Снежный пожар

Глава 10

Мы двигались очень медленно. Несмотря на хромоту, Эмори, я уверена, без меня мог бы идти значительно быстрее. Я частенько служила для него мертвым грузом, который приходилось тащить за собой. Поначалу все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы удержаться на ногах и успеть вдохнуть, пока от порыва ветра не перехватит дыхание. Я и не пыталась следить, куда мы идем. Иногда меня больно ударяла ветка, которую оттягивал Эмори. Но хуже всего действовал на меня шум. Его теперь издавали не только верхушки деревьев; ветер, беснуясь, завывал, казалось, в самых ушах. Время от времени слышался треск сломанной ветки и шум ее падения. Холодало, и мои ноги все чаще беспомощно скользили по льду.

Прошло не менее десяти минут, прежде чем я начала различать окружавшую нас местность. Вокруг нас больше не было зарослей болиголова. Из деревьев встречались только сосны и ели. Белый снег не давал сгуститься мраку, и было видно лучше, чем я ожидала. И когда я осознала, что нахожусь в совершенно незнакомом месте, к моим физическим мучениям добавился страх. Мы шли не по дороге к Грейстоунзу. Это не была ни коротенькая тропинка, ни дорога: казалось, мы пробирались сквозь нетронутую чащу леса. Я даже не знала, с какой стороны находится гора, и полностью потеряла ориентацию. Я изо всех сил потянула Эмори за пояс и принудила его остановиться.

— Куда мы идем? — В мой раскрытый рот тотчас набился снег.

Он покачал своей большой головой.

— Я вас не слышу, — прокричал он. — Пойдемте дальше!

Но я-то его слышала. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Если я выпущу из рук кожаный ремень, то сразу затеряюсь в кутерьме и свистопляске снежной бури. И ни за что не выберусь из лесу одна.

Мне становилось все труднее поспевать за Эмори; кроме усталости, движения сковывал страх. Мои легкие готовы были надорваться. Щеки над шарфом онемели и перестали ощущать уколы острых льдинок, пальцы, цеплявшиеся за ремень Эмори, окоченели. Но тут перед моими глазами замаячило какое-то темное пятно. Это была небольшая хижина с покрытой снегом покатой крышей, с заметенными, полуслепыми окошками. Эмори сражался с дверью, меряясь силами с ветром, затем втащил меня в большую комнату, где в широкой каменной печи тлели угли, а на полке горели свечи. У меня не было сил стоять, и я опустилась на колени. Казалось, я разучилась нормально дышать и хватала ртом воздух.

Эмори снял полушубок и потопал, стряхивая снег с ботинок, затем похлопал руками по штанам.

— А что, если бы вы попали в на снежную бурю? — презрительно бросил он. — Вставайте на ноги и снимайте мокрую одежду.

Я послушно подчинилась, боясь, что иначе он сам примется меня раздевать. Эмори что-то свирепо бормотал себе под нос, пока разводил огонь, подбрасывая в печку березовые поленья. Не знаю, к кому относились его невнятные ругательства: ко мне тли к тем, кто дал ему идиотское поручение доставить меня в Грейстоунз.

Можно было не спрашивать, где мы находились. Ясно, что в хижине Эмори. Каждая вещь в доме носила на себе отпечаток его недюжинной натуры. К одной из стен были прислонены лыжи, на полке внизу построились в ряд несколько пар лыжных ботинок различных фасонов. В углу — койка, посередине комнаты — круглый стол, вокруг него — стулья. Возле одной из стен стоял грубо сколоченный книжный шкаф, на полках которого располагались книги в мягких обложках и твердых переплетах. Кажется, Эмори был книгочей.

Возле каменной печи стояла железная печурка, на которой Эмори, по-видимому, готовил пищу. Над ней на крюках висело несколько сковородок, рядом находилась раковина, подсоединенная к водопроводу. Жилище Эмори не таким уж примитивным, к нему подведено было электричество — правда, сейчас проводку повредила снежная буря; имелась в хижине и ванная. Хотя голый деревянный пол был истерт, в комнате царила чистота, если не считать снега, мы принесли с собой.

Все это я успела рассмотреть, освобождаясь от верхней одежды, затем села на низкую деревянную табуретку, протянув руки к струившемуся из печки божественному теплу. Эмори зажег еще несколько свечей, а одну поднес к моему лицу.

