Раскрывать методики обучения проводников я не буду. Лишнее это знание для непосвященных. Повторить не смогут, а набедокурить запросто. Скажу только, что было тяжело. Целую неделю.
В результате общих усилий нашли парочку посильных мне маяков в поместье Тарабрина. И для пешего хода, и для автомобильного. И тройку маяков в различных временах – чисто для тренировки. Под руководством Ивана Степановича скакал я по ним туда и обратно аки архар по горам, пока не освоил необходимый минимум. И, соответственно, некоторую технику безопасности.
А по ночам скрипел зубами от болей в суставах и мышцах от этого курса молодого бойца.
Бабка какая-то, карга старая, на бабу Ягу похожая, приходила по утрам, разминала меня вместо зарядки. Мяла мышцы как заправский спортивный массажист и суставы выворачивала, приговаривая:
- Терпи, Касатик. Бог терпел и нам велел.
И, как результат этих мучений, не только походка моя стала крепче, но и пропала седина. Не был я совсем седой. Так - пёстрый. Соль с перцем, как говорится. Мне даже своё отображение в зеркале импозантным казалось временами. Есть такие люди, что к старости симпатичней становятся. Того же Шона Коннери взять в ««Горце»» по сравнению с ним же в ролях Джеймса Бонда.
Когда мне после всех мучений показали зеркало, то поначалу не поверил, что это я там отражаюсь. Теперь я себе в зеркале не нравлюсь. Хотя, казалось бы, моложе стал выглядеть… ненамного, но все же.
А Тарабрин только посмеивается.
- Приготовься, Митрий, к тому, что у тебя все зубы скоро выпадут, - и лыбится своим оскалом, который только в рекламе зубной пасты показывать. В его-то полторы сотни лет!
Насладившись моим охудением, добавил:
- Правда, потом, новые вырастут. Так что к дантистам не бегай понапрасну. Предупреждаю сразу - будет больно. Но не долго. Где-то дней с десять.
К концу недели закончились захваченные с собой таблетки от диабета. Он у меня второго типа, так что нет у меня инсулиновой зависимости. Диабетон. Метформин. И всё. Но каждый день.
Пожаловался Тарабрину.
- Плюнь, - утешил он меня. - Скоро само пройдет.
- Надо анализы сдать, - упорствовал я, не веря ему окончательно на слово.
- Ну, пошли. – Согласился он со мной. – Переодевайся во всё своё. И машину свою раскочегаривай. Кстати, тебе её давно пора поменять на что-нибудь поновей да попроходимей.
- Тут две проблемы, – выдал я, направляясь вслед за Тарабриным в дом. – Первая - где взять деньги. Вторая в том, что в моё время автомобили перестали делать инженеры, а всем рулят маркетологи. Так что новые машины недолговечны и хуже моей старушки.
- Деньги не проблема, - сказал проводник уверенно. – А вторую задачу надо просто обмозговать. Но тебе понадобится реальный ««проходимец»» с хорошей грузоподъемностью, желательно не привлекающий к себе особого внимания.
Вернуться в своё время мне удалось самому. Тарабрин просто рядом сидел и не вмешивался в мои действия. Но, чую, контролировал и был готов вмешаться в любой момент.
Я прекрасно визуально помнил солидное бетонное сооружение – остановку автобуса с укрытием от непогоды у села ««Мокрое»» недалеко от того места, где бросал я свою машину, уходя собирать грибы. Эта остановка и послужила мне маяком.
Создал я этот чертов ««мыльный пузырь»» и влетел в него, чуть не вмазавшись со всей дури в столб с новым указателем ограничения скорости. Еле отвернул вовремя.
- Что так сильно тапком давишь? – спросил с укоризной Тарабрин.
В этот раз Иван Степанович ничем не отличался от слегка консервативного жителя двадцать первого века. В джинсах, кроссовках и рыжей короткой кожаной куртке на белую хлопковую водолазку. В кармане куртки у него неожиданно для меня оказался белорусский паспорт на имя Тарабрина Ивана Степановича, с его фоткой и гродненской пропиской. Что мне и было с гордостью продемонстрировано в самом начале нашего путешествия для моего успокоения.
- Сам же предупреждал, что ««окно»» может порезать, если тормозить на переходе, - огрызнулся я.
- Ох, учить тебя ещё и учить, - посетовал мой спутник. – В свободное плавание ты пока не готов, как я вижу. Не чуешь ты пока ««окна»» шкурой.
Слава богу, в это время шоссе пустое – автобус тут ходит всего два раза в сутки туда и обратно, а местные жители не настолько богаты, чтобы бензин жечь в личном транспорте без крайней нужды.
Далее было привычно, и через три часа парковал я машину у своего дома в Сивцевом Вражике.
- Хорошо живёшь, - констатировал Тарабрин, останавливаясь у дверей подъезда моей кирпичной башни.
- Грех жаловаться, - ответил я с усмешкой.
