Смерть у бассейна

Глава 14

Утром в понедельник Мэдж проснулась рано, словно ее подтолкнули. С минуту она лежала в недоумении, потом, сбитая с толку, повернулась к двери, почти уверенная, что сейчас появится леди Энгкетл. О чем это Люси говорила позавчера, переступая ее порог? Что-то про трудный уик-энд? Да, и еще она была обеспокоена: ждала каких-то неприятностей.

Верно. А ведь какая-то неприятность приключилась, и лежала теперь на душе Мэдж тяжким грузом. Что-то такое, о чем не хочется думать, не хочется вспоминать. Да, да, и это «что-то» страшит ее. И это связано с Эдвардом. Воспоминание обрушилось как порыв ветра. Безобразное, резкое слово. Убийство!

«Ой, нет, — подумала Мэдж, — это не может быть правдой. Мне приснилось. Джон Кристоу — простреленный, мертвый, на краю бассейна. Кровь и голубая вода. Прямо какая-то обложка детективного романа. Бред, вымысел. Такого не бывает. Ах, если бы оказаться теперь в Айнсвике! Уж там этого не могло бы произойти».

Нет, это был не сон. Это случилось на самом деле — происшествие для «Ньюс оф Уорлд», а она, Эдвард, Люси, Генри и Генриетта оказались его участниками. Несправедливо, до чего же несправедливо. При чем тут они, если Герда убила своего мужа?

Мэдж неспокойно заворочалась.

Тихая, недалекая и чуточку трогательная Герда — это имя как-то не вязалось ни с мелодрамой, ни со злодейством. Разумеется, Герда не смогла бы убить никого.

И опять ей стало неуютно внутри. Нельзя, нельзя так думать. Потому что кто же еще мог убить Джона? Ведь Герда стояла подле тела с револьвером в руке. С револьвером, взятым ею из кабинета Генри.

Герда говорит, что нашла Джона раненым, а револьвер подняла. Ну, а что еще ей оставалось говорить? Надо же было хоть что-то сказать.

Генриетта правильно защищала Герду: она просто сказала, что версия Герды вполне возможна, а не стала выдвигать какие-нибудь немыслимые варианты.

Вчера вечером Генриетта вела себя очень странно, конечно, потому, что была потрясена смертью Джона Кристоу. Бедная Генриетта — она испытывала такое сильное чувство к Джону. Но это пройдет, как проходит все на свете. И тогда она выйдет за Эдварда и будет жить в Айнсвике, а Эдвард наконец-то обретет свое счастье.

Генриетта всегда с большой нежностью относилась к Эдварду. Помехой была только напористая и властная личность Джона Кристоу. Соседство с ним и делало Эдварда таким сравнительно бледным.

В это же утро, спустившись к завтраку, Мэдж была поражена, как освободившаяся от давления Джона индивидуальность Эдварда уже заявляет о себе. Он казался более уверенным в себе, не столь застенчивым и нерешительным.

Он любезно обращался к неотзывчивому и испепеляющему Дэвиду.

— Вы бы навещали Айнсвик почаще, Дэвид. Буду рад, если вы будете там как дома и узнаете это место получше.

Накладывая себе апельсиновое варенье, Дэвид процедил:

— Эти большие имения совершенно нелепы. Их бы следовало разделить.

— Надеюсь, этого не случится при моей жизни, — сказал с улыбкой Эдвард. — Мои арендаторы — народ вполне довольный.

— А не должны бы, — сказал Дэвид. — Никто не вправе быть довольным.

— Если б довольны своими хвостами были бы все обезьяны… — пробормотала стоявшая у пристенного столика леди Энгкетл, рассеянно глядя на поднос с жареными почками, — этот стишок я учила в детстве, но что-то не припомню продолжения. Нам с вами надо будет побеседовать, Дэвид. Я хочу усвоить все эти новые идеи. Насколько я уловила, надо всех ненавидеть, но в то же время обеспечить каждого бесплатным медицинским обслуживанием и всяческим дополнительным образованием (ах, эти бедные беспомощные деточки, каждодневно сгоняемые в школьные стада!); да, и рыбьим жиром, который вливают детям в горлышки, хотят они того или нет — а у него ужасно скверный запах.

«Люси опять в своем репертуара, как ни в чем не бывало», — подумала Мэдж.

И Гаджен, попавшийся ей навстречу в гостиной, тоже выглядел вполне обычно. По-видимому, жизнь в «Пещере» вернулась в привычное русло. После отъезда Герды все случившееся стало казаться сном.

