Смерть берет их тепленькими

1

Смерть лилипутки Пич Сенду от рук, а точнее от ног взбесившегося слона во время циркового представления в Медисон Сквер Гарден поначалу расценили как несчастный случай. С трагедией такого сорта неизбежно можно столкнуться, если приходится заправлять цирком со слонами и лилипутами. Однако спустя несколько дней пошли разговоры о какой-то грязной игре.

Я с большим интересом прочитал статью в «Дейли Ньюс». Там шла речь о каком-то разговоре с какими-то угрозами; кто-то неназванный его подслушал и отправился в полицию с поразительной историей (о ней также ничего не говорилось), в которой выдвигалось обвинение против неназванной группы людей.

Все это выглядело весьма странно.

Мисс Флин, недремлющее око моей совести и секретарша по совместительству, дама пожилая, твердая, нетерпимая и порой даже безжалостная, но с симпатичной сединой в волосах, склонилась над моим плечом, что было для нее обычным явлением.

— Надеюсь, вы не собираетесь…

— Впутываться в это грязное дело? Нет. Или, по крайней мере, не стану впутываться до тех пор, пока меня не попросят. А это весьма маловероятно — у цирка собственных людей хватает.

— Однако кто-то из работников цирка, зная вашу склонность копаться во всяких сомнительных историях и преступлениях, может обратиться к вашим услугам…

— Для этого придется сначала меня поймать. Я испаряюсь. — Я поспешно встал; она удивленно посмотрела на меня, прикидывая, не собрался ли я на самом деле избавиться от материальной оболочки; мисс Флин изучала жаргон, но ее собственный язык оставался изысканным и холодным. Пришлось пояснить:

— Я исчезаю только на неделю.

Поняв, в чем дело, она кивнула.

— Вы приняли приглашение миссис Виринг погреться на солнышке в ее роскошном поместье на Лонг-Айленде?

— Только что. Нет смысла тут болтаться. Август — совершенно мертвый месяц. У нас сейчас нет ни единого дела, с которым вы бы не справились лучше меня. — Она кивнула в знак согласия. — Поэтому я отправляюсь в Истхемптон и посмотрю, что ей от меня нужно.

— Миссис Виринг никогда не стремилась укрепить свои позиции в обществе, — мисс Флин не преминула подчеркнуть свой снобизм.

— Ну, она станет не первой престарелой дамой, которую мы представим ничего не подозревающей публике.

Мисс Флин сердито посмотрела на меня. Она не только осуждала мою склонность возиться с разными сомнительными личностями и их деяниями, но заодно не переваривала почти всех клиентов моей фирмы по связям с общественностью — амбициозных процветающих типов, стремившихся протолкнуть в прессу дело своих рук или самих себя. За исключением истории с поющей собакой, потерявшей голос, у меня были довольно твердые позиции в этом специфическом бизнесе. Однако в последнее время там наметился явный застой. В августе Нью-Йорк вымирает и все стараются убраться подальше от жары. Таинственное приглашение миссис Виринг пришло как раз вовремя.

Письмо было написано на плотной дорогой почтовой бумаге, в верхней части страницы стоял скромный гриф: «Северные Дюны, Истхемптон, Лонг-Айленд, Нью-Йорк». И никаких намеков, что ей нужно. Первым моим желанием было написать, что я должен иметь ясное представление, о чем идет речь, прежде чем брать на себя какие-то обязательства. Но августовская жара размягчила мою профессиональную хватку. Уикенд в Истхемптоне, в большом поместье…

Я продиктовал мисс Флин, которая время от времени фыркала, но тем не менее ничего не сказала, телеграмму о согласии приехать.

Затем своим самым профессиональным тоном я выдал целый ворох инструкций, прекрасно понимая, что в мое отсутствие мисс Флин поступит так, как ей заблагорассудится, мы торжественно пожали друг другу руки, и я покинул контору, которая представляла две маленькие комнатки с двумя столами и шкафом для документов на 55-й Ист-стрит (престижный район, маленькая контора, дорогая аренда), и под палящим солнцем отправился по Парк-авеню в свою квартиру на 49-й стрит (непрестижный район, зато большие комнаты и низкая квартплата).

2

Экспресс «Кеннон-болл» в сторону Лонг-Айленда отошел от вокзала, и складывалось полное впечатление, что до наступления темноты мы доберемся до Монтаука; если же этого не случится… Ну, те, кто путешествует по этой железной дороге, играют с огнем и знают об этом. Через открытое окно в лицо мне летел пепел от паровоза. Жесткая скамейка быстро нарушила кровообращение в ногах. Жаркое солнце нагло светило прямо в лицо… Все это мне напоминало дни детства, когда пятнадцать лет (ну, может быть, и двадцать) тому назад мне частенько приходилось навещать родственников в Саутхемптоне. С тех пор все изменилось, кроме железной дороги на Лонг-Айленд и Атлантического океана.

«Джорнэл Америкэн» переполняли рассуждения на тему смерти Пич Сенду, хотя фактов, из которых можно было хоть что-то высосать, так и не появилось. Это не слишком беспокоило газетчиков, заполнивших страницы множеством симпатичных фотографий обнаженных девушек в блестках и перьях. Сама Пич Сенду в жизни была довольно неряшливой лилипуткой средних лет с кудряшками по моде двадцатых годов.

Я погрузился было в чтение статьи моего старого друга и соперника Элмера Буша в «Нью-Йорк Глоуб», но тут меня задело холеное бедро и мягкий женский голос произнес:

— Простите… это не Питер ли Саржент?

— Лиз Бессемер!

Мы с изумлением взглянули друг на друга, хотя я и не видел особых причин для такого изумления, так как мы встречались не реже раза в месяц то на одном, то на другом приеме, и я даже пытался несколько раз назначить ей свидание, но безуспешно, так как я застенчив, а она всегда была увлечена кем-нибудь из парней, крутившихся вокруг. Хотя было совершенно логично, что мы оба оказались в пятницу в экспрессе «Кеннон болл», следующем на Лонг-Айленд, тем не менее при виде друг друга мы профессионально изобразили изумление.

Изумление перешло в волнение, по крайней мере с моей стороны, когда я узнал, что она намерена навестить тетушку и дядюшку в Истхемптоне.

— Я просто решила выбраться из города, и так как мамуля в Лас-Вегасе занята очередным разводом…

Лиз была крупной двадцатипятилетней девицей с голубыми глазами, темно-каштановыми волосами и фигуркой, словно вырезанной из плаката, рекламирующего лифчики, но тем не менее свою родительницу она именовала не иначе как «мамуля», что, как мне кажется, имело определенный смысл.

— Ну вот, раз меня на этот уикенд никуда не пригласили, я подумала и решила навестить свою тетушку, которая все лето настойчиво звала меня в гости. Вы тоже направляетесь туда?

Я кивнул, и мы немного посплетничали. Она знала миссис Виринг и даже знала её поместье, расположенное примерно в полумиле от того места, где собиралась остановиться она. Я почувствовал, как мягко и настойчиво нарастает желание, и мысленно благословил доброжелательную руку Провидения.

— Надеюсь, вы не относитесь к приятелям миссис Виринг?.. Она, конечно, очень симпатичная, но, как бы это сказать, ну, вы понимаете…

— Немного не в себе?

— Ну, это еще мягко сказано.

