Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

Глава 7 ЛЮБИМЕЦ СМЕРТИ

Дожидаясь заживления раны, Корсаков не предавался лени: поутру он до седьмого пота проделывал различные упражнения для рук, которым простреленная нога не могла служить помехой, а затем прогуливался вокруг казармы с палкой из какого-то невероятно твердого горного дерева, которую ему принесли «близнецы». Группа несколько раз выходила на задания без Корсакова, и «близнецы» после возвращения непременно приходили проведать раненого товарища. Подвыпившие, оживленные, они, совершенно не стесняясь Рипсимэ, наперебой с хохотом рассказывали о таких вещах, что Корсаков вынужден был просить свою строгую сиделку удаляться на время их визита. Оказалось, что группа пару раз устраивала засады на дорогах в пограничном горном районе, а однажды разгромила какой-то кишлак.

— Ерундовое задание, Винс, просто детская игра! — гомонили «близнецы». — Не то что с Адам-ханом. У них там даже охранения нормального не было. Дом, где жил ихний вождь, мы разнесли сразу же, а потом просто прочесали все мазанки, чтобы собрать оружие... ну и все прочее, что подвернется. Давай поправляйся скорей, тебя ждет твоя доля. Кстати, на место нас теперь вывозят на вертолете, жизнь пошла просто шикарная. Не надо трястись на джипах по сумасшедшим дорогам, потом эти джипы прятать и ждать, что местные разбойники устроят возле них засаду. То ли дело вертолет: вылез, прошел десяток километров, отработал, вернулся, улетел...

— Да, это отлично, — соглашался Корсаков, а сам мечтал о том моменте, когда «близнецы» уйдут и вернется Рипсимэ. С ней Корсаков мог разговаривать часами, иногда ловя себя на том, что, глядя на нее, сам уже не понимает, о чем говорит. Мало-помалу Рипсимэ перестала дичиться и не протестовала, когда Корсаков накрывал своей грубой ладонью ее точеные пальчики, отличавшиеся, впрочем, немалой силой. Она не возмущалась, когда он клал руку на ее упругое бедро, только вздрагивала и умоляюще смотрела на него своими бархатными глазами. Корсаков, сам себе удивляясь, вздыхал и убирал руку. Папаша Рипсимэ по-прежнему ходил мрачнее тучи, поглядывал на Корсакова очень недобро и устраивал дочери сцены, однако та все его обидные слова выслушивала как будто в забытьи, торопясь вернуться к выполнению своих обязанностей сиделки.

За своей лечебной идиллией Корсаков не забывал и о деле. Во время прогулок с палочкой он внимательно разглядывал с разных сторон территорию фабрики, ее уже достроенные корпуса, в которые спешно завозилось оборудование, караульные вышки и посты. Перед отъездом к новому месту работы он успел проштудировать несколько десятков книг по химии, фармацевтике, технологии и организации фармацевтической промышленности. В результате теперь он видел перед собой не беспорядочное скопление построек, а четкую производственную систему, в которой ход главного цикла обеспечивался многочисленными обслуживающими подразделениями. Словно заполняя пустые клетки кроссворда, Корсаков определял назначение каждого из корпусов: цех, где скапливалось и проходило предварительную обработку сырье, цех, где должны были протекать главные химические реакции — извлечение из сырья алкалоидов и превращение их в пригодные к употреблению соли, цех изготовления растворов, стекловарный цех, фасовочный цех и прочие. На плане, который мысленно составлял Корсаков, появились электроподстанция, котельная с топливным складом, склады сырья, реактивов и готовой продукции, административный корпус, корпус для размещения охраны. Все это Корсаков рассматривал с точки зрения технологической важности, отыскивая такое звено, уничтожение которого выведет из строя всю производственную цепь. Затем он начинал присматриваться к этим наиболее уязвимым органам чудовища глазом опытного подрывника, определяя, в какое место следует поместить подрывной заряд с тем, чтобы причинить максимум разрушений при минимуме расхода взрывчатки. Корсаков, разумеется, понимал, что вряд ли ему удастся спокойно расхаживать по фабрике и раскладывать заряды в полюбившиеся места, однако важно было наметить первоочередные объекты для удара, дабы не думать над этим в последний момент.

Когда от хождения Корсаков начинал ощущать тянущую боль в раненой ноге, он присаживался на какой-нибудь бугорок и вновь принимался рассматривать фабрику, отмечая все новые детали, следя за прибывающими машинами, перемещениями охраны и внутрифабричными перевозками. Ощущение умиротворенности и внутренней гармонии не покидало его, и о вероятности успеха он не задумывался ни на секунду, потому что знал: Рипсимэ рядом, и он когда угодно может увидеть ее.

В те дни, когда Корсаков залечивал рану, разговаривал с Рипсимэ и готовился к решительному сражению, за тысячи километров от иранских нагорий зрели события, грозившие вскоре увлечь его за собой. В административном корпусе фабрики Ла Бар-бера два чернобородых иранца в неизменных темных очках и прибывший на фабрику под покровом ночи Марко Галло сидели в директорском кабинете и обсуждали ситуацию, сложившуюся с поставками сырья. Марко Галло восседал за столом директора, в правой руке у него дымилась сигарета, а левой он машинально барабанил по клавиатуре компьютера. Оба иранца и Ла Барбера сидели за столом для совещаний, приставленным перпендикулярно к директорскому. Все усиленно курили, что выдавало волнение совещающихся, а Ла Барбера, кроме того, еще и периодически подливал себе в стакан вермута. Галло и мусульмане ограничивались «Перье». Пустая бутылка из-под вермута виднелась в корзине для бумаг, чем отчасти объяснялась чересчур энергичная жестикуляция Ла Барберы.

— Короче говоря, как я понял, к качеству проведения боевых операций претензий нет, — произнес Галло. — Сотни трупов, убитые главари, сожженные кишлаки, но ситуация с поставками сырья не меняется.

— Да, эти парни работают неплохо, — хмуро подтвердил Ла Барбера. — Всемером наделать таких дел!.Сейчас в тех краях только о них и говорят. И при этом практически без потерь — только один из них легко ранен в ногу и скоро выздоровеет.

— Вот это как раз и плохо, — задумчиво сказал Галло. Ла Барбера озадаченно посмотрел на него и переспросил:

— Что плохо: что ранен или что выздоровеет?

— Что нет потерь, — пояснил Галло. — Эти люди слишком много знают. Срок окончания их контракта уже не за горами, а выпускать их отсюда нельзя.

— Ну, там будет видно, — сказал Ла Барбера. — Во всяком случае пока их можно эффективно использовать — подходящие объекты найдутся.

— Разумеется, используйте, — вежливо согласился Галло. — Но вот этих слов насчет «будет видно» я что-то не понял. Кажется, я выразился ясно: выпускать этих людей отсюда нельзя. Поэтому найдите такие способы их использования, чтобы они просто не вернулись с задания, — это избавит нас от излишних хлопот.

— Да уж, если они что-то заподозрят, хлопот с ними не оберешься, — мрачно подтвердил Ла Барбера. — Как они разделали целую банду в укрепленном кишлаке! А голову ихнего предводителя принесли мне. Я заспиртовал ее в колбе. Хотите посмотреть?

Галло внимательно посмотрел на Ла Барберу и после паузы произнес:

— Спасибо, потом. Позвольте я продолжу свою мысль. Наши друзья утверждают, что помимо нас и местных князьков в том районе, который нас интересует, действует некая третья сила, и она настолько влиятельна, что даже после наших успешных военных операций никто не хочет сотрудничать с нами, поскольку все опасаются возмездия с ее стороны. Я правильно понял?

— Совершенно верно, — без малейшего акцента сказал один из иранцев. — Я хочу пояснить. В здешних краях издавна существует множество различных исламских сект. В исламе есть мощное течение, называемое исмаилизмом, но и оно, в свою очередь, неоднородно. Так вот, здесь наиболее влиятельным и хорошо организованным религиозным течением являются низариты. Это восточная ветвь исмаилитов. Она известна еще с XI века и уже тогда славилась экстремизмом и склонностью к тайному террору. С тех пор секта вроде бы успела цивилизоваться: ее члены живут замкнутыми общинами, законов не нарушают, к ним все привыкли. Их духовный глава, Ага-хан, как и его покойный отец, постоянно живет в Швейцарии, женат на христианке — в этом он тоже взял пример с отца, — имеет состояние в несколько миллиардов долларов и является одним из крупнейших в мире предпринимателей.

— Денежки, конечно, вкладывает в разные шайки исламских террористов... — бесцеремонно вставил Ла Барбера.

— Ничего подобного, — покачал головой иранец. — Никакой поддержки фундаменталистских групп, никакой помощи экстремистским режимам. Вспомните, что между низаритами и другими мусульманами имеются большие различия в вероучении, и потому Ага-хан может держаться особняком от прочих исламских движений, и при этом никто не назовет его предателем — разве что еретиком, но теперь за это не убивают. Короче говоря, Ага-хан — вполне респектабельная личность. Коллекционирует произведения искусства, занимается благотворительностью, оказывает гуманитарную помощь своим бедным единоверцам...

— Ну так почему вы заговорили о низаритах? — с недоумением спросил Галло. — Выходит, что они вполне добропорядочные люди. Кого волнует, во что они верят?

— Не торопитесь, — поднял руку иранец. — Жизнь низаритов скрыта от постороннего глаза, многого о них мы не знаем. Это относится и к тем из них, которые существуют вполне легально. Однако по ряду признаков мы можем предполагать, что около сотни лет тому назад из среды низаритов выделилось нелегальное крыло, цель которого — расширение влияния братства различными нелегальными путями. По нашему мнению, постепенно верхушка нелегального крыла соединила в своих руках все рычаги управления братством, и тот же Ага-хан теперь является скорее декоративной фигурой. Однако полностью скрыть деятельность мощной подпольной структуры все-таки невозможно. Мы постоянно получаем сообщения о неких высокопрофессиональных вооруженных группах, которые не относятся ни к одному из известных нам вооруженных формирований, будь то племенные ополчения, разного рода повстанцы или отряды местных князьков. Все больше земель и другой недвижимости переходит в руки явно подставных лиц, а распоряжается этим имуществом какая-то третья сила в своих интересах. Мы имеем множество факторов террора, шантажа, подкупа, которые не можем приписать никому конкретно. Людей заставляют действовать в интересах некой организации, при этом ни о самой этой организации, ни о том, к чему она стремится, никто ничего толком не знает. Низариты всегда старались без необходимости не нарушать закон, но если уж шли на противозаконные действия, то с крайней жестокостью, не оставляя ни улик, ни свидетелей. В подобных делах у них огромный опыт. Они ловко пользовались тем, что долгое время всем в стране было не до них. Они же занимались одним: укрепляли свое влияние. Надо сказать, что эмиссары низаритов во все времена существования братства тайно путешествовали по разным странам, всюду

вербуя новых сторонников. Особенно активно они занимались этим в последние годы. Однако вербовка новых людей — это лишь одна и далеко не главная часть их деятельности. Они стремятся к абсолютной власти, которую дают богатство и оружие.

— Так какое нам до них дело? — нетерпеливо перебил иранца Ла Барбера, которому надоел этот исторический экскурс. Тот повернул голову к неучтивому европейцу. На лице иранца не дрогнул ни единый мускул, а глаза были скрыты темными стеклами очков. Тем же ровным лекторским тоном, которым он рассказывал о низаритах, на том же безупречном английском, звучавшем особенно аристократично на фоне бруклинского говорка Ла Барберы, иранец спокойно ответил:

— Наркотики. Они вовремя поняли, какие деньги и какую власть могут принести наркотики, — наверное, раньше всех в этом районе Азии. Практически все земли, которые, как мы считали, перешли в руки низаритов в последние годы, используются для выращивания опийного мака и индийской конопли. Кроме того, они поняли, что дешевле и прибыльнее не скупать земли, чтобы потом вести на них хозяйство, а вооруженным путем брать под контроль производство на этих землях, с тем чтобы вся продукция проходила через их руки. Именно поэтому местные князьки и бандитские главари отказываются работать с компанией, даже невзирая на угрозу репрессий. Все они давно уже находятся в зависимости от низаритов и выполняют их задания, а если они перестанут это делать, то низариты покарают их быстрее и эффективнее, чем компания.

— Да, ушлые ребята, что и говорить, — усмехнулся Ла Барбера, со стуком поставив на стол опустевший стакан. Галло погасил сигарету в пепельнице, помолчал и затем спросил:

— Я все-таки не понял, почему вы решили, что эта ваша таинственная организация является ветвью братства низаритов? Вы же сами говорите, что о ней ничего толком не известно.

— Для того чтобы сделать такой вывод, нам понадобилось немало времени, — ответил иранец. — Отдельные данные складывались в обитую картину, как головоломка. Возьмите, например, такой факт: деятельность неизвестной организации мы отмечаем уже много лет, однако не имеем ни одного свидетеля, никого, кто мог бы дать развернутые показания. Почему во всем мире знают Абу Нидаля и его группу, а самого Абу Нидаля не могут ни поймать, ни даже ликвидировать? Да потому, что Абу Нидаль для своих людей — бог, воплощение Аллаха на земле. Молчать, хранить тайну можно по-разному. Тайна, которой окружена интересующая нас организация, явно имеет религиозную природу. Низариты действуют не в вакууме: они не в состоянии убивать всех людей, с которыми вступают в контакт, да и после тех актов террора, которые они совершают, порой остаются свидетели. Поэтому мы мало-помалу накапливали сведения о том, как выглядят члены тайной организации, как себя ведут, о чем говорят. Низариты волей-неволей должны вступать в различные деловые контакты, иногда легальные, иногда нелегальные, и эти контакты нам удается отслеживать. Нам удалось проследить с воздуха за несколькими вооруженными группами и грузовыми караванами низаритов и установить, где находится основной район их базирования и штаб-квартира их руководства.

— Так-так, это интересно, — оживился Галло. — И где же находится этот район, — надеюсь, в пределах нашей досягаемости?

— Вполне, — кивнул иранец. — Правда, это уже территория Афганистана, но здесь на такие мелочи не обращают внимания. Важнее другое: не пугает ли вас неудача военной акции? Низариты охраняют свою базу настолько тщательно, что уже многие годы к ней не может приблизиться ни один посторонний человек. Собственно, кроме низаритов там и нет никакого другого населения. Рассчитывать на внезапность трудно, а взять их числом мы тем более не сможем: их очень много, и они неплохо вооружены.

— Но они ведь должны куда-то сбывать товар? — перебил Ла Барбера. — Перерезать дороги, по которым идет сбыт, и дело с концом. Очень скоро они сами к нам прибегут с предложениями.

— Или подошлют террористов, — усмехнулся иранец. — По этой части у них куда больше опыта, чем по части мирных переговоров. Скажите спасибо, что вы находитесь на территории страны, где существует устойчивая власть и какой-то порядок, поэтому низариты и оставляют пока вас в покое. Честно говоря, мы просчитались в оценке их влияния: мы не думали, что оно так сильно и распространяется на такую огромную территорию. Мы надеялись, что благодаря сочетанию военных акций и переговоров нам удастся закрепиться в пограничном районе, однако мы опоздали: результаты проведенных акций показывают, что практически весь этот район уже находится под контролем низаритов, так же, как и пути сбыта на восток, в Пакистан и далее морем через порты Хайдарабад и Карачи, и на северо-восток, в Горный Бадахшан.

— Что это еще за местечко? — хмыкнул Ла Барбе-ра. — Никогда не слыхал

— Местность на границе Афганистана с Россией,. один из самых высокогорных районов земли. Тамошние горцы — сплошь низариты, — ответил иранец.

— Сколько же товара они могут потребить? — поинтересовался Галло. — Или... или вы считаете, что они переправляют товар в Россию?

— Не столько в Россию, сколько через Россию, — поправил его иранец и пояснил: — Несомненно, они уже наладили пути транспортировки товара через Россию в Европу, так что мы в этом отношении не будем первопроходцами. Отсюда следует только один вывод: в России вовсе не так сложно работать, как считалось до сих пор, особенно теперь, когда там началась перестройка. Теперь в России разрешили бизнес, дали больше самостоятельности местным властям, ограничили права КГБ, — словом, обстановка стала гораздо более благоприятной. Отрадно, что мы, кажется, успеем первыми использовать новые обстоятельства.

— Ну, положим, первыми стали эти ваши низа-риты, и никаких новых обстоятельств им не понадобилось, — заметил Галло. — Интересно, как же они гонят товар через весь Афганистан? Ведь там сейчас и русские, и разные группировки моджахедов, и кабульское правительство...

— Просто платят, вот и все, — пожал плечами иранец. — Конечно, им надо договариваться с очень многими людьми, поскольку товар должен пересекать всю страну, но ведь у них везде свои люди. Основное правило их деятельности — рассылать представителей братства по всему миру. А в последнее время это правило несколько изменилось: повсюду есть представители легальной ветви низаритов, которые действуют под контролем тайной, террористической части братства. Уверен, что их эмиссары имеются и в Москве.

— В Москве? Ну да! — присвистнул Ла Барбера.

— Напрасно вы смотрите на Москву как на зону смерти, — покачал головой иранец. — Мой друг работал в России последние два года и прекрасно справлялся, даже неважно зная русский язык. Уверяю вас: если знать, кому и сколько платить, в России сейчас можно делать то, что немыслимо ни в Тегеране, ни в Нью-Йорке, ни даже в Боготе. Кстати, в Москве сейчас начали крутиться какие-то колумбийцы — пока они занимаются в основном скупкой произведений искусства. Думаю, вам не надо объяснять, кого на самом деле представляют эти люди.

— Ну ладно, с колумбийцами мы как-нибудь потом разберемся, — поморщился Галло. — Хотя, конечно, спасибо вам за информацию. Сейчас нам надо решить, какой тактики придерживаться в наших отношениях с этими самыми низаритами. Практика показывает, что наша диверсионная группа в ее нынешнем составе действует в этих местах весьма успешно. В то же время всем ее членам самое время умереть. Поэтому дадим группе задание уничтожить штаб низаритов. Тем самым мы убиваем двух зайцев: если они выполнят задание, то будет нанесен существенный вред структурной целостности вражеской организации, а больше всего — ее авторитету...

— Шпарит как по-писаному! — вставил с восхищением Ла Барбера, осушив еще стакан вермута.

Галло покосился на него и продолжал:

— Если же группа будет уничтожена, то это избавит нас от необходимости уничтожать ее своими силами, тем более что это может оказаться проблемой. Кстати, должен вам сообщить: в Европе нами уже набраны новые люди, которые должны вылететь в Тегеран через пару дней. Завербованные считают, что они должны усилить ту группу, которая уже существует, на самом же деле они должны ее полностью заменить. Когда новая группа появится здесь, первая должна находиться на задании, с которого, вероятно, она не вернется. Если же все-таки им удастся вернуться, то они не должны застать на базе своих сменщиков, так что тех по прибытии тоже необходимо отправить на задание. Итак, когда первая группа вернется из рейда на базу и расположится на отдых, ее необходимо уничтожить. Это ясно? — обратился Галло к ЛаБарбере.

— Что же тут неясного? Сделаем, — ухмыльнулся тот.

— Сделать это надо аккуратно, а не как мясники, — жестко сказал Галло. — Постарайтесь, чтобы в стенах было поменьше пулевых выбоин, а на полу — кровавых пятен; Те, кого мы наняли, — люди опытные и все поймут. Если уж очень наследите, лучше взорвите все здание — скажем, что произошел террористический акт. Но учтите: здание стоит дорого, и ущерб вам придется возмещать из своих доходов. Кстати, обслуживающий персонал тоже надо будет ликвидировать.

— Ну, это само собой, — кивнул Ла Барбера. — Хотя и жаль — там есть одна такая девочка... — он причмокнул. — Я, честно говоря, думал как-нибудь попользоваться, но что делать — работа прежде всего.

— Тебе что, все мало телок, Криспино? — засмеялся Галло.

— Хорошо тебе смеяться! В Нью-Йорке их, конечно, сколько хочешь, а пожил бы ты здесь! — с обидой произнес Ла Барбера.

— Мы можем помочь вам решить этот вопрос, — деловым тоном произнес иранец, но Галло вмешался;

— Вопросы с бабами обсудим потом. Мы еще не закончили. Можем ли мы наметить сейчас план операции против низаритов?

— Разумеется, — ответил иранец. — У нас есть с собой карты местности, мы частично выявили их посты охранения...

Он что-то сказал на фарси своему молчаливому спутнику, и тот, раскрыв кейс, начал неторопливо выкладывать оттуда на стол карты.

В это же время, если сделать поправку на разницу в часовых поясах, в Москве тоже совещались. Генерал в своем кабинете на Лубянке мирно изучал доклад по совершенно другому делу, как вдруг интерком произнес голосом секретарши:

— Павел Иванович, к вам Сергей Николаевич. Говорит, что вы его не ждете, но дело неотложное. Абсолютно неотложное, говорит.

— Ну что ж, пусть заходит, — ровным голосом сказал генерал. Он страшно не любил, когда его беспокоили во время работы, но понимал, что в его неустойчивом положении личные привычки и амбиции лучше держать под контролем, дабы кадровый вопрос не возник раньше времени. К тому же он хорошо знал уравновешенный характер своего заместителя: тот никогда не появился бы в кабинете у начальника в неурочное время и тем более не стал бы настаивать на приеме без веских на то причин. Генерал, который порой называл Сергея Николаевича «рыбой», был сильно удивлен возбужденным видом своего заместителя, когда тот вошел в кабинет, с излишней силой захлопнув за собой дверь.

— Кажется, закрутилось, Павел Иванович!.. — выпалил заместитель, сделав энергичный жест рукой. — Закрутилось, кажется!..

— Что закрутилось, Сергей Николаевич? — доброжелательно полюбопытствовал генерал.

Заместитель помолчал, приводя в порядок мысли, и затем объявил:

— Пришло сообщение от резидента в Брюсселе, касающееся «восточного проекта».

— Как, еще одно? — поднял брови генерал. — Мы же на днях получили от него сообщение по тому же самому делу. Насколько я помню, там говорилось, что ван Эффен включил двух наших людей в новую группу наемников, вербуемую под «восточный проект»...

— Да, а теперь ван Эффен снова вышел на связь, — возбужденно проговорил заместитель. — Он сообщил резиденту о том, что наши люди прошли проверку, их включили в состав группы, заключили с ними контракт и даже положили аванс на их банковские счета. Послезавтра они вместе с группой вылетают в Иран. В связи с этим ван Эффен снова ставит вопрос об организации для него ухода и прикрытия, так как в случае уничтожения фабрики мафия, несомненно, его ликвидирует, как только поймет, что он ей сосватал диверсантов. Как с ним быть, Павел Иванович?

— Да пока никак, — сказал генерал равнодушно. — Когда зафиксируем уничтожение фабрики, тогда подумаем. Кто его знает, этого ван Эффена, может, он на два фронта решил поработать. Послал, к примеру, следом за нашими людьми такую сопрово-диловку, что после ее получения их сразу ликвидируют. Так что пока потяните кота за хвост, скажите, что вопрос изучается... При этом все время оставайтесь с ним на связи, чтобы он не запаниковал и не наделал глупостей.

— Но подготовить прикрытие, видимо, все-таки пора? — заметил заместитель.

— Конечно, — кивнул генерал, почувствовав, что его заместителю по каким-то пока неизвестным причинам очень дорог владелец вербовочной конторы. — Ничего не надо делать в пожарном порядке. Разработайте ему легенду, сделайте документы. Пусть он у нас поселится где-нибудь в Прибалтике — допустим, он сын латышского легионера, решивший вернуться на родину отца...

— Хорошо, будем думать в этом направлении, — сказал Сергей Николаевич.

— Думайте, голубчик, но с прикрытием не спешите, — с мягким нажимом произнес генерал. — Ска: жите, а из Мешхеда какие-нибудь известия есть?

— Ничего особенного, все на уровне слухов, — извиняющимся тоном сказал заместитель. — Сеида-бад — крохотный городишко, очень трудно вести там агентурную работу, а тем более внедрить туда нового человека. Форсировать это дело в резиден-туре боятся, чтобы не засветить наш интерес к объекту.

— В чем-то они, конечно, правы, но и наших людей тоже нельзя оставлять без прикрытия. Этот Корсаков — отрезанный ломоть, а вот ребят будет жалко...

Генерал помолчал и добавил:

— Впрочем, и Корсакова потерять не хотелось бы. В любом центре подготовки один такой кадр десяток преподавателей заменит. К тому же ему есть что рассказать. Вы, конечно, в курсе, что наши в Америке пробили его по личному номеру? Интересная у парня судьба... Так что, Сергей Николаевич, отход ван Эффену готовьте, но торопиться не будем. Договорились?

Корсаков, уже почти не прихрамывая, возвращался в казарму со своей ежедневной прогулки, когда у входа его встретил Фабрициус. Командир группы был мрачен и нервно курил. Выглядел он трезвым, хотя от него исходил крепкий запах алкоголя. Начал он с вполне безобидного вопроса, заданного, однако, каким-то неуверенным тоном:

— Ну что, Винс, как дела, как здоровье? Идешь на поправку?

Корсаков внимательно посмотрел на Фабрициуса и спросил в свою очередь:

— Новое задание, Кристоф, да? Не надо крутить, говори прямо. Если дело серьезное, я иду с вами.

— Все правильно, Винс, ты все сам понял, — с тяжёлым вздохом ответил Фабрициус. — Просто конвейер какой-то — из боя в бой, с задания на задание. Дело даже не в этом — последние операции были не очень сложными, и я не стал бы тебя беспокоить... Но теперь мне что-то не по себе. Я нюхом чую, что на сей раз нас посылают в гиблое место. Винс, предчувствие меня никогда не обманывало: задание это паршивое, и без тебя мы уж точно пропадем. Правда, можем пропасть и с тобой — все зависит от того, в какую задницу нас посылают. Так что решай сам — ты еще не совсем поправился, и приказывать я тебе не могу.

— Я же сказал — если дело серьезное, я иду с вами, — напомнил Корсаков.

— Ну, это еще не точно, это ведь только мое предчувствие, — смущенно пробормотал Фабрициус.

— Я тоже верю в предчувствия, — сказал Корсаков, подводя черту под разговором. — Когда выходить?

— Завтра в шестнадцать ноль-ноль грузимся в вертолет, — ответил Фабрициус.

— Почему такое странное время? — удивился Корсаков.

— На закате мы высадимся, будем идти всю ночь, а потом в намеченном пункте остановимся на дневку, и так несколько раз, — объяснил Фабрициус. — Я так понимаю, что днем в тех местах нас живо обнаружат, а это не радует. Нам могут и не позволить идти назад только ночью, а днем где-то отсиживаться. Ну да ладно, на месте разберемся. Во всяком случае, мы знаем точку, из которой нас должны забрать, знаем время, когда там будет ждать вертолет, и знаем расстояние до этой точки от места работы. Стало быть, нам нужно всего-навсего пройти определенное расстояние за определенное время. Зайди ко мне вечером, Винс, помозгуем над картой.

