Сначала женщины и дети

У Реджа так сильно тряслись руки, что он не мог удержать газету. Сев на койку и положив газету на старенькое серое одеяло, он ладонями расправил страницы с неровными колонками, набранными мелким шрифтом. Это были списки, где значились имена и фамилии пассажиров, а также каким классом путешествовал каждый из них и из какой страны прибыл.

Он тут же заметил ошибку: итальянца Луиджи Гатти записали испанцем. Можно ли вообще доверять списку, в котором так много элементарных неточностей? Аббинг, Абботт, Абельсон… Эрнст Абботт. Должно быть, это Эрни, который трудился на кухне, а они назвали его пассажиром третьего класса. Бедный старина Эрни…

Редж довёл палец до конца колонки и увидел имя полковника Астора[1]. Ему посвятили не больше слов, чем остальным. И никакими деньгами не купишь место в друuом, более коротком списке, списке выживших. Там были Билл, который спал на соседней Койке, и Этель из буфетной, по прозвищу Толстуха Этель. Стоило бы быть с ней подобрее тогда. Но сейчас нелепо об этом сожалеть.

Когда, миновав несколько колонок, он дошёл до буквы «П», его чуть не вывернуло, сердце бешено забилось. Как же дико увидеть в списке погибших своё собственное имя! Редж отвернулся и постарался сфокусировать взгляд на ветках липы за окном. Из почек уже проклюнулись первые нежно-зелёные листочки. Напротив в сером каменном здании сновал конторский служащий, но Редж не смог разобрать, кто именно: мужчина или женщина. Он (или она) держал в руках бумаги, потом положил их и исчез из виду. Несколько минут Редж потратил на то, чтобы успокоиться, а потом снова взялся за газету.

«Грейлинг Маргарет, первый класс, американка», — прочёл он, и на глаза тут же навернулись слёзы: эта пожилая женщина была его самой любимой пассажиркой. Хотя какая она пожилая, лет сорока с небольшим, наверное, ровесница его матери. В памяти тут же всплыла сцена свидания её мужа и юной красотки, свидетелем которого Редж стал на шлюпочной палубе. Теперь он делил свои воспоминания на «до» и «после»; та сцена случилась «до»: ровно за сорок восемь часов до того, как произошло немыслимое.