Служители тайной веры

Глава седьмая. Дети Королевского Бобровника

— За те годы, которые прошли со дня смерти вашей матери, я сильно изменился.

Наверно, постепенно во мне стала проявляться вторая половина натуры моего отца. А может, сыграла свою роль вынужденная неподвижность... Я стал много читать и думать о том, из чего состоит мир и как устроен человек...

Я познакомился с разными религиозными учениями, и ни одно из них не показалось мне достаточно убедительным. Вы прочли все книги, которые есть в нашем доме, мы с вами часто говорили о религии, и я думаю, что сейчас вам нетрудно будет понять, в чем заключается суть тайной веры, пророком которой был киевский купец Схария. Вера очень проста, она доступна пониманию даже неграмотных людей, а образованных привлекает своей разумной основой.

Все, что нас окружает, — небо, земля, вода, растения, звери и люди, — все это создано однажды и навечно Богом. Бог не есть живое существо. Это — сила, дух. Он — вечен и бесконечен. Он не имеет своего олицетворения ни в чем и в то же время присутствует в каждой частице своего творения. Итак, первый и основной догмат веры — Бог Единый и Вездесущий.

Поскольку Господь Бог безраздельно и единовластно управляет всеми своими созданиями, не существует никакой возможности влиять на Его действия. Отсюда возникает простой вывод — Бог не нуждается ни в том, чтобы ему поклонялись, ни в том, чтобы ему служили.

Таким образом, второй важнейший догмат — отсутствие служителей Бога — священников и монахов, отсутствие мест поклонения — храмов, монастырей, отсутствие всяких обрядов, молитв и заклинаний.

Эти догматы и составляют суть нашей веры.

Никаких сложностей, вроде святой Троицы и непорочного зачатия, недоступных пониманию смертных, — вера простая, здоровая и, на мой взгляд, очень убедительная.

Иисуса Христа мы считаем великим мудрецом и пророком, но обыкновенным человеком, простым смертным, жившим некогда в Иудее.

Как видите — все просто.

А теперь представьте себе, как изменился бы мир, если б все перешли в нашу веру. Исчезнут монастыри и церкви, станут ненужными сотни тысяч священнослужителей, люди обратят все внимание на земные дела, а то огромное количество золота, что накоплено в каждой стране церковью, будет отдано бедным. Бедных не останется — все будут жить в достатке, смогут заниматься науками и искусством, расцветет торговля, откроются новые земли и континенты.

Разумеется, церковь, греческая, латинская и любая другая, ни за что не отступятся миром от своего богатства, влияния, привилегий... Они сделают все, чтобы задушить нашу веру в зародыше. Вот почему на первых порах она должна быть строго тайной. Она должна бороться за свое существование, и поэтому на период, пока она не будет исповедоваться открыто, все, кто ее придерживается, являются воинами, а значит — постоянно воюют. Цель этой войны — широкое распространение нашей веры. Но всякую войну можно вести лишь в том случае, если войско пребывает в строгом порядке, если оно совершает обдуманные, целенаправленные действия, если есть те, кто отдает приказания, и те, кто их выполняет. Поэтому в нынешнем виде братство наших единоверцев являет собой хорошо организованное тайное войско, ведущее невидимую, но напряженную борьбу. До недавнего времени во главе этого войска стоял Схария — образованный и мудрый человек, которому Бог предрешил открыть для людей истинный смысл веры и которого поэтому у нас условно называют «пророком». Он совсем недавно умер, и теперь во главе братства стоит его ученик и последователь, подлинного имени которого никто не знает. Условно он именуется — «Преемник». Все члены братства, которых насчитывается сейчас около пяти тысяч, в зависимости от своих заслуг перед верой имеют определенный чин или так называемую «степень причастия». У каждого есть перстень с его монограммой, в узоре которой указано место, занимаемое владельцем перстня среди других детей веры. Мы называем себя детьми новой веры, или Детьми Десяти Заповедей, ибо Господь Бог самолично передал Моисею скрижали, где определены все основные моральные устои, которыми должен руководствоваться человек в своей жизни. Когда человек вступает в нашу общину, он становится братом или сестрой Первой Заповеди. По мере своего служения и по мере заслуг перед верой увеличивается его степень причастия к тайнам братства. Чем больше он знает, тем выше эта степень и тем больше у него прав и возможностей. Если сын или дочь нашей веры, имеющие на своем перстне знак Первой Заповеди, должны беспрекословно подчиняться всем указаниям, исходящим от братьев и сестер всех последующих заповедей, то дети Десятой Заповеди подчиняются лишь указаниям, идущим от членов Высшей Рады Братства, и имеют право давать указания всем остальным. Людей, входящих в Высшую Раду, всего шестеро, они составляют верхушку и центр нашего братства и во главе с «Преемником» руководят его делами. Цель нашей работы — проникновение детей нашей веры во все сферы жизни, при этом главная задача — получить влияние при дворе наиболее могущественных монархов. Вы понимаете, что если бы на троне хотя бы одной державы воцарился государь, который, даже не будучи членом нашего братства, лишь поддержал бы его открыто, сразу стало бы легче распространить и укрепить новую веру в других державах... Вот почему тысячи наших невидимых воинов, среди которых люди всех слоев, от черных крестьян до блистательных вельмож, охотятся за державными тайнами и всевозможными секретами, которые помогли бы нам приблизиться к стоящим у власти.

