СМЕрШная история часть первая 1941 (СИ)

Глава 24

"По ходу, тут кипят нешуточные страсти", — подумал, увидев происходящее в комнате.

— Гнида ушастая. — Ворчал Аристарх только что освобождённый от пут, поглядывая на связанного мной старого взрывотехника. — За что ты Игната порешил, падлюка неблагодарная? — Вячеславу Андреевичу похоже уже досталось от начальника школы, старик лежал скрючившись, пытаясь прокашляться.

— Товарищ майор, вы погодите с расправой, сейчас подъедут специалисты Лаврентия Павловича, они всё сделают профессионально.

Растирая запястья, натёртые грубой верёвкой, майор задумчиво посмотрел на меня. — Ну да, когда отобьют ему весь ливер, он по-другому запоёт.

Услышав наши переговоры, Ефанов, сплюнув кровавой юшкой, просипел. — Хер вам! Мне терять нечего, быстрее сдохну, чем что-нибудь скажу.

А мне что, пускай сдыхает — похрену, но, с другой стороны, энкавэдэшники действительно могут переборщить, а старому хрычу много не надо, копыта откинет в любой момент. Подумал, сел на стул посередине комнаты и изложил своё виденье ситуации. — Вячеслав Андреевич, я, как вы наверное знаете, сирота, в отличие от вас, — это мне терять нечего. А вам, помните, как рассказывали Алевтине, ну, поварихе в школе, про сына живущего в Челябинске?

Ефанов дёрнулся, хотел пнуть меня по ноге, но не достал.

— Откуда я знаю? Так у меня слух-то ого-го какой. Так что, у сына семья-то большая, хотите для них судьбы врагов народа, или вам на них наплевать?

Ненавидящий всё и всех, взгляд Ефанова потух, он с силой долбанул седой башкой об пол. — Сволочь.

— Ты не сволочи меня, а начинай рассказывать, чистосердечное признание, знаешь ли, может смягчить наказание.

***

После того, как я показал Лаврентию Палычу на два замаскированных микрофона в его кабинете, о которых он ничего не знал, мы перешли в комнату отдыха. Здесь тоже была прослушка, но такая, которую нарком мог отключать по своему желанию.

— … Этот Глазунов получил информацию от своего друга Ефанова, тот когда-то преподавал у него в Горном университете. У Петра Ильича получилось направить группу Сиверцева в Иваново, где, с помощью капитана Селиванова из особого отдела, была изготовлена поддельная шифровка от вашего имени. В этом городе у покойного Глазунова был свой человек, кстати, он до сих пор работает в химико-технологической лаборатории. Они собирались вывезти меня во Владимирскую область, где, как вы выразились, намеревались заниматься моим препарированием. Это коротко об их основных планах.

Узнав, что майор Глазунов под подозрением, Ефанов убил его и намеревался свалить это убийство на товарища Данилина, для чего, обманом выманил Аристарха Абросиевича из школы и заставлял написать признательное письмо.

Зачем они хотели подставить вас, я не знаю, думаю, что вы сможете в этом разобраться и без меня. Теперь о вашей просьбе, после беседы с Всеволодом Николаевичем, я могу отвественно заявить, что товарищ Меркулов ко всему этому не причастен.

Я закрыл блокнот и взял принесённую молчаливым секретарём большую чашку свежесваренного кофе. Охренительно, именно то, что мне было нужно после бессонной ночки проведённой в допросной. Покрутив затёкшей шеей, подождал пока секретарь не вернётся в приёмную. — Большинство из задержанных использовали втёмную, но Глазунов, Ефанов, Селиванов и Сазонов, были полностью в курсе происходящего, и знали, что действуют против вас. Все связи Петра Ильича в вашем ведомостве я пока не установил, для этого нужно переговорить со всеми его контактами за последний месяц, или даже больше.

Дослушав, Берия шарахнул кулаком по кожаному подлокотнику и грязно выругался, виртуозно перемешивая русский мат с грузинским.

— Лаврентий Павлович, у меня к вам просьба. — Сказал, переждав приступ ярости у наркома. — Не надо наказывать группу лейтенанта Сиверцева, они действовали по ситуации, согласно вашим приказам. И ещё, по поводу Алекса, считаю, что он может пригодиться в каких либо операциях. Я проверял его своими методами — он не предаст, в общем, ручаюсь за него.

