Отряд сделал новую попытку прорваться к наступающим советским войскам. Зорич рассчитывал переправиться через Грон без боя, но, когда спустились с горы, почти у самой реки наткнулись на немцев. В партизанском авангарде находился взвод Бахнера, получивший задание во что бы то ни стало подавить вражеские пулеметные гнезда и разведать путь до самого Грона, а взвод Якова Баштового прикрывал колонну, растянувшуюся на целый километр. Впереди шли автоматчики и пулеметчики, дальше — навьюченные лошади и опять взвод партизан, вооруженных автоматами. Вдруг кто-то по-немецки закричал: «Пароль!» Бахнер ответил немецкой руганью, но хитрость его была раскрыта. Несколько минут стояла напряженная тишина, потом немцы открыли ураганный огонь. Партизаны залегли и начали отвечать. Прикрывая правый фланг, взвод Бахнера пытался подавить пулеметы противника. Немцев, видимо, было не так уж много, человек сто, и они отошли. Впереди шумел и буйствовал разлившийся Грон. Нестор, согнувшись под ящиком с рацией, собирался войти в реку, но тут увидел Зорича.
— Пропадет она, товарищ майор, — вздохнул Нестор, как будто говорил не о рации, а о живом существе. — Тут нужен такой парень, как Алоиз Ковач. — И, сделав последнюю попытку, поднял тяжелый ящик на вытянутых руках и прохрипел: — Но я попробую.
«Богатырь парень», — с восхищением подумал Зорич.
Берег был чертовски высоким и крутым. Грунтовой искал брод и закричал, стоя по плечи в воде:
— Товарищ майор, брод ниже!
Партизаны скатывались прямо на шоссейную дорогу, тянувшуюся вдоль Грона. Метрах в пятидесяти от дороги шумела река. Когда достигли брода и в Грон вошли часть взвода Бахнера и разведчики Грунтового, немцы опять открыли огонь. Стреляли немецкие танки. Зорич приказал отходить в юры. На рассвете снова вышли в район Златно и весь день отдыхали в лесу.
Партизаны были озлоблены и рвались в бой. Командир отряда разрешил устроить засаду на подходе к селениям Златно и Маньковцы, и партизаны на рассвете пригнали в расположение отряда семь груженых повозок и двенадцать лошадей, отбитых у немцев. Знай наших! Удача окрылила, послышались песни. Собрался командирский совет, и было принято решение отойти на Иновецкий Верх, где временно забазироваться и продолжать боевые набеги на немецкие обозы.
Иновецкий Верх лежал в глубоком и нетронутом снегу. Но за высокой стеной горных сосен снега не было. Деревья-великаны стояли в рыхлом ковре из шишек и прелых игол, а вокруг была такая первозданная тишина, что люди невольно стали говорить приглушенными голосами. Зорич и Франтишек Пражма, недавно получивший звание старшего лейтенанта, выбрали место для партизанского лагеря, и люди стали копать землянки.
Второго апреля Нестор принял радиограмму о том, что советские войска овладели Топольчанами, а третьего апреля узнали об освобождении Кремницы и многих других городов, которые были памятны партизанам по боевым делам. В ответ с Иновецкого Верха было отправлено донесение о взрыве моста в районе реки Ваг и захвате немецкой бронемашины. Железнодорожный мост имел в длину пятнадцать метров, и его охраняли венгры. Разведчики Грунтового переоделись в немецкую форму и сменили на мосту венгерскую охрану, затем взорвали мост и захватили бронемашину…
Донесение о диверсии на реке Ваг передала по радио Нина Чопорова, так как мост взрывал Нестор, а на базу из всей диверсионной группы возвратился только один из разведчиков Грунтового. Просто для него не нашлось места в захваченной партизанами немецкой бронемашине.
— Ты, браток, — сказал Грунтовой, — быстрей выберешься из этой каши пешком, чем мы на этой бандуре…
На шоферском месте сидел Свидоник. Шахтер, оказывается, был неплохим водителем. Рядом устроился Данила Грунтовой, чтобы командовать. Но, честно говоря, Данила сам не знал, куда вести эту железную коробку с фашистским крестом на боку. На этот вопрос не мог ответить и Нестор. Известная им дорога на базу была отрезана, а кто укажет другую? Ах, как хотелось Даниле подкатить на этой железной игрушке к землянке Зорича, подкатить и посмотреть в глаза майора, в его карие, в его веселые глаза и отрапортовать по всем правилам:
— Товарищ майор, броневичок доставлен!