Никифор сунул в рот новую травинку и взглянул на своих детей.

Глаза Марьи горели восторгом, и даже сдержанный Иван не мог скрыть изумления.

— Значит, ты, отец, — затаив дыхание, спросила Марья, — значит, ты, живя здесь, в этой глуши, знаешь тайны, которые даже не всем придворным известны?

— Да, Марья, — улыбнулся Никифор и снял с пальца большой золотой перстень. — Взгляните сюда, дети. Вы часто видели, как я запечатываю этим перстнем письма, и знаете, что на печати стоит моя монограмма, состоящая из особого переплетения букв «Н» и «Л», которые ее составляют. Но если вы присмотритесь внимательнее, то увидите, что это переплетение не простой узор. Те, кто знает, что нужно искать в такой печати, увидят в начертании буквы «Н» знак вечности в виде лежащей на боку восьмерки, а вот здесь, — посмотрите, здесь скрыт знак множества. Эти два знака, символически отражающие вечность и вездесущность Единого Бога, говорят о моей принадлежности к братству. Такие знаки, скрытые в том или ином сочетании букв, есть на перстне каждого из детей нашей веры, хотя перстни эти в зависимости от положения владельца могут быть золотыми, серебряными, медными. Эти знаки гравируются часто и на обратной стороне нательных крестов — ведь если на пальце простого человека будет блестеть перстень, это вызовет ненужные подозрения. Непосвященному все это кажется простым орнаментом, но наши братья и сестры легко узнают друг друга по этим знакам, что значительно облегчает их тайную работу и часто позволяет прийти друг другу на помощь в нужную минуту. А теперь присмотритесь сюда. — Никифор поднес палец с перстнем к глазам детей. — Что вы здесь видите?

— Раскрытая книга? — спросила Марья.

— Скрижали! — догадался Иван.

— Верно. На каждой раскрытой странице по пять черточек, символизирующих заповеди. Одна из них темнее остальных. Какая?

— Десятая?! — хором изумились дети.

— Да — десятая заповедь. Это говорит о том, что я имею много важных заслуг перед Братством, о том, что я посвящен во все его важнейшие тайны, и о том, что дети всех предыдущих заповедей должны выполнять все мои указания. Выше меня находятся лишь шестеро членов Высшей Рады, которые избираются из числа братьев десятой заповеди, и Преемник, которого согласно нашему Уставу никто из членов Братства не должен знать в лицо. Но при этом я хочу подчеркнуть, что важнейшим достоинством нашего Братства является подлинное равенство, взаимная любовь и уважение всех его детей, как братьев и сестер в одной семье.

