Смерть не берет выходных

— Это называется кризис среднего возраста.

— Да как бы ни называлось. Но похоже, болячка эта называется любовью.

Они еще долго сидели, двое немолодых, умудренных жизненным опытом мужчин, которых нежданно-негаданно поразило самое сильное на свете чувство. Ближе к полуночи Павел повел свою Наташу домой. В лунном сиянии лицо ее было невероятно бледным, огромные глаза сияли. Прощаясь у порога ее дома, Павел поцеловал руку Наташи. Она посмотрела на него с такой немой мольбой, что он, не выдержав взгляда, резко повернулся и зашагал к своему дому.

Павел писал всю ночь и половину следующего дня. Наташа, не выдержав одиночества, пришла к нему около полудня. Войдя в кабинет, сразу же заподозрила неладное. Павел лежал на диване, лицо его заострилось и потемнело. Наташа, сдерживая рвущийся из груди крик, бросилась к нему… Павел спал! Просто спал!

Присев в его рабочее кресло, Наташа случайно задела клавиатуру. Компьютер ожил. На мониторе высветился текст.

Всего два дня назад в ворота замка властно постучал незнакомый рыцарь с небольшой свитой. Под бурым, пыльным плащом его серебром отливали дорогие доспехи, свита была тоже как на подбор, огромные, сильные, в большинстве своем уже не молодые воины. Они, не спешиваясь, стояли у ворот в зловещей тишине, только ветер шевелил их длинные светлые волосы. Мужественное, опаленное солнцем лицо их предводителя выглядело усталым. Герб на его щите говорил о высоком звании барона.

— Кто такие и что вам нужно в наших землях? — крикнули им с башни.

— Барон Мингланд возвращается из похода в Святую землю со своим отрядом.

— Кыжаносец?

— Нет, вольный барон, иду в родовой замок, в Мазовию.

— Как ты оказался в Святой земле?

— Возил выкуп за сюзерена.

— А велик ли был выкуп?

— Не в моем праве разглашать тайну сюзерена.

— Чего хочешь найти в нашем замке?

— Покоя и хлеба! Мои люди устали, у нас кончились припасы. А до Мазовии путь долог. Прошу дать нам передохнуть пару дней, позволить пополнить припасы. Я заплачу золотом.

— Ждите!

Ожидание затянулось. Руки лучников затекли, того и гляди, у кого-нибудь из молодых дрогнет палец. Воевода Рогдай взмахом руки приказал опустить длинные луки. Уже двадцать лет как он командует дружиной, еще при старом князе он занял этот пост. Князь шесть лет как погиб, теперь княжит его любимая дочь Мирослава, крещенная Марией. Об этом знали немногие, в их числе и Рогдай. Ему бы не знать, когда именно он держал ее, совсем еще крохотную, на руках, в маленькой церкви замка. Тогда и его звали совсем иным именем, но так сложилось, что в ходу в этих краях были не полученные при крещении имена, а свои, местные. Не положено никому ведать, что при крещении его нарекли Исайей.

Несмотря на свои пятьдесят лет, он еще крепок, рука тверда и глаз верен, зря все же князь не взял его с собой в тот поход, может, остался бы жив, может, не полегли бы тогда и сыны его Ратислав и Твердослав. А там, глядишь, и княжество не разорвали бы на куски жадные, чужие руки. Все могло быть иначе. Но Властислав решил поручить именно ему, Рогдаю, беречь и защищать Мирославу-Марию в родовом замке. Вот и осталась княжна одна в шестнадцать лет.

— Рогдай, ты как думаешь, не вороги ли то?

— Не ведаю, княжна. Их всего дюжина, такой силой замок с лету не захватишь, разве что хитростью. Но ежели не вороги, то приют должно дать. Думать надобно.

— Спаси тебя Бог, Рогдай, за мудрость твою. Вели барону одному, без зброи, зайти в замок, а остальные пусть спешатся в полете стрелы. Так тому и быть.

— Всем отойти от ворот на полет стрелы. Барон Мингланд, пеший, зайди в замок, говорить будем! — громогласно крикнул Рогдай. И подал знак стоящему рядом лучнику.

Тот вскинул лук, резко бросил его шуйцей вперед. Сухо щелкнула тетива по кожаной рукавице, и стрела, пропев, унеслась далеко в поле.

Повинуясь жесту барона, всадники не торопясь отъехали за упавшую в траву стрелу и спешились, а сам он вонзил копье в землю, привязал коня и пеший направился к воротам. Заскрипели огромные вороты, и мост опустился прямо у его ног. Держа шлем забралом вперед, барон прошел сквозь сумрак надвратной башни, остановился посреди вымощенного камнем двора. С надвратной башни к нему спускалась по узкой каменной лестнице совсем молоденькая девушка в темно-бордовом, шитом золотом платье. Ее русые волосы прятались под остроконечной шляпкой. Золотая гривна на шее свидетельствовала о том, что именно она здесь хозяйка.

— Мир дому твоему! — приветствовал ее барон, подняв в приветственном жесте десницу.

— И тебе мир, странник! — ответила княжна ласкающим слух голосом. — Не откажешься ли ты отобедать со мной, странник?

— Мои люди устали, им нужны отдых и хорошая еда, я не смогу их оставить. Если ты не согласна продать нам провиант, мы отправимся дальше, но не сочти за обиду, если нам по пути попадется твое село.

— Ты мне угрожаешь, странник? — Княжна с деланым удивлением подняла бровь.

— Совсем нет, просто пока я за кров и еду предлагаю тебе золото. Там, — он махнул рукой за ворота, — я возьму все, не заплатив ни гроша. Думай.

— Я уже подумала. Твои люди останутся за стенами, пусть ставят шатры, еду им принесут. Ты же останешься в замке. Расскажешь мне про Святую землю. — Княжна повернулась и покинула его.

Барон огляделся. На стенах замерли лучники. Рядом с лестницей стоял могучий седой воин, судя по всему, воевода. Дав себя хорошенько рассмотреть, воевода медленно, вразвалку приблизился к барону:

— Я здешний воевода, Рогдай. Если у тебя есть вопросы, барон, обращайся ко мне.

— Когда накормят моих людей?

— Не волнуйся, княжна уже распорядилась. Ты воин, барон, и должен понимать, что никто не впустит тебя с дружиной в замок.

— А где ваш князь?

— Хозяйка здесь княжна. Князь погиб, уже шесть лет. А за тобой, барон, я сам присмотрю. Пока накрывают на стол, пойдем-ка, барон, сведy тебя в лазню. Иль не ведаешь такой затеи?

— Как не ведать, сами в лазнях моемся.

Воевода и впрямь не оставлял барона ни на минуту, даже париться с ним пошел. Рогдай убедился, что барон совсем не прост, боевые шрамы избороздили его мощное тело, по всему было видно, что пришлось ему побывать в суровых сечах. Когда, напарившись, они отдыхали, неспешно потягивая ядреный квас, Рогдай спросил:

— Тебя как зовут по-настоящему, барон?

— Константин.

— Ишь как заковыристо! Пошли, Константин, за стол пора.

В главном зале все было готово к пиру. Ярко пылали факелы, длинный стол посреди залы был уставлен блюдами с дичью и рыбой. Старшие дружинники толпились у стен. Рогдай из-за спины Константина негромко произнес:

— Сядешь по правую руку от княжны. Как почетный гость.

Она вошла, и в зале воцарилась тишина. Кивнув одному, другому, княжна прошествовала к своему месту и жестом пригласила всех к столу. Константин прошел на отведенное ему место и, дождавшись, когда сядет княжна, уселся сам.

Мирослава пригубила кубок и протянула его гостю. Барон встал и, с поклоном приняв, осушил кубок до дна. «Вот даже как, здесь знают, что такое хиосское?» — подумал он несколько удивленно. Пир начался. После третьей перемены княжна, не поворачивая головы, обратилась к гостю:

— Это верно, барон, что сарацины по-прежнему удерживают Гроб Господень?

— Да, княжна, это так же верно, как и то, что каждый день солнце восходит на небо.

— А как же так получается, рыцари крыжа не могут разбить сарацин?

— Рыцари креста погрязли в грабежах и разбое, потому и не могут собраться все вместе, чтобы большой силой ударить по войскам caрацин.

— Но сам ты тогда почему не с ними? Ведь ты бывал там, почему не направил меч против нехристей?

— Да, княжна, я побывал на Святой земле, но с определенным поручением. Я должен был привезти выкуп за своего сюзерена. Задачу я выполнил, но в войско рыцарей креста вступать не намерен. На то есть свои причины.

— Но ведь ты должен быть рядом со своим господином?

— Он мне не господин, а сюзерен, я присягал защищать его земли, если вторгнется враг, но это не значит, что должен идти с ним в поход.

— Велики ли твои земли, барон?

— По чести сказать, не слишком, всего-то пять сел да полторы тысячи людей. Здесь со мной малая дружина, еще две сотни конных воинов остались в Мазовии. Ты распорядилась, чтобы у моих людей была еда?

— Да, не беспокойся.

Более за весь вечер она не сказала ему ни слова. После пира Константина отвели в отведенную ему опочивальню. Но на рассвете стук в дверь разбудил его.

— Что нужно? — вскакивая с ложа, крикнул Константин.

— Барон, твои люди в беде, на них напали, под стенами замка идет бой.

Не прошло и нескольких минут, как барон Мингланд в доспехах, верхом на коне мчался на помощь своей дружине. Но едва он подоспел, схватка начала утихать. Отогнав противника, барон распорядился собраться для совета и привезти захваченных пленников.

На отряд напали на рассвете, выставленные часовые вовремя подали сигнал тревоги, и атака сорвалась. Как рассказали пленники, их целью был замок, шатры на лугу они восприняли как передовой форпост. Приказав собрать шатры и быть готовыми к бою, Константин с пленными на веревке направился к воротам. Передал пленников Рогдаю, попросил княжну принять его. Сидя напротив нее в главном зале, барон рассказывал о событиях сегодняшнего утра, когда вошел возбужденный Рогдай:

— Княжна, беда пришла. Крыжаки вместе с Юрандом на подходе, две сотни мечей, пять рыцарей, среди них Арнольд Свирепый. Они пришли не за выкупом. Арнольду нужна ты, княжна.

— Рогдай, у нас крепкие стены, полсотни лучников, два десятка старшей дружины.

— Но молодшую дружину мы не успеем привести, до них два дня пути и назад два, за это время две сотни врагов превратят замок в руины. Не забывай, их ведет Юранд. И его, и Арнольда ты отвергла, они оскорблены. Уж кто-кто, а Юранд знает все уязвимые места замка.

— Отправь гонцов в молодшую.

— Уже отправил. И приказал готовиться к осаде. Арнольд везет с собой троих фризов, они будут готовить баллисты.

— Баллисты? Но тогда нам в самом деле не выстоять. У нас всего два десятка обученных воинов. А баллисты можно уничтожить только вылазкой, да и то на время, пока не соберут новые.

— Княжна, у меня дюжина проверенных воинов. Позволь нам защитить тебя и замок.

— Ты понимаешь, барон, что это не твоя война?

— Да, но ты дала нам кров и пищу. Мой долг — защитить тебя.

Яркий солнечный свет заливал выложенный диким камнем двор. На высокой стене замка застыли лучники. Оттуда, из-за стены, доносились ржание лошадей и частые звенящие удары железом по железу. Мирослава, придерживая тяжелое длинное синее, расшитое золотом платье, взбежала по узкой каменной лестнице на самый гребень. Прямо под стеной на зеленой лужайке шла сеча. Не больше двух десятков воинов в сверкающих на солнце доспехах яростно рубились с наседающими врагами. Блистали длинные мечи, тяжелые топоры со свистом рассекали воздух, чтобы с грохотом обрушиться на умело подставленный щит. Уже лежали на земле, залитой кровью, первые сраженные, но бой не стихал. В самом центре страшной сечи орудовал длинным двуручным мечом рыцарь в серебристых доспехах. С ужасающей силой опустился его невиданный меч на врага, и тот свалился с коня прямо на зеленую траву. Но на его месте появился другой, еще более могучий. Огромный топор в его руке описал сверкающий круг и обрушился на рыцаря. Тот ловко подставил свой меч и отвел удар. Лязг, грохот, крики над полем брани. С каждой минутой ряды защитников редели, а врагов становилось все больше. Защитников теснили и теснили к стенам замка. Вот лучники на стене, подчиняясь приказу седого воина с непокрытой головой, пустили стрелы, и они, блеснув оперением на солнце, устремились в выходящих из леса врагов. Даже сюда, на высокую каменную стену, доносились крики и стоны раненых. Рыцарь в серебристых доспехах, разделавшись, наконец, со своим противником, повел оставшихся в строю соратников на смешавшуюся толпу врагов. Поле под стенами устилали тела убитых и раненых. Со скрипом опустился мост. Люди из замка выбежали на поле, чтобы вынести своих, собрать коней, оружие, доспехи. Рыцарь со своими людьми прикрыл их. Не дал прорваться врагам к безоружным людям. Хрипло протрубил огромный рог на башне. Отбиваясь от наседающих врагов, оставшиеся защитники втянулись в узкий проем ворот. Мост поднялся, отсекая нападающих. Солнце медленно, будто нехотя, опустилось за лес. Прямо во дворе с воинов сняли посеченные доспехи. Много работы нынче ночью предстоит кузнецам! Женщины перевязали воинам раны, приложили целебные снадобья. Лишь барон Мингланд не снял своих серебристых доспехов. Он стоял на стене рядом с седым воином и напряженно вглядывался в даль, где у кромки леса разожгли костры враги. На сегодня нападение отбито, но враг силен и многочислен. Завтра битва продолжится.

Мирослава смотрела на него из окна своей башни. Этот чужак, остановившийся ненадолго в ее замке, теперь единственная ее опора. Только он со своими людьми сможет защитить ее. Слишком мало у нее людей, слишком сильны враги. Среди его воинов тоже есть раненые, но не столько, сколько среди ее людей. Воины рыцаря не только сильны и отважны, они весьма умелы в сече. Закаленные, прошедшие сквозь многие битвы ветераны. Пусть их мало, но стоят они многих. Их доспехи тяжелы, мечи длинны. Сами они могучи и бесстрашны, как и их сюзерен. Завтра состоится решающая битва. Та, что решит ее участь. А сейчас она смотрит на своего защитника и пытается понять, что заставило его закрыть ее грудью, подставить под удар врагов своих людей. У него странное, непривычное для слуха имя. Он пришел из далекой страны.