Получил я эту элитную ««двушку»» в ««цековском»» доме семидесятых годов постройки, когда работал в «Правде» на излёте СССР, при Горбачёве. После второго развода оказался я в коммуналке, правда, в ««сталинке»» на Ленинском проспекте. Потому и перешел из ежемесячного журнала ««Работница»» в ежедневную газету ««Правда»» только под гарантию обеспечения меня отдельным жильём. Хотя были в то время куда более заманчивые предложения. В ту ошалелую эпоху ««гласности»» и свободы брехливости при несменяемости главных редакторов, сразу стали в цене люди, умеющие складно и доходчиво писать про экономику. Кооперативные деньги предлагались в десять раз большие. Но квартира всё перевесила. И деньги, и возможность стать в одночасье знаменитым.
Не обманули меня в ЦК. Дали квартиру почти сразу - из спецлимита номенклатурного. Впрочем, спецкор ««Правды»» уже сам считался номенклатурой ЦК КПСС. Правда, ещё без первой – продуктовой – ««кремлёвки»», но уже со второй – лечебной.
Прикрепили меня к особой поликлинике при ЦКБ. Той, что не для народа, а для людей. Не сказать, что там лечили лучше, чем в районной, что для народа. ««Полы паркетные, врачи анкетные»». Разве что лекарства имелись дефицитные и отпускали их бесплатно в местном аптечном киоске, куда народ не пускали.
Давно нет уже ни СССР, ни ЦК КПСС, ни главной газеты страны под названием ««Правда»», а вот аптечный киоск для ««слуг народа»» сохранился, но меня самого уже туда не пускают… А квартира осталась. Так что я, по большому счёту, совсем не прогадал.
- Грех жаловаться, - ответил я проводнику и открыл дверь в парадное своим ключом. - Прошу.
От пива Тарабрин отказался. Заявил с некоторым пафосом знатока:
- За пивом надо ездить в австрийскую Прагу, где с удовольствием берут николаевские деньги. Кстати о деньгах… вот.
Он выложил на стол из своей сумки большой и пухлый простой почтовый конверт среднего размера.
Деньги?
Деньги – это серьёзно.
Не видел я за свою жизнь филантропов, когда дело касается денег. Судя по толщине конверта – приличных денег.
Только спросил, кивнув на конверт:
- Тебя из-за них повесили?
- И из-за них тоже, - спокойно ответил Тарабрин, словно речь шла об обыденном деле. – Решил я тут у вас черной икрой торгануть. Оптом. В бочонках. Якобы белорусской. Она тут у вас дорого стоит, а у нас свободно в речке плавает. Кто же мог даже предположить, что не только государство свой интерес блюдёт и с браконьерами якобы борется, но и среди бандитов икра - расстрельный бизнес. Своих-то сопровождающих я успел в ««окно»» выпихнуть, хотя товар частично пришлось бросить. А вот сам замешкался. ««Окно»» пришлось срочно схлопывать. Вот меня мазурики и повязали. Требовали обеспечить им дорогу в те места, где я икру брал. Я отказался. Зачем моим людям такое счастье? Вот и распяли они меня на древе в наказание, как было сказано.
- Та-а-а-ак… почесал я в затылке. – Даги или азеры?
- Да кто их, чернявых, разберет. Для меня они все на одно лицо – чурки нерусские.
Помолчали.
Брать эти деньги с непонятными для себя обязательствами я не собирался. Тем более - оставлять на них свои отпечатки пальцев.
- Чай будешь? – спросил я гостя.
Надо же как-то обдумать ситуацию. Во что я тут вляпался? А приготовление чая - чем не законная пауза?
- Буду, - ответил гость. – Только не в пакетиках.
Памятуя о щедром приеме Тарабриным меня в его поместье, решил и самому не скаредничать. Заварил настоящий китайский у-лонг молочный из бутика ««Чай, кофе и другие колониальные товары»», что недалеко от меня торгует в Камергерском переулке. Дорогущая травка… я сам её не каждый день пью.
Маленькие пиалушки на стол я выставил фарфоровые, только современной китайской фабрикации. Но тоже красивые. Если специально не приглядываться, то на вид никак не хуже тарабринского антикварного сервиза.
- Извини. Но к чаю дома ничего нет, - предупредил я гостя и моментом оправдался. – Неделю дома не был, да и гостей не ждал, - развел я руками.
Тарабрин отпил глоток, оценил, и кивнул с довольной миной. Чай ему понравился.
- Что ж, Митрий, не поинтересуешься, что в конверте, - продолжал интриговать меня гость.
Честно ответил.
- Не хочу свои пальчики оставлять на них, пока не въеду в ситуацию. Что тебе от меня нужно? Зачем пытаешься меня купить?
- Это не покупка. Это благодарность моя за спасение. Хотя жизнь деньгами, тем более такими мелкими, не оценивается, - серьезно ответил Тарабрин. – Но тебе и машину нужно менять. И, по большому счету, место жительства.
- Что так, - удивился я.
Меня моя квартира вполне устраивала.
- Тут ты как на юру, - ответил гость и снова занялся чаем. – А наше дело не любит посторонних глаз. Тем более не забудь, что будешь на вид молодеть, что не может не вызвать интереса соседей. Хорошо бы только соседей.
И сам развернул конверт, приговаривая:
- Я же говорил тебе, Митрий, что деньги не проблема.