— Отец, — с некоторым сомнением сказал Иван. — Прости меня, но о каком равенстве ты говоришь, если, так же как и везде, есть старшие, которые отдают приказания, и младшие, которые обязаны безмолвно повиноваться, независимо от того, нравится им это или нет?

— Видишь ли, Иван, степень причастия нисколько не нарушает равенства. Она лишь показывает заслуги члена братства, уровень его посвященности в дела и отсюда — право отдавать приказы. Он лучше знает, что и когда надо сделать, кому и какие отдать распоряжения. Равенство же заключается в том, что каждый из нас обязан в любую минуту прийти на помощь любому собрату, жертвуя даже своей жизнью, независимо от того, в какой степени причастия мы оба находимся.

— А у мамы... — перебила Марья, — какой у нее был знак?

— Вот кстати, — подхватил Никифор, по-прежнему объясняя Ивану, — Маричка была дочерью второй заповеди — невысокой по степени причастия, но когда нам угрожала опасность, на помощь пришли все, кто мог, и те два человека, которые сопровождали нашу карету, были детьми шестой и седьмой заповедей. За то, что Маричка успела вовремя предупредить всех об опасности, она была возведена в следующую степень и стала Сестрой Третьей Заповеди.

Марья восхищенно и недоверчиво смотрела на отца.

— Значит, за эти годы ты сделал так много, что добился самой высокой степени?

— Да, и я как раз хотел рассказать вам, как это случилось. На следующий день после смерти Марички приехал лекарь, а с ним еще один человек. Я схоронил вашу мать и сказал им, что хочу продолжать начатое ею дело. Они посовещались и решили, что я не нуждаюсь в предварительном испытании, поскольку Маричка много обо мне говорила и обо мне уже знали все необходимое члены Высшей Рады. Для обряда посвящения — кстати, это единственный обряд, который признает наша вера, —достаточно присутствия двух членов братства и предварительного согласия Высшей Рады. В тот же день я был посвящен. Тогда мне опостылело все на свете, я был переполнен своим горем и, честно признаться, сделал это лишь в память о Маричке, как ей обещал. В первые месяцы после смерти моей любимой и незабвенной я жил только вами. Но время постепенно делает свое дело, горе мое притупилось и уже не было таким жестоким. Я снова ощутил свое уродство, снова меня потянуло в странствия, и ярко вспоминались картины былых приключений, образы отчаянных и смелых людей, с которыми я когда-то встречался... Ведь я был рожден совсем для другой жизни и не мог смириться с этой. И тут обо мне вовремя вспомнили мои новые братья. Я не могу рассказать вам, что я должен был сделать, потому что все деяния наши должны остаться тайной для непосвященных. Сначала я взялся за работу, как за выполнение долга и обещания Маричке, и это помогло мне справиться. Одно дело повлекло за собой другое... Благодаря моему быстрому уму, который долго находился без дела, а теперь вдруг заработал с новой энергией, я легко достигал успеха, выполняя поручения ловко и быстро. Незаметно я стал все больше и больше увлекаться служением братству, и оно постепенно заполнило пустоту моего существования. Я начал читать книги и думать, а моя деятельность на пользу вере все расширялась. Я, калека, не двигаясь с места, влиял на многие события, происходившие вдали от меня. Я проникал в тайны людей, которые даже не подозревали о моем существовании, я знал все, что происходит в сотнях верст отсюда, и мне очень нравилось, что никто из окружающих не знает и не догадывается о моей подлинной роли.

И, наконец, настал момент, когда я начал испытывать былую радость жизни, ибо я не выпал из нее, ибо, несмотря на болезнь, я по-прежнему участвовал в огромной, непрекращающейся борьбе, а то, что борьба эта была окутана тайной и вечная опасность висела надо мной, наполняло душу мою трепетом и восторгом.

Это было как раз то, чего мне не хватало долгие годы. Я твердо убежден, что в жизни счастлив лишь тот человек, который постоянно борется, потомуь что борьба есть смысл и назначение жизни. Каждый за что-то борется: одни за короля, другие за богатство, третьи за свое место в жизни...