— Слушаюсь, командир, — отдал честь Корсаков.

— Спасибо, Винс, — кашлянув, сказал Фабрициус и щелчком отшвырнул окурок.

Корсаков ничего не сказал Рипсимэ о том, что уйдет с группой на задание, и день прошел как обычно: Рипсимэ сидела у Корсакова в палате, и он разговаривал с ней, отмечая в памяти все выражения ее ясного лица, все ее движения, все слова. На сей раз Корсаков рассказывал ей о тех городах, где ему пришлось побывать, а она внимательно слушала, поставив локоть на колено, а подбородок уперев в кулачок. Иногда она заливалась смехом, когда Корсаков описывал ей причудливые европейские нравы или национальные характеры, но когда он рассказывал о повадках европейских женщин, Рипсимэ замолкала и слушала с напряжением и ревнивым интересом. Когда она собралась уходить — к вечеру ей полагалось находиться в медпункте, — Корсаков неожиданно привлек ее к себе и поцеловал в щеку. Она мягко высвободилась и произнесла с укором:

— Не надо... А вдруг кто-нибудь увидит?

— А если бы никто не видел? — поймал ее на слове Корсаков. В ответ Рипсимэ повернулась и выскользнула из палаты, но на пороге оглянулась, и Корсаков увидел ее лукавую улыбку. Он только крякнул и покачал головой. Ему почему-то подумалось, что это лукавое создание, просидев немало часов на стуле в его палате, ни разу не позволило себе даже положить ногу на ногу, а тут такая улыбка, в которой и обещание, и сознание своей силы... Корсаков так и заснул, видя перед собой сияние улыбки Рипсимэ.

Наутро он спустился в оружейную комнату и стал там не торопясь готовиться к рейду: разобрал, почистил и собрал оружие, набил боеприпасами подсумки и карманы куртки, проверил походную аптечку. Перебрасываясь репликами с товарищами, он установил, что придется нести ему, а что понесут другие. Впрочем, ноша ему досталась самая легкая, потому что Фабрициус сказал:

— Ребята, на Винса навьючивать как можно меньше, у него еще нога не зажила. Раз согласился идти с нами, то пусть идет налегке.

Подбирая снаряжение, Корсаков думал о Рипсимэ, но все же не решился зайти к ней и сообщить о своем уходе, а сразу поднялся к себе в номер, когда завершил сборы. Он был один — Розе остался в подвале, набивая гранатами сумку за сумкой. Присев на койку, Корсаков со вздохом, думал о том, что нехорошо будет уйти, ничего не сказав Рипсимэ, но утешал себя соображениями вроде «нечего зря беспокоить» и «она мне не жена». Подспудно он понимал, что ему просто не хватает духу, и злился на себя за это. Между тем от Рипсимэ не укрылась суета сборов. Она слышала топот в коридорах, возбужденные возгласы наемников, лязг оружия. Зайдя в палату, где лежал Корсаков, она обнаружила, что пациента нет. Тогда она понеслась на второй этаж, полная гнева на такое вопиющее нарушение лечебного режима. Ей казалось, что достаточно просто призвать больного к порядку, опираясь на свой медицинский авторитет, и все образуется. Однако когда она приблизилась к номеру Корсакова, вся ее решимость куда-то испарилась, и она едва заставила себя робко постучать в дверь. «Да-да!» — донеслось изнутри, и она шагнула в номер. Корсаков сидел на койке и виновато смотрел на нее исподлобья. Оба в первый момент не нашлись, что сказать, а затем Корсаков с усилием хрипло произнес:

— Как раз собирался зайти к тебе, попрощаться... Мы уходим на задание.

— Пусть они уходят, но ты-то здесь при чем? Ты же ранен! — с эгоизмом любящей женщины воскликнула Рипсимэ. Корсаков уловил эту красноречивую нотку в ее возгласе и улыбнулся, несмотря на свое смущение.

— Ну как это — при чем я? — мягко возразил он. — Нас же всего семеро, каждый человек на вес золота. Притом у каждого своя основная специальность. Если меня не будет, ребятам придется очень трудно, а если они погибнут, я никогда этого себе не прощу. Так что, сама видишь, лучше идти.

— Ничего я не вижу! — возразила Рипсимэ. — Ты не такой, как они. Они — убийцы, а ты совсем другой. И дело, которое они здесь защищают, тоже наверняка нечистое. Почему же ты беспокоишься о них? Почему ты заставляешь себя идти с ними?

«Всей жизни не хватит, чтобы ей это объяснить», — подумал Корсаков, а вслух сумрачно произнес:

— Не будем говорить об этом. Тебе все равно не понять. Прощай.

Он поднялся с койки и подошел к окну. Через некоторое время он услышал за спиной легкие шаги, и теплая рука легла ему на плечо. Обернувшись, он натолкнулся на умоляющий взгляд бархатных глаз Рипсимэ, в которых стояли слезы. Она проговорила тихо:

— Прости меня, пожалуйста. Я действительно глупая — многого не понимаю, а пытаюсь поучать тебя. Мне просто не хочется, чтобы ты уходил — именно в этот раз, именно сегодня. У меня дурное предчувствие: мне кажется, вас посылают на очень опасное дело. Я боюсь.

— Что толку бояться — это моя работа, — ласково ответил Корсаков и, преодолев слабое сопротивление, мягко притянул ее к себе. — Мне обязательно нужно идти — если ты сейчас не можешь этого понять, то поверь мне на слово. После возвращения нам обещали месячный отдых, и тогда...

Корсаков почувствовал, как застыли под его пальцами плечи Рипсимэ. Он и сам еще не знал, что должно произойти*«тогда», не знал, что скажет через несколько секунд девушке, которую держал в объятиях, но эти слова, назревавшие в его душе, внушали ему сладкий ужас, предвещая хотя и желанную, но все-таки катастрофу. Он поднял лицо Рипсимэ за подбородок, улыбнулся ей, и тогда она обхватила руками его шею и прижалась губами к его губам — сильно, но совсем неумело. Он переждал ее судорожный порыв, слегка отстранил ее от себя и нежно поцеловал — сначала ее глаза, закрывшиеся в ожидании ласки, потом маленькое розовое ушко, потом упругие влажные губы. Рипсимэ прерывисто вздохнула и спрятала голову у него на плече. Непоправимые слова грозно нарастали в душе. Корсаков зажмурился, подумал: «Помоги мне, господи», мысленно перекрестился, а вслух произнес:

— Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Европу. Когда мы вернемся, я поговорю с твоим отцом. Ты мне разрешаешь?

Вместо ответа Рипсимэ только крепче его обняла, и он, сам не отдавая себе отчета, сказал прямо в душистые черные волосы:

— Все будет хорошо. Не бойся. Я обязательно вернусь, ведь я люблю тебя.

В этот торжественный момент дверь со стуком распахнулась, и на пороге возникла нескладная фигура Эрхарда Розе, заполнив собой весь дверной проем. Розе с удивлением уставился на обнимающуюся парочку, и Рипсимэ в испуге отпрянула от Корсакова. Тот сказал с досадой:

— Эрхард, погуляй пару минут.

Розе с нечленораздельным мычанием ретировался в коридор. Рипсимэ еще раз обняла Корсакова, несколько раз быстро поцеловала его в губы, щеки и нос, после чего выскользнула из комнаты. Впрочем, на пороге она остановилась, как и накануне, однако вместо улыбки бросила на Корсакова тревожный прощальный взгляд, словно стараясь получше его запомнить.

— Я буду ждать тебя, — серьезно сказала она и закрыла за собой дверь.

Первый отрезок пути вертолет проделал на большой высоте. Охваченная сверху сияющим голубым куполом, внизу лежала страна бесплодных бурых плоскогорий, отделенных друг от друга складчатыми тушами невысоких хребтов. Ближе к афганской границе очертания гор становились резче, хребты поднимались выше, а разломы ущелий дела-лись все грубей. В межгорных распадках появилась зелень, по долинам, зажатым между неприступных на первый взгляд каменных громад, запетляли реки, среди излучин которых теснились квадраты посевов, сады шеренгами подступали к подножиям гор, и коробчатая лепнина кишлаков, начинаясь на равнине, ползла вверх по скалистым отрогам, поднимаясь до немыслимой высоты. Вертолет нырял в ущелья и летел вдоль изрубленных трещинами слоистых обрывов, стараясь держаться на минимальной высоте: в этих беззаконных местах вслед любому воздушному судну в любой момент могли выпустить ракету из ручного зенитного комплекса или очередь из «ДШК» ради одной только сомнительной надежды найти что-либо ценное среди дымящихся обломков. Дабы сбить прицел таким охотникам, опытные пилоты предпочитали проходить горы по ущельям и на бреющем полете. Горные пики возносились все выше и выше, и временами вертолет, следуя извивам ущелья, подолгу летел в угрюмой тени. Затем горы как-то незаметно начали понижаться, исчезли белые пятна ледников, склоны сделались более пологими, и вертолет вновь, словно в воду, влетел в сияющую толщу предвечернего света. Теперь внизу вновь расстилались бесплодные каменистые плато, где лишь изредка попадались островки зелени и возделанной земли. Неожиданно вертолет резко снизил скорость, по.вернул и, пролетев некоторое время вдоль одного из пологих горных кряжей, завис над ровной площадкой у его подножья. Наемники, сидевшие на откидных скамеечках вдоль грузового отсека, зашевелились, помогая друг другу надеть заплечные мешки и поудобнее приладить снаряжение. С легким толчком вертолет в облаках пыли опустился на площадку, пилот поднял крышку люка и откинул лесенку. Мотор продолжал работать, винты крутились, поднимая пыль, и наемники, ступая на землю, тут же отходили подальше в сторонку. Фабрициус и пилот остались вдвоем у вертолета и некоторое время что-то кричали на ухо друг другу. Затем пилот похлопал Фабрициуса по плечу, повернулся и побежал к кабине. Двигатель взревел громче, заставив Фабрициуса схватиться за голову, чтобы поднявшимся вихрем не унесло его берёт. Машина вертикально поднялась над площадкой, некоторое время неподвижно повисела в воздухе — в этот момент семеро с земли помахали на прощание экипажу — и вдруг боком, словно подхваченный ветром лист, прянула в сторону, чтобы через минуту полностью раствориться в мягкой искрящейся голубизне предвечернего неба. Семеро еще некоторое время смотрели в ту сторону, где исчез вертолет, пока Фабрициус не произнес, сам себя прерывая кашлем из-за попавшей в глотку пыли:

— Так, ребята, трогаемся. Сейчас пойдем вдоль кряжа, когда стемнеет, перевалим на равнину. За ночь нам надо пройти до места дневки очень приличное расстояние, так что собирайтесь с силами. Винс, если что-то будет не так, сразу говори, не терпи до последнего. Ну, за мной!

Маленький отряд, растянувшись в цепочку, зашагал гуськом вдоль горного склона. Вокруг, сколько хватал глаз, все было неподвижно, если не считать постепенно удлинявшихся предвечерних теней, только непрерывно гудел и трепетал «ветер ста двадцати дней».

В ночь перед возвращением Марко Галло из Ирана Джо Скаличе приснился ужасный сон. Он увидел себя на совершенно пустынной бруклинской улице, ярко освещенной огнями витрин и многочисленными фонарями. Звук его шагов гулко разносился между домами, но каждый шаг давался ему все трудней и трудней, потому что он точно знал: в конце улицы из-за угла навстречу ему выйдет нечто ужасное. Джо заставлял себя идти, чтобы не выглядеть в собственных глазах трусом, хотя ужас сковывал все его движения и шевелил волосы на голове. Он почувствовал большое облегчение, когда из-за угла в конце улицы медленно вышла человеческая фигура. Всего-навсего человек! Джо расстегнул кобуру под мышкой и нащупал теплую рукоятку пистолета. Бояться стоило скорее этому типу, который застыл на тротуаре, расставив ноги, словно киношный ковбой. «Эй ты, с дороги!» — гаркнул Джо, выхватив пистолет, но неизвестный только сделал шаг ему навстречу и вновь застыл на месте. Свет фонаря упал на его лицо, и Джо окаменел от ужаса, увидев бугристую ноздреватую плоть, скрепленную отвратительными тяжами, безгубый рот и криво прорезанные узкие щелочки глаз. «Привет, Джо!» — произнес знакомый голос. Пальцы Джо сами собой разжались, и пистолет с лязгом упал на асфальт. «Не узнаешь, сволочь? Что молчишь, а ну говори, кто я!» — потребовал голос, и в воздухе мелькнула рука монстра, точнее подобие руки, потому что на ней было только два огромных уродливо искривленных пальца. «Что, страшно? А ведь это из-за тебя меня так разуделали! А ну, говори, кто я! Скажи, что ты меня узнаешь, а то вырву у тебя сердце!» «Вик! Вик Корсаков!» — хотел было крикнуть Джо, но язык перестал его слушаться, и изо рта вырывалось только нечленораздельное хрипенье и бульканье. «Ах вот ты как? — рассвирепел монстр. — Ну, пеняй на себя, Джо!» Тупые пальцы чудовища вдавились в грудь короля мафии, пролезли в щель между ребрами, нащупали сердце и сдавили его с такой страшной силой, что Джо Скаличе закричал от боли и проснулся. Он был весь в поту, сердце ныло, из угла рта на подушку бежала слюна. Немедленно явившийся домашний врач, как обычно, констатировал невроз, на всякий случай вкатил Джо изрядную дозу строфанта и велел принять успокоительное.

— Имейте в виду, док, вам не поздоровится, если я загнусь от такого невроза, — сказал в спину уходившему врачу Джо.

Телохранитель бесцеремонно вытолкал из спальни врача, пытавшегося сказать что-то в свое оправдание, а босс взялся за телефон — он звонил Ди Карло.

— Привет, Дженко, — сказал он, когда Ди Карло снял трубку. — Послушай, извини, что разбудил, но у меня возникли кое-какие вопросы. Скажи, ты видел фоторобот того парня, Корсакова?

Напоминать, о ком идет речь, Ди Карло не понадобилось — Корсаков оставил о себе в Нью-Йорке достаточно крепкую память. Однако главный убийца семьи не смог ничем порадовать своего дона — сиплым спросонья голосом он объяснил:

— Этот фоторобот кто-то из полиции обещал достать Де Камиллису, но когда ухлопали сначала Де Камиллиса, а потом Терранову, всем стало не до того. Ты же помнишь, какая буча поднялась. Кроме того, никто не знает, с кем вел дела Де Камиллис, так что я теперь не знаю, к кому обращаться за этим фотороботом.

— Слушай, Дженко, что за чушь ты несешь! — взорвался Скаличе. — Если фоторобот вообще существовал, а я уверен, что так оно и есть, то его выдавали чуть ли не каждому полицейскому! Неужели мы так мало платим полиции, если не можем в нужный момент получить такого пустяка? Короче говоря, делай что хочешь, но завтра к трем часам чтобы фоторобот был у меня. Заодно поговорим и о других делах — завтра с востока прилетает Марко.

— Ладно, дон, я что-нибудь придумаю, — со. вздохом произнес Ди Карло, и Джо повесил трубку, но тут же поднял ее снова.

Набрав номер, он распорядился:

— Завтра к трем принесите мне досье на всех тех, кого мы наняли для ведения военных операций в рамках «восточного проекта». Вы, надеюсь, не забыли сделать для нас копии досье? Ну вот и отлично. Не забудьте фотографии — для меня важнее всего именно фотографии этих людей.

В три часа в офисе Джо собрались сам хозяин офиса, Марко Галло и Дженко Ди Карло. Совещание прошло, однако, как-то скомканно: когда Ди Карло молча положил Джо на стол кусочек глянцевой бумаги с фотороботом, дон впился в него глазами, а потом начал перелистывать одну за другой папки с досье, то и дело переводя взгляд с фотографий в досье на фоторобот. В ответ на все предложения Галло Джо только одобрительно кивал, не отрываясь от своего занятия. Оживился он только после того, как Галло сообщил о неминуемом уничтожении диверсионной группы.

— Правильно, — сказал Скаличе, — всех так всех! Но для меня важнее всего, чтобы умер вот этот. — И Джо швырнул на стол, за которым сидели его клевреты, досье, раскрытое на странице с фотографией, и фоторобот, на котором был изображен человек с холодным взглядом и жестким лицом, заросшим бородой. — Ну что, похож? — спросил Джо.

— Я так понимаю, это полицейский фоторобот твоего русского приятеля, Джо? — спросил Галло. — Того самого, который успокоил Эдвардса, Де Ка-миллиса, Терранову и многих прочих?

— Ну да, — кивнул Скаличе. — Только здесь он уже с новым лицом. Сегодня во сне мне пришла в голову интересная мысль: а вдруг он завербовался в тот отряд, который мы набрали для работы на Востоке? Что ему помешает? В лицо его уже не узнать, документов у него сколько угодно на разные фамилии, как у всякого наемника...

— Да нет, Джо, вряд ли, — протянул Ди Карло. — Он небось рад до смерти, что вообще вырвался из Нью-Йорка. Да и не верю я в такие совпадения: набирают десяток человек со всей Европы, и он как-то умудряется в этот десяток влезть. Такое и впрямь только во сне может привидеться.

— Не смейся над снами, Дженко, — с укором покачал головой Скаличе. — Во сне с нами разговаривает бог, важно только уметь прислушиваться к его словам. Меня сны никогда не обманывали. Кроме того, ты не учитываешь некоторых вещей. Во-первых, я хорошо знаю своего старого дружка и могу сказать тебе наверняка: из Нью-Йорка он уезжал без всякой охоты, потому что не сумел добраться до меня. Он не успокоится, покуда существует наше семейство или покуда пуля не успокоит его самого. Во-вторых, если он попал в группу, которую мы набрали, то в этом нет никакого чуда: он же наверняка знает ту контору, через которую мы вербовали людей. Обратился туда, узнал, что идет вербовка, и предложил свои услуги. Одно меня интересует: неужели он сумел обвести вокруг пальца и хозяина конторы? Или ван Эффен сознательно подсунул нам этого молодца, прекрасно зная, кто он на самом деле? Так или иначе, но если я прав, то ван Эффен нас предал: либо по-небрежности, либо по злому умыслу, либо из корысти. Так или иначе он заслуживает смерти.

— А откуда этот твой русский узнал, что именно мы набираем людей? — спросил Ди Карло.

— Ты помнишь, как умер Берганцоли? — вопросом на вопрос ответил Скаличе. — Помнишь след от укола, который нашли у него на руке? Может, ты думаешь, что Чиро на старости лет вдруг стал наркоманом? Я-то думаю, что Чиро впрыснули такое снадобье, после которого ему сразу захотелось исповедаться, а ведь он многое знал насчет «восточного проекта», и ван Эффена нашел тоже он. Вот наш друг и отправился в Европу наниматься к нам же на работу. И как я, идиот, сразу не сообразил, что к чему? У меня в голове все концы связались только этой ночью во сне.

Ди Карло и Галло долго рассматривали фотографии из досье, придирчиво сравнивая их с фотороботом. Затем Ди Карло произнес со вздохом:

— Я бы не поручился, что это один и тот же парень. По фотографии и то не всегда узнаешь человека, а уж по фотороботу тем более. Приклей мне бороду, и я буду выглядеть точно так же. К тому же бороду в любой момент можно сбрить. И вообще как-то невероятно все это.

— А наш друг вообще человек необычный, — со злобной усмешкой сказал Джо. — Вам бы давно следовало это понять и порадоваться, что он оставил вас в живых. Думаю, если бы он очень постарался, то и кое-кто еще мог бы отправиться вслед за Терра-новой и Де Камиллисом. А главное — я чувствую сходство! Причем не только снимков из досье с фотороботом, но и его прежнего лица вот с этим новым. Конечно, если разбирать по отдельности нос, рот и все такое, то они не похожи, но я чувствую что-то общее, а в таких делах главное — чувствовать. Кстати, я вспомнил одну вещь: у Корсакова на руке, у подмышки, есть татуировка — армейский личный номер. Надо распорядится, чтобы этот номер срисовали, передали нам, а мы выясним по армейским спискам, кто же это такой. Пока не выясним, я не смогу спокойно спать.

— Не стоит так волноваться, Джо, — успокоительным тоном сказал Галло. — Судя по всему, группа не должна вернуться с задания. Но я сегодня же прикажу выяснить этот его личный номер. Пусть поставят видеокамеру в душе или еще что-нибудь придумают...

Галло вкратце рассказал о низаритах, но к этой проблеме Скалйче отнесся спокойно.

— Я ожидал чего-то подобного, — заметил он. — Что ж, будем потихоньку оттеснять конкурентов. Туда уже вылетела новая группа на замену первой, пусть продолжают карательные операции. Стоит это сравнительно недорого, а результаты может принести неплохие. Никому не нужна постоянная война, и рано или поздно мы договоримся. В конце концов, если эти сектанты будут поставлять нам сырье оптом по разумным ценам, то я не вижу в этом ничего страшного, — лишь бы, повторяю, цены бы ли разумными. При таком варианте мы избавляемся от мороки со сбором и перевозкой сырья, а значит, могли бы платить за сырье подороже.

—А не мог ван Эффен включить и во вторую группу каких-нибудь вредных типов? — спросил Ди Карло.

— Не думаю, — покачал головой Скаличе. — Вик Корсаков всегда любил работать в одиночку, а это дело он рассматривает как свое личное, так что вряд ли он взял кого-нибудь в компанию. К тому же он никому не верит. В любом случае пусть Ла Барбера использует вторую группу на все сто процентов, а там будет видно. Что касается ван Эффена, то, повторяю, Корсаков мог просто обмануть его, однако нам от этого не легче. Нам подсунули не просто непроверенных людей, а злейшего врага, и такого вероломства мы простить не можем, иначе каждый будет вправе презирать нас. Так что отправьте в Брюссель толковых ребят, которые смогут не просто отправить ван Эффена на тот свет, но перед этим заставить его рассказать, как же все произошло на самом деле.

— А если этот Винсент Келли все-таки не Виктор Корсаков? — спросил Галло.

— Вот и надо побыстрее все выяснить. Узнать его личный номер, поговорить с ван Эффеном... Был бы жив Де Камиллис, я бы, конечно, послал в Брюссель его, но теперь придется отправить ребят помоложе. Пусть разберутся, заговор это или случайность.

— Или ты просто зря беспокоился, — добавил Галло.

— Дай бог, — набожно перекрестился Скаличе.

За всю свою жизнь Корсаков не видел таких безотрадных и зловещих мест, как те, через которые 574 проходила группа. На первую дневку они остановились в заброшенном кишлаке, но тщетно Корсаков высматривал в бинокль из укрытия хоть малейший признак жизни: повсюду его глазам представало только пыльное, без единой травинки плоскогорье, вспоротое там и сям скалистыми отрогами гор. В развилках кишлака гудел ветер, и под этот монотонный шум Корсаков погрузился в сон. Когда он проснулся, то услышал рядом с собой французскую речь — Фабрициус и Терлинк сидели, прислонившись спинами к стене, и Терлинк что-то горячо втолковывал своему командиру. Фабрициус недоверчиво покачивал головой, однако слушал внимательно.

— Поверь, Кристоф, мне никогда ничего не мерещится, — убеждал его Терлинк. — Просто я замечаю то, чего не замечают другие. Я всю жизнь был разведчиком, такой уж у меня глаз. Поверь мне, Кристоф: сейчас мы лезем прямо к черту в пасть, а черт следит за тем, как мы это делаем, и ждет, чтобы мы залезли поглубже. Потом ему останется только глотнуть, и все.

.— Какой еще черт, Рене, о чем ты говоришь? — поморщился Фабрициус. — Ты можешь сказать, что ты конкретно видел?

— В том-то и штука, что ничего конкретного, — ответил Терлинк. — Но я чувствую, что за нами следят, — на такие вещи у меня нюх, меня не обманешь. И потом, какое-то движение я даже вижу, но только краем глаза, а стоит мне повернуться, и все пропадает. Те, кто следят за нами, — сущие дьяволы, Кристоф, я в жизни не видел, чтобы люди умели так прятаться там, где и спрятаться-то негде. И при этом они идут, идут за нами, они со всех сторон...

— Рене, ты, может, перебрал коньячку? — сочувственно спросил Фабрициус. — Хотя вроде бы не похоже. Я, между прочим, тоже не слепой, но ничего особенного не заметил. Ты, должно быть, просто устал. Ну ничего, вернемся и целый месяц будем отдыхать. Представляешь, какая лафа?

— Ты мне зубы не заговаривай! — обозлился Тер-линк. — Я не какой-нибудь необстрелянный молокосос, которому всюду видятся всякие страхи. Если надо, я готов здесь подохнуть, но ты мой командир, и я обязан тебя предупредить. Мы не можем очертя голову лезть на рожон.

— Я и без тебя знаю, что мы можем и чего не можем, — рассердился в свою очередь Фабрициус. — Не можем мы, к примеру, уйти назад только потому, что тебе почудилось, будто нас преследуют. Мы вообще не можем прервать эту операцию: она главная для нас, мы должны довести ее до конца во что бы то ни стало. Будь начеку, Рене, но не паникуй — мы идем вперед.

Пока они говорили, Корсаков сосредоточенно припоминал все, что видел во время перехода, и то странное чувство, которое охватывало его время от времени. В ночных пространствах, обесцвеченных оптикой ночного видения, не замечалось никакого движения, и все-таки пустыня казалась одушевленной и наблюдала за идущими множеством враждебных глаз. Корсаков сказал, заставив собеседников вздрогнуть:

— По-моему, Рене прав. Я тоже почувствовал нечто подобное. Странно одно: чувствую, что за нами следят, но не могу никого заметить. Такого со мной никогда еще не бывало. Жутковатое ощущение, надо сказать.

— Интересно, с кем мы тут собираемся воевать? — понизив голос, произнес Терлинк. — А вдруг это вообще не люди? Разве могут люди обитать в таких местах? Разве мог бы я не заметить их, если бы это были люди?

— Тебе надо выспаться, Рене, — холодно сказал Фабрициус, поднимаясь на ноги. — Когда отдох' нешь — поймешь, что мы должны выполнить это задание. Поймешь и то, что если нас и вправду так плотно пасут, как тебе кажется, то противник находится повсюду, в том числе и сзади. Отступать нам некуда, стало быть, мы идем вперед, и не будем больше говорить об этом.

— Я не за себя боюсь, Кристоф, я уже сто раз должен был погибнуть, — проворчал Терлинк. — Но ты еще вспомнишь этот разговор.

— Конечно, вспомню, Рене, — улыбнулся Фабрициус, — Когда вернемся на базу, с тебя бутылка джина.

— Ловко придумано, — хмыкнул Терлинк. — А что я получу с тебя, если мы не вернемся?

