Смертоносный груз «Гильдеборг»

Глава VI

— Черт бы его побрал! — поручик Беневенто, яростно ругаясь, вылетел из джипа и бешено пнул его ногой. Караульные с интересом посматривали на него. Увидев меня, поручик сорвал с себя широкую зеленую шляпу, ударил ей о землю и заорал: — Сержант!

Я был не прочь посмотреть его итальянский театр. Было свежее воскресное утро, и солнце только начинало растапливать небесную печь. Парни из интендантского взвода обещали, что по пути за мясом подбросят меня до Мтоко. Когда я увидел, как поручик разыгрывает представление, мне стало ясно, что с Мтоко — конец.

— Сделайте с ним что-нибудь! — горланил он. — Не могу переключить скорости, а минуту тому назад все шло нормально.

Я сел в машину, выжал сцепление и подвигал рычагом коробки. Первая и вторая передачи включались без труда, третья и четвертая не включались. Я несколько раз повторил попытку, но напрасно.

— Вам надо взять другую машину, поручик, — сказал я решительно, надеясь сохранить свой день отпуска. — Мне кажется, здесь крупная неисправность, Завтра посмотрим.

— Другую машину? Вы что, сошли с ума? Немедленно начинайте работу. Я не могу взять машину из резерва — вдруг объявят тревогу?

Он поднял шляпу и выбивал ее о дверцы. Красная пыль поднялась вокруг нас. С любым другим я бы договорился, но Беневенто был осел. Если вобьет себе что-то в голову…

— У меня отпуск, поручик.

— Отпуск? Отменяю вам отпуск, получите дополнительный на следующей неделе.

— Слушаюсь!

Спорить было бесполезно. В армии приходится подчиняться молча. Я развернул джип и на второй скорости потащился к гаражам. Беневенто топал за мной пешком. Собственно говоря, меня это особенно даже не огорчило. Здесь или там — это было все равно.

Я натянул комбинезон и залез под машину. Если неисправность будет в коробке передач, то меня ждет изрядная работа. Но Беневенто ни в коем случае не дождется сегодня своей машины. Останется здесь так же, как и я.

— Что там? — гаркнул он нетерпеливо, едва войдя в гараж.

— Сядьте и попробуйте переключать, но медленно! — попросил я. Часть рычага, выступающая под кузовом, начала двигаться. Первая, вторая нормально, а… Неисправность я заметил мгновенно. При включении третьей и четвертой скорости рычаг двигался по пластмассовой направляющей, от которой остался всего лишь один кусочек. Остальное развалилось и выпало. Рычаг не мог занять правильное положение, и было невозможно включить высшие передачи.

— Ну что там? — бесился наверху Беневенто.

— О машине забудьте — мне нужно сделать новую направляющую. Ничего подобного здесь у нас нет, если только в Солсбери.

Это был старый джип французского производства, он уже многое повидал на своем веку.

Наверху стало тихо. Я знал, что это означает: поручик собирался с силами, чтобы осыпать меня потоком итальянских ругательств. Мне хотелось увидеть его физиономию, но лучше было оставаться под машиной. Очень долго я отвинчивал поврежденную деталь, потом вылез из-под машины.

— Посмотрите…

— Меня это не интересует! Мне до этого нет никакого дела! Через час я должен быть в пути,

— Не будете! Не раньше чем вечером, в пять, — сказал я твердо. Он выскочил из гаража. Я с удовольствием смотрел, как он бежит к офицерским казармам. Вероятно, жаловаться шефу.

Если бы у меня была запасная направляющая, то заменить ее было бы делом десяти минут. Но из чего ее изготовить? На металлической будут задиры, она должна быть пластмассовой или… Может быть, из дерева, пришло Мне в голову. Из дерева, которое идет на гробы. Я не знал, какой оно породы, но оно было плотным и твердым, а гробы из него получались прочные и тяжелые. Я зашел в столярную мастерскую, нашел чурбанчик, отрезал дощечку и начал работать. Направляющая была длиной около пяти сантиметров, со специальным профилем, и мне нужно было разрезать его вдоль и просверлить, чтобы привинтить к металлической опоре. От правильности профилирования зависела простота и точность переключения скоростей.

Я забыл о поручике и с удовольствием начал работу, которую никогда раньше не делал. При обработке дерево было вязким, и я надеялся, что оно выполнит свою задачу так же хорошо, как и нейлон. Самые простейшие вещи в нескольких километрах от главной магистрали становятся вопросами жизни. Без моего чурбанчика машину пришлось бы списать. Но для меня, по существу, важен был не джип поручика. На него мне было наплевать. Но, может быть, однажды возникнет возможность отсюда исчезнуть. Нужно научиться выполнять любую работу.

К обеду у меня было все готово. Я смазал деталь маслом, привинтил к опоре и снова залез под машину. Здесь был приятный холодок и не ослепляло жгучее сияние дня. Удобное место для того, чтобы спокойно вздремнуть. Я ни в коем случае не должен позволять поручику ездить на мне. Но и шутить с ним опасно. Можно восстановить против себя остальных офицеров.

На улице затарахтел бронетранспортер, кто-то из патрулей возвратился со службы. Мне надо было бы идти обедать. Я чувствовал, как дрожит земля под колесами, когда они въезжали в гараж. Потом мотор затих, и только по земле тянулся запах отработанных выхлопных газов. Парни выпрыгивали из кузова.