Княжна уже распорядилась, чтобы его и воинов разместили в лучших комнатах замка. Ведь завтра на рассвете им предстоит новая битва. Чтобы ее выдержать, рыцарь и его люди должны хорошо отдохнуть. Слуги накрыли огромный стол в главном зале. Туда уже понесли разную снедь. Накормленные и отдохнувшие воины не будут знать усталости. Их могучие руки без устали смогут поднимать тяжелые мечи и громить врагов. Вот уже глашатай пригласил всех на пир, но рыцарь не поспешил за своими соратниками, он все еще стоял со старым воеводой на стене. Закрытый шлем с личиной держал в опущенной руке, легкий вечерний ветерок развевал его длинные, до плеч, светлые волосы. Жесткое, мужественное лицо освещали последние лучи заходящего солнца.

Главный зал замка осветили яркие факелы. Сумрак затаился лишь в самых укромных углах. Ковши с пивом переходили из рук в руки. Рядом с Мирославой, по правую руку, сидел суровый рыцарь, он так и не снял доспехов. Сейчас, вблизи, хорошо было видно, что и ему нелегко пришлось в прошедшем бою. Помято на левом плече толстое железо, на груди через весь доспех пролегла глубокая борозда, наруч на деснице погнут. Вот воины грянули здравицы своему вождю, и столкнулись ковши и чаши с пенистым пивом над пиршественным столом. Затянули все дружно воинскую песню. Говорилось в ней о славной доле умереть в бою, о том, как даже умирающий воин не выпускает из рук своих меча, ибо только с мечом его примут в последнюю дружину, где встретятся они с уже давно павшими собратьями за пиршественным столом, и ударят они друг друга по могучим плечам, и славно будет им вместе.

Едва солнце поднялось над лесом, вспыхнули в его лучах белые с красной полосой прапора, загудел огромный рог на башне. Сошлись в свирепой сече защитники замка и враги, осадившие его. Страшно рубились они, не жалели сил, жизни не жалели. Кровавые брызги летели с длинных мечей. Тяжелые, острые топоры рассекали харалужные шлемы. Смерть носилась над полем, собирая свою кровавую жатву.

Рыцарь в серебристых доспехах схватился в смертной битве с самым главным врагом. Долго бились они. Трещали доспехи, зазубрились, затупились мечи. Уже давно отбросили щиты, потеряли в схватке шлемы, а они все рубятся. Стремятся каждый к своей победе. Вот окрасились красным светлые волосы рыцаря, обагрилась кровью бритая голова Арнольда Свирепого. Но бой все не стихает. Стоят кругом бок о бок измученные, израненные нападающие и защитники. Их вожди сошлись в смертной битве, поединок решит, чья победа.

Она снова на стене, она смотрит на бой, она сжимает кулачки. Как же хочется помочь рыцарю, утереть кровь, что заливает глаз, подать глоток родниковой воды, что придаст силы.

Вот Арнольд, отведя удар от себя, на мгновение прильнул к рыцарю и отскочил назад. Зашатался барон, упал на колено, прижал шуйцу к боку, а враг тем временем уже занес топор над головой его. И в тот момент, когда тяжелое лезвие со свистом разрезало воздух, барон, выставив клинок, словно копьем, пронзил доспех врага. Топор вонзился, словно молния, в землю, за спиной раненого рыцаря. Не вынимая меча, он попытался подняться, но колени подкосились, и рыцарь рухнул навзничь. Враги ушли, унося с собой тело поверженного вождя. Рыцаря на расстеленном плаще внесли в замок. Побелевшая рука все еще сжимала меч. Лицо, белое как снег, заострилось, бледные губы плотно сжаты. Кузнец едва смог снять с него посеченные, погнутые, смятые, словно бумага, латы. В левом боку зияла пульсирующая рана от кинжала. Кровь уже не текла, а сочилась. Соратники стояли вокруг, прощаясь с ним. Княжна сама принялась перевязывать его. Она не могла позволить ему вот так уйти в последнюю дружину. Велела отнести в башню, приказала собрать всех лекарей, и днем и ночью сидела рядом, обтирая горящий лоб мокрой тряпицей. Она согревала его ледяные пальцы своим дыханием. Она плакала, положив голову на его широкую грудь.

На третий день жар стал спадать, Константин перестал метаться в бреду и впервые спокойно уснул. Обессиленная бессонными ночами, Мирослава прилегла рядом с ним и словно провалилась в тяжкий, тревожный сон.

Ближе к вечеру она проснулась и с ужасом обнаружила на своей груди тяжелую мужскую руку. Но по спокойному и уже ровному дыханию поняла, что Константин спит. Осторожно, чтобы не разбудить, Мирослава высвободилась из его объятий. На следующий день Константин попробовал сесть. Мирослава попыталась кормить его, но он начал есть сам, хоть руки у него еще дрожали. Когда же он откинулся на подушку, Мирослава задала ему вопрос, который несколько дней мучил ее:

— Барон, а кто такая Мария, жена твоя?

— Уже нет. Пять лет назад Мария умерла, так и не родив мне наследника. С тех пор я один как перст.

— Что ж ты вторично не женился, барон? Не дело такому могучему воину вековать в одиночестве.

— Я не нашел такую, как ты, Мирослава.

Шорох за спиной заставил Наташу обернуться. Павел стоял рядом и, судя по всему, тоже читал написанное ночью.

— Павел, неужели ты за ночь столько написал? — спросила Наташа.

— Выходит, что да.

— Это будет новая книга?

— Не знаю пока. Мне было немного грустно, сел, начал писать, и вот что из этого получилось.

— Но это совсем не похоже на то, что вы писали раньше. Мне кажется, что дальше начнется удивительная история любви, трагичная, но обязательно со светлым концом.

— Трудно пока сказать, это просто набросок.

— Дальше можно почитать?

— Читай, а я пока сварю кофе. На твою долю делать?

— Если не трудно.

Наташа вновь погрузилась в сказку. Она даже не заметила, как рядом с ней на столе появилась ее любимая чашка, как она выпила кофе. Она читала и читала, забыв на время обо всем. Когда текст закончился, Наташа еще долго сидела, глядя на монитор, словно надеялась, что произойдет чудо и комп выдаст очередные страницы.

— Что скажешь? — из кресла за спиной раздался голос Павла.

— Здорово, но это невозможно написать за ночь. Вы совсем не спали?

— Не спал. Не мог. Мне о многом хотелось сказать, вот я и нафантазировал.

— Здесь ведь вы говорите о любви?

— И о любви тоже.

— Мне кажется, что это будут читать в основном женщины.

— Разве важно, кто именно будет читать? Главное, чтобы читали. Слушай, пойдем гулять? В старый парк. Я расскажу тебе много разных легенд, связанных с ним.

Проходя мимо дома Ксении, они увидели, кроме серебристой «ауди» Андрея, еще и массивный черный «мерседес».

— Похоже, Стас приехал, — пояснил Павел.

— Кто такой Стас? — переспросила Наташа.

— Он со своей невестой собирается свадьбу здесь праздновать.

— Серьезно? А почему не в городе?

— Они хотят провести это мероприятие незабываемо, просили меня сценарий написать.

— А как же Андрей с Ксенией?

— Что Андрей?

— Они не собираются пожениться?

— Не знаю, у них все не так просто. Да, они дружат, Андрей, безусловно, влюблен в нее, но, как мне кажется, ни он, ни она не могут сделать первый шаг. Ксения ведь, как ты понимаешь, уже побывала замужем, но это ей не слишком понравилось, да и Андрей разведен. Они удивительно подходят друг другу, только что-то их останавливает. Андрей ссылается на свой возраст, но ведь у них разница в возрасте, на мой взгляд, не так уж и велика. Чужая душа потемки, я разговаривал с ним, он, похоже, не знает, как быть, хотя ты же видела, девчонки его успели полюбить. Ксения смотрит на него как завороженная. Хотя это и неудивительно, в него все влюбляются. Ты часом еще не поддалась на его чары?

— Нет, что вы. Он не в моем вкусе. Хотя, нужно признать, определенная привлекательность в нем есть.

Незаметно аллея, по которой они шли, раздалась вширь, и перед ними раскинулся полуразрушенный то ли замок, то ли дворец. Огромный, красного кирпича, он уходил влево и вправо так, что лужайка перед ним терялась из-за массивности самого здания.

— Ты уже бывала здесь? — спросил Павел, когда они остановились перед развалинами.

— Да, но мне здесь не нравится. Эти руины навевают грусть.

— Неудивительно, с замком, наверное, именно по этой причине связано так много легенд и преданий. Видишь вон там нечто вроде квадратной башни? Это и есть замчище, с него и начиналось строительство. По преданию, здесь когда-то жил местный феодал, Дулеба, он-то и повелел поставить на этом месте замок. Судя по кладке из дикого камня, произошло сие событие приблизительно в веке тринадцатом или четырнадцатом. А затем, значительно позже, к замчищу начали пристраивать остальное. Смотри, вся центральная часть и левое крыло выдержаны совершенно в ином стиле. Та башня словно бы не отсюда, но именно она дала начало всему комплексу.

— А что за легенды связаны с замком?

— Их несколько, но мне особенно нравится одна. В то время жил в замке известный в свое время магнат Мечислав Дулебский, потомок того самого Дулебы, что основал замок. Несметно богат он был. Множество земель прибрал к рукам, где хитростью и обманом, где подкупом, где и попросту мечом. Все бы у него было хорошо, да только не везло ему с женами, уже две умерли от странной болезни. Тогда решил он жениться в третий раз. Дошел до него слух о необычайной красоте Стефании Заславской, дочери богатого магната Болеслава Заславского. С посольством отправил он своего управляющего Януша Трапа-Лезвинского, по прозвищу Чилим. Януш был младшим, третьим сыном и происходил из древнего рода Трапа-Лезвинских, отмеченного еще в Городельском привилее. Род древний, но обедневший, по статуту младший сын не мог претендовать фактически ни на что, кроме имени, хотя в то бурное время, когда сабли выхватывали из ножен по любому поводу, могло статься, что и последний сын мог принять майорат в случае гибели старших. Но так сложилось, что пошел он управляющим к Дулебскому. А поскольку по знатности рода он не уступал своему сюзерену, возглавить посольство к Заславскому мог только он. В сопровождении десятка конных рыцарей Януш отправился в нелегкий путь. Через две недели пришли в Заславль. Болеслав принял их весьма радушно, но с некоторой осторожностью, конечно, он был весьма наслышан о Мечиславе Дулебском, даже не раз встречался с ним на сеймах, но отдать за него любимую дочь был не совсем готов. Хотя думать о замужестве уже было самое время, в ту пору Стефании исполнилось семнадцать лет. Януш провел в переговорах с Болеславом едва ли не месяц и в конце концов убедил его, что брак представителей двух влиятельных родов обеспечит перевес на последующих сеймах, когда придет пора выбирать нового короля. А что такое случится в скором времени, ни для кого не было секретом. Нынешний король стар, жить ему недолго. Поскольку и Дулебский, и Заславский ориентировались на избрание Батория, объединив усилия и собрав вокруг себя мелкую шляхту, они вполне могли возвести на трон своего кандидата. Последний аргумент сыграл главную роль в заключении договора. Еще почти месяц ушел на сборы Стефании. Во время пребывания в Заславле Януш часто виделся со Стефанией, неудивительно, что молодая девушка полюбила Чилима. Но на беду, он тоже полюбил ее. Януш был не только прекрасным фехтовальщиком, он писал стихи, имел весьма неплохое образование, не влюбиться в него было трудно. Так уж случилось, что на обратном пути в замок Дулебского на обоз, который вел Януш, напали разбойники. В тяжелой, свирепой сече полегли почти все воины Чилима, уцелели лишь он да двое его побратимов. Тяжело раненный, он был вынужден отлеживаться на постоялом дворе. Стефания ухаживала за ним, и так случилось, что близости они избежать не смогли. Не думая о предстоящей расплате, они страстно любили и были на седьмом небе от счастья, да только все равно пришлось возвращаться в замок.

Мечислав назначил свадьбу на начало осени. По обычаю тех времен его невеста жила со своей прислугой в отдельном доме, недалеко от замка. Януш ночами наведывался к любимой. Но лето подходило к концу, неумолимо приближалась осень. Расплата за любовь нависла над ними как дамоклов меч. В последние дни августа влюбленные решились бежать. В их распоряжении была часть приданого Стефании да относительно небольшая сумма, имевшаяся у Януша. Не знали они одного — что план их стал известен Дулебскому от одной из служанок Стефании. Темной августовской ночью влюбленные бежали. Их нагнали. В жестокой сече Януш положил немало преследователей, но, пронзенный несколькими стрелами, был схвачен. Сам Дулебский наблюдал за схваткой и, когда влюбленных скрутили, приказал вести их в замок. Пешие, израненные, они едва могли передвигать ноги, но, привязанные к седлам, тащились следом за лошадьми. Заперев в одном из подвалов замка, Дулебский долго измывался над ними, пока не заморил до смерти.

По преданию, Януш и Стефания приняли самую лютую смерть, какая только была возможна. Но самого пана Мечислава тоже ждала расплата, Заславский вызвал его на поединок. Дулебский бежал. За отказ от поединка он был лишен имени, и герб его был разбит.

Хотя… я думаю, герба он лишился, только когда сбежал в Московию. Здесь возникает явная нестыковка: герб разбивали лишь в случае прерывания рода, когда умирал последний его представитель, причем разбивали на могильной плите. Да и имени просто так лишить было нельзя. Даже приговоренные к банниции, изгнанные из Речи Посполитой или Великого княжества, сохраняли свой титул. Вот такая история.

— Знаете, Павел, что странно, чилим — это растение, очень редкое, а трапа — то же самое, но только на латыни. И озеро есть неподалеку, Лезвинское. Может, и правда все это было?

— Может, и было. Знаю наверняка, что затем замок принадлежал потомкам Сапеги, а позже перешел в казну российскую. Потом он еще много раз менял хозяев.

— Павел, а вы не знаете, кто-нибудь пытался разобраться с той историей о Януше и Стефании?

— Нет, не знаю. Но если тебе так интересно, попробуй разберись сама. Или слабо?

— Вы знаете, Павел, что-то есть в этом предании, мне кажется, можно зацепиться именно за орех.

— Какой орех?

— Чилим, или Trapa natans, водяной орех. Уж больно редкое у нас растение. Я знаю во всей стране только пять-шесть мест, где он растет, и все — больше его нигде нет. Что-то должно быть связано именно с этим орехом. Ведь не зря и имя Януша, и его прозвище так связаны!

