Снежный пожар

Глава 3

Он провел меня в дом через главную дверь. Мы прошли через крытую веранду в большой квадратный холл, скудно обставленный и темный, поскольку в нем не было окон; он служил вполне утилитарной цели: лыжные ботинки не могли причинить вреда его выложенному плиткой полу. Здесь располагалась вешалка для спортивной одежды, по углам стояли лыжи и лыжные палки, на полу — лыжные ботинки. Элегантность дома начиналась не отсюда.

Дверь справа вела к башенной лестнице, дверь слева — в библиотеку. Впереди находилась большая гостиная, о которой говорил мне Стюарт, и Джулиан Мак-Кейб жестом пригласил меня туда.

Мне сразу бросилось в глаза то, к восприятию чего Стюарт меня не подготовил. И это был не интерьер комнаты, а вид, открывавшийся из протянувшихся вдоль стены, похожих на бойницы окон. Темно-красные портьеры были раздвинуты, и своды окон живописно обрамляли мертвые деревья на берегу, которые я уже видела раньше. Как бы вставленные в рамки, они выглядели гораздо более драматично, чем в окружении других Разбросанных по лощине деревьев. Они тянули к небу свои искривленные, устрашающие ветви, их серые корни свешивались над бурлящим потоком, за ними возвышалась покрытая снегом гора. Внезапно я поняла, отчего погибли эти деревья, и мое открытие меня ошеломило. Их убил огонь. Я представила себе, как языки пламени лижут серые ветки, ползут вверх, охватывая все дерево беспощадным иссушающим жаром. Я знала, что такое огонь. Как я могла забыть? Как сразу не догадалась?

Джулиан наблюдал за тем, как я пересекаю комнату и подхожу к окну; там я остановилась, глядя на угловатые ветки, и мне казалось, что передо мной застывшая судорога, сохраняющая память об огне. Агония деревьев приводила меня в ужас, но он отличался от того смутного страха, что внушал мне дом. Все дело было в памяти: с огнем я уже сталкивалась, а над домом господствовали силы, которых я не понимала.

Джулиан тоже подошел к окну и встал рядом со мной. Я должна была что-то сказать.

— Меня потрясли эти деревья, — призналась я.

Я впервые увидела улыбку на его тонком, аскетичном лице; она была довольно мрачной, но высветлила голубизну глаз Джулиана.

— Деревья сгорели, когда мне не исполнилось девяти лет. Отец распорядился сохранить их в таком виде. Он был большой мизантроп, ему нравился вид из окна. Моя мать не могла вынести этой картины. Она говорила, что деревья ее пугают, и настаивала на том, чтобы окна были зашторены, когда она входила в эту комнату.

Можно было только посочувствовать его потери. Мне понадобилась минута, чтобы овладеть голосом.

— Наверное, трудно жить, когда из окна открывается такой вид. Кому захочется все время иметь перед собой напоминание о суровой жестокости жизни? Хотя эту картину можно рассматривать как испытание. Может быть, поэтому она так меня и поразила. Как будто в ней заключен какой-то вызов.

— Испытание? — Он повторил слово с сомнением в голосе. — Разве может быть испытанием нечто статичное? Этот вид может напугать, потому что напоминает о разрушении. Но испытывает нас не мертвое, а живое.

И все же я чувствовала, что для меня вид этих деревьев является испытанием, хотя не могла объяснить этого вслух. Он как бы говорил мне: «Посмеешь ли ты сделать то, для чего сюда пришла, если результат неизбежно будет именно таким?» Я вздрогнула и повернулась к окну спиной. Джулиан испытывал себя на горных склонах. Я знала о том, что это испытание совсем другого рода.

Джулиан стал показывать мне комнату.

— Гостиную обставила моя мать, с тех пор здесь мало что изменилось. Она не выносила викторианские завитушки, бывшие тогда в моде. Она почувствовала, что эта комната должна отличаться простотой. В норманнском стиле есть тяжесть, которая лучше всего уравновешивается простыми линиями.

Комната показалась мне довольно темной, поскольку единственный ряд окон выходил на гору, заслонявшую свет. Нижняя половина стен была обшита дубовыми панелями, оставшаяся часть оклеена темно-красными обоями. Белый потолок был единственным светлым пятном. Мебель, добротная и не слишком тяжелая, выдержана в зелено-коричневых тонах, в которые вкрапливались оттенки красного и желтого. Картины на стенах изображали горы и леса. Слева, между дверьми, располагался большой камин из грубого камня. Дверь в библиотеку была открыта, вторая — закрыта. Я знала, что это стеклянная, затянутая занавеской дверь ведет в комнату Марго, а прежде вела на открытую террасу, перестроенную после несчастного случая. Мне хотелось бы осмотреть комнату, в которой Марго провела последние годы своей жизни, но я и не ожидала, что Джулиан покажет ее мне. Вместо этого он повел меня в библиотеку, которая была лишь немного меньше гостиной.

Я представляла себе, что там обнаружу, угрюмые деревья оставили Стюарта равнодушным, но он много рассказывал о библиотеке. В ней размещались не только книги, собранные поколениями семьи Джулиана. Это была также комната спортивных трофеев; кроме того, Джулиан использовал ее в качестве кабинета.

Первым делом я остановилась перед высоким стеклянным шкафом, в котором хранились медали и статуэтки. Это были награды за мастерство и презрение к опасности.

Джулиан явно ожидал услышать от меня какое-нибудь уважительное замечание. Награды служили напоминанием о тех днях, когда он находился в зените славы, все его узнавали и восхищались каждым его шагом. Он, несомненно, привык к почитанию и изъявлениям восторга. Но я не испытывала подобных чувств.

— Что значат для вас эти вещи? — спросила я. — Что заставляло вас их завоевывать?

Он не выразил удивления, его голубые глаза смотрели на меня испытующе.

— Вы же не станете спрашивать альпиниста, зачем он поднимается в горы?

— А мне как раз хочется задать ему такой вопрос.

— Вы ходите на лыжах? — спросил он.

— Немного. Для меня это не более чем развлечение. Я не разбираюсь ни в видах лыж, ни в смазке. — Он улыбнулся, проявляя терпимость.

— Ах, вы об этом. В лыжном спорте есть технические детали, как и в любом другом виде деятельности. Но они не имеют большого значения. Значение имеет самоконтроль. Неуклюжесть и отсутствие мастерства означают только то, что вы не контролируете себя в должной мере. Когда вы научитесь держать себя в руках, можно забыть о школьных правилах и выработать собственный стиль.

Я слышала все это от Стюарта и не находила в подобном подходе особого смысла.

— С меня хватает старого доброго торможения «плугом». Все равно я никогда не забираюсь на самую вершину склона, да и склоны выбираю самые пологие, чтобы спускаться не слишком быстро.

— Может быть, вы что-то упускаете в жизни? — предположил он и повел меня к двери в холл.

— Зато у меня руки-ноги целы.

Я задержалась у стены, на которой были развешаны фотографии в рамках; на некоторых из них лыжники снимались в непринужденных позах, другие запечатлели ответственные моменты соревнований. На одном фотоснимке Джулиан держал на руках улыбающуюся девочку. Лицо девочки было мне знакомо по газетным фотографиям.

— Ведь это княжна Голицына, не так ли?

Джулиан усмехнулся.

— Вы же не купитесь на историю о том, как я учил ее кататься на лыжах?

Я продолжала рассматривать фотографии и узнала великого французского лыжника Жан-Поля Кили, американца Билли Кидда, Ненси Грин и некоторых других. Благодаря Стюарту я поневоле получила начатки лыжного образования. Среди фотографий мастеров висел и снимок Адрии, стоявшей на лыжах так же уверенно, как и ее отец.

Но особенно меня заинтересовала фотография самого Джулиана Мак-Кейба. Он, согнув колени и держа в руках палки, стремительно летел с крутого горного склона.

— Вам не было страшно? — спросила я.

— Мне было страшно перед каждым соревнованием. Страх взвинчивает и возбуждает. Он бросает вам вызов. И вы должны его победить.

Стюарт никогда не боялся. Может быть, это и делало его таким перспективным спортсменом. Если он не разобьется из-за излишней самонадеянности. Он жил каждым мгновением, не задумываясь о будущем и не веря в него. Острый приступ боли напомнил мне о том, где он сейчас. В этом году ему, по-видимому, не удастся встать на лыжи.

Окинув беглым взглядом полки с книгами, я последовала за Джулианом в холл. Но прежде чем переступить порог, оглянулась.

Именно здесь, в библиотеке, Стюарт стоял и разговаривал с Клеем в день смерти Марго. Адрия оставила мать на балконе ее комнаты и побежала вверх по лестнице. Стюарт услышал вопль Марго, когда выходил из парадной двери.

— О чем вы думаете? — спросил Джулиан, когда мы шли по холлу.