На стол выпала банковская упаковка пятитысячных рублёвых купюр. Вслед за ней шлепнули две ««котлеты»» евро. По двести и пятьсот номиналом.
В голове тут же защелкал внутренний калькулятор. Полмиллиона рублей и семьдесят тысяч евро. Где-то пять с половиной миллионов на российские деньги. Для благодарности пенсионеру - сумма вполне внушительная, а вот для покупки услуг проводника с его способностями – мизер.
- Зачем тебе нужно было наделять меня этой способностью - ходить по временам? У тебя своих людей двадцать тысяч душ. Неужели не нашлось подходящих претендентов?
Тарабрин ответил сразу, будто давно ждал этого вопроса от меня.
- С одной стороны, это вроде бы как случайно вышло. Был я, мягко говоря, не в своей тарелке. Приготовился умирать долго и мучительно. А тут - нежданное спасение, при котором захотелось осчастливить весь мир. А весь мир сфокусировался на тебе. С другой… Есть у меня способные претенденты в проводники с наших общинах. Только вот какая беда - кругозор у них очень узок. И что греха таить - образования не хватает. На рынке торговать еще могут, изображая советского колхозника, а… - махнул он рукой. – Судьба!
Помолчали. Поиграли в гляделки.
- Что ты от меня хочешь? – решил я все же прояснить ситуацию, что говорится: ««на этом берегу»».
- Особо ничего. Раньше думал у вас тут заработать на солнечные панели. Икра показалась хорошим товаром. Наивный я, хоть и полтора века прожил. Проще банки грабить – тут ты прав. Жили сто лет без электричества и еще проживём. А что электричества не требует, то проще и надежнее купить в начале двадцатого века. И качество товара там выше. Вещи делали тогда, чтобы служили долго.
Я засмеялся.
- Там что, преступности нет?
- Есть, – ответил Тарабрин. – И карманники, и мошенники, и даже разбойники есть. Но мафии нет. Народ в своей массе честней и с документами там проще. А с деньгами местными нам просто крупно повезло…
Было видно, что ему не особо хочется развивать эту тему, но он решился.
- Было это в те времена, когда я активно таскал в нашу общину всё, что ни попадя и откуда не попадя. В основном из Сибири в период вашей Гражданской войны. Там бардака было больше при правлении адмирала. Тупики все на станциях по всему Транссибу эшелонами забиты с разной помощью от Антанты. И, судя по тому, что стояли эти вагоны там месяцами – никому не нужные. Не вообще не нужные, а там, где они стояли. Даже охранялись плохо.
Тарабрин улыбнулся чему-то, отпил чаю и продолжил.
- Вышли из Тамбовской губернии мы в чистое поле. Жить негде, а на носу зима. Вот так встретило нас Беловодье. Неласково. Натащили через ««окна»» шпал, рельсов, построили у себя на Тамани тупичок в американской манере – прямо на грунт, без отсыпки пути. На них пассажирские вагоны отогнали от вас с того же Транссиба да от финнов – там в тупиках тоже много чего простаивало. Вагоны железнодорожные, углем отапливаются, да хоть дровами, а тепло – благо. Плюс каждому лежачее место досталось. Тот же титан с кипятком в вагоне – уже роскошь. А тут теплушки понадобились – барахло хранить. Угнали парочку у чехов из-под Иркутска. Искали сено, да промахнулись с наводкой. Не с того пути отцепили. Одна оказалась с патронами к австрийской винтовке. Вторая – не поверишь, - с золотом. Что сильно повезло – в монетах. Почти две тонны в империалах номиналом в пятнадцать рублей и полуимпериалах номиналом в пять и семь с половиной рублей. Червонцы тоже были, но уже меньше. Аккуратно в ящиках уложенные. В вощеной бумаге по десять штук упакованные.
- Рояль! – восхитился я.
- Какой рояль? – не понял Иван Степанович.
Пришлось рассказать ему старую телевизионную байку про ««случайно оказавшийся в кустах рояль»».
Отсмеявшись, Тарабрин продолжил.
- В том ««золотом»» вагоне еще ценной церковной утвари было в приличных количествах – дароносицы, кадила, оклады без икон, кресты наперсные, церковные знамёна. Потом эта утварь в наши храмы пошла. Как попов добывали – отдельная история. Некоторых из-под расстрела выдергивали во времена гонений на православную церковь. Потом же в Беловодье некоторые священники в отказ пошли: проповедовать о Христе за сорок тысяч лет до его рождения посчитали для себя невозможным. Отказчиков я в Харбин переправил на пять лет позже, по их времени. Но народ у меня верующий попа требовал: крестить детей, венчаться, отпевать покойников, чтобы всё, как у людей, было. Многие мужики службу наизусть знали, хотя и грамоты не разумели. Но я видел, что сами батюшки богослужебных книг из рук не выпускают, чтобы ошибки не допустить. Искал настоящих попов. В конце концов, три иеромонаха согласились мою паству окормлять.
- Духовенство, значит, содержишь, – констатировал я нейтральным тоном.