— Я не занимался этим вопросом, мне, честно говоря, не до этого было, легенду я, естественно, записал, на будущее. Может, когда-нибудь она ляжет в основу книги, а пока руки не доходят. Я вообще воспринял ее как перепев на местный лад баллады о Тристане и Изольде. Там ведь, по сути, все то же самое.

— Но ведь такое могло быть?

— Могло, но только более прозаично, что ли. Если он был управляющим, почему не взял казну, почему не вызвал хозяина на дуэль, не понимаю.

— Павел, вы что, никогда не любили по-настоящему?

— Я затрудняюсь ответить на этот вопрос. Думаю, что любил. Хотя…

— Вот именно. Я хочу проверить здесь все, кажется, в этой легенде есть за что зацепиться. Скоро каникулы, приглашу своих учеников — и займусь. Я так понимаю, парк посадили где-то в конце восемнадцатого века, а дело было в конце шестнадцатого, накануне коронования Стефана Батория. Ведь так?

— Похоже на то. Именно он сменил Жигимонта II Августа. Да, и сейм перед унией проходил где-то в этих местах. Знаешь что, а если в этом замешана не любовь, а политика? Ведь именно в это время шляхта то туда, то сюда отъезжала, причем вместе с землями. Веселое время было. Золотой век. Самое начало образования Речи Посполитой.

Наташа загорелась идеей разгадать средневековый детектив, и Павлу ничего другого не оставалось, как постараться помочь ей.

Угрюмые, свинцовые тучи мчались по низкому, мрачному небу. Ветер рвал старый походный плащ, пронизывал всадника насквозь. Выглядывающая изредка огромная, отливающая кровью луна озаряла время от времени разбитую дорогу. Вспученные, перевитые корни деревьев толстыми змеями торчали из жирной, черной земли, хватали усталого коня за ноги, мешали скакать. Ночь, вязкая, мрачная, опустилась на мир. Суровое, словно вырубленное из старого дерева лицо всадника, устремленное вперед, было абсолютно бесстрастным, лишь глаза полыхали лютым, неукротимым огнем. Откинутый ветром капюшон трепетал за спиной, то надуваясь парусом, то опадая. Длинные черные волосы, уже тронутые серебром, развевались, словно шлейф.

За спиной остался дремучий лес, копыта все чаще стучали о камни. Дорога круто забирала в гору. Далеко внизу остались луга, заросли корявых кустов, теперь вокруг были только камни. Там, на вершине горы, словно острие копья, пронзившее низкое предгрозовое небо, высилась одинокая черная башня. Дорога давно кончилась, неприметная тропинка еще какое-то время вилась между огромными каменными глыбами, но вскоре исчезла и она. На продуваемой злым ветром площадке конь вдруг встал как вкопанный. Всадник без всякой надежды тронул его шпорами, но, понимая бессмысленность собственных усилий, соскочил с седла и, бережно подхватив длинный, завернутый в выбеленное полотно сверток, направился к башне.

Он шел осторожно, прижимая к груди бесценную ношу, ногами отыскивая надежные, крепко лежащие камни. Дыхание его уже сбивалось, видно было по всему, что сверток тяжел, но мужчина даже не задумывался об отдыхе. Он поднимался все выше, пока не достиг сложенной из исполинских камней башни. Тяжелые, литые из толстой крепкой бронзы двери гулко зазвенели под его ударами. Будто откликаясь на их звон, отозвалось далекое эхо.

— Это ты, Воин? Что нужно тебе от меня? — послышался, словно из камня, старческий голос.

— Отворяй, Трилиус. Мне нужна твоя помощь! — гулко ответил Воин.

— Тебе? Моя помощь? Это после того, как ты расправился с моим братом? Ты смеешься надо мной, Воин. Я никогда не открою тебе башню! — заскрипел невидимый старик.

— Трилиус, я разнесу твою башню, если ты мне не поможешь. За то, что сотворил твой брат, ответишь ты, а он уже получил по заслугам! — прорычал Воин.

— Ты мне грозишь, смертный? Да я ведь сейчас испепелю тебя! — неожиданно окрепнув, прозвучал голос Трилиуса.

— Я не умею грозить, но ты сам прекрасно знаешь, чем все закончится. Не забывай, что ты так же смертен, как все остальные. Или пример Дулиуса тебя ничему не научил?

— Дулиус был моложе меня и мог не знать заклинаний! А я величайший из магов! Тебе не уйти от силы заклятия! — набирал силу голос.

— Хватит шуметь! Не хочешь отворить, я войду сам, но помни о судьбе Дулиуса! — уже не подавляя гнева, закричал Воин.

Дверь неслышно ушла в сторону, открывая темный проход. Там едва угадывались крутые каменные ступени. Воин, не выпуская из рук нелегкой ноши, решительно направился вверх по бесконечной лестнице. В глубоких нишах толстых стен стояли закованные в броню безмолвные стражи. Воин уже сталкивался с ними и отлично знал, чего они стоят, но прекрасно усвоил и секрет их уязвимости, потому его сапоги продолжали грохотать по каменной лестнице. Казалось, вечность прошла к тому времени, как он поднялся в роскошно убранную залу под самой крышей.

За длинным столом, в высоком, поистине царском кресле восседал огромный, сильный молодой мужчина. Толстый кожаный доспех покрывал свитую из маленьких булатных колец длинную рубаху. Толстые, перевитые крепкими жилами руки опирались на рукоять огромного, редкого в здешних местах двуручного меча. Черным, диким, гневным огнем сверкали глаза. Черные, будто крыло ворона, волосы стягивал широкий булатный обруч.

— Зачем ты пришел, Воин? Я ведь предупреждал тебя, что способен размазать тебя по камню твоим же оружием. Чего ты хочешь добиться? — прогремел могучий голос. Казалось, сама несокрушимая башня задрожала.

— Трилиус, ты давно знаешь меня. Я пришел за справедливостью, и остановить меня не сможет никто и ничто, — равнодушно ответил Воин и оглянулся.

Широко шагнув, он опустил на каменный выступ белый сверток. Слабый, едва различимый стон донесся из него. Выпрямившись, Воин сбросил пыльный старый плащ и заботливо укрыл свою ношу.

— Ты отлично знаешь, Трилиус, что сделал твой брат. И боги видят, что такое злодеяние не должно остаться безнаказанным. Я не подарил ему легкой смерти. Ты, вероятно, видел сам, как умирал Дулиус. Выбирай. Либо поможешь мне, либо для тебя я придумаю нечто еще худшее, — спокойным, чуть усталым голосом сказал Воин.

— Но тебе не справиться со мной! Я не только мудрее тебя, я сильнее! Мой меч рассечет тебя на самые маленькие кусочки, я разбросаю то, что останется от тебя, на сотню переходов вокруг! — зарычал Трилиус.

— Не стоит меня пугать, старик. Или ты еще не узнал этого кольца? Да, это кольцо Мары, она сама надела его на мой палец, так что твои уловки совершенно бессильны, — с легкой грустью произнес Воин и поднял шуйцу.

В тот же миг будто рябь пробежала по зале. В мгновение ока исчезли и стол, и роскошное убранство, да и само кресло, в котором сидел черноволосый гигант, превратилось в жалкое ложе, на котором сгорбился худой горбоносый старик в синем, вышитом звездами плаще. Жидкие седые волосы падали на узкие немощные плечи, узловатые старческие руки прижались к груди. Выцветшие глаза с неприкрытой злобой смотрели на могучего Воина.

— Чего ты хочешь? Я не смогу снять заклятия. Его душа уже не принадлежит никому. Дулиус убил в нем искру Рода! Тебе никто не по может! — дребезжащим голосом вымолвил Трилиус.

— Сделай что можешь, ты должен вдохнуть в него жизнь. Он единственный. Ты знаешь это! — глухо пророкотал Воин, шагая к Трилиусу.

— Ты думаешь, что искра Рода живет в каждом? Такие люди редки, где найти ее? Ты знаешь? Я — нет! — сжимаясь в комок, пропищал Трилиус, видя, как надвигается на него Воин.

— Я знаю. Я говорил с Даной. У тебя есть кусок скорлупы первояйца. Ты заронишь огонь в его душу.

— Это невозможно, у меня, наверное, последний, единственный в мире осколок из тех, что принес когда-то Таргитай. Я не отдам его никому! За все земные богатства не отдам! — еще больше дрожа от страха, со злостью выкрикивал Трилиус.

— Твое дело. Но Ящеру ведь все равно, был у тебя в этом мире осколок скорлупы или не был. А к нему ты попадешь прямо сейчас. Выбор у тебя невелик. Твоя жизнь зависит от него. — Воин указал на сверток.

— Я не уверен, что удастся. Никто не делал этого, такое подвластно только самому Роду, — начал искать оправдание Трилиус.

— Спаси его и живи как хочешь, — твердо сказал Воин.

С началом летних каникул Наташа организовала учеников на расчистку старого парка. Ее затея не вызывала особого энтузиазма у школьников до тех пор, пока она не рассказала им легенду о Стефании и Януше. Особый акцент она, как биолог, сделала на его прозвище — Чилим. Огромный старый парк спускался к озеру, именно там, за замком, Наташа и рассчитывала найти следы, подтверждающие ее догадку. Предположив, что деревья сажали не на остатках зданий, она решила тщательно расчистить поляны, не засаженные деревьями. Почти неделю детвора под ее руководством метр за метром убирала опавшие листья, сломанные ветви деревьев. Наташе удалось увлечь своей идеей и коллегу, преподавательницу истории, Зосю Яновну. Та соответственно привела в парк своих кружковцев. Уже первые дни начали приносить интересные находки: то старинная керамика, то изразцы, которыми славилась здешняя земля, нашли даже настоящую рыцарскую шпору, только ничего, говорящего о правильности Наташиной версии, обнаружено не было.

Расстроенная, она рассказывала вечерами Павлу о своих неудачах. Пока однажды он прямо не спросил ее, что именно она ищет.

— Я не знаю, что-то, что должно пролить свет на то предание.

— Тогда объясни, почему ты начала поиски именно в парке? Почему не в замке?

— Во-первых, замок много раз переходил из рук в руки. Во-вторых, не думаю, что, если бы нам удалось расчистить подвалы, мы нашли бы что-то интересное. У наших предков не было традиций оставлять трупы прямо в доме. Другое дело — захоронение неподалеку. Чтобы можно было навестить. Нет, не знаю!

— Тогда что ты думаешь о том, что приняли они смерть лютую? Что в то время можно было считать лютой, когда головы на плахе снимали и мужчинам и женщинам. Вешали тоже, не особо задумываясь. На кол посадили? Не думаю. Владелец огромного майората, магнат, не мог признать открыто, что молоденькая девушка предпочла не его, а бедняка, пусть и родовитого.

Значит, и убить он постарался бы тихо, без лишнего шума. В то же время попытался бы насладиться местью, сделал бы все, чтобы не умерли сразу, а страдали долго. А ведь ему, пожалуй, не хотелось ссориться с отцом Стефании. Они были равновелики.

— Да, вы правы, возможно, я потому и начала поиски в парке, только объяснить так точно не смогла. Там, в конце аллеи, что ведет к озеру, есть одно ответвление. Выходит оно на очень странную поляну. На ней растет только крапива и больше ничего. Если на других полянах пробиваются молодые деревца, кустарник, здесь одна крапива. Словно земля там ничего иного не родит. Завтра я возьму ребят, и мы попробуем убрать эти заросли. Посмотрим, что под ней. А что у вас с новой книгой?

— Все, почти закончил, остается только согласовать отдельные главы да отредактировать пролог. Думаю, через неделю, максимум через две повезу в издательство.

— А когда она выйдет?

— А вот это уже будет зависеть от планов издательства. Как ты смотришь насчет чая?

— С удовольствием! Я принесла варенье, меня Мария Казимировна угостила. Она вообще возится со мной как с малым дитем. Вкусностями разными угощает. Добрая она.

— Тогда накрывай, Наташенька, на стол, пойду чайник поставлю.

Как всегда, они засиделись допоздна. Болтали обо всем, пили ароматный чай с восхитительным малиновым вареньем. Уже за полночь Павел проводил Наташу домой, а затем вернулся к работе. Книга получалась, но что-то было не так, Павел мучительно вычитывал главы и не мог уловить того, что именно его настораживало. Так и не найдя искомое, Павел уснул только на рассвете.

Наташе снились сны, разные, обрывочные, будто это она пыталась бежать с любимым, но в неравной схватке их все же хватали, а затем, избитых, измученных, вели на судилище. Яростно кричал страшный черный человек, словно крылья хищной птицы взлетала его велеиса, злым огнем сверкала застежка-фибула на правом плече, когда он быстрым шагом проходил мимо них, привязанных к столбу. А затем их бросали в склеп, страшный, сводчатый.

Острые колючки чилима впивались в ноги и тело. Кровь сочилась алыми ручейками, стекала на усыпанный чилимом каменный пол склепа. Да, он прав, этот ужасный человек, они будут умирать долго, вода каплями стекает по выложенной камнем стене, у них много еды, ведь чилим внутри очень вкусный. Да только как добраться до сладкого ядра? Острые колючки не откусить. Изрезаны в кровь губы и десны, силы на исходе. Израненными руками не раскопать огромную гору чертового ореха, что завалила дверь, да и дверь не открыть. Замурована. Холодно. В абсолютной темноте, нет ни дня, ни ночи. Сколько они здесь? День? Неделю? Месяц? Каждое движение причиняет боль. Кажется, что кровь вытекла вся, по капле, но, стоит шевельнуться, новые колючки впиваются в тело. Окровавленными пальцами Януш тронул ее лицо, нашел изрезанные губы, вложил ядрышко водяного ореха. Ненавистный чилим. Нет, Чилим — это прозвище Януша. Наташа уже не может двигаться, исчезла даже боль. Она уже даже не может любить. Не может ненавидеть. В сердце осталась только щемящая тоска по нему, такому близкому и родному, единственному, настоящему мужу. Он уже почти не говорит, только невнятный шепот порой срывается с его уст. О, как сладки были эти губы, как восхитительно было целовать их! А теперь они распухшие и окровавленные, он постоянно разгрызает для нее твердые плоды. Холод забирается все глубже, уже совершенно онемели ноги. Януш сумел раскопать глубокую яму, и теперь она голая сидит не на рвущих тело орехах, а на каменном полу. Эти камни забирают последнее тепло из ее израненного тела. Уже нет сил даже на то, чтобы разжевать сладкое ядрышко ореха, она просто пытается его рассосать.

