Служу Родине. Рассказы летчика

1. ГОДЕН

На станции нас встретил представитель училища — худощавый лейтенант. Он разместил нас в машине, и мы поехали к авиагородку. Остановились у большого посёлка. Новые дома, аллеи, спортплощадки. За постройками виден аэродром.

Шум самолётов заполнил, казалось, всё пространство. В ясном зимнем небе летало несколько истребителей. Закинув голову, я следил за ними и забыл обо всём на свете.

— Товарищ будущий курсант, фуражка с вас слетит, — раздался чей-то голос.

Передо мной стоял сопровождавший нас худощавый лейтенант.

— Идёмте, товарищи. Пообедаете, отдохнёте, а там и на комиссию.

Построились. Чтобы не ударить лицом в грязь и показать свою строевую выправку, чеканным шагом вошли в широкие ворота и, поглядывая по сторонам, направились к казармам.

После обеда наступило наконец время идти на медицинскую комиссию — она казалась нам чем-то очень страшным:.

Долго и тщательно устанавливали врачи нашу пригодность к лётному делу. Надо было побывать в нескольких кабинетах, и после каждого осмотра я тайком заглядывал в бланк. Всюду стояло — «годен».

Я был очень огорчён, узнав, что Кохана отправляют обратно: у нашего товарища оказалось слабое здоровье. Жаль было с ним расставаться.

Через несколько дней, когда кончила работать комиссия, нам, принятым в училище, выдали красноармейское обмундирование.

Подтянутые, весёлые, выстроились мы во дворе. Комиссар поздравил нас: мы вступили в ряды Советской Армии.

Моя мечта осуществилась. Началась новая жизнь, жизнь курсанта авиационного училища.

2. СТАНОВИМСЯ ВОЕННЫМИ

Вечерами мы собирались в Ленинской комнате. Политрук читал нам «Красную звезду», «Комсомольскую правду». Каждый из нас по очереди делал доклад по вопросам текущей политики. Конечно, с особенным вниманием мы следили за ходом войны с белофиннами. Трудно описать наше ликование, когда мы узнали, что 11 февраля советские войска начали штурм финской обороны и в первый же день пробили в ней брешь.

…Коломиец и я попали в одно отделение. В нём — двенадцать человек. Все закончили аэроклубы. Перезнакомились быстро. Из новых товарищей мне особенно нравится Гриша Усменцев. Он привлекает своей энергией, поразительным трудолюбием, жизнерадостностью.

Вскоре меня назначили командиром отделения. Ребята подобрались дружные, дисциплинированные. Все они горячо любят авиацию. Я стараюсь узнать каждого курсанта в отделении. Это моя обязанность.

Мы живём дружно и весело. Быстро привыкаем к размеренному темпу жизни училища, военной дисциплине, к жизни по уставу.

Наш строевой командир Малыгин — тот самый худощавый лейтенант, который встретил нас на станции — строг и требователен. На первом занятии, к нашему удивлению, он приказал вытащить на середину комнаты кровать и стал показывать, как нужно её заправлять по единому образцу, чтобы не делать ни одного лишнего движения. Сам он всё делает быстро, аккуратно и этого требует от нас.

Малыгин вникает во все мелочи нашей жизни. Он приучает курсантов жить и учиться точно по уставу, воспитывает ту любовь к военной профессии, которая проявляется во всём: и в ревностном исполнении приказа командира и в том, как начищены сапоги, как затянут ремень, как подшит воротничок. И незаметно становимся мы военными людьми. Вначале, когда наш строевой командир отчитывал кого-нибудь из курсантов за слабо затянутый ремень или плохую заправку койки, нам казалось, что он чересчур придирчив. Но мы скоро поняли, что и ремень и заправка койки только на первый взгляд кажутся мелочами; мы поняли, что всё это воспитывает из нас людей дисциплинированных, собранных, воспитывает в нас чувство воинского долга.

Командир часто напоминает нам об этом долге, о высоком достоинстве советского воина.