Я попыталась освободиться от навязчивых мыслей.

— Вообще не уверена в том, что я думаю. По большей части просто реагирую. Никогда прежде не бывала в подобном доме.

Кажется, он принял мое объяснение за чистую монету. Он провел меня через дверь к лестнице, заключенной в каменных стенах башни. Две другие двери открывались в круглую комнату, которую образовывало подножие башни. Из одной вы попадали в просторную столовую, выдержанную в светло-зеленых тонах, что вызывали чувство облегчения после темных красок гостиной. Другая дверь вела в узкий коридор, по которому можно было попасть на кухню и кладовую. Но Джулиан направился к лестнице.

Взбираться по этим крутым каменным ступеням было нелегко, но они носили на себе отпечаток старины и выглядели здесь вполне уместно. Узкое, похожее на бойницу окно, расположенное на полпути к вершине башни, освещало нам путь, на втором этаже находилась лестничная площадка, откуда второй пролет винтовой лестницы устремлялся под остроконечную крышу башни.

Джулиан не стал останавливаться на втором этаже, и мы поднялись на галерею, размещавшуюся наверху. Как я и ожидала, из ее окон открывался великолепный вид. Я стояла там, глядя на вершины деревьев, холмы и лощины. Между труб шиферной крыши позади башни виднелись те самые обгоревшие деревья, отчетливо вырисовывавшиеся на фоне белой горы. Наверху было холодно и неуютно меж каменных стен, и я обнаружила, что дрожу — больше от чувства тревоги, которую навевало на меня это место, чем от холода.

По-видимому, Джулиан ожидал от меня восторженных восклицаний по поводу открывавшегося с галереи вида или хотя бы восхищения уникальностью башни, но я не могла найти нужных слов. Я думала о человеке, который некогда выбросился из этих самых окон, разбившись насмерть о каменные плиты. Память о прежних страданиях всегда будет витать над Грейстоунзом.

— Спасибо, что показали мне все это, — сказала я немного скованно.

Он казался озадаченным — быть может, потому, что ожидал от меня совсем другой реакции. Но мой брат сидел в тюрьме по ложному обвинению, и моя мысль делала зигзаги и повороты, казавшиеся странными мне самой.

— Давайте спустимся вниз, — произнес он, тоже скованно.

Было очевидно, что мы не понравились друг другу, и, когда мы проходили по лестничной площадке второго этажа, я подумала, что никогда больше не получу доступа ни к Грейстоунзу, ни к его обитателям.

Я полагала, что он не собирается показывать мне второй этаж, где располагались спальни, тем более что в них сейчас находились члены его семьи, но, когда мы проходили мимо двери в коридор, она отворилась и на пороге показалась Шен Мак-Кейб; она посмотрела на нас с нескрываемым изумлением. Адрии с ней не было.

— Мисс Ирл, это моя сестра, мисс Мак-Кейб. Шен, мисс Ирл собирается работать в Сторожке. Она заинтересовалась нашим домом, и я показал его.

Шен выглядела слегка испуганной; возможно, оттого, что ее брат редко водил посторонних по Грейстоунзу. В этот не столь драматический Момент я смогла рассмотреть се более внимательно. Светлые волосы спадали ниже плеч, отменные фиолетовым шифоновым пончо, на ее бледном лице выделялись светлые серо-зеленые глаза. Она принадлежала к тому типу блондинок, которые не переносят загара. Она смотрела на все тем же блуждающим, несфокусированным взглядом, который я отметила у нее раньше; с людьми никогда не бываешь уверенным, видят ли они тебя вообще. У меня возникло странное ощущение, словно кто-то скрывался за ее внешними чертами, — некто, не желавший смотреть на мир с близкого расстояния.

Когда она заговорила, я восхитилась ее низким певучим голосом.

— Я, наконец, успокоила Адрию, Джулиан. Не знаю, что заставило ее пойти и сесть в это кресло. Думаю, тебе следует запереть комнату Марго и никого туда не пускать.

Джулиан неожиданно повернулся ко мне.

— Как вы думаете, мисс Ирл? Должны ли мы запрещать Адрии входить в эту комнату?

У меня было такое чувство, что он решил подразнить меня, провоцируя на то, чтобы я предстала перед его сестрой в смешном виде. Трудно было вести себя вежливо по отношению к этому человеку, но приходилось сдерживаться.

— Не считаю себя специалистом в таких вопросах, — ответила я. — Просто не знаю, что и сказать.

Он насмешливо посмотрел на меня и с деланным изумлением вскинул брови.

— А мне показалось, что недавно вы действовали с изрядной долей уверенности.

Я покачала головой.

— Я действовала инстинктивно, а моя решительность объясняется тем, что мне приходилось иметь дело с испуганными детьми.

Мне почудилось, будто под шифоном Шен прокатилась волна мучительной боли, приобнял сестру за плечи, словно она нуждалась в защите.

— Все в порядке, дорогая. Я знаю, как ты любишь Адрию. Теперь, если ты не возражаешь, я покажу мисс Ирл второй этаж.

Я была уверена, что он не собирался этого делать, но появление Шен по какой-то причине заставило его переменить решение. Дверь со стороны башни вела в длинный холл, тянувшийся на всю длину дома. Шен неуверенно последовала за нами. Джулиан подвел нас к главной спальне, располагавшейся прямо над библиотекой. Это была мужская спальня, и я заподозрила, что она сильно изменилась с тех пор, как Марго утратила способность подниматься на второй этаж» и делить ее с мужем. Кровать была старомодной, с ручной резьбой на спинках, но без балдахина с оборками. На полу лежали маленькие разноцветные индейские молельные коврики; их краски выцвели от времени. В ногах стояло медное распятие, а за ним находился черный мраморный камин. Над каминной доской висела картина, зимний пейзаж, в углу стояла пара лыж, прислоненных к стене.

Шен проскользнула мимо меня, пересекла комнату и любовно погладила пальцами лыжи.

— Это те самые лыжи, на которых Джулиан завоевал серебряную медаль на Олимпийских играх, — сообщила она мне. — На следующий год он бы привез домой золото. Возможно, ты все же мог бы завоевать его благодаря Стюарту Перришу, Джулиан. Если только…

— Я боюсь, что мисс Ирл не понимает, о чем мы говорим, — оборвал ее Джулиан и поспешно вывел меня из комнаты.

Я ничего не сказала, только пристально посмотрела на Шен. Меня интересовало, как она относится к утверждению Адрии, будто та толкнула кресло своей матери. И как она относится к Стюарту.

Холл заканчивался дверью в комнату Джулиана, а, не доходя до нее, по обе стороны холла, располагалось по большой спальне. Одна, находившаяся в задней части дома и выходившая окнами на мертвые деревья, принадлежала Шен, и я успела мельком на нее взглянуть, поскольку Шен в этот момент решила покинуть нашу компанию и приоткрыла дверь, чтобы удалиться к себе.

Джулиан оставил ее внезапное исчезновение без комментариев. Он повернулся к комнате, расположенной в передней части дома, над парадной дверью.

— Адрия? Можно войти?

После минутной заминки девочка подошла к двери и открыла се, взглянув на нас своими огромными голубыми глазами, которые я в последний раз видела заполненными слезами. Он переоделась, теперь на ней были выцветшие джинсы и синий свитер. Черные волосы ниспадали ниже плеч. Плакать она перестала, хотя что-то заставляло ее отшатываться от отца со сдержанной враждебностью. На меня она смотрела с сомнением и даже несколько подозрительно. Очевидно, Шен отчитала ее за излишнюю доверчивость по отношению ко мне.

— Тебе лучше? — спросил Джулиан. — Это мисс Ирл. Она новая горничная «Сторожки», и я показываю ей Грейстоунз. Можно осмотреть твою комнату?

Адрия как раз распаковывала вещи, которые брала с собой в Мэн, и по всей яркой, светлой комнате были разбросаны платья, джинсы, свитера, шорты. На белых обоях синели васильки, кровать была такой же старомодной, как в семейной спальне, но гораздо меньшего размера, с балдахином, украшенном оборками. Лоскутное одеяло, свисавшее до пола, было расцвечено белыми звездочками на синем фоне, на стенах развешаны зимние пейзажи.

Осмотревшись, я заметила, как большой рыжий кот поднялся со своего ложа — он спал среди разбросанных по кровати вещей — и вытянулся во всю свою внушительную длину, слегка помахивая хвостом и устремив на меня взгляд желтоватых глаз.

— Это Циннабар, — представила кота Адрия и повернулась к кровати, чтобы его погладить. — Мы уже встречались, — призналась я ей. — Хотя я не уверена, что он одобрил мое поведение.

— Это не он — это она, — сказала Адрия, с вызовом взглянув на отца.