Я боролся за новую веру, и все это время я был счастлив. Каждое утро, вспоминая Маричку, я встречал солнце в конце просеки, и вот однажды, во время одного из таких восходов, я понял ее последние слова... Маричка просила, чтобы я вступил в братство ради нее, но сделала это ради меня. Она хорошо знала мой характер и знала, что мне нужно от этой жизни — без чего я не смогу жить. Дух тайны, опасности и приключения — вот что дала мне новая вера, вот что дала мне, уходя из этого мира, моя любимая Маричка. Без этого я бы умер. Так, даже после своей смерти она продолжала жить для меня и в третий раз спасла мою жизнь... Сегодня я исполнил ее желание. Я рассказал вам все, что было до вас, все, о чем просила ваша мать...

Я постарался воспитать вас смелыми, ловкими и образованными, я постарался, чтобы ваши тела были сильными и закаленными, а ум — свободным и пытливым. Я внушал вам любовь к опасности и любовь к борьбе, которая есть жизнь. Сегодня вам предстоит выбрать свой путь. Подумайте над всем, что я рассказал, и примите решение. Не скрою, мне хочется, чтобы вы — мои дети стали детьми моей веры. Но, если вам это не по душе, я не буду настаивать — каждый имеет право на свой путь. Хочу только, чтоб вы помнили, — повсюду вас будет ждать та же борьба, от нее вы никуда не скроетесь, но если бьется в ваших сердцах кровь моя и Марички, кровь ваших дедов, если хотите вы жизни, полной тайн и приключений, лучшего поприща, чем служение нашему братству, вам не найти. Подумайте.

Никифор встал, и дети поднялись за ним.

— Нет, — сказал он, — останьтесь. Я даю вам полчаса на размышление. В соседней комнате ждет Трофим с Черного озера. Вы давно его знаете как смелого охотника, вы слышали много рассказов о его необыкновенных приключениях, но это лишь сотая часть его подвигов, ибо он, как и я, сын нашей веры, и на перстне его — знак Восьмой Заповеди. Если вы примете решение — через полчаса может состояться обряд посвящения. И сегодня же вы сможете начать опасное и сложное дело, потому что я стою на пороге открытия некой весьма важной тайны и мне нужны верные помощники. А если, подумав, вы откажетесь, — забудьте навсегда все, о чем мы здесь говорили, и пусть я останусь для вас только любящим отцом. Я сам воспитал вас и знаю, что никакая пытка не заставит раскрыть тайну, в которую вы отныне посвящены.

Никифор двинулся к выходу.

— Прежде чем ты оставишь нас, отец, — остановил его Иван, — позволь задать один вопрос, важный для меня.

Никифор вернулся.

— Спрашивай, сын, я отвечу.

— Отец, ты не раз говорил, что служители всякой веры по большей части не столько служат ей, сколько заботятся о себе самих и своем благополучии, ты говорил, что они гораздо большие безбожники, чем простые смертные, которых эти служители наставляют. Скажи мне, уверен ли ты, что люди, которые стоят во главе вашего братства, заботятся о процветании и распространении новой веры? Искренни ли они в своих помыслах? Не может ли оказаться так, что твоя вера в этом отношении ничем не отличается от любой другой, а ее служители похожи на остальных?

Никифор улыбнулся и, покусывая бороду, отошел к окну. Он немного помолчал, задумчиво жуя травинку, потом вернулся к Ивану.

— Я знал, что ты спросишь меня об этом, и, по правде говоря, боялся этого вопроса, потому что он — единственный, на который я не могу ответить уверенно... Что ж, я часто задумывался об этом раньше... А потом перестал. Знаешь, почему? Потому что мне, в сущности, нет до этого никакого дела. Возможно, они и такие люди — я никого из них не знаю — может быть... Но разве это главное? Человек должен во что-то верить и ради чего-то жить. Если даже меня и обманывают, я закрываю глаза на этот обман, потому что без него я умер бы с тоски при моем беспокойном характере. Война для меня уже неподходящее развлечение, а всю жизнь считать бобровые шкуры и разбирать тяжбы боброловов — нет, этого я бы не вынес! И вот я служу нашему братству и не изменю своей клятве. Я буду служить ему до конца, и если придется мне на этой службе сложить голову — что ж! — смерть — это всего лишь последнее приключение в жизни!