Лиз скорчила гримаску; я отметил, что у нее под простым хлопчатым платьицем, стоившим сумму, равную его весу в золоте, ничего не было; абсолютно ничего, по крайней мере выше талии. В силу некоторых причин я чувствовал себя прекрасно и подумал, что Кристиан Диор, в конце концов, не такой уж плохой парень.

— Нет, это просто деловая поездка, — неопределенно промямлил я, пока мы с отчаянным грохотом неслись по мосту. — У нее возникла какая-то идея, и она хочет обсудить ее со мной. Какого черта… нужно же как-то зарабатывать на жизнь, вот я и выбрался из города на уикенд… а может быть, и дольше, — осторожно добавил я.

Но Лиз, по крайней мере по слухам, была одной из самых неромантичных девушек Нью-Йорка. Хотя в свое время она гуляла с некоторыми из крутых парней и, несомненно, доставила им известное удовлетворение, но никогда не относилась к тому типу девушек, которые любят держаться за руки при лунном свете или обмениваться горящими взглядами в набитых народом залах. Она была из тех деловых девушек, которые мне нравились, несмотря на все эти штучки с «мамулей».

— Понятно. — Она холодно взглянула на меня, по крайней мере настолько холодно, насколько это было возможно в условиях, когда голову вам посыпало пеплом, а температура в вагоне достигала 100 градусов по Фаренгейту.

— У вас собственная фирма?

Я кивнул.

— С тех пор как я ушел из «Глоуб».

— Должно быть, это ужасно интересно, — неопределенным тоном протянула она. — А я сейчас работаю в «Харперс Базар».

Я сказал, что не знал, что она работает.

— Да… время от времени.

— И что вы там делаете?

— О, знаете, все зависит от ситуации.

Да, в самом деле, я это знал. В Нью-Йорке было множество элегантных состоятельных девиц с коллекцией жемчугов от фирмы «Текла» и черных платьев от Шанель, которые между окончанием колледжа и первым замужеством скрашивали досуг, работая в журналах мод. Они были очаровательны, больше всего любили бизнес по части искусства и часто крутились в галереях на 57-й стрит, чтобы посмотреть картины, а еще в районе Второй авеню — в шикарных квартирах, где нью-йоркская богема устраивала вечеринки для Эдит Ситуэлл и обсуждала очередные сплетни о Марлоне Брандо.

Лиз была полноправным членом этого сообщества, но в то же время внимательно следила, чтобы не стать его типичным представителем: она не принадлежала к числу тех модных девиц, которые делали себе на этом карьеру; поддерживала связи с парнями с Уолл-стрит, с бандой из Ньюпорта, с командой с Палм-бич и даже с теми холостяками, завсегдатаями ночных клубов, которые считали, что 57-я стрит расположена где-то между Рокфеллер-плаза и Сен-Реджис.

Мы немного поговорили про общих знакомых. У меня не было времени вращаться в ее мире, но я достаточно хорошо его знал — он состоял из моих школьных друзей, а еще из тех профессиональных зомби, которых вы неизбежно раньше или позже встретите, если вообще выходите в Нью-Йорке в свет.

Когда поезд остановился, чтобы заправиться водой или чем-то еще, если не считать пассажиров, я спросил, что она знает о миссис Виринг.

— Не думаю, что знаю о ней больше всех остальных. Она постоянно на виду, вот и все. Сама она родом откуда-то с Запада, покойный муж оставил приличное наследство, по крайней мере я так думаю. Полагаю, она немного не соответствует общепринятому образу вдовы и представительной престарелой дамы.

Примерно то же я о своей будущей хозяйке уже знал, поэтому мы немного поговорили о других вещах и договорились встретиться в субботу вечером в яхт-клубе «Ледирок», где намечались танцы. Предполагалось, что я прибуду туда в качестве гостя миссис Виринг, но я сказал, что если она не пойдет, то смогу прорваться. Лиз решила, что это неплохая мысль.

После этого мы занялись чтением наших бульварных газеток, а поезд все мчался мимо бесчисленных утиных стай и картофельных полей — основных даров этого зеленого острова. Незадолго до Саутхемптона мы оба согласились, что кто-то явно толкнул Пич Сенду под ноги чертова слона. Но кто?

3

«Северные дюны» оказались огромным, обшитым посеревшими досками домом, возвышавшимся на дюнах к северу от яхт-клуба «Ледирок», который в свою очередь располагался к северу от городка.

Меня встретил парень славянской внешности в шоферской фуражке и комбинезоне, который сразу сообщил, что его послала миссис Виринг.

Я забрался в большой автомобиль, стоявший возле вокзала, помахал Лиз, севшей в такую же колымагу, откинулся на спинку, и мы молча покатили через симпатичный городок с большими вязами, серебристым прудом и домом, в котором некто не написал «Дом, прелестный дом», но мог это произведение обдумывать.

На берегу океана, на безлесных песчаных дюнах, поросших пучками остроконечной травы, темневшими на фоне белого песка, выстроился длинный ряд больших мрачных домов. Лужайка, покрытая сочной золотисто-зеленой травой, переходила в чистенькую аккуратную дорогу, идущую к северу от городка в сторону Монтаук-пойнт. Слева и справа высились большие виллы и коттеджи, владельцы которых приезжали только на лето.

Дом «Северные дюны» оказался одним из самых больших и мрачных. Со стороны океана вокруг дома шла крытая галерея, а снаружи он казался настоящим дворцом, хотя довольно обветшавшим.

Внутри все оказалось гораздо лучше.

Дворецкий с постной физиономией взял чемодан и провел меня в солнечную комнату: это было просторное помещение на южной стороне дома с прекрасным видом на площадку для гольфа и океан; высокие деревья закрывали вид на городок.

Миссис Виринг поднялась из кресла, в котором сидела возле пустого камина, и поздоровалась со мной.

— Я просто восхищена, мистер Саржент, как быстро вы откликнулись на мою записку.

Хозяйка тепло пожала мне руку; это была крупная уверенная женщина с большой копной голубоватых волос над бледным лицом и глубоко сидящими голубыми глазами, смотревшими на меня без всякого выражения. Ей было около пятидесяти, грудь напоминала мешок с песком, а голос не был похож ни на голос уроженцев Запада, ни на выговор завсегдатаев колониальных ресторанов в Нью-Йорке, а представлял нечто среднее.

— Присаживайтесь и выпейте чего-нибудь. Я могу позвонить… или предпочтете смешать себе сами?.. Здесь все для этого есть. Я плесну себе немного «дюбонне»: никогда не пью ничего другого. Как полагаете, перед обедом неплохо пропустить по рюмочке?

Она что-то еще бормотала, а я уже отреагировал, смешав себе виски с содовой, а ей налив немного коньяка со льдом. Затем уселся в мягкое кресло напротив и стал ждать.

Но миссис Виринг не торопилась переходить к делу.

— Альма Эддердейл приедет на следующей неделе. Кажется, в понедельник, вы это знали? Я люблю ее. Она остановится в Си-Спрей… Альма ведь ваша старая приятельница, верно? Да? Конечно, мне хотелось бы с ней повидаться. Я не стала приглашать ее сюда — она предпочитает одиночество, к тому же в этот уикенд у меня в доме будет полно гостей.

Одним глотком она прикончила коньяк.

— Друзей и знакомых, — добавила она как-то неопределенно, глядя в окно на площадку для гольфа, золотившуюся под полуденным солнцем.

— Я хотел бы… — начал я, стремясь скорее перейти к делу.