— Так мы обо всем договорились? — спросил неожиданно прямо надо мною сержант Моор, цветной американец из Калифорнии. — И в столовой ни слова об этом ни сегодня, ни в другое время! — Его голос звучал как-то особенно сердито. Я бы сказал, почти угрожающе.

Шаги затихли. Теперь все стояли вплотную около моего джипа.

— Что делать с детьми, сержант? — спросил кто-то.

— "Гориллы" никого не щадят, — твердо ответил Моор. — Мне это не по нутру, но ничего не поделаешь. Это исключительный случай, бог знает когда опять представится что-либо подобное. Они повезут целое состояние, все, что накопили за эти годы. Каждый из вас получит порядочную долю. Я не удивлюсь, если это будут алмазы. Надеюсь, вы не дураки, понимаете: никто не должен остаться в живых!

Сердце у меня замерло. О чем это они говорят? Сержант Моор со своим транспортером должен был завтра утром сопровождать Бернарда Шиппера с семьей до Русапе на главной магистрали в Умтали. Капитан хотел быть уверенным, что они уедут отсюда и ничего с ними не случится. Если в последние минуты их где-то не задержат «гориллы».

На лбу у меня выступил холодный пот. Я почти не дышал.

— Девис бросит гранаты, а Лове начнет, стрельбу из автомата, продолжал сержант. Девис и Лове были черные американцы. В Том, что они служили в "Анти-Террористической Унии", не было ничего особенного. В родезийской и южноафриканской армиях служат регулярные отряды черных. — Мы поедем примерно в ста метрах за первой машиной и начнем пальбу из пулемета. Как только со всем будет кончено, вы исчезнете в саванне и будете оставлять следы. По существу, сама акция должна длиться не более нескольких минут. Никаких колебаний, нам нужно время для осмотра трупов и машины!

Я не отваживался пошевелиться, не отваживался вздохнуть. Видел только несколько пар покрытых красной пылью ботинок около джипа. Я начинал понимать. Они говорили о Корнелии Шиппер, ее муже и детях. Хотели инсценировать нападение и ограбить их. Если бы сейчас меня Моор здесь обнаружил…

Ботинки двигались, топали и оббивали пыль. Пот лился у меня со лба, волосы взмокли, а комбинезон можно было выжимать. Это ведь невозможно, это невозможно… Я лежал без движения и тупо смотрел на нижнюю часть кузова. Все давно уже ушли, но я не отваживался вылезть. Что я должен делать? Идти к капитану? Обо всем сообщить? Тогда бы я не дожил и до утра.

Перед глазами у меня стояло лицо той женщины, большие кровавые пятна на груди… Я не могу этому воспрепятствовать: что, если и Гофман получает свою долю? Сколько примерно уходящих фермеров они сопровождали, сколько нападений провели они, а не Патриотический фронт. Я начинал задыхаться под машиной, надо вылезать, что-то придумать, что-то предпринять! Довериться Тенсеру? Впрочем, не кормился ли чем-то подобным и он?

Я пошевелился и с большой осторожностью выглянул наружу. Пусто! Ворота открыты, транспортер на своем месте. Я не должен выходить через ворота, никто не должен даже и подозревать о том, что я лежал здесь. Через окно я выскочил на другую сторону гаража и проскользнул снова в столярную мастерскую. Я сидел на груде нарезанных досок и обдумывал. Оставалась единственная возможность — предупредить Шипперов об опасности. Убедить их, чтобы не ждали сопровождения и немедленно отправлялись в путь. Чтобы она плюнула на все и бежала, ничего худшего ей не может встретиться… Но что, если она поднимет скандал, где-то расскажет? Тогда меня ничто не спасет, при первой же тревоге на мне отыграются. Ведь с самого начала мы с Гутом знали, что корпус Гофмана — это банда убийц.

Я поднялся и вышел из столярки. Мне нельзя терять ни минуты, здесь проходит черта, которую я не могу переступить, даже если, бы это стоило мне жизни. Я направился к офицерским казармам.

Поручик Беневенто лежал голый в постели и просматривал порнографический журнал.

— Готово? — заворчал он на меня и посмотрел на часа. — Времени уже порядочно!

— Еще нет, я должен машину опробовать, — сказал я твердо.

— Опробую ее сам!

— Тогда будет на вашей совести, если что-то развалится и вы застрянете в саванне. Справитесь?

Он с презрением повернулся ко мне спиной. Полуденная жара лишала его энергии.

— Если задержусь, не объявляйте тревогу — как-нибудь сам исправлю, добавил я еще и закрыл дверь. Через минуту я уже выезжал на пыльную дорогу к Мтоко. Караульные у ворот сочувственно помахали мне руками. Автомат лежал на пустом сиденье возле меня.

Саванна дышала жаром и духотой, силуэты одиноких деревьев расплывались и колебались. Примерно через четверть часа, когда меня с базы уже никто не мог видеть, я съехал с дороги и повернул прямо на восток, к границе. Теперь приходилось ехать по компасу и надеяться, что удастся не слишком отклониться, от цели.