— Вот вы ещё присягу не принимали, — говорит он. — Примете присягу, тогда уж на вас как на настоящих советских воинов смотреть будут…

3. СЛОВА ПРИСЯГИ

Когда же наконец наступит торжественный день принятия присяги? С каким волнением мы знакомимся с её текстом, слушаем беседы о ней! Я уже, кажется, наизусть знаю полные глубокого смысла слова воинской присяги. И вот наконец настал долгожданный день. В Ленинской комнате собрались курсанты. Тут несколько отделений. Мы выстраиваемся по два. Лица у ребят сосредоточенные. В торжественной тишине раздаются слова присяги. Их взволнованно читают мои друзья, и большое, горячее чувство, от которого делается светло на душе, наполняет меня…

Курсанты по очереди подходят к столу, за которым стоят командир эскадрильи и комиссар. У меня от волнения пересохло в горле. Но начинаю читать текст и забываю обо всём, кроме слов присяги: в них вложены моя душа и все мои помыслы.

Этот день запоминается навсегда. Мне кажется, что только теперь я стал настоящим воином, и жизнь в училище, хотя в ней ничто, по существу, не изменилось, представляется мне иной, более значительной. Ведь я дал присягу быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным, мне. доверено оружие, я с заряженной винтовкой пойду в караул на аэродром, мне выдали красноармейскую книжку…

Впервые меня посылают ночью в караул на аэродром. Тихо. Вдали темнеет лес. Под луной поблёскивают самолёты. Необычайно красивыми кажутся мне они в лунном свете. В сотый раз обхожу «УТ-2» — «стрекозу», как мы его называем. Ребята говорят, что на нём сидишь, как на тарелочке: кабина, действительно, сверху открыта, не то что на аэроклубовском «По-2». Иногда в ночной тишине раздаётся знакомый голос приятеля-курсанта: «Стой, кто идёт?» Пристально всматриваюсь в темноту и крепко сжимаю винтовку. «Караульная служба — это выполнение боевого задания», учил нас командир. Мне доверена охрана военного имущества. Невольно вспоминаются слова присяги…

4. УЧЕБНЫЕ БУДНИ

— Делайте всё, чтобы быстрее построить отделение по боевой тревоге, — предупреждает нас командир на строевой подготовке. — Помните: стоит одному замешкаться — всё отделение задержится.

И когда был объявлен сбор по «тревоге», я очень волновался: успею ли во время построить своё отделение?

После двух-трёх ночных тревог я предложил своим товарищам:

— Порядок экономит время. Если знаешь, где что лежит, — соберёшься быстрее. Давайте постараемся не делать ни одного лишнего движения при построении.

Через несколько дней в казарме раздалась команда дежурного: «Тревога!» Мы выбежали во двор в полной боевой готовности, когда там ещё никого не было. В темноте кто-то подошёл к нам — это был дежурный командир. Он спросил номер нашего отделения, — оно построилось первым: за две минуты сорок пять секунд.

Через минуту-другую построились все отделения.

Наше отделение получило благодарность от командира училища.

Этот незначительный случай показал нам, как велика роль спаянности и дисциплины; мы поняли, что быстроту действий, внимание, расторопность, чёткость, необходимые в воздухе, нам нужно развивать в себе и на земле.

Мы изучаем различные системы машин, сложную современную авиационную технику. Занятия в аэроклубе, оказывается, были всего лишь «приготовительным классом». Там мы лишь в самых общих чертах знакомились с типами самолётов и о военной авиации знали очень немного. Здесь, в училище, мы изучали лётное дело с военной точки зрения. Вот она, настоящая, сложная боевая авиационная техника!

Каждый день мы ждали встречи с инструктором. Однажды курсанты собрались по отделениям в казарме. Вошла группа военных. Эго были инструкторы. Мы встали по команде. Очень молодой коренастый лейтенант не спеша, чуть вразвалку, направился к нашему отделению, и пока мы стояли навытяжку, он оглядел нас, а мы его.

Это был лейтенант Тачкин, инструктор нашего отделения.