Когда стемнело, группа, успевшая засветло собраться, по команде Фабрициуса вновь тронулась в путь и девять часов шла в темноте по пустынным плоскогорьям, переваливая порой через невысокие горные кряжи. Подъемы и спуски_в темноте отнимали массу времени, так как приборы ночного видения не позволяли отчетливо рассмотреть склон под ногами и приходилось долго примериваться перед тем, как сделать шаг. Фабрициус нервно поглядывал на часы, но не решался торопить своих людей: если бы в спешке кто-нибудь сломал ногу, получилось бы еще хуже. На ровной местности группа прибавляла ходу, стремясь к рассвету добраться до места дневки. В черной небесной толще над головами идущих плавно роились звезды, напоминая частицы мути в воде, сносимые течением, но все же упорно стремящиеся ко дну. Вокруг по-прежнему расстилались безжизненные пространства — каменистые равнины, там и сям прорезанные скальными отрогами, однако за их внешней неподвижностью Корсаков теперь явственно ощущал сгущающуюся угрозу. Если бы он увидел хоть одного вражеского разведчика, ему стало бы легче: безмолвие и неподвижность, наполненные невидимой враждебной жизнью, тяжким гнетом ложились на душу. Даже усталость от долгого ночного перехода не рассеивала копившегося в душе глухого беспокойства, и когда пришло время остановиться на дневку, Корсаков понял, что не сможет заснуть.

День им предстояло провести в заброшенном мусульманском монастыре — его строения темной массой выросли на фоне звездного неба. Группа рассыпалась среди камней, дожидаясь, пока разведчики, Терлинк и Вьен, прочешут монастырь. Вернувшись, разведчики повели группу за собой — к увенчанному куполом каменному кубу мечети. К мечети были пристроены башня минарета и длинное, приземистое жилое помещение для шейха, его учеников и паломников. Оказавшись в просторном гулком помещении, люди, располагаясь на отдых, невольно переговаривались полушепотом. Сняв с себя снаряжение и оружие, Корсаков привалился к стене и вытянул ноги. Ему не спалось, хотя он мог спокойно вздремнуть, потому что в караул Фабрициус назначил самого себя и Жака Вьена. Мрак, царивший в мечети, начал бледнеть, и Корсаков разглядел в стене проем, а в проеме — подножье лестницы, которая вела на крышу мечети и на минарет. Фабрициус и Вьен, пригибаясь, нырнули в этот проем и стали подниматься наверх, а Терлинк подхватил свой рюкзак и направился в проход, соединявший молитвенную залу с жилыми помещениями. Вернулся он без рюкзака и пояснил смотревшему на него Корсакову:

— Оставил подарочек для тех, кто туда, не дай бог, заберется. — И он подкинул на ладони плоский . пульт — передающее устройство для подрыва радиоуправляемых зарядов на расстоянии. Корсаков кивнул, вспомнив о том, что в этот рейд Терлинк взял немалое количество взрывчатки.

Мало-помалу совсем рассвело, Розе и «близнецы» крепко спали, но Корсаков продолжал сидеть у стены, словно ожидая чего-то. Он видел, что и Тер-линк тоже не спит. Бельгиец бесцельно перебирал свое снаряжение и тоже, казалось, чего-то ждал. На лице его ясно читалось беспокойство, он встал и несколько раз прошелся взад-вперед, не находя себе места. И когда на крыше вдруг прогремела пулеметная очередь, Терлинк произнес с нескрываемым облегчением:

— Ну вот и началось.

Томас и Байтлих, словно подброшенные пружиной, вскочили и, схватив автоматы, кинулись к окнам, скорее напоминавшим бойницы. Переход от сна к полной боевой готовности занял у «близнецов» считаные секунды. Розе поднялся на ноги не торопясь и деловито, словно и не спал. Осторожно глянув в бойницу, он издал стон, походивший на мычание коровы.

Припав к ближайшему окну, Корсаков понял, что его так поразило. Плато, ночью казавшееся совершенно пустынным, теперь кишело людьми: из-за каждого валуна, из-за каждой скалы высовывались головы в чалмах или в плоских шапочках и торчали стволы. То и дело группы из нескольких человек поднимались и перебегали поближе к монастырю. Никто не стрелял, все происходило в полной тишине. Перестали стрелять и часовые на крыше, ограничившись одной предупредительной очередью, — видимо, у Фабрициуса оставалась слабая надежда мирно поладить с хозяевами гор. «Черт, они же совсем рядом», — подумал Корсаков, нашарил рукой прислоненную к стене винтовку и выставил ее в окно. В перекрестье прицела он поймал бородатого горца, присевшего возле установленной на треноге безоткатной пушки. Каждая минута ожидания казалась ему мучительно долгой, тем более что осаждающие не прекращали своего неторопливого продвижения к убежищу группы. «Все, начинаю стрелять», — решил Корсаков, но в этот момент кто-то закричал в мегафон на ломаном английском:

— Эй вы, гнусные наемники, сдавайтесь! Вы окружены, сопротивление бесполезно! Сдавайтесь, и Горный Старец сохранит вам жизнь!

Когда Корсаков услышал о Горном Старце, то понял, с кем они имеют дело. «Низариты!» — пронеслось у него в гблове — именно так в древности называли главу этой секты, жившего в окруженной зловещими легендами неприступной крепости Ала-мут. Позднее главу низаритов стали называть Ага-ха-ном, но, видимо, фигура Ага-хана потребовалась для прикрытия той мрачной деятельности, которую вели Горные Старцы, по-прежнему обладавшие в братстве реальной властью. Сделав такой вывод, Корсаков затем подумал и о том, что его открытие останется неизвестным миру: группа явно не имела никаких шансов вырваться из той переделки, в которую попала. Он услышал шаги на лестнице: это Фабрициус спустился с крыши в молитвенный зал.

— Ну, ребята, давайте решать, что будем делать, — сказал Фабрициус.

— В каком смысле — «что делать»? — поинтересовался Терлинк.

— Да похоже, надо сдаваться, — пояснил Фабрициус. — Их снаружи тьма-тьмущая, я видел безоткатные пушки, минометы... Шансов у нас никаких.

— Ты что, Кристоф, смеешься над нами? — вкрадчиво спросил Терлинк. — Чтобы я, Рене Терлинк, прошедший двенадцать войн, сдался каким-то халатникам?! Чтобы я, который столько убивал, вдруг испугался смерти?! Да как ты мог предложить мне такое!

— По правде говоря, я тоже не хочу сдаваться, — улыбнулся Фабрициус. — Во-первых, неохота позориться на старости лет, а во-вторых, этим азиатам сдаваться бесполезно — все равно прирежут. А ты что думаешь, Винс?

— Я думаю, что пора начинать стрелять — они подходят все ближе, — не отрываясь от прицела, ответил Корсаков.

— Понятно... А ты что скажешь, Эрхард?

— Что я могу сказать, если ребята решили драться? — пожал плечами Розе.

— Ясно... А как вы, ребята? — обратился Фабрициус к «близнецам».

— Сдаваться? Да ни за что! — весело откликнулся Томас.

— Пускай попробуют нас взять, — ухмыльнулся Байтлих.

— А с Жаком ты говорил? — спросил Фабрициуса Терлинк.

— Ну ты же знаешь Жака, — ответил Фабрициус. — Он сказал, что поступит так, как я скажу.

— Вот и скажи ему, что мы будем драться, — подытожил Терлинк. — Пусть он для начала отшвырнет их подальше от мечети, а то они вконец обнаглели.

В этот момент Корсаков заметил бородача со снайперской винтовкой, из-за валуна целившегося куда-то вверх — видимо, в Жака Вьена, сидевшего с пулеметом на крыше. Корсаков перевел ствол своей винтовки на снайпера, но тот успел выстрелить раньше, чем Корсаков нажал на спуск. Сумел ли бородач попасть в цель, Корсаков не видел, зато результат своего выстрела разглядел вполне отчетливо: бородач выронил винтовку, которая по камню скатилась на землю, и, взмахнув руками, скрылся за валуном, но Корсаков знал, что убил его наповал. Тут же ударили автоматы «близнецов» и Розе.л Терлинк выпустил в окно заряд из гранатомета. Граната взорвалась точно под треногой безоткатного орудия, расшвыряв расчет в разные стороны. С крыши ударил пулемет Вьена, и Корсаков с облегчением решил, что снайпер промахнулся. Очереди заставили перебегавших к мечети низаритов сначала остановиться, взбив прямо перед ними фонтанчики пыли, а потом залечь за камнями и бугорками. Однако эти укрытия не защищали от огня сверху, и Вьен продолжал упорно молотить из пулемета передовые группы осаждающих, пока те, кто уцелел, не повскакали с земли и не бросились с воплями отчаяния подальше от страшного места. Впрочем, отойти в тыл мало кому удалось: «близнецы» из окон безостановочно палили вдогонку бегущим, оглашая своды мечети ликующим хохотом. Получив такой убийственный отпор, низариты перестали без нужды высовываться из-за укрытий и открыли ответный огонь. Фабрициус скомандовал:

— Винс, пойдем со мной на крышу, там обзор получше. Ребята, экономьте патроны и воду. Рене, возьми рацию из моего рюкзака — я буду говорить тебе с крыши о том, что вижу. Эрхард, если они подойдут близко, вылезай тоже на крышу с гранатами, а то отсюда тебе бросать неудобно.

По узкой винтовой лестнице, извивавшейся в темной цилиндрической утробе минарета, Фабрициус и Корсаков поднялись на крышу и увидели Вьена, лежавшего за пулеметом, но в какой-то странной, напряженной позе, словно он боялся раздавить что-то хрупкое под собой.

— Эй, Жак, ты в порядке? — окликнул его Корсаков, йо Вьен молчал и не шевелился. Пригибаясь, Корсаков и Фабрициус подбежали к нему по крыше, потормошили за плечо, перевернули на спину и тут увидели, что камуфляжная куртка на его груди пропиталась кровью, а красивое лицо мертвенно-бледно. Фабрициус вынул из чехла нож, ловко распорол куртку и майку на груди раненого, и Корсаков увидел черно-багровое отверстие под правым со ском. Судя по шумному клокочущему дыханию Вье-на и по расположению раны, у него было прострелено легкое. Фабрициус вытащил санитарный пакет, быстро ввел раненому промедол в вену, обнажил его торс и начал перевязывать. Потом он взялся было за пулемет Вьена, но раненый неожиданно открыл глаза и прохрипел:

— Оставь пулемет. Я буду стрелять.

— Ты, что спятил? — поразился Фабрициус. Ты же еле дышишь!

— Нет, я буду стрелять, — упрямо повторял Вьен. Корсаков, не дожидаясь окончания этого спора, перебежал на другую сторону крыши и увидел, что ни-зариты под прикрытием сосредоточенного пулеметного огня подбираются все ближе к мечети. По глухим отрывистым звукам выстрелов он определил, что по окнам бьют пулеметы «ДШК». Рядом с Корсаковым на крыше распластался Фабрициус, дал очередь по перебегающим низаритам и крикнул:

— Винс, заставь заткнуться эти пулеметы! Наши даже не могут отстреливаться через окна!

Корсаков начал шарить прицелом по нагромождению скал в нескольких сотнях метров от мечети и наконец заметил сначала вспышки, а потом рассмотрел, хотя и неясно, пулеметчика, согнувшегося над гашеткой. Он начал целиться, заставляя себя не отвлекаться на происходившее внизу, куда Фабрициус безостановочно посылал из автомата очередь за очередью. Теперь стреляли и по ним тоже, пули, откалывая куски кладки, с визгом отскакивали от парапета, на куполе мечети плясали дымки и на глазах возникали все новые и новые выбоины. В какой-то момент Корсаков перестал воспринимать все вокруг, сосредоточившись всем существом в перекрестье прицела, намертво застывшем под чалмой пулеметчика. Одинокий выстрел оказался почти не слышен в общем шуме пальбы, но Корсаков увидел, как пулеметчик безвольной массой сполз за камень. Падая, он цеплялся за гашетку, и ствол «ДШК» бессмысленно задрался вверх. Корсаков поймал в прицел второй пулемет, затем стрелка, совсем молодого парня. Тот услышал, что первый пулемет, находившийся справа от него, перестал стрелять, и настороженно посмотрел в ту сторону, на секунду прекратив огонь. Затем он перевел взгляд на мечеть, и Корсакову показалось, будто он смотрит ему прямо в глаза. Пуля, попавшая в грудь, отшвырнула пулеметчика от гашетки, и он, взмахнув руками, скрылся за скальным гребнем. Тем временем внизу раздались взрывы — это Фабрициус швырнул в мертвое пространство одну за другой несколько грачат, уничтожая низаритов, успевших добежать до стены. Остальные отходили от мечети перебежками, прикрывая друг друга огнем, стремясь уйти с открытого места и добраться до спасительных скал и валунов. На противоположной стороне крыши загремел пулемет — это стрелял Вьен. Корсаков содрогнулся при мысли о том, какую жуткую боль тот должен был испытывать от отдачи в простреленную грудь. Вьен все стрелял и стрелял; мало-помалу стрельба вокруг монастыря начала затихать, и штурмующие вернулись на исходные позиции. Фабрициус достал из-под куртки рацию и сказал в микрофон:

— Рене, это Кристоф. Как у вас дела? У нас ранен Жак. Что? Убит? Черт возьми!.. Жак? Да, тяжело — в грудь, пробито легкое, но он стреляет... Не знаю как — знаю, что стреляет, вот только теперь перестал. Ну ладно, я пока остаюсь здесь, а Винс спустится к вам, посмотрит, что и как.

— Кто убит? — мрачно спросил Корсаков.

— Томас, — ответил Фабрициус. — А второй «близнец» вроде как спятил. Сходи посмотри, что там у них.

Корсаков, пригнувшись, перебежал к ходу в минарет. Над головой у него свистнуло несколько пуль, выбитые ими осколки камня больно стегнули его по щеке. Спускаясь по витой лестнице, Корсаков в наступившей тишине явственно услышал снизу надрывные, почти женские рыдания. Пройдя через низкий проход в молитвенный зал, Корсаков увидел лежащее посреди зала неестественно плоское тело с бессильно раскинутыми руками. Головы у тела не было, вместо нее остался неровный обрубок шеи, еще сочившийся черной кровью. У трупа на коленях стоял Клаус Байтлих и рыдал без слез, то и дело склоняясь над покойником и припадая головой к его груди. Когда ему удавалось справиться с рыданиями, он начинал причитать по-немецки.

— Kaк его убили? — спросил Корсаков у Эрхарда Розе, стоявшего боком у окна и осторожно выглядывавшего наружу.

— Из крупнокалиберного пулемета попали в амбразуру, когда он оттуда стрелял, — объяснил Розе и равнодушно добавил: — Нас всех так перебьют.

— Что он говорит? — поинтересовался Корсаков, кивнув на Байтлиха.

— Говорит, что кроме брата у него никого не было на свете... Что это несправедливо... Что ему теперь незачем жить... — все также бесстрастно перевел Розе. В этот момент снаружи грохнул разрыв мины, выпущенной, судя по силе взрыва, из батальонного миномета, и Корсаков побежал к лестнице, успев только на прощанье ободряюще стиснуть широкую, как лопата, ладонь Розе. Мины вокруг монастыря рвались уже одна за другой почти беспрерывно, когда Корсаков выскочил на крышу и вновь увидел там распростертое тело и над ним стоящего на коленях человека. Жак Вьен лежал на спине и широко раскрытыми глазами смотрел в небесную глубь, а Фабрициус внимательно вглядывался в его

лицо, уже покрывшееся зеленоватой покойницкой бледностью.

— Помер наш дурачок, — сообщил Фабрициус и закашлялся. Справившись с кашлем, он добавил: — Кончил стрелять, только когда помер. Хороший был солдат, царство ему небесное, вот только бронежилет носить не любил.

Фабрициус пальцами закрыл глаза мертвеца и пригнулся — низаритские снайперы заметили его голову над парапетом, и мимо просвистели пули, защелкав по куполу. Фабрициус вставил новую ленту в пулемет Вьена вместо прежней, расстрелянной покойником до последнего патрона. Корсаков перебежал на другую сторону крыши и тоже залег за парапетом. Внизу продолжали рваться мины, и вместе с камнями и кусками ссохшегося грунта к небу взлетали клочья тел многочисленных низаритов, погибших при штурме. Некоторое время мины каким-то чудом не попадали в постройки монастыря, однако терпения у артиллеристов хватало, и они упорно продолжали пристрелку. Корсаков подумал: «Я бы уже давно разнес тут все к чертовой матери на их месте», — но тут же он вздрогнул и скорчился у парапета — взрыв грохнул прямо за его спиной, осколки хлестнули по крыше, и купол мечети с гулким раскатистым вздохом рухнул вниз в облаках пыли. Еще две мины угодили в бывшее жилое помещение монастыря. Корсаков только успел подумать о взрывчатке Терлинка, как тут же от скрежещущего грохота у него заложило уши, и горячая взрывная волна толкнула его в бок. Из-под ладони, которой он закрывал лицо, Корсаков успел заметить, как детонировавшая взрывчатка в долю секунды разметала здание в разные стороны. Сквозь клубы дыма и пыли блеснуло пламя — это загорелись обрушившиеся стропила и прочие деревянные обломки. Мечеть задрожала, словно тоже собираясь развалиться, но все же устояла. Корсаков почувствовал, что его трясут за плечо, и поднял голову. К нему склонился Фабрициус и прокричал:

— Сматываемся отсюда вниз — крыша сейчас рухнет!

— Ложись! — вместо ответа крикнул Корсаков, увидев в воздухе дугообразный дымный след ракеты. Она попала в верхушку минарета, и та разлетелась на куски, словно фарфоровая. Обломки застучали по крыше вокруг пролома, оставшегося от провалившегося купола. Корсакова пребольно ударило по ягодице куском кирпича. Еще одна мина ударила в стену мечети под самым парапетом и тут же взо- рвалась. Брызнули обломки, словно в стену кто-то ударил исполинской киркой. Корсаков определил, что в дело вступили более мощные минометы — скорее всего 120-миллиметровые. С крыши и впрямь следовало уходить.

Вслед за Фабрициусом Корсаков, огибая провал, оставшийся на месте купола, перебежал к ходу на лестницу. Ступеньки были усыпаны обломками кирпичей, вверху на месте снесенной ракетой верхушки минарета сияло чистое небо. В полукруглом проеме, соединявшем внизу лестницу с молитвенным залом, Корсаков налетел на спину Фабрициуса, а тот резко остановился потому, что на крыше вновь раздался взрыв, и сверху посыпалась в клубах пыли очередная порция кирпичей, обрушившись на пол у самых ног Фабрициуса. Когда обвал прекратился, оба бросились в зал. Все, кто остался в живых, припали к окнам и безостановочно стреляли: низариты снова пошли на штурм. Обезглавленное тело Кар-стена Томаса было погребено под горой обломков разрушенного купола, а его брат, который не мог себе позволить предаваться горю, залег с пулеметом в дверном проеме за насыпью из битых кирпичей и с невероятным проворством, словно робот, переводил ствол с цели на цель. Низариты скапливались для последнего броска перед входом в мечеть, однако под огнем Байтлиха никак не могли подняться, а те, кто поднимался, не успевали сделать перебежку, тут же падая под пулями. Напротив входного проема громоздились уже целые валы мертвецов, но меткий огонь не смущал атакующих: они вновь и вновь отрывались от земли, чтобы еще на шаг приблизиться к цели и рухнуть замертво. Корсакова, который стрелял с колена из глубины зала, поразили их странно сосредоточенные лица. «Господи, да они, кажется, все обкуренные!» —догадался он наконец. Внезапно за своей спиной он услышал отрывистый вскрик и обернулся. Эрхард Розе корчился у стены под окном, правой рукой сжимая бицепс левой. Присмотревшись, Корсаков с содроганием понял, что левая рука у него оторвана выше локтя.

— Кристоф, перевяжи Эрхарда, он ранен! — крикнул Корсаков Фабрициусу, но тот не расслышал его за грохотом выстрелов и взрывов и продолжал стрелять из окна, припав к пулемету, которым владел раньше Жак Вьен. Корсаков подбежал к Фабрициусу и потрогал его за плечо — он знал, как ловко тот делает перевязки, и вновь прокричал ему свою просьбу прямо в ухо.

— Не мешай, мать твою! — огрызнулся Фабрициус. — Сам перевяжешь, не маленький!

Корсаков бережно приставил винтовку к стене и принялся за перевязку, сначала туго-натуго перехватив культю жгутом, затем обработав рану антисептиком и введя в вену на уцелевшей руке проме-дол. Розе привалился спиной к стене, лицо его осунулось и взмокло от пота. Он прошептал:

— Черт, как жаль, как жаль... Винс, мы ничего с тобой не успели... Я так скверно жил и ничего не смогу поправить...

По его лицу покатились слезы. Корсаков убежденно произнес:

— Ничего, Эрхард, господь знает, что ты хотел начать жить по-другому. Ты не успел, но твоей вины в этом нет. Не бойся, на том свете тебе придется легче, чем мне, ведь ты верил в бога.

— Значит, по-твоему, мы не отобьемся, — утвердительным тоном пробормотал Розе. — Значит, все-таки мы сегодня умрем.

— Конечно, Эрхард, ты ведь с самого начала об этом знал, — спокойно сказал Корсаков. — На, хлебни водички и не бойся, а мне пора.

Стрельба стихла, наступающие откатились от мечети, и снова посыпались мины. Время от времени здание содрогалось от попаданий, и вниз обрушивались лавины кирпичей и пыли. Корсаков наскоро руками и прикладом винтовки выкопал углубление между наваленных на полу груд битого камня и улегся в него. Такая предосторожность была не лишней, потому что в любую секунду мина могла залететь внутрь помещения через разбитую крышу. Байтлих и Терлинк тоже залегли среди обломков, даже Розе прилег на бок, и только Фабрициус перебегал от окна к окну, следя за тем, чтобы низариты не поднялись внезапно в атаку. Грохнул очередной взрыв, и верхний угол мечети с шумом осыпался вниз. Корсаков крикнул:

— Кристоф, ложись, следующая — наша!

Фабрициус и ухом не повел, продолжая вглядываться в окно, за которым проносились клочья дыма. Даже не слухом, а кончиками нервов Корсаков различил зловещий шелест приближающейся мины и с криком «Ложись!» уткнулся носом в пыль. Оглушительно треснул разрыв, куски кирпичей забарабанили по его спине. Кашляя от пыли, Корсаков приподнялся и увидел, что Фабрициус сидит, привалившись спиной к стене, и смотрит на свои ноги.

Поднявшись, Корсаков подошел к нему, пройдя сквозь пелену пыли, висевшую в зале. Ноги Фабрициуса, в нескольких местах перебитые осколками, были вывернуты под немыслимыми углами, и камуфляжные брюки на них быстро темнели от крови.

— Кристоф... Черт, Кристоф... — засуетился вокруг раненого подбежавший Терлинк, но Фабрициус простонал:

— Брось, Рене, не трогай меня, мне больно. Все равно кровь не остановишь, артерии перебиты. Вот, возьми, — раненый непослушной рукой достал из нагрудного кармана потертый бумажник и протянул его Терлинку. — Это номер счета в банке и адрес жены. Все ей... Ты не украдешь, я знаю, — коснеющим языком бормотал Фабрициус, в то время как его лицо заливала мраморная бледность. Пыль под ним почернела, пропитавшись кровью; некоторое время он еще что-то неразборчиво бормотал, потом умолк и прилег на бок, словно собираясь вздремнуть. При этом он потревожил свои искалеченные ноги и вздрогнул от боли.

Через мгновение судорога повторилась, и Терлинк хрипло произнес:

— Все, отходит...

Когда Терлинк стал засовывать бумажник Фабрициуса в карман своей куртки, из него выпала фотография. Терлинк поднял ее, взглянул, хмыкнул и показал Корсакову. На снимке улыбающийся Фабрициус на фоне горного отеля обнимал за плечи красавицу-брюнетку, на вид годившуюся ему в дочери.

— Давно мог бы уйти на покой — все для нее старался, — с горечью произнес Терлинк. — А мне про нее ребята такое рассказывали...

У входа в мечеть снова затрещал пулемет Байт-лиха. Терлинк с Корсаковым метнулись к окнам. Корсаков выглянул в окно и тут же отпрянул — автоматная очередь угодила в амбразуру, пули, взвизгнув, выбили осколки из толщи стены. Однако прятаться было нельзя — приходилось отстреливаться, и Корсаков вновь выставил винтовку в окно. Ветер дул ему в лицо, и по ветру на мечеть несло клочковатую массу дыма, в которой мелькали фигуры атакующих.

— Черт, ничего не вижу! Они завесу поставили! — заорал Терлинк.

У входа в мечеть взорвалась граната, и пулемет смолк. Терлинк, на ходу прикрепляя штык-нож к автомату, бросился туда, а за ним и Корсаков. Спина у Байтлиха была вся разворочена взрывом, невероятным усилием он приподнялся на руках, встал на колени, и в этот момент автоматная очередь пробила ему грудь. Он отрывисто выругался по-немецки и рухнул ничком, припав щекой к прикладу своего пулемета. Из клубов дыма, непрерывно стреляя, выросла целая цепь низаритов. Корсаков отшвырнул винтовку и бросился за пулемет, но потерял несколько драгоценных мгновений — тяжелое тело Байтлиха мешало ему. Терлинк, стоя во весь рост, длинной очередью с бедра изрешетил нескольких атакующих.

— Что, получили?! — ликующе вопил он. Переднему из набегавших на него низаритов он ловко перерубил горло штык-ножом, второму всадил штык в живот, но автоматная очередь, выпущенная в упор, швырнула его на камни. Злобно рыча и скаля зубы, Терлинк попытался подняться, но рослый боро-дач-низарит длинной очередью пригвоздил его к полу, и он умер — как и Байтлих, с проклятием на устах. Один из нападавших уже занес над Корсаковым штык, однако из глубины, помещения грянул вы стрел, и низарит, выронив автомат и схватившись за шею, повалился навзничь. Стрелял Эрхард Розе, неуверенно поводя в воздухе стволом пистолета.

Хлопнули еще три выстрела, но все три раза он промахнулся. Бородач спокойно сменил магазин автомата, прицелился и выпустил очередь. Рука Розе бессильно упала, лязгнув пистолетом о камни, голо ва свесилась на грудь, он дернулся несколько раз, словно пытаясь встать, после чего затих. Корсаков перекатился по полу, чтобы оторваться от нападавших, но те не мешали ему: оставшись без оружия, он увидел десяток направленных на него автоматных стволов и медленно поднялся на ноги. На нем был бронежилет, но он прекрасно знал, что автомат Калашникова на таком расстоянии пробьет практически любой бронежилет, что и подтвердилось на примере Терлинка и Розе. «Все равно прирежут, а перед этим еще и будут мучить», — вспомнились ему слова Фабрициуса, и он, решительно вытащив из чехла нож, начал пятиться к противоположной стене. Боковым зрением он заметил, что низариты выходят из проема в стене, соединявшего молитвенный зал с разрушенным жилым помещением. Те, что стояли перед ним, тоже стали надвигаться на него, причем часть заходила сбоку. Они явно хотели взять его живым, но броситься вперед не решались, видя, что наемник решил не сдаваться и намерен сопротивляться отчаянно. Корсаков пятился, надеясь упереться спиной в стену и обезопасить свой тыл, но внезапно двое из тех, что обходили его с флангов, решительно бросились между ним и стеной. Корсаков развернулся, сделал пару обманных движений корпусом, и когда один из нападавших на него со спины низаритов на миг потерял ориентировку, нырнул ему под левую руку и всадил ему в сердце нож. Обмякшее тело сползло к его ногам, но в следующий миг другой низарит с разбегу бросился на него, схватив за руки. Запнувшись о мертвеца, Корсаков в обнимку с тем, кто прыгнул на него, грохнулся на битые кирпичи. Он не успел высвободить руку — низариты толпой набежали на него, и страшный удар в висок, нанесенный тяжелым армейским ботинком, швырнул его во мрак беспамятства.