— Осторожно разотрите себе нос и щеки, —посоветовал он мне. — Пока ничего не отморожено, но надо восстановить нормальное кровообращение. Сейчас позвоню в Грейстоунз и сообщу, где мы находимся.

Я начала расслабляться. Он не собирался причинять мне никакого вреда. Он привел меня сюда, чтобы мы смогли передохнуть на пути к дому, он просто выполнял указание: доставить меня туда в целости и сохранности.

Эмори несколько раз снимал и клал трубку и наконец сказал:

— Телефонная связь тоже нарушена.

— Далеко ли отсюда до дома? — спросила я.

Он провел рукой по седым волосам и повернул ко мне свое массивное лицо.

— В хорошую погоду — пять минут ходьбы быстрым шагом. И минут пятнадцать, если придется волочить вас по снегу.

— Мне очень жаль, — извинилась я. — Если бы я представляла себе, как придется возвращаться, ни за что не пошла бы сегодня в Сторожку.

Он неодобрительно покачал головой.

— Своеволие и безрассудство. Никакой заботы об окружающих. Вы в точности такая же, как ваш братец.

Я сжалась на своей табуретке.

— Я думала об Адрии. Для нее очень важно, чтобы я сегодня вернулась домой.

Он повернулся ко мне спиной, подошел к маленькой печурке, отодвинул заслонку и накидал туда тонких березовых поленьев, затем стал варить кофе в котелке и разогревать суп в открытой консервной банке.

Мои мозги начали оттаивать, как руки и ноги. Я смотрела в огонь и думала. Мне представилась возможность поговорить с Эмори Ольтом. Но как ей воспользоваться? На этот раз нельзя действовать очертя голову. Но и особенно осторожничать не приходилось. Когда еще выпадет такой шанс?

— Сегодня за ужином Клей сообщил мне кое-что интересное, — начала я. — Он сказал, что на самом деле не вы первым нашли тело Марго после того, как она вывалилась из кресла на камни. Клей со слов Шен утверждает, что этим человеком был Джулиан.

Эмори положил ложку, при помощи которой расправлялся с супом, и повернулся ко мне, сдвинув густые седые брови, его рот вытянулся в прямую линию.

— Дэвидсон писатель, сочинитель. Он любит фантазировать. — Скрипучий голос Эмори звучал раздраженно.

— Шен видела все из окна, — настаивала я. — Видела и сказала Клею.

Эмори издал какой-то рыкающий звук и приблизился ко мне, но я осталась на своем месте.

— Джулиан знает, что я с вами, — предупредила я. — Вам придется отвечать, если со мной что-нибудь случится.

Он подошел вплотную, я физически ощущала клокотание его гнева. Возможно, он всегда кипел у него внутри, но сейчас достиг степени, которая требовала разрядки. Не выдаст ли он себя в таком состоянии?

— Я даже подумала было, что это вы убили Марго, — продолжала я испытывать его терпение, — но теперь, узнав, что ее первым нашел Джулиан, не уверена в этом. Скорее всего, кресло толкнул человек, находившийся внутри дома. Потому что Джулиан не стал бы этого делать. Он до сих пор ее любит.

Он некоторое время молча смотрел на меня, силясь совладать со своей яростью.

— Джулиан любил ее, вы правы, но он любил женщину, которая никогда не существовала. Он видел перед собой плод собственного воображения и не имел ни малейшего понятия о се истинных качествах.

— Может быть, он знал ее лучше, чем вы? — предположила я.

Он хмыкнул и захромал обратно к печке, снял с нее суп, перелил в тарелку и принес мне вместе с самодельной деревянной ложкой. Я не ожидала, что Эмори занимается резьбой по дереву. Поймав мой взгляд, он пояснил:

— Шен подарила мне ее на Рождество.

Он называл брата и сестру Мак-Кейбов по именам, поскольку знал их еще детьми.

Этот человек был далеко не таким простым, каким показался мне вначале. Я впервые задумалась о нем; как он жил, кого любил, почему коротал дни в одиночестве. И каковы названия книг, которые он любил читать?

Он сел за стол и снова занялся своим супом, не обращая на меня внимания. Я съела свой с удовольствием, понравился мне и кофе, который он подал, когда мы покончили с супом. Казалось, горячий напиток ощутимо прибавляет мне силы, но скорее всего дело было в том, что я больше не боялась ни снежной бури, ни своего провожатого. Эмори должен доставить меня в Грейстоунз целой и невредимой. Он меня не любил и не доверял мне, но он выполнит приказ Джулиана.