Снаружи раздался шорох колес по гравию: это прибыл сэр Генри. Он переночевал в своем клубе и выехал рано утром.

— Ну как, дорогой — спросила Люси, — все ли в порядке?

— Да. Там была секретарша Джона, очень смышленая девушка. Она за всем и проследит. А еще, оказывается, у Герды есть сестра. Секретарша ей телеграфировала.

— Я знала, что должна быть, — сказала леди Энгкетл. — В Танбридж Уэлс?

— По-моему, в Бексхилле, — недоуменно откликнулся сэр Генри.

— Вот как? — Люси обдумывала Бексхилл. — Да, весьма правдоподобно.

Приблизился Гаджен.

— Звонил инспектор Грейндж. Дознание[17] назначено на 11 часов послезавтра.

Сэр Генри кивнул, леди Энгкетл сказала:

— Мэдж, вам, наверное, следует позвонить в ваш магазин.

Мэдж медленно побрела к телефону.

Жизнь ее была до такой степени обыкновенной и серой, что Мэдж вдруг ощутила отсутствие в своем словаре нужных фраз для разъяснения своей хозяйке ситуации, в которой она оказалась. Дело в том, что мадам Элфредж была не из тех, кому легко в любое время что-то объяснить.

Скрепя сердце, Мэдж сняла трубку.

Все вышло именно так гадко, как она себе представляла. Сиплый голос язвительной маленькой еврейки гневно бежал по проводам:

— Что это такое, миз Хадказл? Змерть? Похороны? Разве вы не очень хорошо знаете, что у меня нет звободных рук? Вы думаете, я уже поверила таким отговоркам? Вы, я вижу, весело проводите время.

Мэдж робко перебивала ее, стараясь говорить твердо и внятно.

— Полиция? Вы говорите — полиция? — Это был почти визг. — Вы замешаны в полицию?

Еле сдерживаясь, Мэдж объясняла, объясняла. Удивительно, каким грязным увидела все случившееся эта баба на другом конце провода. Вульгарное дело с полицейским вмешательством… Какая это все же загадка — другой человек!

Отворилась дверь и вошел Эдвард. Увидел разговаривавшую Мэдж, он хотел было удалиться, но она остановила его.

— Эдвард, останься. Пожалуйста. Очень прошу тебя.

Присутствие Эдварда придавало ей силы, нейтрализуя яд. Она убрала руку, прикрывавшую микрофон.

— Что? Да. Прошу прощения, мадам, но, в конце концов, едва ли тут есть моя вина…

Неприятный голос завизжал со злобным хрипом:

— Что у вас это за друзья? Что они за люди, если у них там полиция и убили человека? Я лучше позабочусь, чтобы вообще не нужно ваз обратно! Я не могу портить репутацию моей фирмы.

Мэдж вставляла сожалеющие, уклончивые слова. Наконец, со вздохом облегчения, положила трубку. Ее мутило и трясло.

— Это я на работу, — объяснила она. — Надо было предупредить, что я не выйду до четверга из-за следствия.

— Надеюсь, они восприняли это должным образом? А кстати, какой он, твой магазин готового платья? А его хозяйка? С ней можно работать приятно и в полном согласии?

— Я бы выразилась совсем иначе! Еврейка из Уайтчепеля с крашеными волосами и скрипучим голосом.

— Но, дорогая Мэдж…

Лицо Эдварда отразило такой ужас, что Мэдж чуть не расхохоталась. Он был явно встревожен.

— Но, детка, как ты можешь выносить такую даму? Если работа тебе необходима, так уж выбери такую, где окружение было бы приятным, а сослуживцы — милыми людьми.

Несколько мгновений Мэдж смотрела на него, не отвечая. «Как это объяснишь, — думала она, — человеку вроде Эдварда? Что он знает о рынке труда, о занятости?» И вдруг прилив горечи поднялся в ней. Люси, Генри, Эдвард, да, собственно, и Генриетта — все они отделены от нее неодолимой бездной, той бездной, что разделяет тружеников от праздных.

Они понятия не имеют, как трудно найти место, а найдя — удержаться на нем.

Кто-то мог бы сказать, что лично ей вовсе не так уж позарез нужно зарабатывать на жизнь. Люси и Генри были бы рады приютить ее. Столь же охотно они бы предоставили ей содержание. Последнее с готовностью сделал бы также и Эдвард. Но что-то в Мэдж восставало против того, чтобы принять такое предложение богатенькой родни. Наезжать изредка и окунаться в хорошо налаженную роскошь вечного досуга Энгкетлов было приятно. Она могла себя этим потешить. Но какая-то упрямая независимость удерживала ее от принятия подобной жизни в качестве подарка. Сходное чувство отвращало ее и от соблазна завести собственное дело на занятые у родни и друзей деньги. Достаточно она такого повидала.