Черта с два его доставишь, когда дорога запружена отступающими немецкими войсками!
Но должна же быть и другая дорога, не может ее не быть!
— Как ты думаешь, Нестор? — спросил Данила.
Нестор задумался и не сразу ответил.
Лицо Михала Свидоника в черных крапинках было, как всегда, чрезвычайно серьезно.
Данила приноравливался к немецкому пулемету или напряженно глядел в смотровую щель на дорогу, забитую людьми, военной техникой и словацкими длинными возами.
Броневик стоял на проселочной дороге, метрах в ста или ста пятидесяти от шоссейной.
— Ладно, — сказал Данила, — будем живы, не помрем. Катимся по этой нестолбовой дороге прямо, пока не упремся в первую хату. А там будет видно.
От простого до гениального, сказал мудрец, один шаг. Да, один шаг, если тебе светит партизанская удача и ждут твоего прихода друзья. Таким другом был учитель Йонаш Бундзек в том первом словацком доме, о котором говорил Данила Грунтовой.
Учитель был чистенький и чопорный, из рукавов сюртука выглядывали узкие полоски накрахмаленных манжет, а над белым жилетом топорщился черный шелковый бант.
Первым увидел учителя Нестор. Он вошел в дом, как посол тех, кто остался в броневике, и был удивлен, поняв, что этот симпатичный человек с золотыми очками на тонком носу ждал гостей. Учитель и не скрывал этого.
— Как вы доехали? — приветливо встретил Нестора учитель на чистейшем русском языке.
Нестор чуть не присел от неожиданности.
— Вы ведь русский? — спросил, улыбаясь, хозяин.
— Русский, — еще не веря своим ушам, ответил Нестор, а про себя подумал: «Что за черт! Уж не сон ли это?»
— Я так и знал, — радостно подтвердил хозяин, — что вы сегодня придете. Я знал и приготовился. — И, повернувшись к дверям, которые вели в другую комнату, учитель закричал: — Мария, они пришли! — И опять к гостю: — Да вы садитесь! Прошу вас, — и подвинул стул с высокой спинкой. — Вы, должно быть, устали, я понимаю.
— Вы русский? — спросил Нестор, продолжая удивляться.
— Пан, прошу прощения…
— Нестор.
— …пан Нестор, я чех. Но горжусь, что могу читать вашего славного соотечественника Александра Пушкина в подлиннике.
Нестор стал понимать, с кем он имеет дело и за кого тот его принимает.
— Пан…
— Йонаш Бундзек, учитель словесности.
— Пан Бундзек, если я правильно вас понял, вы ждете русские войска. И вы скоро дождетесь. Но я партизан.
— О! — сказал учитель и опять повернулся к дверям. — Мария! Да вы слышите меня!
— Чо вам треба? — донесся из-за дверей грубый женский голос.
Учитель покачал головой и добродушно улыбнулся:
— Вы не обращайте на нее внимания, пан Нестор. Это моя экономка. Очень хорошая женщина, но ворчунья… — и учитель вздохнул. — Не приведи господь! — Он засмеялся. — Так у вас говорят?
Нестор приступил к делу, не дожидаясь ворчливой экономки.
— Пан Бундзек, мы к вам с большой просьбой.
Учитель сразу засуетился — он был готов выполнить просьбу еще до того, как она была высказана.
— О, просим…
— Я и мои товарищи захватили немецкий броневик, но мы не знаем дороги… — Он поколебался: сказать? — До Иновецкого Верха. — И пояснил: — Если учесть, что мост взорван…
— Вам нужен проводник? — Учитель с интересом посмотрел в окно, за которым был виден броневичок, и по-детски признался: — Никогда не ездил в такой штуке, — и добродушно засмеялся. Но тут же сказал, уже без улыбки: — Пан Нестор, я к вашим услугам.
— Вы знаете другую дорогу?
— Да, это новая дорога, и я ее знаю. Это будет приятная прогулка, уверяю вас…
«Приятная прогулка!» Нестор вздохнул. Приятная прогулка, когда битый враг ожесточен до предела. И Нестору стало жаль чистенького, аккуратного учителя, который надел, видимо, для встречи с русскими лучший костюм. Нестор вспомнил своего первого учителя, его неторопливые движения, его черный пиджачок, пахнущий бензином от многократной чистки, его спокойный говорок: «Наука требует прилежания и аккуратности, дети…» Может быть, и он имел такой праздничный костюм?.. И Нестор сказал:
— Да, нам нужен проводник, пан Бундзек, номы можем вступить в бой… вы понимаете?