Он снова кивнул массивной головой и заговорил как бы с самим собой:

— Да, конечно, кресло толкнул человек, находившийся внутри дома. И мы знаем, кто именно, не так ли? — Он поднял ложку и, размахивая ей, продекламировал: — Золотой Люцифер! Сын огненного снега, дитя крутых и самых быстрых склонов!

Я смотрела на него с изумлением. Похоже на то, что его любимые книги относились к классике

— В двадцать два года я был актером, — продолжал Эмори. — И полагал, что цель жизни состоит в том, чтобы услышать гром аплодисментов в свою честь. Но однажды, оставшись без работы, я решил покататься на лыжах. На этой самой горе, которая возвышается сейчас над нами. И так никогда и не оправился от впечатления, которое получил тогда. Я заболел снежной болезнью. Стал одним из тех, кого называют лыжными фанатиками. И тогда отец Джулиана поддержал меня, что дало мне возможность тренироваться и принимать участие в соревнованиях. Дальнейшее вам известно. — Он отпил глоток горячего кофе с видом человека, вкушающего мед из кубка, чем удивил меня еще сильнее. — Но мы говорили о преступнике, толкнувшем кресло, не так ли? И мы оба знаем, что это был ваш брат.

— Нет! — воскликнула я. — Неправда. Стюарт не дотрагивался до кресла Марго.

Он зарычал, как медведь, которого временами очень напоминал; в этот момент Эмори перестал походить на актера.

— Почему вы лжете? — вопрошала я. — Почему вы заявили, что нашли Марго, если это сделал Джулиан?

В комнате наступила томительная тишина, подчеркнутая завыванием бури снаружи дома. Когда Эмори снова заговорил, его голое звучал спокойно, что напугало меня больше, чем его гневный рык.

— Я вас предупреждал. Уезжайте из Грейстоунза. Выметайтесь из «Можжевеловой сторожки». Брату вы не поможете, а себе навредите.

— Что это значит? — спросила я с вызовом.

— Возможен несчастный случай, — зловеще проговорил он.

Я допила кофе и стала надевать свою парку.

— Я хочу домой, — заявила я. — Я достаточно отдохнула и отогрелась.

Он указал рукой на дверь.

— Ну и идите. Что вам мешает?

— Только то, что я не знаю дорогу.

Я впервые увидела на его лице улыбку, и она совсем мне не понравилась.

— Причина уважительная, — глумливо признал он. — Ну что ж, тогда пойдемте вместе.

Он оделся быстрее меня, и я не без сожаления оставила у себя за спиной тепло и безопасность маленькой хижины. Ветер нисколько не утих, а уколы острых льдинок стали еще болезненнее. Я снова ухватилась за его ремень, время от времени оборачиваясь, чтобы кое-как сориентироваться. Но скоро хижина скрылась за снежной завесой, и я снова почувствовала себя затерянной и совершенно беспомощной. Я не имела никакого представления, в каком направлении расположен Грейстоунз.

Когда Эмори приступил к действиям, его движение застало меня врасплох. Он рванулся вперед так резко, что вырвал ремень из моих пальцев, и я упала на колени, видя, как он исчезает за подвижной снежной пеленой, даже не глянувшись. Я попыталась его догнать, отчаянно кричала, но он скрылся из виду окончательно и бесповоротно, и я осталась одна, в темноте, призрачно освещенной лишь белизной снега. Я видела только те деревья, на которые натыкалась, и больше ничего. Большую часть времени я проводила на коленях, барахтаясь в снегу в тщетной попытке встать на ноги.

Но за лихорадочной и бесполезной активностью меня подстерегала смерть. Лучше на минуту остановиться и постараться подумать. Если бы я могла хотя бы вернуться в Сторожку или на худой конец в хижину Эмори!

Но я заметила, что следы при таком ветре исчезают мгновенно. В отчаянии я опустилась на колени, ветер завывал над моей головой, холод пронизывал до костей. Все, на что я была способна, — это подняться на ноги, но я знала, что должна двигаться, если хочу остаться в живых. Если я позволю слабости и чувству безнадежности одолеть себя, то погибну.

Как быстро выветрилось из моего тела тепло, накопленное в хижине! Я промерзла насквозь, ветер безжалостно хлестал меня по лицу. Потеря ориентации делала меня беспомощной; я не знала, куда идти, и в то же время понимала, что, выбрав не то направление, скорее всего, погибну.