Холод, холод и темнота. Рядом остывает тело ее мужа, его больше нет. Его душа теперь на небесах. Ожидает ее. Что ж, ждать ему недолго. Любимый, я иду к тебе…

Яркий свет проникает прямо в мозг, боль разрастается в глазах, но свет приносит тепло, она начинает чувствовать руки, может даже пошевелить пальцами. Она умерла, только почему такой красный свет, или она в аду?

Широко распахнув глаза, Наташа обвела взглядом комнату, не понимая, почему она здесь. Она помнит, как умирала, обескровленная, замерзшая на каменном полу темницы. Как она очутилась снова в своем доме, в собственной постели? Ее муж остался там, в жутком сводчатом подвале. И нет на свете силы, способной вернуть его в этот мир. Она хорошо помнит, как с них сорвали одежду, как болтался на его крепкой шее солдатский медальон на прочной цепочке. Павел? Что случилось с Павлом?! Страшная мысль пронзила ее. Наташа вскочила с постели, часы показывали половину седьмого. Набросив на плечи халатик, бросилась к Павлу. Вбежав в дом, поднялась в спальню… Павел спокойно спал, разметавшись на широкой постели. На могучей, поросшей густыми, начинающими седеть волосами груди поблескивал солдатский медальон.

Без сил Наташа опустилась в кресло. Сон, переплетенный с явью. Тревога за дорогого для нее человека, разом, будто тяжелый камень, навалились на нее. Слезы сами собой полились из огромных глаз. Она даже не заметила, как Павел проснулся и, опустившись рядом с ней, нежно гладя волосы, пытался ее успокоить.

— Ну что случилось, Наташенька? Все уже прошло, не думай ни о чем. Успокойся, милая, не плачь. Больше ничего страшного не будет. Все позади.

— Мне приснилось, что нас заточили в подземелье, что ты там умер. Я так ясно видела, как все это происходило, что, даже проснувшись, испугалась за тебя, за себя, за нас… Прости, что я тебя разбудила. Сон был очень страшный.

— Расскажи, что это был за сон.

— Мы скакали по лесу, верхом, по узкой, почти незаметной тропе. На реке нас должны были встретить ладьи с купцами. Младшая сестра Януша была замужем за ярлом Ингваром, была надежда добраться до моря, пересечь его и найти пристанище в северной стране. Януш сговорился с купцами, что ходили в Ригу. Мы мчались, меняя коней, уже был виден берег, когда нас нагнали. Чилим выхватил саблю и бросился на преследователей, но их было много, слишком много. Я, как Стефания, обнажив корд, не подпускала к себе никого. Януш вертелся в седле, как юла, сабля сверкала в его руке, будто разящая без промаха молния. Один за другим падали враги, но доставалось и ему. Он пытался прорваться к одинокому всаднику в синем, шитом золотом плаще-велеисе, но так и не смог. Дулебский, видя, что теряет людей, велел стрелять из луков. Несколько стрел вонзились в незащищенные руки и ноги Януша, он стал быстро терять силы. Наконец, его схватили, Стефанию сбили с коня и связали. Поверженного на землю Януша долго избивали. Затем их, связанных, привезли обратно в палац. Рассвирепевший магнат очень быстро придумал нам кару. Нас, раздев донага, бросили в склеп и завалили чилимом. Там мы и погибли. Только Януш был похож на тебя. Мы умирали очень и очень долго. Все тело было изрезано колючками, а ты разгрызал колючие орехи, чтобы накормить меня. А потом ты… ты умер и я следом. Вот.

— Наташа, тебе, наверное, не стоит читать мои книги, особенно на ночь, ты слишком впечатлительна.

— Это не книги, Павел! Разве не может быть так, что разгадка приходит во сне?

— Может, если долго и напряженно думаешь. Ты когда идешь на свою поляну?

— В девять, мы с детьми встречаемся возле замка.

— Тогда я пока сварю кофе. Ты позволишь и мне поучаствовать в ваших поисках?

— Конечно! Я буду только рада, если вы к нам присоединитесь. Может, я пока приготовлю завтрак? Время у нас есть.

— Это было бы замечательно.

За завтраком Павел внимательно поглядывал на Наташу, а потом вдруг неожиданно сказал:

— Наташа, ты постоянно сбиваешься то на «ты», то на «вы». Давай лучше переходи-ка окончательно на «ты». И мне и тебе так будет удобнее. Я ведь это уже не раз тебе предлагал.

— Не знаю, мне все же как-то неловко. Может быть, потом. Позже.

— Ладно, настаивать не буду. Позже так позже.

— Ты готов к этому? — понурившись спросил Трилиус.

— А ты уверен, что ничего другого сделать нельзя? — не поворачиваясь, уточнил Воин.

— Есть только такое описание. Другого я не нашел. У меня есть драгоценная Книга, добытая самим Олегом, но прочесть ее я не могу. Она написана языком, что был еще до Забвения. Если хочешь, я расскажу, как Олег добыл эти драгоценные книги. Очень давно маг и великий отшельник со своими друзьями и побратимами…

— Трилиус, ты забываешь, от чего зависит продолжительность твоей жизни, — грубо оборвал его Воин.

— Воин, ты тоже рискуешь! Он может никогда не вспомнить тебя! Если удастся, он станет Другим. Его жизнь потечет по пути, предначертанному самим Родом. Над ним даже Числобог будет не властен. Не боишься, что однажды тебе придется погибнуть от его руки?

— Маг, не стоит меня запугивать, Род не позволит ему, возрожденному, стать на сторону Чернобога, а встречи с Ящером я не боюсь. Числобог никогда не ошибается в отношении смертных, придет и мой черед. Но я хочу, чтобы он жил, яро, дерзко, смело, как должен настоящий муж. Давай, Трилиус, начинай, не тяни, он уже совсем плох. Даже губы чернеют.

— У меня все готово, но нам нужен Камень Рода. А самый древний в шести переходах отсюда, — внимательно глядя в глаза Воину, сказал Трилиус.

— Чего ты хочешь? Золота? Вот, забирай все, что есть! — Воин швырнул тяжелый кошель на стол, заваленный свитками. — У тебя должен быть способ, только пошевеливайся.

— Забирай его и пошли, — пряча довольную улыбку, прошамкал Трилиус.

С верхней площадки открывался вид на дальние, у самого окоема, горы. Там уже блистали молнии, едва слышно доносились раскаты грома. Под ногами тянулась во все стороны жуткая, вязкая, словно смола, чернота. Где-то там, далеко внизу, тянулись луга, возделанные поля, укрывшиеся среди бескрайнего леса крошечные деревеньки, а за ними, далеко, словно на краю света, стоял Барбус. Стольный град, с которым два десятилетия назад связал свою судьбу Воин.

Трилиус отвязал от одного из зубцов башни ветхий пыльный ковер. Развернул его на каменном полу. Обошел вокруг, бормоча что-то, едва шагнул на середину, ковер начал словно всплывать, края его затрепетали, будто на небольшой волне, сам он стал приподниматься, все еще не умея совладать с тяжестью пусть и тщедушного человеческого тела. Воин, не выпуская белого свертка из рук, тут же шагнул к магу.

— Не собрался ли ты от меня сбежать, старик? — сверкнув зубами, спросил он Трилиуса.

— Нет, что ты, Воин, и в мыслях не было! — затрепетал, словно лист, маг. — Мы уже летим! Видишь? Все, уже летим!

В самом деле, далеко внизу блеснула лента Реки, а справа, вдали, медленно начали удаляться огни Барбуса. Ветер трепал волосы, но Воин даже не думал завернуться в плащ, он только поплотнее укутывал в него тело сына.

Двадцать лет назад он пришел в это тцарство простым наемником. В то время как раз Куявия стала расширять свои пределы за счет соседей. Конечно, боевые драконы — серьезный аргумент. Но маги, подкупленные тцаром Куявии, уже пропустили чужие войска через горы. Война началась на равнине. Плохо обученная армия Барбусии таяла как воск на огне. Связи с Древним градом не стало. В горных ущельях еще шли бои, а на равнине уже вовсю разбойничали конные разъезды куядцев. По всему было видно, что Барбус очень скоро окажется в осаде. Жители бежали в леса, надеясь отсидеться. В это время, когда в самом граде уже почти не было защитников, в город через Северные ворота вошел относительно молодой, но, видно по всему, уже бывалый воин. Спросив у стража, как найти начальника гарнизона, он поправил перевязь с тяжелой секирой и направился в сторону тцарского двора, где и находились казармы городской стражи. Больше войск в Барбусе не осталось.

Начальник стражи принял его настороженно: вдруг лазутчик? Но спустя два дня он уже совершенно спокойно назначал Воина в караул у городских ворот. Огромного роста, небывалой силы Воин не стремился искать друзей, всегда был замкнут, о себе почти ничего не рассказывал, как и о далекой родине. Но тем не менее ему доверяли абсолютно все, и соратники, и десятник, как, впрочем, и сам начальник стражи, к тому времени принявший на себя командование маленьким гарнизоном. Все чаще куявские всадники появлялись у стен Барбуса. На рожон не лезли, но издали высматривали, вынюхивали, выискивали слабые места. Всем было очевидно, что кольцо осады вот-вот замкнется. И тогда останется только уповать на богов. Единственной несбыточной надеждой оставались боевые драконы и войска, сосредоточенные на границе со Славней. До сих пор ни один гонец так и не вернулся назад. Они уходили и исчезали бесследно. В то время когда многотысячная армия Куявии замкнула осаду, последняя надежда на подмогу исчезла.

Воин сам пришел к Влаху, начальнику гарнизона. Предложил себя в качестве посыльного. Недолго раздумывал Влах. Согласившись, поручил Воину пробраться в горы. Тем же вечером неслышной тенью соскользнул с крепостной стены полуголый человек в мягких кожаных штанах и волчовке, распахнутой на могучей груди. Никем не замеченный, он просочился мимо кордонов куявцев и растворился в ночном лесу. Стремительной тенью мчался он между высоких деревьев, с каждым мгновением удаляясь все дальше и дальше от града. К утру он был уже у подножия гор. Казалось, осталось совсем немного, но именно здесь его постигло полное разочарование. Все подходы и ущелья были буквально перегорожены куявцами.

Выбрав укромное место, он скинул с себя одежду и, разбежавшись по кругу, вдруг, высоко подпрыгнув, бросился плашмя на землю. Острая боль стеганула по телу, сознание разом помутилось. Сильно ударив раз-другой руками-крыльями, он воспарил над лесом.

Земля быстро удалялась, стремительно пролетали далеко внизу предгорья, вот уже показались неприступные скалы, узкая, вырубленная среди скал дорога тонкой нитью вилась по отвесной стене ущелья. Виднелась каменная стена с крепкими воротами. Только ни одной ровной площадки не было вокруг, а руки-крылья слабели с каждым мгновением. Лучше уж, как большинство невров, перекидываться земным зверем, волком или медведем, ну хотя бы той же рысью. Слева мелькнула плоская, словно срезанная ножом вершина горы, покрытая снегом, единственное ровное место. Другого выхода не было. Снижение, удар, суставы будто вывернулись в обратную сторону. Жаркая, как жерло печи, боль. Мир на время пропал.

Как ни крепка кожа, но ободрал он ее на коленях и груди основательно. Кровь сочилась из многочисленных глубоких царапин. Не обращая внимания на холод и боль, человек начал долгий опасный спуск. Пальцы рук заледенели, не чувствовали холодного камня, но жизнь слишком многих стояла под угрозой. Осторожно, стараясь не торопиться, он спускался все ниже, пока, наконец, не очутился на дороге. Бегом, невзирая на наготу, бросился вверх, к виденному с высоты Древнему граду. Тело начало понемногу отогреваться. Руки и ноги обрели чувствительность, вот только кровь начала сочиться обильнее. Пока он добрался до запертых ворот, все тело покрыла корка из грязи и крови. Теперь оставалось убедить укрывшегося в граде тцара выслать помощь осажденному Барбусу.

Пестрая толпа школьников уже собралась у старого замка, когда Наташа с Павлом подошли к нему. Окинув взглядом своих помощников, Наташа поставила им задачу — и все дружно двинулись по древней аллее к заветной полянке. Зажатая вокруг высоченными деревьями, она так густо поросла крапивой, что Павел от удивления едва не раскрыл рот. С радостными возгласами детвора начала уничтожать заросли. Зазвенели косы, девочки граблями убирали скошенную крапиву. Уже почти треть полянки была освобождена от жалящих растений, когда неожиданно резкий вскрик донесся до Павла. Он мгновенно бросился на помощь. Раны, нанесенные остро отточенной косой, бывают весьма серьезны. Но это оказалась отнюдь не коса. В ноге парнишки, чуть повыше кроссовки, торчала небольшая, сантиметра три-четыре, колючка, словно чертик, усеянная острыми даже на вид шипами. Кровь сочилась из ранки, заливая белый носок. Наташа, осторожно достав из ноги паренька колючее растение, негромко сказала:

— Это и есть чилим! Только уже окаменевший. Ему очень и очень много лет, а он по-прежнему острый. Ребята, похоже, мы движемся в правильном направлении. Вы помните прозвище Януша? Его родовое прозвище — Чилим. Не исключено, что мы находимся совсем рядом с местом его упокоения. Очень осторожно, очень внимательно продолжаем расчистку, — и, обратившись к парнишке, спросила: — Может, ты, Игорек, пойдешь домой? Нога сильно болит?

— Нет, не особенно. Просто я испугался, что на змею напоролся, потому-то и закричал. Я буду продолжать.

— Ну, смотри сам!

Через два часа напряженной работы на поляне не осталось крапивы, зато в центре возвышался небольшой купол, образованный кучей водяных орехов, частью сгнивших, частью окаменевших. Отпуская помощников, Наташа договорилась с ребятами, что завтра они все вместе принесут лопаты и крепкие мешки, начнут раскапывать загадочную кучу. Она подошла к Павлу и, взяв его за руку, взволнованно спросила:

— Теперь ты не сомневаешься? Они там! Погребены под целой горой чилима. Я поняла! Дулебский хотел не просто убить неверную невесту, но вызвать у нее ненависть к избраннику, потому-то он и придумал такой изощренный вид казни. Умирать от голода, от нестерпимой боли в израненном теле и сознавать, что страдает она от своего любимого, от Чилима. Пожалуй, нужно было родиться человеконенавистником, чтобы подобным образом расплатиться всего лишь за неверность. Даже при чем тут неверность! За то, что предпочла другого.

— Наташа, такие были времена, хотя и сегодня многие мужчины приходят в бешенство, когда выбирают не их.