- Не торопись судить о том, чего не видел, - улыбнулся Тарабрин. – Содержит попа приход, как и везде. Людям услуга духовная нужна – вот и раскошеливаются. Добровольно. Да и сами наши попы также землю пашут, огороды заводят, коз держат. На каждый храм свой надел земли имеется. Попадьи опять же не в простое – их на акушерок учат доктора, что от ужасов Гражданской войны нами спасены. В такие критические годы люди легче соглашаются на переезд в места спокойные. А эти монахи себе давно смену подготовили – те мальцы уже сами батюшки в станицах. Своих пацанов уже выучивают, начиная с алтарников и пономарского причта.
- Итересна-а-а-а-а, - покачал я головой. – Значит не только в прошлое, но и в будущее ходить можно.
- Можно-то можно, только осторожно. Чем дальше в будущее от твоего ««осевого времени»», тем ««окна»» всё больше нестабильные. Я на том и погорел с этими вашими икряными бандитами – ««окно»» замерцало, и был риск, что закроется оно само собой. И ещё запомни, как ««Отче наш»»: людей, которых ты вывел, в их время обратно не возвращай – помрут.
- С чего это? - Удивился я.
- Я этого и сам до конца не понял. Но факт есть факт. Лет на пять раньше или позже на такое же время можно. Без последствий. А в тот же временной слой – летальный исход, как говорят врачи. И сам никого не убивай.
- Ты, Иван Степаныч, уже говорил мне об этом. Есть причина?
- Есть, - ответил Тарабрин со всей серьёзностью. – Будешь терять способность ходить по временам, если руки в крови. Не сразу. Не с одного покойника. Но восстановиться много времени уйдет, молитв и поста. Лучше поверь на слово и не проверяй этого.
Неделю бегал по городу – сдавал многочисленные анализы. Забегая вперед, скажу, что эндокринолог вытаращил глаза и отказывался верить своим же медицинским бумагам. По ним выходило, что диабет у меня прошел. Совсем. Как и не было. Но надул щеки и выдал свое резюме.
- Ремиссия у вас, батенька. Насколько долго она у вас продлится, сложно сказать. Может всё и обратно вернуться. Так что диету я вам пока не отменяю. И надо бы подробно обследоваться. Не помню я случая, чтобы диабет совсем проходил.
Дальше пошла лабуда о необходимости лечь в больничку, что меня не обрадовало. И отпирался я это этого счастья всеми руками и ногами. Мне это надо? Чужое койко-место занимать, когда дел за гланды.
Остальное время ходил по салонам, выбирая себе внедорожник. Якобы для охоты. Памятуя последние слова Тарабрина о том, что нет нужды привлекать к себе внимание и вообще скромнее надо быть, отринув все забугорные соблазны, выбрал УАЗ ««Патриот»» с кузовом пикап. Тут тебе и относительный комфорт, и хорошая проходимость, и какой-никакой грузовой борт, на котором в перегруз можно перевезти тонну.
И думал.
Думал о том, как дальше жить.
И думки мои разбегались «мысями по древу» по всем направлениям.
««Патрик»» загнал в бокс к знакомым автомеханикам, что для души занимаются тюнингом внедорожников. Творят они тут из серийных авто настоящих ««проходимцев»». Отношения наши были хорошие – я о них в свое время парочку репортажей в журналах тиснул. Так, что отнеслись к моим нуждам внимательно.
- Сделайте мне эту машинку для жутких гОвен, - поставил задачу, указывая на свой уазик.
- Дим Димыч, - уважительно, но этак несколько свысока посмотрел на меня старый мастер, - Помни золотое правило: чем круче джип, тем дольше идти за трактором.
- Боюсь, что туда, куда я направляюсь, даже трактора не будет, до которого можно пешком дойти. – Пояснил я несколько туманно свои цели.
- Тогда выкладывай свои хотелки, доверься профессионалам, и не лезь им под руки. Скажи только - тебе кузов весь оцинковывать или только до окон? ««Патриот»» - аппарат неплохой, только вот на ржавчину слабый.
- Цинкуй всё, - и погнал галопом по хотелкам. – Люк мне на крышу большой широкий, сдвижной и электрический, как у ауди-сотки. Чтобы я мог стрелять, не вылезая из машины с заднего сидения. Лебедка в кенгурятник электрическая. Передние сидения от ««форда»» и между ними две стойки для ружей.
Мастер почесал седую щетину на подбородке и выдал.
- Зря ты тогда, Дим Димыч, ««патрик»» покупал. ««Вепрь»» тебе пошел бы в самый раз. А на твоем пикапе люк можем поставить только задом наперед. Иначе никак не получится – крыши не хватит.
- ««Вепрь»» - это, который автобус? На базе ««Ермака»»? – проявил я журналистскую эрудицию.
- Он самый. Везёт такой аппарат, не напрягаясь, две тонны по бездорожью. По дороге даже три. Вездеходная платформа у него осталась от знаменитой ««шишиги»» [Ш и ш и г а – ГАЗ-66 (сленг)], а комфорта стало намного больше. Даже ночевать внутри можно, хотя это и не дом на колёсах. Ну и права как на микроавтобус подойдут – там всего одиннадцать посадочных мест. Вот из чего бы я конфетку сделал со всем своим удовольствием.