Я снова поскользнулась и упала на колени. Лицо немело, теряя чувствительность. Мною овладело искушение смириться, отказаться от борьбы, но я сказала себе, что именно этого хочет для меня Эмори, и снова поднялась на ноги и пошла дальше.

Когда я увидела свет, то не смогла в это поверить. Луч света мягко блуждал в снежной мгле, становясь все ярче, приближаясь ко мне. Я отчаянно закричала, но ветер отнес в сторону звук моего голоса. Но луч не угасал, и я, собрав последние силы, рванулась ему навстречу, спотыкаясь, падая и поднимаясь, пока мне не открылся источник света — фонарь, висевший на руке мужчины.

— Помогите! — снова закричала я. — Пожалуйста, помогите!

Луч фонаря упал налицо мужчины, и я узнала Джулиана: он подхватил меня, придерживая за плечи. Он не задавал вопросов и не объяснял, как здесь появился; я была вне себя от радости и облегчения.

— Держитесь за мою руку, — приказал он. — Мы недалеко от дома.

Освещенное фонарем пространство представлялось мне островком безопасности, неподвластным ярости стихий. Фонарь освещал отрезок тропинки, ствол дерева, но Джулиану, знавшему этот участок леса как свои пять пальцев, большего не требовалось. Дом оказался ближе, чем я ожидала, памятуя о пояснениях Эмори, и у меня зародилось подозрение, что старик задумал от меня избавиться еще там, в хижине, а может быть, и раньше.

В окнах Грейстоунза мерцали огни ламп и свечей. Шен распахнула дверь, а я так спешила казаться в безопасности, что споткнулась на пороге и едва не упала. Джулиан подхватил меня сильными руками и, по сути дела, внес в дом. Он уложил меня, запорошенную снегом, на кушетку, стоявшую в библиотеке. В камине горел огонь, на столе — керосиновая лампа.

Шен вошла в библиотеку вслед за нами; глядя на меня, она не выказывала радости по случаю моего спасения. Каким бы ни был ее нервный припадок, помешавший Джулиану зайти за мной в Сторожку, сейчас он, очевидно, прошел, что показалось мне подозрительным.

Джулиан резко и деловито отдал ей распоряжения.

— Шен, позвони в колокол, чтобы сообщить Эмори, что Линда нашлась. Затем приготовь ей горячего чая. С сахаром и сливками.

Шен вышла, и через пару минут я услышала звон большого деревенского колокола, висевшего у задней двери. Колокол звучал так яростно, словно Шен использовала его для выражения душившей ее злобы. Несмотря на приглушающее воздействие снега, звон оказался таким громким, что наверняка уже достиг слуха Эмори, возвестив о постигшей его неудаче.

Джулиан снял мои влажные варежки, помог освободиться от парки, ворча при этом с суровой нежностью:

— Маленькая глупышка. Я бросился тебя искать, как только узнал, что ты потерялась. Эмори тоже тебя искал. Но при таком ветре мы могли тебя и не найти. Лес простирается на многие мили. Почему ты от него убежала? Что заставило тебя скрыться от Эмори, когда он пытали проводить тебя в Грейстоунз?

Я чувствовала себя смертельно усталой — слишком усталой, чтобы негодовать по поводу очередной лжи Эмори. Пускай Джулиан думает что хочет. Я хотела одного — отдохнуть. Когда я сняла промокшие лыжные штаны, Джулиан достал из ящика шелковый халат и накинул его на меня. Только после этого он снял пальто и вынес нашу верхнюю одежду в прихожую.

Я закрыла глаза и полностью отдалась теплу и чувству безопасности — странному ощущению, знакомому тем, кого любят и о ком заботятся.

Пришла Шен с крепким горячим чаем и примостилась рядом с моей кушеткой.

— Можешь сесть, Линда? Выпей чая, это тебя взбодрит.

Я снова пила горячую животворную жидкость и почувствовала, как силы возвращаются ко мне. Шен тем временем выражала недовольство, по видимости относившееся не ко мне.

— Мужчины все делают невпопад. Взять хотя бы этих двоих, Джулиана и Эмори. Только потому, что снег им нипочем и они отлично знают местность, Джулиан не долго думая, посылает Эмори за тобой — и вот что из этого получается!