— Не выпить ли еще? Да, полагаю, я могу себе это позволить. Мне это полезно, потому что доктор говорит: глоток коньяку перед обедом разогревает кровь.

Я налил ей коньяк в стакан для коктейля в такой дозе, которая, как мне казалось, могла довести ее кровь до кипения. Двумя изящными, чисто женскими глотками она добралась до дна стакана, и я понял, в чем состоит ее проблема. По крайней мере, одна из проблем. В любом случае выпивка пошла на пользу: глаза ее блестели, когда она поставила стакан и сказала:

— Мне нравится смешивать, а вам?

— Что смешивать, миссис Виринг?

У меня было такое чувство, что мы работаем на разной волне.

— Конечно, людей. Что же еще? — Хозяйка ослепительно улыбнулась, сверкнув белоснежными дорогостоящими зубами. — В этот уикенд я попыталась собрать интересных людей… а не только принадлежащих в светскому обществу… хотя, конечно, все они люди светские. Здесь Брекстон. — Она сделала паузу, переваривая коньяк.

На меня это, безусловно, произвело впечатление… Или, пожалуй, точнее было сказать, что я удивился. Уровень моего интереса к современной живописи находился где-то на отметке между нулем и минус десятью, но, крутясь в модных кругах Нью-Йорка, я нахватался поверхностных знаний и мог без особого напряжения отличить импрессионизм от экспрессионизма.

Брекстон был одним из модных героев 57-й улицы. Сейчас его картины выставлялись во всех музеях. Каждый год журнал «Лайф» устраивал своим читателям прогулку по его студии, получая, к немалому огорчению, тонну писем, в которых говорилось, что могли бы придумать что-нибудь получше, чем тратить место на парня, чьи картины не лучше пачкотни малышки Сью из четвертого класса. Брекстон весьма профессионально распределял свое время, и меня удивило, что он собирается появиться у миссис Виринг. Но тотчас же стала ясна и причина этого.

— Его жена Милдред — моя племянница, — сообщила хозяйка, изящно слизывая кусочки льда, чтобы не пропало ни капли коньяка. — Какой переполох поднялся в семье, когда десять лет назад она вышла за него замуж! Но откуда нам было знать, что он станет таким знаменитым?

Я позволил предположить, что всегда велика роль случайности.

— В любом случае ужасно приятно, что они будут здесь. Он совсем не навязчив, хотя должна сказать, что люблю живопись и художников и не жду от них, чтобы они походили на обычных людей. Я хочу сказать, ведь они отличаются, верно? Они вовсе не такие, как мы.

«Дорогуша, говори только за себя», — мысленно сказал я, коротко кивнув в ответ. Мне было интересно, имеют ли Брекстоны что-нибудь общее с делом, по поводу которого меня пригласили на уикенд. Может, в этом приглашении заключалась какая-то хитрость? Однако я решил промолчать.

Миссис Виринг налила себе еще бокал коньяка. Я с восхищением отметил, что рука ее при этом оставалась безупречно тверда. И все это время она болтала не переставая.

— Еще здесь сейчас Клейпулы. Очень симпатичные люди… Они из Ньюпорта, вы конечно знаете. — Хозяйка одним глотком выпила коньяк и вернулась к креслу. — Это брат и сестра, и они удивительно преданы друг другу, что такая редкость в наши дни. И ни один из них не создал семьи, хотя у обоих, конечно, было множество предложений.

Это смахивало на пациентов доктора Кинси или, может быть, даже доктора Фрейда, по я продолжал слушать, а миссис Виринг продолжала рассказывать, какая они прекрасная пара, как они вместе путешествуют, как вместе покровительствуют искусствам. Я что-то смутно о них слышал, но не имел ни малейшего представления, сколько им лет и какому виду искусства они покровительствуют. Миссис Виринг полагала, что я знаю всех, кого знает она, и потому совершенно не заботилась что-то объяснить. Хотя это не имело особого значения: я полагал, что мои обязанности не будут иметь ничего общего с ее коллекцией гостей.

Хозяйка уже рассказывала мне о последней из приглашенных, — речь шла о писательнице Мери Вестерн Ланг, — как дворецкий быстро и молча пересек без всякого предупреждения комнату и что-то прошептал ей на ухо. Она кивнула и жестом отпустила его, не дав никаких указаний.

К моему облегчению, то, что он сказал, — что бы это ни было, — словно завернуло кран. Миссис Виринг неожиданно повела себя весьма деловито, несмотря на легкий алкогольный румянец, проступивший из-под слоя косметики.

— Перехожу к делу, мистер Саржент. Мне нужна помощь. Поскольку именно в этом состоит главная причина вашего приглашения, я прямо сейчас расскажу вам в основных чертах, в чем дело. Я собираюсь устроить прием в День Труда и хотела бы, чтобы он стал своеобразной сенсацией для Хемптона. Он не должен быть дешевым и не должен стать обычным, заурядным. Не хочу, чтобы кто-нибудь узнал, что я наняла агента по связи с прессой… если предположить, что вы согласитесь заняться этой работой. Но мне нужно, чтобы все это было широко освещено в печати.

— Моя ставка… — начал я, так как, еще будучи бойскаутом, обнаружил, что любое дело следует начинать именно с этого.

— Все будет оплачено. — Она вела себя совершенно по-деловому. — Напишите мне сегодня вечером письмо, укажите в нем, сколько вы хотите, изложите свои предложения, и я оплачу все, что понадобится.

Я был просто восхищен последовавшими вслед за этим несколькими репликами, которые означали, что я нанят на работу, и объясняли, в чем она будет состоять.

— Обратилась я именно к вам потому, что могла пригласить вас сюда в качестве гостя — и это не вызвало бы у людей никаких вопросов.

Это мне польстило, и я пожалел, что не надел свой лучший габардиновый костюм от «Братьев Брукс».

— Поэтому не говорите, пожалуйста, ничего о своей профессии; сделайте вид, что вы, скажем… писатель.

Да, закончила она достаточно эффектно.

— Сделаю все, что в моих силах.

— Завтра я пройдусь с вами по списку гостей. Думаю, он выглядит достаточно неплохо, но вы могли бы что-то посоветовать. Затем мы обсудим, какого сорта рекламу стоит предпочесть. Мне хотелось бы, чтобы все было сделано как можно лучше.

Я вовремя остановил себя и не спросил, на кой черт ей это нужно. Это, пожалуй, в моей хитрой профессии чуть ли не единственный вопрос, который я никогда не задавал. Работа агента по связям в какой-то мере напоминает работу адвоката: к вам в руки попадает дело, и вы не заботитесь ни о чем другом, кроме его успеха. Я прекрасно понимал, что раньше или позже миссис Виринг введет меня в курс дела. Если же этого не произойдет, то, учитывая сумму, которую я намеревался запросить, большой разницы не будет.

— Ну а теперь вы, наверное, хотели бы пройти в свою комнату. Ужин в восемь тридцать.

Она немного помолчала, потом добавила:

— Мне хотелось бы попросить вас об одном одолжении.

— Слушаю, миссис Виринг.

— Пусть вас не смущают некоторые вещи, которые вы можете увидеть или услышать в этом доме… И надеюсь, вы будете достаточно скромны.

Ее совершенно заурядное лицо стало бледным и торжественным, когда она произносила эти слова; меня даже несколько напугало выражение, появившееся в ее глазах. Казалось, она чего-то боится. Любопытно, чего же… У меня возникло подозрение, все ли у нее дома.