- В следующий раз, - засмеялся я, прикидывая, когда этот следующий раз может реально наступить.
Не зря же Тарабрин у себя ГАЗ-63 держит. Когда-то этот отличный вездеход стоял на вооружении Советской армии. И в глаза внешне не бросается. С привычной колхозной двухтоннкой – ГАЗ-51 которая, его легко спутать. У них кабины одинаковые. Но зарубку о ««Вепре»» я себе на памяти оставил.
Прикинули смету. Обошлось мне это тюнинговое безобразие в стоимость еще одного ««патрика»». Могло быть дешевле, но передо мной тут ««тойоту»» тюнинговали и ей поменяли мотор на более мощный, а родной двигун так и остался у них в мастерской. Его-то мне и сосватали. Трехлитровый атмосферный дизель. И экономичней он серийного двигателя в ««патрике»», и тяговитей, да и надёжней. А также полная переборка и протяжка всей ходовой. Смена амортизаторов на газово-масляные от «Берштайн». Антикор везде. Мощный кенгурятник с веткоотбойниками, лебедку со сменой переднего бампера, силовую дугу с откосами в кузов из трубы-нержавейки, шноркель и прочие приблуды.
О покраске я уже не говорю. Мерседесовский колер в ««зеленый болотный»» цвет. С одной стороны - вроде и скромненько выглядит, а с другой очень даже благородный оттенок на мой вкус.
Потом прошелся по оружейным лабазам. Надо что-то предпринимать, когда шальные деньги руки жгут. Иначе я а себя не ручаюсь.
Раньше ««шершавый ствол»» [Шершавый ствол – нарезной (охотничий сленг).] мне вроде и не нужен был. Хотя пятилетний срок владения гладкостволом у меня давным-давно истёк. Ходил я только на водоплавающую дичь, где мне моего помпового ««ремингтона»» бразильской выделки с подствольным магазином на восемь патронов за глаза было.
Повезло несказанно. В ««Кольчуге»» около самого Кремля мне продали снайперскую винтовку Мосина послевоенного выпуска всего за тридцать шесть тысяч рублей вместе с боковым кронштейном и родным оптическим прицелом ПУ. Новенькую. Еще в пушечном сале. Патрон к ней - самый распространенный у нас весь ХХ век. И по миру он не редкий. А главное – дешёвый. Достать его не будет проблемой. Хотя я и тут ими неплохо затарился. Как и обычными охотничьими патронами в пластиковых папках к ««ремингтону»». И картечь, и разная дробь, и пули разные и хитрые.
Почесал репу и прикинул, что как ни крути, а придется доставать латунные гильзы и учиться самому патроны крутить. Вот такой вот каламбур нарисовался. Черный порох и свинцовый сортамент есть в продаже, как и капсюли. А латунные гильзы, я помню, всегда были в охотничьих магазинах в советское время, и, чтобы их купить, даже охотничьего билета не требовалось. Надо будет как-нибудь Тарабрину на хвост сесть, когда он в очередной раз мясо на брежневский рынок повезет.
Магазинные сидельцы мне этот ствол придержали под аванс, пока я в ««разрешилку»» бегал получать лицензию на нарезной ствол. Проблем особых не было, но время. Время наша бюрократия жрёт как не в себя.
Еще в ««Оби»» заехал. Пластиковые контейнеры прикупил, что крышками герметично застегиваются. Кузов-то у меня в ««патрике»» открытый. Ну и по мелочи того и сего… что в походной жизни потребуется.
Вечерами чистил свой арсенал и вдумчиво готовил снаряжение к великому походу.
Ну, и тренировался между делом. По мелочи. Смотровые ««окошки»» создавал. Маленькие. Чтобы только иметь возможность подглядывать за своим временем.
Когда стало получаться, не только подглядывать, но руку засунуть, то понял, что если о таком моем умении прознают в спецслужбах – мне не жить.
Стало грустно и захотелось напиться в лохмуты. В хлам. Но дома спиртного - хоть шаром покати. Всего-то сто пятьдесят кизлярского коньяка завалялось в баре. Так что мне не хватило, а душа страдала и требовала влить еще стакан вот прямо сейчас. Стал собираться к походу в ночной магазин бежать, но подумал: а какого черта…
Создал небольшое ««окно»» в гастрономе на Новом Арбате. Сразу в торговом зале вплотную к шкафу с забугорными напитками. Разбил молотком стеклянную запертую дверцу, умыкнул первую же попавшуюся под руку бутылку и ««окошко»» моментально за собой закрыл.
Оказался в руке пузырь французского коньяка ««Бисквит»». Ну и гадость же… Кто же это из альтернативно одаренных галлов догадался ваниль в коньяк совать? Да еще в таком диком количестве.
Утром появился Тарабрин. Как порядочный, позвонил в подъездный домофон.
Увидев меня расхристанного, набисквиченного и не похмелённого, погрустнел.
- Понятно всё с тобой, - заметил проводник и тут же упрекнул. – Не думал я, что ты сразу все деньги начнёшь пропивать.
Повернулся и ушел.
