Служители тайной веры - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Роберт Зиновьевич Святополк-Мирский (Глава четвертая. Алексей Бартенев.) #18

Глава четвертая. Алексей Бартенев.

Медведев не мог дождаться воскресенья. Он был уверен, что Анница непременно приедет в Картымазовку вместе с Филиппом навестить Настеньку, и тогда...

Но все случилось иначе.

Утром следующего дня прискакал из Бартеневки мальчик и передал Василию, что хозяева ждут его в полдень по важному делу.

Удивленный и немного встревоженный Василий переплыл Уфу на новом пароме и высадился на западном берегу почти на полчаса раньше назначенного времени.

Он медленно ехал в Бартеневку по тропинке, петляющей в зарослях, и вдруг за одним из поворотов увидел Анницу.

Она стояла у мостика через ручей, какая-то необычная, скорбная и печальная.

Увидев ее, Василий остановился, и вспыхнувшая было улыбка угасла, лишь только он увидел ее глаза: они стали похожи на глаза Картымазова в тот первый день, когда он его увидел, в такой, казалось, уже далекий день похищения Настеньки...

Василий, взволнованный предчувствием недобрых вестей, молча спешился и двинулся к девушке. Она пошла ему навстречу, и вдруг они оба, сами того не ожидая, тихо и ласково обнялись, как брат и сестра, которые встретились после долгой разлуки.

Потом Анница мягко отстранилась, и Василию показалось, что она с трудом сдерживает слезы, хотя глаза ее были сухими и только губы чуть заметно подрагивали.

— Что случилось? — с тревогой прошептал Василий, крепко сжав се плечи.

— Горе случилось. Отец... Он... Его...

Анница не смогла договорить.

— Анница! — Василий легонько тряхнул ее плечи и заставил поднять голову. — Анница, ты... Я хочу, чтобы ты знала, что...

Анница быстро подняла руку и прикоснулась к его губам.

— Не сейчас, Вася... Я знаю... Я знаю. Но...

— Хорошо, Анница, я только хотел сказать...

Послышался стук копыт. Анница отпрянула.

Из-за поворота галопом вылетел Картымазов и резко осадил коня.

— Хотя нас приглашали в полдень, но я был уверен, что Вася приедет раньше! Добрый день! — весело крикнул он, лукаво поглядывая на молодых людей, но тут же лицо его стало серьезным. — Что с вами? Что-нибудь стряслось?!

Анница отвязала поводья своего коня и вскочила в седло.

— Поедемте. Филипп все расскажет.

...Они сидели в той самой горнице, где собрались впервые два месяца назад, только на месте князя Андрея сидела Анница. За те несколько дней, пока они не виделись, Филипп сильно изменился. Его небритое лицо осунулось и побледнело, а большие сильные плечи опустились, как будто на них лег невидимый, но непомерно тяжелый груз.

На столе стояла шкатулка. Филипп открыл ее, вынул оттуда большую, примятую по краям бумагу со следами разломанной печати и прерывисто вздохнул.

— Я прочту вам письмо, которое отец оставил дома, с тем чтобы мы вскрыли его первого июня, если сам он к этому сроку не вернется.

Голос у Филиппа стал глухой и бесцветный. Он развернул письмо и начал медленно читать:

— «Филиппу и Аннице. Вскрыть первого июня.

Дети! Сейчас, когда вы читаете это письмо, меня, вероятно, уже нет в живых. Не вздрагивайте и не пугайтесь, прочтя эту строчку, ибо нет в ней ничего страшного или необычного. Люди живут и умирают. Это закон Бога, и каждый из живущих закону этому подчинен. Прежде чем сделать шаг, который заставил меня написать это письмо, я дождался совершеннолетия Анницы. Теперь вы оба взрослые, и я воспитал вас так, чтобы вы умели постоять за себя в трудной земной жизни. Я ничего не сказал о своей поездке, потому что не хотел вас зря тревожить, надеясь, что все кончится благополучно. Но раз вы не получили от меня никаких известий и читаете это письмо, замысел мой не осуществился, и вы должны узнать все.