Лейтенант разрешил нам сесть, расспросил, как учились в аэроклубе, задал ряд вопросов и коротко, по-военному, дал несколько наставлений. Мне он очень понравился.

В жизни лётчика инструктор занимает особое место. От него во многом зависит лётное будущее курсанта. Приёмы инструктора, его поведение в воздухе и на земле невольно перенимаются. На земле во всём подражаешь инструктору, вплоть до манеры двигаться, говорить, заправлять гимнастёрку.

…Зима кончается. У нас в училище идут напряжённые занятия. Мы совсем освоились с военным укладом, вошли в размеренный ритм новой для нас жизни. Командование и инструкторы сумели воспитать в нас любовь к училищу, к нашей профессии, чувство воинской чести, сознательную воинскую дисциплину, высокое чувство долга перед Отчизной.

По-прежнему много занимаюсь спортом, а по вечерам, когда бываю свободен, читаю или иду в уютную Ленинскую комнату — там мы горячо обсуждаем текущие события.

А между тем на Западе разгоралась война. Мы внимательно следили за картой военных действий. Фашистская Германия захватила пол-Европы…

Прошло несколько месяцев. У нас идёт лётная практика. Мы уже освоили самолёты «УТ-2» и учебно-тренировочный истребитель «УТИ-4».

И вот наконец начинаем проводить наземную подготовку на боевых самолётах-истребителях «И-16». Мы думали, что на них будут тренироваться только инструкторы. Но неожиданно для себя я самостоятельно вылетел на этом боевом истребителе. Дело было так.

Я сделал три провозных полёта на «УТИ-4». Дав несколько указаний, инструктор вдруг сказал:

— Подготовьтесь. Сегодня вылетаете самостоятельно на «И-16».

Не помня себя от радости и волнения, я пошёл к самолёту. Влез в кабину и сразу успокоился, сосредоточился. Вырулил на линию исполнительного старта. Чувство ответственности за боевую машину росло с каждой секундой.

Когда я приземлился, ко мне подошёл Тачкин и пожал мне руку:

— Поздравляю! Летали отлично. Но с этой машиной надо быть повнимательнее.

На «И-16» начали вылетать и другие курсанты. Тачкин поставил передо мной ещё более сложную задачу. Я её выполнил и, довольный, раздумывая о том, как хорошо меня слушается машина, какая появилась во мне уверенность, захожу на посадку. Приземляюсь. И вдруг в конце пробега мой самолёт разворачивается. Задеваю крылом за землю. Стоп! Рулю, посматривая на крыло. Как будто всё в порядке. Но на душе скверно. Стыдно будет в глаза инструктору смотреть. Вот что значит ослабить внимание! Оно нужно и тогда, когда ты уже приземлился и заруливаешь на стоянку.

Медленно вылез из кабины и встал около самолёта, не снимая шлема и парашюта.

Тачкин и курсанты окружили самолёт. Рассматривают крыло.

Инструктор окидывает меня холодным взглядом и говорит негромко, но так, что всем слышно:

— Что ж, зазнался, видимо. Пора, кажется, знать: с той секунды, как вы сядете в самолёт, и до того, пока не вылезете из него, вы не имеете права ослаблять внимание. Самолёт не терпит небрежного отношения к себе, а «И-16» в особенности.

Курсанты поглядывают то на Тачкина, то на меня. Знаю, что им за меня неловко, и чувство вины во мне растёт. Сейчас, кажется, убежал бы с аэродрома куда глаза глядят!

Несколько дней я не мог успокоиться, не мог простить себе, что допустил ошибку. С той поры я стал внимательно следить за своими действиями ' до последней секунды полёта.

…У нас начались занятия по стрельбе. Наш инструктор постоянно напоминает нам о том, что решающий момент в воздушном бою — открытие огня, что нужно научиться отлично владеть техникой стрельбы.