Учитель встал. Как объяснить этому русскому партизану, что он все понимает и самое большое его желание — быть сейчас ему полезным… Поймет ли, поверит ли? Ведь для этого русского солдата Йонаш Бундзек только случайный человек, знающий дорогу на Иновецкий Верх.
— Пан партизан, есть чувства сильнее всяких слов, но есть слова сильнее смерти. Я друг ваш, пан Нестор. Вы верите?..
…Только на третий день группа Грунтового добралась до Иновецкого Верха и отважный разведчик мог доложить майору Зоричу о прибытии.
— А где же твой экипаж? — усмехнулся Александр Пантелеймонович. Он уже знал о броневике.
— Броневик, товарищ майор, замаскирован внизу, как неприспособленный для подъема на такую высоту.
— А чешский учитель где?
— Учитель здесь, товарищ майор. Это такой учитель, товарищ майор, хоть прямо к звезде Героя представляй…
— Учителя надо отпустить, товарищ Грунтовой, незачем подвергать опасности такого хорошего старика.
Данила усмехнулся:
— Если он послушается, товарищ майор…
Положение было нелегким. Часы решали судьбу отряда, вокруг которого все туже стягивался круг немецких войск.
Была теплая звездная ночь, снег сошел, и на склонах гор пробивалась трава. Целые сутки ни на минуту не затихал орудийный гул. Если немцы закрепятся, если не уйдут до утра, отряд, окруженный со всех сторон превосходящими силами противника, вынужден будет вступить в открытый бой и погибнет…
Долго в эту ночь стоял Александр Пантелеймонович на склоне горы, скрытый деревьями, и смотрел на шоссейную дорогу, проходившую ниже, метрах в двухстах.
— Если немцы начнут проческу, — сказал он не то Пражме, стоявшему рядом, не то самому себе, — придется отойти в скалы и занять круговую оборону.
— Сутки как-нибудь продержимся, — согласился Пражма.
— Если не соединимся с наступающими, — заключил Бахнер.
— Разумеется… Кажется, Грунтовой идет, — заметил Александр Пантелеймонович, вглядываясь в продирающуюся сквозь кусты фигуру. — Он и есть.
— Товарищ майор, — крикнул Данила, — немцы отступают от Грона!
Да, немцы отступали. И все почувствовали облегчение: что ни говори, обидно погибать, когда так ощутимо близка победа.
Забрезжил рассвет, но никто не спал. И вдруг Нестор Степовой закричал:
— Товарищи, советские танки!
Весь лагерь, от командира отряда до партизанских кашеваров, лавиной скатился но склону к шоссейной дороге.
По дороге двигались танки, а за ними — солдаты. Усталые, с серыми лицами. Они шли и шли, казалось, им не будет конца. Иные удивленно смотрели на разношерстную толпу люден, стоявшую вдоль дороги, спрашивали:
— Откуда вы взялись? Вы русские или словаки?
— Мы партизаны.
— Хлопцы, советские партизаны! — закричал какой-то молодой боец в каске и с автоматом на груди.
Солдатские ряды оживились. Кто-то громко спросил:
— Ребята, еще далеко до Праги?
А откуда-то из середины солдатских рядов донесся молодой и звонкий голос:
— Эй, партизаны, до встречи в Берлине!
…Наступил рассвет. Тот рассвет, которого ждали
Алоиз Ковач — лесоруб с Нитранских гор и Вануш Сукасьян из армянского селения, обувщик Любомир Павлинда и ленинградская комсомолка Таня Каширина. Пришло утро свободы, о котором писал в свой смертный час коммунист Ян Колена.
«Увы, их нет с нами, — грустно думал Александр Пантелеймонович, глядя, как идут и идут войска. — Но кто скажет, что своей смертью они не утвердили жизнь в Нитранских горах и далеком армянском селе, в словацком Скицове и в большом городе на берегах Невы. Смерть и жизнь идут рядом, но, как ни темна ночь, всегда наступает утро и побеждает жизнь, когда есть на свете такие люди…»