Я заметила, как побледнело лицо Джулиана, какой жесткой стала линия его рта, словно ему приходилось сдерживать внезапный приступ гнева.

— Не говори глупости! — обратился он к дочери. — Конечно, это кот.

Адрия прижала кота к себе, он со спокойным достоинством позволил себя обнять.

— Циннабар принадлежал моей матери, — сообщила она мне.

В атмосфере этой комнаты было что-то нездоровое. Что-то немного пугающее. С чувством неловкости я отвела взгляд от девочки и кота, и он случайно упал на предмет, показавшийся мне до боли знакомым, — на маленькую резную фигурку, стоявшую на бюро. В моем чемодане в Сторожке, еще не распакованная, лежала фигурка, настолько похожая на эту, что я ее тотчас узнала.

Мою подарил мне Стюарт, когда ему было шестнадцать лет, и он начал проявлять способности к такого рода поделкам. Но резная фигурка Адрии была, должно быть, выполнена им недавно, с гораздо большим мастерством. Обе фигурки изображали лыжников, и стиль работ Стюарта можно было узнать с первого взгляда.

Эту фигурку я увидела впервые и не могла оторвать от нее глаз. Лыжник раскинул палки в разные стороны, плотно сжал колени, слегка нагнулся, балансируя на крутом вираже трассы. Вырезан был даже участок склона.

Адрия, заметив направление моего взгляда, подбежала к бюро и взяла с него полированную статуэтку. Передавая ее мне, она не смотрела отца, и я снова отметила враждебность по отношению к Джулиану.

— Правда, она чудесная? — обратилась она ко мне.

— Ты права, — ответила я и взяла у нее статуэтку, поворачивая пальцами на ладони.

Было время, когда я думала, что Стюарт станет художником, скульптором, но все изменила встреча с Джулианом Мак-Кейбом. Я взглянула на него и заметила, что линия его рта стала еще жестче. Адрия тоже это заметила и не без вызова сказала:

— Я помню, что ты велел мне ее убрать, папа. Но я не смогла. Я ее очень люблю. И Стюарт не сделал ничего плохого. Он не мог, потому что… потому что…

Она запнулась. В комнате воцарилось молчание, свидетельствовавшее о возросшей напряженности во взаимоотношениях дочери и отца.

— Не будем говорить об этом, — резко произнес Джулиан.

Девочка взяла маленького лыжника из моих рук и торжественно поставила его обратно, на почетное место. Когда после этого она взглянула на отца, ее глаза выражали мольбу, просьбу о помощи, но он отвернулся, чтобы не видеть ни лыжника, ни дочери. Когда он снова заговорил, его голос звучал более мягко, словно он принуждал себя быть добрее.

— Я знаю, что Стюарт был твоим другом, Адрия, но не хочу, чтобы ты страдала, когда правда выплывет наружу.

Если он хотел ее успокоить, то не достиг цели. Она посмотрела на него безо всякой надежды.

Адрия знала, что ее отец верит в то, что именно она толкнула кресло, она и сама в это верила. Смерть Марго пролегла между ними. Мое сердце разрывалось от боли за Адрию, но я не могла забыть и о своем брате, ради которого пришла сюда. Я должна была воспользоваться ситуацией.

— Так вы действительно верите, что Стюарт Перриш виновен? — спросила я Джулиана.

Он посмотрел на меня с удивлением, которое тут же сменилось неприязнью.

— Не считаю подобные вопросы предметом для сплетен, мисс Ирл. И я уверен, что они вас не касаются.

С его точки зрения, я заслуживала такого обращения, но у меня был другой взгляд на вещи.

— Я читала газеты, — горячо возразила я. — Так что ничего не могу поделать с тем, что кое-что знаю о происшествии.

Его неприязнь ко мне возросла.

— Не будем тебе мешать распаковывать вещи, — обратился он к Адрии и вывел меня из комнаты.

В холле он сухо сказал мне, что в доме есть еще две не такие большие спальни, теперь никем не занятые, в заднем крыле здания; я знала, что одной из них пользовался Стюарт, когда посещал Грейстоунз. Но мне больше ничего не показали. Джулиан вместе со мной спустился по винтовой лестнице в прихожую и проводил меня до двери.

— Благодарю за то, что вы показали мне дом, — сказала я, запинаясь.

Его взгляд блуждал поверх моей головы, линия рта выражала презрение.

— Не стоит благодарности, мисс Ирл. Если вы обойдете угол дома, то увидите тропинку, спускающуюся к речке. Никуда с нее не сворачивайте, и она быстро приведет вас обратно в Сторожку. Подъездная дорога делает большой крюк.

Пройдя несколько шагов, я услышала, как закрылась дверь дома.

Если своей помощью Адрии я и заслужила какую-то признательность от Джулиана Мак-Кейба, то не сумела ею воспользоваться и все испортила, не сдержавшись и заговорив о Стюарте. Как обычно, выступила в роли «упрямой башки», и мне не за что было обижаться на Джулиана. Он поверил, что мною движет простое любопытство и что я равнодушна к чужому страданию. Это было мне неприятно, но я не могла заставить его думать иначе.

На дне лощины речка мирно текла между заснеженных берегов, и тропинка вилась, повторяя се изгибы, среди кустов болиголова, елок и сосен. Ряд мертвых деревьев, как и дом, осталась позади меня, слева, и я шла по тропинке, не обращая особого внимания на окрестности, углубившись в свои мысли. Если Адрия действительно толкнула кресло, она могла бы заступиться за Стюарта, зная, что он невиновен. Но на чем основано предубеждение Джулиана к моему брату? Как я смогу до всего этого докопаться, если дорога в дом мне будет заказана? А, судя по всему, так оно и случится.

За одним из поворотов тропинки, после которого Сторожка появилась в поле моего зрения, я чуть не наткнулась на человека, стоявшего ко мне спиной и наполовину скрытого деревом. Казалось, он внимательно всматривается куда-то в даль. Я отметила массивность его головы и ширину плеч еще до того, как разглядела другие детали. На нем был полушубок из овчины, коричневые вельветовые штаны и зеленая альпийская шляпа с маленьким красным пером. Я решила, что это гость Сторожки.

— Добрый день, — приветствовала я его.

Он медленно повернулся, без малейших признаков испуга. Ему было уже под семьдесят, но он показался мне красивым, с худым, обветренным лицом и спокойной, отмеченной чувством собственного достоинства манерой поведения. Некоторое время он смотрел на меня со сдержанной подозрительностью. Затем его кустистые серые брови нахмурились.

— Как вы здесь оказались? — грубо спросил он, и я впервые услышала этот резкий, неприятный голос, который впоследствии преследовал меня в страшных снах.

Я только смотрела на него, разинув рот. Я поняла, что это вовсе не гость, а Эмори Ольт, сторож Грейстоунза. Мне потребовалось время, чтобы свыкнуться с этой мыслью.

— Должно быть, вы мистер Ольт, — обратилась я к нему. — Я была в доме. Мистер Мак-Кейб мне его показывал. Я Линда Ирл, новая горничная Сторожки.

— Горничная? — с издевкой откликнулся он.

— Да. Мистер Дэвидсон разрешил мне осмотреть окрестности. Он просил вам это передать, если вы будете возражать против моего присутствия в частных владениях. А мистер Мак-Кейб показал мне эту тропинку.

Его раздражение казалось безмерным, и я попыталась хотя бы немного его смягчить.

— Я слышала о вас, — почтительно произнесла я. — Все знают, что вы научили Джулиана Мак-Кейба кататься на лыжах. И мне кажется, вы помогали тренироваться Стюарту Перришу. Вас можно назвать творцом чемпионов.

— Перриш! — язвительно воскликнул он. — Это с самого начала была пустая трата времени.

Я поняла по его тону, что этот человек был самым большим врагом моего брата, и с ним я должна быть настороже. По крайней мере, я, кажется, отвлекла его от мыслей о моем вторжении на территорию Грейстоунза. Когда я попыталась его обойти, он пошел рядом со мной, и я заметила, что он хромает. Стюарт говорил мне, что это последствие травмы, которую Ольт получил, спускаясь на лыжах с горного склона.

— Не знаю, какую игру вы ведете, — проговорил он своим скрипучим голосом, — но берегитесь. Лучше не пытайтесь ничего предпринимать. Вы меня поняли?

Я поняла и другое: этот жестокий человек знал, кем я была. Хотя и не понимала, откуда. Он, несомненно, донесет на меня Джулиану и сразу положит конец моей дурацкой игре в шпионы. Я могла спастись только в том случае, если он был не вполне уверен, с кем имеет дело; я сделала попытку блефовать, чтобы его разубедить.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — ответила я. — Я не веду никакой игры. И не собираюсь ничего предпринимать. Просто надеюсь стать хорошей горничной в Сторожке, потому что нуждаюсь в работе.