После нескольких занятий впервые выполняем упражнения по стрельбе из пулемётов на небольшом учебном полигоне. Мне кажется, что все пули я уложил в щит. Почти уверен в этом — ведь глазомер у меня неплохой. Дежурный сообщает результаты. Оказывается, я жестоко ошибся: промазал. Я разочарован, пристыжён. Какой же из меня выйдет истребитель, если в цель не попадаю!..

Нас собирает инструктор. Стою, опустив голову.

— Товарищи курсанты, — слышу его голос, — не все из вас сегодня стреляли хорошо. Но унывать нечего. Кожедуб, это к вам относится.

Подтягиваюсь, поднимаю голову и встречаюсь взглядом с инструктором. Он сдержанно улыбается и продолжает:

— Когда Валерий Павлович стал служить в воинской части, он пилотировал уже блестяще. Но стрелял вначале Валерий Павлович неважно. Он со всей прямотой рассказал об этом командиру части и начал упорно тренироваться. И каких замечательных результатов достиг: вышел на первое место по всем видам стрельбы. Упорством можно всего достичь.

С того дня я стал настойчиво добиваться хороших показателей стрельбы.

Лётная учёба кончилась. Приближался день выпуска. Каждый из нас старался закончить училище с отличием, чтобы быть достойным звания лётчика-истребителя; каждый мечтал попасть в лётную часть.

По вечерам, отдохнув после полётов, мы собирались в Ленинской комнате и слушали политинформацию. Международное положение становилось всё напряжённее. Фашистская Германия захватила Австрию, Чехословакию, Польшу, Данию, Норвегию, Бельгию, Францию и Люксембург. Активность фашистской авиации росла.

Мы обсуждали ход военных действий на Западе. И неизменно затрагивали вопрос нашего будущего. Если Родина прикажет, мы не посрамим чести советских лётчиков!

А пока надо учиться — упорно, настойчиво, без устали.

Прошло ещё несколько месяцев, и мы сдали выпускные экзамены по лётной практике. Мои друзья — Панченко, Коломиец, Усменцев — и я оставлены работать инструкторами в училище.

В голове не укладывалось, что я, рядовой курсант, ещё недавно учлёт, теперь сам буду учить летать. Это была большая честь, но я огорчился: хотелось служить в строевой части. По что поделаешь — дисциплина!

Зато сколько раз потом я с благодарностью вспоминал училище, в котором прошёл хорошую школу работы инструктором! Она мне много дала для будущей службы.

5. ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ИЮНЯ 1941 ГОДА

Ранним утром 22 июня 1941 года мы, как всегда, сидели за завтраком в столовой-палатке. Только начали пить кофе — раздалась команда начальника штаба:

Боевая тревога! Боевая тревога! По самолётам!

Сам начальник штаба вбежал в палатку.

По самолётам! Боевая тревога! — взволнованно закричал он. Что-то необычное — серьёзное и напряжённое — было в его лице.

Шмыгнув прямо под палатку, мы врассыпную бросились к своим машинам.

Техники уже запустили моторы.

— Разрулить самолёты [9] по окраинам аэродрома! — приказал командир эскадрильи.

Погода скверная. Моросит дождик. Сидим с техником Наумовым под крылом и ждём отбоя.

— Странно… — говорит техник. — Так долго тревога никогда не длилась.

И тотчас же раздаётся команда: «Все на центр аэродрома!»

Мы выстраиваемся в центре лётного поля.

К нам подходит командир эскадрильи и говорит:

— Товарищи, отбоя нет. Боевая тревога продолжается. Сегодня в четыре часа утра войска фашистской Германий вероломно вторглись в пределы нашей Родины. Фашистские самолёты бомбили Киев, Харьков, Севастополь, Житомир и другие советские города… Будем жить в боевых условиях. Порядок дня не изменён, но день должен быть уплотнён ещё больше… Приступайте к своим каждодневным делам, товарищи.

Война… Фронт… В голове пронеслась вереница мыслей… Родина в опасности! Украина, моя родная цветущая Украина, уже испытала первый удар вероломного врага. Жизнь моих сограждан под угрозой!