Переключение скоростей было безупречным. Я гнал машину немилосердно на полных оборотах и перед собой видел только заросли зелено-желтой, опаленной солнцем травы, расступающейся как подвижная стена. Рулевое колесо так накалилось, что я едва удерживал его в руках. Солнечный пресс давил мне на спину, как раскаленная доска. Я вжимал голову в плечи, закрывал шляпой лицо, но это не помогало, Я попытался обдумать то, что я ей, собственно, скажу, но не мог сосредоточиться. Мной овладело единственное желание: как можно скорее проехать заросли, укрыться в тени, оторвать раскаленную плиту от своей спины.

После часа езды я, наконец, увидел первые плантации и дорогу. Здесь я уже был способен ориентироваться. Саванна как море — многие километры ничего не застревает в памяти. Человеку не за что уцепиться, удержаться. Скопления деревьев почти одинаковы, а кустарники обманчивы. Но плантации — это плантации, и дорога вдоль них куда-нибудь да ведет.

Вдали вынырнул белый дом. Деревня, которую я уже проезжал, была так же покинута, как и тогда ночью. Опустевшие круглые хижины из бамбука и глины, ни из одной — трубы не поднимался дым, не валили толпами к дороге дети. Через открытые ворота я въехал прямо в сад. Собачья свора бесновалась в загонах. День принадлежал белым, а ночь черным — таково было разделение. Днем нечего бояться, но с первыми сумерками власть белых кончалась.

Я остановился перед домом и с неимоверным облегчением, пошатываясь, вышел из машины в тень. Спасение! Я упал в плетеное кресло и вытер пот,

Может быть, у нее будет пиво!

Сколько сейчас времени, как долго я был в дороге? Я должен как можно быстрее возвратиться, чтобы мое отсутствие не возбудило в лагере подозрений,

— Миссис Шиппер… — позвал я громко.

Тишина, послеобеденный отдых, никто не отозвался. Только солнце тяжело падало на раскаленные плиты.

Устало поднявшись, я вошел в дом.

— Миссис Шиппер…

Здесь все было старым: мебель, картины, фарфор — вероятно, начала столетия или еще старше. Из зала деревянная лестница вела на второй этаж. Мгновение я колебался. Можно ли идти дальше? Скорее всего, все отдыхают, или, может быть, никого нет дома?

Я снова позвал и стал медленно подниматься по лестнице, вверх. Потом мне показалось, что я слышу из отдаленного коридора, выходящего к лестнице, шум воды. Я направился в этом направлении. Сумерки и прохлада.

Я слышал отчетливо шум душа. Я остановился перед приоткрытыми дверями и постучал. Никто не отозвался, только поток воды напористо барабанил по каменным плиткам. Я вошел. Опущенные жалюзи и широкая застланная постель. На противоположной стороне открытые двери, за которыми с шумом лилась вода. Ванная.

— Госпожа Шиппер… — сказал я и вопрошающе заглянул внутрь. Она стояла с закрытыми глазами, отвернув лицо к потоку воды. Стройная, смуглая, упершись руками в бок. Она не могла меня слышать. Мгновения я неподвижно смотрел, на видение из рая.

Дождь перестал, умолк.

Она закрыла краник и вытерла ладонями мокрое лицо.

— Извините, — выдохнул я, — я право же не хотел вас беспокоить, но мне нужно с вами поговорить.

Только теперь она открыла глаза и заметила меня. Холодное неподвижное лицо. Я не мог определить, что последует дальше. Долю секунды она наблюдала за мной, как тогда, когда стояла с капитаном перед своей машиной на базе.

— Это вы? — сказала она с отвращением. — Что вы здесь делаете? — Она протянула руку к махровой простыне и набросила ее на обнаженное тело.

Я ожидал встретить потоки негодования или хотя бы вздох испуга. Вместо этого она вошла за мной в спальню, села к зеркалу и начала вытирать простыней волосы.

— Пожалуйста! Случилось что-то?

— Вы должны уехать, леди, — сказал я. — Немедленно уехать — думаю, со всей вашей семьей. Вы не должны ждать сопровождающих.

Она непонимающе посмотрела на меня.

— Должно быть инсценировано нападение, вас хотят убить и ограбить. У Гофмана служат самые разные люди. Надеюсь, вы меня понимаете. Она перестала вытираться, махровая простыня соскользнула у нее с плеча.

— Это вы знаете точно? — спросила она тихо.

— Если бы я этого не знал, не рисковал бы жизнью. Если вы обратитесь к капитану или в управление, я поплачусь жизнью. У вас единственная возможность — не ждать, собраться и исчезнуть, пока есть время. Такое дело трудно доказать. Это все, теперь я должен ехать обратно!

Когда она снова ухватила конец простыни, чтобы закрыться, у нее дрожали руки. Потом, не говоря ни слова, она встала и подошла к шифоньеру.

— Вы были очень любезны, — сказала она глухо тем особенным, немного грубоватым голосом, — благодарю вас.

Она повернулась и подала мне пачку банкнот. Я только отрицательно покачал головой.

— За такие известия не платят.

Мгновение она задумчиво стояла, потом положила деньги обратно.

— Или… — она медленно придвинулась ко мне, что-то в ее лице изменилось, расслабилось. Мы смотрели прямо друг другу в глаза. Неожиданно мы стали оба нагими, все обнажилось. — Или вам после дороги хотелось бы тоже принять душ? — спросила она спокойно. Достаточно было сделать единственное движение, единственный шаг, но я не мог. Я опять увидел границу, за которую нельзя переступать.