Давным-давно, когда вас еще не было на свете, а мне было столько лет, сколько сейчас Филиппу, я принял решение, которое теперь стоит мне жизни.

Я присягнул на верность тогдашнему государю, Великому Московскому князю Дмитрию Юрьевичу Шемяке, и целовал крест на том, что буду служить ему верой и правдой. Я был дворянином князя Ивана Андреевича Можайского, который поддерживал Шемяку, и в те времена мы все надеялись, что именно этот государь послужит славе и могуществу земли Русской. Но не прошло и года, как Шемяка пал, а на троне снова воцарился ослепленный им прежний государь Василий Васильевич, именуемый с тех пор Василием Темным. Как и князь

Можайский, я остался верен своей присяге. Мы поддерживали Шемяку до последнего дня и помогли ему скрыться в Новгороде. К тому времени я уже многое понял, и многое представлялось мне в ином свете, чем раньше, но преступить клятву я не мог. Великий князь Василий Темный прочно укрепился на московском престоле, и вскоре после этого Шемяка умер в Новгороде. Говорили, что он был отравлен специально посланными людьми великого князя, но я не знаю, правда ли это. Смерть Шемяки освободила меня от прежней присяги, и я сказал князю Можайскому, что хочу служить законному Московскому государю. Князь Иван не удерживал меня, хотя я видел, что ему было грустно расставаться со мной, ведь он все еще не хотел смириться, а впрочем, — не знаю, быть может, он просто боялся государева гнева. Но когда я приехал в Москву и открыто явился ко двору, меня схватили как изменника и бросили в темницу. Через месяц обо мне вспомнили и предложили свободу при условии, если я назову место, где скрываются князь Можайский и сын Шемяки Иван. Я отказался, и меня снова отправили в подземелье. Тогда я с горечью понял, что честным и благородным путем мне никогда не заслужить прощения нового государя. Спустя три месяца я бежал. Меня преследовали, но я успел предупредить Можайского и Шемяку об опасности. Здесь, на Угре, нас догнали, и я задержал преследователей. Мне повезло, и, раненый, я тоже переплыл Угру и спасся от погони. Можайский не забыл об этой услуге и, когда король давал ему землю, позаботился обо мне. Место, которое теперь называется Бартеневка, принадлежит нам по праву, ибо я участвовал во многих войнах короля и много лет служил ему, не требуя никакой награды, хотя и не присягал на верность. Но всю жизнь на моей душе лежала горькая тяжесть вины перед московской землей, которой я должен был невольно изменить. Недавно я узнал, что московский государь Иван Васильевич простил многих, кого преследовал его отец. Я послал ему грамоту с просьбой принять меня обратно в московское подданство и получил ответ, в котором говорилось, что я должен приехать в Москву сам и, покаявшись в своих прошлых грехах, целовать крест великому князю. Только после этого, глядя на мое чистосердечное раскаяние, великий князь решит, стоит ли позволить мне перейти под его власть. Надо было ехать. Иначе я выглядел бы трусом или изменником. Но меня насторожило, что в ответ на свое письмо я не получил никаких гарантий своей безопасности, и опасаюсь, что, быть может, великий князь не захочет меня простить. Не будет ничего удивительного, если, приехав в Москву, я буду снова заточен в темницу или даже казнен за прошлые грехи. Что делать — государи живут не по тем законам, которых придерживаются простые смертные, и, говорят, лишь один Господь им судья. Вот почему я не стал заранее сообщать вам о своей поездке. В Москве у меня есть старый верный друг Никола Зайцев, о котором я вам много рассказывал. Я прежде всего заеду к нему и расскажу обо всем. Если меня бросят в темницу, но оставят в живых, он сразу сообщит вам об этом. Если же до первого июня вы не получите ни от него, ни от меня самого никаких известий, значит, я не прощен и меня казнили. Иными словами — раз вы читаете это письмо — меня уже нет в живых. Подождите еще месяц и вскройте мое завещание. Поскольку вам придется распечатать его в присутствии священника и других посторонних лиц, я не сообщил там главного. Главное — здесь. Вот вам моя последняя воля, дети: если сама смерть моя не послужит вам правом вернуться под московскую власть, завоюйте это право сами, но сделайте это! Все ваши предки служили московской земле, и вы должны служить ей. Не таите зла на государя, если он приказал лишить меня жизни, — я сам в этом повинен, а моя смерть — всего лишь искупление одной прошлой ошибки, ибо нет таких ошибок, за которые рано или поздно не пришлось бы расплачиваться. Служите верно московскому престолу и никогда ни за что не таите на него обиды. На престоле сидят государи — они смертные люди, а потому могут грешить и ошибаться. Но, как бы вы к ним ни относились, помните, — государи приходят и уходят, а престол остается всегда.

