел и нажал на гашетки. Снаряды и пули прошили плоскости с черными крестами, центроплан. «Месс» начал заваливаться набок, понесся к земле…

— Молодчина, Ском… — оборвался вдруг в шлемофоне голос Кубарева.

Я встревоженно взглянул на его машину и увидел впереди нее на горизонте еще до десятка приближающихся черных точек. Ясно — тут не до похвал.

Кубарев энергичным поворотом развернулся с потерей высоты, я повторил его маневр, и мы на полном газу устремились домой. Переворачиваясь, я увидел на земле пылающий факел: это горел мой первый Me-109. Тот самый, которого я так долго ждал.

Итак, три сбитых: «фоккер», «юнкере», «мессер».

За три месяца войны. Три месяца школы, которую в других условиях не пройти и за годы. Недаром все-таки каждый день войны считался за три дня.

…На аэродроме первым встретил меня и поздравил с победой майор Микитченко.

— Ну вот, старший сержант Скоморохов, судьба и к тебе стала поворачиваться своей лучшей стороной, — сказал он. — Теперь смотри не подводи ее…

Командир как в воду глядел.

Через день мне снова оказали большое доверие: впервые поручили вести на косу Чушка в район Керченского пролива эскадрилью истребителей.

Провожал в полет майор Ермилов. Он торопил нас. Мы быстро заняли свои места в кабинах, вырулили на старт. Ермилов, не осмотревшись как следует, не дав осесть пыли, поднятой впереди взлетевшими самолетами, взмахнув флажком: «Пошел!»

Я дал полный газ, отпустил тормоза. Истребитель рвануло, понесло, оторвало от земли, и тут вдруг на высоте 10—20 метров раздается треск, скрежет, меня бросает влево. С трудом удерживаю самолет от падения. Смотрю на капот — цел, перевожу взгляд на левую плоскость — там какие-то клочья болтаются. Садиться не могу: подо мной сплошные рвы.

Надо прыгать с парашютом. Открыл фонарь, расстегнул привязные ремни, хотел выбираться из кабины. Смотрю, на меня движется какая-то труба. Не успею выпрыгнуть. Опустился на сиденье, чуть накренил машину — труба проплыла мимо. Слава богу, пронесло. Но что делать дальше? Выбрасываться с парашютом — бессмысленно: высоты совсем нет.

Машина вела себя неустойчиво, шла с креном, со скольжением и высоты не набирала. Под крылом — бугристая местность. Неужели вот так глупо можно разбиться?

В этот миг в моей, памяти всплыл эпизод, когда я в Сочи выбирался из облаков. Как помогает нам опыт жизни! Хотя бы тем, что учит: нет безвыходных положений, надо только активно искать выход из них.

Убрал шасси. Колеса полностью не вошли в свои гнезда.

Уменьшаю газ, подхожу к самой земле, выискиваю удобную площадку. С падением скорости самолет все больше теряет устойчивость. С трудом удерживаю его от глубокого крена.

Неожиданно заглох мотор.

Вот и земля, пропахиваю ее брюхом самолета.

Поскольку привязные ремни были расстегнуты, меня резко бросило к приборной доске. Удар был сильный, но я сумел сохранить сознание. Лишиться его — это меня всегда пугало. Нет ничего беспомощнее человека в ситуации, когда его судьба решается помимо его сознания.

Окажись я без памяти, не увидел бы, что надо мной совершил несколько кругов Володя Балакин, недавно прибывший в наш полк, не дал бы ему знать, что буду ждать здесь помощи, побрел бы искать ее сам, а время еще было холодное, ночи длинные, и чем бы все закончилось — трудно сказать.

А так мне все было ясно, надо ждать своих.

Для начала осмотрел свой ЛАГГ-3. Столкновение нешуточное: левая плоскость, центроплан, часть фюзеляжа порублены винтом. Пробит бензобак — вот почему заглох мотор.

Да, живым остался чудом. Вот тебе и фортуна! Вот тебе и первый вылет восьмеркой!

На душе было как-то пусто, неуютно. Черт возьми, зачем требовалась такая спешка? Жив ли тот, с кем столкнулся?

День клонился к ночи. Раздосадованный, прихватил парашют, пошел к близлежащему селу.

Там переночевал.

На следующий день прибыл наш По-2 с авиаспециалистами и запасными частями. На нем я и улетел в часть, тепло попрощавшись с колхозниками. Сразу после посадки я попал к ребятам в объятия. Они мне наперебой рассказывали, что и как произошло. Летчик из соседнего полка, возвращаясь с боевого задания, перепутал полосы и садился с обратным стартом.

Ермилов его должен был видеть, но по халатности просмотрел…

Бои следовали один за другим и принесли нам новые тяжелые потери: погибли Кубарев, Филипповский, Петровский.

Мы ко всему привыкали на войне. Но с одним никак не могли смириться — с потерями людей. Каждый погибший в бою навсегда оставлял зарубку в наших сердцах. Напряжение с каждым днем нарастало, круг задач расширился.

Мы не раз ходили на разведку вражеских подводных переправ.

Задача была крайне трудной: переправы строились так, что их скрывал слой воды. Смотришь сверху — ничего не видно. И вдруг видишь: танки, автомобили движутся прямо по воде.

Немцы сильно охраняли эти переправы. Подойти к ним без стычек с «мессами» было практически невозможно.

Боевой накал возрастал при выполнении любой задачи, а потом он перейдет в знаменитое Кубанское воздушное сражение, которое закончится завоеванием советской авиацией господства в воздухе.

В кубанских воздушных боях прославятся многие советские летчики, среди них братья Дмитрий и Борис Глинки, А. Покрышкин, В. Фадеев и другие.

В результате больших потерь в полку командование направляет нас в тыл.

Свои самолеты сдали соседнему полку, а весь личный состав летит переучиваться на новую материальную часть.