— Конечно, конечно, — сказал я с облегчением. — Это было бы лучше всего, но у меня нет времени. Ни у вас, ни у меня. Может быть, в будущем!

И я пошел, побежал, чтобы скорее исчезнуть. С сотворения мира — все та же награда, все так же оплачивается жизнь. Поистине в этом есть глубокая символика.

Когда я выезжал из ворот, она стояла на террасе с махровой простыней, небрежно переброшенной через плеча, и смотрела на меня. Большего для нее я не мог сделать, теперь это было только ее делом.

Над лагерем дико завыла сирена. Я выскочил из кровати. Что же мне сейчас снилось? Что-то о школе, будто снова я был маленьким. Прекрасное время.

Рассвет. Ни ночь, ни день. Гермафродит! Сколько я уже таких видел.

С ревом взлетел разведывательный вертолет.

— Черт возьми, снова без завтрака! — проклинал все Тенсер. Рубашки, брюки, снаряжение — и мы уже бежали к бронетранспортеру. Капитан Гофман несся с автоматом в руке к другому вертолету. Что-то серьезное, если шеф тоже поднялся по тревоге.

Пять полностью забитых транспортеров и три грузовика выехали из ворот базы. Целый моторизованный отряд, ударная сила корпуса. Поручик Беневенто с наушниками радиостанции на голове. Он принял после Маретти наш транспортер, и, таким образом, мы стали его командирской машиной. Капитан пока передавал с вертолета короткие приказы. Мы дрожали от холода и застегивали воротнички рубашек. Машины безжалостно гнали по разбитой дороге, и струя воздуха еще более усиливала чувство холода. Солнце выйдет не ранее чем через два часа.

Поручик снял наушники и резко сказал:

— Неприятности! Террористы ночью похитили семью Шипперов. Когда час тому назад сержант Моор прибыл на ферму для сопровождения, их уже не было. Задержали какого-то негра, который утверждает, будто ночью появилась банда террористов, они загнали белых в машину и уехали в направлении мозамбикской границы. Шеф рвет и мечет. Обязательно что-то должно случиться именно в нашей области!

Я чувствовал, как у меня от волнения забилось сердце. Ведь это невозможно, она знала, что им грозит. Может быть, в последнюю минуту решила иначе? Неужели она мне не поверила? Зачем я в это впутался? На мгновение мне пришло в голову, что это хитрость, обманный маневр, чтобы объяснить, почему она не ждала сопровождения. Но Моор задержал свидетеля, человека, который видел, как их увозят. Я затрясся от холода. Что, собственно, хуже: мгновенная смерть или попасть в руки «горилл», которые хотят свести старые счеты? Бог знает какие старые, возможно, за целые десятилетия и за давно умерших Шипперов. Никто не будет проверять, виновны они или нет, для этого просто нет времени.

Моор со своей компанией остался на бобах, я мог представить себе, как он беснуется, как будет зверствовать. По спине у меня пробежал мороз. Ведь это похоже на карательную экспедицию. Капитан должен что-то предпринять, чтобы оправдать то, что у него прямо на глазах утащили семью белых. Беневенто уже снова был в наушниках.

— Нашли следы грузовой автомашины, которые действительно ведут к границе… — Он шарил глазами по саванне. — Сегодня кому-то будет жарко, добавил он тихо, — мы этого не потерпим.

Он разложил на коленях спецкарту пограничной области и внимательно ее изучал. Я посмотрел на Тенсера. Он сидел с закрытыми глазами и спал. И остальные не проявляли волнения или интереса. Боевая акция, значит, по крайней мере, будут доплаты.

— Переключение скоростей в порядке? — спросил поручик без всякой связи и продолжал дальше изучать карту.

— В порядке.

Облака пыли окутали караван. А если тот человек даст показания, что вчера во второй половине дня на ферму приехал военный джип? Страх сдавил мне горло. Об этом я и не подумал. Жизнь полна неожиданных поворотов. Я был дураком, мне надо было оставить машину среди плантаций и идти к дому окольным путем. За эту неосторожность я могу поплатиться жизнью. Я закрыл глаза. Приближаюсь к своему концу, зачем обманывать себя. Если кто-то действительно был в деревне, он должен был меня видеть или хотя бы слышать. Моор, конечно, с ним не церемонился, взял его в тиски, и тот бедняк заговорил, сказал все, что знал. Из этой экспедиции я не вернусь, никогда отсюда не выберусь! Я не мог глотнуть. Чем я провинился? Что я сделал? Почему очередь должна быть именно за мной? Не только за тобой, подсказало сознание, и мысленно я представил ее лицо, лица ее девочек. Каждую секунду кто-то умирает, кто-то не хочет умирать. Здесь умирают особенно быстро. Сегодняшние кандидаты в мертвецы еще и не предполагают, что приближается смерть, что она уже в пути. Кто-то сейчас встает и разжигает огонь — так почему не я? На каком основании я должен дожить до завтрашнего утра, следующего часа? Почему я должен иметь перед ними преимущество? Это нелогично…

Солнце резко ударило меня. Я открыл глаза: было утро. Солнце уже высоко поднялось по небосклону. Белый дом в зелени табачных листьев. Вертолет Гофмана на дворе фермы, перед воротами транспортер Моора, а на ветви развесистого эвкалипта висит молодой негр.