— Конечно, я ничего не скажу, но…

Она неожиданно оглянулась, словно опасаясь, что нас подслушивают. Потом жестом меня отпустила.

— А теперь, пожалуйста, идите.

Я услышал в холле приближающиеся к нам шаги и был уже практически в дверях, когда она сказала своим обычным голосом:

— Кстати, мистер Саржент, можно я буду звать вас Питером?

— Конечно…

— Тогда вы должны звать меня Розой.

Это прозвучало как приказ.

Я вышел в холл, едва не столкнувшись в дверях с бледной молодой женщиной, пробормотавшей что-то, чего я не расслышал. Она проскользнула в гостиную, я поднялся по лестнице; горничная проводила меня в мою комнату.

Скажем так: чувствовал я себя по крайней мере неловко. И даже подумал, не забрать ли мне свой чемодан и не отправиться в одну из местных гостиниц, например в «Дом 1770 года». Я не так уж нуждался в работе, скорее, в отдыхе, которого, учитывая сложившиеся обстоятельства, могло и не получиться. Миссис Виринг была странной женщиной, много пила. Кроме того, она показалась нервной и испуганной… Но чего она боялась?

Скорее из любопытства, чем из-за чего-то еще, я решил остаться. Это оказалось чертовски большой ошибкой.

4

В восемь вечера после продолжительной ванны и длительной процедуры одевания я спустился по лестнице, изучив предварительно немного сырую (во всех виллах на берегу океана царил одинаковый затхлый запах), но прекрасно обставленную комнату, и прочитав названия книг на ночном столике: Агата Кристи, Мако, Великая герцогиня Мария… У меня возникло подозрение, что такие же книги лежат на ночных столиках в каждой комнате для гостей по всему Хемптону… за исключением, может быть, Саутхемптона, где могла появиться Нэнси Митфорд и еще что-нибудь неприличное.

Я решил отдать предпочтение Агате Кристи вместо Лиз Бессемер, которую, скорее всего, не смогу увидеть до субботы, если увижу вообще.

Оказалось, остальные гости уже собрались в большом зале, теперь ставшем уютным и светлым. Наступил вечер, шторы были задернуты, зато зажжены все лампы.

В комнате были все, кроме нашей хозяйки.

На помощь мне пришла женщина, с которой я чуть не столкнулся. У нее была изящная фигура, мягкие неброские черты; ей было немного за тридцать, но серое платье придавало вид довольно старомодный, словно не из нашего столетия.

— Меня зовут Элли Клейпул, — сказала она улыбаясь. — Кажется, я на вас наткнулась…

— Да, в холле. Я — Питер Саржент.

— Пойдемте я представлю вас остальным гостям. Не знаю, что задержало Розу. — Она повела меня по комнате.

На кушетке для двоих, недостаточно большой даже для нее одной, сидела Мери Вестерн Ланг, известная писательница, обладательница полной фигуры, с лицом в ямочках цвета слегка прокисших персиков со сливками и волосами, выкрашенными под платиновую блондинку. Полнота делала ее широкие алые брюки еще более заметными. Я насчитал у нее на каждой ноге от лодыжки до бедра по четыре складки; создавалось впечатление, что у нее четыре колена вместо одного, как положено.

Следующая остановка произошла на другом конце комнаты, где миссис Брекстон, миниатюрная брюнетка с голубыми, как у фарфоровой статуэтки, глазами, просматривала стопку книг по искусству. Она коротко кивнула мне.

Брекстон, изучавший поднос с виски, оказался более приветливым. Я узнал его по фотографиям: невысокий плотный человек с песочного цвета усами, веснушчатой лысиной, в тяжелых очках, с заурядным и невыразительным лицом, несколько напоминавшим типичные для него картины.

— Что вам предложить? — спросил он, встряхивая лед в шейкере.

Больше всего я ненавидел фразу «Как давно мы не виделись!», а вслед за ней шла фраза «Что вам предложить?», но после холодного приема, оказанного его женой, я отнесся к нему почти как к давно потерянному брату.

— Предпочел бы мартини. Могу чем-то помочь?

— Нет, не беспокойтесь. Сейчас все будет готово.

Пока он манипулировал с шейкером, я обратил внимание, какие у него длинные пальцы; прекрасные сильные пальцы, так непохожие на все остальное, с трудом поддававшееся описанию. Под ногтями краска — профессиональная примета.

Потом Элли Клейпул представила меня своему брату, спрятавшемуся в алькове на другом конце комнаты. Он был очень похож на нее и примерно на год или два старше; симпатичный молодой человек, небрежно носивший дорогой твидовый костюм.

— Рад познакомиться с вами, Саржент. Я тут копаюсь в книгах. У Розы есть интересные вещицы. Жаль, что сама она ничего не читает.

— Почему бы тогда их просто не украсть? — улыбнулась брату Элли.

— Может быть, я так и сделаю.

Они быстро обменялись теми доверительными взглядами, которые так характерны для мужа и жены и кажутся немного неестественными у брата с сестрой.

Затем, вооружившись бокалами с мартини, мы присоединились к писательнице, устроившейся возле камина. Все расселись вокруг, за исключением миссис Брекстон, отчужденно стоявшей в дальнем конце комнаты. В тот вечер в воздухе висело какое-то ожидание, тишина напоминала затишье перед бурей.

Я заговорил с Мери Вестерн Ланг, оказавшейся справа от меня. Стал спрашивать, давно ли она в Истхемптоне и как ей тут нравится, но взгляд мой блуждал по комнате, а уши чутко ловили другие разговоры. Внешне все выглядело спокойно. Клейпулы спорили с Брекстоном о живописи. Никто не обращал внимания на миссис Брекстон; ее отчужденность формально оставалась незамеченной. Но что-то случилось. Думаю, я заметил это благодаря нашей странной беседе с Мери Вестерн; но даже без ее предупреждений я сам, пожалуй, смог бы уловить воцарившееся тревожное настроение.

Мери Вестерн была неисчерпаема; голос ее звучал пронзительно, почти по-детски, но не громко; несмотря на ее размеры, которые позволяли ожидать чего-то громоподобного, голос ее был слабоват, и мне приходилось очень низко наклоняться, чтобы расслышать, что она говорит… Ей это очень нравилось, и она безудержно флиртовала со мной, как девчонка.

— Только теперь, после прихода Эйзенхауэра все изменится…

Интересно, что должно измениться? Дело в том, что я не слышал начала ее рассуждений.

— Ничто не остается неизменным, — глубокомысленно заметил я, надеясь, что это сочтут достаточно уместным. Так и случилось.

— Как справедливо! — Она взглянула на меня чуть выпученными из-за болезни щитовидной железы глазами; ее большое детское лицо было счастливым и безмятежным. — Я всегда считала точно так же. Вы не впервые здесь, не так ли?

Я сказал, что в детстве частенько проводил здесь лето.

— Ну, тогда вы здешний старожил! — Эта новость доставила ей неописуемое удовольствие. Она даже попыталась положить руку мне на левое колено, сопроводив это быстрым теплым пожатием, что чуть было не заставило меня выпрыгнуть из собственных штанов; за исключением весьма особых обстоятельств я ненавижу, когда меня трогают. К счастью, в этот момент она на меня не смотрела, глаза были опущены на ее собственные алые колени, или, по крайней мере, на место, казавшееся наиболее вероятным их местонахождением.