Корсаков очнулся от холода. Он лежал на голом цементном полу в огромной, совершенно пустой комнате с обитой железом дверью. В узкое окошко под высоким потолком виднелось пронизанное сол- нечным светом синее небо — правда, синеву сверху вниз грубо прочерчивали три железных прута. Голова у Корсакова болела, к виску было больно прикоснуться. Низариты, видимо, накачали его снотворным — на локтевом сгибе виднелся след от укола. От наркоза и от полученного сотрясения мозга пленника мутило. В его памяти понеслись картины гибели «великолепной семерки», и он застонал — он успел привязаться к своим товарищам, хотя и понимал, что вряд ли кто-нибудь во всем мире пожалеет о таких людях. Впрочем, он тут же с усмешкой вспомнил о красотке — жене Фабрициуса: вот она-то пожалеет наверняка, но не о невзрачном и немолодом муже, а о деньгах, лежавших на секретном счете, номер которого вместе с бумажником пули разорвали на груди Терлинка. «Да, разве этой шлюшке понять, каким солдатом был ее пузанчик-супруг», — подумал Корсаков и, вторично застонав от ломоты во всем теле, кое-как поднялся на ноги. Подойдя к окну, он подпрыгнул, ухватился за оконные прутья, подтянулся и выглянул наружу. Перед ним разверзлись такие неизмеримые дали, что от неожиданности он чуть не свалился на пол. Далеко внизу лежало безжизненное каменистое плато, пересеченное светлой линией дороги. По дороге, поблескивая, бежал автомобиль, крохотный, как божья коровка. Равнина упиралась в невысокую горную цепь, за которой, сколько хватал глаз, теснились другие вершины, постепенно размываясь и голубея. По-прежнему бесстрастно гудел «ветер ста двадцати дней», задувая в окно холод высокогорья. Корсаков подтянулся повыше и посмотрел вниз. Прямо под ним к земле уходила гладкая, словно стесанная гигантским резцом базальтовая стена головокружительной высоты. Правее Корсаков увидел внизу обширный двор, обнесенный мощной стеной. Двор служил одновременно и взлетной площадкой: на нем стояли большой десантный вертолет и второй вертолет поменьше. От ворот, возле которых стояли вооруженные часовые, постепенно понижаясь, на плато спускалась насыпь таких титанических размеров, что трудно было принять ее за творение рук человеческих, даже если допустить, что основой ее послужил горный отрог. Все увиденное Корсаковым было так огромно, что ему показалось, будто он попал в иной мир, в угрюмую страну великанов, равнодушную к маленькому человечку. Это впечатление отчасти рассеивали лишь тупо ноющий висок да маленькие фигурки часовых во дворе. Корсаков спрыгнул на пол и, усевшись у стены, стал ждать. Он понимал, что находится в главном убежище низаритов, в обиталище Горного Старца, и при мысли о том, что их всем миром отправили атаковать эту таинственную крепость, словно выстроенную могучими джиннами, лицо его искривляла злобная гримаса. Начальство явно не хотело их возвращения: свое дело наемники сделали, и теперь наступало время переговоров и соглашений, когда вояки становятся лишними. Эти мысли разогнали в голове у Корсакова сонную одурь, а в душе — подавленность и покорность судьбе. Ему остро захотелось вернуться и довести до конца свои счеты с компанией. «Не стоит умирать прежде смерти», — подумал он словами Томми Эн-до. Превозмогая боль во всем теле, он принялся делать разнообразные упражнения, разрабатывая затекшие мышцы и одновременно согреваясь. Через некоторое время он услышал звук шагов за дверью, в замочной скважине залязгал ключ, и дверь распахнулась. На пороге стоял тот самый бородач, который убил Терлинка и Розе, а за его спиной — еще несколько вооруженных до зубов низаритов. В руке бородач держал пистолет.

— Свяжите его, — распорядился бородач, кивком пропуская мимо себя своих подручных.

Те ринулись к Корсакову, обступили его и крепко скрутили ему руки за спиной. Удостоверившись в том, что пленник надежно связан, бородач убрал пистолет в кобуру. Корсаков отметил про себя, что кобуру он не застегнул. Пленника вытолкали из камеры и повели куда-то по бесконечным сводчатым коридорам, шедшим то вниз, то вверх, по извилистым лестницам, высеченным в скале. Отпирались неприметные бронированные двери, и процессия ныряла в тесные проходы, за которыми открывались просторные гулкие залы, вновь сменявшиеся лабиринтом коридоров. Корсаков обратил внимание на кожухи силовых кабелей, тянувшиеся вдоль стен, на чуть слышный ровный гул мощной вентиляции, выводившей из бесчисленных помещений излишнюю сырость, на телекамеры, впивавшиеся в проходивших своим стеклянным глазом. Видимо, где-то в скальных недрах скрывалась тепловая электростанция. На всех скрещениях коридоров и в залах, куда выходило по нескольку дверей, стояли часовые. В приоткрытые двери Корсаков видел то компьютерные залы со множеством операторов, вглядывавшихся в мониторы, то заставленные цапками стеллажи. Средневековая твердыня имела вполне современную начинку, но от этого становилась еще более зловещей. Корсаков поблагодарил судьбу за то, что низариты, экономя электричество, довольно скупо освещали коридоры: благодаря этому его охранники не замечали тех мелких безостановочных волнообразных движений, которые совершала кисть его правой руки, то крутясь, словно резец, вгрызающийся в дерево, то выламываясь из всех суставов. Покойный Томми Эндо по части умения освобождаться от любых пут и оков вполне мог бы потягаться с великим Гарри Гудини и терпеливо обучал этому искусству юного Корсакова. «Конечности должны быть гибкими, но этого мало, — говорил Томми. — Мало просто сгибать руки так и сяк, таща их из пут, — надо сгибать их часто-часто, делая сотни движений в минуту, чтобы рука сама нащупала слабину и пролезла в нее, как червяк или кошка. Попробуй связать кошку и уйти, — вернувшись, ты ее уже не найдешь. А все потому, что связанная кошка вертится не переставая. Безостановочных движений не выдержит никакой узел». И Томми, иллюстрируя собственные слова, словно вытекал из всех веревок, которыми ученики стягивали его, не жалея сил. Теперь Корсаков вспоминал его уроки и улыбался, предчувствуя удачу. Шагавший справа от него бородач покосился на его лицо и на ломаном английском прорычал:

— Смеешься, американец? Постой, скоро тебе будет не до смеха. Если Старец прикажет, я сам намотаю твои кишки на барабан.

— Ну, это если прикажет, — беззаботно отозвался Корсаков на фарси. — Правда, от этого ты не перестанешь быть сыном шлюхи.

Бородач на миг онемел, а за спиной у Корсакова кто-то прыснул. Вся процессия вошла в помещение, служившее, видимо, приемной, где за компьютерами сидели трое юношей в национальных одеждах и стояли, положив правую ладонь на цевье автомата у бедра, трое часовых. Резким контрастом с европейским видом приемной выглядел сводчатый потолок, вырубленный в базальтовой толще. Тяжелые стальные двери беззвучно раздвинулись, и Корсаков бодро шагнул через порог кабинета. Ускорение ему придал увесистый пинок, которым его, не сдержавшись, наградил оскорбленный бородач. «Необычный дизайн», — обведя взглядом кабинет, ирониче-- ски подумал Корсаков. Впрочем, высеченную в толще скалы угрюмую пещеру язык не поворачивался назвать просто кабинетом: помещение явно было рассчитано на то, чтобы своей зловещей атмосферой сразу ошеломить и подавить посетителя. В центре пещеры возвышался один-единственный предмет меблировки — огромный трон, сплошь покрытый резьбой и выглядевший чрезвычайно архаически. Корсаков даже не сразу разглядел на величественном троне щуплую фигурку в сером — хозяина всего, что находилось в недрах горы.

— Подведите его поближе, чтобы я видел его лицо, — тихий вкрадчивый голос Горного Старца донесся из глубины пещеры совершенно отчетливо.

Корсаков, не дожидаясь тычка в спину, зашагал вперед — его охватило безудержное веселье. Пятеро сопровождающих двинулись за ним, и шагах в десяти от трона- бородач придержал его за локоть. Корсаков с любопытством вгляделся в лицо Горного Старца и вдруг узнал в нем того самого старичка-муллу, которого наемники оставили в живых во дворце Адам-хана. Старец тоже напряженно рассматривал Корсакова с ног до головы. Корсаков от- вел взгляд, словно смутился, а сам быстро оглядел своих охранников. Справа от него стоял бородач; Корсаков прикинул расстояние до него, чиркнул глазом по его расстегнутой кобуре и вновь поднял взгляд на Горного Старца. В горячке во дворце Адам-хана Корсаков не старался запомнить лицо старенького муллы, но теперь, рассмотрев то же лицо как следует, он вынужден был признать, что оно как-то мелкотравчато для того не просто высокого, но даже романтического положения, которое занимал его обладатель. Мелкие черты, пронзительные серо-голубые глазки, жестокая и алчная складка тонких губ — такое сочетание не сулило ничего хорошего. Корсаков, впрочем, не испугался, потому что ничего хорошего не ждал, надеясь только на себя и на тот душевный подъем, который он испытывал сейчас и который всегда предвещал ему удачу. Горный Старец произнес заурядным дребезжащим голоском, лишенным всякой значительности, — правда, на вполне правильном английском:

— Приветствую старого знакомого. Наша прошлая встреча не доставила мне удовольствия, но я вас не виню — такова ваша работа. Да, работали вы прекрасно: смело, четко, беспощадно...

Корсаков понял, что резня, устроенная «близнецами», была воспринята Старцем как должное. Он поклонился:

— Спасибо на добром слове. Кстати, тогда у нас возник спор, отпускать вас или нет. Я был за то, чтобы отпустить. Надеюсь, что вы ответите мне тем же.

Старец хищно улыбнулся:

— Мой долг по отношению к братству запрещает мне отпускать врагов. Вот если вы согласитесь стать нашим другом...

— Позвольте, — ритворно удивился Корсаков, — как же я могу стать вашим другом, если я даже не мусульманин?

— Друзьями становятся не только бескорыстно, — пояснил старец. — Вы удивились бы, узнав, сколько у нас друзей во всех европейских столицах. Все эти люди служат нам верой и правдой, не являясь ни иранцами, ни азиатами, ни мусульманами. Ну и мы их не забываем — они ни в чем не знают нужды. Повторяю, совершенно ни в чем. Мы способны

выполнить любое их желание... И любое ваше, если вы станете одним из них.

— Чем же я могу вам помочь? — поинтересовался Корсаков и еще раз окинул взглядом своих стражей. Судя по их неестественно прямоугольным фигурам и застывшим складкам одежды, все они были в бронежилетах, тогда как с него бронежилет, разумеется, сняли. Он вслушался в слова Старца:

— ...У нас есть такое понятие — «любимец смерти». Это человек, который может убивать других людей и подвергаться всем прочим опасностям, не опасаясь разозлить смерть. Если обычный человек начинает слишком вольно обходиться с ней, смерть карает его почти немедленно, но она не в силах поднять руку на своего любимца. Такие люди очень редки и высоко ценятся, их надо уметь отличать от тех, кто просто самонадеянно заигрывает со смертью и потому скоро погибнет. Я умею отличать любимцев смерти и знаю, что вы — один из них, потому-то мой долг — призвать вас на службу братству. А делать вам придется то же, что вы привыкли делать — вызывать смерть.

— Здесь у вас достаточно своих людей, так что мне, видимо, придется работать далеко отсюда, — задумчиво произнес Корсаков. — Но если я изменю вам, разве вы сможете на таком расстоянии покарать меня? Не слишком ли вы мне доверяетесь — да и не только мне, а вообще всем своим европейским агентам? Вдруг человек просто удерет, прихватив денежки?

— Я же вам сказал, что у нас много людей в городах Запада, — напомнил Старец. — Мы всегда в состоянии проследить за тем человеком, который только начинает служить братству. Более того, первое время мы будем контролировать каждый его шаг.

— А потом? — полюбопытствовал Корсаков.

— А потом человек понимает, как это хорошо —

служить братству. Я же сказал вам, что мы выполняем все желания тех, кто честно работает на нас, и поверьте, людям нравится такая жизнь. К тому же мы очень осторожны, мы не даем своим агентам непосильных заданий — в отличие от ваших хозяев.

— Ну, мои хозяева — это особый разговор, — буркнул Корсаков и спросил: — А если я откажусь?

— Думаю, что такой глупости вы не сделаете, — усмехнулся Старец. — Вы же не хотите, чтобы вас прямо здесь прирезали, как барана? И тот, кто стоит справа от вас, сделает это с величайшим удовольствием, как я вижу по его лицу. Впрочем, он вроде бы хотел вымотать из вас кишки? И это тоже можно устроить.

«Оказывается, он слышал наш разговор», — с легким удивлением подумал Корсаков. Сильно удивить его в этом замке не смогло бы ничего: сам факт существования низаритов и их кошмарной резиденции уже был достаточно удивителен. Корсаков вежливо покивал и спросил:

— А если я соглашусь, то как мне придется действовать в ближайшее время?

— Какое-то время вы пробудете здесь, читая священные книги братства, — ответил Старец и, увидев, как. поморщился Корсаков, добавил: — Но от вас никто не будет требовать, чтобы вы уверовали в наше учение. Прочтение книг требуется уставом братства, а верить или не верить — дело вашей души и вашего разума. Затем вам объяснят в общих чертах, какие задания вам придется выполнять на Западе. Затем вместе с нашими людьми вы отправитесь туда, куда братству благоугодно будет послать вас. Там вам дадут координаты, адреса, познакомят с нашими агентами. Работать вам придется по большей части в одиночку, но все же вовсе без контактов не обойтись. А затем вам откроют счет в банке, и вы начнете готовиться к выполнению задания и ждать

приказа. Все устройство вашей легальной жизни на первых порах мы возьмем на себя, вам не придется ни о чем беспокоиться.

Корсаков бросил еще один беглый взгляд в сторону бородача, стоявшего справа, и со вздохом ответил:

— К сожалению, я должен отказаться от вашего любезного предложения. На ближайшее время у меня совершенно другие планы.

Старец вгляделся в светившиеся весельем глаза своего пленника, и улыбка на его лице сменилась гримасой сатанинской злобы, однако приказать он ничего не успел. Охранники не поняли слов Корсакова и потому не насторожились. Пленник сделал шаг назад, поравнявшись с бородачом, и выбросил в сторону ладонь правой руки с вытянутыми пальцами, сложенными в подобие клинка. Удар пришелся бородачу в шею, хрустнули раздробленные хрящи, и командир охранников, захрипев, стал заваливаться на спину. Пока он падал, Корсаков успел вырвать у него из кобуры пистолет, сделал прыжок в сторону и одновременно нажал на курок. Охранники успели только развернуться лицом к пленнику, неожиданно освободившемуся от пут, и схватиться за оружие, но затем прозвучали четыре выстрела, слившихся в один, и четыре тела безвольно, как сбитые шаром кегли, повалились друг на друга. Бронежилеты их не спасли, потому что всем четверым пули угодили в лицо. Горный Старец некоторое время тупо смотрел на мертвые тела, ошеломленный той быстротой, с которой его охрана превратилась в груду неодушевленных предметов. Корсаков подбежал к трону, схватил Старца за бороду и сдернул его на пол. Он был уверен в том, что из-за толстых стен и двойных дверей в приемную не донеслось ни единого звука, однако Старец мог машинально нажать на кнопку вызова охраны. Поэтому Корсаков поставил его перед собой, держа за шиворот, и направил пистолет на дверной проем. Когда через несколько минут никто не появился, он отшвырнул старца к дверям, а сам принялся собирать оружие убитых. К его немалой радости, у одного из мертвецов нашелся пятнадцатизарядный пистолет «беретта» с парой запасных магазинов, а у другого — пара гранат. Корсаков восхвалил склонность восточных людей обвешивать себя ненужным оружием и повернулся к Старцу.

— Не люблю, когда мне делают одолжения, — сказал он. — Пожалуй, вам все-таки придется меня выпустить, хотя я и не пойду к вам на службу. Более того, вам придется даже меня проводить.

— Ни за что! — злобно прошипел Старец. Корсаков усмехнулся:

— Думаю, ваши подчиненные не дадут мне разнести вас в клочья гранатой. А чтобы вам не вздумалось наговорить глупостей, придется заткнуть вам рот.

С этими словами Корсаков нагнулся и молниеносно размотал чалму с головы бородача, бритый затылок которого с глухим стуком ударился об пол. Бородач захрипел, и Корсаков почувствовал угрызения совести, видя, как кровавая пена пузырится у несчастного на губах. Грохнул выстрел, тело бородача судорожно подскочило и затем неподвижно вытянулось на полу. Корсаков оторвал кусок от чалмы покойного, ласково привлек к себе Старца и затолкал обрывок чалмы ему в рот. Продолжая обнимать Старца левой рукой, в которой сжимал гранату, правой рукой, в которой был пистолет, Корсаков нажал на кнопку, замеченную им у подлокотника трона. Через несколько секунд стальные двери бесшумно разъехались в разные стороны, и на пороге появились один из секретарей и охранник. На заднем плане у стены виднелась фигура другого охранника. То, что они увидели в зале, заставило их на миг окаменеть: у подножия трона стоял недавний пленник, левой рукой прижимавший к себе Горного Старца, а в правой державший пистолет. На полу беспорядочно громоздились тела перебитых охранников и валялся кусок веревки, несколько минут назад представлявший собой путы Корсакова. Не давая вошедшим опомниться, Корсаков раздельно произнес на фарси:

— Слушайте меня внимательно, собачьи дети. В левой руке у меня взведенная граната. Стоит мне выпустить ее или хотя бы разжать пальцы, и от вашего начальника только клочья полетят. Поэтому не делайте резких движений и проводите меня во двор. Там меня должен ждать вертолет с пилотом и работающим двигателем. Я сяду в вертолет вместе со Старцем, а по ту сторону границы отпущу и его, и вертолет. Все ясно?

Пока Корсаков говорил, в дверном проеме, забыв о субординации, столпились все секретари и все охранники, находившиеся в приемной, а также охранники, ворвавшиеся в приемную из коридора. Корсакова разбирал смех: то, что происходило сейчас в сказочной крепости, удивительно напоминало будничный захват заложника полоумным террористом в провинциальном американском аэропорту. Американские власти успели привыкнуть к таким ситуациям, однако низариты оказались выбиты из колеи: поняв, что случилось, они сперва разразились горестными воплями, а затем принялись возбужденно совещаться. Корсаков подождал с полминуты, а затем рявкнул:

— Вы меня поняли или нет? Пусть один из вас ведет меня во двор, а остальным — убраться с дороги. И передайте пилоту, чтобы не задерживался и не вздумал строить из себя героя. Стреляю во всех, кто будет делать резкие движения. В меня стрелять не советую, потому что тогда вы лишитесь своего мудрого руководителя.

Корсаков, подталкивая Старца, решительно двинулся вперед. Толпа в дверях оцепенело взирала на него, но расступилась при его приближении. Он услышал бормотание за спиной и, не оборачиваясь, цыкнул:

— Молчать, собачьи дети! А ну живо одного вперед!

Старец отчаянно замычал. Один из секретарей, приняв это мычание за приказ, выскочил вперед и, поминутно оглядываясь, засеменил по коридорам.

— И без глупостей у меня! — обратился к нему Корсаков, пригрозив пистолетом. — Не вздумай петлять, веди кратчайшим путем, не то пристрелю!

Дорога во двор и впрямь заняла куда меньше времени, чем путь из темницы Корсакова до кабинета Старца. Двери скоростного лифта отсекли Корсакова, его пленника и секретаря от следовавшей за ними толпы, вздыхавшей, шаркавшей подошвами и ужасно действовавшей Корсакову на нервы. Лифт бесшумно скользнул вниз, через минуту двери его раскрылись, и перед Корсаковым предстал широкий туннель, освещенный электричеством, в конце туннеля— двор, посреди двора — вертолет с работающим двигателем и над темной стеной — синее солнечное небо. Во дворе стояли кучки настороженных низаритов с оружием на изготовку, при виде плененного Старца издавшие страдальческий вопль.

— Не бойтесь, — успокоил их Корсаков, пятясь к вертолету. — Будете хорошо себя вести — ничего с ним не случится.

Уже оказавшись в вертолете, Корсаков прощальным жестом поднял руку с гранатой, дабы низариты могли хорошенько ее рассмотреть, и скомандовал в шлемофон по-русски:

— Трогай!

Пилот недоумевающе повернулся к нему.

— Летим, — перевел Корсаков, — неужели непонятно?

Двигатель взревел, и машина оторвалась от земли. Снизу на нее тупо таращились низариты. Корсаков с трудом преодолел искушение отправить им гранату в качестве прощального подарка. Вертолет, набирая скорость, помчался к синеющим вдалеке горам. Корсаков поинтересовался у пилота:

— А что это у вас машина так странно раскрашена — не то тигр, не то осиное брюшко?

— Это для того, чтобы все опознавали наши машины и не нападали на них — ни пограничная стража, ни моджахеды, ни шурави...

— «Шурави» — то есть советские? — удивился Корсаков. — А с ними-то вы как договариваетесь?

— Мы договариваемся с Тураном Исмаилом, — назвал пилот имя знаменитого вождя моджахедов. — Потом он передает наши просьбы шурави. Те боятся его и делают все так, как он скажет.

— Вот и хорошо, — умиротворенно произнес Корсаков. — А то я волновался, как мы перелетим границу. Что ж, тогда останется ваш старичок цел и невредим. Дайте-ка мне карту...

Вертолет приземлился уже на иранской территории в точке, указанной Корсаковым, неподалеку от шоссе. Выпрыгивая на землю, Корсаков не опасался никакого подвоха, потому что машина не была вооружена, а кабину и одежду пилота Корсаков тщательно обыскал. Гранату он выбросил по пути и видел, как далеко внизу в пустоте полыхнуло облачко взрыва и мгновенно исчезло на ветру. Ему пришлось отобрать у пилота карту, чтобы не заблудиться в незнакомой горной местности, тем более что до Сеидабада ему предстояло прошагать около сотни километров. Глубоко залетать в иранское воздушное пространство Корсаков после совещания с пилотом не решился, дабы не подвергнуться атаке армейских истребителей. Вертолет приземлился на небольшой площадке в ущелье, и Корсаков на прощание сказал пилоту:

— Рекомендую сразу лететь домой. Я хоть и ничтожество, но довольно зловредное — не стоит из-за меня рисковать таким большим человеком, как наш старик. — И Корсаков дружелюбно потрепал по плечу Горного Старца, нахохлившегося и впавшего в апатию. Пилот только тупо кивнул. Когда вертолет оторвался от земли, Горный Старец наконец решился вытащить изо рта обрывок чалмы и, глядя вниз на Корсакова, злобно заорал:

— Ты нигде от нас не скроешься! Мы тебя и под землей найдем, и тогда ты пожалеешь, что родился на свет!

Вертолет взмыл в высоту, и Корсаков, проводив его взглядом, с удовлетворением отметил, что удалился он в направлении границы. Успокаиваться, конечно, не следовало. Горный Старец и из-за границы мог связаться со своими людьми и натравить их на беглеца. «Горный Старец, тоже мне! — презрительно подумал Корсаков. — Вульгарный, алчный старикашка-скандалист с мелкоуголовным прошлым — таких в Бруклине пруд пруди. Не осталось, похоже, в мире ничего возвышенного и романтического». И Корсаков зашагал по ущелью, которое через пару километров должно было вывести его к шоссе.

Через сорок минут, вскарабкавшись по крутому откосу, Корсаков оказался на обочине шоссе и зашагал по ней, оборачиваясь на шум моторов. Мимо него проползали на подъем тяжелые грузовики, но он не обращал на них внимания и вышел на дорогу, только завидев внизу, в ложбине шоссе, красный джип «Тойота». Когда джип приблизился, Корсаков разглядел, что, кроме водителя за рулем, в машине никого нет. Властным жестом Корсаков поднял левую руку, а правую положил на рукоятку заткнутой за пояс «беретты». Водитель, привыкший к частому появлению на шоссе всевозможных патрулей в военной форме, дисциплинированно затормозил и опустил стекло, которое было поднято из-за ветра, задувавшего в кабину. Корсаков направил на него пистолет и негромко приказал:

— Пересядь. Я поведу машину.

— Господин, я простой крестьянин, везу овощи из долины в Мешхед, — забормотал бородатый водитель. — Кроме этой машины, у меня ничего нет, и без нее мне никак не прожить...

— Не хнычь, — сказал ему Корсаков, садясь за руль, — никто не собирается отбирать у тебя машину. Около Сеидабада я тебя отпущу.

— Около Сеидабада?! — вскричал крестьянин. — О Аллах, сколько бензина!..

— Я очень хорошо тебе заплачу, только не выводи меня из терпения, — сказал Корсаков. — Сиди тихо и молчи.

Корсаков дал газу и помчался вперед. На спидометр он не смотрел, зато крестьянин не сводил с него расширенных глаз, а на поворотах, которые «Тойота» проходила на двух колесах, страшно раздражал Корсакова прерывистыми вздохами и бормотанием молитв.

— Где тут обычно стоят посты? — обратился к крестьянину Корсаков.— Предупреди меня!