Иван склонил голову и задумался.

— Ты удовлетворен моим ответом?

— Да, отец.

— Хорошо. Через полчаса я вернусь сюда, и вы сообщите мне о своем решении.

Никифор вышел и, минуя несколько комнат, направился в самую маленькую, из который был выход на задний двор. Вдоль стен стояли полки с толстыми старыми книгами, а за столом сидел великан в куртке из козьего меха и что-то читал.

— Ну, вот и все! — тяжело вздохнул Никифор и опустился в кресло напротив...

У Трофима было загоревшее обветренное лицо. Он задумчиво взглянул на Никифора.

— И как они к этому отнеслись?

— Очень удивились и, кажется, немного растеряны.

— Я думаю! Такое потрясение... Они славные ребята — им стоило рассказать все... Но мне кажется — они не поймут нас.

— Почему ты думаешь?

— Нынешнюю молодежь интересует другое... Правда, твои дети воспитаны иначе... Подождем.

— Да... — тихо отозвался Никифор, — иначе... И все же... Мне кажется, чего-то в них не хватает... Не пойму — чего...

— А может, им уже недостаточно того, чего хватает нам?

— Что ты имеешь в виду?

— Тебя в этом деле влечет борьба, как самоутверждение. Меня — тоскливое одиночество.... А они — они еще совсем молоды.... Их еще не постигли горести и разочарования земного бытия.... Им хочется жить, — просто жить полной жизнью, не связывая себя никакими клятвами и тайнами....

— Может быть... Может быть...

Они помолчали, и Никифор заговорил о другом:

— Когда ты свяжешься с Преемником?

— Завтра ночью на болоте будет его гонец.

— Очень хорошо. Передашь, что порученное дело я выполнил. Оба брата под моим наблюдением. Все замыслы Семена мне известны. Они не представляют для нас особого интереса. Так, обычные волчьи намерения. При этом заранее обреченные на провал. Семен никогда не совершит значительных дел. Он бездарен и годится лишь для мелких интриг. Правда, его честолюбие и жестокость безмерны. Эти чувства могут сделать его той последней соломинкой, которая ломает спину верблюда, но верблюдом ему никогда не стать... А вот что до Федора... Тут дело серьезное... Мне кажется, им стоит заняться особо. Федор далеко от меня, а я неподвижен, как гора... Но ты знаешь — если гора не идет к Магомету... Федор придет ко мне сам. Думаю, что очень скоро все тайны князя перестанут быть тайнами для меня.

Никифор умолк, а Трофим, не дождавшись продолжения, снова уткнулся в книгу.

Через полчаса Никифор и Трофим торжественно вошли в горницу, где их ждали дети королевского бобровника.

Иван по-прежнему сидел на своем месте, а Марья стояла у окна. Когда открылась дверь, она резко обернулась, и щеки ее горели.

— Пришло ваше время, — тихо сказал Никифор.

Марья шагнула вперед.

— Я хочу принять веру моей матери. Я хочу посвятить служению этой вере всю жизнь. Я готова выполнять любые поручения. — Ее глаза гневно блеснули. — Почему он мужчина, а не я? Это ему следовало родиться в юбке!

Иван побледнел.

— Отец, ты сказал, что мы вольны выбирать. Если ты прикажешь, я стану членом вашего братства и буду соблюдать все его законы, но если ты хочешь знать мое собственное желание — я скажу тебе, что предпочел бы иной путь. Я говорил об этом Марье, и потому она сердится. Но я ничего не могу поделать — меня волнует другое.

— Что же? — нахмурился Никифор.