***

После моей беседы с наркомом, капитан Фокин отвёз меня на один из объектов НКВД в район Охотного Ряда, где мне предстояло провести остаток декабря. — Товарищи должны проверить все твои показания. Это не продлится долго. — Пообещал Алексей на прощание.

Ага, недолго, как же. Вспомнились школьные сочинения на тему, как я проводил летние каникулы, правда, теперь, вместо улыбчивой Татьяны Григорьевны — моего учителя по русскому и литературе, меня третировали суровые следаки, пытавшиеся поймать на вранье. Приходили друг за другом и требовали описывать каждый день проведённый вне части: кого видел, что делал, с кем встречался и кто может подтвердить мои показания. И это всё им требовалось в письменном виде. У-у, сволочи. На третий день я не выдержал беспредела и вмазал обуянному приливом усердия придурку, который начал шить мне пятьдесят восьмую за попытку перехода на сторону врага и ещё одну статью за похищение оружия и боеприпасов из складов Красной армии. Сука, это же как надо было перекрутить факты, чтобы наш рейд на броневике к немецкому штабу стал преступлением, а всё из-за одного говнистого генерала, настрочившего жалобу в военный трибунал западного фронта. Конечно, нападение на следователя не осталось безнаказанным, самому неплохо досталось от охраны, плюсом, из уютной комнаты попал в камеру для буйных(были здесь такие апартаменты) и лишён пайки.

На вторые сутки голодного существования в одиночестве меня посетил капитан Фокин. — Доброе утро, Николай. С новым годом! — Заглянув в темноту камеры, поприветствовал Алексей весёлым и до отвращения бодрым голосом.

— Пафолфзопу! — Прогундосил из-за разбитых губ и забитого кровавыми сгустками носа. К ненависти на дебилоидов в рядах НКВД, добавилась обида из-за просранного праздника.

— Вот те нате. Что за бубнилка тут спряталась? — Спросил капитан щёлкая выключателем, я с трудом повернулся на койке и уставился на капитана взглядом старого китайского алкоголика.

— …ть! Это что за на…?!! — Закричал он на конвойного старшину. — Долдоны, вы что с ним сделали?!

Охреневший от увиденного, Фокин убежал звонить в приёмную Берии и быстро навёл там шухер. Дальнейшие разборки легли на мои раны целебным бальзамом. С Лубянки пошли ответные звонки с различными угрозами и рекомендациями, чаще звучали слова: трибунал, пристрелю и разжалую. Через пять минут примчалась целая банда поддатых медиков, уложили меня на носилки и бегом потащили в своё логово, думал потеряют по пути, так быстро они бежали в санчасть.

Осмотр показал, что у меня очередное сотрясение мозга. Все симптомы были на лицо. Непроходящая головная боль, головокружение и периодические попытки блевануть на докторов. Придерживая мою голову над тазиком, Алексей задал дурацкий вопрос. — Ну, как ты?

— Я больше ничего не чувствую. Бу-э-э!

— …здец! — Сказал капитан, глядя на подростка потерявшего сознание.

***

Вызванный к Берии, начальник следственного отдела, то и дело вытирал платком потеющий лоб и вспоминал заготовленные слова оправданий. — Товарищ народный комиссар, мои сотрудники следовали вашему приказу о проведении полной проверки в отношении Николая Кувшинова, но из-за повышенной секретности, они не были поставлены в известность о его статусе и важности. Поступил сигнал от члена военного совета и следователь был просто обяз…

Нарком, перебивший отчитывающегося майора на середине слова, ёмко высказался по поводу умственных способностей самого начальника и всех его сотрудников. — Ты! Ты был поставлен в известность! Ты должен был контролировать ход проверки!

— Но Кувшинов первым полез в драку, к тому же, член военного совета… — Майор снова не смог договорить, инстинктивно отшатнулся от резко вскочившего наркома, потерял равновесие и упал на пол.

— Сукин сын, — прошипел взбешённый Берия упавшему мужчине, — если с Кувшиновым не наладится, я тебе лично голову откручу.