— Уже скоро будет пост, господин, — смиренно ответил крестьянин. Корсаков кивнул и сбавил скорость. Они проползли мимо развилки под внимательными взглядами людей в военной форме, но без Знаков различия — видимо, из корпуса стражей исламской революции. Старший внезапно что-то закричал и махнул рукой. Корсаков нажал на акселератор. В зеркало заднего обзора он видел, как четверо военных, подхватив оружие, прыгают в стоящий у поста армейский джип. Затем преследователи скрылись за поворотом шоссе, огибавшего скалу, но тут же возникли вновь. Мимо с ревом проносились встречные машины, на поворотах казалось, будто «Тойота» вот-вот вылетит прямо в синюю пустоту, но в последний миг визжали покрышки, и джип, каким-то чудом не опрокидываясь, вставал всеми колесами на дорогу И вновь устремлялся вперед. Джип с преследователями не приближался, но и не отставал, после каждого поворота упорно возникая в зеркале заднего вида. «Черт, надо что-то делать, — подумал Корсаков. — Нельзя объезжать Мешхед с погоней на хвосте». Пройдя очередной поворот, он увидел мчавший навстречу очередной тяжелый трейлер. Мгновенно все рассчитав, Корсаков вильнул на встречную полосу прямо в лоб грузовику. Громадная кабина трейлера стремительно росла, заполняя собой все пространство, но в последний миг Корсаков отвернул еще левее, и «Тойота», описав дугу по крутому откосу, так что борт ее приходился почти перпендикулярно земле, обогнула грузовик и вновь с грохотом вылетела на шоссе. Водитель грузовика, увидев мотнувшуюся прямо ему в лоб легковушку, крутанул руль, пытаясь избежать столкновения, и оказался на встречной полосе. В следующую секунду из-за поворота по этой самой полосе вылетел военный джип. Солдат-водитель, поворачивавший руль влево, инстинктивно вывернул его еще сильнее, не успев при этом сбавить скорость. Джип вынесло бортом поперек дороги, и он непременно перевернулся бы, если бы грузовик, пытавшийся уйти на свою полосу, не нанес ему страшный удар в заднюю часть кузова, от которого он завертелся волчком. Все, кто находился в машине, взлетели в воздух и, кувыркаясь, как огромные куклы, скрылись за кромкой обрыва. Вслед за ними, пробив ограждение, туда же вылетел джип. Грузовик, виляя от одной обочины к другой, скрылся за поворотом, но грохот и звон, донесшиеся вскоре оттуда, свидетельствовали о том, что шоферу так и не удалось справиться с управлением. Корсаков притормозил у края пропасти и посмотрел назад. Он увидел, как джип, пролетев несколько десятков метров по воздуху, ударился о скальный уступ и от него брызнули обломки. Изуродованную машину подбросило вверх, но затем она все быстрее и быстрее понеслась вниз, задела за следующий уступ и взорвалась. Клубящийся дымно-огненный шар, сопровождаемый дождем горящих обломков, рухнул на дно ущелья и развалился там на белом каменистом наносе большим чадным костром. На уступе, выдававшемся из отвесной базальтовой стены, Корсаков заметил зеленоватое пятно — тело одного из своих преследователей. «Интересно знать, как его оттуда снимут», — подумал Корсаков, смерив взглядом отвесные кручи, и тронул «Тойоту» с места. Ближе к Мешхеду Корсаков пересадил крестьянина за руль: не потому, что боялся погони, а потому, что не имел водительских прав и не хотел неприятностей с полицией. Его преследователи наверняка никому не сообщили о том, что сели ему на хвост: вряд ли им хотелось делить с кем-то награду, обещанную Горным Старцем. Что же касается шофера грузовика, то, прежде чем он успеет сообщить полиции о красной «Тойоте», водитель которой повинен в аварии, они уже доедут до места, а потом полиция ничего не докажет: в этих местах каждая третья машина — красная «Тойота». Размышляя таким образом, Корсаков машинально командовал, куда ехать. Мелькнул знакомый дорожный указатель, по правую руку остались мечети и модерновые коробки Мешхеда. Корсаков еще раз объяснил крестьянину, как ему следует ехать дальше, и закрыл глаза. Он умел отдыхать,, удерживаясь на грани между сном и бодрствованием, так что теперь, с виду погрузившись в дремоту, он продолжал контролировать движение машины и поведение своего водителя. Руку Корсаков на всякий случай держал на рукоятке пистолета, чтобы крестьянину не пришло в голову взбунтоваться. Время от времени Корсаков размыкал веки.и косился на шофера. Тот вел машину ровно и неторопливо, с крестьянской расчетливостью и, похоже, не помышлял о сопротивлении, мечтая лишь благополучно доехать до места и там отделаться от опасного пассажира. «Тойота» свернула в ущелье, затем вырвалась на простор долины, пересекла по мосту реку, миновала контрольный пункт, где не замечалось никакой жизни, и запетляла по улочкам Сеидабада. Полицейский на центральной площади проводил машину изучающим взглядом — чем-то она привлекла его внимание, однако остановить ее поленился. Корсаков не боялся здешней полиции — у него было с собой удостоверение сотрудника фармацевтической компании, но ему очень не хотелось терять время на разбирательство, поскольку он смертельно устал.

— Стой, приехали, — сказал он, когда до ворот фабрики осталось не более километра. Выйдя из машины, он ответил на немой вопрос, возникший в глазах крестьянина: — Не бойся, о деньгах я не забыл.

Из внутреннего кармана он извлек толстенную пачку иранских риалов и, не считая, протянул их крестьянину.

— Прости, что мне пришлось грозить тебе пистолетом, — сказал Корсаков. — Думаю, на овощах ты столько не заработал бы.

Широкая заскорузлая ладонь сгребла деньги. Крестьянин тупо взирал на привалившее богатство.

Корсаков повернулся и зашагал по дороге в сторону фабрики и услышал, как крестьянин пробормотал ему вслед:

— Спасибо, господин.

Корсаков шел в полусне, словно солдат, который дремлет на ходу во время ночного марша. Он миновал ворота, не глядя на охранников, а те примолкли, когда он проходил мимо, и проводили его пристальными взглядами. Они знали Корсакова в лицо, знали, что он вернулся с задания, и не могли не задуматься над тем, почему он вернулся один. Сам его вид наводил на мрачные мысли: рваная запыленная одежда, там и сям забрызганная кровью, пыльные волосы, ссадины на лице и руках... Корсаков шагал по территории фабрики, и люди, попадавшиеся навстречу, останавливались и смотрели ему вслед. Он дошел до административного корпуса, властно отстранил с дороги часового и поднялся на второй этаж. Снизу доносился встревоженный голос часового, докладывавшего о неожиданном визитере начальству по внутренней связи. Ла Барбера по интеркому приказал охранникам, стоявшим в приемной:

— Сейчас придет парень с пистолетом — пропустите его. Я не хочу, чтобы он поднял тут шум. Но смотрите у меня: держать ухо востро! Приготовьте оружие и стойте у двери — если что, я вас позову.

Держась сомнамбулически прямо, Корсаков миновал приемную, в которой четверо охранников проводили его угрюмыми взглядами, и зашел в кабинет. Ла Барбера радостно развел руки в стороны, словно намереваясь обнять посетителя, не вставая из-за стола, и с фальшивой улыбкой воскликнул:

— А, мистер Келли! Чертовски рад вас видеть. Надеюсь, задание выполнено?

— Думаю, расчеты оказались неверны, мистер, — осевшим от усталости голосом ответил Корсаков. —

Группа погибла. Она и не могла не погибнуть — нам пришлось иметь дело с несколькими сотнями бойцов, причем недурно подготовленных. Местность они знают отлично, окружили нас на дневке в заброшенном монастыре. Мы держались несколько часов, но у них были минометы. Короче говоря, после того, как всех остальных убили, меня взяли в плен и доставили на базу.

— На базу? Вот как? Это интересно, — оживился Ла Барбера. — И где же она находится, как устроена? Сами понимаете, такие сведения могут очень пригодиться.

Ла Барбера уже видел Корсакова покойником с перерезанным горлом, но считал неразумным пренебречь полезными сведениями. Корсаков в двух словах описал местоположение крепости низари-тов, ее архитектуру, после чего внимательно посмотрел на сидевшего за столом жгучего брюнета и задумчиво спросил:

— Вам, наверное, очень странно видеть меня в живых? Не могли же вы серьезно думать, будто мы можем взять такую махину?

— Ну, у нас не было достаточно разведданных... — забормотал Л а Барбера.

— Возможно, — усмехнулся Корсаков. Его рука сноровисто изображала на листе бумаги подобранным на столе фломастером приблизительный план крепости низаритов, приписывая пояснения на полях. Он произнес, сменив тон, по-военному четко: — Оставляю вам план их крепости, сэр. Он приблизительный, но хозяева мне там ничего не показывали. Сейчас я просто валюсь с ног, но после того, как отдохну, готов дать все необходимые пояснения.

— Конечно, конечно, — поспешно сказал Ла Барбера, поднимаясь из-за стола. — Я понимаю, что вам пришлось перенести. Отдыхайте до утра. Может быть, вам что-нибудь нужно?

— Нет-нет, только спать, — покачал головой Корсаков. — Во сколько явиться завтра утром? Часов в десять будет нормально?

— Да, вполне, — поспешно закивал Ла Барбера. — Буду вас ждать, а пока отдыхайте.

Когда Корсаков вышел из административного корпуса, на дворе уже начинало смеркаться. Выйдя с территории фабрики и обойдя ее по периметру, он подошел к казарме. В проеме ограды топтались трое сицилийцев. Придурковатый Луиджи Торетта, едва завидев Корсакова, принялся что-то радостно кричать. Корсаков даже не пытался осознать смысла его выкриков и, лишь проходя мимо Торетты, весьма чувствительно ткнул его пальцем в диафрагму, так что тот судорожно раскрыл рот и замер, выпучив глаза.

— Чему ты радуешься? — укорил его Корсаков. — Из семерых вернулся только один, а ты раскудахтался от восторга. Ты бы рыдал, если бы у тебя была хоть капля мозгов.

Корсаков поднялся по ступеням крыльца и вошел в казарму. Сицилийцы проводили его угрюмыми взглядами. В здании дарила полная тишина. Шаги Корсакова раскатисто шаркали по линолеуму полов. От входа он сразу направился в медпункт. Внезапно дверь с грохотом растворилась перед ним, и он машинально выхватил из-за пояса пистолет. Выскочившая в коридор на звук шагов Рипсимэ с разгону налетела на него, и Корсаков немедленно схватил ее в объятия. Так они стояли некоторое время, не в силах оторваться друг от друга, Корсаков шептал в розовое ушко ласковые прозвища на четырех языках, а Рипсимэ молчала и только прижималась к нему все крепче и крепче. Внезапно она отстранилась, словно что-то вспомнив.

— А как твоя нога? — требовательно спросила она, упираясь ладонями ему в грудь.

Корсаков отозвался благодушно:

— Побаливала, конечно, но это нормально. Вообще-то мне некогда было о ней вспоминать, а раз не вспоминал, то, считай, и не болела.

— Ее надо обязательно посмотреть, — заявила Рипсимэ. — Бывают всякие осложнения... И потом, тебе надо помыться, ты ужасно грязный и запачкал мой халат. У тебя есть чистое белье, полотенце?

— Есть, — кивнул Корсаков. — Правда, насчет полотенца не помню, но можно взять у Розе — ему оно все равно уже не понадобится.

— Как не понадобится? Почему? — не поняла Рипсимэ, но, тут же сообразив, всплеснула руками: — Ты что же, вернулся один?

Корсаков замялся, но соврать было невозможно, и он нехотя подтвердил:

— Да, один. Уж такая это работа — рано или поздно кто-то не возвращается. Ну что ты, не плачь, успокойся, ведь я же здесь. Никто ведь не может жить вечно. Кому-то не повезет раньше, кому-то позже...

Бормоча всю эту чепуху, Корсаков гладил Рипсимэ по вздрагивающей спине и чувствовал себя крайне неуютно, поскольку женские слезы всегда лишали его душевного равновесия. В этот момент в вестибюле раздался телефонный звонок, разнесшийся по всему пустынному зданию. Трубку сняли; по модуляциям голоса Корсаков определил, что ответили на сицилийском диалекте, а следовательно, звонил Ла Барбера. Рипсимэ тоже услышала звонок, шаги в вестибюле, голоса. Она вновь отстранилась и сказала:

— Тебе надо отдохнуть. Иди смывай грязь, а я поднимусь к тебе чуть попозже, посмотрю твою ногу.

Корсаков поднялся в свой номер. Какие-то мелочи — скомканная майка на кровати, пачка из-под сигарет на тумбочке, шлепанцы неимоверных размеров под кроватью — еще напоминали ему о раскаявшемся наемнике Эрхарде Розе. Кроме Корсакова эти вещи уже никому ни о чем не смогли бы внятно поведать.— Эрхард Розе исчез из жизни почти бесследно, если не считать старых фото в криминальных досье и смутных воспоминаний тружениц портовых борделей. Корсаков присел на кровать, затем прилег, чтобы расслабить на минутку усталые мышцы, и, сам того не заметив, провалился в сон. Проснулся он от мягких прикосновений к ране, которая от перевязок и компрессов Рипсимэ затянулась очень быстро, хотя и беспокоила его до сих пор то легкой пульсирующей болью, то зудом. Приоткрыв глаза, Корсаков увидел, что Рипсимэ меняет ему повязку на бедре. Он улыбнулся, прикрыл глаза и снова забылся.

Снова проснулся он от какого-то неясного внутреннего толчка. В комнате было темно, только сквозь стекло, вздрагивавшее от ветра, в нее вливался свет луны. Белые покрывала на кроватях и светлый линолеум пола словно испускали легкое голубоватое свечение, а в местах, куда не заглядывал свет, копилась, как бы ожидая чего-то, непроглядная зловещая чернота. В ушах Корсакова еще звучал разбудивший его голос, который повторял: «Как ты мо жешь спать? Ты много знаешь, ты остался один. Зачем ты им нужен? Они зарежут тебя, зарежут именно в эту ночь, когда ты выбился из сил и дрыхнешь без задних ног. Они зарежут тебя, как свинью, если только ты позволишь им это сделать. Какой позор — уцелеть в переделке, где погибли все твои то-. варищи, посланные на верную смерть, и позволить каким-то грязным сицилийцам заколоть себя, как кабана...» Корсакову показалось, будто в коридоре за дверью кто-то есть: то ли до его слуха донеслось дыхание, то ли он услышал легкие крадущиеся шаги...

Он сам не мог бы сказать, что это было, но, изо всех сил стараясь не шуметь, откинул в сторону одеяло, соскользнул с кровати на пол, взял со стула лежавшую там «беретту», свернул одеяло таким образом, чтобы под ним угадывались очертания тела, и беззвучно переместился в левый от двери угол. В замочной скважине зашуршала отмычка, и под этот звук Корсаков щелкнул предохранителем. Дверь негромко скрипнула, на кровать Корсакова легла полоска тусклого света из коридора, и в комнату просунулся ствол автомата Калашникова с примкнутым штыком. Видимо, жертву и впрямь предполагалось прикончить штыком, дабы не поднимать шума. Кор саков, разворачиваясь в движении, бросился к вошедшему, левой рукой перехватил его руку, лежавшую на цевье автомата, а правой ногой ударил в пах. Одновременно он вскинул пистолет и выстрелил в голову второму ночному гостю, силуэт которого увидел в полумраке коридора. Грохот выстрелов, казалось, потряс безлюдное здание, тем более что к нему присоединился сдавленный вопль боли, — его издал автоматчик, получивший пинок в причинное место. Силуэт, маячивший в коридоре, как-то сразу сложился, словно марионетка, которую перестали тянуть за ниточки, и с шумом повалился на пол. Автоматчик, продолжая скрипеть зубами от боли и ярости, выпустил автомат, с лязгом упавший на пол, и правой рукой — левую держал Корсаков — скользнул куда-то себе за спину. Во мраке тускло блеснуло лезвие ножа. Однако ударить нападавший не успел: боль скрутила его в три погибели, когда Корсаков одним резким движением вывернул кисть его левой руки из сустава, словно лампочку из патрона. Убийца с воем присел, но тут же получил мощный удар коленом в челюсть, и его обмякшее тело Корсаков отшвырнул в угол, а автомат поднял с пола и закинул за плечо. Вдруг в дверном проеме что-то мелькнуло, грохнули два выстрела, и пули, выбивая искры из стен, с визгом заметались по комнате. Корсаков, однако, еще до выстрела успел упасть и перекатиться по полу. Когда он открыл ответный огонь, из коридора послышался шум шагов убегающего человека, и он бросился вдогонку. Бежавший, не останавливаясь, обернулся, выстрелил, и на Корсакова с потолка посыпались осколки лампы дневного света. В полумраке коридора, освещенного теперь только горевшей на лестнице одинокой лампочкой, Корсаков, не торопясь, пригляделся к убегавшей фигуре и, предугадав ее следующее движение, молниеносно вскинул пистолет и выстрелил. Бежавший споткнулся, сбился с шага и с разгону тяжело шмякнулся на пол. Корсаков пошел к нему, держа пистолет наготове. По пути на стене ему попался выключатель, и он включил свет. Под потолком запульсировали трубки ламп, осветив коридор, в конце которого на полу распростерлась человеческая фигура в такой неестественной позе, что становилось ясно: лежащего опасаться не стоит. Подойдя поближе, Корсаков увидел, что из кармана куртки убитого высыпались фотографии и веером разлетелись по полу. Он глянул в лицо мертвеца: это был придурковатый Луиджи Торетта, с такой радостью встретивший его днем в воротах. Корсаков вспомнил о том, как любил Торетта разглядывать втихомолку какие-то фотографии, и нагнулся из любопытства: интересно было узнать, что за снимки так развлекали несчастного недоумка. Оказалось, что на одних снимках изображены Богоматерь и различные святые, а на других — самые разнузданные порнографические сцены. Корсаков содрогнулся при мысли о том, что подобный тип целыми днями без дела околачивался рядом с Рипсимэ. Лаково блеснувшая струйка темной крови выползла из-под тела и ласково лизнула похабную фотографию. Корсакова передернуло от отвращения. Он оглянулся. У двери в его номер лежал второй мертвец — по рыжеватой шевелюре и такой же бороде Корсаков опознал в нем Пьетро Аббандандо. По лицу, в которое угодило несколько пуль из «беретты», узнать его было уже невозможно. До Корсакова донесся звук шагов с лестницы, и вслед за этим в коридоре напротив его номера появилась Рипсимэ. Она увидела распростертое у стены тело Аббандандо, затем Корсакова, стоявшего с пис- . толетом в руке над другим мертвецом, и застыла. Она полагала, что смерть, пожравшая товарищей Корсакова, осталась где-то далеко, и ее появление совсем рядом заставило Рипсимэ оцепенеть. Ей показалось, будто привычный дом, в который она ежедневно ходила на работу, весь пропитался какой-то липкой отравой, и она боялась сделать хотя бы шаг. Корсаков двинулся к ней по коридору, но его опередили: Сальваторе Д'Акилья, недобитый убийца, выскочил из открытой двери номера и с гортанным криком метнулся к Рипсимэ. Левой рукой, кисть которой свисала как плеть, он схватил шею Рипсимэ в локтевой захват, а правой приставил к ее горлу лез вие ножа.

— Стой на месте! — завизжал Д'Акилья медленно приближавшемуся Корсакову. — Стой, или я перережу ей глотку! Брось пушку!

Рипсимэ молча глядела на Корсакова расширенными от ужаса глазами, а тот, продолжая идти вперед, как ни в чем не бывало произнес:

— Нашел чем напугать! Да какое мне дело до этой девчонки?

От таких слов Д'Акилья на миг впал в растерянность, но этого оказалось достаточно: Корсаков выстрелил от бедра, не вскидывая руки, и пуля с липким хрустом вошла сицилийцу в переносицу. Тот уронил руки и сполз на пол по спине Рипсимэ, перевалился на бок, потом на спину и затих, широко раскрытыми глазами глядя в потолок. Корсаков опрометью бросился к Рипсимэ, обнял ее, стал гладить по спине, успокаивая. Под пальцами он ощущал теплую липкую кровь: это простреленный лоб сицилийца прочертил извилистую кровавую черту на белом халате. Дрожь, сотрясавшая тело Рипсимэ, постепенно утихала, и Корсаков, решив, что она уже может воспринимать его слова, прошептал ей на ухо:

— Мне нельзя здесь оставаться. Они послали нас на смерть, считали, что никто не вернется, а раз уж я вернулся, они решили убить меня. Я глупец, что не смог предвидеть этого, но жалеть уже поздно — теперь надо думать, как вырваться отсюда. У меня есть кое-какие дела на фабрике. Ты хорошенько спрячешься, а потом я тебя заберу, и мы удерем отсюда.

— Я не могу удирать, — дрожащим голосом возразила Рипсимэ. — У меня здесь отец и младшие братья, их могут убить из-за меня. Эти люди знают меня: пока тебя не было, те, которых ты убил, ходили за мной по пятам, а их начальник несколько раз приходил и говорил всякие гадости. Какой он мерзкий! — добавила Рипсимэ, содрогнувшись.

— Да Барбера? Да, не подарочек, — усмехнулся Корсаков. — Но послушай: пока все спокойно, ступай домой, собери всех своих. Если через час меня не будет, уходите. Постарайтесь обосноваться где-нибудь подальше отсюда — как можно дальше, слышишь?

— Куда ты собираешься? — воскликнула Рипсимэ. — Что я буду делать, если тебя убьют? Забудь об этих людях и бежим отсюда, пока есть время!

— Времени у нас нет, — возразил Корсаков. — Ла Барбера сейчас сидит и с нетерпением ждет сообщения о том, что я мертв, а ты в полном его распоряжении. А вот и он, — добавил Корсаков, услышав телефонный звонок внизу. Он чмокнул Рипсимэ в щеку и огромными скачками спустился по лестнице в вестибюль. В трубке, которую он сорвал с рычага, и впрямь раздался резкий голос Ла Барберы:

— Ну что вы там молчите? Это ты, Сальваторе? Как дела?

— Нет, это Луиджи, — на диалекте ответил Корсаков, рассудив, что с придурковатым Тореттой Ла Барбера вряд ли позволял себе пускаться в разговоры и потому не может помнить его голоса. — У нас все в порядке, босс. Парня прикончили, а девчонка вас ждет, так что можете приезжать.

— Это хорошо... Ты вроде как-то странно говоришь, Луиджи? — неожиданно спросил Ла Барбера.

— Да нет, босс, я всегда так говорю, — глуповато хихикнул Корсаков. Бесхитростный ответ успокоил Ла Барберу, и он сказал:

— О'кей, приберите там все, я сейчас приеду. Через несколько минут лучи автомобильных фар прочертили полукруг в ночном небе, запрыгали по деревьям садов, по обочинам дороги и, развернувшись у проема в ограде, вплотную уперли ослепительный свет прямо в двери казармы. Ла Барбера выскочил из машины, в которой сидел рядом с водителем, взбежал по ступенькам, но обернулся на пороге, услышав позади необычный звук. Он увидел, щурясь от яркого света, что его шофер, не успев выключить фары, медленно валится на бок, а из головы у него торчит рукоятка ножа. Ослепленный лучами, бившими прямо ему в лицо, Ла Барбера не мог ничего рассмотреть в окружающей тьме, но из тьмы вдруг раздался негромкий голос:

— Стой на месте и не дергайся. Шевельнешься — стреляю.

Не столько разумом, сколько инстинктом Ла Барбера понял, что его провели и что лучше повиноваться. Из мрака вынырнула фигура Корсакова с пистолетом в руке и автоматом за спиной — зловеще блеснул примкнутый штык.

— Ложись и вытяни руки, — все тем же будничным тоном произнес Корсаков, и сицилиец повиновался беспрекословно.

Подойдя к месту водителя, Корсаков выключил фары и вышвырнул труп из машины. Затем он поднялся по ступенькам и встал над боссом, распростершимся на полу. Неожиданно он с силой обрушил тяжелый солдатский ботинок на кисть правой руки Ла Барберы. Хрустнули кости, сицилиец взвыл и скорчился от боли.

— Погоди, это еще только начало, — многообещающе сказал Корсаков. — Вставай. Вставай, кому говорю!

Ла Барбера покорно встал, бережно придерживая левой рукой раздробленную кисть правой. Его покрасневшее дрожащее лицо, залитое слезами, выражало животный страх. Непослушным языком он пробормотал:

— Не убивай меня, пожалуйста... Я сделаю все, что ты скажешь...

— Вот ведь как заговорил! — восхитился Корсаков. — А что ты хотел сделать с невинной девушкой, животное? Думал, ее некому защитить? Впрочем, все вы — скоты, всех вас только могила исправит.

— О нет, пожалуйста! — взмолился Ла Барбера. Всю величественность с него как ветром сдуло. Повинуясь властному жесту Корсакова, он поплелся по лестнице на второй этаж. Поднимаясь за ним следом, Корсаков сказал ему в сгорбившуюся спину:

— Иди, иди, полюбуйся перед смертью на своих холуев.

— Иисус Мария! — пробормотал Ла Барбера, увидев раскинувшиеся на полу в неестественных позах тела сицилийцев. Когда его взгляд упал на Рипсимэ,

он вздрогнул от страха, прочитав гнев и презрение в ее глазах.

— Узнаешь барышню? — вкрадчиво спросил Корсаков и неожиданно влепил своему пленнику пощечину. Ла Барбере показалось, будто его огрели лопатой. — На свежатинку потянуло, а, босс? — ласково полюбопытствовал Корсаков и вкатил Ла Барбере вторую оплеуху. Окончательно упав духом, тот рухнул на колени, что-то умоляюще бормоча. Корсаков схватил его за лацканы пиджака, рывком поднял на ноги и рявкнул ему в лицо: — Если хочешь жить, скотина, делай то, что я скажу! Говори, во сколько сегодня должны прийти машины с оборудованием? В семь утра? Отлично, встретишь эти машины вместе со мной, и не вздумай строить из себя героя — мигом получишь пулю в лоб. Все будешь делать только по моей команде!

Корсаков повернулся к Рипсимэ и приказал:

— Иди к своим, скажи, пусть уезжают отсюда как можно дальше. Передай им вот это, — он протянул Рипсимэ клочок бумаги. — По этому адресу они смогут связаться с нами в Европе. Ты должна ждать меня в зарослях у дорожной развилки. Ничего не бойся, не выходи, что бы ты ни увидела. Выйдешь только тогда, когда услышишь сигнал. — И Корсаков отстучал костяшками пальцев по стене ритм сигнала. Он обнял Рипсимэ левой рукой и нежно поцеловал ее в глаза, но сам при этом смотрел на Ла Барбе-ру, по-прежнему стоявшего на коленях, и в правой руке у Корсакова по-прежнему был пистолет. Он ласково подтолкнул Рипсимэ к лестнице: — Ну, ступай и не трусь. Если будешь меня слушаться, все будет хорошо.

Умоляюще глядя на Корсакова, Рипсимэ загово-,рила на фарси, чтобы ее не понял Ла Барбера:

— Давай убежим сразу! Оставь этих людей, они слишком сильны, ты не можешь воевать с ними. То, что ты хочешь сделать, — это почти верная смерть, а что я буду делать без тебя? Бежим прямо сейчас!

— Аллах рассудит, кто сильней, — усмехнулся Корсаков. — Я не могу бежать сейчас, потому что не смогу потом жить. Постарайся это понять, Рита. Я уверен, что ты поймешь. А теперь ступай — время дорого. Встречаемся на развилке.