Не знаю, насколько убедительно прозвучали мои слова; думаю, что немного поколебала его уверенность, в чем бы она ни состояла.

— Если вы не возражаете, я вернусь в Сторожку. Мне жаль, если я вас огорчила, хотя и не знаю чем.

На этот раз он не пытался меня остановить, и я направилась к Сторожке степенным шагом, с трудом сдерживая желание помчаться со всех ног, чтобы оказаться вне пределов досягания Эмори Ольта. Никогда прежде я не испытывала такого сильного — почти физиологического — страха, какой внушал мне этот человек. В результате я оказалась на грани нервного срыва. Ненависть Эмори Ольта имела какой-то тайный источник, и я должна была его обнаружить. И как он меня узнал? Мне следовало это выяснить, если, конечно, у меня осталось время. Я впервые задумалась, какие чувства питал Ольт к Марго Мак-Кейб.

Дойдя до двери Сторожки, я все еще находилась во власти страха и плохо владела собой. Должно быть, Клей Дэвидсон увидел меня из окна, потому что дверь отворилась прежде, чем я успела позвонить. Я едва не кинулась ему грудь, и он с некоторым удивлением взял меня за плечи.

— Ты выглядишь так, словно за тобой гнались волки!

— Не волки — медведь-гризли. Я только что столкнулась с этим ужасным Эмори Ольтом. Он… он жутко меня напугал.

Клей был заинтересован, но не особенно удивлен. Он скептически почесал у себя в бороде.

— Не стоит так волноваться. Он ворчлив, но вряд ли опасен. Что он сделал? Сказал, чтобы ты убиралась из частных владений?

К этому времени я уже немного оправилась и поняла, что не могу быть вполне откровенной с Клеем.

— Да, он пытался меня выставить, но понял, что не особенно преуспел, когда я сказала, что мистер Мак-Кейб только что показывал мне Грейстоунз.

От удивления Клей даже присвистнул.

— Быстро это у тебя получилось. Наверное, ты обладаешь колдовскими чарами, как Шен.

— Если хочешь, расскажу тебе, как это произошло, — предложила я, испытывая непреодолимое желание с кем-нибудь поговорить. В отличие от Мак-Кейбов и их сторожа, Клей выказывал признаки дружеского расположения ко мне. Я о многом могла поговорить с ним, не выдавая себя, и нуждалась в такой разрядке.

— Пойдем в кабинет, — пригласил он. — Я как раз приготовил кофе; ты выпьешь чашечку и расскажешь мне о своей экскурсии в Грейстоунз.

Глава 4

По возвращении с лыжной прогулки группа отдыхающих собралась у потрескивающего камина, разложенного Клеем, и я приступила к исполнению своих обязанностей.

Я надела золотистую рубашку, и темно-зеленые брюки и расчесывала волосы до тех пор, пока они не легли волной с эластичным блеском над плечами. Я хотела произвести хорошее впечатление, чтобы удержаться на этой работе — если, конечно, Эмори сразу меня не выдаст. В течение нескольких часов я с беспокойством ожидала звонка из Грейстоунза или даже появления самого Джулиана с требованием моего не медленного увольнения. Но ничего подобного пока не происходило. Из каких бы соображений, ни исходил Эмори, но он, по-видимому, еще не сказал обо мне своему хозяину. Однако даже его молчание казалось мне зловещим.

Я начинала ненавидеть свою роль лазутчицы о вражеском лагере, заставлявшую меня плести сеть обманов, интриг и провокаций. Как могла я узнать, правильно ли поступаю? Ко мне снова и снова возвращалось ощущение неуверенности, восходившее к моему детству, к ночи пожара. Если бы я не сосредоточила все усилия на вызволении Стюарта или если бы сделала это на несколько секунд раньше, мои отец и мать могли сохранить жизнь.

Но я не должна была предаваться этим воспоминаниям и попыталась отогнать их.

Мне следовало хорошо выглядеть сегодня вечером еще и потому, что это придало бы мне чувство уверенности, в котором я нуждалась после разговора с Клеем. Теперь мне казалось, что, рассказывая ему о своих впечатлениях от посещения Грейстоунза, я слишком положилась на нашу весьма проблематичную дружбу и была с ним чересчур откровенна. Клей слушал меня с видимым интересом. Но когда я закончила свое повествование, он, к моему разочарованию, оставил его без комментариев, и я снова почувствовала, что нахожусь во вражеском стане. В конце концов, он работал на Джулиана Мак-Кейба, и у меня не было причины доверять ему. Хорошо еще, что он не догадывается, кто я на самом деле.

За ужином я сидела с Клеем за угловым столиком в большой столовой. Разговор у нас не получался, потому что ему то и дело приходилось вставать из-за стола и улаживать возникавшие проблемы. Кормили в Сторожке вкусно и от души хорошей деревенской пищей; прислуживали за столом мальчики из соседнего села. Теперь у меня возникло ощущение, что я и впрямь нахожусь в сторожке. Это было забавно, и, если бы я могла забыть, что привело меня сюда, я приятно проводила бы здесь время.

Перед ужином я познакомилась с большинством гостей и нашла их образованными, интеллигентными людьми. Среди них были семейные пары, но приезжали и влюбленные, некоторые знакомились и составляли парочки прямо здесь.

Часто завязывались длительные дружеские отношения. Не то, что на горных склонах. Там легко знакомились, но каждый в конце концов спускался вниз в одиночку и мог никогда больше не встретиться с новым приятелем.

Поскольку это был маленький частный курорт, здесь не действовали официальные запреты, было больше интимности и меньше публичности. Клей разместил на отдельном столике миксеры, минеральную воду, тарелки с маслинами и луком, шейкеры и лед для приготовления коктейлей, так что гости, приносившие с собой спиртное, могли обслуживать себя сами. Приготовленное мною еще до ужина фондю булькало в электрической кастрюле, и гости подцепляли длинными вилками хлебные шарики и ловко обмакивали их в сырную смесь. Разговоры о лыжах не умолкали: рассказы о падениях, различных трюках и приемах, спортивных героях и собственных достижениях. Завязывались горячие, но доброжелательные споры о всевозможных стилях и методах тренировки, о сравнительных достоинствах и недостатках различных лыжных курортов. Наша гора не могла предложить высоты и длины маршрутов, какие нередко встречаются на Западе, но отличалась большим разнообразием лыжных трасс и обладала тем очевидным преимуществом, что находилась неподалеку от города. Это была очень милая вечеринка — со свечами на каминной полке и на кофейном столике, с не слишком яркими лампами и огнем камина, бросающими на потолок колеблющиеся тени; со льдом, позвякивающим в бокалах и с неумолкаемым журчанием голосов. Атмосфера, царившая в Сторожке, казалась мне нереальной. Хотя в этом, наверное, и заключалась идея — создать иллюзию бегства от повседневности для тех, кто много работал и нуждался в подобной разрядке.

Когда раздались аккорды гитары, я повернулась и увидела женщину, сидевшую на стуле в противоположном от камина конце комнаты. Это была Шен Мак-Кейб, ее светлые волосы свешивались ниже плеч, когда она наклоняла голову над гитарой. На ней было длинное светло-зеленое шелковое платье, перетянутое в талии золотистым пояском, на шее висела длинная нитка янтарных бус. Руки, перебиравшие струны гитары, были бледны, и, когда она подняла лицо с блуждавшей по нему улыбкой, я вдруг осознала, как она красива. При вечернем освещении ее глаза казались больше зелеными, чем серыми, она не потрудилась подкрасить свои густые золотистые ресницы. Она пользовалась губной помадой яркого абрикосового цвета, которая могла показаться гротескной на любом другом лице, но ей шла, гармонируя со всем ее обликом.

Женщина в красном свитере, с которой я вела беседу, воскликнула:

— Какая радость! Шен в этом сезоне еще ни разу не была с нами. Когда она решает одарить нас своим присутствием, это всегда праздник. Слушайте.

Шен начала петь, обращаясь с гитарой, как с любимым живым существом, не замечая слушателей, сдвинувших вокруг нее свои стулья. Казалось, она находится в комнате одна, и поет только для себя чистым, как кристалл, голосом. Песня называлась «Зеленая, зеленая трава у порога» и исполнялась в медленном темпе; Шен наполняла слова песни своей собственной печалью. Ее пение разрывало сердце.

Я осталась у камина, позади людей, собравшихся вокруг певицы. Находясь в этом конце комнаты, я могла видеть их лица в большом зеркале в позолоченной раме, висевшей на стене лестничной площадки. Я уже спрашивала у Клея об этом тянувшемся от потолка до пола зеркале, и он сказал мне, что оно когда-то, еще в тридцатые годы, украшало фойе кинотеатра. Марго купила его давным-давно на каком-то аукционе. Теперь благодаря зеркалу я могла видеть Шен как бы в двойном свете и оценить чистоту ее профиля, когда она поднимала голову и закрывала глаза, исполняя последние строки куплета.