***

Дня через три, когда мне стало получше, капитан Фокин, по приказу наркома теперь неотлучно находившийся рядом, соизволил заняться моим просвещением, ему притащили кипу газетных подшивок и он, с утра до вечера, декламировал советскую прессу. С пафосом и гордостью, сообщал о важных боях, шахтёрских забоях, колхозных надоях и прочих свершений во всевозможных оях.

Выдержав неделю непрерывной политинформации я, понимая, что от постоянных комунистических лозунгов и упоминаний Карла Маркса с Лениным мне становится только хуже, попросил найти что-нибудь обо мне. На следующий день, Фокин ознакомил меня с докладными и сводками из моего дела, где упоминались мои хулиганства, в частности, прослушал рапорт батальонного комиссара Симошенко, где Григорий Прохорович описывал, как я сбил Юнкерса из пулемёта и наш с Фёдором Михалычем многочасовой бой с чердака сельсовета. К рапорту прилагалось представление к награде, подписанное начальником штаба дивизии. А вот танковую колонну, что я притормозил, приписали к себе какие-то левые артиллеристы, в той сводке, где ими указывалось количество трофейной техники захваченной на дороге, почему-то никто не упомянул, что она была брошена замерзающими фрицами. Жлобы, хоть бы не врали, описывая как готовили свою засаду и героическую победу. А за фашистский штаб, с нашей стороны, подтверждений вообще не было, пришлось довольствоваться переводом немецкого донесения, найденного в ходе нашего контрнаступления, Алексей чуть ли не жмурился от удовольствия, зачитывая список погибших офицеров вермахта.

Под конец января, во время проведения очередной энцефалограммы, ко мне в гости заявился сам нарком. Сверкая улыбкой и своей залысиной, очкарик принёс целый мешок фруктов, дождался окончания процедуры и вручил его, словно медаль за призовое место в марафонском беге. — Здравствуй, Коля. Ну, как ты, есть улучшения?

Мне очень хотелось сказать ему всё, что я о нём думаю, но, к счастью, этому помешал врач. Невысокий, худощавый мужчина, неловкими движениями начал снимать с меня шапочку с датчиками, уронил её и заметался, не зная что выбрать — убрать всё по местам, или быстрее покинуть палату.

— Здравствуйте, Лаврентий Павлович, всё нормально, головные боли уже не так мучают и при ходьбе почти не шатает, можно сказать, готов к новым допросам.

Мрачно зыркнув исподлобья, Берия дал понять, что эта шутка была неуместной.

— Извините, это у меня нервное. — Поспешил исправиться. — Мне действительно стало лучше.

— Хорошо, а, как с твоими способностями? — Берия покрутил растопыренными пальцами руки перед собой. — Вернулись?

Можно подумать ему не доложили о моём самочувствии, я ещё три дня назад (по секрету) шепнул Фокину о восстановившихся способностях. Так-то, они никуда не пропадали, но надо же было как-то отомстить следакам‐мозгоклюям и дуболомам-конвойным за причинённые мне страдания. — Да, Лаврентий Павлович, вроде бы всё нормализовалось.

Нарком повеселел. — Отлично! Тогда собирайся, поедем на твоё новое место службы.

Прикольно, у меня уже служба появилась. Без меня меня женили? М-да! Но делать нечего, с этим человеком спорить не принято, собрал свои вещички в чемоданчик, любезно предоставленный Фокиным, и бегом из опостылевшей палаты. Сели в машину и (кто бы сомневался) поехали на Лубянку.

— Располагайся, чувствуй себя, как дома. Хе-хе-хе. — Хихикнувший (кошмарно выглядело) Берия обвёл помещение широким жестом хлебосольного хозяина. — Если, что-нибудь захочешь изменить, то не стесняйся обращаться к капитану, Алексей Валентинович тебе во всём поможет.

Ну, я бы не сказал, что это место для меня новое, здесь, в своё время, Юрий Сергеевич меня держал под замком, после "йодной проказы" с курсантами. — Лаврентий Павлович, в чём заключаются мои обязанности? — Решил прояснить главный вопрос. — Чем я буду здесь заниматься?