После нескольких почти истерических реплик мне удалось вырваться к стойке с остатками мартини, пообещав, что принесу и ей. Когда я выливал остатки из шейкера в бокал, ко мне неожиданно подошла миссис Брекстон.

— Сделайте и мне, — тихо попросила она.

— Да, конечно. Предпочитаете сухой?

— Все равно. — Она взглянула на мужа, сидевшего спиной к нам и оживленно жестикулировавшего, что-то доказывая. Лицо ее оставалось непроницаемым, но я чувствовал исходивший от нее странный холод, вроде холода от уже окоченевшего трупа.

Я быстро приготовил ей мартини и второй бокал Мери Вестерн Ланг. Даже не сказав мне спасибо, она присоединилась к группе, расположившейся возле камина, и заговорила, как я отметил, только с мисс Клейпул, полностью игнорируя продолжавших спорить мужчин.

Поскольку деться больше было некуда, я присоединился к мисс Ланг, которая изящно потягивала мартини сложенными в трубочку губами, к которым пристало несколько длинных золотистых волосков.

— Всему на свете я предпочитаю джин, — заявила она, отставив почти нетронутый бокал. — Я даже помню те времена, когда мои старшие братья разливали его в ванной. — Она громко рассмеялась при мысли, какой маленькой она была и как стара сейчас, раз помнит времена сухого закона.

Потом я поинтересовался, как она стала такой известной писательницей.

— Я веду рубрику, которая называется «Беседы о книгах», она распространяется по всем Соединенным штатам и Канаде. Вам приходилось читать ее? Да? Очень мило с вашей стороны. Я трачу на нее столько сил! Конечно, это не главный источник моего существования, но в наше время на многое рассчитывать не приходится, и мне просто повезло, что она так популярна. Ведь я веду ее уже больше девяти лет.

Пришлось отпустить еще несколько грубых льстивых комплиментов в ее адрес и сделать вид, что я — ее поклонник. На самом же деле по причине, которой я бы не смог определить, я весь был поглощен миссис Брекстон и весь разговор время от времени косился на нее краем глаза. Она о чем-то темпераментно рассказывала Элли Клейпул, слушавшей с серьезным, даже несколько мрачным выражением лица. К сожалению, говорили они слишком тихо и я не мог разобрать ни слова. Как бы то ни было, мне не понравились брезгливо выгнутые тонкие губы миссис Брекстон, капризное и надменное выражение ее лица.

— Мистер Саржент, Роза сказала мне, что вы — писатель.

Я раздраженно подумал, что Роза выбрала для меня неверный камуфляж: едва ли я способен ввести в заблуждение автора книжных обозрений. И я решил пойти на хитрость.

— Раньше я работал помощником театрального критика в газете «Нью-Йорк Глоуб», но несколько лет назад ушел оттуда… чтобы написать роман.

— О, как интересно! Все бросить и жить только ради своего искусства! Как я вам завидую и как вами восхищаюсь! Позвольте мне быть вашей первой читательницей и критиком.

Я начал бормотать, что роман еще не закончен, но ее это уже не интересовало, она разволновалась, крупные груди тяжело вздымались и опускались.

— Много лет назад, еще в Редклифе, я сделала то же самое. В один прекрасный день я бросила школу и сказала родителям, что намерена стать писательницей. И стала. Наша семья из Бостона… Родители весьма консервативны, но и они ничего не могли возразить, когда я написала «Маленькую веселую песенку»… Вы ее, наверно, помните. Ее считали лучшей детской книжкой того времени… Даже сегодня новое поколение детей от нее в восторге; их милые письма, которые я получаю, полны сердечной признательности.

Затем карьера Мери Вестерн Ланг была изложена во всей ее невообразимой длине. Мы добрались уже почти до сегодняшних дней, когда я спросил, почему задерживается хозяйка. Это остановило ее буквально на миг и вызвало неловкость.

— Роза часто опаздывает… Но раз вы ее старый друг… то, вероятно, знаете причину.

Я рассеянно кивнул.

— Но даже при этом…

— Положение ухудшается. Мне хотелось бы что-нибудь сделать, но боюсь, такие вещи, как поездка в санаторий, не принесут ей пользы… Но поскольку она не позволяет даже упоминать об этом, нам, ее самым старым и преданным друзьям, остается только развести руками. Вы же знаете, какой у нее характер! — Мисс Ланг даже вздрогнула.

— Мне показалось, что сегодня вечером она — как бы это сказать — весьма взволнована. Она…

В драматическом порыве рука мисс Ланг опустилась на мое левое бедро, где несколько секунд покоилась, подобно свинцовому грузу.

— Я так боюсь за нее! — Ее пронзительный голос стал вдруг таинственным и робким. — Она явно движется к нервному срыву. Сейчас она считает, что кто-то пытается ее убить.

Наконец-то все было сказано, и я почувствовал облегчение, выяснив, что миссис Виринг — просто психически неуравновешенная особа. Тогда я был уверен, что никакая опасность ее жизни не угрожает. И с облегчением вздохнул, хотя и преждевременно.

— Да, она говорила мне что-то в этом духе.

— Бедная Роза! — Мисс Ланг покачала головой и убрала руку с того чувствительного места, где она покоилась.

— Это началось несколько лет назад, когда ее не включили в нью-йоркский список почетных граждан города. Думаю, вам пришлось пережить вместе с ней эту бурю, как и большинству из нас… Именно тогда у нее и начались проблемы. — Мисс Ланг огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что никто нас не слышит. — Она стала пить. Помню, я сказала Элли Клейпул (которая, кстати сказать, тоже из Бостона), что если Роза не возьмет себя в руки, то…

Но, взяв или не взяв себя в руки, наша хозяйка все же появилась. В красном вечернем платье выглядела она прекрасно и уверенно, не хуже того галлона коньяка, который выпила перед ужином.

— Вперед, дети мои! — воскликнула она, приглашая нас в столовую. Меня просто восхитила ее твердость. Выносливостью она явно могла померяться с верблюдом. — Прошу прощения, что опоздала, были важные причины. А теперь нужно идти, иначе кухарка устроит скандал.

Именно в тот момент, когда я сопровождал миссис Брекстон в столовую и она повернулась, чтобы что-то сказать мужу, я заметил у нее на шее, обычно прикрытой завитками коротко подстриженных волос, безобразный алый рубец, тянувшийся от уха вниз по шее под высоким воротником платья. Не родимое пятно и не старый шрам… а совсем свежий след.

Когда она отвернулась от мужа и повернулась ко мне, волосы прикрыли рубец. В ее глазах мелькнуло какое-то странное выражение, словно она прочитала по моему лицу, что я только что увидел и что подумал. Хотя она с виду спокойно обронила несколько замечаний насчет танцевального вечера в яхт-клубе, ее рука непроизвольно коснулась шеи.

5

Ужин прошел достаточно неплохо. Миссис Виринг была в прекрасной форме — ни малейших признаков страха, омрачившего нашу первую встречу. Я внимательно изучал ее во время ужина. Я сидел слева от нее, Брекстон — справа, а слева от меня была Элли Клейпул. Она была оживлена и явно прилично выпила, хотя и не показывала виду, если не считать лихорадочного блеска глаз да путаной бессмысленной речи, хотя со стороны та могла казаться вполне разумной.

