Снимаем порно

1

Анжела Стерлинг, гибкая и округлая в своем знаменитом халате из голубой парчи — подарок Ханса Хеминга — который она надевала во время большинства своих интервью киножурналам (отсюда и его знаменитость), большими шагами пересекла декорацию арабского будуара, направляясь туда, где Борис и Ласло прорабатывали первые кадры. Ассистенты, прокладывающие кабель, и техники, вбивающие гвозди, прекратили работу как в стопкадре, все головы повернулись, как будто скрепленные единым шарниром, все глаза на мгновение приковались к легендарному лицу, прежде чем взгляды резко опустились туда, где голубой халат распахивался с каждым большим шагом длинных ног, открывая знаменитые бедра, мелькающие как вонзающиеся ножи.

— Мы начнем вон теми общими внешними планами, — обращался Борис к Ласло, — сначала долгий обширный вид с воздуха, чтобы установить, что это Марокко, затем мы опускаемся ниже, ниже, ниже, прямо к этому окну, а потом забираемся внутрь, сечешь? — С видоискателем у глаза он медленно попятился от окна, продолжая: — Мы развернемся прямо здесь у окна, как бы показав его обратную сторону, и камера будет двигаться в точности с той же скоростью, с которой опускалась вниз, очень медленно отодвигаясь, как бы избегая кровати, показывая комнату в деталях — исследуя, задерживаясь — и это может быть довольно долго, потому что мы могли бы это использовать во время титров… затем, в конце концов, мы, конечно, заканчиваем на кровати, где они занимаются любовью… — Он опустил видоискатель и посмотрел на оператора, — а ты должен отработать передвижение, Лас, так, чтобы мы логично и неизбежно заканчивали на кровати — не только потому, что там как раз трахаются двое, но потому что этого потребует прямая симметрия движения камеры. Это должно быть неотъемлемым свойством движения — поэтому нам лучше сделать разворот слева-направо и против часовой стрелки… Я думаю, что это сработает, о'кей?

— О'кей, — сказал Лас, уже изучая все своим видоискателем, втягиваясь в движение, которое указал Борис.

Борис повернулся к Анжеле, сидящей на краешке кровати, наблюдая и слушая почти так же, как в «Актерской школе», где она сидела на краешке стула.

— Извини, — сказал он, беря ее за руку, — мы немножко забылись.

Она улыбнулась ему, покачав головой, ее глаза сияли — излучая обожание.

— Нет, — мягко сказала она, — это было замечательно — это такая … привилегия — быть, ну, ты знаешь, в каком-то роде «за кулисами» — я имею в виду, творческими, у кого-то вроде тебя.

Он улыбнулся и сел на кровать возле нее.

— Ты прочитала сценарий?

— О, это прекрасно, — вздохнула она. — Я не уверена, что понимаю его, но я узнаю поэзию, когда вижу ее, и я люблю поэзию.

«Сценарий», как Борис его называл, был едва ли больше, чем серия набросков, бессвязная мешанина сладострастных сцен, прерываемых впечатлениями детства, который они вместе с Тони набросали предыдущей ночью, единственно для ее бенефиса.

— Я подумала, что сцены детства такие изумительные, — воскликнула Анжела, и потом с мрачным интересом, — ты думаешь, Джен справится с ними?

Борис похлопал ее по руке.

— Она будет великолепна. — Он посмотрел на нее долгам взглядом, склонив голову набок, как будто прикидывая риск. — Тони говорит, что ты заводила разговор о дублере.

— Ну, я достаточно естественно притворяюсь… если они действительно собираются заниматься любовью…

Он с упреком рассмеялся.

— Но ты училась в «Школе», разве они не научили тебя, как заниматься любовью?

— О, Борис, правда, — она отвернулась в сторону, как будто могла таким образом уклониться от болезненного замечания, но затем ей пришлось встретиться с ним лицом к лицу. — Ты хочешь сказать, что когда будешь показывать… ну, показывать его введение и все прочее, ты хочешь, чтобы я действительно все это делала?

— Арабелла делала.

Это на нее произвело сильное впечатление.

— Арабелла? Правда?

— И Памела Дикенсен.

— О, да, Пам… она-то может. — Анжела высокомерно вскинула голову. — Она все еще работает за 2–50 за картину, не так ли? Я знаю, у нас с ней один и тот же агент.

— Она делала это не ради денег, Анжи, — сказал Борис веско. — Она делала это, потому что верила в фильм.

— Постой-ка, — сказала Анжела, изогнув бровь, — я думала, они играли эпизод о лесбиянках.