««Ну и хрен с тобой, золотая рыбка»», – подумал я и снова залез на диван с ногами, думая о том, что обещанная Тарабриным ««царская»» гусиная охота в прошлом, кажись, накрылась медным тазом.
Но Тарабрин вернулся, неся перед собой крынку с капустным рассолом.
- Всё пропил? – спросил он, протягивая мне лекарство от похмелья.
- Да не покупал я это бухлО! Просто бутылку в гастрономе спёр, - повинился я, после того как выдул полкрынки.
Тарабрин что-то сразу понял и приказал.
- Рассказывай.
Когда я закончил свое повествование об экспериментах с маленькими ««окошками»», закончившиеся воровством коньяка в гастрономе, Тарабрин надолго замолчал. Потом выдал.
- Сильно ты рисковал. Но это ты по незнанию. В своем ««осевом времени»» оперировать с дистанционными ««окнами»» может быть опасно. Высокая нестабильность у них в своем осевом времени. Даже бОльшая, чем в будущем. С чем это связано – не скажу. Не физик я. Сам знаю только то, что на себе попробовал. И, если маячила опасность, то дальше я не лез. Я же не сам по себе. На мне ответственность лежит за общину в Беловодье.
Покачал головой и продолжил с улыбкой.
- Но если есть неустранимое желание что-то умыкнуть, особенно спиртное, то лучше лазить в прошлое. Там качество лучше. И окна стабильные. А то, что сам научился маленькие ««форточки»» открывать – молодец. Зубы еще не стали выпадать?
- Пока нет.
- А лучше всего собирайся-ка ты, Митрий, ко мне на Тамань. Скоро гусь толпами полетит на юга. Постреляем в плавнях.
- Я еще собаку не достал для такой охоты.
- Ну, не последний в жизни охотничий сезон. Еще поохотишься с ретривером. Собирайся.
- У меня вездеход ещё не готов. Мастера его только начали тюнинговать.
- Тю-ю-ю… Нашел докуку. До меня ты и на своей пузотёрке в прошлый раз лихо доскакал. А там нам автомобиль и не нужен будет. Кони есть. Экипаж для тебя найдём, если в седле не усидишь.
- А к Брежневу меня возьмёшь?
- Зачем?
- За латунными гильзами. Самому крутить патроны экономичней.
- Возьму. Заодно и потренируешься.
На этот раз обогнули Блеваку с другой стороны и уткнулись в железнодорожный тупик. С другой его стороны рельсы вели в… никуда. Просто обрывались.
- Что это? – спросил я, недоумевая.
- То, о чем я говорил, - сообщил туманно Иван Степанович.
На рельсах стояли сцепленные в поезд крашеные суриком три двухосные теплушки, классный желтый вагон и три коричневых двухэтажных вагона – эти на четырех осях. За ними, чуть в отдалении, стоял почтовый двуосник. Завершал композицию открытый полувагон с углем. Еще впритык к классному стоял зеленый железный четырехосник явно из шестидесятых-семидесятых годов с надписью ««вагон-ресторан»».
- Это моя гордость, - вскинул чело Тарабрин. – Случайно уткнулись на Транссибе в эти двухэтажные столыпинские вагоны для переселенцев. Сормовская выделка. В каждом восемьдесят лежачих мест. При небольшой доделке - все сто двадцать. В них мои крестьяне первую зиму пережили. И рельсов нужно было добыть да положить меньше намного – всё в страданиях облегчение некоторое вышло. А я, как видишь, барствовал в первом классе. Теперь ты тут пока поживешь. В том желтом ««пульмане»».
- Что так? Почему не в поместье? – удивился я.
- У мня дела есть, срочные. Некогда, да и некому там с гостями возиться. А тут ты и смену зубов перетерпишь. И обслуга у тебя будет полная: вагонный проводник, горничная, кухарка. И охрана состава, само собой.
- Это вроде как комфортабельный арест? – заподозрил я.
Тарабрин откровенно засмеялся.
- Нет такой тюрьмы, чтобы удержала проводника. Отнюдь, можешь перемещаться по Беловодью, как душа пожелает. Захочешь в море искупаться – дорогу покажут. Здесь недалеко. Вода еще теплая на мелководье. Но советую водные процедуры совершать в Керченском проливе. Там приятнее. И вода солёнее. Компанию вот я тебе составить пока не могу... А вот и наша хозяйка идет.
Спрыгнув с площадки желтого вагона, к нам подошла, поклонившись, молодая женщина лет тридцати на вид. В повязанном под грудью сарафане до пят, как тут, я понял, принято ходить. Рубашка под сарафаном с короткими рукавами из ««вафельного»» полотна. Раньше такое на полотенца шло. Косынка повязана ««по-комсомольски»» на затылке, а не под подбородком. На поясе - кольцо с ключами. Загорелая. Красивая. Той неброской красотой русской женщины, которую мужчины начинают ценить только с возрастом. И глаза – сапфир звёздчатый, чистый и глубокий. Аж залюбовался ею, хотя давно уже женская привлекательность меня никак не манила. Издержки возраста…
- Доброго вам здорОвичка, барин, - сказала женщина глубоким грудным голосом с легкой хрипотцой. – Всё в делах и заботах пребываете, да одежду бесовскую с того света носите.