Корсаков мягко развернул Рипсимэ и подтолкнул ее к лестнице легким шлепком по круглой попке. Когда ее шаги затихли внизу, Корсаков скомандовал Ла Барбере:

— Хватить протирать коленки, ты не на богомолье. Поднимайся и слушай. Мне нужен грузовик — большая фура, в которых перевозят оборудование. Ты остановишь грузовик, прикажешь людям сгрузить ящики и ждать нас на месте разгрузки. Мы с тобой сядем в машину и поедем на фабрику, но сначала заедем в одно местечко тут неподалеку. Видно, вы выяснили, кто я, а значит, мне подписали приговор, так что ни торговаться с вами, ни тем более сдаваться я не намерен. Если ты решишь меня раскрыть, то ты-то уж во всяком случае умрешь, причем я сделаю так, что подохнешь ты не сразу, а сначала изрядно помучаешься. И не надейся на то, что я промахнусь. Все, больше повторять не буду, — иди вперед.

Они спустились к джипу, Корсаков сел за руль, Ла Барбера — рядом. В лиловатой предрассветной мгле на газоне бесформенной массой темнело тело шофера. Корсаков завел мотор и, не включая огней, покатил мимо фабрики, свернул на дорогу к городу и, проехав около километра, притормозил.

— Вот тут мы их и подождем, — сказал он и дал задний ход. Джип задом съехал с дороги и остановился между двумя рядами абрикосовых деревьев.

Небо в просветах среди листвы стало уже бирюзовым, угасали последние звезды, и только луна, словно подтаявшая льдинка, продолжала висеть в ясной небесной толще. Корсаков посмотрел на часы и процедил сквозь зубы:

— Готовься, скоро поедут!

В листве возились и перепархивали птицы, окликая друг друга. Когда из-за гор на востоке показался, брызнув лучами, край солнечного диска, рассыпавший в каплях росы мириады сияний, птицы подняли такой восторженный гвалт, что Корсаков невольно улыбнулся. Увидев его улыбку, Ла Барбера приободрился и осмелился заговорить:

— То, что вы затеваете, — безумие. На фабрике отличная охрана... но дело даже не в этом. Вас все равно найдут и убьют, даже если у вас сейчас все получится. А если я помогу вам, то убьют и меня тоже. Меня-то убьют раньше...

— Это почему? — поинтересовался Корсаков. — Ты думаешь, я тебя брошу после того, как ты мне поможешь? Ты бы, конечно, так и поступил — все вы одинаковы, бандитское отродье. Не бойсяг я возьму тебя с собой. Смоемся вместе, так и быть, хотя я с удовольствием тебя пристрелил бы. Твое счастье, что я солдат, а не бандит, и поступаю по-честному с теми, кто мне помогает. Так что выбор у тебя простой: или жизнь, если будешь выполнять все, что я скажу, или пуля в лоб.

— Но как мы сможем выбраться отсюда? — заныл Ла Барбера. — В аэропорту нас наверняка перехватят. Фабрика создается под контролем государства, и государство не простит, если ей причинят вред. Подключат и полицию, и спецслужбы, и армию... Нас обязательно поймают, а когда поймают, то быстро умереть не дадут.

— Чувствую, хлебну я с тобой горя, — вздохнул Корсаков. — Отродясь не видал умного бандита. Если бы вы не платили полиции, вас за два месяца всех переловили бы. Ты-то, конечно, сдуру поперся бы в аэропорт, и там тебя, конечно, сразу сцапали бы. Нам не только в аэропорт, но и в город дорога заказана, об этом нечего и говорить. Стало быть, надо двигаться на север, раз уж нельзя двигаться на юг. Там, кстати, и граница ближе.

— Как на север?! — изумился Ла Барбера. — Там же Россия! Это же русская граница!

— Ну и что? Ты предпочитаешь умереть? — спросил Корсаков. — Что такого страшного ждет тебя в России? Ты что, известный борец с коммунизмом? Ну, отсидишь сколько-то за незаконный переход границы, да и то вряд ли. Мы ведь сдадимся добровольно — зачем русским тратить на нас деньги, дер жа в тюрьме? Худшее, что с нами может случиться, — это если они сразу выкинут нас обратно в Иран, но я думаю, что они этого не сделают.

Со стороны города из-под уклона донесся натужный рев двигателя перегруженного грузовика. Корсаков прислушался, покосился на заднее сиденье, где лежал автомат, похлопал по рукоятке пистолета за поясом и весело сказал своему пленнику:

— Когда они остановятся, выходишь и приказываешь открыть фургон. Мне прикажи идти за тобой, я ведь для них твой подчиненный. Потом дашь команду сгружать оборудование — скажешь, что тебе срочно нужен грузовик. Людям прикажешь ждать на дороге твоего возвращения и караулить ящики. Все понятно? И смотри у меня, без глупостей.

Корсаков завел мотор и выехал на джипе на дорогу. Тяжелый трейлер приблизился почти вплотную — видимо, шофер надеялся, что джип освободит ему путь, настолько внушительно выглядела надвигающаяся многотонная махина. Однако Корсаков смотрел на кабину, нависшую над ним, с полнейшим равнодушием и не проявлял никакого желания убрать свой джип с дороги. Водитель трейлера опустил стекло и высунулся из окошка, разглядывая неожиданную помеху. Корсаков процедил:

— Ну, что расселся? Давай!

Ла Барбера послушно спрыгнул на дорогу и заорал:

— Стой! Выходи! Быстрее! Открылась вторая дверца кабины, и экспедитор-итальянец, узнав босса, спрыгнул на землю. Корсаков отметил про себя, что он вооружен.

— Что случилось, босс? — встревоженно спросил экспедитор.

— Быстро открывайте фургон и сгружайте ящики, — распорядился Ла Барбера. На его лице внезапно отразилось мучительное сомнение, он затравленно оглянулся на Корсакова, но тот уже стоял рядом с ним, выразительно держа руку на брючном ремне. За ремень, как запомнилось Ла Барбере, была заткнута «беретта». Корсаков наклонился к уху Ла Барберы и ласково произнес:

— Даже и не думай об этом. Мне без разницы, прикончить тебя одного или вместе с этими парнями. И помни, я всегда рядом.

Дабы закрепить сказанное в сознании пленника, Корсаков сжал его сломанную руку. Ла Барбера присел и застонал от боли.

— Что с вами, босс? — подскочив к нему, спросил экспедитор.

— Ничего особенного... — прохрипел Ла Барбера и вдруг раздраженно завопил: — Ну чего уставились? Не слышали, что я сказал? У вас ведь должны быть грузчики в кузове, вот и давайте, начинайте разгрузку!

Когда в кузове осталось всего с десяток ящиков, Корсаков приказал Ла Барбере прекратить разгрузку, и тот немедля произнес ту же команду вслух.

— Пусть водитель сядет в джип и едет за нами, — прошептал Корсаков на ухо Ла Барбере. — Полезай в кабину. Начинается самое интересное. Кстати, грузчики нам тоже понадобятся.

Отдав все необходимые распоряжения, Ла Барбера с трудом залез в кабину, морщась от боли в сломанной руке. Одновременно с ним вскочил за руль Корсаков. Взревел двигатель, выбросив облачко голубого дыма, и грузовик, освобожденный от большей части поклажи, бодро побежал по дороге, освещенной ослепительным утренним солнцем. Следом за ним, словно слоненок за слонихой, катил джип, а экспедитор, оставшийся возле ящиков, растерянно смотрел вслед удалявшимся машинам. Когда они скрылись за поворотом, экспедитор со вздохом присел на край придорожной канавы и вытащил сигареты.

Иранец, сидевший за рулем джипа, недоуменно завертел головой, когда трейлер проехал поворот на фабрику и уверенно направился в объезд, туда, где в ущелье расширяли дорогу. Впрочем, он тут же отогнал от себя все сомнения, решив, что европейские шайтаны знают, что делают, а нормальному человеку их намерений все равно не понять. Корсаков между тем в кабине грузовика наставлял Ла Барберу:

— Соберем всех рабочих, выгрузим ящики, которые остались, и набьем кузов аммонитом. Потом снова погрузим ящики, чтобы загородить аммонит — вдруг при въезде на фабрику придется открыть кузов. Вот видишь, я тебе все объясняю заранее, чтобы ты не стушевался в ответственный момент. Будь понаглее, и все обойдется. Вспомни, ты ведь босс!

— У меня болит рука, — заныл Ла Барбера.

— Ничего, русские тебе наложат гипс еще сегодня, — пообещал Корсаков. — Ну а если что-нибудь сорвется, то у тебя уже ничего не будет болеть.

Перед ними росла, все глубже вдавливаясь в чистое небо, складчатая громада горного кряжа. Грузовик преодолел предгорный холм, скатился под уклон, и горы словно впустили его в себя, раскрыв перед ним ущелье с колоссальными обрывами боко- вых стен, словно стесанными долотом джинна, воздвигшего эти горы. Асфальтовая полоса уже проходила сквозь все ущелье и упиралась в его сужение, откуда начиналась караванная тропа на северо-запад. Ни грузовик, ни легковушка не смогли бы двигаться по этой тропе, но для джипа, как прикинул Корсаков еще во время предварительного осмотра местности, она была проходима. Ла Барбера вдруг крикнул:

— Стоп! Вот начальник строительного участка. Он должен распорядиться, чтобы люди собрались у склада.

Ла Барбера окликнул инженера, высунувшись в окно. Тот, видимо, не был италоамериканцем, поэтому разговор шел по-английски. Выслушав приказ, инженер взял рацию, чтобы оповестить своих людей. Корсаков подъехал к складам и остановился. Через минуту рядом с трейлером затормозил джип. Спрыгнув на землю, Корсаков взял с заднего сиденья джипа автомат и закинул его за спину. Когда инженер в сопровождении нескольких своих подчиненных подошел к складу, Ла Барбера приказал ему выгрузить из трейлера ящики с оборудованием и загрузить кузов аммонитом. Выслушав это неожиданное распоряжение, инженер замялся.

— Видите ли, сэр... — нерешительно начал он. — Вы туг хоть и начальник, но не единственный, а за аммонит отвечаю я один. Взрывчатка, знаете ли, такое дело, мало ли что может случиться... Короче говоря, не могли бы вы отдать мне письменное распоряжение, сэр?

— Ты что, не доверяешь мне, парень? — войдя в роль, грозно спросил Ла Барбера. — Может, думаешь, что я хочу подорвать фабрику? Выполняй приказы, а остальное — не твоего ума дело.

— Да нет, сэр, что вы, я вам доверяю, — пожал плечами инженер, однако не тронулся с места.

— Ну так что ты стоишь, как пень? — взвизгнул Ла Барбера.

— Да вот не пойму, как насчет письменного распоряжения? — поинтересовался инженер.

Корсаков понял, что ситуация заходит в тупик. Ла Барбера как-то неловко объяснил:

— Я бы написал тебе любую бумажку, но вот повредил руку, — при этих словах Ла Барбера метнул злобный взгляд на Корсакова. Такое объяснение только убедило инженера в том, что дело нечисто.

Подошли еще несколько рабочих, инженер посмотрел на них, потом на босса, усмехнулся и спокойно произнес:

— Что ж, приходите, когда рука заживет. Корсаков обратил внимание на то, что смолк

звон отбойных молотков и пыхтенье компрессора. Видимо, там бурили шурфы для закладки взрывчатки, дабы расширить ущелье с помощью взрыва. Теперь оповещенные инженером по рации взрывники подошли к месту сбора-. Пора было как-то выходить из положения, тем более что Ла Барбера окончательно растерялся: он не мог выдавить из себя ни слова, беспомощно топтался на месте и обливался потом. Корсаков снял с плеча автомат, передернул затвор и выступил вперед со словами:

— Открывай склад, парень, и начинайте работать. Вам было ясно сказано, что делать, всех, кто не подчинится, я расстреляю. — И Корсаков в под тверждение серьезности своих слов выпустил очередь в песок прямо под ногами инженера. Тот попя тился, и с полминуты они с Корсаковым пристально смотрели друг другу в глаза. Инженер в глазах человека с оружием не увидел ни злобы, ни страха — одну только холодную решимость, а Корсаков с сожалением смотрел в упрямые голубые глаза своего противника, думая о том, что если этот славный па- рень не образумится и не пошлет к черту служебный долг, то придется убить его, а заодно для острастки и парочку его подчиненных. — Как прекрасно пасть за интересы своей фирмы! — с издевкой сказал Корсаков. Он облегченно вздохнул, увидев, что инженер пожал плечами, достал из кармана ключи и зашагал к сараю.

Боковым зрением Корсаков заметил, что рука шофера грузовика, сидевшего теперь за рулем джипа, потянулась к замку зажигания.

— Ты далеко собрался? — не поворачивая головы, на фарси спросил его Корсаков. Неожиданность оказывает на восточных людей куда более сильное действие, чем на европейцев, — это Корсаков знал по опыту, и это подтвердилось вновь, когда шофер на некоторое время окаменел с протянутой рукой и приоткрытым ртом. Чтобы вывести его из ступора, Корсаков сделал шаг назад и уколол его кончиком штыка. Шофер вздрогнул, а Корсаков сказал ему: — Вылезай, открывай кузов и принимайся за работу. Дернешься — пристрелю.

Люди построились в цепочку и под пристальным взглядом Корсакова принялись перекидывать из сарая в кузов трейлера жестяные упаковки с желеобразным аммонитом. Одновременно грузчики-иранцы сноровисто сгрузили на землю ящики с оборудованием. Корсаков пересчитывал упаковки, прикидывая, какой вес уже загружен в кузов. Когда этот вес, по его подсчету, превысил тонну, он скомандовал:

— Все, хватит! Теперь погрузите ящики обратно и отдохните в сарае, а через некоторое время я вернусь и вас выпущу. Ключи давайте мне, — обратился Корсаков к инженеру.

Люди гуськом понуро поплелись в сарай. Корсаков, замыкавший шествие, закрыл за последним дверь, накинул на петлю кованую скобу и закрыл сарай на замок. Детонаторы, приемное и передающее устройство для подрыва зарядов посредством радиоволн были аккуратно разложены под навесом на столе у сарая. Корсаков вскинул автомат и полоснул очередью по колесам джипа и по его радиатору. Фары со звоном стеклянной крошкой осыпались на землю, машина осела на пробитых шинах, а Ла Барбера нервно поежился.

— Молодец! — одобрительно сказал ему Корсаков. — Пускай не все пока получается, но важно старание. Продолжай в том же духе, и останешься жив. А пока встань так, чтобы я тебя видел из кузова.

Корсаков присел и стал вставлять детонаторы в специальные гнезда в упаковках с аммонитом, присоединяя их с другой стороны к приемному устройству. При этом он время от времени поглядывал на Ла Барберу, но тот после пережитого напряжения вновь впал в апатию и уныло ссутулился, присев на лавочку у стола. Движения Корсакова были уверенными и точными, так что минут через десять он уже закончил работу. «Столько подготовки, столько суеты, а самая суть занимает меньше четверти часа», — подумал он и спрыгнул из кузова на землю.

— Поехали! — весело скомандовал Корсаков.

Ла Барбера поднялся и понуро поплелся к кабине. Корсаков открыл ему дверцу, подсадил, затем обошел кабину и сам сел за руль, предварительно закинув автомат назад, на спальное место. Ощущение близящейся победы переполняло его, он с трудом воздерживался то ли от пения, то ли от смеха, и то лишь потому, что на него гнетуще действовало общество такого бесчувственного болвана, как Ла Барбера. Впрочем, к собственной безопасности босс относился весьма трепетно: когда грузовик разогнался до предельной скорости, он заметно забеспокоился и в конце концов попросил:

— А мы не можем ехать тише? Как бы весь этот запас не взорвался!

— Он не взорвется, даже если мы перевернемся, — успокоил его Корсаков. — Эта штука не взрывается от сотрясения, а только от детонации. Ну так и быть, я поеду потише.

Когда трейлер подъехал к воротам фабрики, Ла Барбера опустил стекло и рявкнул по-итальянски:

— Открывай! Какого дьявола вы еле ползаете! Корсаков подумал, что его пленнику ужасно хочется поскорее покончить с этой авантюрой. Сам же он чувствовал себя прекрасно и улыбался под удивленными взглядами охранников, не ожидавших увидеть его в живых, а тем более рядом с боссом за рулем грузовика. На итальянцев, охранявших фабрику, присутствие Ла Барберы произвело магическое действие, и они не потребовали открыть фургон. Слыша итальянскую речь, да еще на родном диалекте, и видя устремленные на него почтительные взгляды, Ла Барбера приободрился было, но тут же снова сник, когда Корсаков откинул полу куртки и многозначительно похлопал рукой по рукоятке пистолета за поясом. Ла Барбера заглянул в ледяные глаза своего мучителя, и воскресшее было мужество вновь покинуло его, уступив место страху и желанию, чтобы все поскорее кончилось. Корсаков подогнал грузовик к стене главного корпуса фабрики, спрыгнул из кабины на асфальт, подождал, пока спустится Ла Барбера, закрыл дверцы на ключ, а ключ отшвырнул в сторону. Ла Барбера затрясся, как в лихорадке, — до его сознания впервые в полной мере дошло то, что должно было вот-вот совершиться.

— Вы с ума сошли, — пробормотал он. — Даже если мы сумеем сейчас уйти, нам все равно крышка. Такого простить нельзя! Нас все равно прикончат!

— Ну, это еще неизвестно, — легкомысленным тоном ответил Корсаков. — А вот если мы сейчас не сумеем смыться, то уж тогда нам точно каюк. Так что перестань дрожать и веди себя разумно. Все уже позади. Тебе осталось только взять для нас джип — вон они стоят у административного корпуса. Ну, смелее — только подойди к одному из своих людей и потребуй ключи. А там останется сущая ерунда: видишь, я включаю передатчик? Теперь надо просто нажать на кнопку. Я просто хлопну себя по груди — вот так! — и все ваше заведение взлетит на воздух. Будет лучше, если это произойдет после того, как мы уедем отсюда.

Ла Барбера на негнущихся ногах зашагал к административному корпусу, Корсаков держался чуть позади. Подойдя к охраннику, Ла Барбера произнес бесцветным голосом:

— Принеси мне ключи вот от этой машины, — и он левой рукой показал на ближайший военный джип.

— Вы в порядке, босс? — с удивлением спросил охранник. Ла Барбера сфокусировал на нем мутный взгляд и с легким раздражением повторил:

— Ты что, оглох? Тебе сказано, принеси ключи от этой машины, и поскорее!

Охранник пожал плечами, повернулся и двинулся ко входу в корпус. Корсаков и Ла Барбера ждали его у машины. Вернулся он бегом и, одной рукой протягивая ключи, возбужденно сообщил, показывая другой рукой куда-то наверх:

— Босс, там на проводе Нью-Йорк! Сам дон Ска-личе вызывает вас!

Ла Барбера растерянно посмотрел на Корсакова, словно зомби, не получивший внятного внушения. Корсаков усмехнулся и чуть заметно кивнул, одновременно показав большим пальцем на свою грудь. Ла Барбера понял его и жестом приказал ему следовать за собой. На втором этаже он провел Корсакова через приемную в свой кабинет.

— Босс, на проводе Нью-Йорк... — растерянно пробормотал секретарь, глядя им вслед.

Ла Барбера огрызнулся:

— Знаю! Никого ко мне не пускать!

Он хотел было поднять трубку, но Корсаков мягко удержал его руку и взял трубку сам, а Л а Барберу пихнул в кресло. На диалекте Корсаков почтительно произнес:

— Алло, дон, здравствуйте, я слушаю!

— Нет, это я тебя слушаю, — возразил на другом конце провода Скаличе. — Что с группой, а самое главное — что с нашим другом? Он мертв?

— Нет, он жив, Джо, и сейчас говорит с тобой, — улыбаясь, сказал Корсаков. — Давненько мы с тобой не беседовали, а ведь, казалось бы, старые друзья. Как твои дела, как семья, как родители? Хотя прости, ведь твой отец умер. Да, все мы смертны, Джо, но не стоит задумываться об этом раньше времени...

— Что за черт, вы что там, спятили? Кто это? — воскликнул Скаличе, но в голосе его уже слышалось понимание. Корсаков ответил с обидой в голосе:

— Стыдно не узнавать старых друзей, Джо. Похоже, на своем высоком посту ты зазнался. Мне даже пришлось на работу в твою фирму устраиваться без твоего ведома. Ты уж извини меня за это, но, боюсь, иначе меня не приняли бы. Сам посуди, что было бы, если бы я сказал, что я — Виктор Корсаков, школьный друг вашего дона? За мою жизнь никто не дал бы и ломаного гроша. А сейчас я и ломаного гроша не дам за вашу фабрику.

— Вик... Вик... Почему... откуда... как ты там оказался? — в полном смятении проговорил Джо.

Корсаков усмехнулся:

— Об этом спросишь у своих людей, — если, конечно, кто-нибудь выживет. А мне пора. Я не говорю «прощай», Джо, я говорю «до свидания»!

— Вик, Вик, подожди! — истошно завопил Джо, но Корсаков уже повесил трубку и сказал, с улыбкой посмотрев на Ла Барберу, который стоял ни жив ни мертв:

— Надо же, как удачно получилось! Вот и дона смогли ко всему тактично подготовить. Представляешь, если бы ему кто-нибудь неожиданно брякнул, что фабрики больше нет? Бедняга, пожалуй, не перенес бы такого удара. А после нашего разговора он все воспримет легче...

— Бежим, скорее, — умоляюще пробормотал Ла Барбера.

— Не бежим, а с достоинством удаляемся, — поправил его Корсаков, рассматривая взятую им со, стола массивную золотую зажигалку. Сунув зажигалку в карман, он подтолкнул Ла Барберу к выходу.

Проходя через приемную, Ла Барбера бросил секретарю:

— Поеду проверю, как идут работы на дороге. Буду через час.

Когда они вышли на улицу, к ним подскочил какой-то коротышка в пластиковой каске и осведомился, преданно глядя Л а Барбере в глаза:

— Босс, фуру прикажете разгружать сейчас?

Л а Барбера опешил от неожиданности, но Корсаков ткнул его локтем в бок и прошипел ему на ухо: «Садись в машину и поехали!» Приходилось торопиться: из кабины грузовика, въехавшего через ворота на территорию фабрики, вылез оставленный сторожить ящики экспедитор и направился к административному корпусу. Ла Барбера тоже увидел его и конвульсивно сглотнул слюну.

— Да не трусь ты, — прошептал Корсаков. — Наори на них! Спроси, почему он бросил ящики, которые должен стеречь. Скажи, что сейчас вернешься и тогда начнется разгрузка.

— Когда прикажу, тогда и будете разгружать! — заорал Ла Барбера на. коротышку с бешенством отчаяния. — Не хватало еще, чтобы ты меня поторапливал! Чтобы через полчаса люди были готовы!

— Слушаюсь, босс, — испуганно кивнул коротышка и засеменил обратно к главному корпусу. В сознании Корсакова тенью промелькнула мысль о том, что коротышке и его людям осталось жить в лучшем случае как раз полчаса, но никакого эмоционального отклика эта мысль не вызвала. Корсаков завел мотор, лихо развернул джип, но затормозил, поравнявшись с экспедитором. .

— Ты почему бросил имущество, которое я тебе велел охранять? — рявкнул на экспедитора Ла Барбера. — Ты знаешь, что я с тобой сделаю, сукин ты сын, если пропадет хотя бы один гвоздь?!

— Я оставил там человека, босс, — залепетал экспедитор, попятившись. — Я просто хотел узнать, не случилось ли чего...

— Твое дело — выполнять приказы, — отрезал Ла Барбера. — Возвращайся обратно и жди машины, а потом я решу, что с тобой делать.

Корсаков включил скорость и покатил к воротам. Охранники, дежурившие там, слышали яростные выкрики своего босса и потому постарались поскорее открыть ворота перед его машиной, не задавая лишних вопросов. Ла Барбера окинул их грозным взглядом, и джип, выехав с территории фабрики, помчался к дорожной развилке. Корсаков жал на газ, чтобы не мучить Рипсимэ слишком долгим ожиданием. На секунду оторвавшись от дороги, он взглянул на своего заложника, с кислым лицом легонько щупавшего свою правую руку, и хохотнул:

— Не могу не одобрить твоего поведения на фабрике. Все прошло отлично. Не стоило бы, конечно, так волноваться, но я понимаю — не каждый день взрываешь собственное детище. Ничего, не горюй: смоешься куда-нибудь в Колумбию, женишься там на симпатичной вдовушке, и никто тебя не найдет, если, конечно, сам не будешь лезть на рожон. Думаю, тех денег, которые ты уже нахапал, тебе хватит до конца жизни, даже если не пускать их в дело.

— Мне еще надо как-то добраться до моих денег, — мрачно сказал Ла Барбера.

— Думаю, что особых проблем с этим у тебя не будет, — успокоил его Корсаков. — Если, конечно, ты никому не рассказал, где лежат твои денежки. Даже КГБ и ЦРУ не всякого могут найти, а что против них какое-то там бандитское семейство? Впрочем, если хочешь, за скромную плату я мог бы тебя прикрыть.

Ла Барбера в ответ что-то неразборчиво буркнул и умолк. Корсаков вылетел на развилку, притормозил у того места, где кусты были погуще, и дал условленный гудок. Затрещали кусты, и из них, прикрывая локтями лицо от веток, показалась Рипсимэ. Увидев ее, Корсаков невольно присвистнул. На ней были защитные брюки, заправленные в короткие сапоги, защитная же рубашка, схваченная в талии ремнем, и камуфляжная куртка нараспашку. Ее черные с каштановым отливом волосы были, как всегда, собраны на затылке в строгий пучок. Полувоенный наряд демонстрировал удивительную пропорциональность ее фигуры куда откровеннее, чем мешковатые платья местного покроя. Рипсимэ была так прекрасна, что оживился даже Ла Барбера. Он хотел было что-то сказать, но благоразумно прикусил язык. Рипсимэ грациозно поднялась из кювета на дорогу, крепко стиснув руку Корсакова своей маленькой, но сильной ручкой.

— Придется тебе сесть на заднее сиденье, Рита, — с огорчением сказал Корсаков. — Мистер Ла Барбера по своему положению должен сидеть рядом со мной. Поторапливайся — нас ждет грандиозный спектакль.

Они зашли за спину Ла Барберы, и Корсаков молча привлек к себе Рипсимэ и поцеловал. Она ответила на его поцелуй, но затем отстранилась с недовольным урчанием, словно кошка, которую ласкают против ее воли.

— Надо ехать, — прошептала она с укоризной. Корсаков открыл перед ней дверцу и помог забраться в джип.

— Твои уехали? — спросил ее Корсаков, уже сев за руль и включив двигатель.

— Да, — грустно ответила Рипсимэ. — Нам повезло — сосед на своей машине собирался ехать в Мешхед. Почти ничего не удалось взять с собой. Хорошо, что у нас есть родственники в Тегеране, — может, помогут устроиться.