Я пришел к выводу, что компания вообще собралась довольно странная. Хозяйка, борющаяся за место в высшем обществе, несмотря на пристрастие к выпивке. Утонченный и немного высокомерный художник; его жена, чья кровь, наверное, могла бы разъесть стекло, с царапиной на шее, выглядевшей так, словно кто-то пытался ее задушить, но потом передумал и бросил. Таким человеком вполне мог быть ее муж, руки которого казались достаточно сильными, чтобы свернуть шею человеку, как цыпленку.

И таинственная парочка Клейпулов, брат с сестрой, явно влюбленные друг в друга или что-то в этом роде. Во время ужина он сидел рядом с миссис Брекстон и о чем-то оживленно разговаривал, не обращая внимания на остальных, что явно раздражало его сестру. Брекстону было наплевать на всех, он относился к известному типу добродушных и эгоистичных людей и следил только за тем, чтобы разговор не уходил от его персоны или его живописи.

И конечно, моя писательница, массивная хихикающая любительница мужчин… По крайней мере, такой казалась автор «Бесед о книгах». Поскольку с учетом всех обстоятельств ее шансы были относительно невелики, хищнические инстинкты вынужденно ограничивались похлопываниями и щипками, в которых она была безусловным специалистом.

После ужина, находясь в довольно приподнятом настроении благодаря выпитому, все вернулись в гостиную, где уже приготовили карточный стол.

— Конечно, нас семеро, но это не значит, что четверо не могут сыграть в бридж, пока остальные займутся чем-то более конструктивным.

Миссис Виринг весело огляделась вокруг. Поначалу все заявили, что предпочли бы не участвовать в игре, но она явно знала, к чему стремится, и в конце концов любители бриджа (я не отношусь к их числу, покер — единственная карточная игра, которой я когда-либо учился) собрались вокруг стола, оставив миссис Брекстон, Элли Клейпул и меня перед камином.

Очевидно, нам предоставили возможность заняться чем-то более конструктивным, но я никак не мог придумать, чем именно. Нет ничего хуже оказаться в приличном доме во время уикенда с компанией людей, которых ты не знаешь и к которым не питаешь особо теплых чувств. В данном случае обычная проблема — как найти тему для разговора — дополнительно усложнялась мрачностью миссис Брекстон и рассеянностью Элис Клейпул, причем обе не испытывали особой радости от происходящего.

— Думаю, вы с Флетчером вернетесь в Бостон, неожиданно сказала миссис Брекстон, обращаясь к Элли. Говорила она таким тоном, который, если и должен был считаться дружеским, никаких признаков этого не содержал. Флетчер, как я полагал, — это Клейпул.

— О да… думаю, да. Видите ли, мы купили небольшой дом в Кембридже.

— Не понимаю, почему вы не живете в Нью-Йорке. Там гораздо интереснее. Бостон почти весь год словно вымерший.

При упоминании Бостона миссис Брекстон оживилась, пожалуй, впервые за весь вечер.

— Нам там нравится.

— Я думаю!

Оскорбление было настолько очевидным, что я с трудом поверил своим ушам.

Но Элли, казалось, не обратила на это внимания.

— Ах, Милдред, люди такие разные, — спокойно возразила она. — Не думаю, что кто-то из нас сможет долго выдержать в Нью-Йорке.

— Говори только за себя. Флетчеру город нравится, и ты это знаешь. Только ты держишь его в Бостоне.

Элли покраснела.

— Он никогда не возражал.

— Я не это имею в виду.

Они смотрели друг на друга, как непримиримые враги. Что же произошло?

Начиналась серьезная ссора.

— А что ты имеешь в виду, Милдред?

Миссис Брекстон сердито хмыкнула.

— Не разыгрывай дурочку, Элли. Я — единственный человек, который…

— Господа, у меня нет червей! — воскликнула у стола мисс Ланг, а мистер Брекстон сердито заворчал.

— Милдред, ради Бога, помолчи! — цыкнула в это время Элли, но расслышать это удалось только мне.

— Я слишком долго молчала!

Казалось, миссис Брекстон тоже поддалась эмоциям; ее обычная недовольная гримаса сменилась спазмом ярости. Я заметил, как дрожали ее руки, когда она закуривала. Может быть, она тоже слишком много пьет? Для уикенда вполне достаточно было и одной алкоголички. Две — это уже слишком.

Мисс Клейпул повернулась ко мне так, словно ничего неприятного сказано не было, и даже улыбнулась.

— Уверена, вы можете сказать о Бостоне что-нибудь хорошее… А то я оказалась в меньшинстве.

Я сказал, что окончил Гарвард, и это выковало между нами такую прочную связь, что, не сказав ни слова, даже не попрощавшись с хозяйкой, миссис Брекстон вышла из комнаты.

— Неужели я ее так расстроил? — с невинным видом спросил я. Мне было любопытно, что все-таки что-то произошло.

Элли нахмурилась.

— Нет, не думаю, — она взглянула в сторону стола для бриджа. Все были поглощены игрой, и никто не обращал на нас ни малейшего внимания. — Милдред неважно себя чувствует. Она… ну… она недавно перенесла нервный срыв.

Так вот в чем дело…

— И как это случилось?

Она пожала плечами.

— Как это обычно случается? Она провела в постели около месяца. Теперь встала на ноги. На самом деле она очень симпатичная… Пусть у вас не сложится о ней ошибочное представление. К несчастью, ведет себя она очень неразумно, вы же видели, как она нервничает. Мы стараемся не ссориться с ней, если этого можно избежать. На самом деле она не такая… не такая ужасная, как выглядит со стороны.

— А она выглядит ужасной?

— Она — моя старая подруга, — отрезала Элли.

— Не сомневаюсь, — кивнул я.

Когда оказываешься в опасном или затруднительном положении, следует, по крайней мере, попробовать вписаться в ситуацию, а у меня впереди было еще два дня, и я вовсе не собирался в самом начале вылететь из игры. Кроме того, Элли мне нравилась. При весьма сдержанной манере поведения смотрелась она очень неплохо — именно тот тип женщины, который мне нравился: изящная и пропорционально сложенная, без серьезных изъянов, с приятной чистой кожей. Я представил себе ее обнаженной, но тут же поспешил одеть ее и пришел к выводу, что этого делать не стоило. А кроме того, меня поджидала соблазнительная Лиз Бессемер — или, по крайней мере, я надеялся, что она меня поджидает. Одно из преимуществ холостяка, которому только перевалило за тридцать, состоит в том, что большинство его ровесников уже переженились, и все одинокие женщины в его распоряжении… По крайней мере, так кажется.

И не подозревая, что ее только что грубо раздели и опять одели, и все в считанные секунды, Элли продолжала обсуждать Милдред Брекстон.

— Она всегда была натянута, как струна. И вообще вся их семья… даже Роза, — кивок в сторону хозяйки. — Я полагаю, вам известно, что Роза — ее тетка.

Я подтвердил, что знаю.

— Мы с Флетчером познакомились с ними лет пятнадцать назад. Роза только приехала на Восток и решила обосноваться в Ньюпорте, куда мы обычно, или по крайней мере часто, выезжали на лето… Милдред одних лет с моим братом, и они до сих пор остаются друзьями. Все думали, они поженятся, но потом она встретила Брекстона, и, похоже, они очень счастливы.

Я понимал, что она лжет. Хотя бы просто потому, что вряд ли какой-то мужчина мог быть счастлив с такой неприятной и хмурой женщиной.

— Насколько я понимаю, вы давно знаете Розу?.. — Вопрос прозвучал довольно неожиданно.

— Не совсем так.