Когда она закончила, раздались благодарны аплодисменты, и те, кто ее знал, начали называть песни, которые хотели бы услышать. Он окинула комнату своим рассеянным, ни на кого не устремленным взглядом и провела рукой по струнам, остановившись на песне «Куда исчезли все цветы?» На этот раз многие подтягивали певице, и комната наполнилась звуками голосов.

Поискав взглядом Клея, я обнаружила е стоящим у двери столовой; я отметила, с каким трепетным вниманием смотрел он на Шен. Я стала наблюдать за ним, а не за певицей. Когда кто-то попросил спеть «Ручеек», в ее голосе появилось органное звучание, и я увидела на лице Клея странную тоску, заставившую меня задуматься, что значила для него Шен. Все ее песни были о томлении, о чем-то утраченном или напоминающем об утрате — о чем-то оплакиваемом. И это томление было в глазах Клея, в линии его рта над аккуратной бородкой.

Я снова взглянула в зеркало и увидела человека, появившегося на лестничной площадке и наблюдавшего за Шен; мне было видно только его отражение. Я узнала Джулиана — Джулиана, который, по словам Клея, практически никогда не посещал подобных вечеринок. Ко мне вернулись прежние страхи. Сказал ли ему обо мне Эмори? Не пришел ли сюда Джулиан, чтобы поговорить со мной? Но пока он, кажется, меня не замечал.

Он не присоединился к поющим и не привлек к себе внимания ни одного из гостей; просто стоял возле лестницы, смотрел и слушал. У меня было такое чувство, словно он лишь отчасти находился в этой комнате, среди этих людей. Казалось, окруженный стенами, он испытывал скованность. Он принадлежал горам, крутым лыжным трассам, снежной стихии. В отличие от Клея, двигавшегося лениво и склонного к созерцательности, Джулиан напоминал сжатую пружину. Ему необходимо преодолевать препятствия, подобные трамплинам на горном спуске. Я инстинктивно ощущала, что такова его жизненная потребность не только как спортсмена, но и как человека. Он преодолеет все преграды, сметет их со своего пути, достигнет цели, чего бы это ему ни стоило. Оценив его таким образом, я почувствовала, что этот человек представляет для меня еще большую опасность, чем Эмори. Чего хочет Джулиан и почему он настроен против Стюарта? Учитывая личные качества Джулиана, этот вопрос приобретал особое значение.

При исполнении песни «Струись, река…» голос Шен зазвучал раскатисто. Джулиан, которого я видела только в зеркале, повернул голову и сквозь разделявшее нас пространство посмотрел мне прямо в глаза. Его взгляд показался мне до того пристальным, что я отвела глаза и пересела, чтобы не видеть отражения в зеркале. Трудно было определить, что выражал его взгляд, но он вызвал в моей душе отклик, который меня напугал; в этот момент меня обеспокоило мое собственное отношение к Джулиану. Он был нашим со Стюартом врагом, и я не должна испытывать к нему никаких чувств, кроме недоверия и подозрительности. И все же, хотела я того или нет, в тот момент, когда наши взгляды встретились, между нами словно бы протянулась то невидимая нить. Это было нечто физическое, но что именно: притяжение, отталкивание? Мне хотелось отделаться от этого ощущения, выкинуть его из головы, отмахнуться от всего, чем оно могло мне грозить. Никакой симпатии между мной и Джулианом быть не должно.

Поиграв и попев достаточно долго, Шен поднялась со стула и покинула комнату, не говоря ни слова, так же незаметно, как в ней появилась. Никто не пытался ее удержать или заговорить с ней. Кажется, все с благодарностью принимали ее дары, не решаясь ни о чем просить. Я подошла к Клею.

— Поет она чудесно, — восхитилась я. — Какой необыкновенный человек.

Он улыбнулся мне своей обычной смутной улыбкой.

— Дриады всегда необыкновенны. Несомненно, она живет среди лесов и ручьев, когда скрывается из поля нашего зрения.

— Ну, мне она показалась более похожей на нас, смертных, — несколько колко возразила я. — Судя по тому, что я видела, она балует Адрию, чересчур ее опекая. Я уже рассказывала тебе, что сегодня произошло.

— Беда в том, что во всей округе нет других лесных духов, и ей некого любить. И она не очень счастлива в любви со взрослыми смертными. Остается только ребенок.

Он меня удивил. Я уже привыкла думать о Клее как о человеке прагматичном и никак не ожидала, что имею дело с мистиком.

— Ты говоришь как поэт — заметила я.

Он повернул ко мне широкое лицо, слегка улыбаясь.

— Что же тут удивительного, я и есть поэт. Правда, непризнанный. Поэт-неудачник. Я, видишь ли, писатель.

— Я не знала.

Его слова кое-что объясняли. Такая работа вполне подходила для человека, стремившегося заработать себе на жизнь и на досуге заниматься любимым делом, не приносившем дохода. Мне захотелось расспросить его, что он опубликовал, в каких жанрах работает, но его лицо сделалось непроницаемым, он явно не желал говорить на эту тему.

— Ты знаешь, что Мак-Кейб здесь? — поинтересовалась я.

Это, по-видимому, его удивило.

— Где? Я его не встречал.

Отсюда лестничную площадку не было видно, и я повела его к ней.

— Он только что стоял там и наблюдал за Шен.

Но когда мы приблизились к лестнице, на площадке уже никого не было. Клея отозвала какая-то женщина, и я вернулась к исполнению своих обязанностей «хозяйки» Сторожки.

Гости не засиживались здесь допоздна и к половине одиннадцатого все разошлись — кто по коттеджам, кто по своим комнатам в этом же здании. Чтобы получить удовольствие от лыжных прогулок, следовало хорошенько выспаться; в Сторожке ранний подъем был правилом. Гости, приезжавшие посередине недели, обычно останавливались на два-три дня, а затем спешили обратно - к себе в Филадельфию, Нью-Йорк или в какой-нибудь другой большой город.

Когда комната опустела, я помогла Клею навести в ней порядок: вычистить пепельницы, расставить мебель так, чтобы гости, которые придут сюда завтра утром, почувствовали себя здесь уютно. Клей был непривычно молчалив, и я не решилась расспрашивать его о Шен и Джулиане.

Прежде чем подняться к себе в номер, я спросила, нет ли у него каких-нибудь замечаний или пожеланий относительно моей работы.

— Никаких пожеланий, — ответил он. — Держи себя так, как сегодня, и все будет в порядке.

Его слова меня приободрили, однако я чувствовала, что он чего-то недоговаривает. Когда я уже поднималась по лестнице, он меня остановил:

— Постарайся не вступать ни в какие отношения с Мак-Кейбами, Линда. Возле этого огня можно опалить крылышки.

Я колебалась, держа руку на перилах лестницы.

— Что ты хочешь этим сказать?

На этот раз в его ответе не было обычной уклончивости. Он прозвучал прямо, и в нем слышалась забота обо мне.

— Сегодня вечером ты дышала свежим, здоровым воздухом. Вот и держись поближе к этому месту и этим людям. А Мак-Кейбы… Среди них нет никого — включая даже ребенка, — кто не был бы извращен и склонен к душевным вывертам. Не позволяй им втянуть себя в эту болезненную сферу.

Он боялся, что они причинят мне какой-то вред. Видимо, он не подозревал, что я могу представлять для них еще более серьезную угрозу, чем они для меня. Но мне хотелось узнать, что конкретно он имеет в виду и, если Мак-Кейбы вызывают у него такие чувства, почему он продолжает на них работать?

— Благодарю, но не думаю, что мне грозит какая-нибудь опасность, — заверила я его, имитируя безмятежность, от которой на самом деле была очень далека, и пошла вверх по лестнице.

Когда я поднялась на свой этаж и взглянула вниз, он все еще стоял в той же позе и смотрел мне вслед, словно охваченный беспокойством, которого не решался высказать. Я пожелала ему спокойной ночи и пошла по верхнему холлу к своей комнате, расположенной в задней части здания.

К этому времени я почувствовала сильную усталость, которая наложилась на все возраставшее беспокойство. В первый день своего маскарада я не выяснила ничего такого, что могло бы помочь Стюарту. Я внушила подозрение Эмори Ольгу. И я ощущала, как ускользает невосполнимое время. Я не знала, как долго сумею продержаться на этой работе; судебный процесс приближался, а я должна до его начала добыть доказательства невиновности Стюарта. И должна думать только об этом.

В моей комнате было темно; потянувшись к выключателю, я уловила в темноте какое-то движение и слабый звук, и это больно ударило по моим и без того расшатавшимся нервам. Я ожидала чего угодно — вплоть до того, что ужасный Эмори Ольт поджидает меня во мраке. Когда комната наполнилась светом, я увидела большого и уже знакомого мне кота посередине кровати.