— И что?

— И где же там сцена занятия любовью?

— Они занимаются любовью своим собственным способом.

— Ты имеешь в виду, целуют друг друга? О, не продолжай, Борис, существует большая разница между этим и тем, что тебя трахнут перед камерой!

У края декорации, недалеко от того места, где они сидели, в самом разгаре было любопытное сборище. Под руководством Фреди I было выстроено в ряд около 25 сенегальцев, которых тщательно отбирали. Набранные способным Морти Кановицем в африканском квартале Парижа и на улицах самого Марокко, они были различного возраста и роста, хотя все — кто по росту, кто по обхвату — казались больше, чем жизнь, и в целом, и по отдельности они были цвета антрацитного угля: чисто черный цвет, создающий эффект, как казалось, голубого мерцания.

— Кстати, ты не расистка, я надеюсь? — поинтересовался Борис.

— Что? — Анжела, уставившаяся на переминающуюся группу с каким-то ужасом, опять повернулась к нему лицом. — Ну, конечно, нет.

— Ты когда-нибудь занималась этим с арабами?

Она запахнула халат, так что в той части, где он раскрывался, одна пола теперь перекрывала другую.

— Какая разница? — холодно спросила она.

Борис пожал плечами.

— Мне было просто любопытно.

— Ну, если так, то нет. Для этого просто никогда не было… подходящего случая. Не думаю, что я даже знала какого-нибудь цветного — черного или какого-нибудь еще. — Она опять посмотрела на сборище. — Мой Бог, они настоящие черные, не так ли!? Боже, я никогда не видела ничего подобного!

— Это меняет твое отношение к ним?

Она опять перевела на него взгляд, подняв глаза вверх с жестом озлобления.

— Нет, — ответила она ровно, — я не могу сказать, что меняет.

— Ты думаешь, что сможешь это сыграть?

Она чуть не задохнулась от заверений.

— Конечно, дорогой, я смогу это сыграть! Суть только в том, что я бы не смогла в действительности это сделать, если бы мне реально надо было бы это сделать, я бы не смогла сыграть. Неужели ты не понимаешь?

Борис кивнул.

— В этом есть смысл, — сказал он. — О'кей, мы попробуем сделать по-твоему.

Она сжала его руку, с благодарностью просияв.

— О, спасибо, ты об этом не пожалеешь.

В ответ он с улыбкой сжал ее руку. Он, конечно, не надеялся, что она согласится на сцены с полным проникновением без дублера; но, настаивая на этом, он вынудил ее принять оборонительную позицию, и это было очко в его пользу.

2

КРЕЙССМАНУ

ОТЕЛЬ ИМПЕРИАЛ

ВАДУЦ, ЛИХТЕНШТЕЙН

ПРИБЫВАЮ 17 00 ЧЕТВЕРГ 26-ГО, ПОЖАЛУЙСТА, ДОСТАВЬТЕ СЦЕНАРИЙ И РАСПИСАНИЕ СЪЕМОК МОЮ КОМНАТУ ФЕШЕНЕБЕЛЬНОМ НОМЕРЕ — ЛЮКС ОТЕЛЯ ИМПЕРИАЛ ДО ЭТОГО ВРЕМЕНИ.

С УВАЖЕНИЕМ

Л. ХЭРРИСОН

Сид шагал взад-вперед по офису, неистово размахивая телеграммой.

— Ну, ребята, ни хрена себе веселье скоро пойдет! — Он умоляюще повернулся к Борису. — Б., что, черт возьми, мы собираемся предпринять, когда Крысий Дрын увидит, что здесь происходит?

Борис, ссутулившись, сидел на стуле, положив голову на руку, закрыв глаза.

— Меня не волнует, что будешь делать ты! Только и на пушечный выстрел не подпускай его к съемочной площадке. Я не хочу видеть его там, и я не хочу, чтобы он просматривал что-нибудь из отснятого.

Сид всплеснул руками.

— О, конечно! И как же ты предлагаешь мне все это осуществить?

— Силой. У нас есть двое охранников, найми еще двоих.

Сид подал знак Морту, который немедленно покинул комнату, чтобы позаботиться об этом.

— И запомни, Сид, — продолжал Борис, не поднимая головы, — держи его подальше от Анжи, я не хочу, чтобы он сейчас забивал ей голову.

Сид в отчаянии закатил глаза.

— О, великолепно, легко сказать! «Держи его подальше от Анжи»! Она подписала с ним контракт, она не выполнила своих обязательств. — Боже мой, да она будет первой, к кому он пойдет!