Я затруднился ответить, не знал, что говорила по этому поводу Роза.

Элли сама помогла мне выбраться из неловкого положения.

— Я помню, Роза говорила, что вы с ней старые друзья, но остальное, как всегда, оставила в тумане. Мне приходилось видеть, как она приглашала сюда людей, считая, что знает их долгие годы, а потом выяснялось, что они даже не знакомы. Вот почему ее вечеринки пользуются таким успехом: тут к каждому относятся как к давно потерянному кузену.

В комнату проскользнул дворецкий и, к моему удивлению, направился ко мне:

— Мистер Саржент, сэр, вас просят к телефону. — Англичанин до мозга костей, он произнес «теллифон».

Звонила Лиз.

— Привет, Питер. Мне интересно, чем ты занимаешься.

— Я сам хотел бы знать.

— Скучно?

— Смертельно. А как ты?

— Не многим лучше. Будешь на танцах завтра вечером?

— Не знаю. Кто-то из гостей про них упоминал, так что надеюсь, мы поедем. А если нет…

— В Любом случае приезжай. Скажи, что ты мой гость. Я оставлю для тебя записку.

— Очень хорошо. Сейчас как раз полная луна.

— Что полное?

— Луна.

— О Господи! Ну ладно, я тебя жду.

Мы положили трубки, и я почувствовал себя гораздо лучше. Передо мной проносились картины, как мы вдвоем влюбленно бродим по пустынным дюнам, а луна серебрит море и песок. Может быть, мне предстоит не такой скучный уикенд, как показалось.

Около полуночи партия в бридж закончилась и каждый получил на сон грядущий по стаканчику, а наша хозяйка — большой бокал с такой дозой коньяка, от которого я бы на ногах не устоял.

— Надеюсь, вам не слишком скучно с нами, — заметила она, прежде чем мы разошлись по своим комнатам. Пришлось солгать.

— Давно не проводил время лучше.

— Завтра мы немного займемся делами, а потом, конечно, поедем в яхт-клуб на танцы. Там будет достаточно молодежи.

— А чем мы хуже? — шаловливо спросила мисс Ланг.

Я не чувствовал себя обязанным отвечать, и после бесконечных прощаний все поднялись наверх. Я следовал за Мери Вестерн Ланг, и вид ее обширных ягодиц в широких красных брюках долго еще преследовал меня во сне.

К немалому неудовольствию, я обнаружил, что ей досталась комната рядом с моей.

— Какое совпадение! — ухмыльнулась она.

Я загадочно улыбнулся, нырнул к себе, поспешно запер дверь между комнатами и для пущей безопасности придвинул к ней тяжелый письменный стол. Только взбесившийся гиппопотам мог сокрушить такую баррикаду; насколько я знал, мисс Ланг еще не взбесилась.

Беспокойным сном я забылся до половины четвертого утра, и в разгар вполне обычного ночного кошмара (когда я падал со скалы) меня вдруг разбудили пронзительные крики. Кричала женщина.

На втором крике я вскочил; третий застал меня уже на ходу. Споткнувшись о стул, я распахнул дверь и выглянул в полутемный коридор. В дверях торчали головы других гостей. Я заметил обоих Клейпулов, мисс Ланг, и тут на лестничной площадке внезапно появилась вся в белом, точно леди Макбет, миссис Виринг.

— Ложитесь спать, — сказала она совершенно спокойным тоном. — Ничего не случилось… совсем ничего. Просто недоразумение.

Раздались смущенные возгласы, головы исчезли, но я успел разглядеть замысловатое ночное одеяние мисс Ланг: розовая рубашка была разукрашена маленькими бантиками, вполне подходящими автору «Маленькой веселой песенки».

Удивленный и встревоженный, я снова лег в постель. Последняя мысль, которая мелькнула перед тем, как я уснул, была: довольно странно, что миссис Виринг никак не объяснила эти крики.

За завтраком все это вызвало немало разговоров. По крайней мере до тех пор, пока не стало совершенно ясно, что ответственным за эти крики был кто-то из нас. Тогда все неловко замолчали и принялись за холодный ростбиф и пирог с печенкой — типичные английские блюда, в изобилии выставленные миссис Виринг на стол.

Не знаю почему, но мне показалось, что кричала миссис Брекстон. Правда, за завтраком она выглядела как обычно, может быть, только чуть бледнее, но я впервые видел ее при дневном свете.

Кофе мы выпили на крытой веранде, выходившей на океан; в то утро он казался удивительно синим, украшенным широкой полосой прибоя. Небо оживляли скользившие по нему белые облака. Я с удовольствием подумал, что в городе сегодня должно быть исключительно жарко.

После завтрака все переоделись в купальные костюмы, за исключением мисс Ланг, которая заявила, что «солнце просто обжигает ей кожу». Она нарядилась в широкие брюки — на этот раз ядовито-желтого цвета, надела шутовские темные очки и цветной платок на голову.

Единственной, кто не переоделся, осталась миссис Виринг. Подобно всем, имевшим виллы на океанском берегу, она не увлекалась ни солнечными ваннами, ни купанием.

— Вода для меня слишком холодна, — сказала она, отводя меня в альков в гостиной.

Вид у нее был совершенно деловой. Я с сожалением подумал о пляже и прибое. Отсюда было даже слышно, как остальные плещутся в волнах.

— Надеюсь, прошлой ночью вы не были слишком взбудоражены? — спросила она, усаживаясь за маленький письменный стол в стиле королевы Анны, тогда как я расположился в кресле.

— Было несколько неожиданно, — признал я. — Что случилось?

— Бедная Милдред, — вздохнула она. — Думаю, у нее мания преследования. В прошлом году это было просто ужасно. Я ничего не понимаю: в пашей семье никогда ничего подобного не было. Ее мать, моя сестра, была совершенно здоровой женщиной, то же самое можно сказать и об отце. Думаю, это результат ее замужества. Все эти художники — просто наказание для окружающих. Вы же знаете, как они на нас не похожи…

Она еще некоторое время развивала эту тему, явно сев на любимого конька. Потом добавила:

— После нервного срыва прошлой зимой она осталась в убеждении, что муж намеревается ее убить. Кстати, более преданного мужа трудно найти.

У меня в голове невольно промелькнуло воспоминание о безобразном рубце, что заставило почувствовать себя довольно неловко.

— Почему она с ним не разойдется?

Миссис Виринг пожала плечами.

— А куда ей деться? И кроме того, она сейчас совершенно неуправляема и, думаю, знает об этом. Прошлой ночью она так извинялась, когда… когда это случилось…

— Что именно?

— Они поссорились… обычная супружеская ссора, ничего серьезного. Потом она начала кричать, и я спустилась вниз… Их комната — на первом этаже. Она немедленно извинилась, он тоже, но к тому времени она успела разбудить весь дом…

Наши дела заняли около часа. Миссис Виринг вполне контролировала ситуацию и, хоть я не осмелился произнести этого вслух, вполне могла быть собственным агентом по связи с прессой. Она прекрасно понимала все проблемы, связанные с рекламой. Как я понял, моя работа заключалась в том, чтобы ее представлять. Тоже неплохо.

Мы договорились о моем гонораре — достаточно солидном, и она тотчас же составила договор, орудуя со скоростью и тщательностью стенографистки с многолетним стажем.

— Я изучала машинопись, — пояснила она, заметив мое удивление. — Помогала покойному мужу, чем могла. Я делала для него все.