Заслышав меня, он вскочил и уставился на меня с высокомерным неудовольствием, как будто и здесь, в своей комнате, я была незваным гостем. От его присутствия у меня мороз пробежал по коже, словно кот заполнил комнату миазмами недоброжелательства и злой воли. Было что-то неладное в присутствии здесь кота. Уходя, я закрыла дверь, и он мог оказаться внутри только в том случае, если кто-то открыл дверь и впустил его. Преднамеренно.

— Тебя сюда никто не звал, Циннабар, — обратилась я к нему. — Это моя комната, а тебя я не считаю своим другом.

Он повел ушами, в желтых глазах зажегся огонек, который отнюдь не свидетельствовал о его симпатии ко мне. Я указала ему на дверь и хлопнула в ладоши.

— Пошел отсюда, это не твой дом. Вон, Циннабар, вон!

Я не посмела бы дотронуться до него; к счастью, в этом не было необходимости, он спрыгнул на пол и, передвигаясь, как дикая кошка в джунглях, подошел к двери, прошмыгнул в холл и исчез как тень. Я надеялась, что Клей найдет его и выдворит из Сторожки. Появление кота в комнате обеспокоило меня. Должно быть, кто-то принес его из Грейстоунза. Кто мог так поступить? Шен? Это казалось наиболее вероятным. Я вспомнила загадочном обмене репликами между Адрией и ее отцом, когда девочка утверждала, кот — это «она». Что все это значило?

Но я устала и желала теперь только одного — поскорее заснуть. Однако, прежде чем я успела раздеться, кто-то постучал в дверь. Открыв ее, я увидела на пороге Клея.

— Извини за беспокойство, — проговорил он с необычной сухостью, — но мистер Мак-Кейб сейчас внизу, и он хотел бы поговорить с тобой, если возможно.

У меня комок застрял в горле; я решила, что меня выгонят из Сторожки прямо сейчас. По-видимому, Джулиану стало известно, кто я такая, и он предложит мне упаковать вещи. Клей смотрел на меня с той же прохладцей, которая прозвучала в его голосе, и мне показалось, что, как бы со мной сейчас ни обошлись, он это только одобрит.

— Если ты не хочешь встречаться с ним так поздно…

Я покачала головой.

— Разумеется, я с ним встречусь. Сейчас спущусь.

Клей шел по холлу впереди меня, но, не доходя до лестницы, я остановила его вопросом:

— Ты нашел кота?

— Кота? — Он удивленно заозирался вокруг.

— Да, Циннабара. Он сидел на кровати в моей комнате. Кто-то его туда впустил. Хотя я оставила дверь закрытой.

Клей несколько смягчился, словно извинялся за кота.

— Боюсь, что это дело рук Шен. Он был с ней, когда она появилась здесь. Очень жаль, но у Шен есть причуды, которые не поддаются объяснению. Кот принадлежал Марго, и он почти дикий. Надеюсь, ты до него не дотрагивалась?

— Я уже дважды с ним встречалась, — призналась я. — Конечно, мне и в голову не приходило его трогать, хотя я и люблю кошек. Просто попросила его удалиться, что он и сделал, хотя и дал мне понять, что хозяин здесь он.

— Я его найду и выставлю за дверь, — пообещал Клей и побежал вниз по лестнице, словно желая избежать дальнейших разговоров о коте.

Я спускалась медленнее и увидела в большом зеркале, том самом — из фойе кинотеатра, отражение угасающего пламени в камине в дальнем конце комнаты и Джулиана, стоящего рядом. Клей еще не выключил свет, в комнате было светло. Теперь мы с Джулианом поменялись местами: раньше я стояла у камина, глядя на него в зеркало; теперь Джулиан стоял спиной ко мне, и во всем его облике сквозила такая тоска, что я неожиданно для себя прониклась к нему сочувствием. Он не из тех людей, что легко могут смириться с поражением, подумала я, направляясь к нему, внутренне укоряя себя за неуместный наплыв эмоций.

Я подошла ближе и ощутила, что он знает о моем присутствии, хотя он не двигался и молчал.

— Вы хотели меня видеть? — спросила я.

Он продолжал изучать тлеющие угли, словно пытаясь найти в них ответ на мучивший его вопрос. Заговорил он неуверенно, что вовсе не было характерно для него.

— Не придете ли вы завтра на ленч к нам, в Грейстоунз, мисс Ирл?

Меньше всего я ожидала подобного предложения и не сразу нашлась, что ответить. Пока я медлила, он повернулся ко мне; его взгляд выражал мольбу, которую ему трудно было выразить словами.

— Пожалуйста, приходите. Я знаю, что мы кажемся вам странным семейством, но нам пришлось пережить довольно тяжкие испытания. Сегодня вы проявили доброту и понимание по отношению к Адрии. Все остальное не имеет значения. Я не могу найти общего языка со своей дочерью. Если вы будете здесь работать, у вас останется достаточно свободного времени, чтобы подружиться с ней. Она чувствует себя одинокой, а моя сестра… — Он замолчал.

При свете угасающего камина его глаза казались почти черными, они выражали муку. Я еще раз убедилась в том, что передо мной глубоко несчастный человек. Какой бы ни была ниточка, которая внезапно протянулась между нами, когда мы обменялись взглядами с помощью зеркала, теперь она оборвалась. Просто я ощутила чужую боль, и мне захотелось прийти на помощь. Я забыла, что он Джулиан Мак-Кейб. Он потерял любимую жену и был крайне обеспокоен состоянием дочери. Как я могла отказать ему? же я заговорила нерешительно:

— Не уверена, смогу ли быть вам полезна. Догадываюсь, что ваша сестра уже настроила Адрию против меня.

— Вы должны ее простить. Она безумно любит Адрию. Но думаю, что Шен не всегда оказывает на нее благотворное влияние. Мне приходилось наблюдать ранее, как подобное обращение с детьми приводило к катастрофическим результатам. И все же мне бы не хотелось причинять боль Шен.

— Может быть, самую острую боль Адрии причиняете именно вы? — тихо сказала я.

Его взгляд выразил еще более горькую муку.

— Я стараюсь вести себя с ней правильно. Но это не всегда удается. Когда я смотрю на нее…

Джулиан замолчал, но я поняла, что он хотел сказать. Когда он смотрел на Адрию, ему виделась Марго — мертвая. Мне было больно за ребенка и жалко отца. Но я должна думать и о Стюарте, напомнила я себе, и о правде, которую следует выяснить, какой бы она ни была, кому бы ни причинила страдания.

— Конечно, я приду, — пообещала я.

Он скорбно улыбнулся, и у меня промелькнуло ощущение вины перед ним: ведь он не догадывался, что я сестра Стюарта, не помышлял, что приглашает в дом врага. Мне теперь вовсе не хотелось быть его врагом, но иначе быть не могло. В первую очередь я должна позаботиться о Стюарте. И никогда не должна об этом забывать.

— Благодарю вас, Линда, — сказал он и протянул мне руку.

Я пожала ее, стараясь помнить, с кем имею дело. Твердя себе, что передо мной человек, который многие годы был кумиром болельщиков, чуть ли не мировым идолом. Человек, который может погубить — или спасти — моего брата. Я не должна поддаваться его обаянию. Мне следует приобрести иммунитет к его привлекательности. Но когда он с чувством благодарности сжал мою руку, я почувствовала себя беззащитной.

Мы попрощались, и я направилась к лестнице. Клея нигде не было видно; не взглянув в зеркало, я поднялась на второй этаж. У себя в комнате я стала готовиться ко сну, ощущая все большее беспокойство, вызванное не только очевидными, но и неведомыми мне причинами. Надев ночную рубашку и халат, я распаковала остатки своего багажа, найдя среди них резную фигурку лыжника, которую Стюарт когда-то мне подарил. Я поставила ее на столик и задумалась. Этой статуэтке недоставало мастерства, которое Стюарт вложил в фигурку, вырезанную для Адрии. Мой лыжник стоял, раскинув палки. В остроконечной вязаной шапочке, черты лица еле намечены, но вас сразу охватывало ощущение, что скульптору известна радость полета на лыжах вниз по горному склону, и ему удалось передать ее зрителю.

Я уже собралась оставить статуэтку на столике, но спохватилась и засунула ее обратно в чемодан. Две фигурки — моя и Адрии — слишком похожи. Человек, видевший статуэтку Адрии, мог догадаться, что у обеих один автор.

Прежде чем лечь в постель, я открыла окно, чтобы впустить в комнату холодный ночной дух. На дворе стояла кромешная тьма. Коттеджей не было видно, а огни Грейстоунза не проникали сюда из-за густого леса. Я не привыкла к такой темноте и поспешила скользнуть под теплые одеяла и закрыть глаза.