Незаметно они остались одни. Школьники уже разошлись по домам. А Павел с Наташей вышли на берег озера. С этой стороны к нему вплотную примыкал парк, а противоположный берег занимал густой лес.

Мостки напротив аллеи выдавались в озеро метров на десять. Старенькие, но вполне крепкие, они поскрипывали под ногами. Дойдя до конца мостков, Наташа присела на корточки и опустила в темную воду руку.

— Какая водичка теплая! — с восторгом сказала она. — Боже, как искупаться хочется, словами не выразить!

— Так в чем дело? Купайся.

— Хорошо сказать — купайся, да у меня даже купальника нет.

— Так купайся, здесь же ни единой души. Кого ты стесняешься?

— Ну вот еще! Скажете тоже!

— Наташа, я старый больной человек, отойду в сторонку и смотреть не буду, слово даю.

— Впрочем, а почему, собственно, существуют запреты, если их не нарушать?

— Именно об этом я и говорю, — заключил Павел и не спеша направился к берегу.

Сбросив с себя блузку и брюки, Наташа задумалась, прежде чем снять остальное. «А вдруг обернется и увидит меня совершенно голую на этих мостках? Ну и что, пусть! Пусть видит! Пусть посмотрит, какая я. Пусть увидит, от чего отказывается!» — подумала Наташа и уже решительно разделась, замерла на мгновение — восхитительно прекрасная в своей непорочной наготе. Постояв немного, она словно отдалась ласкающим лучам склоняющегося к закату солнца. Вся ее точеная фигурка словно бы светилась изнутри нежным, пленительным светом. Затем, взмахнув руками, словно прекрасная птица, Наташа бросилась в воду. И та приняла ее. Ласковыми струями оглаживая нежную кожу, вода обтекала ее всю, даря неземное наслаждение. В глубине еще царил холод, и Наташа сильными гребками поднялась на поверхность. Здесь уже прогретая, мягкая вода не обжигала, а радовала своей нежностью. Наташа поплыла к далекому берегу, но ближе к середине начала ощущать легкую усталость и повернула обратно. Подплыв к мосткам, ухватилась за едва выступающие над поверхностью доски и какое-то время словно бы висела в невесомости. Мелкие рыбешки заинтересованно кружили вокруг Наташи, временами, осмелев, прикасались к ее телу. Наташе так сильно захотелось любви, что даже легкая дрожь пробежала по телу. Смущенная собственными фантазиями, она решительно подтянулась и выбралась на мостки. Взглянув на берег, она не увидела Павла. Несколько разочарованная его целомудренностью, Наташа, схватив в охапку свои вещи, бегом бросилась по мосткам к берегу. Добежала до огромных кустов цветущей сирени, попробовала одеться, но это оказалось не совсем простой задачей. Мокрая одежда липла к телу, и натянуть ее удалось далеко не сразу. Лишь застегнув последнюю пуговичку на блузке, Наташа позвала Павла. Он отозвался неожиданно близко, настолько, что она вздрогнула от неожиданности. Выйдя из-за куста, возле которого Наташа воевала с одеждой, Павел, улыбаясь одними глазами, сказал:

— А ты хорошо плаваешь. Воды не боишься. Молодец.

— Так вы все же за мной подсматривали!

— Не подсматривал, а присматривал, чтобы ты, не дай бог, не утонула.

— Выходит, пока я там… вы?

— Наташа, если тебе так это интересно, то, когда ты была без сознания, я тебя видел вблизи во всей, так сказать, красоте. Более того, не забывай, я хоть и в прошлом, но врач, у нас несколько атрофировано желание непременно увидеть женщину обнаженной. Хотя ты, безусловно, невероятно красива. Только не нужно краснеть и смущаться. Ты об этом сама прекрасно знаешь. На мой взгляд, такое тело, как у тебя, вообще прятать — смертный грех. Но, увы, таковы законы морали. Пошли, а то замерзнешь и не сможешь завтра продолжить раскопки.

Наташа и впрямь была смущена его прямотой, хотя и очень хотела, чтобы он ее увидел, но что-то все же заставляло ее краснеть. Всю дорогу до дома она молчала, слушала его болтовню, не особо придавая значения тому, что Павел говорил. Слушая его рассуждения о красоте, о совершенстве человеческого тела, в особенности женского, она думала о своем. О том, как же хотелось ей не выслушивать красивую лекцию, а обнять его, прижаться крепко-крепко к груди, ощутить ласковую силу его прикосновений, почувствовать вкус губ, узнать, наконец, каково это — принадлежать ему. Но Павел не умолкал, развивая теорию о необычайном совершенстве красоты, о ее разумной гармоничности, рациональности и всем прочем. Придержав калитку, он пригласил ее зайти вечерком на чай, но Наташа неожиданно для самой себя отказалась. Она вдруг разозлилась на Павла за то, что видел ее голой, за то, что так сдержан с ней, за то, что ни разу не позволил себе ни единого слова или жеста, который можно было бы расценить как попытку уложить ее к себе в постель. Разозлилась на его заботу и внимание, на то, что он единственный, кого она так сильно хотела, а он, словно слепой, не попытался даже это увидеть. Не прощаясь, она ушла в дом и резко захлопнула за собой дверь.

Павел с задумчивой, чуть грустной улыбкой посмотрел ей вслед. Черт, надо же было такому случиться, чтобы он, будто подросток, влюбился. Как на беду, и она так сильно жаждет его самого, что это уже видно невооруженным взглядом. Сегодняшняя игра: я буду бегать перед тобой голенькая, а ты не смотри — поначалу развеселила его, но затем, осознав, как ей тяжело, Павел попытался отвлечь Наташу от фривольных мыслей, да только, похоже, ничего из этой затеи не вышло. Вот сейчас она чертовски зла на него. Не она, а он сам боится ее, боится ее чувств, ее желания, не только потому, что, как всякий немолодой мужчина, опасается оказаться не на высоте, а потому, что не может позволить себе такую молодую и пленительную, такую желанную. Наташа ведь годится ему в дочери, но только вот как ей все это объяснить? Как дать понять, что он ей не пара, что попросту слишком стар для нее? Единственный, кто понял его состояние, Андрей. Верный старый друг, но он сам в подобной ситуации и так же мучительно ищет выхода.

…А за воротами его схватили. Он объяснял, убеждал, упрашивал, но пыточная уже ждала его. Два дня и две ночи мучений, плети, дыба — и снова плети. Клещи рвали его уже потерявшее чувствительность тело, но Воин упорно стоял на своем. Лишь утром третьего дня тцарь поверил, остановил разматывающего в очередной раз измочаленную плеть палача.

— Верю. Лекаря ему. Баню. Девок. Чтобы к завтрашнему утру здоров был, — отрывисто бросил тцарь Золтан и вышел из камеры пыток.

— Чего зря тянул? — пробасил палач, пожимая широченными обвислыми плечами, когда за тцаром закрылась тяжелая дверь.

Развязав путы, он, крякнув, взвалил на плечо едва живого Воина и, задевая его окровавленным телом о каменные стены, понес во двор. Бросив под навес, неспешно покачиваясь на коротких кривых ногах, отправился за лекарем. Присланные девки осторожно перекатили Воина на расстеленное полотно и вчетвером, перекашиваясь от натуги, понесли в баню. Пришедший лекарь осмотрел его и, убедившись, что кости целы, а мясо нарастет, удалился. Уложив истерзанное тело на полок, девки принялись стирать кровавое месиво пучками лечебных трав, размоченных в горячей воде. На открытые раны прикладывали целебные бальзамы, отогревали, оглаживали израненного воина своими мягкими телами. Здесь же, в жарко натопленной бане, кормили его, ласкали. Воин быстро приходил в себя под их ласковыми крепкими руками. Да и девки откровенно радовались, что им попался такой великолепный образчик мужской породы. Уснули они все вместе, прямо в бане, усталые, но весьма довольные.

Утром ему принесли одежду, самую большую, какую нашли. Отвели к тцару. Тот его принял у себя, в палате, за накрытым столом.

— Ты говоришь, что Барбус можно отстоять? — грозно глянул Золтан.

— Да, не только возможно, но необходимо, — ответил Воин. — У тебя, тцар, есть для этого все необходимое. Да, не скрою, павших будет много, но ни тебя, ни твоих наследников не станут больше тревожить правители Куявии.

— Ты говоришь так, словно уже стал моим главным военачальником. Забываешься, не таким, как ты, я приказывал рубить головы.

— Согласен с тобой, тцар, пока голова моя не многого стоит, но пара крепких рук, умеющих держать секиру или меч, лишними для тебя не будут.

— Вот и поживешь тогда до победы, а дальше посмотрю, что с тобой делать. Ты слишком наглый, ведешь себя так, будто ровня мне. Я, да будет тебе известно, из рода самого Панаса.

— Мне это известно, тцар. Позволь мне пока изложить тебе наш план.

Выйдя из палаты, Воин как полноправный ратник отправился в оружейную. Там заправлял его недавний знакомый, все тот же палач, истязавший его двое суток подряд. Хмуро взглянув на вошедшего, пробурчал:

— Чего еще? Снова на дыбу захотел?

— Злой ты. Меня тцар за оружием прислал. Тебе велел дать все, что выберу.

— На тебя доспех я не подберу, уж больно ты здоров, а что касается меча, выбирай, этого добра хватает. Ратников нет, а мечей сколько хочешь, хоть по два сразу.

— Тогда я два и возьму. И еще секиру мне дай. Я к ней привык.

— Пошли, коли так, — буркнул оружейник и поковылял в просторный подвал. — Смотри, выбирай, пробуй.

Воин окинул взглядом просторное помещение. Оружия, самого разнообразного, и впрямь было много. На полках лежали охапки тяжелых мечей, у стен стояли двуручные секиры, шлемы разных форм и размеров громоздились в углу. В огромном сундуке поблескивали длинные, словно кинжалы, наконечники копий, в другом колючими ежами топорщились острые жала связанных пучками стрел. Длинные луки стояли рядом с ларем, доверху наполненным клубками с тетивой. Воин задумчиво подошел к стеллажу с самыми длинными мечами, взял один, вынул из потертых ножен, со свистом взмахнул, отложил. Покопавшись, нашел еще такой же. Проверил остроту клинка. Взяв по мечу в руку, внимательно посмотрел на оружейника.

— Сам-то умеешь с оружием обращаться?

— Ты, малец, еще сиську мамкину сосал, когда я уже был лучшим мечником! — с вызовом ответил оружейник.

— Пошли, поглядим, — смиренно предложил Воин. — Только щит возьми покрепче.

Они вышли во двор, где уже толпились ратники. Объявленный общий сбор начинался. Предстоящий поединок тут же вызвал немалый интерес. Мигом расчистили круг, стали плотно, закрывшись щитами. Под одобрительные крики оружейник потряс над головой зажатыми в руках щитом и невероятно тяжелым, широким и длинным мечом. Рослый, с необъятно широкой выпуклой грудью, крепкими, достающими едва ли не до колен руками, он выглядел очень серьезным соперником. Из-за относительно коротких ног он навряд ли мог двигаться быстро, но широченные плечи вкупе с длинными, сильными руками делали каждый его удар нечеловечески сильным и неотвратимым.

Воин хотя и превосходил оружейника ростом, казался рядом с ним довольно щуплым. Не спеша, пройдясь по кругу, он под смех собравшихся отбросил несколько камней, попавшихся на пути. Остановился. Чуть склонив голову влево, посмотрел на оружейника и, словно не слыша восторженных криков: «Убей чужака, Бер!» — негромко спросил:

— Тебя, что ли, Бером кличут? — и, заметив утвердительный кивок, продолжил: — Готовься, Бер.

— Уже. Начинаем, — выдохнул Бер и, покачиваясь всем телом, двинулся вперед.

— Запомни, Бер, меня зовут Стерх! — крикнул Воин и шагнул навстречу.

Взметнувшиеся мечи встретились. Звякнули призывно. Искры брызнули в разные стороны, словно испуганные яркие рыбки. Закрывшись щитом, Бер рубил с чудовищной силой, каждый удар был смертельный, способный разрубить противника от макушки до самой развилки. Но всякий раз его меч только высекал искры из клинка Стерха и уходил в землю.

Стерх, похоже, не торопился атаковать, парировал удары, уклонялся, легко скользя по утоптанной земле. Лишь время от времени, будто невзначай, ударял по щиту Бера. Видя, что соперник начинает понемногу звереть от безуспешных попыток сразить его, Стерх, чуть отступив, вдруг взметнул оба меча и завращал их с такой скоростью, что, казалось, в руках его разом возникли два сверкающих круга. Спустя миг от щита Бера осталась лишь дощечка величиной с небольшую тарелку, а меч вылетел из рук.

— Все, пожалуй, — невозмутимо сказал Воин. — Ты хороший ратник, Бер. Только умения у тебя маловато.

Ошеломленный Бер стоял посреди разом примолкшего круга. С таким бойцом здесь еще никто не встречался. Слухи ходили, что далеко, за артанскими степями, живут иные народы, умеющие пускать стрелы на полном скаку, живущие на своих конях, никогда не ступающие на землю. А за полночным морем на неведомых островах есть странные северные люди, белые, словно снега, среди которых строят они свои каменные жилища. Они будто бы столь смелы и свирепы, что перед боем не надевают доспехов, а бросаются на врагов с открытой грудью, сжимая в каждой руке по длинному мечу. Убить их невозможно, ибо, даже будучи израненными, они продолжают сражаться, пока силы не оставят их и не спустятся к ним с небес прекрасные девы-валькирии, не унесут в небесные чертоги. Чужак не был бел, как те северяне, но дрался, как они, двумя тяжелыми мечами, волосом же был черен, словно вышел из того народа, что живет верхом на конях и зовется по-эллински кентаврами, конными таврами.

Воин стоял, опустив мечи, посреди замершей толпы, спокойный и невозмутимый, будто не он только что обезоружил лучшего и сильнейшего бойца.

Бой начался перед рассветом. Воин вел свой десяток горцев прямо к шатру тцаревича Мигарда. Мигард, старший сын тцара Велигарда, уже успел прославиться как умный, расчетливый и непобедимый военачальник. Несмотря на молодость, он уже почти вдвое расширил пределы Куявии, подчинив себе часть Славии, большую часть Диких земель, и надежно закрепился на левом берегу Реки, потеснив доселе неукротимых артанцев. Теперь, заперев в горах Золтана и осадив Барбус, он готовил войска к решительному сражению. На стороне Мигарда были сила, решительность, напор и армия, уверенная в собственной непобедимости. Что мог противопоставить всему этому Золтан? Старые стены стольного града да еще пять тысяч решительных, неплохо вооруженных, но слабо обученных, не участвовавших раньше в настоящих боях горцев.