Неподалеку стоял капитан с сержантом и экипажем транспортера. Я увидел, как оливковое лицо Беневенто темнеет еще больше.

— Эти болваны его повесили, — выдохнул он злобно. — Прикончили единственного свидетеля. Как только цветные соберутся вместе, так это одно несчастье.

Он выскочил из машины и понесся к группе. Я медленно плелся за ним.

— Кто это приказал, шеф? — горланил он. — Кто вам выдал приказ о казни, сержант?

Моор, высокий худощавый мулат, нагло, повернулся к нему через плечо.

— Он оскорблял нас, поручик, — сказал он резким голосом. — У нас в Штатах этого не любят. Кроме того, это был агент, все черные с фермы давно ушли, бросили работу, когда им пригрозил Патриотический фронт. А этот остался здесь только для того, чтобы передавать информацию. Мы из него выжали все, что было нужно. Похитители не предполагали, что мы приедем. О том, что Шипперы продали ферму, знал каждый в окрестности. По-видимому, они нужны им в качестве заложников. Следы машины ведут к границе, можете пойти и посмотреть!

Мне было ясно, что Моор лжет, и капитану это было тоже ясно. С крепко сжатыми губами он расхаживал туда-сюда.

— В любом случае я вас оштрафую на тысячу долларов, сержант, — сказал он наконец твердо. — Вы были не в бою и не имели права без моего приказа решать вопрос о жизни пленного. Тот человек мог быть для нас чрезвычайно полезным.

Моор раздраженно оскалил зубы, капитан повернулся к нему спиной, а Беневенто поднял ствол автомата.

— Отойди, парень, — сказал он по-английски в той манере, в какой в Америке окрикивают цветных.

Мои опасения начали проходить. Очевидно, негр многого не сказал, скорее всего он ничего не знал. Но почему его повесили, чего этим хотел сержант добиться? Лучше я сам посмотрю на следы. Я обошел дом и вышел через задние ворота на плантацию. Лове, другой цветной американец из экипажа Моора, сидел на земле у дороги и курил сигару.

— Идете посмотреть на следы, сержант? — улыбнулся он мне. Я кивнул. Он встал, и начал мне показывать едва заметные отпечатки шин в пыли. Они были нечеткими и становились отчетливее только в наносах красной пыли на побуревшей от солнца, разъезженной земле.

— Почему вы повесили того парня? — спросил я.

— Он обозвал Моора, — пожал плечами Лове. — Сказал, что он не порядочный негр, а только цветная баба. Наговорил ему кучу слов, а сержанта распалило.

Я прикурил от сигары Лове сигарету и минуту шел по неясным следам. Это были, без сомнения, шины вездехода Шиппера, но именно здесь на прошлой неделе я проезжал на нем, когда его ремонтировал. Нужно ли сообщать об этом шефу? Лучше нет. Если Моор все выдумал или сам сделал такой вывод, почему я должен был обращать внимание на возможность обмана? Я медленно побрел обратно. Что тут разыгралось, было неясно. Если бы они не повесили того человека, может быть, я поверил бы этому.

Сирена командирского транспортера коротко взвыла. Посадка! Все помчались к машинам. Вертолет с шефом уже взлетел. Беневенто нетерпеливо барабанил кулаком по кузову.

— Где шляетесь? Вот оставлю здесь! — Я прыгнул в кузов, поручик за мной. — Авиационная разведка обнаружила группу вооруженных людей на другой стороне границы, — сказал он. задыхаясь,

Идем на дело!

Моторы — на полные обороты, облака пыли.

Вероятно, все это правда — похитили их и отступили на мозамбикскую территорию. От границы нас отделяло едва полчаса езды. Беневенто разложил карту и без устали переговаривался с капитаном в вертолете. Потом он махнул рукой, машина изменила направление и свернула с дороги.

Оба «Алоетте» уже открыли пальбу. Издалека слышался слабый стук авиационных пулеметов. Мы безжалостно мчались поперек плантаций. Предлог для карательной экспедиции, пришло мне в голову. Сержант Моор создал повод для вторжения на мозамбикскую территорию. Но почему? Зачем ему это?

Я чувствовал, как у меня дрожат руки. Тенсер вставлял ленту в пулемет. Я перестал замечать время. Только лес табачных стволов расступался перед нами и рушился. Никому до этого не было дела. А потом нас поглотила саванна с кучками кустов и деревьев.

— Деревня!

— Вперед, парни, вперед! — заорал Беневенто. — Все сожгите, не щадите никого!

Один за другим мы начали вываливаться из кузова. Транспортер — в паре метров впереди нас. Несколько круглых хижин. Это была самая беднейшая деревня, какую я когда-либо видел. Я стрелял веером короткими частыми очередями. Не целясь, так, как нас этому учили. Потом меня опалил жар огня. Соломенные крыши уже горели. Кучки голых черных людей бежали в саванну.

Ради бога, нет! Я не должен этого делать, не должен! Я спотыкался о глиняные сосуды и камни очагов. Хижины за мной рушились. Я бежал как в лихорадке. Это не была деревня сельскохозяйственных рабочих, здесь обитало примитивное племя. Какой это имеет смысл, кого наказали, что от этого и кто получит?

Вспыхнула сухая трава, машины остановились, полоса огня прорезала саванну. Степной пожар!