Я наконец обрела голос:

— Он меня бросил. Эмори бросил меня среди леса, в снегу. Я не убегала от него. Это он убежал от меня. Он на меня разозлился и… он покинул меня, оставил одну.

Джулиан, вернувшийся в комнату, слышал мои слова. Его голубые глаза помрачнели, стали холодными как лед.

— Эмори никогда мне не лжет. И я не знаю, Чего понадобилось лгать тебе, Линда. Так же, как не знаю, отчею ты пустилась наутек от человека, который хотел отвести тебя в безопасное место. С какой стати Эмори на тебя разозлился, что вы с ним не поделили?

Шен молчала, не без ехидства поглядывая на меня.

Меня снова охватило ощущение безнадежности. Я не могла сказать ему о причинах нашей и вражды, не раскрыв своего инкогнито. И если сам Эмори до сих пор не сообщил Джулиану, кто я такая, мне тем более не следует этого делать. Еще не время. Правда заключалась в том, что Эмори ненавидел меня за то, что я сестра Стюарта; он считал, что я представляю угрозу для Грейстоунза, может быть, для самого Джулиана; и он готов пойти на все, чтобы избавиться от меня. Ничего этого я не могла сказать Джулиану.

— Конечно, ты все просто выдумала, — заключил Джулиан. — Ты по какой-то непонятной причине повела себя просто глупо и теперь пытаешься переложить вину с больной головы на здоровую. Как это по-женски!

Он сердито ходил по комнате, не глядя на меня, словно пытаясь сдержать гнев. Я пила горячий чай и чувствовала, как слезы стекают у меня по щекам. Его слова меня ошеломили, повисли на мне свинцовым грузом. Я была слишком слаба, чтобы сердиться, доказывать, объяснять. Меня охватило странное, незнакомое чувство — тоска по ласке: я хотела, чтобы обо мне заботились, как о ребенке. Чтобы Джулиан держал меня на руках, защищая от враждебного окружающего мира — как он это делал, когда нес меня на руках в библиотеку.

Всю жизнь мне приходилось о ком-то заботиться, и даже теперь, в минуту слабости, я осознавала ребяческую глупость подобного желания и отогнала его от себя.

Шен кивнула и улыбнулась мне, как одобряя мои слезы.

— Джулиан всегда умудрялся окружать себя эмоциональными женщинами. Женщинами, которые любят фантазировать и плачут, когда их возвращают к реальности, не веря их выдумкам. Как Марго. Как я. Бедный Джулиан от нас натерпелся.

Ее слова вернули меня к жизни. Я передала ей чашку и села, чувствуя, как во мне закипает гнев.

— Я никому не лгала! И не собираюсь плакать. — Я смахнула со щек остатки слез и встала, немного пошатываясь. — Я устала и, если никто не возражает, пойду спать. По пути я загляну к Адрии, как обещала.

— Она спит, — заверила меня Шен. — Она в тебе не нуждается. В твоих геройских подвигах не было никакой необходимости; ты могла спокойно переночевать в Сторожке, а не поднимать весь этот переполох. Такое поведение просто смехотворно.

Мне захотелось тут же сбросить халат Джулиана на пол, словно даже прикосновение к его вещам стало для меня нестерпимым, но я испугалась показаться еще более смешной и молча вышла из комнаты. И вынуждена была сразу остановиться: в холле стояла непроглядная тьма; Шен выбежала вслед за мной с зажженной свечой под стеклянным колпаком.

— Хочешь, я провожу тебя наверх? — предложила она.

— Нет, спасибо, — ответила я, забирая у нее свечу.

В башне господствовал пронизывающий холод, напомнивший мне об ощущениях, испытанных во время снежной бури. Вокруг меня гуляли сквозняки; если бы не стеклянный колпак, моя свеча погасла бы. Возможно, башенная лестница живописна, но практичной ее не назовешь. Тени взбирались по лестнице вместе со мной, ветер свирепо хлестал по оконным стеклам.

На лестничной площадке второго этажа стояла на столике еще одна свеча, тоже защищенная стеклянным колпаком; я прошла через дверь в холл второго этажа.

Дверь в комнату Адрии была рядом, и я в нее заглянула. Шен оказалась права: Адрия мирно спала. Ее не разбудил даже звон колокола. Я смотрела на нее при свете свечи: рука под щекой, губы полуоткрыты. Как очаровательна она во сне! У меня возникло острое желание взять девочку на руки, сжать в объятиях.