Если план Воина сорвется, потеря трона и в лучшем случае позорный плен ожидали Золтана. В этой безвыходной ситуации ему пришлось поставить на карту все. Острые струи ветра резали глаза, впервые за много лет Золтан перемещался не как обычно в носилках или роскошном возке, а на неудобном седле, на спине боевого дракона. Личная охрана, возглавляемая преданным Ксандром, окружала его со всех сторон. Полет был опасен, у Мигарда имелись огромные луки, способные поражать драконов в полете. Потому они и забрались так высоко. Холод и мрак окружали сотню драконов с всадниками, стремительно мчащимися выше облаков. Как возницы находили направление в кромешной темноте, ведомо только богам. Путь их, подобный стреле, вел вперед, к Барбусу. Всего тысяча ратников летела на помощь осажденному граду. Но и это была солидная сила, способная удвоить число защитников.

Там, позади, в предгорьях, уже шел ожесточенный бой. Оставшиеся горцы прорывались на соединение с городской стражей и остатками армии, закрепившейся в граде. Золтан не знал, что десяток лично отобранных Воином бойцов уже пленил Мигарда и теперь, отбиваясь от куявцев, уходит в леса, выдерживая направление на Барбус. Пленение тцаревича и орудующая в стане полутысяча горцев посеяли панику. Оттого-то удар с гор оказался так страшен. Сметая выставленные на ночь посты, три с половиной тысячи горцев заставили рассеяться и бежать десятитысячную армию куявцев. Но праздновать победу не было времени. Собрав оружие и самое ценное из добычи, горцы двинулись на град. К вечеру, сметая на своем пути не готовые к бою тылы второй куявской армии, они прорвались к граду и закрепились в нем.

Еще раньше огромное полчище боевых драконов атаковало куявцев и, расчистив поле перед воротами, высадило подмогу защитникам. Только спустя сутки и первая, и остатки второй, куявской, армии собрались у стен Барбуса. Силами и численностью они все еще превосходили войска Барбусии, но боевой дух уже был сломлен.

Спустя неделю в решительном сражении невдалеке от северных ворот в жестоком бою полегли почти все защитники Барбуса, но и армии Куявии не осталось. Живые вместе с мирными жителями еще десять дней хоронили прямо на поле брани и своих и чужих павших.

Воин получил несколько тяжких ран в том сражении, но выжил. О нем буквально слагали легенды. Вскоре после поминальной тризны Золтан назначил его начальником городской стражи. Тогда-то, уже при дворе Золтана, он и повстречал Мару. Их любовь была тайной, дочь советника тцара не могла стать женой начальника стражи. Когда на свет появился их сын, его пришлось отдать кормилице. И вот спустя тринадцать лет Мары не стало, а Дулиус, все эти годы безуспешно пытавшийся добиться ее любви, отнял душу их сына.

Ковер начал снижаться. Высокий, поросший у подножия лесом холм вздымался над окрестностью. Огромный камень, освещаемый вспышками молний, покоился на его вершине. В углубление его и уложил Воин тело единственного сына. Развел у ног его небольшой костер и, защищая еще несмелое пламя от дождя и ветра, развернул свой видавший виды плащ. Трилиус, взволнованный не меньше, чем Воин, начал приготовление к обряду. В раскрытом навстречу грозовому небу золотом ковчеге сиял нестерпимым первосветом крошечный осколок первояйца. Воздев над головой ковчег, маг начал читать заклинание. Его голос то взлетал к тучам, то падал к земле. Наконец острый как стрела луч ударил вверх и, пронзив пространство, озарил все окрест яростным светом творения. Лицо сына, доселе смертельно бледное, загорелось золотом. Воин, рванувшись вперед, наклонился над ним, пристально вглядываясь в распахнувшиеся наконец глаза, и отпрянул так же внезапно. Луч света, будто отразившись от невидимого зеркала, ударил в тело сына. Жар миллионов горнов отбросил воина прочь. Только Трилиус с поднятым над головой ковчегом, в развевающемся плаще, остался неподалеку от сгорающего в диком первозданном пламени тела.

Тьма обрушилась неожиданно. Ни единого звука не доносилось. Воин пошевелился, шатаясь, поднялся на слабые, словно ватные, ноги. Ничего — кроме кромешного мрака.

— Трилиус! — позвал он, не узнавая собственного голоса. — Трилиус!

— Я здесь, Воин, — отозвался глухо, будто из могилы, маг. — Ты видел, какие силы бушевали?

— Где сын? — первым делом спросил Воин.

— Я ничего не вижу. Словно ослеп. Ты видишь меня? — слабым голосом спросил Трилиус.

— Нет. Темно. Я разведу огонь, — успокоил его Воин.

Двумя ударами высек искру, раздул небольшой огонек, в его свете запалил заранее припасенный факел. Потрескивая, занялось пламя, озаряя неясным светом Камень и сидящего подле него Трилиуса. Воин, подняв факел, шагнул к Камню. В ложбине среди разорванных клочьев полотна лежал сын, грудь его бурно вздымалась, но глаза оставались закрытыми.

— Стерх, ты слышишь меня? — позвал Воин, но сын не отвечал.

Он протянул руку, чтобы тронуть сына за плечо, но подскочивший с необычайной прытью маг остановил его:

— Нельзя его трогать, пока не взойдет солнце, иначе Чернобог возымеет над ним свою власть. Нужно дождаться рассвета.

Внезапно земля ушла из-под ног. Грохот ударил по ушам. Воин даже покачнулся от неожиданности. В этот миг гора содрогнулась, стремительно оседая под собственной тяжестью. Воин куда-то покатился, рядом с ним с грохотом пролетел ствол могучего дуба, вырванного с корнем неистовой силой, где-то истошно вопил от страха Трилиус. Наконец, падение прекратилось, но невесть откуда взявшаяся вода начала быстро заполнять огромную яму, в которой очутился Воин. Факел давно погас. Воин побежал куда-то в гору, вода преследовала его по пятам, бежать было трудно, ноги вязли в ставшей вдруг мягкой земле. Края огромной ямы местами были пологи, но иногда обрывались крутыми уступами, вода поднималась так быстро, что несколько раз едва не захлестывала Воина с головой. Он уходил от наводнения, не думая, стремясь выбраться из проклятого места. Появившаяся, наконец, луна высветила пологий берег невдалеке. Воин устремился туда. Когда, измученный, он выбрался на сушу, подъем воды прекратился. В призрачном свете на месте недавнего леса простиралась водная гладь, то тут, то там на поверхности плавали огромные стволы, вздымающие к ночному небу искореженные сучья. Гора с Камнем исчезла, лишь несколько небольших островов смутно виднелись вдали. Едва обретя надежду на спасение сына, он вновь потерял ее…

Уже, казалось, в сотый раз Павел просматривал полностью законченную книгу. Что же, черт побери, в ней было не так? Вроде и герой без страха и упрека, и слез достаточно, и крови в избытке, но в то же время присутствовало что-то другое. Нет, нельзя сказать, что он, Павел Северин, исписался, у него много задумок, проектов, но эта книга уже была иной. Она не была хуже прежних, весьма успешных, просто в ней в самом герое чувствовался надлом, будто стержень, тот самый, на котором держались все его прежние образы, чуть дрогнул. Впрочем, это все можно легко проверить. Ведь, кроме Андрея, принципиально не читающего его книг, есть Вилия. Она не только верная и преданная читательница, но и умный, внимательный критик. Отбросив сомнения, Павел набрал номер:

— Добрый вечер, красавица моя! Я тебя не отрываю от важных дел?

— Привет, Павел! Нет, я уже дома. На сегодня я просто женщина, которой позвонил самый дорогой для нее мужчина.

— Вилия, ты вгоняешь в краску старика.

— Мне, Пашенька, позволительно, я сама уже старуха.

— Вилия, тебе грешно такое говорить, ты самая прекрасная и молодая женщина на целом свете.

— Что ты! Я просто веду со старостью неравную борьбу. Все еще наивно надеюсь, что ты поделишься секретом вечной молодости. Ты по-прежнему упорно скрываешь, как тебе удается сохранять настоящую мужскую красоту, силу и обаяние.

— Ты все время меня смущаешь, Вилия. Но я звоню тебе по делу. Как ты посмотришь, если я тебе сброшу рукопись последней книги? Что-то мною овладели сомнения…

— Вот те раз, у тебя сомнения? Это что-то новое! Сбрасывай, конечно, я с удовольствием прочту девственную рукопись. Ты когда хочешь услышать мое мнение?

— Чем раньше, тем лучше.

— Хорошо, я готова и вся в нетерпении.

Только отправив имейл, Павел немного успокоился. Теперь он все узнает о себе, о том, что написал. Можно не сомневаться в том, что Вилия выскажет свое мнение прямо, если нужно, жестко, но, безусловно, справедливо.

Обоз растянулся, Януш остановил коня на пригорке и смотрел со стороны, как подводы втягиваются в узкую лощину между холмами. Во главе обоза на гнедом жеребце гарцевал его давний друг и соратник Витас. Славный воин, надежный товарищ, во многих схватках они бились плечом к плечу. Вот Витас подлетел к крытому возку, в котором едет Стефания, и, перегнувшись, о чем-то заговорил с ней. Знать бы о чем? Это ж надо, какое невезение, полюбить невесту сюзерена! Везти ее, такую чистую, нежную, в чужие жадные руки! За что, за какие прегрешения Господь ниспослал такую кару? Ведь никогда бы даже не помыслил о предательстве, а тут все так неладно повернулось. Зачем только его пан Мечислав послал с посольством? Неужто нельзя было отправить кого-то другого? Не полюбить Стефанию невозможно, умна, красива, она словно свежий ветерок в разгар жаркого полдня. Когда он впервые увидел ее, словно каленая стрела пронзила сердце, да так и осталась в нем. Каждый день они беседовали подолгу, Януш рассказывал ей, этой святой, непорочной деве, о своем сюзерене Дулебском. О землях, что ему принадлежат, об обычаях в его замке, а еще о том, где побывал сам, о далеком Киеве, о Полоцкой земле, о далеком острове Рюген. Она слушала его рассказы, и глаза горели таким восторгом, что Януш сразу понял: он сам ей намного интересней, чем его сюзерен. Да, он не мог ошибиться, особенно ярко все стало видно, когда начали собирать обоз. Пан Заславский давал за любимой дочерью богатое приданое, чего только не грузили в возки, и золотую посуду, и меха драгоценные, и утварь, а уж аксамита да паволоки накидали столько, что рессоры у возков прогибались. Ничего не пожалел Заславский, не зря ведь любимой дочкой была для него именно Стефания. Девять возков, да еще три для самой ее и девок, что уезжали на чужбину со своей хозяйкой. Благо с Янушем был десяток надежных воинов, было кому защитить добро и невесту Дулебского. Уже третий день тянулся обоз по узкой песчаной дороге. Холмы становились все выше и круче, поросшие огромными соснами, они со всех сторон вплотную подступали к шляху, еще добрых два дня обозам пробираться между ними. А потом начнутся дремучие леса. Не раз уже Януш проходил этой дорогой, все помнил, и удобные места для привалов, и где есть придорожная корчма со сносным ночлегом. Не близкий путь. Два месяца назад конный отряд во главе с Янушем преодолел путь за две недели, а вот обратно добираться намного дольше. Ничего не поделаешь, обоз. Вот и последний возок исчез за поворотом, Януш легонько толкнул каблуками сапог своего каурого и поспешил следом.

Стефания покачивалась на ворохе мягких шкур и вполуха слушала болтовню челядинки, ехавшей с ней в возке. Та весело и в подробностях рассказывала о том, как прошлой ночью девки развлекались с дружинниками Януша. И как она сама подглядывала, как Януш со своим другом Витасом купались в маленьком лесном озере. Но Стефанию мало интересовал ее рассказ, она думала о том, что ей предстоит стать женой одного из самых могущественных магнатов северной земли. Славой и богатством с ним мог поспорить лишь ее родной отец. Она видела портрет — сильный, решительный, он бы мог, пожалуй, понравиться ей, если бы не Януш. Одна беда, что происходит ее сопровождающий из древнего и славного рода, да только беден, к тому же третий сын. Ему никогда не стать магнатом, его удел — служить щитом и мечом сильным мира сего. Где он только не побывал! Сколько неведомых стран объездил! Да так и остался нищим. Вечный воин, вечный наемник. Как же хотелось Стефании, чтобы именно он был ее женихом, но, увы, он должен доставить ее к нелюбимому.

Как же медленно тянется дорога, да еще ехать и ехать. Кругом высокие горы, такие, что кажется, дотягиваются до самого неба. Правда, Витас говорил, что это и не горы вовсе, а так, холмы. Но Стефания еще ни разу не видела гор выше этих. В той стороне, куда движется их обоз, гор нет, зато, так же как и на землях отца, множество озер. У Януша интересный прыдомак в имени — Чилим. Так называют необычайно вкусный водяной орех. Вкусный и сладкий он только внутри, зато сверху он с такой твердой скорлупой, с такими острыми шипами, что добраться до сердцевины ой как непросто. Быть может, и Януш такой? Только снаружи твердый и неприступный, а внутри нежный и сладкий. Да как только добраться до его сердца? Боже прости за грешные мысли! У нее ведь есть жених, один из сильнейших мужей Великого княжества. Вопрос только, каким он мужем для нее станет. Она не вправе сама выбирать, ее с детства готовили к тому, что сильные мира женятся и выходят замуж только из политических соображений. Это только среди простолюдинов возможно выходить замуж по любви. Ей, Стефании, такое не суждено. Политика, никуда от нее не денешься.