Все мои мысли вращались вокруг Стюарта, но за ними таился некий ужас, который мне не хотелось ворошить. Особенно теперь. Я повернулась на бок, потом снова на спину. Я тщетно пыталась думать о чем-либо другом, остановить приближавшуюся ко мне волну моей памяти. Но когда она нахлынула, у меня не было сил бороться с ней. Наконец я закрыла глаза и застыла. И воспоминания хлынули потоком.

Я снова ощущала запах дыма. Слышала треск огня. Стояла зима, и все окна были заперты. Что-то заставило меня проснуться. Я скатилась с кровати и босиком выбежала в коридор. В его дальнем конце, приближаясь с устрашающей быстротой, буйствовало пламя.

Комната моей матери и отчима находилась рядом с моей. Я знала, что должна подбежать к ней и открыть дверь. Накануне они вернулись поздно и теперь, несомненно, крепко спали. Я должна была разбудить их поскорее.

Но я испугалась и вместо этого бросилась к комнате брата. Когда я туда ворвалась, он мирно спал, на его лице играл лунный свет. Растормошив его, схватив за руку, я выскочила в коридор. Стюарт рвался к комнате, в которой вместе с моей матерью был его отец, но я удержала его, и мы вместе закричали, предупреждая родителей об опасности. Не знаю, слышат они нас или нет, но я потащила Стюарта к лестнице и дальше к входной двери. Босиком по снегу мы добежали до наших соседей, которые вызвали пожарных. Что случилось потом, я почти начисто забыла.

Я знаю, что производилось расследование, но восстановить картину происшествия так и не удалось. Наши родители были найдены у порога своей спальни; они задохнулись в дыму. Пламя не позволило им добраться до спасительной лестницы. Если бы я сразу разбудила их, они могли бы уцелеть, но я никогда никому об этом не рассказывала. Все восхваляли меня за то, что я спасла своего младшего брата, и Стюарт с тех пор так и приник ко мне, перепуганный, с разбитым сердцем. Все, что было в его жизни надежным и устойчивым, поглотило пламя. И теперь он был моим сыном, братом, другом. Я должна была достойно играть все эти роли, несмотря на страх и сомнения, охватывавшие меня ежечасно. Сомнения в себе. С тех пор всякий, кто чем-нибудь угрожал Стюарту, имел дело со мной. Ему не приходилось самому вступать в бой, я повергала в трепет всех его возможных и воображаем врагов. По натуре я была мягкой девочкой, но менялась, едва дело касалось брата. Теперь Стюарту грозила страшная и вполне реальная опасность, и только я могла ему помочь.

Я металась в постели. Наконец, снова пережив в памяти кошмарные мгновения своей жизни, я заснула.

Проснулась я среди ночи с ощущение обступившей меня пустоты; я лежала неподвижно, пронизанная необъяснимым холодом. Я вдруг отчетливо осознала, что моя комната изолирована от остального дома. Те гости, которые остались в Сторожке на ночь, разместились в его передней части. Меня же поселили в задних комнатах, и соседние спальни стояли пустые. Но ничего страшного не происходило, И моя тревога постепенно улеглась. Все же мне было холодно, и я никак не могла уснуть снова. Наконец я потянулась к выключателю ночника и, когда комната осветилась, встала с постели, чтобы поискать еще одно одеяло. Оно нашлось в нижнем ящике шкафа.

Затем я вспомнила еще кое о чем. Об одной вещи, которую не вынула из чемодана, а оставила в кармашке на его крышке, а сам чемодан заперла и поставила в шкаф. Теперь я открыла чемодан и достала из него журнал. Я юркнула под одеяла и решила перечитать статью при свете ночника.

Статья появилась пару месяцев назад, журнал был популярным, специализировавшимся на новостях и светской хронике. На обложке размашистый заголовок — «Несчастья Грейстоунза», под ним — цветной фотоснимок Джулиана Мак-Кейба сделанный в славную эпоху его высших спортивных достижений. Но сфотографировали его не во время состязаний. Без очков и шлема. Так он ходил на лыжах ради собственного удовольствия. Он напоминал лыжника, изображенного на статуэтке Адрии — со сжатыми коленями, наклонившийся немного вбок, с выражением торжества на лице, с устремленным вперед, готовым ко встрече с опасностью взглядом.

Я перелистала журнал и сразу нашла статью, поскольку читала ее уже не в первый раз. Статья сопровождалась фотографиями. На первом из них легко угадывался Грейстоунз, снятый в таком ракурсе, что особенно хорошо видна была башня. Хотя снимок запечатлел дом в летний день, он казался холодным, резко контрастируя с горой, возвышавшейся на заднем плане. Далее следовала еще одна фотография Джулиана и две — Марго: одна, очевидно, снята, ателье, другая любительская, сделанная в Лавленде примерно за год до трагического несчастного случая. На последней она смеялась, стоя рядом с человеком, повернувшимся к камере спиной. Кажется, это был не Джулиан. Я стала рассматривать лицо Марго на портрете, сделанном в ателье.

Короткие светлые волосы локонами обрамляли лицо, округлый лоб и трогательный детский подбородок. Голубые глаза доверчиво взирали со страницы журнала, и, хотя Марго не была красавицей, она выглядела очень женственной и привлекательной. Трудно было себе представить, что такое нежное и мягкое существо могло превратиться в злопамятную женщину, так и не простившую мужу, что ему повезло больше, чем ей. Глядя на фотографию, легко было понять, почему он горячо любил жену и почему так жестоко страдал, потеряв ее. Почему испытывал боль, глядя на Адрию, которую считал виновницей ее гибели.

На одной из фотографий была запечатлена Адрия, тоже на лыжах, но не было ни одного снимка Шен. Возможно, дриада избегала камеры фотоаппарата. Был там, конечно, и снимок Стюарта, сделанный в то время, когда Эмори выдвинул против него свои обвинения. И, наконец, снимок самого Эмори Ольта, злобно отгоняющего фотографа рукой. Сторожка в статье упоминалась мельком, а Клей Дэвидсон не упоминался вовсе.

Но меня больше интересовали не фотографии, а текст статьи. Я снова перечитала его, хотя делала это далеко не первый раз. Однако теперь, когда я познакомилась со всеми действующими лицами драмы, разумеется, за исключением Марго, статья произвела на меня несколько иное впечатление. Тема трактовалась без всякого налета скандальности или вульгарности, читать статью было интересно. Автор достаточно объективно излагал факты. Джулиан был главным героем, что в данных обстоятельствах казалось естественным. Некоторое внимание уделялось его заботам о сохранении лесов, много говорилось о его вкладе в развитие лыжного спорта.

Стюарт, однако, не был представлен злодеем, о Шен упоминалось кратко и туманно. Я только теперь поняла, что нарушало в целом объективный тон изложения. Автор неприязненно относился к Марго Мак-Кейб. Ничто не утверждалось прямо, но на страницах статьи возникал образ человека, еще в детстве избалованного и испорченного, требующего к себе внимания и восхищения и обернувшегося грубым, нестойким и крайне озлобленным перед лицом несчастья.

Закончив чтение, я снова взглянула на имя автора. Оно ни о чем мне не говорило, но теперь я знала, что это всего лишь псевдоним. У меня возникла и вскоре окрепла уверенность, что прекрасно знаю, кто написал статью о Грейстоунзе: сделать это мог только Клей Дэвидсон. Я безо всякого восторга отнеслась к своему открытию. Мне показалось не слишком достойным, работая на Джулиана Мак-Кейба, использовать личную трагедию своего шефа в качестве материала для коммерческой статьи, скрывшись за псевдонимом.

Я обратила особое внимание на очевидную неприязнь автора к Марго и на то, что он практически исключил Шен из числа действующих лиц драмы. Вспомнила глаза Клея, устремленные на Шен во время ее пения, но так и не решила, имеет ли все это какое-нибудь отношение к единственно важному для меня делу — оправданию Стюарта. Интересно было бы узнать, читал ли Джулиан эту статью, знает ли он, кто ее написал, и если да, то, что он думает по этому поводу.

Клей показался мне теперь еще более загадочным, чем прежде.

Пожалуй, не стоит доверять ему и подробно делиться своими впечатлениями о Грейстоунзе и его обитателях. Я должна как можно скорее выяснить, что связывает его с семейством Джулиана и какую позицию занимает он по отношению к моему брату. Но на сегодня хватит. Взглянув на часы, я увидела, что уже половина четвертого, а мне следовало поспать хотя бы немного. Но когда я уже протянула руку, чтобы выключить ночник, в дверь легонько постучали.

Я соскочила с постели, натянула халат и в тапочках подошла к двери.

— Кто там? — прошептала я.

— Это Клей, — услышала я в ответ.

Я отворила дверь, которую до этого тщательно заперла. В коридоре стоял Клей, полностью одетый.