— Да, в Тегеране было бы лучше всего, — кивнул Корсаков. — Если требуется исчезнуть, то это надо делать в столицах или больших городах. Очень надеюсь, что нам эта наука не пригодится. Я бы хотел, чтобы у тебя была спокойная нормальная жизнь.

— Для этого ты должен бросить свою ужасную работу, — требовательно заметила Рипсимэ.

— Будет трудно, но я попробую, — обернувшись к ней, с улыбкой ответил Корсаков.

Джип, рыча на третьей передаче, преодолел подъем перед входом в ущелье и остановился на холме, над которым, словно скомканное одеяние великана, громоздились горы. С этого холма фабрика со всеми ее строениями были видна как на ладони. У главного корпуса в тени мирно стоял грузовик, превращенный в огромную мину, а рядом с ним о чем-то совещалась кучка людей. Корсаков отогнал машину к подножью холма, чтобы защитить ее от взрывной волны, потом вернулся на вершину и прилег в кювет на обочине дороги, сделав Рипсимэ и Ла Барбере знак сделать то же самое. Люди у машины не расходились. Корсаков на, миг пожалел, что у него нет бинокля, но тут же сам посмеялся над собой: и фабрике, и людям около машины оставалось жить считаные секунды, и разглядывать их не было никакого смысла. Достав из внутреннего кармана куртки передатчик, Корсаков посмотрел на пульсирующую красную кнопку, потом вновь на грузовик. Он видел машину со стороны кабины и насторожился, когда спорившие, обходя длинный трейлер, направились к дверям кузова.

— Ну что ж, — сказал Корсаков, — смотрите. Такое не часто увидишь.

Он неторопливо перекрестился православным трехперстием и нажал на красную кнопку. В первую долю секунды ничего не произошло, и Корсакову даже показалось, что устройство не сработало, но тут он уловил взглядом, как завибрировал грузовик и воздух вокруг него. В следующий миг энергия взрыва расперла стенки кузова во все стороны, затем они лопнули и, бешено крутясь, исчезли в пространстве, а кабина полетела вперед, словно игрушка, по которой наподдали ногой. Вначале взрыв развивался словно в замедленной съемке, но затем, набрав мощь, он вместе с нею набрал и скорость, почти неуловимую человеческим глазом. Взрывная волна напоминала волну прибоя, но катилась гораздо быстрее, и от ее удара взлетали вверх обломки стен, куски кровель, автомобили, напоминая брызги и клочья пены. Стены главного корпуса молниеносно распластались на земле, словно стенки карточного домика, кровля взлетела в небо, туда, где уже расплывался огромный пламенно-черный шар. Прокатившись над поверженным зданием, волна ударила и разнесла в куски строение одного из цехов, исковеркала резервуары топливного склада и у подножия гор врезалась в плотину, запрудившую горный ручей. Построить электростанцию на этой плотине было уже не суждено — бетонные плиты от удара дрогнули, разошлись, и сверкающая масса накопленной воды, словно лев с голубой гривой, прыжком ринулась вниз, увлекая за собой кувыркающиеся плиты. Там, где оборвались высоковольтные провода, повисли целые облака искр, и вскоре на земле от этих искр вспыхнуло стремительно растекавшееся горючее. Пламя, добежав по ним к их истоку, ворвалось в прорванные резервуары, и они с грохотом взорвались один за другим, выбрасывая в небо огромные клубы дымного пламени. Катившаяся с гор масса воды и камней с глухим ревом обрушилась на административный корпус и погребла его под собой, затем снесла и без того уже полуразрушенные здания растворного цеха и реактивного склада и, бешено крутя сталкивающиеся друг с другом обломки, привольно разлилась по территории фабрики. Среди пронизанных языками пламени черных клубов дыма вдруг вздулись клубы пара — это огненные реки горящего топлива столкнулись с потоками воды. Раздались пронзительный треск, грохот, и к небу взвился целый фонтан искр — это одна из подхваченных потоком плит протаранила двери электроподстанции. Реки пламени и потоки воды, сталкиваясь и борясь между собой, все же в основной своей массе текли параллельно, стремясь пересечь дорогу и вырваться на простор покрытой садами долины. Территория фабрики теперь виднелась только местами — большая часть ее скрылась в дыму и облаках пара. Те участки, которые просматривались с холма, сплошь были покрыты обломками, мутной водой и горящим топливом, все здания либо лежали в руинах, либо горели. Людей нигде не было видно, только от въезда, где находилось более возвышенное место, не захваченное потопом, и где громоздилась целая баррикада из поваленных ворот, изгороди и разрушенного караульного помещения, несколько темных фигурок поспешно ковыляли в сторону города. Дым растекся по небу, в долине потемнело, и только там, где ветер прорывал дымные тучи, пучки лучей пробивались к земле.

Ла Барбера расширенными глазами наблюдал все происходившее, непрерывно бормоча молитвы. Рипсимэ съежилась на дне кювета, и Корсаков порадовался тому, что она не видела жестокого зрелища катастрофы. Он встал на ноги, отряхнул одежду и произнес будничным тоном:

— Ну что ж, дело сделано, теперь поехали в Россию.

Выводя джип на дорогу, Корсаков вспомнил не слишком надежные стены складского сарая и подумал, что за прошедшее время те, кого он посадил под замок, вполне могли освободиться. Ему не потребовалось доехать до места строительства, чтобы убедиться в справедливости своей догадки: из ущелья вырулили два скрепера и направились к холму. Эти машины Корсаков видел в ущелье. По-видимому, освободившиеся из заключения строители решили сообщить начальству о вывозе взрывчатки. По кислому виду Ла Барберы они могли догадаться, что это пленник. «Опоздали вы, ребята: и фабрики вашей больше нет, и сообщать скорее всего некому», — подумал Корсаков. Бесшабашное веселье прошло, уступив место удивительной душевной легкости — словно он вознесся над землей и смотрел на все сверху. Скреперы с ревом поднимались на холм навстречу джипу — стоило им вильнуть, и они с легкостью перевернули бы легкую машину, если бы она попыталась их объехать. Поэтому Корсаков решил не рисковать: он развернул джип поперек дороги, выскочил из-за руля и навел пистолет на лобовое стекло первого скрепера. Однако водитель продолжал гнать свою машину вперед, держась посередине дороги. Оглушительно ревел мощный японский.мотор.

— Живо в кювет! — бросил Виктор через плечо и опустил руку с пистолетом. Луч упал на лобовое стекло скрепера, и Корсаков отчетливо разглядел лицо инженера: стиснутые челюсти, упрямый взгляд исподлобья, упавшую на глаза светлую прядь. «Интересно, что ты ответишь, когда тебя спросят, чего ради ты пошел на смерть?» — подумал Корсаков и, вскинув руку, нажал на курок. В лобовом стекле прямо против лица инженера возникла дырочка, обведенная белым венчиком трещин. Корсаков успел заметить, как знакомое лицо от удара запрокинулось назад и исчезло в глубине кабины. Скрепер взревел яростно, словно раненый слон, всей своей исполинской тушей по инерции перемахнул кювет, вздыбился и затем с грохотом и звоном рухнул на бок. По второму скреперу Корсаков выстрелил пару раз не целясь, тот свернул с дороги в кювет, водитель спрыгнул из кабины на землю и опрометью пустился наутек вниз по склону. Корсаков опустил пистолет и бросился к джипу. Его спутники ошарашен-но смотрели из кювета на громадную машину, завалившуюся на бок в десятке метров от них.

— Что это было? — непослушным языком спросил наконец Ла Барбера.

— Один парень так любил вашу компанию, что решил раздавить всех ее врагов, — пояснил Корсаков, уже сидя за рулем. — К сожалению, враги не могли ему этого позволить. Ну, живо по местам!

Приближаясь к тому месту в ущелье, где возле дороги стояли склады, времянки рабочих и строительная техника, Корсаков заметил людей, бегущих врассыпную от дороги и прячущихся среди построек.

— Пригнитесь! — скомандовал он, прибавил газу и выхватил пистолет.

Краем глаза заметив за штабелем мешков стрелка, который вел ствол винтовки вслед за джипом, Корсаков выстрелил из-под локтя левой руки. Стрелок выронил винтовку, отшатнулся к стене сарая и схватился за простреленную грудь. Корсаков выстрелил еще раз — через плечо, глядя в зеркало, и выскочивший на обочину человек с автоматом завертелся на месте и повалился в пыль. Однако через какую-нибудь милю дорога уперлась в наваленные возле сужения ущелья груды песка и щебенки. Корсаков затормозил и велел своим спутникам выйти. С неба донесся стрекот двигателя, и Корсаков, щурясь, посмотрел вверх. Здесь небо было уже совершенно чистым, потому что они отъехали севернее, а ветер, относивший дым, дул с северо-востока, В солнечной синеве блеснул корпус вертолета. Вряд ли это могла быть погоня — прошло слишком мало времени- Неожиданное появление иранских пограничников тоже, разумеется, не сулило ничего хорошего, но сплошной пограничной полосы со стороны Ирана в этих местах не было, и Корсаков надеялся ближе к ночи, выбрав подходящий участок границы, одним броском перескочить на советскую сторону. Он перестал думать о вертолете, внимательно осмотрел груды стройматериалов, и, наметив линию движения, на первой передаче двинулся вперед. «Бросать машину нельзя, сейчас спасение в скорости, — думал он. — Если пойдем пешком, нас отрежут от границы, возьмут в кольцо и найдут, как бы мы ни прятались». Двигатель рычал, плевался дымом, из-под колес летела щебенка, а Корсаков бешено вращал руль, стараясь не заехать в кучу песка. На его счастье, кучи щебня высыпали здесь вплотную одна к другой, так что их склон превратился как бы в одну общую плоскость. На эту-то плоскость кое-как и выехал Корсаков, после чего джип под углом градусов в пятьдесят к земле, подрезая порой дверцами смежные груды песка, пополз к проему в горах, за которым начиналась караванная тропа. Возле самого проема джип скатился на расчищенную площадку, и Корсакова тряхнуло так, что он чуть не откусил себе язык. Осилив ухабистый подъем, джип наконец встал всеми колесами на неровную плоскость караванной тропы. Корсаков, обернувшись, замахал рукой своим пассажирам. Впрочем, ехал он медленно и оторвался от них ненамного, так что они вскоре догнали его. От Корсакова не укрылось то, как упорно старается Рипси-мэ держаться подальше от Л а Барберы. Он усмехнулся и сказал ей на фарси:

— Не шарахайся от него, Рита, он уже не опасен. Теперь ему от нас никуда не деться — ведь это благодаря ему мы взорвали фабрику.

— Все равно он мне противен, — упрямо заявила Рипсимэ. — Видел бы ты его, когда я была одна. Он ведь был уверен, что вы не вернетесь, и так радовался этому! Не человек, а ядовитая змея!

— Ничего, теперь у него вырвали зубы, — успокоил ее Корсаков. Взглянув через зеркало в лицо Рипсимэ, он озабоченно спросил: — Что-то ты приуныла — устала или плохо себя чувствуешь?

— Я думаю о том, сколько невинных людей погибло на этой фабрике, — призналась Рипсимэ. — Неужели обязательно было ее взрывать, — может быть, стоило пожаловаться властям?

— Должен тебя огорчить — власти с ними заодно. Подумай о том, сколько народу погубили бы эти невинные люди, если бы я дал им довести их дело до конца. Наркотиками с этой фабрики можно было бы завалить полмира.

— Но многие, наверное, не знали, что здесь собираются производить, — не сдавалась Рипсимэ.

— Что же, прикажешь вести с ними разъяснительную работу? — поинтересовался Корсаков. — Тогда покойников было бы меньше — только я и ты со мной за компанию. Умирать стали бы потом, когда эти невинные достроили бы фабрику и погнали бы наркотики в Европу. Но поверь мне: если тут и были такие идиоты, которые не знали, что к чему, то это только оттого, что они и не хотели ничего знать. Я не могу назвать их невинными. Те, что сознательно шли на все ради денег, мне даже как-то симпатичнее.

Машина запрыгала на ухабах, и Корсаков прервал разговор, сосредоточив внимание на дороге. Рипсимэ наклонилась к его уху и произнесла:

— Не сердись, я не хотела тебя обидеть. Конечно, ты лучше знаешь, что делаешь. Я слышала, будто европейские женщины любят поучать своих мужей, но я считаю, что это глупо. Ты не сердишься?

— Конечно, нет, — сказал Корсаков, похлопав ее по руке. — Было бы хуже, если бы ты промолчала.

Корсаков вспомнил о вертолете, услышав в вышине удаляющийся стрекот мотора. Видимо, услышала его и Рипсимэ, потому что сказала:

— Этот человек, который едет с нами, — он перестал приставать ко мне только тогда, когда на смену вам пришла новая группа солдат. Они приехали, отдохнули один день и ушли на задание, — тогда он опять взялся за свое, но на следующий день пришел ты. А на задание они улетели на вертолете.

— Вот как, — хмыкнул Корсаков. «Уже не тот ли это вертолет», — пронеслось у него в голове. Он прибавил газу. Двигатель на пониженной передаче громко ревел, джип погромыхивал на ухабах и камнях, за дорогой приходилось следить в оба, и разговор им пришлось прекратить. Корсаков не сердился на Рипсимэ, но ее слова навели его на мрачные мысли. Он знал, что самое важное в жизни человека — это смерть, и потому нет ничего хуже и горше бессмысленной смерти, к которой вдобавок человекле успел приготовиться. Скольких людей он обрек на такую смерть сегодня? Он вспомнил слова Горного Старца о «любимце смерти». «Старичок хоть и мелковат для своей должности, но не глуп, — усмехнулся Корсаков, бросая машину в объезд скатившегося с горы валуна. — Если смотреть на смерть так же, как он, то придется сделать вывод: любовь смерти, как и любовь женщины, можно употреблять во зло, но не бесконечно: рано или поздно терпение смерти иссякнет, и тогда она отомстит, как разъяренная женщина». Легкость в душе у Корсакова бесследно исчезла, уступив место все сгущавшемуся тягостному предчувствию. Джип вперевалку полз по пустынной тропе, справа от которой под невысоким откосом белели россыпи камней, обозначая русло пересохшего потока. По обе стороны тянулись выщербленные ветром и поросшие по уступам колючими кустами стены ущелья. Ближнюю стену, ту, что тянулась по левую руку от Корсакова, освещал безмятежный солнечный свет. Ветер порывисто проносился вдоль ущелья, ероша кусты на откосах и заставляя Рипсимэ щуриться и прикрывать глаза рукой. Горные стены постепенно понижались, и солнце все смелее вторгалось в ущелье, заливая мягким послеполуденным светом и тропу, и пересохшее русло, камни которого под его лучами становились слепяще-белыми. Однако весь этот мирный вид казался Корсакову лишь вкрадчивой улыбкой притаившейся смерти. Он поминутно отрывал взгляд от дорожных колдобин и всматривался в уступы и расщелины гор. Однако ухабы узкой тропы вновь притягивали к ceбe его глаза, угрожая свалить джип под откос. Судорожно вцепившись в руль, он с тоской чувствовал свою беззащитность.

Но он все же успел выстрелить первым. Человек в широких афганских одеждах и плоской шапочке выронил гранатомет, из которого целился, наклонился над краем горного уступа и со сдавленным воплем полетел вниз. Когда его тело глухо шмякнулось на придорожные камни, за кормой джипа раздался рвущий барабанные перепонки треск разрыва, и в тот же миг вспышка магнием сверкнула прямо перед глазами Корсакова. Мелькнула сорванная крыша капота, осколки ветрового стекла бешено хлестнули Корсакова по лицу, джип приподняло над дорогой, и Корсаков почувствовал себя летящим в пустоте. Перед его глазами стремительно пронеслись по дуге обрыв, гребень гор, небо, слепящее солнце, и затем он со страшной силой ударился всем телом о нестерпимо твердые камни. Он успел почувствовать только сотрясение, но не боль, потому что тьма мгновенно охватила его мозг.

Он не знал, сколько прошло времени до того, как он пришел в себя. Он вдруг начал слышать разговоры и смех и сквозь радужные пятна в глазах увидел перед собой неровную шеренгу людей в широких домотканых одеждах и плоских нуристанских шапочках. У каждого из них через плечо был переброшен ремень автомата, и правая рука небрежно лежала на оружии. У некоторых из-за спины торчал либо ствол пулемета, либо гранатомет с уже вставленной в ствол конической гранатой. Люди разглядывали Корсакова и смеялись, скаля сахарные зубы. До его сознания донесся обрывок фразы: «Думал, что может сбежать от нас...» Корсаков чуть пошевелился и невольно застонал от неожиданно сильной боли. Все тело его ломило, голова, казалось, собиралась лопнуть. Внезапно Корсакова пронзила мысль о Рипеимэ. Он рывком приподнялся, испустив громкий стон, и краем глаза успел заметить, что под откосом уже догорает перевернутый джип, а сам он лежит метрах в десяти от откоса, на камнях речного

русла. Заметив его движение, один из стоявших над ним вооруженных людей несильно ткнул его в плечо ногой, обутой в разбитую кроссовку. Он хотел только заставить Корсакова лечь, но рука у того неловко подломилась, он вновь ударился затылком о камни и погрузился во мрак бесчувствия.

Из забытья он возвращался с усилием, судорожными толчками, как обессилевший пловец, вырывающийся на поверхность, чтобы сделать поспешный вдох, и тут же вновь погружающийся в глубину. Сквозь пелену, обволакивавшую его сознание, до Корсакова доносились выстрелы, разрывы, крики, но ничто в нем не откликалось на эти звуки. Затем наступал черед следующего погружения в толщу мрака, и вновь какая-то сила заставляла Корсакова стремиться к поверхности — независимо от того, чем встретит его явь. Наконец он достаточно пришел в себя для того, чтобы попробовать пошевелить пальцами рук, руками, ногами и обнаружить, что тело хотя и мучительно болит, но все-таки слушается его. После этого он разлепил тяжелые веки и, не поднимая головы, осторожно осмотрелся по сторонам. Те звуки, которые он слышал в своем полузабытьи, не казались ему вполне реальными, но теперь он убедился в том, что слух его не обманул. Низариты, перехватившие джип, — а Корсаков не сомневался, что это сделали именно низариты, — теперь уже не потешались над его беспомощным видом: их тела бесформенными грудами валялись вдоль речного русла, темнея на белых камнях. Белые наносы были исклеваны неглубокими, обведенными копотью воронками от гранатометных разрывов. По-видимому, те, кто напал на низаритов, сумели незаметно снять их дозоры на гребне гор и, пробравшись по боковым расщелинам, получили возможность расстрелять сверху противника, торжествующего победу. На взгляд Корсакова, это было проделано весьма профессионально: хотя длительность боя он, находясь в полубессознательном состоянии, оценить не мог, однако, судя по позам убитых, по неиспользованным зарядам в трубах гранатометов и по отсутствию стреляных гильз рядом с мертвецами, низариты не успели ни подыскать себе укрытий, ни оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления. Корсаков начал было лихорадочно размышлять о том, кто и с какой целью мог так успешно напасть на низаритов, но додумать ему не удалось: послышался хруст шагов по камням, и над ним, заслоняя солнце, выросла высокая фигура в камуфляжной форме и в полной рейдовой амуниции. Присев на корточки, подошедший спросил вполголоса:

— Ну что, браток, очухался?

Корсаков открыл было рот, чтобы ответить, но вдруг осознал: вопрос был задан по-русски. Ему показалось, что он галлюцинирует, и от этой мысли в голове у него и впрямь все поплыло. Тем не менее усилием воли он удержался от падения в беспамятство и ответил по-английски:

— Что вы говорите? Не понимаю.

— Да ладно, брось! — засмеялся человек. — Тебя ведь Вилли сюда направил, и нас тоже. Он нам все про тебя рассказал: ты здесь как Винсент Келли, а на самом деле ты Виктор Корсаков. Твой личный армейский номер у тебя вот здесь на руке, мы его знаем. Нам было приказано помочь тебе вывести из строя фабрику, но раз уж ты справился сам, то мы должны хотя бы вытащить тебя отсюда.

— Кем... приказано?.. — спросил Корсаков уже по-русски.

— Кем, кем... Начальством! Подумай — и доймешь, — ответил нежданно объявившийся соотечественник. — В Москве тоже знали про эту фабрику, а потом вышли на ван Эффена и от него узнали про тебя. Так что все просто, как видишь. Ладно, болтать некогда... Идти сможешь?;

Корсаков приподнялся, заскрипев зубами, потом, с усилием оттолкнувшись от земли, встал на ноги.

— Кажется, смогу, — прохрипел он и спросил: — А здесЬ-то вы как оказались?

— Мы входим, в группу, которую навербовали в Европе вместо той, в которую входил ты. Мы вернулись с задания как раз тогда, когда ты рванул фабрику. Директор-иранец приказал нам грузиться обратно в вертолет и лететь за тобой. Ну мы и полетели. Кажется, прилетели вовремя.

Корсаков увидел на дороге несколько человек в камуфляжной форме, увешанных оружием. Один из них, приземистый блондин с квадратной фигурой, пристально смотрел на своего товарища, разговаривающего с Корсаковым. Собеседник Корсакова сделал повелительный жест рукой, и, повинуясь этому знаку, коротышка на дороге неожиданно вскинул автомат и открыл огонь в упор по стоявшим рядом с ним наемникам. Бронежилеты не могли спасти от автомата, бьющего с расстояния в несколько шагов, однако блондинчик все-таки стрелял только в головы. Собеседник Корсакова тоже начал стрелять. Пальба велась профессионально: все было кончено через несколько секунд. Корсаков видел, как в облаках кровавых брызг разлетаются на куски человеческие черепа и люди тяжело падают на дорогу. Стрелки одновременно прекратили огонь и опустили оружие. Светловолосый коротышка поднял кверху большой палец:

— Все, Саня, хана! Чистая работа!

— Ну вот мы и одни, — хладнокровно произнес наемник по имени Александр. — Теперь мы свободны, никто не помешает нам смыться. Разве что иранские истребители перехватят на границе, но вряд ли: в штабе ихнего военного округа знают о нашем полете, а когда они разберутся, что мы летим не вдоль границы, а через нее, будет уже поздно.

Александр говорил что-то езде, но Корсаков его не слышал: обводя взглядом окрестность, он нигде не видел Рипсимэ. Прихрамывая, он побрел к откосу и, скрипя зубами от боли, взобрался, по нему на дорогу. Коротышка с легким удивлением смотрел на него. Корсаков скользнул глазами по завалившим дорогу мертвецам. Некоторые из них были в афганской одежде, некоторые — в камуфляжной форме, но на них на всех уже стояло равнодушное клеймо смерти, делавшее мертвецов при всем несходстве удивительно похожими друг на друга и удивительно непохожими на живых. Впрочем, Корсаков лишь мельком глянул на них. Даже уродливо перекрученный труп в грязном гражданском костюме, в котором он не сразу признал Ла Барберу, почти не привлек его внимания. Корсаков отыскивал взглядом Рипсимэ, а отыскав, замер на месте. Рипсимэ сидела под обрывом — кто-то заботливо прислонил ее спиной к большому валуну. Голова ее безвольно свесилась набок, глаза закатились, рот приоткрылся. Корсаков понял, что она мертва, — он видел слишком много мертвых, чтобы не понять, и все же страшился подойти ближе, страшился окончательно убедиться в ее смерти.

— Твоя подруга? Красивая девочка, жалко, — с искренним сочувствием сказал коротышка, подойдя к Корсакову и перехватив его взгляд. Корсаков ничего не ответил, собираясь с силами для того, чтобы пройти несколько шагов, отделявших его от Рипсимэ. — Ничего нельзя было сделать, — пустился в объяснения коротышка. — Осколок ей угодил в левый бок, прямо под сердце. Я сверху видел, что она лежит прямо на дороге, но помочь ей не мог — надо было сначала кончить «духов»...

— Кого? — переспросил Корсаков.

— Ну, «духов», душманов, — так у нас афганских моджахедов называют, — пояснил коротышка. — Когда «духов» отоварили и спустились вниз, она уже отходила. Но даже если б мы успели раньше, мы бы ей все равно ничем не помогли. Я же говорю, осколок попал прямо под сердце. Это если бы прямо отсюда да на операционный стол...

Блондин говорил еще что-то, но Корсаков перестал его слушать. Объяснения коротышки заставили его поверить в реальность происшедшего, и нежелание принять смерть Рипсимэ сменилось тупой покорностью судьбе. Сутулясь, он подошел к мертвой и опустился перед ней на колени. Золотистая смуглость исчезла с лица Рипсимэ — теперь его покрывала зеленоватая трупная бледность. Волосы распустились, их тяжелая волна утратила блеск и запылилась. На левом боку ее куртка почернела от крови. Корсаков зачем-то просунул руку под куртку, к самой ране. Живое тепло уже покинуло тело Рипсимэ, и рана почти перестала кровоточить, но все же, поднеся руку к глазам, Корсаков увидел на пальцах кровь. Он смотрел на эту кровь, пока она не запеклась. Потом он прикрыл веки Рипсимэ, уложил поудобнее ее голову и поднялся на ноги. Двое русских наемников стояли поодаль и понимающе смотрели на него. Корсаков подошел к ним и остановился. Они выжидательно молчали.

— Если бы я не ввязался в это дело, она была бы жива, — ни к кому не обращаясь, произнес Корсаков. Он неожиданно понял, что ему до конца его дней придется жить с этой мыслью. Сердце у него заныло, словно и его зацепил тот же самый осколок. Морщась от боли, Корсаков с усилием проговорил: — Ребята, помогите мне ее похоронить.

— Ты что, земляк, какие похороны? — поразился светловолосый коротышка. — Времени нет, надо скорей сматываться!

— Да и как ты ее похоронишь? — поддержал товарища Александр. — Если камнями обложить, все равно шакалы доберутся и сожрут. Лучше оставь ее так, как есть. Все равно люди тут появятся и уберут покойников.

— Чтобы ее швыряли туда-сюда неизвестно кто, а потом закопали в яме, как собаку? — злобно процедил Корсаков. — Не похожи вы что-то на русских, ребята. Ладно, отойдите в сторонку, а то зашибет ненароком.

Он взял Рипсимэ на руки, обошел валун и бережно уложил ее между валуном и стеной ущелья. Сняв куртку, он накрыл ею лицо Рипсимэ. Вернувшись на дорогу, он снял со спины одного из мертвецов, лежавшего ничком, заряженный гранатомет. Прихватив на всякий случай еще и сумку с гранатами, он отошел метров на сорок по тропе и поравнялся со своими спасителями, которые внимательно следили за его действиями. Они поняли, что он хочет делать, и уже не возражали. Припав на колено, Корсаков положил трубу на плечо и поймал в прицел рыхлый, источенный ветрами уступ над тем местом, где лежала Рипсимэ. Ухнул выстрел, струя газов взвихрила пыль на тропе вокруг Корсакова, и граната, пролетевшая под острым углом к плоскости обрыва, брызнула обломками чуть ниже уступа. Рыхлая порода с шумом потекла вниз в клубах пыли, заполнила пространство между валуном и обрывом и обра-. зовала холм над телом Рипсимэ. Корсаков перезарядил гранатомет и всадил следующий заряд под самый уступ. Грохнул взрыв, уступ содрогнулся, и его камни, словно прорвав плотину, подскакивая и обгоняя друг друга, с глухим стуком покатились вниз. Корсаков поднялся на ноги, подождал, пока рассеется пыль над холмом, возникшим у обочины тропы, и швырнул гранатомет под откос.