Чувство ненависти к врагу росло, овладевало всеми помыслами. Поделиться своими переживаниями с друзьями некогда — начинается обычный учебный день. После обеда командир читает нам сводку, первую сводку командования Советской Армии.

Вечером нас собрал комиссар — как всегда, спокойный, подтянутый.

— Товарищи! — сказал он. — Фашисты захватили оружие и боеприпасы нескольких европейских армий, промышленность Чехословакии, Австрии, Польши, Голландии, Франции и других стран. Гитлеровцы рассчитывают на молниеносный удар, но наша армия, воспитанная партией Ленина — Сталина, даст отпор захватчикам. Все силы мы должны бросить на защиту Родины. Сейчас наш лозунг — всё для фронта, всё для победы. Нами руководит Сталин, и мы победим!

Мы в едином порыве закричали «ура». В эту секунду я, рядовой лётчик, уже чувствовал себя участником справедливой борьбы, которую ведут воины нашей многонациональной Родины. Великая воля к победе захватила и меня. Я был уверен, что через несколько часов полечу на фронт.

Комиссар закончил деловито и внушительно:

— Фронт требует лётчиков. Надо их готовить. Работайте, товарищи инструкторы, ещё лучше, ещё тщательнее отрабатывайте технику пилотирования, свою и курсантов! Когда вы понадобитесь, будете отправлены на фронт. А пока — с утроенной энергией за учёбу. Дисциплина — прежде всего!

«Я лётчик-истребитель, и моё место — на фронте» — вот о чём думал я с самого утра. Но приказ нашего командования был ясен и безоговорочен. Фронт требует лётчиков, и мы должны их готовить. И всё же как хотелось мне в этот вечер вылететь в действующую часть!

6. В ДНЯ ВОЙНЫ

Курсантам выдали винтовки. На аэродром привезли пулемёты.

Жизнь идёт всё так же размеренно, но работаем ещё больше и каждую свободную минуту слушаем радио. Вечером политрук читает нам сводку за день. Мы узнаём о героических подвигах наших лётчиков.

В памятный день 3 июля 1941 года мы собрались в Ленинской комнате и с напряжённым вниманием, с глубоким волнением слушали выступление великого вождя.

«Вперёд, за нашу победу!» провозгласил, заканчивая свою речь, товарищ Сталин.

Слова вождя стали для меня путеводными. Я знал, что моя страна всё подчиняет интересам фронта и задачам разгрома врага и что обязанность каждого из нас, на каком бы маленьком участке мы ни стояли, — перестроить свою работу на военный лад.

Все мы — инструкторы и курсанты — работали с необычайным подъёмом, у каждого из нас росло чувство ответственности.

Уже миновала середина июля. Напряжённые бои шли на Псковском, Смоленском и Новоград-Волынском направлениях.

Весь народ поднялся на защиту Отчизны. «Всё для фронта, всё для победы!» Я читаю эти слова в газетах, слышу их по радио, живу ими. Выполняя срочные заказы фронта, рабочие не уходят с заводов и ночью. Задания фронта выполняются невиданно быстро.

С волнением читаем мы о героизме советских людей и на полях сражений, и в цехах заводов, фабрик, и на колхозных полях. А если в газете промелькнёт знакомая фамилия лётчика или товарища по училищу, уже вступившего в бой, то мы испытываем чувство гордости за него и без конца говорим о нём.

Газета переходит из рук в руки:

— Наши-то бьют фашистов! Честь училища высоко держат!

Мы получали от друзей с фронта письма, короткие, бодрые, с описанием боевых вылетов. Они уже сбивали вражеские самолёты…

Мои курсанты кончили полёты на учебно-тренировочном самолёте и должны были приступить к тренировке на боевом «И-16». Я был уверен, что как только они кончат учёбу, отправят на фронт и меня. С нетерпением ждал этого дня.

И вдруг мои планы рухнули. Произошло это так. Я проводил с курсантами ознакомительные полёты в зону. За день сделал десять полётов. Всё шло отлично. Самолёт «УТИ-4» был новенький, его дали моей группе за хорошую учебно-боевую подготовку.