Оказавшись в своей комнате, я сняла шелковый халат Джулиана, запах которого напоминал о сосновой хвое и костре в лесу, и надела свой собственный. Я отнесла халат к спальне Джулиана и повесила его на дверную ручку.

В этот момент я вспомнила о рукописи Клея, оставшейся в кармане моей парки. Она могла промокнуть сейчас, когда таял снег, запорошивший парку. Лучше бы ее оттуда забрать. Сил у меня заметно прибавилось, я быстро спустилась по лестнице, прошла в холл, где висела моя верхняя одежда. Дверь в библиотеку была открыта; я поскорее достала конверт из кармана, надеясь успеть улизнуть до того, как кто-нибудь выглянет оттуда и принудит к обмену репликами. Я не намеревалась читать рукопись Клея прямо сейчас, но мне хотелось, чтобы она была у меня под рукой. Однако прежде чем я успела уйти, моего слуха достиг голос Шен, и я словно закоченела.

— Она должна уехать, Джулиан. Не хочу, чтобы она здесь оставалась. Как ты убедился, она лгунья, такой человек может оказать дурное влияние на Адрию. Она действует на ребенка возбуждающе, взвинчивает девочку. Сегодня мне с трудом удалось уложить Адрию спать: ее беспокоило, что Линде придется возвращаться домой в такую погоду.

Голос Джулиана звучал более спокойно:

— Я в этом не вполне уверен, но мне кажется, что Адрии не повредит, если она будет думать не только о себе, новый человек может отвлечь ее от внутренних переживаний. Если она подружится с Линдой, это поможет ей расстаться с прошлым.

Со своего места у вешалки я видела Шен, стоявшую ко мне спиной, но не Джулиана. Полупрозрачные рукава халата Шен развевались, когда она воздевала руки, словно колдунья, творящая заклинания.

— Никакое расставание с прошлым невозможно, Джулиан. Оно здесь, вокруг нас. Грейстоунз жив своим прошлым. Люди, умершие насильственной смертью, никогда не спят.

— Прекрати эти разговоры! — воскликнул Джулиан, и я услышала в его голосе боль, усугубленную гневом.

— Они продолжают жить в нашем сознании, — продолжала Шен. — Думая о них, мы продлеваем их жизнь. И не можем перестать о них вспоминать, потому что мы одержимы — чувством нашей вины и нашими страхами. Все мы.

Джулиан ничего не ответил, но он, должно быть, сделал шаг по направлению к своей сестре, потому что она внезапно выбежала из комнаты; я видела, как развевался ее халат, когда она проскользнула в дверь на лестницу. Я продолжала стоять в темном углу возле вешалки, и она меня не заметила; некоторое время я не могла заставить себя пошевелиться. Затем осторожно подошла к двери библиотеки и заглянула в нее.

Джулиан сидел, уронив голову на руки, совершенно неподвижно. Весь его вид говорил об отчаянии и о поражении. И это был Джулиан Мак-Кейб, который ничего не боялся. Джулиан Мак-Кейб, бросавший вызов самым крутым горным склонам и не знавший неудач в этой борьбе. Мне захотелось опуститься рядом с ним на колени, обнять, предложить ему поддержку и защиту, вывести из круга мрачных мыслей, какими бы они ни были. Острое сочувствие пронизывало меня насквозь, это было почти физическое ощущение.

Но я не двигалась. Конечно, мой импульс был предательским. Поддавшись ему, я изменила бы себе и поступилась интересами Стюарта. На стене перед Джулианом висела в рамке фотография двух лыжников. Одним из них был Джулиан. Золотистые волосы другого сияли на солнце, его веселое молодое лицо смотрело прямо на меня. Это был мой брат, Стюарт, стоявший рядом с Джулианом Мак-Кейбом. Глядя на меня, Стюарт бросал мне вызов. Но я в этом не нуждалась, и без того осознавая, в чем состоит долг.

Я снова поднималась по башенной лестнице, прислушиваясь к завыванию ветра и дребезжанию оконных стекол, затем поспешила в убежище, каковым представлялась мне теперь моя комната. Здесь было тихо, хотя и холодно. Вся ярость снежной бури обрушилась на противоположную сторону дома. Я быстро разделась, задула свечу и какое-то время дрожала, лежа между прохладных простыней, пока постель не наполнилась естественным теплом моего тела.