— С тобой все в порядке? — спросил он. — У меня бессонница, и я гулял во дворе, когда увидел свет в твоем окне. Я подумал, уж не заболела ли ты. Или если… — Он оборвал фразу, так и не дав мне понять, что подразумевал под этим

Как бы то ни было, я не могла его прогнать, и нам неудобно было разговаривать шепотом в коридоре. Я открыла дверь пошире.

— Зайди на минутку, — предложила я ему, — У тебя кое о чем спросить.

Он не без колебания принял мое приглашение. Я взяла журнал с кровати и протянула его Клею

— Где ты его нашла?

— Привезла с собой. Я уже говорила тебе, что меня уже давно интересует Грейстоунз. Сегодня ты назвал себя писателем, а эта статья написана человеком, который знает жизнь Грейстоунз изнутри. Я уверена, что никто из Мак-Кейбов не стал бы давать такую информацию журналистам. Ведь верно?

Он пересек комнату, ступая так же мягко, как Циннабар, и подошел к окну.

— Надо бы поставить фонарные столбы и с этой стороны. Между коттеджами есть один, и этого недостаточно.

— Ты хочешь сказать, что не будешь отвечать на мой вопрос? Читал ли эту статью Джулиан? Он знает, кто ее написал?

Он отвернулся от окна, на что-то решившись.

— Конечно, он ее читал. Он сам попросил меня ее написать. Он знал, что подобная статья появится все равно, и решил, что я сделаю это лучше, чем какой-нибудь падкий на сенсации репортер. Скажу больше: я не хотел ее писать. Она далась мне нелегко.

Я почему-то вздохнула с облегчением, узнав, что Клей не действовал за спиной у Джулиана.

— Я рада, что Джулиан знает, — призналась я. Клей спросил:

— А что ты думаешь о статье?

— Что автор объективно изложил факты. За исключением того, что касается Марго. Кажется, ты ее недолюбливал.

— Терпеть не мог! Я даже не могу искренне сожалеть о ее смерти. Такое отношение, видимо, сказалось на интонации статьи, хотя я к этому и не стремился.

— И это не разозлило Джулиана? Кому понравится, если так изображают его жену.

— Не знаю. К тому времени, когда появилась статья, он был в Мэне. А по возвращении обошелся без комментариев. Во всяком случае, ты должна признать, что я из кожи вон, чтобы сохранить объективность по отношению к твоему сводному брату, Стюарту Перришу.

Я могла только глотать ртом воздух, как рыба, выброшенная на сушу.

Он мягко рассмеялся и помог мне сесть на стул.

— Вот так, посидишь — успокоишься. У тебя небольшой шок. Вообще-то я не собирался разоблачать тебя так скоро.

— Как… как ты узнал? — спросила я сдавленным голосом.

Над квадратной бородкой снова заиграла насмешливая улыбка.

— Я узнал тебя, как только ты позвонила по рекламному объявлению. По имени. Вот почему и попросил тебя приехать сразу. Не хотел, чтобы ты пропала. Собирая материалы для статьи, я перечитал все, что писалось в газетах относительно смерти Марго. Там была даже твоя фотография, хотя по ней я бы тебя не узнал, но имя я запомнил.

— Джулиан знает?

— Я уверен, что нет. Он не стал бы читать подобные заметки в газетах; кроме того, он следил, чтобы публикации такого рода не попадали на глаза Шен и Адрии. Поэтому можешь считать, что твоя хитрость пока не раскрыта. Если бы Джулиан догадался, кто ты, он тебя сразу бы тебя уволил. Он никогда бы не потерпел твоего присутствия здесь в качестве… извини, шпиона.

— Я всего навсего пытаюсь помочь Стюарту, — сказала я. — Что ты собираешься делать?

Он с деланным недоумением развел руками, не переставая насмешливо улыбаться.

— Ничего. В данный момент.

— Но если ты работаешь на Джулиана…

— Именно по этой причине удобнее держать тебя под рукой, чтобы знать, что ты задумала. Конечно, он сразу может и не оценить моей услуги, но, скорее всего, это лучшее, что я могу сделать для Джулиана.

— А не уволит ли он тебя, узнав, что ты сознательно принял на работу сестру Стюарта? A в конце концов он это узнает.

Он отрицательно покачал головой.

— Не думаю, что он меня уволит. Кроме того, к тому времени он, возможно, многое поймет. И если тебе удастся доказать, что виновен не твой брат, а кто-то другой, он вынужден будет признать, что я правильно поступил, приняв тебя на работу. Обрати внимание: я говорю «если». Что касается меня, то мне сдается, что они посадили того, кого нужно.

— Нет! — воскликнула я. — Стюарт не виноват. Этого не может быть.

— Почему?

— Потому что я его знаю. Знаю моего брата! Он не мог этого сделать. Кроме того, ты был тогда с ним в библиотеке. То есть в комнате, расположенной рядом с комнатой Марго. Когда Стюарт вышел в холл, ты мог проникнуть через дверь, соединяющую ее комнату с библиотекой. Если бы ты захотел, ты мог бы сам толкнуть это кресло!

Я понимала, что поступаю безрассудно, говоря ему такое, но я должна была защитить Стюарта любой ценой, даже рискуя вызвать негодование Клея.

— Почему ты решила, что следователи об этом не подумали? — невозмутимо спросил он.

— Тогда почему… почему Стюарт, а не ты?

Конечно, я не думала, что преступником был Клей. У меня просто вырвалось это восклицание.

— Потому что дверь, моя маленькая сыщица, дверь, соединявшая библиотеку и комнату Марго, была заперта. Можно было выйти в гостиную и оттуда проникнуть в комнату Марго. Но дверь из библиотеки была заперта, а ключа у меня не было. Скорее всего, дверь заперла сама Марго. Я находился в библиотеке, когда услышал ее крик, и попытался пройти в ее комнату, чтобы узнать, что случилось. И не смог этого сделать, потому что дверь была заперта. Тот, кто ее толкнул, мог подойти к креслу только двумя путями: через дверь в гостиной или снаружи, через скат и балкон.

Я тупо посмотрела на него, не зная, что сказать; я ничего не знала о запертой двери, но это не имело большого значения. Просто одно объяснение отпадало; значит, я должна найти другое.

Клей встал, снова окинув меня насмешливым, но довольно дружелюбным взглядом.

— Ты и сама не знаешь, как ты устала. Лучше возвращайся в постель. Завтра у тебя тяжелый день; я имею в виду прежде всего ленч в Грейстоунзе. Там тебе понадобится свежая голова.

— Клей, — позвала я его, когда он уже направился к двери, — извини, что я говорила так необдуманно. У меня и сегодня был тяжелый день. Я ведь не привыкла к маскараду вроде этого. Стюарт меня отговаривал. Он сказал, что меня непременно разоблачат, а толку от моей идеи не будет никакого.

— Кто знает, может быть, у тебя что-нибудь и получится. И если это извинение за то, что обвинила меня в убийстве Марго, то я его понимаю.

Он мне улыбался, хотя и уныло.

— Я даже рада, что ты знаешь, — призналась я. — Так я буду чувствовать себя немного… уютнее. Но, Клей, я должна сообщить тебе кое-что. Я думаю, что Эмори Ольт тоже знает кто я. Наверное, поэтому он так злобно настроен по отношению ко мне. Не знаю, как он мог догадаться, но почти уверена, что он знает, но он, видимо, не сказал об этом Джулиану, даже не понимаю почему.

— Так вот оно что! А я никак не мог понять, почему ты вернулась со своей экскурсии такой испуганной. А узнать тебя ему было нетрудно. Я полагаю, что ты несколько раз была в тюрьме, навещая Стюарта. Эмори часто ходит туда бы потолковать с окружным шерифом, чей кабинет расположен в здании напротив суда. Он мог тебя заметить; возможно, кто-нибудь тебя ему показал. Он с самого начала обвинил во всем Стюарта, хотя никто не знает, есть ли него реальные доказательства.

— Необходимо узнать, что он имеет против Стюарта! Клей… ты мне поможешь?

Он двинулся к двери, взялся за ручку и сухо проговорил:

— Ты действуешь на свой страх и риск. Пока я ничего не скажу Джулиану. Но, прежде всего, я на его стороне. Обязан занимать такую позицию.

Он открыл дверь, вышел и мягко затворил ее за собой. Я выключила свет и в оцепенении легла в постель. Я чувствовала себя ужасно, словно пойманная в ловушку и со всех сторон окруженная врагами, и я не видела выхода из создавшегося положения. Если бы только я могла прийти к Джулиану, подумала я, осознавая, что у меня путаются мысли. Если бы могла честно все ему рассказать, он бы понял, что Стюарт невиновен, только Джулиан мог мне помочь. И именно с ним я не могу поговорить откровенно.