Она не одолжит денег, не воспользуется связями. Она нашла работу за четыре фунта в неделю, и если ее приняли в действительности благодаря надеждам мадам Элфредж на то, что Мэдж будет привлекать в ее магазин своих «шикарных» друзей, то мадам просчиталась. Мэдж непреклонно отвергала подобные побуждения со стороны своих друзей.

Она не питала особых иллюзий насчет своей работы. Она не любила магазин, не любила мадам Элфредж, не любила вечного угождения раздражительным покупателям, но весьма сомневалась в возможности найти для себя другую, более приятную работу, поскольку ничему толком не была обучена.

Слова Эдварда, будто перед ней открыт широкий выбор, вызвали у нее легкое бешенство. Какое право имеет он жить в мире, столь оторванном от действительности?

Все они были Энгкетлами, все. А иногда, как в это утро, она не чувствовала своей принадлежности к этой фамилии. Она всецело была дочерью своего отца. Мысль об отце вызвала у нее всегдашний укол любви и сожаления. Седой, в летах, мужчина с утомленным лицом, годами бившийся за маленькое семейное дело, обреченное, вопреки всем его заботам и усилиям, катиться вниз. И дело было не в его несостоятельности, а в поступи прогресса.

Пожалуй, странно, что вся преданность Мэдж принадлежала не ее блестящей матери, урожденной Энгкетл, а кроткому изнуренному отцу. После каждой поездки в Айнсвик — этих упоений ее жизни, она читала чуть осуждающий вопрос на лице отца и отвечала, обвив руками его шею: «Я рада, что я дома, очень рада».

Ее мать умерла, когда Мэдж было тринадцать лет. Временами Мэдж задумывалась, как мало она знала свою мать. Мама была красивой, рассеянной, веселой. Жалела ли она о своем браке, который увел ее из клана Энгкетлов? Мэдж терялась в догадках. После смерти жены отец еще больше поседел и притих. Его попытки вдохнуть жизнь в угасающий бизнес становились все менее успешными. Он умер, когда Мэдж было восемнадцать.

Она жила у разных Энгкетлов, принимала их подарки, хорошо проводила с ними время, но отказывалась от их финансовой поддержки. И как она их ни любила, случалось, как вот сейчас, что она чувствовала внезапное и отчаянное отличие от них. «Ни черта они не смыслят!» — подумала Мэдж со злостью.

Неизменно чуткий Эдвард озадаченно глядел на нее.

— Я расстроил тебя? — спросил он мягко. — Чем?

В комнату забрела Люси. Она была где-то на полпути одного из своих подразумеваемых диалогов.

— …Видите ли, кто же знает, что она предпочтет: нас или «Белый олень»?

Мэдж непонимающе посмотрела на Эдварда.

— Бесполезно глядеть на Эдварда, — сказала леди Энгкетл. — Откуда Эдварду знать. А вот вы, Мэдж, всегда так практичны.

— Я не знаю, о чем вы, Люси.

Люси была поражена.

— О дознании, разумеется, должна приехать Герда. Где ей остановиться — у нас или в гостинице «Белый олень»? Конечно, здесь мучительные воспоминания, но там на нее все будут глазеть и будет полно репортеров. Не помните ли: в среду в одиннадцать или в половине двенадцатого? — Улыбка озарила лицо леди Энгкетл. — Я еще никогда не была перед жюри. Я думаю одеть серое и шляпку, конечно. Как в церковь. Но без перчаток.

— Знаете, — продолжала леди Энгкетл, пересекая комнату по направлению к телефону, — у меня, кажется, сейчас и нет никаких перчаток, исключая садовые! — Она сняла трубку и стала с серьезным видом ее рассматривать. — Конечно, осталась куча длинных вечерних, еще с губернаторских времен. Перчатки — это, пожалуй, глупость, вам не кажется?

— Единственная польза от них — избежать отпечатков пальцев при совершении преступления, — сказал Эдвард с улыбкой.

— Ага, очень интересно, что вы об этом вспомнили, очень интересно. А что я делаю с этой штукой? — леди Энгкетл взглянула на трубку с легким отвращением и недоумением.

— Вы собираетесь кому-нибудь позвонить?

— Не думаю. — Леди Энгкетл неопределенно покачала головой и очень осторожно положила трубку на рычаги.