На том прощаюсь с вами, дети мои. Помолитесь за душу вашего отца, который, возможно, изменил государю, не пожелав запятнать свою совесть предательством друзей, но никогда не был изменником родной земли и не раз послужил ей, хотя и находился за ее пределами. Будьте счастливы и не забывайте, что ваш отец всегда и везде с гордостью называл себя — Алексей, Димитров сын, Бартенев, дворянин московский».

После длинной паузы Анница негромко сказала:

— Я прочла это письмо первого июня, когда вас не было. Тотчас послала нашего Григория в Москву. Он не застал Николу Зайцева в живых. Опоздал всего на три дня. Никто в доме Николы не мог сказать, заезжал ли к ним отец наш месяц назад. Григорию удалось добиться встречи с Иваном Юрьевичем Патрикеевым, который, как говорят, первое лицо при государе. Патрикеев уверил его, что Алексей Бартенев не появлялся при дворе государя. Возвращаясь домой, Григорий останавливался в каждом городе, в каждой деревне и всюду расспрашивал об отце, но никто не мог ничего вспомнить. Григорий вернулся вчера... Это значит...

Анница замолчала, а Филипп резко закончил:

— Это значит только одно! Патрикеев солгал! Отец приехал в Москву, и его казнили. Возможно, и Зайцев умер не своей смертью, если слуги государя узнали, что он был дружен с отцом. На всей дороге от нас до Москвы было только одно опасное место — Татий лес. Но Василий встретил отца уже за его пределами. Ошибки быть не может?.. — полувопросительно закончил он, взглянув на Василия.

— Да, я встретил его далеко за Татьим лесом, — тихо ответил Василий. — Когда я приехал в Березки, он давно уже был в Медыни... Ведь я ехал не торопясь, а он гнал во весь опор...

Все молчали.

Василий не выдержал:

— И все же... Мне не верится, чтобы Алексея Дмитриевича казнили по приказу государя. И зачем это могло быть сделано втайне? Ведь можно было объявить, что он наказан за прошлую измену...

— Потому что никто больше не пойдет служить московскому государю, если он объявит народу, как встречает людей, которые приходят к нему по доброй воле... — горько сказал Филипп.

— Видишь ли, Филипп, насколько я знаю, государь проводит сейчас совсем другую политику. Он заинтересован в том, чтобы русские, которые служат Литве, переходили под его власть. Он хочет объединить всю русскую землю вокруг Москвы и сделать это не войной, но миром...

Все посмотрели на Василия с удивлением, которого не могла скрыть даже горечь минуты.

— Откуда ты это знаешь? — спросил Картымазов.

Василий глубоко вздохнул и понял, что в эту минуту он должен сказать чуточку больше, чем имел право. Он просто почувствовал, что лучшим способом послужить сейчас государю будет именно это...