Вечерело, Януш распорядился становиться на ночлег. Как ни хотелось добраться до постоялого двора, по его прикидкам, до него оставалось еще верст десять-пятнадцать, а в темноте везти обоз рискованно. Распрягли лошадей, составили возки в круг, развели в центре костер. Поставили два шатра. Один для Стефании, другой для его челяди. Небольшая речушка весело журчала поблизости. Неторопливые летние сумерки опускались на подступивший к поляне лес. Распределив дружинников в дозор, Януш присел у костра. Потрескивали поленья, шипела, выплескиваясь из котла, кипящая похлебка. На вертеле истекал соком и жиром крупный подсвинок. Молодой дружинник неспешно поворачивал его над огнем, следя за тем, чтобы мясо хорошенько прожаривалось. Стефания с челядинками ушла к речке. Оттуда доносились их веселые голоса и радостный смех. Свободные от дозора дружинники укладывались отдыхать, после трапезы они поспят, чтобы в полночь сменить дозорных. Отблески пламени отражались в глазах Януша. Мог ли он предположить, что не сложная, в общем, поездка обернется для него подобным образом? Сейчас, прислушиваясь к голосам, доносящимся от реки, он представлял Стефанию. Явственно видел, как она смывает с себя дорожную пыль, играет со струями бегущей воды, как опавший лепесток полевого цветка, словно украшение, запутался в ее золотых волосах. Он тряхнул головой, чтобы отогнать видение. От костра тянуло аппетитными запахами, Януш сглотнул слюну и поднялся. Нужно еще раз объяснить задачу дозорным. Времена не спокойные, всяк старается поживиться как может. В ночи что местный наместник, что обычный сброд может попробовать на крепость их мечи. Больно уж лакомый кусок, одиночный обоз. А уж ежели кто проведает о сокровищах, что лежат в возках, то смелости прибавится во сто крат.

Прикрыв со всех сторон свою госпожу, девки возвращались в лагерь. В сумраке смутно белели их сарафаны. Вот и ладно, скоро можно будет и поужинать.

Укладываясь в возке, Януш услышал отдаленный, приглушенный расстоянием вой волка. Через некоторое время с другой стороны завыл еще один. Странно, в эту пору волки обычно не воют! Нужно проверить. Он натянул сапоги и, взяв в руку кривую дамасскую саблю, выпрыгнул наружу. Тихо было вокруг, только поздние птицы еще не угомонились, но ухнул филин, и они притихли. Негромко похрапывали лошади, в центре догорал костер, возле него маячили два силуэта. Очередные в дозор. Сам дозор должен находиться за пределами кольца возов. Стараясь не смотреть на костер, Януш прополз под одним из возков и шагнул в темноту. И тут его словно что-то толкнуло. Он резко присел, и вовремя — над головой негромко свистнуло. Стрела сухо ударила в борт повозки.

— К оружию! — крикнул Януш и, перекатившись, укрылся за толстой сосной.

В лагере начался переполох, но его дружинники бывали в разных переплетах. За возками уже слышался скрип воротов. Там снаряжали арбалеты. Несколько стрел пропело недалеко от Януша. В этот момент он заметил неясные тени, скользящие к кольцу повозок. В темноте их было трудно сосчитать, но очень похоже на то, что их оказалось довольно много. Когда рядом с Янушем из темноты появился незнакомец, он, не задумываясь, рубанул его саблей. Звонко звякнула сталь, и клинок ушел в сторону. На противнике оказалась если не кираса, то по меньшей мере кольчуга. И тут же из темноты блеснул металл. Януш не слишком удачно отразил удар, и вражеская сабля слегка чиркнула по левому плечу. Не рассуждая, Чилим ушел чуть в сторону и с плеча рубанул по смутно видневшемуся лицу. Сабля вздрогнула в руке, принимая жизнь врага. Януш уже бросился к повозкам. Снова пропела стрела и, прошив насквозь полог, унеслась дальше. Прокатившись между колесами, он оказался в освещенном слабым светом затухающего костра круге. Здесь уже вовсю шел бой. Его дружинники, сбившись в кучу, защищая друг другу спины, дрались неподалеку. На них наседало не меньше десятка разбойников. А отбивало их атаки лишь семеро, один лежал прямо в костре, пламя уже лизало его пронзенное стрелой тело. Заметив, что сразу двое разбойников бежит к шатрам, Януш бросился им наперерез, в длинном прыжке настиг заднего и обрушил на него сверкающий клинок. С хрустом перерубив позвоночник, выдернул из бьющегося в агонии тела саблю и отбил удар второго. Короткая схватка — и, успокоив еще одного, Януш оглянулся. Его соратники уже не сдерживали нападавших, а сами наступали, разбившись на пары. Страшный кровавый танец кружил по всей площадке, окруженной повозками. Из темноты донесся глухой голос:

— Лучники, к бою!

Через миг из-за возов полетели стрелы. Сразу двое дружинников рухнули на залитую кровью землю. Заметив рядом снаряженный арбалет, Януш вскинул его и, не целясь, пустил стрелу. Под одной из повозок кто-то вскрикнул. Подхватив саблю, он бросился на лучников, краем глаза заметив, что за ним последовали двое его людей, уже отправивших в ад своих врагов. Едва оказавшись за кольцом. Януш наткнулся на могучего воина в черной велеисе. Тот тут же бросился на Чилима, сверкая стальной кирасой. Чувствуя, что не успевает вскочить на ноги, Януш кувырком покатился навстречу противнику. Тот, не ожидая ничего подобного, отпрыгнул в сторону. В следующий миг их сабли скрестились. Искры брызнули в разные стороны, булат зазвенел, страшные удары посыпались один за другим. Понимая, что противник превосходит его в силе, Януш неожиданно увернулся от сабли, полоснул своей над коленями врага. Гигант как подкошенный рухнул на землю. Рубанув его по обнажившейся шее, Януш бросился было вперед, но тяжкий удар по голове отправил его в небытие.

Серая пелена застилала глаза. Януш слышал нескончаемый скрип. Скрип, сводящий с ума. Мерный, тягостный, словно вытаскивающий из него жилы. Голова моталась из стороны в сторону, а в ней, внутри, переливался расплавленный свинец. Ужасно хотелось пить. Дождь, холодный осенний дождь почему-то падал только на глаза. Януш попытался поймать хоть каплю воспаленными губами — безрезультатно. Почему ничего не видно? Где он? Что-то холодное коснулось его лица, и вдруг серая пелена исчезла. Над ним покачивался полог повозки.

— Госпожа! Он очнулся! — услышал Януш звонкий женский голос.

Прямо над ним склонилось лицо Стефании. В ее ярко-синих глазах застыли слезы.

— Ну что ж ты, витязь? Жив ли ты?

Януш попытался ответить, но пересохший язык не поворачивался. Он только слабо пошевелил воспаленными, потрескавшимися губами.

— Госпожа, позвольте напоить его, он же горит весь и пить просит.

— Да, конечно, я сама напою его, — сказала Стефания.

Януш почувствовал, как его голову поддерживают нежные руки. Губы коснулись кубка. Живительная влага наполнила пересохший рот. С каждым глотком он ощущал, как силы возвращаются к нему. Януш даже попробовал сесть, но тут же упал на мягкие шкуры.

— Лежите, господин, вам нельзя вставать. Отдыхайте. Набирайтесь сил.

— Где мы? — не узнавая собственного голоса, спросил Януш.

— Мы в пути. Почти всех воинов мы потеряли ночью. Только двое в седлах, да еще трое ранены так, что неизвестно, выживут ли. Пятерых схоронили на рассвете, — негромко сказала Стефания.

— Как обоз? — обеспокоенно спросил Януш.

— Все цело, твои дружинники порубили всех разбойников. А их было более двух десятков. И вооружены они были серьезно. Только лучников восемь, а остальные все как один в кольчугах да панцирях. Тот, кого ты зарубил, оказался вообще в полном доспехе. Странные нынче разбойники пошли. Отец говорил мне, что они большей частью с ножами да топорами по лесам шастают. Не в пример напавшим на нас вчера.

— Выходит, они именно нас ждали, и похоже на то, что не разбойный люд, а кто-то из шляхты позарился на добро. Да и на тебя, Стефания. Похить они тебя, выкуп можно было бы требовать не малый.

— Уже не потребуют, ты защитил меня, витязь. Не зря тебя Чилимом зовут. Колюч. Ты погоди говорить, отдохни. Витас говорил, к полудню должны добраться до постоялого двора. Там отлежишься.

— Где Витас?

— Обоз ведет. Двое их осталось конных, Витас и Чеслав. Да раненых трое, не знаю, как величать, — ответила Стефания.

Януш вскоре опять забылся. В себя он пришел, только когда его, на плаще, доставали из повозки. Осторожно, боясь потревожить раны, его отнесли на второй поверх и устроили в комнатке рядом с покоями Стефании. Так она сама распорядилась. А вечером снова завыли девки, умер от ран один из дружинников.

Всю ночь Стефания просидела рядом с Янушем, который то приходил в себя, то опять проваливался в беспамятство. Под утро она ушла к себе, а рядом с Чилимом осталась одна из ее челядинок. Кроме раны на голове, правый бок Януша был рассечен ударом сабли, из открытой раны выглядывали ребра. Кровь начинала сочиться от малейшего движения. О том, чтобы продолжить путь, не могло быть и речи. Семь дней Янушу не позволяли вставать. Семь долгих дней он боролся со смертью. За это время умерли оставшиеся двое раненых. Витас не рискнул отослать Чеся за подмогой. Нельзя было оставлять Стефанию и обоз пусть и без слабой, но защиты. На восьмой день, когда измученная бессонными ночами Стефания уснула сидя подле Януша, он осторожно попробовал встать. Голова кружилась так, что он едва не упал, устоял лишь только потому, что успел опереться о стену. Подождав, когда пройдет головокружение, Януш очень медленно двинулся к двери. Дошел до лестницы. Передохнул. И, нащупывая каждую ступеньку, начал спускаться. Перед ним открылась сама корчма. Людей в ней почти не было. За одним из столов сидели перегонщики скота, да за другим ели его побратимы, Витас и Чеслав. Отдохнув на ступеньках, Януш направился к ним. Чесь заметил его первый и, перемахнув через стол, бросился навстречу:

— Чилим, ты зачем встал?! Стефания не велела тебе даже шевелиться! Дай я тебе помогу!

— Сам. Не красна девица. Сам до стола дойду. Вели принести пива и мяса! — огрызнулся Януш.

Подскочивший к ним Витас, невзирая на сопротивление Януша, помог ему добраться до стола, да еще и кресло хозяйское приволок. Чтобы Януш не свалился со скамьи.

— Садись, словно князь. Как ты, Стефания к тебе даже нас близко не подпускает. Все говорит, что ты спишь. Как ты сам-то? Раз до стола дополз, значит, жить будешь.

— Буду. Голова только кружится. А так ничего. О, да вы, я смотрю, уже который кувшин допиваете! Налей-ка и мне, брате, старого ола!

— Ты как выбрался? — поинтересовался Чесь, наливая в кружку Януша пенистое духмяное пиво.

— Тюремщица моя уснула. Вот я и сбежал.

Недолго удалось в этот день Янушу посидеть с побратимами. Вскоре на лестнице появилась Стефания, и Януша провели в его комнатенку. Настрого запретив ему вставать, она оставила челядинку и ушла отдыхать. Но с того дня Януш начал быстро выздоравливать. Стефания по-прежнему проводила почти все время рядом с ним. Они подолгу разговаривали, сидя в его полутемной комнатке. Но думала она совершенно об ином. В ее памяти всплывали картины ночного боя, когда Януш с саблей в руке защищал ее. Как затем, израненный, метался в бреду на ее руках. Она вспоминала его сильное тело со следами старых шрамов. И непонятно почему ей безумно хотелось прикоснуться к этим шрамам губами, попробовать на вкус его твердые губы. Ощутить прикосновение его сильных рук на своей груди, отчего они сразу же наливались и томительно болели в ожидании его ласк. Стефания понимала, что грешна в мыслях своих, но изгнать их не было сил. Всем сердцем своим, всей душой, всем телом она желала принадлежать ему одному.

Как-то вечером они сидели как обычно и мирно беседовали. Януш рассказывал Стефании о Царьграде, где в свое время служил. Живописал ей восточные базары, нравы жителей, красоту дворцов. Как уж случилось, что ее рука совершенно случайно оказалась в его руке. Не удержавшись, Януш поднес ее к губам и нежно, словно лепестки цветка, начал целовать тонкие пальцы Стефании. Чуть слышный стон сорвался с ее уст. Забыв обо всем, о предстоящей свадьбе, об обязательствах, о том, что обязана оставаться непорочной до замужества, Стефания прижала к груди голову Януша и, трепеща от волнения, только и смогла прошептать:

— Возьми меня!

— Нельзя, княжна! Мы не можем сделать этого! — едва слышно ответил Януш.

Но Стефания уже ласкала его грудь и плечи, и от этих ласк кровь закипела в жилах, и свет померк, и наступила та самая волшебная в их жизни ночь, ради которой, наверное, и стоило жить.

Еще неделю они провели на постоялом дворе, пока Януш не окреп достаточно, чтобы не только держаться в седле, но и владеть саблей. И каждую ночь они яростно любили друг друга, понимая, что расплата неминуема. Пришло время трогаться в путь. Кони оседланы, повозки со скарбом уже стоят наготове. Лишь Стефания с Янушем еще не спустились вниз.

— Нам нужно бежать, любовь моя! Прямо сейчас! Бросить все и бежать! Бросим обоз, оставим твою челядь и на полдень, в Киев, в Царьград! Будь что будет!

— Нет, Януш, мы не можем убежать сейчас. Пойми, челядь без нас беззащитна, у меня ведь одни девки, как они доберутся назад? Об этом ты подумал?

— Да зачем им обратно? Пусть живут здесь.

— Так нельзя. Я увезла их от родных, и я отвечаю за них. Они ведь принесли мне присягу, а я приняла ее. Мы бежим с тобой, но позже. Приедем на место, хорошо подготовимся и бежим.

— Стефания, это весьма неразумно. От Дулебского бежать не просто. Нам придется скрывать свою любовь. И чем дольше это будет продолжаться, тем больше вероятность, что нас раскроют. Тогда не миновать судилища ни мне, ни тебе.

— Януш, любимый, я не вправе поступить иначе. Придется тебе смириться.

— Что ж, пусть будет по-твоему, любовь моя. Пойдем, пора в дорогу.

Снова потянулись леса и холмы. Дорога петляла между ними, словно выискивая пологие участки. Огромные сосны подступали к самой колее. Стефания слушала поскрипывание колес, щебет птиц и думала о том, как сложится ее судьба. Любить Януша оказалось намного проще, чем принять то, что больше она не сможет жить своей прежней жизнью. Поддавшись страсти, порыву, она обрекла себя на изгнание. Ну и пусть, зато рядом с любимым. Вот только уже никогда не будет она владелицей огромного майората. Не будет у нее многочисленной челяди. Ей придется самой верно служить своему мужу и господину. Что ж, она готова! Она сама приняла решение, и никто не заставит его переменить, да это и невозможно. Где-то в далекой стране они будут жить в любви, и именно это и есть самое важное для нее и ее любимого. Пусть она больше никогда не увидит этих сосен, не сможет искупаться в лесном озере, не услышит пения этих птиц. Зато они навсегда останутся вместе.