- И тебе, Василиса, не хворать, – ответил ей Иван Степанович без поклона. - Вот принимай постояльца. Гость мой – Дмитрий Дмитриевич. Ты уж расстарайся, чтобы ему у нас понравилось.
- Все сделаем в лучшем виде. Не сомневайтесь, Иван Степаныч, – и снова коротко отвесила поклон.
- А ты, Митрий, знакомься - Василиса Гуцу. Хозяйка всего этого состава и над всеми людишками тут начальник. Что потребуется – к ней обращайся. А пока багаж свой вынимай.
Увидев мои чемоданы и пластиковые контейнеры, Василиса засвистела в серебряный свисток, на серебряной цепочке висящий на ее шее. Вычурный такой свисток, прямо боцманская дудка.
Со второго этажа коричневого вагона выскочили ««двое из ларца»» с винтовками в руках.
- Ружья оставьте, - крикнула им Василиса, - а багаж этот в классный вагон отнесёте. В четвёртое купе.
И уже ко мне обращаясь.
- Как проститесь с барином, Дмитрий Дмитриевич, то милости прошу в наш вагон. Я, там, в первом купе от двери обитаю.
Поклонилась нам в остатний раз и пошла. Нет – поплыла. Чисто пава.
Перед лестницей в вагон была сооружена деревянная приступка, так что корячиться у нас на виду ей не пришлось. В дверях обернула и… взглядом, словно рублём одарила. И исчезла из виду в тамбуре.
- Хороша? – усмехнулся Тарабрин.
- Хороша, стервь, - искренне согласился я.
- Это наша знаменитость, Митрий. Наша эмансипэ. Как у Тургенева в ««Отцах и детях»». Только, что не курит и собой красива. Но мужикам спуску не даёт. Они у нее тут по половице ходят. Вдова. Мужа ее лет пять назад зимой волки задрали вместе с лошадью. Она его должность тут наследственно приняла. К земле у них тяги не было, вот я и пристроил их тут к делу. Ну, давай, устраивайся, обживайся. По секрету скажу: Василиса в море купаться любит, - подмигнул проводник хитрым глазом.
И ушел Тарабрин, бросив меня у этого железнодорожного состава из никуда в никуда. Пешком ушел.
Василиса расстаралась на хороший вкусный ужин, который подали из ресторана в купе.
После того как проводник унес грязную посуду, я создал ««форточку»» в 1912 год в Елисеевский гастроном в Москве (про него я точно знал, что интерьер не поменялся) и умыкнул оттуда бутылку шустовского коньяка ««Финь шампань»» и шоколадку ««Эйнем»».
Другая ««форточка»» далась непросто, но поддалась. В Америку 1968 года, где в найденном ««на деревне к дедушке»» магазинчике на заправке спёр я знакомые со школьных времен пару пластиковых пачек сигарет ««Филипп Моррис мультифильтр»». Прямо за спиной продавца. Жвачку еще ««Ригли»» мятную.
Успел только первый полтишок принять, явилась Василиса с постельным бельем и вопросом - не надо мне еще чего?
Горячо поблагодарил за гостеприимство, сделал пару комплиментов ее внешности и как бы невзначай погладил по бедру, переходящему в тугую попку. Очень удобно так, сидя, приласкать стоящую радом женщину.
- Не балуйте, барин, - шлёпнула Василиса меня по ладони. Не сильно шлёпнула, так… обозначила границы.
- Прежде чем девушку лапать, ты бы, барин, хоть бы бусики подарил. А то я чувствую себя чисто девкой гулящей, а не честнОй вдовой.
Вот это отповедь!
- Устыдила, сдаюсь, - сказал я, поднимая руки как пленный. – Больше приставать не буду. Без бус…
Рассмеялись тут оба.
- Садись, Василиса, - показал на кресло напротив себя через столик. – Выпей со мной за знакомство. Расскажи про здешнюю жизнь.
Купе было своеобразным. Такие вагоны сейчас не делают. Вроде как на одного человека, но мягкий пружинный диван был в нашем понятии полуторного размера, обит темно-красным плюшем. Стены отделаны темно-зелёным линкрустом. Столик складной как обычно в вагонах только шире и красного дерева и в углу стационарное кресло из такого же плюша. Напротив дивана дверь в душ и умывальник, через которые можно было пройти в соседнее купе. Дверки сантехнические можно было закрывать и снаружи и изнутри. А вот ватерклозет, куда ходить по большой нужде, только в конце вагона, подключенный фановой трубой к септику, который находился со стороны коридорных окон. На окнах занавески шелковые цвета беж. И красное дерево везде. А все металлически части из полированной бронзы. На столе лампа керосиновая, тоже бронзовая под вычурным стеклянным абажуром в стиле модерн. Роскошь царская. И удобство не меньшее. Тот, кто этот вагон делал, любил не производство, а людей, их комфорт.
Разливая коньяк, задал наугад вопрос.
- Ты же не крестьянка, как я посмотрю.
Не столько на лицо ее посмотрел при этом, сколько на руки.