Она перевела взгляд с Эдварда на Мэдж.

— Наверное, Эдвард, вам не стоило бы расстраивать Мэдж. Ее куда больше пугают внезапные смерти, чем нас.

— Люси, дорогая! — воскликнул Эдвард. — Я просто беспокоился насчет места, где Мэдж работает. Оно показалось мне совсем неподходящим.

— Эдвард полагает, что мне следует найти приятного и полного понимания работодателя, который бы оценил меня по достоинству, — сухо пояснила Мэдж.

— Милый Эдвард! — воскликнула Люси тоном полного понимания. Она улыбнулась Мэдж и вышла.

— Нет, серьезно, Мэдж, — сказал Эдвард. — Мне это не нравится.

Она прервала его:

— Эта чертова баба платит мне четыре фунта в неделю. Вот и вся разгадка.

Она проскользнула мимо него и направилась в сад.

Там сидел сэр Генри на своем обычном месте, но Мэдж свернула в сторону и стала подниматься по направлению к цветочной аллее.

У нее очаровательные родственники, но в это утро их очарование не имело для нее никакого смысла.

В конце тропы на скамейке сидел Дэвид Энгкетл. В этом излишнего очарования не было и в помине, и Мэдж направилась прямо к нему. Она села рядом, заметив со злорадным удовольствием страх в его взгляде.

«До чего же трудно уединиться», — подумал Дэвид. Он был изгнан из спальни жизнерадостным вторжением горничной со шваброй и пылесосом. Библиотека и «Британская энциклопедия» не стали его прибежищем, как он оптимистически надеялся. Дважды туда заносило леди Энгкетл, доброжелательно обращавшуюся с вопросами, осмысленных ответов на которые как всегда не имелось в природе.

Он вышел сюда обдумать свое положение. Обычный уик-энд, в который он ввязался-то против воли, теперь затягивался из-за процедуры, принятой для случаев внезапной и насильственной смерти.

Дэвид, предпочитавший академически созерцательные размышления о Прошлом или серьезные прения о политических судьбах, левых направлениях в Будущем, не хотел иметь ничего общего с мучительным и практическим настоящим. Как он и говорил леди Энгкетл, он не читал «Ньюс оф Уорлд», но «Ньюс оф Уорлд», кажется, сама вошла в «Пещеру».

Убийство! Дэвид с омерзением содрогнулся. Что подумают друзья? Как это воспримут? Какого рода отношение принято к таким вещам? Скука? Отвращение? Или это их позабавит?

Занятый исследованием подобных вопросов, Дэвид совсем не обрадовался Мэдж. Он встревоженно следил, как она усаживается рядом. Еще пуще юношу поразил тот вызов в глазах Мэдж, с каким был его взгляд принят. Неприятная девица безо всякой интеллектуальной ценности.

— Как вам нравятся ваши родственники? — спросила она.

Дэвид пожал плечами и ответил:

— Надо ли вообще думать о родственниках?

— А надо ли вообще думать о чем-либо?

«Тебе-то уж точно не о чем», — подумал Дэвид и сказал почти любезно:

— Я рассматривал свое восприятие убийства.

— Это так странно: оказаться к нему причастным, — сказала Мэдж.

Дэвид вздохнул и сказал:

— Утомительно, — и это было, пожалуй, самое невинное, что он мог сказать. — Сплошные банальности, уместные только в детективном чтиве!

— Вы, должно быть, жалеете, что приехали, — сказала Мэдж.

— Да, — вздохнул Дэвид. — Я мог бы остановиться у друга в Лондоне. Он держит книжный магазин левого направления.

— Наверное, там поспокойнее.

— Стоит ли печься о спокойствии? — насмешливо спросил Дэвид.

— Бывает, когда я чувствую, что не могу печься ни о чем другом.

— Изнеженное отношение к жизни, — изрек Дэвид. — Принадлежи вы к рабочему классу…

— А я именно к нему и принадлежу, — перебила Мэдж. — Вот почему покой и благоустроенность так дороги для меня. Утренний чай, бесшумно подаваемый в постель; фарфоровая ванна с хлещущей струей горячей воды; эти восхитительные купальные экстракты; кресло, в котором ты чуть не тонешь…

— Всё это должно быть и у рабочих, — отрезал Дэвид. Правда, он находил чуть подозрительным пункт насчет бесшумно подаваемого утреннего чая, звучавший невыносимо сибаритски для серьезно устроенного мира.

— Как нельзя более с этим согласна, — от всего сердца сказала Мэдж.