А заниматься мне пришлось проверкой руководящего состава НКВД, РККА и других высокопоставленных деятелей. Сидя в удобном кресле, или лёжа на диване следил сразу за четырьмя кабинетами, где проходили беседы. Приглашённые отвечали на ряд каверзных вопросов, заданных доверенными лицами, отобранных лично Лаврентием Палычем, а я записывал фамилии тех, кто начинал юлить, или обманывать внаглую и сигнализировал нажатием кнопки. В кабинете загоралась лампочка и человека переводили на четыре этажа ниже, где начинали колоть уже по взрослому. В течение пары дней отрабатывали методику, после чего добавили прямую телефонную связь с подвалом. В результате, я смог сам задавать нужные вопросы и дело пошло быстрее, когда человек слышал из настенного динамика "Ты убивал?", я видел его реакцию и задавал следующий вопрос, по сути, мне не нужны были их ответы, только реакции.

По вечерам, чтобы ни с кем не столкнуться, спускались с Алексеем по отдельной лестнице и выходили прогуляться на свежем воздухе, затем возвращались, ужинали и ложились спать, чтобы с утра всё начать с начала.

Игнорируя враньё на вопросы о политических взглядах, неблагонадёжных родственниках и прочей мути, смог вычислить двоих работавших на англичан, одного поставлявшего сведения немцам и двоих, которые собирали доступную информацию про запас и только готовились к сотрудничеству с немецкой разведкой. Больше десятка было тех, кто совершил различные преступления уголовного характера, в основном, превышения полномочий, но были и изнасилования и убийства. В таких случаях я выезжал с охраной на места, где совершались эти злодейства и показывал на спрятанные тела, орудия убийства, или похищенные ценности. Следователи радовались, как дети, получая в свои руки неопровержимые доказательства.

Постоянные работники уже стали привыкать к жиденьким очередям в коридорах наполненых генералами, директорами и секретарями различных комитетов, вскоре, в высших эшелонах власти, пошли слухи о секретном устройстве для выявления преступников и предателей. В зависимости от воздушных тревог, ежедневно проверял от ста до двухсот человек и в какой-то момент заметил, что перестал различать лица, звания, должности, для меня всё превратилось в непрекращающийся обезличенный конвейер. Через месяц, когда почувствовал, что понемногу начинаю сходить с ума, в категоричной форме потребовал встречи с Берией.

Получив добро на аудиенцию, решил привести себя в порядок и, к своему стыду, обнаружил, что выгляжу как вокзальный бомж. М-да, чучело огородное, а не герой советского союза. Стыдобища, все вещи обзавелись заплатками, а ткань на коленях и локтях засалилась, вытерлась до блеска и горбится пузырями. Что творилось на голове вообще не поддавалось критике, из-за шрамов мои отросшие волосы торчали, как у анимешного Наруто Удзумаки. И какого хрена, где хоть какие-то привилегии, и где на фиг моя зарплата? Я что, за еду работаю, где там мой верный Санчо Панса? Подать его сюда. — Алексей Владимирович, мне нужна новая одежда и парикмахер.

Оказалось, что пошитая по спецзаказу форма давно уже готова и дожидается в шкафу на вешалке, просто Фокин не видел смысла одевать новое для повседневной носки. Ну не гад ли он после этого, сам-то всегда с иголочки одет. Ругаться с ним повременил, так как он, по его словам, был весьма неплохим парикмахером. "Я всю нашу комуналку стриг, мне тебя подровнять — раз плюнуть." — Сказал он, доставая машинку для стрижки.

***

— Я так больше не могу, Лаврентий Павлович, пятую ночь подряд кошмары снятся. — Пожаловался на непосильную нагрузку, почёсывая голову обритую налысо. — Боюсь, скоро начну ошибаться, или снова в больницу попаду, только уже к психиатрам.

Нарком внимательно выслушал мои жалобы и пообещал что-нибудь придумать. — Завтра отдохни, а мы пока посоветуемся.

"Интересно, с кем это он собрался советоваться?" — Размышлял покидая кабинет.

***

Прочитав отправленную Берией служебную записку Иосиф Виссарионович поручил Поскрёбышеву пригласить Лаврентия вместе с Кувшиновым на встречу. "Видимо настало время познакомиться с этим интересным юношей." — Подумал он, ещё раз пробегая глазами по тексту.