Случилось так, что последний курсант по рассеянности допустил на взлёте ошибку и наш самолёт потерпел аварию. Мы оба отделались легко — ушибами, но мне очень жаль было, что новая машина получила повреждения.

После этого командир эскадрильи изменил своё отношение ко мне. На каждом разборе он непременно вспоминал об аварии. Я оказался в числе нерадивых. О фронте нечего было и мечтать — на фронт посылались лучшие… Было обидно и горько. Конечно, я мог бы оправдаться, но командир ничего не хотел слушать.

Всё это угнетало меня. Но прошло несколько дней, и я с новой энергией взялся за работу, ещё требовательнее стал относиться к себе и к своим ученикам. Только так можно было вернуть утраченное доверие.

7. В ГЛУБОКИЙ ТЫЛ

22 августа по радио сообщили двухмесячные итоги войны. Фашисты просчитались в своих планах на молниеносную победу. В нашей стране они встретили такое сопротивление, какого никогда и нигде не встречали.

Ожесточённые бои шли на всём протяжении фронта — от Ледовитого океана до Чёрного моря. По нескольку раз в день фашисты налетали на Ленинград.

Порою тяжело становилось на душе, но мы знали, что должны держаться мужественно, стойко. Нытиков среди нас не было.

От отца, сестры и брата Григория — он работал в охране завода — уж давно нет ни строчки. Волнуюсь о близких. Письма отца, полные веры в нашу победу, его отеческие наставления были для меня большой радостью. Обычно отец очень беспокоился о моём здоровье, просил беречься. Теперь же, в дни войны, он писал о том, что я должен самоотверженно сражаться с врагом, защищать Родину, как подобает каждому советскому воину. Очень огорчало меня, что я потерял связь и с братьями Яковом и Александром. Яков ушёл в армию с первого дня войны, и вестей от. него не было. Последнее письмо от Сашко я получил с Урала. Моё ответное письмо к нему вернулось с пометкой на конверте: «Адресат выбыл».

…Война идёт на территории Украины. С болью в сердце думаю о родной земле. Снова пытаюсь добиться отправки на фронт и подаю рапорт, но мне отказано: авария всё ещё не забыта.

Утешаю себя тем, что на фронт отправили моего лучшего ученика — Башкирова. Радостно, что мой ученик летит воевать, но горько, что не лечу и я…

Наши войска оставили Киев.

Мы получили приказ перебазироваться в глубокий тыл и там готовить лётчиков. Весть эта всех взволновала. Грустно было покидать родную Украину, хотя мы знали, что это необходимо: для подготовки лётчиков требовалась спокойная обстановка.

8. КОГДА ЖЕ ФРОНТ?

Итак, мы в глубоком тылу, в Средней Азии. Большой перерыв в учёбе курсантов задерживал выпуск. Работать приходилось без передышки, а условия были нелёгкие: стояла страшная духота. Моторы «захлёбывались» от пыли и перегревались от зноя. Иногда после взлёта пыль долго стояла столбом. Летали только рано утром и под вечер. Днём занимались наземной подготовкой, теорией и разбором полётов. В работе я забывался.

Чем труднее давалась лётная учёба курсанту, тем охотнее и больше я с ним работал. И когда добивался успеха, то испытывал необычайную радость. Научить человека трудному для него делу, поделиться с ним опытом — что может быть отраднее!

В свободную минуту я переносился мыслью в родную деревню. Там, у нас на Украине, сейчас хозяйничали фашисты… Перед глазами вставали отец, сестра, братья, Ображеев-ка, Украина…

Опять подаю рапорт об отправке на фронт. И снова получаю короткий ответ: «Готовьте лётчиков».

Наступают Октябрьские праздники. 7 ноября 1941 года. Думаем и говорим о нашей дорогой столице. Как-то выглядит она в это утро, как поживают москвичи? Вряд ли сегодня будет традиционный парад — слишком близко фронт…

И вдруг мы узнаём: 7 ноября в прифронтовой Москве состоялся военный парад.