— Тайны, отец! И в этом, видно, сказалась твоя кровь. Но не те, что интересуют ваше братство. Те принадлежат людям, и узнать их, в сущности, не так уж трудно. Меня манят тайны, известные лишь Господу Богу, о котором ты говорил... Я хочу узнать, из чего и как устроена Земля, на которой мы живем, и правда ли, что она лежит на трех рыбах, как говорили раньше... Я хочу узнать, что такое человек, откуда он взялся, почему живет и куда девается его душа после смерти... Поэтому, если ты хочешь, чтобы я был счастлив, отец, позволь мне уехать в Вильно, затем в Варшаву, а может, и дальше. Я хочу повстречаться с мудрыми людьми, которые живут там и пишут книги, я хочу перенять их знания и продолжить начатое ими дело... В этом я вижу цель своей жизни, и следовать этой цели — мое желание.

— Кажется, я немного переборщил с образованием моих детей, — пробормотал Никифор и обернулся к Трофиму, — если нашу веру церковь считает ересью, чем же она посчитает стремления этого мальчишки, который хочет посягнуть на тайны самого Господа?

Лицо Трофима разгладилось.

— Ты воспитал хорошего сына, Никифор, и если он выбирает свой путь в жизни — в этом нет беды. Отпусти мальчика — пусть идет, по крайней мере, пусть дойдет до той черты, за которую никто еще не переступал...

Никифор вздохнул:

— Ну что же, сын, не буду тебя неволить. Но знай — путь, который ты избираешь, пожалуй, более неопределенен, чем путь, который выбирает твоя сестра. Господь поверяет свои тайны лишь избранным, и я видел многих, которые, дожив до седых волос, плакали от отчаяния, когда убеждались, что знания, собранные ими за всю жизнь по крупице, оказывались никому не нужными или, что самое страшное, — и вовсе неверными... Да не постигнет тебя такая участь!

Никифор обнял сына и поцеловал его в лоб.

— Поклянись, что ты никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не расскажешь того, что слышал сегодня.

Иван опустился на одно колено и поцеловал руку отца.

— Клянусь! И спасибо тебе, отец! Если я когда-нибудь смогу быть полезным — я, не спрашивая ни о чем, выполню все, чего ты пожелаешь.

Никифор с Трофимом переглянулись, и Никифор сказал:

— Иди, собирай вещи. Не будем мешкать, ты сегодня же отправишься в дорогу.

Иван низко поклонился и быстро вышел, не поднимая головы.

Никифор строго взглянул на дочь.

— Убеждена ли ты, Марья, что сделала верный выбор?

— Да, отец!

— И никогда не пожалеешь об этом?

— Никогда!

— Приготовься к обряду посвящения.

— Я готова!

Никифор вышел и вернулся с большой шкатулкой. Он открыл ее маленьким ключиком и стал вынимать оттуда разные предметы.

Трофим завязал Марье глаза белой салфеткой.

Он принял из рук Никифора острый блестящий нож, серебряную чашу и три кубка.

Никифор наполнил чашу красным вином и сказал Марье:

— Протяни правую руку.

Все трое соединили руки над чашей с вином.

— А теперь повторяй за мной слова клятвы, — сказал Трофим.

Он говорил негромко, спокойно, не придавая своему голосу никакой торжественности, напротив, он старался, чтобы торжественные слова звучали просто и обыденно, но казалось, что именно поэтому они звучали еще торжественнее, особенно когда Марья взволнованно повторяла их...

— Клянусь, что отныне и до конца дней моих верую в Господа Бога Единого и Вездесущего. Клянусь, что отныне и до конца дней моих я буду служить этой вере и сделаю все, чего она от меня потребует. Клянусь беспрекословно выполнять все указания братьев и сестер высших заповедей, клянусь, что никогда и никому не открою никаких тайн, дел или имен, связанных с нашим братством единоверцев. Клянусь, что по первому зову любого брата или сестры нашей веры я приду на помощь, презрев собственную безопасность, и сделаю все, что будет в моих силах, для их спасения. Отныне моя жизнь принадлежит братству, и да поможет мне в моем служении ему Господь наш Единый и Вездесущий!