— Да хватит, хватит уже! — кричал я. Но я кричал по-чешски, никто меня не понимал. Вердинг трахнул меня по спине так, что я согнулся.

— Готово! — закатывался он от смеха.

— По машинам! — приказал поручик жестяным голосом через мегафон. — Едем дальше!

Как загнанный, я упал на дно кузова. Моторы взревели.

— Ликвидируем их в один прием! — выкрикнул поручик и с картой в руке определил направление. Я тяжело поднялся. Вертолеты летели низко над землей и палили изо всех стволов. Солнце дрожало, окутанное дымом. Я вытер себе опаленное лицо, оно было отвердевшим и чужим. Я свинья, такая же свинья, как и все остальные. Я должен отсюда выбраться, выбраться любой ценой. Перейду на другую сторону и сдамся в плен. Но я знал, что этого не сделаю: здесь я не в Европе, здесь меня ждет пуля. В этой форме — наверняка!

Я увидел высохшее русло с лужами вонючей воды, а на другой стороне… Я закрыл глаза.

— Давай, давай, парни, вперед! Удар кулака сбросил меня с машины. Беневенто спрыгнул за мной. Я несколько раз кувыркнулся и кинулся вперед.

— Хочу пленного, приведите пленного! — орал поручик.

Бок о бок мы продирались вперед. Взметнулись первые языки пламени.

Я уже знаю, как горит деревня, как воняет старое болото и тлеющая солома что такое смерть и как умирают. Видел черных голых беглецов. Несущихся по горящей саванне, и тела под колесами машин. А солнце! Я где-то потерял шляпу, волосы у меня поднялись дыбом от жары или, может быть, от ужаса? Мне это все равно, мне на это наплевать!

Я полз на животе по пепелищу. Я не был способен встать и бежать. Перед нами грохотали автоматы и легкие пулеметы. Это был небольшой отряд, который обнаружила авиационная разведка. Мы настигли его. Транспортеры на мгновение как бы удивленно заколебались, но только на секунду, а затем ринулись вперед.

— Давай, парни, давай!

Мы поднялись. Нас поглотила высокая трава, поглотила тоска одиночества. Я палил в пустоту. Залезть бы в стальной омут, свернуться в брюхе «Гильдеборг». Погрузиться на самое дно, в вечную темноту.

Пальба затихла. Транспортеры еще крутились туда-сюда. Десять трупов в форме мозамбикской армии. Это были не похитители, а пограничный патруль. Поручик Беневенто громко извергал проклятия и нетерпеливо вызывал вертолеты, но их уже не было видно. Продолжительность полета определяет запас горючего.

— Погрузите мертвых, здесь мы их не можем оставить! — приказал он наконец.

Мы побросали тела, оружие и снаряжение в кузов грузовика и отправились обратно. Было уже послеобеденное время. В бою представление о времени сжимается, как кожа раздавленной змеи.

Несколько ночей после карательной экспедиции я не мог спать. Я постоянно чувствовал дым пепелища и слышал выкрики. С ужасом я ожидал, когда над лагерем опять зазвучит сирена. Но ничего не происходило. Жизнь возвращалась в нормальную колею. Собственно говоря, она с нее вообще не сворачивала. Регулярные патрульные поездки и ремонт машинного парка. Это только мне казалось, что произошло что-то чрезвычайное.

Тела солдат мы закопали примерно в двадцати километрах от пограничной зоны на нашей территории. В Мозамбике об исчезновении воинского патруля могли думать что угодно. Доказательств не было: хотя сожженные деревни и жертвы в них не удалось устранить, но капитан над этим не ломал голову. Одно дело — мертвый голый негр и другое дело — мертвый негр в форме. Нападение на военный патруль было бы серьезным инцидентом с массой расследований и вопросов. В Солсбери ни в чем подобном не были заинтересованы, и капитан это знал. Внутренних проблем было более чем достаточно.

И все-таки, когда две недели спустя в центре базы совершил посадку армейский вертолет «ВАСП» с районным комиссаром и двумя его сотрудниками в штатском, нам стало ясно, что дело не прошло гладко. Поручик Беневенто мгновенно созвал младший командный состав, принимавший участие в акции, и кратко приказал:

— Держите язык за зубами, ребята. Никогда мы с военным отрядом не встречались и границу не переходили! Похищение Шипперов и нападение на деревни — провокационная акция Патриотического фронта, стремящегося ухудшить взаимоотношения между Родезией и Мозамбиком. Разойдись!

Только после этого он направился к штабу. Это была обычная мотивировка, которую ни опровергнуть, ни доказать. Мы медленно расходились. Пятнистый армейский «ВАСП» угрожающе стоял в центре лагеря, и теплый ветерок с севера тихо проворачивал лопасти. Настала подходящая минута, чтобы воспользоваться этим посещением и исчезнуть в душевой.

Я сбросил одежду, повернул кран и подставил тело тропическому дождю. Прелесть! В голове у меня было пусто, не о чем было думать. Я воспринимал только поток воды. Гости у шефа меня не интересовали. Конечно, они его не рассердят, скорее всего, будут совместно искать еще более убедительное объяснение. Правительство Смита не могло позволить себе разрыв с Мозамбиком, но и не могло себе позволить разойтись с Гофманом.