- Угадал, барин, - Василиса села в кресло. - Я – поповна. А муж мой был пришелец, которого Иван Степанович из Австрии притащил. Но он был не немец, а русский или как сам обзывался – русин. С железками он у меня рукастый был, вот его сюда и определили смотрителем. А после него уже я тут за всем этим заведованием приглядываю. А к земле у меня тяги нет, хоть с детства я приученная к такой работе. И акушерки из меня не вышло. Но я грамотная. Происхождение обязывает. Вот меня Иван Степаныч после смерти мужа и пристроил сюда.
- И часто у вас волки так шалят? - спросил я с интересом.
- Год на год не приходиться. Только теперь каждую зиму на серых загонную охоту устраивают. И шкуры тёплые, и развлечение для мужиков. – Помолчала немного. Потом резко подняла лафитник. - Помянем моего Ваню. Душевный он человек был, хоть и старше меня намного, а забыть не могу.
Выпили.
Поставив стопку нас стол, Василиса решительно сказала:
- Вы идите, Дмитрий Дмитриевич, покурите на воздухе, пока я вам тут постелю.
- Тарабрин сказал, что ты в море купаться любишь, - спросил я, вставая с дивана.
- Люблю, только хорошие места далеко отсюда. Лошадь надо брать с двуколкой.
- Зачем лошадь, когда у меня есть автомобиль. Он быстрее домчит, только успевай дорогу показывать.
- Идите уж курить, - поторопила меня хозяйка. - А то, как стемнеет, на свет мошка разная налетит, окно не откроешь.
В тамбуре я вынул и снова засунул в карман пачку сигарет.
Открыл «окно» к себе домой, на первый этаж в подъезде, ударившись с непривычки плечом о стену.
Дома слазил на дальнюю антресоль, в которой у меня, как у гоголевского Плюшкина, хранилось всё, что рука не поднялась выбросить. Нашел там тонкую пачку советских четвертных билетов, оставшихся необменянными с 1993 года. И улыбнулся победно. Где брать бусы я уже знал.
Открыл ««окно»» в полдень во дворах Якиманки за церковной оградой храма Иоанна-воина у мусорных контейнеров. Якиманка в это время называлась еще улицей Димитрова. На мое счастье никого не встретил, кроме бродячих котов.
Распугав местное дворовое собрание кошачьих депутатов, вышел на улицу и уверенным шагом вошел в ««Художественный салон»».
Пройдя мимо прилавков с причиндалами для художников, прошел сразу к витринам с изделиями народных умельцев. И там увидел то, что мне было нужно.
Это ожерелье привлекло меня сразу – крупные полированные кораллы красного цвета в филигранном серебре. Кубачинская работа. Цена была для советского человека отпугивающей – сто двадцать рублей. Для многих тогда – месячная зарплата.
Поговорив пару минут с продавщицей, стал обладателем еще пары серебряных серёг с подвесками из таких же кораллов. И как бы - работой одного мастера.
Оказавшись вновь у дверей желтого вагона в далёком прошлом, с удовольствием закурил американскую сигарету, наслаждаясь качеством, с которым давно уже табак и в Америке не делают.
Тихо, тепло, небо вызвездило, саранки поют. Благодать!
Хорошо быть проводником. Столько проблем с ходу решаются.
Помню, я на это ожерелье в своё время долго облизывался, заходя в салон по два раза на неделе, пока не решился купить его первой жене в подарок - гонорар неожиданный подлетел за брошюрку в обществе ««Знание»». Пришел весь из себя гордый в салон, с деньгами на кармане, а ожерелью этому кто-то уже приделал ноги. Купил, не поскупившись.
Было это в году так тысяча девятьсот семьдесят седьмом. Вот я и выбрал время распухания собственной жабы от дороговизны филигранной вещицы. И успел перехватить.
Когда накурился, диван уже был застелен свежим бельём и накрыт рыжим верблюжьим одеялом. Василиса еще не ушла, прибираясь в купе по мелочи.
Закрыл дверь в купе, явив взору прикрепленное на двери зеркало.
Сказал Василисе.
- Встань сюда и закрой глаза.
Женщина послушно выполнила мое пожелание.
Осторожно надел на ее шею кубачинское серебро с кораллами, застегнул замочек под затылком, раскидав запястьями две косы замужней женщины.
- Теперь смотри, - сказал я, придерживая ее двумя руками за талию.
Василиса вспыхнула румянцем. При мягком свете керосиновой лампы она показалась мне ещё прекрасней и я, не удержавшись, мягко поцеловал ее в шею, чуть пониже правого уха.
- Какая красота, - восхитилась женщина. – Это мне?
- Тебе, - ответил я и снова поцеловал ее в шею.
Женщина крутнулась в моих руках, повисла на шее, и залепила – другого слова не подобрать - мне благодарный поцелуй в губы.
Казалось бы – вот он диван, рядом. Места на двоих хватает. Но… продернула меня внезапно сильнейшая зубная боль.
Всё, как Тарабрин обещал, черт бы его побрал.
Вот в кои веки только-только вновь на женщину потянуло - и тут такой облом.