Трофим легко провел острым лезвием по трем кистям сплетенных рук, Марья вздрогнула, и несколько капель крови растворились в красном вине.

— Хороший знак! — сказал Никифор. — Из наших рук упало по две капли, из руки Марьи — четыре! Она совершит много славных подвигов во имя Единого Бога и нашего братства.

Трофим снял с глаз Марьи повязку, и она невольно зажмурилась.

Никифор осторожно перемешал вино в чаше и перелил его в три кубка, протянув один из них дочери.

— В этом вине твоя кровь смешана с нашей, а мы были посвящены другими, и так выходит, что в любом из нас есть кровь каждого. В ту минуту, когда ты выпьешь это вино, у тебя появятся пять тысяч кровных братьев и сестер.

Они молча выпили вино. Мужчины по очереди поцеловали девушку в лоб, говоря: «Здравствуй, сестра Марья!», и она ответила им таким же поцелуем, прошептав: «Здравствуйте, братья!»

— Через несколько дней, — сказал Никифор, — будет изготовлен твой именной перстень точно такой же, как у нас с Трофимом, только с твоей монограммой и укрытой в ней книгой скрижалей, где будет подчеркнута первая заповедь. Ты получишь также нательный крестик, на тыльной стороне которого будет такой же узор. Когда ты получишь от меня эти тайные знаки нашей веры, я подробнее расскажу тебе об их особенностях.

— И еще одно, — добавил Трофим. — Запомни: если когда-нибудь ты окажешься в смертельной опасности, даже будучи уверенной, что тебя окружают одни враги, всегда крикни: «Во имя Господа Единого и Вездесущего, на помощь!» И если поблизости окажется хоть один член нашего братства, а он может быть и среди врагов, он немедля придет тебе на помощь.

— И уже сегодня, — подхватил Никифор, — ты начнешь свою службу братству. Иди и соберись в дорогу — тебе придется долго скакать верхом. Когда будешь готова, я расскажу, куда и зачем ты поедешь.

Когда Марья вышла, Никифор опустил голову и вдруг спросил:

— Как ты думаешь — не проклянет ли она меня когда-нибудь?

— Кто знает! — ответил Трофим. — Это ведомо лишь Господу Единому и Вездесущему. До встречи, брат! Проводи в путь детей своих.

...Когда солнце скрылось за верхушками леса, Никифор стоял у своих ворот и глядел вслед двум всадникам, силуэты которых четко виднелись на фоне вечернего неба. Всадники обернулись и, помахав ему, исчезли за поворотом.

Никифор стоял неподвижно, а в ушах его звучал грустный голос Ивана:

— Кто же теперь будет собирать тебе травку, отец?

И когда ночь покрыла все вокруг голубым ковром и над лесом повис розовый круг луны, впервые за долгие годы Никифор Любич, Сын Десятой Заповеди, подняв высоко голову, обратился к Богу Единому и Вездесущему с мольбой о том, чтобы произошло сейчас что-нибудь неожиданное и необычное, что спасло бы его от смертельной тоски одиночества, которой он не в силах был перенести.

И хотя Никифор знал, что Господь, слушая человеческие молитвы, поступает, однако, как считает нужным, в согласии со своим Великим Замыслом, чудо, о котором он просил, свершилось.

Две тени выскользнули из лесу и медленно приблизились к Никифору.

Одна застыла поодаль, другая бесшумно подплыла ближе и превратилась в молодого человека, закутанного в черный плащ.

— Пан Никифор Любич? — тихо спросил молодой человек.

— Да, — ответил Никифор с восхитительным замиранием сердца.

— Меня зовут Василий Медведев. Я привез тебе секретное письмо от князя Федора Вельского.

— Василий Медведев... — тихо повторил Никифор и, горячо поблагодарив своего Господа, дал в душе тайный обет.

Он пригласил Медведева в дом, и когда они поднимались на веранду, Никифор Любич почувствовал, как возвращается к нему жгучая радость жизни, и удивился, что его сердце все еще может биться так же сильно и горячо, как билось оно в предвкушении нового приключения двадцать лет назад...