Того, что я пережил за эту пару месяцев, в изобилии хватило бы на целую жизнь. Если выберусь отсюда когда-нибудь невредимым, буду больше ценить покой и нормальную жизнь. Вернусь домой — ничто меня не остановит. Я уже не способен представить себе, что можно беззаботно идти по улице и не бояться того, что принесет завтрашний день. Снова обрести когда-нибудь чувство уверенности. Напрасные сны!

Меня пробудил грохот вертолета. В окно я видел, как он отрывается от утрамбованной земли и поднимает облака красной пыли. Надолго не задержались, поручик напрасно беспокоился. Что зависит от двух сожженных деревень и нескольких десятков мертвых? Более крупные вещи поставлены на карту. Уран, вольфрам, золото.

Я выключил душ и отряхнулся, как мокрая собака. Ощущение жары мгновенно вернулось. Я натянул рубашку и брюки на мокрое тело. Надо бы еще постирать, проделать всю эту неприятную работу, не могу же я ее вечно откладывать. Я глубоко вздохнул. Возьмусь, пожалуй, хоть как-то использую время. Я влез мокрыми ногами в ботинки и вышел из душевой, оставляя за собой большие темные следы.

— Сержант! — закричал мне от штабного барака Беневенто. — К шефу!

Его голос звучал неестественно, лицо было бледным и неподвижным. Видимо, получил нагоняй, разнесли его в пух и прах. Пока я поправлял на себе форму, зашнуровывал ботинки, поручик стоял и безучастно смотрел на меня.

— Идите, идите, быстрее! — он не орал, не приказывал, а только загонял меня внутрь барака.

Когда я вошел в кабинет капитана, Гофман сидел за письменным столом и копался в бумагах. Не говоря ни слова, он кивнул мне на плетеное кресло и продолжал что-то искать. Комната была полна сигаретного дыма, а на столе стояли недопитые рюмки с коньяком. Густая сетка против насекомых, вставленная в открытое окно, не пропускала воздух ни наружу, ни внутрь. На одной стене — специальная карта с обозначенными патрульными трассами и заштрихованными зеленым опасными зонами. На другой — плакаты с красотками. Нет ничего ужаснее, чем жизнь на базе среди саванны. И он, видимо, это почувствовал.

Наконец он нашел то, что искал. Твердую коричневую обложку с гербом. Мгновение он перебирал пальцами императорские бакенбарды и испытующе смотрел мне в лицо.

— Знаете этого человека? — спросил он тихо и протянул мне фотографию размером с открытку. В меня впились светлые, бесцветные глаза.

— Что вы здесь, черт возьми, делаете? — сказал твердо Гут Сейдл, смотря в упор на секретаря посольства. — Ведь дело идет о немецком судне и о немецких моряках, у меня немецкое гражданство…

Затаив дыхание, я смотрел Гуту в лицо. Это был он, точно встал из мертвых, прилетел на базу!

— Нет, капитан, не знаю! — мой голос даже не дрожал, это отвечал автомат, кто-то проигрывал магнитофонную ленту.

— А этого? — спросил он снова и вытащил другую фотографию.

Что мы еще могли желать? Стройная длинноногая блондинка непринужденно влетела в кабинет секретаря, взяла нас, погрузила в открытый «мерседес» с дипломатическим номером и обрушила на нас водопад смеха, дружеских расспросов и кокетливых взглядов. Теперь мы могли, наконец, свободно вздохнуть. Мы были спасены…

— В жизни его не видел, — сказал я твердо. Тот олух на фотографии был я! Нас сфотографировали сразу же, в посольстве. «Гильдеборг» встала передо мной как стальная стена. Призрак с того света. О! Вот оно, добрались до меня!

— Я тоже нет! — холодно кивнул капитан и спрятал оба снимка. — Никого из этих людей я никогда не видел. В моем корпусе они не служат и не служили. — Он легонько постучал ребром обложки о крышку стола, не спуская с меня глаз. — Я до сих пор никого из своих людей не выдал, это принцип нашей профессии, — добавил он медленно. — Не выдам, конечно, и вас. Мне совершенно все равно, почему вас разыскивают родезийские разведчики…

Он уже мне не «тыкал», не называл сержантом, говорил с холодной беспристрастной вежливостью и смотрел мне прямо в глаза.

— Я ни о чем не спрашиваю и ничего не хочу знать. Однако в связи с тем, что я им сказал, мне придется расторгнуть с вами договор. Они ухватились за след и придут снова. Они почти убеждены, что вы здесь, у меня. Вы должны исчезнуть, это в ваших и моих интересах! Ничего другого я для вас не могу сделать. Не хочу, чтобы возникло впечатление, что я выдал своего парня. Как устроитесь дальше, это уже ваше дело. Сдайте обмундирование, а утром ребята высадят вас на главном шоссе, которое ведет к Умтали. Направление на Солсбери — не рекомендую. У меня еще не было подобного случая: вас преследует не «Интерпол», не полиция, которые мне безразличны, а разведывательная служба государства, с которым я заключил контракт. — Он пожал плечами. — Мне вас жаль, мы хорошо с вами ладим.

Я был не в состоянии произнести ни слова. Меня уволили, нет, меня просто выбросили… Не выдадут меня, а только подбросят львам. Высадят среди саванны где-то на дороге к Умтали, и делай что хочешь!