Мы подписали свои экземпляры, и меня наконец отпустили на пляж. Последнее, что я видел, была миссис Виринг, решительно шагавшая к стойке, где в полной боевой готовности уже был лед, виски и бокалы.

Все остальные собрались на берегу.

Солнце сияло ослепительно, день выдался великолепным, а с моря дул довольно свежий ветерок, приносивший прохладу.

Я с интересом оглядел гостей: всегда интересно посмотреть на людей, которых знаешь только одетыми, когда они без одежды или когда на них надето достаточно мало.

У Элли и миссис Брекстон были хорошие фигуры. Особенно у Элли; она выглядела именно так, как это получилось вчера вечером, когда я ее мысленно раздел… Единственным недостатком можно было счесть чуть коротковатые ноги; во всем остальном она выглядела очень симпатично, куда более привлекательно в смелом купальном костюме, чем в своем обычном скучном платье. Она лежала на одеяле рядом с братом, оказавшимся весьма недурно сложенным мужчиной.

Миссис Брекстон сидела на краю яркого индейского одеяла, в центре которого под смешным зонтиком обливалась потом в своих одеяниях мисс Ланг. Брекстон, оказавшийся более дородным, чем я думал, неуклюже пытался сделать стойку на руках, чтобы показать, что чувствует себя молодцом, хотя я бы так не сказал.

Мисс Ланг меня окликнула.

— Устраивайтесь здесь! — она похлопала по одеялу возле себя.

— Спасибо, — сказал я, — не хочу, чтобы вам было слишком тесно.

Скрестив ноги, я опустился на песок между ее одеялом и Клейпулами, устроившись на расстоянии доброго метра от ее шаловливых пальчиков.

— Боже мой, мне никогда не приходилось видеть так атлетически сложенного мужчину!

Я заметил, как она быстро осмотрела меня из-под своих шутовских темных очков.

Брекстон упал лицом вниз. Выплевывая песок, он оправдывался:

— Камень попался под руку… Чертовски острая штука.

Он пытался сделать вид, что повредил руку, и мы с Элли, улыбнувшись, понимающе переглянулись.

— Все мы не так уже молоды, как бывало, — брат ее рассмеялся и оперся на локоть. — Вы с каждым днем все больше походите на Пикассо.

— Чертов халтурщик! — раздраженно буркнул художник, стряхивая песок с лица. — Девять десятых того, что он написал, я мог бы сделать лучше… Да и любой — не хуже.

— А оставшуюся десятую часть?

— Ну, видите ли… — Он пожал плечами.

Я уже понял, что Брекстон, как большинство художников, ненавидел всех остальных живущих собратьев, особенно больших мастеров. От прочих он отличался только тем, что был более искренним и более самонадеянным.

Он еще некоторое время продолжал горячо разглагольствовать перед нами на ослепительном солнце. Я вытянулся на песке и закрыл глаза, наслаждаясь теплом. Остальные делали то же самое, переваривая завтрак.

Клейпул первым отправился в воду. Без всякого предупреждения он вскочил на ноги и бросился в океан, быстро и ловко нырнув в прибой. Он был отличным пловцом, за ним приятно было наблюдать.

Все остальные сели на песке. Потом миссис Брекстон медленно подошла к краю воды и принялась надевать купальную шапочку. Я видел: она делает это таким образом, чтобы скрыть длинный рубец на шее.

Потом она вошла в воду. Брекстон встал и последовал за ней. На какое-то мгновение он остановил ее, и они о чем-то поговорили; потом он пожал плечами, а она шагнула в сторону и неловко плюхнулась в первую же волну. Он наблюдал за ней, стоя к нам спиной, она же медленно поплыла к Клейпулу.

Элли неожиданно повернулась ко мне.

— Она заплыла слишком далеко. Там очень сильное подводное течение.

— Похоже, она неплохо плавает. А кроме того, там ваш брат.

— Боже мой! — воскликнула мисс Ланг. — Они плавают, как дельфины. Как я им завидую!

Клейпул был уже за линией прибоя и легко плыл по течению, которое сносило к югу, так что он оказался довольно далеко от того места, где входил в воду. Сейчас он по диагонали направлялся к берегу.

Миссис Брекстон прибой еще не миновала. Я видел ее белую шапочку, подпрыгивавшую среди волн.

Мы с Элли подошли к Брекстону, оставшемуся у края прибоя. Когда вода коснулась наших лодыжек, она неожиданно показалось очень холодной.

— Не думаю, что Милдред следовало бы заплывать так далеко, — сказала Элли.

Брекстон кивнул, не спуская глаз с жены.

— Я просил ее этого не делать. Естественно, она решила поступить наоборот.

— Там довольно сильное подводное течение, — сказал я, припоминая кое-что о траекториях и оценке скорости: Клейпул в этот момент скользил на прибойной волне к берегу примерно в тридцати метрах от нас.

Насколько видел глаз, и к северу, и к югу тянулся белый пляж, окаймленный травянистыми дюнами. Перед каждым домом виднелись кучки людей, похожие отсюда на черные точки. На расстоянии мили или двух перед яхт-клубом их было целое скопище.

На небе не появилось ни облачка, нещадно палило ослепительно белое солнце.

Потом вдруг Брекстон сломя голову бросился в воду. Наполовину бегом, наполовину вплавь он поспешил к жене.

Не произнеся ни звука, она слабо взмахнула рукой с линии, от которой начинался прибой. Ее подхватило течение.

Я тоже нырнул в воду. Элли закричала брату, который уже вышел на берег. Он тоже наполовину бегом, наполовину вплавь присоединился к нам и бросился к Милдред.

Соленая вода попала мне в глаза, но я проскочил прибой раньше Клейпула. Однако мне не удалось добраться до Милдред. Вместо этого мне пришлось поддерживать Брекстона в нескольких метрах от его жены. Он жадно глотал воздух.

— Судорога! — прокричал он и ушел под воду, поэтому пришлось схватить его, а Клейпул проплыл мимо, направляясь к Милдред. С некоторым трудом мне удалось добраться с Брекстоном до берега. Клейпул подхватил Милдред и уже плыл с ней назад.

Задыхаясь и дрожа от холодной воды, я вытащил Брекстона на песок. Он сел, пытаясь перевести дыхание и с болезненным видом держась за бок. Меня всего трясло от холода и напряжения.

Потом мы двинулись к террасе, где остальные собрались вокруг неподвижного тела Милдред Брекстон.

Она лежала лицом вниз, Клейпул делал ей искусственное дыхание. Я с ужасом смотрел на радужные пузырьки, пенящиеся на ее синих губах. Пока он отчаянно работал с ее руками, прокачивая легкие, пузырьки лопались один за другим.

Казалось, прошло больше сотни лет, и за это время никто не издал ни звука, если не считать тяжелого дыхания Клейпула, работавшего в мрачной тишине. И настоящим шоком стал его голос. Не прекращая напряженных попыток, он повернул голову к сестре.

— Врача… скорее.

Солнце стояло уже в зените, когда появился врач, как раз вовремя, чтобы объявить, что Милдред Брекстон умерла, захлебнувшись.

Расстроенный, ослабевший как побежденный боксер, повисший на канатах ринга, Клейпул покачивался над мертвым телом, не сводя глаз с Брекстона. Он произнес только два слова, сказал их тихо, но они были полны ненависти:

— Ты — дьявол!

Они пристально смотрели друг на друга, стоя над мертвым телом. Никто из нас не произнес ни слова.