— Я приехал сюда прямо из Москвы. И в день моего отъезда я провел полчаса в Кремле. Государь сам сказал мне это...

— Вот оно что... — протянул Картымазов.

— Но ведь мы хорошо знаем, что слова государей часто расходятся с их делами! — вспыльчиво бросил Филипп.

— Я тоже об этом слышал, — продолжал Василий, — но, я думаю, это не касается данного случая.

Василий заметил, что в глазах Филиппа мелькнула тень недоверия, и он как будто едва заметно отстранился.

Снова наступила тишина.

— Какое все это имеет значение?.. — грустно произнесла Анница. — Отец умер. Вот и все. Теперь бесполезно говорить, почему так случилось и кто в этом виноват. Нам остается только выполнить его волю. Сегодня утром мы, в присутствии нашего священника и свидетелей, прочли завещание. Отец разделил нашу землю поровну: половину завещал Филиппу, половину — мне. Да только на что нам эта земля, если его уже нет...

— Анница, — Картымазов говорил так, будто обращался к родной дочери, — Алексей долгие годы был моим другом. Уезжая, он навестил меня и сказал только два слова: «Позаботься о детях». Теперь я понимаю, что он имел в виду не только короткий срок своего отсутствия. Я выполню его последнюю просьбу. Прочтите еще раз первые строки письма вашего отца и вдумайтесь в них хорошенько. Он умер, но вам — жить! Поймите это и тогда прочтите последние строки его письма. Он хотел, чтобы вы не таили зла, если...

— Не таили зла?! — Филипп как будто взорвался. — Не таили зла?! Да как же я могу не таить зла? За что его убили? За что?! Ведь он пришел сам, по доброй воле... Он всю жизнь мучился тем, что не может служить Москве... Что же это за государь, если он велит казнить таких людей?! Нет, отец, нет! Я не могу выполнить твоей воли! Я не хочу и не могу служить тому, кто приказал убить тебя!

Глаза Филиппа до краев наполнились слезами, но эти слезы так и остались там — ни одна не выкатилась...

Обеими руками Филипп ударил по столу и опустил голову на крепко сжатые кулаки.

Медведев чуть заметно побледнел.

— Филипп, Анница, послушайте меня. Я обещаю, прежде чем наступит зима, узнать, как умер ваш отец. Я сделаю это не только потому, что служу великому князю и должен защищать его доброе имя, не только потому, что мы друзья, но еще и потому, что узнал вашего отца. И хотя я всего лишь один раз видел его — он запомнился мне на всю жизнь, а сейчас, услышав это письмо, я понял, что это был за человек. Нетрудно служить родине, когда она заботится о тебе, но трудно служить ей, когда она тебя отталкивает...

Медведев порывисто встал и вышел.

...Вечером того же дня Василий навестил Леваша Копыто и узнал от него последние новости о делах князя Федора Вельского. Леваш был в превосходном настроении, и больше всего его радовало не то, что князю удалось избавиться от своего брата-врага, и не то, что дела его идут хорошо, а то, что в руках князя находится Ян Кожух Кроткий и что князь намерен продержать его в подземелье Горвальского замка всю жизнь...

Князь Федор не велел, однако, передавать Медведеву ничего, кроме простого поклона, и пока не изъявлял никакого желания повидаться с ним.

Из этих добрых для Леваша вестей Медведев с тревогой заключил, что, пожалуй, не скоро ему дождаться ответа князя Вельского великому князю Ивану Васильевичу.

Размышляя об этом по дороге домой, Василий немного успокоился, решив, что время еще терпит и что, пока есть возможность, следует заняться другими делами.

До поздней ночи Медведев наедине беседовал с Алешей.

На следующее утро Алеша, снаряженный для дальней дороги, не спеша отправился в сторону Медыни, сообщив родителям, что уезжает по важному делу хозяина и вернется не раньше сентября...