— А жалованье? — спросил я удрученно. Без оружия я, возможно, обойдусь, но без денег?

— О жалованье и не думайте, — сказал он строго. — Благодарите бога за то, что они прежде всего пришли сюда, что не искали в ведомостях выплаты жалованья. Решились бы вы ждать жалованье до конца месяца?

Он открыл ящик стола и вынул пачку банкнот.

— Мне, конечно, не пойдет на пользу, если вы станете говорить всем, что Гофман — свинья. Помогу вам из своих…

Он отсчитал пятьсот родезийских долларов. Это была только незначительная часть суммы, которую я должен получить, но логика капитана была неумолима. Ждать я не мог. Если бы меня разорвала граната, я бы не удивлялся, с этим человек должен считаться, но он меня уволил, расторгнул договор, вернул свободу. Только что с ней делать?

Как мне действовать, имея за спиной армейскую разведку и полицию? Могу я попытаться перейти на другую сторону? Перебежать в Мозамбик? Я вспомнил слова Тенсера. Как откроется, что ты служил у Гофмана, получишь пулю в лоб. Правда, он говорил об Анголе, но в Мозамбике будет, очевидно, то же самое.

Капитан молчал — конец аудиенции. Только обложкой все еще постукивал о крышку стола. Я встал и взял деньги; медлить не имело смысла, все было ясно. Я даже не встал по стойке «смирно», а только, не говоря ни слова, вышел.

Меня ударила жара пополуденного солнца. Я вынужден был опереться о деревянную стену и остановиться. Вероятно, это была не жара, а тяжесть познания. Понимание действительности. Я не мог перенести эту тяжесть. Я сполз на бетонную ступеньку и в отчаянии сел. Что дальше? Что я должен делать? Поручик Беневенто плелся от столовой. Вероятно, он там даже и не был, а только ждал, когда я выйду. Он остановился надо мной с руками за спиной и молчал. Я уже не был членом корпуса и меньше всего зависел от него.

— Послушайте, Краус, — сказал он, наконец, на своем английском с итальянским акцентом. — Можно вам кое-что посоветовать?

Я поднял голову. Что мне может посоветовать этот проклятый итальянец?

Пусть оставит свои советы при себе!

— В Умтали живет один мой приятель, земляк, он тоже служил у нас до того, как заработал себе на жизнь. Бенито Гуцци — запомните это имя, оно может вам пригодиться. Мы, итальянцы, держимся всегда вместе, а вы ко мне и к бедняге Маретти относились прилично, никаких идиотских намеков и насмешек. Можете передать от меня Гуцци привет, надеюсь, он сможет что-то сделать для вас. Хотя бы найти работу на какой-нибудь отдаленной ферме, где не требуются документы, потому что без документов… — Он покачал головой, повернулся и пошел дальше.

Я тупо смотрел ему вслед. Вездесущая красная пыль, поднятая его ногами, медленно оседала. Попаду ли я когда-нибудь в Умтали… Не будет ли на главном шоссе ждать меня полицейская машина…

В моем мозгу замигал красный огонек. Предостережение! С этой минуты я в бегах. Нечего ждать до утра, уеду с вечерним патрулем. Обо мне уже никто не заботится, все решаю я сам. Надо исчезнуть раньше, чем это разнесется по отряду, прежде, чем меня продадут. На обдумывание времени будет еще достаточно.

Когда я сдавал обмундирование и оружие, сержант Бюссинг пригласил меня на рюмочку. Приемку обмундирования и оружия он проводил так же халатно, как проводили здесь все учетные и административные работы. Униформу, одеяло и оружие он оставил лежать на столе и побежал за бутылкой виски. У меня было достаточно времени, чтобы вынуть из кобуры пистолет и пустую кобуру вернуть обратно. Об удостоверении "Анти-Террористической Унии" он даже не спросил. Я оделся в свою старую порт-элизабетскую одежду: серо-зеленые брюки и рубашку такого же цвета. Одежда пахла дезинфекцией, применяемой против муравьев. Когда муравьи селились в каком-нибудь из бараков, проще всего было снести его и сжечь. Но это меня уже не касалось.

Бюссинг налил виски в грязные рюмки, мы выпили. Час тому назад я не имел понятия, что меня ждет. Человек не может заглянуть даже в самую ближайшую минуту, не может проникнуть в глубину души другого, распознать истинный смысл мыслей и слов.

— Что случилось? — спросил Бюссинг с удивлением. — Я не знаю случая, чтобы шеф кого-нибудь выбросил. Ты работал на красных? Или на партизан? добавил он с хохотом. Я только отрицательно покачал головой. Мне было не до смеха, приходилось напрягать все силы. Я еще был в безопасности, за колючим забором, не должен был заботиться о пище и ночлеге, но этому вот-вот придет конец, собственно говоря, с этим уже покончено.

— Так почему? — настаивал он. — Нет ли в этом какой-либо подножки?

— Когда-то я видел то, что не должен был видеть, — сказал я. — Пережил сам себя, браток, в этом все дело. Я должен был сдохнуть, но ты не ломай над этим голову.

Я допил рюмку, и мы пожали друг другу руки. Я поспешно вышел. Прежде, чем он посмотрит в кобуру, прежде, чем вспомнит об удостоверении. Я должен как можно быстрее исчезнуть, затеряться, не оставить следов!