День тянулся за днем, нескончаемая дорога разматывала бесконечные версты. Каждую ночь Януш хоть ненадолго, но приходил к Стефании. Они уже не обращали внимания на то, как на них смотрела челядь. У них была только их любовь. По мере приближения к землям Дулебского Януш все чаще хмурился, лицо его становилось напряженным и суровым. Однажды на привале к нему подошел Витас.

— Есть разговор, Чилим, — сказал он, подсаживаясь к костру рядом с Янушем.

— Говори! — ответил тот, уже догадываясь, о чем пойдет речь.

— Я знаю, что лезу не в свои дела, но ты сам понимаешь, что вам со Стефанией несдобровать, когда все откроется.

— Понимаю.

— Тогда почему бы вам не бежать?

— Мы убежим, только позже.

— Почему позже? Прямо сейчас, захватите обоз — и вперед. Вас не хватятся еще дней десять, а за десять дней вы уже будете так далеко, что ни одна погоня вас не достанет.

— Я обещал Стефании, что доведу ей челядь до Дулебы.

— Здесь осталось всего ничего. Еще три, от силы четыре дня пути — и мы на месте. Почему бы вам не сделать так, как я говорю, прямо с самого утра с обозом сворачиваете на Днепр, а там, на челнах, вниз до самого Киева? Еще не поздно. А челядь доберется сама. Я говорил с Чесем, он тоже готов идти с вами. В землях Дулебского тихо, на одной повозке девки доберутся сами, а мы тем временем уже будем на Днепре. Решайся.

— Я поговорю со Стефанией.

— Сам решай, не дело впутывать в мужские дела женщин.

— Она не женщина, а моя жена. Ее это касается впрямую.

— Уже жена? Быстро!

— Уж это не твое дело. Я сам назвал ее женой и не отступлюсь от своих слов. А если не нравится, можешь познакомиться с моей саблей.

— Дурень ты, брате! Не думал, что ты сможешь обнажить оружие против побратима.

— А ты сам не нарывайся.

— Я и не нарываюсь, но ты решай скорее, завтра вечером будет уже поздно, а послезавтра вообще невозможно. Думай! Пойду сменю Чеся.

— Иди. Я подумаю.

Посидев немного у костра, Януш направился к шатру Стефании, но не успел дойти до него, как за кольцом повозок послышался шум. Выхватив саблю, Януш бросился на голоса. На поляну со стороны дороги выезжал конный отряд, впереди на вороном жеребце неспешно выступал сам Мечислав Дулебский. Златотканая чуга мягкими складками спадала с плеч, голову венчала небольшая шапочка, отороченная мехом, на правой руке на длинном темляке покачивался шестопер, символ княжеского достоинства. Он остановился перед кольцом повозок, а его отряд рассыпался по поляне, охватывая подступы.

— Здорово, Чилим! Хорошо встречаешь своего сюзерена, с саблей в руке, а мне говорили, что ты едва не помер! А ты, холера ясна, жив, здоров, да еще и саблей машешь! — пророкотал Дулебский.

— День добрый, князь. Жив я милостью божьей. Спаси и тебя Господь.

— А я уж беспокоиться начал, все в обозе занемогли, и мне уже не встретиться с избранницей. Да вот выехал на охоту, и навстречу заодно. Как добрались?

— Людей потеряли. Много. Трое всего нас осталось.

— А был с тобою десяток?

— Верно, десяток. Да восьмерых схоронили.

— Ну что ж, на все воля Господня. Главное, скарб довезли. Или не весь?

— Весь скарб довезли, князь. В сохранности.

— За это молодец, а что людей положил, наказан будешь. Мои люди, ты за них в ответе, тебе и кару нести.

— Отвечу. Но только люди были мои!

— А ты не перечь князю. Мне все едино, только ответить все равно придется. Неси постамент. Прямо сейчас смотреть буду, что везешь. А ты сразу распорядись насчет ужина.

Дулебский спешился и направился вслед за Янушем в кольцо повозок. Всадники, прибывшие с князем, стреножили лошадей и собрались у пылающего костра.

Вскоре уже жарился на вертеле молодой олень, пошли по рукам кувшины с пенистым олом и дивным заморским вином. Ратники загомонили, затянули походные песни. Стефания не выходила из своего шатра. Не думала она, что встреча с постылым женихом состоится так скоро. Но ничего теперь не поделаешь, оставалось терпеть и ждать, когда они с Янушем смогут бежать…

…Павел открыл глаза. Сон, слишком явственный, чтобы быть сном, не отпускал его. Так ярко, так отчетливо он еще ни разу в жизни не видел сны. Все немедленно просилось на бумагу. Останавливало одно: а что, если все это происходило в самом деле в те далекие годы? Тогда необходимо найти подтверждение. Нужно помочь Наташе. Ведь это именно ее идея — начать поиски Чилима. А всему виной старая легенда, рассказанная им. Кто знает, а вдруг за ней на самом деле стоит средневековая драма?

Наташа, забившись в кресло, плакала, вернее, даже не плакала, а просто сидела, обхватив колени руками, а слезы сами текли и текли. Как?! Как, скажите, объяснить этому чурбану, что она безумно любит его, что видит его во сне каждую ночь. Что каждое мгновение только и мечтает о том, чтобы прикоснуться к нему, услышать его голос, ощутить его запах, от которого мурашки бегут по телу. Неужели он настолько бесчувственный, что не видит такой простой и очевидной вещи, что она любит его, любит так сильно, что не может дышать, если его нету рядом, не может спать, есть, жить не может! Если бы хоть кто-нибудь знал, какая это пытка — быть рядом с ним, если бы хоть кто-нибудь знал, насколько невыносимо оставаться без него. Не слышать его голоса, не видеть его. А какое счастье, когда он улыбается! Как радостно наблюдать, как теплеют его глаза, как тонкие морщинки собираются в их уголках. А он, он ничего этого не видит в упор! Остается решиться и сказать все самой? Нет, она не перешагнет этой черты. Пусть лучше навсегда она останется одна, но она не сможет его разлюбить, он, и только он навсегда завоевал ее сердце.

Когда в дверь постучали, душа у Наташи оборвалась и рухнула куда-то глубоко-глубоко вниз. ОН! НАКОНЕЦ-ТО!

— Натка, ты дома? — раздался голос Марии Казимировны. И душа начала медленно, мучительно карабкаться обратно.

— Божечки мой, Натусю, деточка, неужто обидел кто?

— Нет, баба Маня, никто меня не обидел, как-то само так вышло, сижу вот, реву, а из-за чего — сама не понимаю.

— Я видела, как ты пришла сама не своя, даже дверью так хлопнула, что у меня едва посуда вся на пол не полетела. Ну, думаю, не иначе как беда с моей девонькой приключилась, прихожу, а ты и впрямь вся в слезах. Неужто Павел Николаевич тебя, сердечную, так изобидел?

— Нет, баба Маня, он не виноват, я сама во всем виновата. Кругом виновата, и перед ним и перед собой. Не могу я с собой совладать, больно мне, а по-другому не получается. Он на меня совсем внимания не обращает, будто и не женщина я вовсе. И так пробовала и эдак, все равно. Я ведь жить без него не могу, а он в упор этого не замечает. Что, у него вся любовь в книжки ушла? Почему так, а? Баба Маня, хоть вы мне скажите, чем я ему не хороша? Вроде не уродка, кажется, на месте все, а он будто не видит. Я же люблю его!

— Эка новость, да вся деревня знает, что у вас любовь! Только и разговоров, что вот-вот свадьба будет, а у вас, выходит, все еще никак? Он-то вроде как тоже любит тебя сильно. Но ты еще одно учти: он ведь не мальчонка сопливый, чтоб на тебя набрасываться. Павел Николаевич мужчина зрелый, ему не к лицу торопиться. Может, потому и не соблазнился пока. Но что любит, это я тебе точно говорю. За версту видно.

— А не может быть так, что ему женщина уже не нужна?

— Быть такого не может, он хоть и не молоденький парнишка, но женщины у него совсем недавно были, и порядочно, вот только года три или четыре назад привез он из города фифу крашеную, лет тридцати с небольшим, а в таком возрасте у бабы самая охота. С неделю у него жила, барыней ходила, да только вскорости отвез он ее обратно. Я потом по-соседски спросила у него, что, мол, не жениться ли собрался, а он мне отвечает: «Да, наверное, неплохо было бы, да вот подходящую женщину пока не нашел». Так что в этом можешь не сомневаться. А что в руках себя держит, так это даже хорошо, и себя блюдет и тебя. Может, тебе как-нибудь по-нашему, по-женски, того, подогреть его? Не сможет же он перед твоими чарами устоять!

— Сможет, он точно сможет. Даже сомневаться не стоит, мы сегодня на озере были, так меня черт дернул купаться, осмелела я сверх всякой меры да сиганула в воду голяком, а он за кустики отошел, чтобы меня не смущать, стало быть. Вот и все подогревы. Хотя знаю, что видел, как я плавала! Ну что мне еще сделать?

— Не знаю, девка, не могу сказать. Но то, что любит тебя, спору нет. Может, тебе просто потерпеть чуток, а?

— Сил уже нет терпеть, баба Маня! Даже не верится, что любит он меня, никогда он мне этих слов не говорил.

— А ты думаешь, муж мой покойный, царствие ему небесное, мне когда-нибудь такое говорил? Как же, размечталась! Он и сказал мне только один раз, когда замуж предлагал за него пойти. Погоди малость, и он тебе скажет, ты только верь и жди.

— А я уже не верю ни во что. Тяжко мне, баба Маня! Я ведь тоже, как все, замуж хочу, деток нянчить, своих, а не в школе! Я же обычная слабая женщина. Хочу, чтобы муж был, чтоб любил. А он, как мне кажется, даже не думает об этом.

— Да любит он тебя, не сомневайся! С какой такой радости он бы тебя так оберегал, заботился?

— Понятия не имею. Он вообще чудной. Баба Маня, а вы легенду про Януша знаете, что с замком связана?

— Как не знать, ее, почитай, все старики здесь знают. А ты, говорят, решила разгадать ту загадку? Ну и как успехи, нашли что-нибудь?

— Да вроде того, недалеко от озера курганчик насыпан, из водяного ореха. Думаю завтра его начать раскапывать.

— А что, если и впрямь там могила? Не боязно?

— Если и могила, так похоронить их следует по-людски и отпеть как положено! Люди ведь были, к тому же любили они сильно друг друга, из-за любви и смерть приняли.

За окном незаметно стемнело, и вскоре Мария Казимировна отправилась к себе, как она сказала — почивать. Наташа, посидев немного в одиночестве, легла. И опять ей снились горячие кони, бешеная скачка, яростный бой и ужасная темнота склепа.

Утром, чуть свет, в дверь постучал Павел. Словно и не было вчерашнего дня, будто не заметил ее обиды, он стоял на пороге, как всегда, улыбающийся, загорелый, и смотрел Наташе прямо в глаза. Он в одно мгновение все понял, и про страшные сны, и про вчерашние слезы, и все, все, что не сказано, но что так хорошо чувствуется. Чтобы избавить ее от напряжения, Павел нежно обнял Наташу и, прижав к груди, прошептал ей на ухо:

— Помолчи, не нужно ничего говорить. Просто постарайся меня простить. Мне ведь тоже нелегко.

Наташа, расчувствовавшись, прижалась к нему и долго стояла неподвижно, слушая, как прямо под щекой бьется его сильное сердце.

— Ты позволишь идти на раскопки вместе с тобой? — поинтересовался Павел, когда Наташа разомкнула объятия.

— Конечно! О чем вы спрашиваете?

Все утро ребята нагружали и оттаскивали в сторону мешки с чилимом. Наконец ближе к полудню перед ними открылась сводчатая арка, но только там, где полагалось быть двери, находилась глухая кирпичная стена. Кто-то из ребят сбегал в деревню и притащил лом. Павел, вооружившись им, начал разбивать кладку. После часа упорного труда удалось выбить десяток кирпичей. На смену ему пришли школьники, но у них дело пошло еще хуже. Уже ясно обозначились тяжелые двери. Мореный дуб, окованный полосами когда-то крепкого железа, не поддался гниению, и, чтобы отрыть склеп, пришлось убирать всю кладку, но за весь день они не осилили и половины.

Наташа, как и вчера, отпустила ребят по домам, а сама вместе с Павлом пошла гулять по парку. Посматривая на своего спутника, она никак не могла начать тот самый разговор, к которому готовилась все утро. Казалось бы, это так просто — признаться в любви, но вот заставить себя произнести эти простые слова оказалось чрезвычайно трудно. Несколько раз Наташа набирала полную грудь воздуха, но, замерев на мгновение, так и не решалась сказать. Вот и сейчас, когда они остановились на повороте аллеи, Наташа, глубоко вздохнув, совсем уж собралась сказать самые важные для нее слова, но в кармане у Павла запищал телефон.

— Да, Андрей! Привет! Что? Ну конечно, привози, о чем разговор. Разумеется, присмотрим! — Прикрыв ладонью трубку, Павел, взглянув на Наташу, негромко сказал: — Нужно девочек Ксении присмотреть, они сейчас с Андреем, а Ксения в отъезде. Поможем?

— Естественно, поможем! — преувеличенно бодро ответила Наташа.

— Когда ты их привезешь? Хорошо, ждем! — закончил разговор с Андреем Павел. — Видишь ли, какое дело, Наташа, ты прости, что я согласился за нас двоих, но нужно друга выручить, он и так для нас так много сделал, — как-то неуверенно сказал Павел.

Та молча кивнула в ответ, а сама едва не подпрыгивала на месте от восторга: он говорил о НАС, он принял решение ЗА ДВОИХ! Он, не отдавая себе отчета, сам объединил их в одно целое! Неужели он впрямь так считает?! Выходит, он тоже не разделяет их дела, они по-настоящему вместе, хоть и спят пока в разных постелях. Вот черт, только о постели думать не стоит. Незачем это, пусть хоть так, чем никак!

Павел повел Наташу к дому, по дороге они обсуждали, как и чем будут заниматься девочки во время своего пребывания в деревне.

— Да что тут думать! Со мной они будут в парке работать, надеюсь, им это будет интересно.

— А Дашка как же?

— Не поняла, что, еще одна девочка?

— Да, причем влюбленная в меня! — с гордостью в голосе заявил Павел.

— Так, кажется, я начинаю понимать! Это та рыженькая красотка, которая смотрела на меня недобрым глазом, когда мы были в гостях у Андрея? Та, с которой он так увлеченно целовался в парке, что даже проходившие мимо женщины оглядывались? Это вы о ней говорите?