— Ну что, пошли? — ровным голосом произнес он, повернувшись к своим новым товарищам. Те поднялись из-за валунов, переглянулись и направились к заросшей кустами расщелине, рассекавшей обрыв.

Вертолет стоял на маленькой ровной площадке среди нескольких пологих горных вершин, совершенно незаметный снизу, из узкой долины. Чтобы добраться до него, Корсакову и его провожатым пришлось пересечь горный кряж, спуститься в долину, пройти вдоль нее километров пять и подняться на следующий горный хребет. Спутники Корсакова задали такой темп, что он, толком не отдыхавший уже много часов, окончательно выбился из сил. Впрочем, никто не определил бы этого по его внешнему виду — Томми Эндо когда-то научил его загонять усталость вглубь своего существа и вести себя как обычно, находясь на самом деле за гранью человеческих сил. К тому же теперь Корсаков не мог сосредоточить внимания ни на чем, и на усталости в том числе. Все предметы, на которые он бросал взгляд, отпечатывались в его глазах с необычной четкостью и через секунду забывались. Он не чувствовал горя — ему только казалось, что со смертью Рипсимэ все предметы стали незнакомыми, словно утратив свое прежнее значение.

Оказавшись наконец внутри раскаленного солнцем салона вертолета, он тяжело плюхнулся на скамью у иллюминатора. Белокурый коротышка — Александр, обращаясь к нему, называл его Сере-гой — нахлобучил на голову шлем и уселся за рычаги. Взревел двигатель, застрекотали винты, по иссохшей траве, покрывавшей площадку, побежали серебристые волны. Вертолет плавно оторвался от земли, поднимаясь по вертикали, набрал высоту и устремился на восток. Корсаков прикрыл было глаза, но тут же понял, что не сможет заснуть: сон отгоняли, меняясь, как в калейдоскопе, болезненно четкие картины недавних событий. Внезапно вертолет резко тряхнуло: машина стала стремительно снижаться. Корсаков посмотрел в круглое оконце. Обширная панорама плавных горных складок исчезла, словно отброшенная могучей рукой. Вертолет, заваливаясь на левый бок, нырнул в распадок между двух горных цепей и помчался вдаль на бреющем полете, направляясь на северо-запад. Корсаков видел на освещенных солнцем откосах слоистые обнажения скальных пород, искривленные ветром деревца, удирающих от стремительно несущейся тени вертолета горных козлов — до всего этого, казалось, он мог дотронуться рукой. Скорость, однако, была такова, что все предметы возникали перед глазами Корсакова только на долю секунды и тут же, словно подхваченные потоком, уносились назад. Корсаков не провожал их взглядом — безучастие и оцепенение не отпускали его душу. Мысли в его голове двигались вяло и бессвязно, какими-то обрывками, в промежутках между которыми мозг тоже погружался в оцепенение. Корсаков подумал о том, как бессмысленно погибли от рук своих же товарищей восемь человек — отличных солдат, должно быть, — только ради того, чтобы русские разведчики смогли выполнить приказ и доставить его, Корсакова, в Россию. Война жестока с теми, кто ей служит, и не помнит их заслуг. Или это не война, а смерть? Смерть безжалостно покарает всякого, кто встанет на пути у ее любимца, даже если тот, кого она умерщвляет сегодня, был ее любимцем вчера. Но смерть — или война? — жестока и со своими любимцами: когда она не хочет отпускать их, она лишает их всего, что могло бы привязать их к мирной жизни, что могло бы придать этой жизни смысл.

Вертолет неожиданно вырвался из распадка на открытое пространство. Местность повсюду была исчерчена причудливыми волнистыми линиями:

эти линии образовывались подножиями гор, извивами реки, очертаниями речных наносов. Вертолет, словно в затяжном прыжке, преодолел огромную долину и завис над белыми домиками погранзаставы. Корсаков даже не уловил того момента, когда они пересекли границу. Он увидел внизу взлетно-посадочную площадку с футбольными воротами по краям и людей, выжидательно уставившихся вверх. Когда машина, взметая винтами пыль, с легким толчком опустилась на землю, Корсаков наконец-то добрался до конца прерывистой цепочки своих раздумий: приходилось признать, что переход к мирной жизни теперь не имел для него никакого смысла.

Генерала уже поставили в известность о его отстранении от должности, однако официального приказа еще не было, и потому он сидел в своем кабинете и слушал радостно-приподнятое сообщение Сергея Николаевича. Тот, впрочем, обращался не столько к нему, сколько к своему будущему заместителю, молчаливому серьезному брюнету, всем своим видом выражавшему преданность и деловитость. Раскрытый блокнот на коленях будущего зама внушал генералу отвращение: во-первых, как знак непрофессионализма (что это за разведчик, который не надеется на свою память?), а во-вторых, как откровенное проявление подхалимажа. «А, плевать, не мое дело», — подумал генерал и сосредоточился на словах своего преемника. Тот рассказывал:

— Одновременно с данными, полученными со спутника, мы получили сообщение и с наших сейсмологических станций, которые зафиксировали толчок в районе Сеидабада. Фотографии, сделанные спутником, позволяют сделать однозначный вывод: фабрика полностью выведена из строя, вплоть до гидросооружений, на базе которых, видимо, планировалось построить гидроэлектростанцию. По сообщению резидентуры, на катастрофу уже откликнулись иранские газеты и радио, вплоть до центральных, что, несомненно, указывает на значительность случившегося. Сообщается о значительных человеческих жертвах. Полагаю, наши противники лишились не только капитала, но и многих ценных специалистов. Думаю, что западные криминальные структуры не сумеют в обозримом будущем изыскать капитал, достаточный для возобновления «восточного проекта». Это относится и к иранцам, которые к тому же не имеют необходимых технологий. Короче говоря, можно сделать вывод: операцию мы провели с блестящим успехом и в кратчайший срок. Так я и намерен доложить руководству.

— Мы? — поднял брови генерал. — По-моему, фабрику взорвал наемник Виктор Корсаков, который не имеет к нам никакого отношения, если, конечно, не считать того, что он наш соотечественник. Нам удалось реально сделать только одно: вовремя вытащить его из Ирана. Не спорю, само по себе это заслуживает поощрения, но...

— Не понимаю, зачем преуменьшать наши заслуги, — с улыбкой, но довольно нервно перебил шефа Сергей Николаевич. — Мы с вами вычислили и самого Корсакова, и то, что он собирался сделать, сумели направить ему на помощь своих людей. Какая разница, произошел взрыв часом раньше или часом позже, если он все равно должен был произойти? И разве не наши люди обеспечили Корсакову самое главное — отход после операции? Так как же можно говорить о том, что фабрика уничтожена без нашего участия?

Генерал отметил про себя, что в тоне его заместителя уже не слышится прежнего почтения. Он хотел было высмеять всю эту демагогию, но вовремя сдержался, подумав снова: «Плевать, не мое дело». В конце концов, кому повредит, если его бывший зам получит лишнее поощрение? Наоборот, он быстрее освоится, почувствует себя увереннее на новом месте... А уж ребята, которые прилетели из Ирана, и подавно заслужили любые поощрения. Интересно было бы на прощание взглянуть на этого Корсакова...

— А как прошел перелет из Ирана? Где сейчас Корсаков и наши люди? — поинтересовался генерал.

— Перелет прошел отлично, — бодро ответил Сергей Николаевич. — Иранцы как воды в рот набрали — до сих пор молчат. Думаю, они притворятся, будто ничего не произошло. Корсакова и наших ребят на заставе ждал другой вертолет, с экипажем и с человеком из местного управления в качестве провожатого. Майор Дьяков уже звонил мне из воинской части под Ашхабадом — они туда благополучно прибыли, там на нашем спецобъекте они отдохнут, переночуют, а завтра утром в аэропорт и в столицу.

— Как Корсаков ведет себя? — спросил генерал.

— Поначалу был замкнут, молчалив, — видимо, от усталости. Сейчас вполне лоялен, охотно поддерживает беседу, признается, что давно вынашивал мысль перебраться в Советский Союз, но его слишком захватила идея помешать осуществлению «восточного проекта» и тем самым как-то помочь Родине. Майор Дьяков отзывается о нем очень хорошо и полагает, что все пройдет гладко.

— Майор Дьяков — это невысокий такой блондин? — припоминая, сощурился генерал. — Хороший оперативник... Но машину с людьми в аэропорт на всякий случай все же пошлите.

— Само собой, — кивнул Сергей Николаевич. Генерал встал из-за стола, подошел к Сергею

Николаевичу и протянул ему руку.

— Знаю о решении руководства, поздравляю, — сказал он. — Успешной работы вам на новом месте. Если что, звоните, всегда помогу, чем смогу.

— Спасибо... Вроде рано пока поздравлять, — засмущался Сергей Николаевич. — Вот выйдет приказ, тогда...

— Да выйдет он, выйдет, — засмеялся генерал. — Ладно, пойду подчищать хвосты. А завтра зайду, не прогневайтесь, — хочу посмотреть на гостей.

— Само собой, — снова закивал Сергей Николаевич.

Франсуа Тавернье сгорбился над редакционным столом с кучей исписанных листов и уткнулся лицом в ладони. Сердце и виски ломило от бесчисленных чашек кофе, выпитых за сутки, от множества выкуренных сигарет пересохло во рту. Обычно он осторожничал с кофеином и практически не курил, но тут ему надо было, подстегивать себя, чтобы после первой статьи, написанной по материалам Корсакова, сразу же написать вторую. За сутки тираж газеты подскочил на сорок процентов, и на столько же — рейтинг дружественной телекомпании, передавшей в эфир основные положения статьи. Тавернье понимал, что требование главного редактора написать продолжение вполне справедливо, и потому не протестовал. Более того, с профессиональной предусмотрительностью он не стал вбивать все имевшиеся у него материалы в первую статью, а оставил кое-что для продолжения, которое и ему самому казалось неизбежным. У него имелась запись интервью с Корсаковым, и чтобы его дополнить, сотрудник Тавернье успел съездить в тихий провинциальный городок к матери Корсакова и записать разговор с ней на видеопленку. Присовокупив находившиеся у него в запасе фотографии, Тавернье засел в редакции и начал сочинять статью. В обычных случаях он набирал текст сразу на компьютере и правил его на экране монитора, но важные статьи сначала обязательно писал от руки. Теперешняя его задача осложнялась тем, что конкурирующие издания и телепрограммы немедленно начали ставить под сомнение факты и выводы, изложенные в первой статье. Ответные фразы, выходившие из-под его пера, не казались ему достаточно хлесткими и убедительными, неопровержимых доводов имелось удручающе мало, ссылки на спецслужбы могли быть опровергнуты самими этими спецслужбами. Нервы Тавернье мучительно вибрировали от досады и крепкого кофе, в то время как мозг норовил погрузиться в забытье. Тавернье яростно перечеркнул несколько очередных строчек, встал из-за стола и побрел в туалет. В редакции и в этот поздний час продолжалась работа: попискивали компьютеры, трещали принтеры, сотрудники, ошалевшие от бессонницы, кофе и курева, сновали из комнаты в комнату. «Вам корреспонденция... Положу на стол...» Краем сознания Тавернье уловил эти слова, машинально улыбнулся и произнес: «Хорошо», не поняв даже, кто к нему обратился. В туалете и на обратном пути к своему столу он мучительно обдумывал очередную фразу. Вернувшись и держа на весу еще влажные руки, он собрался было сесть и вдруг замер*. Под текстом на куске бумажной ленты ему бросились в глаза фраза в скобках: «Публикация в газете «Техран тайме» и дата — вчерашнее число. Тавернье разом охватил глазами весь текст — это было сообщение о взрыве фабрики в Сеидабаде. Тавернье торжествующе улыбнулся и ударил кулаком правой руки по ладони левой. Подумав с минуту, он отшвырнул в сторону разные никчемные конверты и пакеты и вновь склонился над исписанными листами. Почему-то он ни на секунду не усомнился в том, что Корсаков жив.

Явившись поутру в свой кабинет, генерал не обнаружил в нем ни Корсакова, ни его провожатых. За столом сидел Сергей Николаевич, у журнального столика — будущий зам. В кабинете висело угрюмое молчание. Физиономии чекистов выражали острое отвращение к жизни.

— Что случилось? — встревоженно спросил генерал. — Где наш гость?

Сергей Николаевич что-то досадливо буркнул, но, вспомнив, что по долгу службы он еще обязан отвечать, выдавил с неохотой:

— Где гость — неизвестно. Провожатые в больнице.

Генерал поднял брови. Предупреждая его вопросы, Сергей Николаевич заговорил — сначала через силу, а потом мало-помалу возбуждаясь:

— Упустили, идиоты! Я уже побывал сегодня в больнице. Самолет приземлился по расписанию, наша группа их встретила на двух машинах. Встречающие на одной машине пошли впереди, а прибывшим дали шофера, и они пошли вторыми. Этот Корсаков вел себя лояльно, говорил, что очень рад оказаться в России, работать на благо Родины и всякое такое. Шутил, смеялся... В аэропорту попросился в туалет, но ничего не предпринимал — сходил, по малому делу, и все. Ребята, видимо, насторожились, а когда он им дал понять, что ничего такого не затевает, — расслабились. Да и если подумать: ну зачем ему было бежать? Куда? К кому?

— Скоро узнаем, зачем, — мрачно проворчал новый зам. Сергей Николаевич раздраженно посмотрел на него, но генерал своим вопросом предупредил взрыв его негодования:

— Ну и что было дальше?

— Дальше они и сами толком ничего не могут рассказать. Когда первая машина проехала между гостиницей «Москва» и Историческим музеем, люди в ней вдруг заметили, что вторая машина уже не следует за ними, а огибает гостиницу «Москва» и прямо поперек движения выезжает на Пушкинскую улицу. Пока они из параллельного проезда поворачивали налево и протискивались в гуще движения к повороту на Пушкинскую, вторая «Волга» уже скрылась из виду. Впрочем, нашли ее совсем недалеко от поворота, в Георгиевском переулке, в тупике у школы. В машине были три этих идиота в бессознательном состоянии, а нашего друга Корсакова уже и след простыл.

— Да, вот тебе и майор Дьяков, вот тебе и хороший оперативник, — задумчиво произнес генерал. — Что ж, видно, нашла коса на камень. А сами-то ребята что все же говорят?

— Корсаков сидел между ними на заднем сиденье, как и положено, но руки у него были свободны — он ведь не мог считаться пленным, не стоило его напрягать с самого начала. По словам Дьякова, Корсаков положил руку ему на плечи, когда обернулся, чтобы посмотреть на Кремль, потом Дьяков почувствовал боль в шее и больше ничего не помнит. Второго оперативника, майора Любимова, Корсаков вырубил ударом в шею — тот не заметил, как отключился Дьяков, и не успел защититься. Ну а шофера Корсаков просто в буквальном смысле слова взял за глотку и стал приказывать ему, куда ехать. Парень как увидел, что оба майора на заднем сиденье готовы, так и перетрухнул, конечно. Впрочем, Корсаков и в самом деле запросто мог его задушить, так что я его не виню. Ну а из Георгиевского переулка он мог выйти на улицу Горького, мог через школьный двор вернуться обратно на Пушкинскую... И там и там народу невпроворот, затерялся в толпе, и поминай как звали.

— Да, ушел профессионально, — пробормотал генерал. — Но зачем ему понадобилось уходить? Что он задумал?

— А хрен его знает! Спросите что-нибудь полегче, — угрюмо отозвался Сергей Николаевич. — Может, внезапно спятил на почве переживаний? Он ведь из Ирана хотел вывезти подружку, а ее убили в перестрелке.

— Такие люди не сходят с ума, — покачал головой генерал. — Если бы с ним могло это случиться, он бы давным-давно рехнулся. Должно быть, у него есть какая-то цель, но какая?

— Наверное, не очень законная, — проворчал Сергей Николаевич. — Боюсь, узнаем мы о ней только задним числом, когда он что-нибудь натворит. А способен он на очень многое. К тому же он забрал оружие и документы.

— Да, если бы он мог добиться своей цели легальным путем, уход не имел бы смысла, — начал было генерал по привычке размышлять вслух, но тут же в его мозгу всплыла фраза «Плевать, не мое дело», словно ответ на все вопросы. Он поднялся и произнес: — Ладно, я вас покину, мне еще надо зайти к начальству. А господина Корсакова объявляйте в розыск, и желаю вам найти его поскорей, пока он еще не укоренился в Москве. Не забудьте в ориентировке сообщить про его наколку на руке — личный номер. Найти его надо любой ценой, — вы же понимаете, каких дел он может наворотить.

— Да уж, понимаем, — буркнул Сергей Николаевич, а его молчаливый зам, видя раздражение начальства, так и не решился заговорить и только удрученно закашлялся. Генерал поднял руку в приветственном жесте и вышел из кабинета. В этот момент Сергей Николаевич испытывал к нему острую зависть.

Утром Джо Скаличе проснулся разбитым. Несмотря на изрядную дозу снотворного, ночью он спал беспокойно — из колеи его выбил неприятный телефонный разговор, состоявшийся накануне вечером. Позвонил дон дружественной семьи, старый Фрэнк Калабрезе, и вкрадчиво осведомился, когда Джо намерен вернуть ссуду, полученную им под «восточный проект».

— Это ведь не первый наш разговор, Джо, — мягко напомнил старый Фрэнк. — Ради тебя мы извлекли из оборотов большие деньги, очень большие, и теперь наш банк испытывает трудности. Пойми, я ведь отвечаю за благосостояние всей семьи. Если бы дело касалось только меня, я бы еще долго тебя не беспокоил, но ведь не все относятся к тебе так, как я. Для меня ты все равно что сын, а для многих — просто неаккуратный должник, с которым надо и поступать соответственно...

До Джо дошло, что старая лиса ему угрожает, и он заорал:

— Фрэнк, не строй из себя придурка! Вы знали, на что даете деньги, знали о том, что дело рискованное, и раз вы их все-таки дали, значит, сознательно пошли на риск. Ты прекрасно понимаешь, что я тоже понес большие потери и просто не мог подняться за такое короткое время. У меня нет свободных денег, они все в деле, и не думай, что ради вашего паршивого банка я их оттуда выну. Я не отказываюсь платить, но «восточный проект» был нашим общим проектом, и если вышла неудача, то я не понимаю, почему страдать из-за этого должен я один, а вы должны остаться целенькими. Короче говоря, терпели до сих пор и еще потерпите, — я буду платить тогда, когда удобно мне, а не вам.

— Хорошо, Джо, как скажешь, — кротко ответил Фрэнк и повесил трубку.

Впрочем, его кротость не обманула Джо — было

слишком хорошо известно, чем она оборачивалась порой для тех, кто смел повздорить с доном Калаб-резе. Поэтому Джо распорядился удвоить свою личную охрану, вызвал на утро Дженко Ди Карло и принял немалую дозу снотворного, но все равно провел очень скверную ночь.

Что касается Фрэнка Калабрезе, то он, повесив трубку, обвел взглядом сидевших вокруг него мужчин в строгих темных костюмах, покряхтел по-стариковски и затем произнес:

— Парень закусил удила. Он так же упрям, как и его папаша, но мозгов у него куда меньше. Так и не сказал мне, когда вернет деньги. Как же нам следует поступать?

Видимо, вопрос был риторическим, потому что в ожидании ответа на него все присутствовавшие уставились на Калабрезе. Тот удовлетворенно кивнул и сообщил:

— Я тут посоветовался кое с кем из семьи Скали-че... Есть люди, которые были бы более сговорчивы, окажись они на месте Джо. Эти люди способны понять наши трудности и пойти нам навстречу, так же как мы можем пойти навстречу им. Я также переговорил с представителями Других семейств. Все сходятся на том, что с Джо стало трудно работать: парень слишком заносчив и все гребет под себя. Люк Бонинья даже прямо предложил свою помощь в решении нашей проблемы с Джо, но я сказал, что мы справимся своими силами. Наконец, вчера вечером мне позвонил кто бы вы думали? — сам Марко Галло. Он сказал, что хоть и вынужден работать на Скаличе, но в нашем споре он всецело на моей стороне и не будет оказывать мне никакого противодействия, даже если я решу пойти на жесткие меры. Потом он сообщил мне, где мы можем встретить Джо в течение дня, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз. Поэтому хочу просить вас: что бы ни произошло в ближайшие дни, отнеситесь к этому спокойно и продолжайте работать, потому что и бог, и люди на нашей стороне.

За время, протекшее со дня краха «восточного проекта», Джо Скаличе успел изрядно подорвать свое здоровье, так как, пытаясь вернуть утраченные капиталы, вертелся как белка в колесе. Нервная взвинченность, происходившая, во-первых, от фанатичного стремления поправить дела и, во-вторых, от возбуждающих средств, которыми Джо себя постоянно подстегивал, боролась в нем с изнеможением и сонливостью, которые были результатом непосильной работы и постоянного приема снотворных. Разбитость, томившая Джо после разговора с Калабрезе, сделалась для него уже привычной. Сегодняшнее пробуждение не стало исключением. Вначале, едва успев очнуться от тяжелого предутреннего сна, полного пугающих кошмаров, Джо позвонил, и ему принесли две больших чашки крепчайшего кофе. Затем он доплелся до огромной ванны, включил гидромассаж и плюхнулся в воду. Пока он лежал в ванне, ему во всех деталях вспомнился разговор с Калабрезе, и это взвинтило его донельзя. Джо рубил воду ладонью и оглашал дом проклятиями. Затем он выбрался из ванны и мокрый, в чем мать родила, затопал босиком по коврам в ту комнату, где в окружении компьютера и телефонов сидела секретарша. Увидев Джо, та поняла, что предстоит обычная успокоительная процедура, и, поднявшись, пристроилась к столу в обычной влекущей позе. Джо, не теряя времени, устремился к ней — разговоров в таких случаях он не терпел, а раздеваться ему было не нужно. Через пару минут процедура закончилась, и Джо вроде бы полегчало. Он молча направился к себе, покачивая на ходу напряженным удом, который заставлял встречных домочадцев стыдливо отводить глаза. Родители, жена и дети Джо жили в пригородном доме, а со всеми остальными Джо не собирался церемониться. Приняв холодный душ, Джо накинул халат и направился в свой кабинет. Проходя через приемную, он сухо спросил секретаршу о том, кто ему звонил и не поступало ли каких-нибудь экстренных новостей. Выслушав ответ, Джо пристально посмотрел на секретаршу, и та уже привстала было со стула, намереваясь вновь принять заученную позу, однако Джо передумал и удалился в свой кабинет. Вскоре прибыл Дженко Ди Карло, и вдвоем они принимали посетителей до часу дня. Осведомленному человеку присутствие Ди Карло на переговорах говорило о том, что глава семейства намеревается воздействовать на партнера методом устрашения. Действительно, Джо решил поднять выплаты, причитавшиеся семейству с тех, кто работал под его покровительством. Вид Ди Карло, шесть раз безуспешно привлекавшегося к суду за убийство, гипнотизирующе воздействовал на плательщиков, так что договориться без особого труда удалось со всеми. В час Джо заявил, что проголодался и непло-'хо бы перекусить. Поскольку ему надо было ехать в город по делам, он пригласил Ди Карло пообедать с ним в пиццерии, находившейся всего в нескольких кварталах от его деловой резиденции, — там Джо обедал почти каждый день.

У входа в пиццерию встали двое телохранителей, у черного хода — еще двое. Вооруженный шофер остался сидеть в лимузине. В пиццерию с обедающими прошел шофер Ди Карло, он же телохранитель. Когда боссы принялись за спагетти, запивая их красным вином, на улице у пиццерии затормозили два микроавтобуса, и люди, выскочившие оттуда, направили на телохранителей полдюжины автоматов. Шофер лимузина тоже увидел автомат, направленный прямо ему в лоб через ветровое стекло. И телохранители, и шофер сочли за лучшее поднять руки, и пока они с поднятыми руками мучительно ожидали, какое решение примут те, кто застал их врасплох, в пиццерии загремели автоматные очереди. Вскоре стрельба прервалась, вразнобой грохнули еще три выстрела, и три человека, уже без автоматов, выбежали на улицу. Они вскочили в микроавтобусы, те, кто держал телохранителей на мушке, пятясь, последовали за ними, дверцы захлопнулись, и микроавтобусы отчалили от тротуара, скрывшись за первым же поворотом. Телохранители, шофер, а за ними и просто оказавшиеся поблизости любопытные ринулись в пиццерию. Вбежав в зал, они остановились, не в силах шагнуть дальше. В такой же неподвижности стояли и немногочисленные посетители пиццерии, не сводя глаз с трех неподвижных тел, в изломанных позах валявшихся на полу среди перевернутых стульев. Огромная лужа крови бесшумно росла на полу, и в этой луже застыли осколки посуды, окурки из опрокинутых пепельниц, недоеденные спагетти. Телохранитель лежал ничком, вжавшись в угол, словно надеялся улизнуть в подполье через мышиную норку. У Дженко Ди Карло, раскинувшегося навзничь в кровавой луже, пули превратили лицо в кровавое месиво и вырвали гортань. Он сидел лицом к двери и первым увидел ворвавшихся убийц, поэтому в руке его был пистолет, из которого так и не успел выстрелить. Джо Скаличе тоже лежал навзничь, однако лица его не было видно — нелепо задравшиеся пиджак и рубашка закрывали его, зато выставляли напоказ белый пухлый живот, поросший редкими темными волосками. Таким Джо и запечатлел какой-то мелкий репортеришка, случайно оказавшийся на месте происшествия, а затем его снимок с людоедской четкостью размножили все вечерние газеты.

Через неделю этот же снимок, только уменьшенный раз в десять и порядком отретушированный, дабы убрать шокирующие подробности, поместила газета «Советская Россия», подверстав его к статье «Нью-Йорк: вновь война преступных кланов?». В статье со скрытым злорадством говорилось о том, что, несмотря на все усилия, американское государство до сих пор не в состоянии обуздать могущественные мафиозные группировки. Статью с напряженным вниманием читал худощавый человек лет сорока в дешевом темном костюме и в темных очках, сидевший на скамейке в сквере у Большого театра. Он несколько раз поднес газету к самым глазам, пытаясь получше рассмотреть изображенные на снимке лежащие фигуры, и затем отложил газету в сторону. Посмотрев на поредевшую яркую листву, трепетавшую на фоне бледно-голубого неба, человек вытянул ноги, раскинул руки по спинке скамейки и запрокинул голову, словно стараясь сполна насладиться выпавшей ему минутой покоя.