С особенной силой ощутили мы радостное чувство веры в победу, слушая доклад нашего великого вождя.

«…Разгром немецких империалистов и их армий неминуем», сказал товарищ Сталин в своём докладе.

«…Враг рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался, — говорил великий Сталин в своей речи на Красной площади. — …наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта, нанося ему тяжёлый урон, а наша страна, — вся наша страна, — организовалась в единый боевой лагерь, чтобы вместе с нашей армией и нашим флотом осуществить разгром немецких захватчиков».

Нам радостно было сознавать, что, находясь в глубоком тылу, мы вместе со всем народом куём победу. И всё же меня продолжала преследовать мысль о фронте.

Командир эскадрильи уже сменил гнев на милость. Но время шло, а командир молчал. Неужели я ещё не заслужил права вылететь на фронт?..

9. В МОСКВУ!

Все мои курсанты успешно закончили учёбу и получили назначения в часть.

Перед отъездом курсанты, окружив меня, благодарят за выучку. Их возбуждённые лица напоминают мне, как я сам ещё совсем недавно волновался, расставаясь со своими инструкторами в аэроклубе.

Я завидую своим курсантам и говорю об этом, крепко пожимая им руки на прощанье.

— До скорой встречи на полевом аэродроме, товарищ инструктор! — кричат они сидя в машине, увозящей их на станцию.

Снова мои друзья-инструкторы и я остаёмся в тылу. Работы по-прежнему много, я целый день на аэродроме. Опять учу и учусь сам. Вечером, отдохнув, мы собираемся в Ленинской комнате, у карты боёв.

С глубоким волнением следим мы за Сталинградской битвой. Все наши помыслы и разговоры — о Сталинграде. В небе над волжской твердыней идут ожесточённые воздушные бои. Они начинаются с рассвета и длятся до темноты.

У меня такое горячее желание стать в ряды защитников Сталинграда, так сильна ненависть к врагу, так много во мне сил, а я должен быть только наблюдателем! До каких же это пор?

Однажды я возвратился с тренировочного полёта. Жара стояла невыносимая.

— Пошли купаться! — позвал меня Усменцев.

Только мы направились к арыку[10], протекавшему между высокими тополями аэродрома, как ко мне подбежал техник:

— Вас вызывает командир эскадрильи.

— Ну, подожди, сейчас вернусь! — крикнул я Грише.

В дверях сталкиваюсь с командиром звена другого отряда— лейтенантом Петро Кучеренко. Он спокойный, выдержанный, скромный лётчик. Говорит с расстановкой, следит за каждым своим движением. Его тоже вызвали.

Входим вместе. Докладываем. Командир эскадрильи встаёт и пристально смотрит на нас. Ну, думаю, сейчас начнёт отчитывать за что-нибудь! Командир постоял молча и медленно произнёс:

— Да, я знаю, вы лётчики неплохие, не подведёте нас на фронте. Вас вызывают в Москву. Выезд завтра утром.

Наконец-то! Мне даже не верилось.

Командир пожал нам руки, и мы вышли.

Весть уже облетела аэродром, и ребята ждали нас у дверей. Тут и мой друг — Гриша Усменцев. Я бросился его обнимать:

— На фронт еду, Гришка!.. Ущипни меня, может я сплю!..

Утром я вскочил раньше всех. Сегодня в Москву! Говорили, что оттуда — прямо на фронт.

Пришёл Петро. Машина уже ждала. Друзья окружили нас, отъезжающих, тесным кольцом. Прощались долго и шумно. Гриша тряс мне руку и твердил:

— Ты только пиши, как собьёшь вражеский самолёт. Сразу напиши, слышишь?

— Товарищи, пора ехать, — сказал командир.

Мы ещё раз торопливо попрощались и влезли в машину. Тронулись.

Ребята бежали за машиной и кричали:

— Бейте врага! Покрепче!

Машина завернула за холм, и аэродром исчез из виду.