Борис покачал головой.

— У нас будут с ней неприятности, если они начнут выяснять отношения, она уже и так на приличном взводе, — он открыл глаза и утомленно посмотрел на Сида. — Ты не видел ее сегодня утром? Она просто бздит перед всеми этими черными дрочилами. Пару раз я думал, что она вообще не соберется сниматься в этой сцене. — Он потянулся и зевнул. — Это очень просто, Сид, только не позволяй им оставаться наедине друг с другом.

Сид стал свирепеть.

— Тогда тебе придется начать трахаться с ней, черт побери! — Он зашагал вокруг, заламывая руки, его лицо исказилось от боли и мрачных предчувствий. — Она здесь уже четыре или пять дней, самая красивая девушка в мире, и никто ее не трахал! Как, ты думаешь, это не сказывается на ее самочувствии?!

Борис рассмеялся.

— Ну, Сид, мы-то не сомневались, что это ты возьмешь на себя.

Сид сделал гримасу.

— О'кей, послушайте, это не мой уровень, так? Я бы отдал пять лет жизни, чтобы трахнуть Анжелу Стерлинг… но это не мой уровень, я знаю это… Но ты и Тони… Что, черт возьми, с вами случилось, парни? Вы ведете себя, как пара гомиков. Вы, что, обкурились или еще что-нибудь? — Он сделал паузу и сурово обвиняющим пальцем погрозил Борису. — Одному из вас, мужики, лучше побеспокоиться о деле и, в конце концов, трахнуть эту девку!

Борис покачал головой, сощурив глаза.

— Я не думаю, что смог бы его поднять, Сид. Послушай, почему бы тебе не полизать ее немножко?

Но Сид был непреклонен.

— Я серьезно, Б. — Я говорю тебе, первое, что захочется Лессу Хэррисону, это переспать… ослабить напряжение после поездки, верно? О'кей, за кем ему вздумается приударить? За Анжи, верно? И если она не получает этого от одного из вас, тогда она получит это от него. Девки чувствуют… неуверенность, когда их дырочка пуста — поверь мне, я знаю!

Борис пожал плечами, наполовину уснув к этому времени.

— О'кей, предположим, что мы оба трахаем ее. — Тони и я — а ты ее лижешь, верно? Как это удержит ее от все тех же посягательств Лесса?

Толстые руки Сида потрясли воздух вместе с его протестами.

— Нет, нет и нет, то, о чем я говорю, — это настоящий роман… она романтическая леди, если у нее будет роман с одним из вас, то когда Лесс посягнет на нее, она будет верна, она скажет ему, что он свободен… Проклятье, разве вы ничего не знаете о женской любви и верности?! Ну, это только на два или три дня, черт возьми!

Он посмотрел на свои часы.

— Сейчас 10–30 — она, вероятно, еще не спит. Но это не важно, спит она или нет — ты просто входишь туда, она будет рада тебя увидеть, поверь мне, я знаю, если она и не будет рада тебя видеть, то это просто потому, что она сонная… это не имеет значения, опрокинь ее и избавь от этого… от сильного непрерывного томления! Б., она отблагодарит тебя позже, поверь мне, я знаю.

Но Б. спал.

— О, Боже, Боже, Боже, — взвыл Сид, — какой ужасный бизнес!

3

Съемки фильма — фрагментарный и утомительный процесс, и дневная съемка, которая так измотала Бориса, началась самым обычным образом — без всяких предзнаменований или сигналов, по которым можно было бы судить о каких бы то ни было грядущих сбоях.

Когда было, наконец, установлено правильное освещение для первого кадра, и движение камеры несколько раз отследили, Анжела скромно выскользнула из своего голубого халата, отдала его Элен Вробель и легла на кровать. Между ног у нее находилась телесного цвета полоска прорезиненного холста той же длины и ширины, что и гигиеническая салфетка, укрепленная липкой лентой прямо над пушком, а внизу под каждой половинкой ее ягодиц. Со стороны, конечно, ни полоски, ни липкой ленты видно не было.

Около половины сенегальцев говорили по-английски или, по крайней мере, разбирались в нем настолько сносно, чтобы выполнять указания, поэтому, чтобы играть первую сцену с Анжелой, Борис выбрал того, который, как ему казалось, выглядел менее угрожающе, чем остальные, возможно, более интеллигентно, и который вроде бы в совершенстве понимал английский. Его звали Ферал, высокий — прямо воронье крыло — негр, чей рот был постоянно открыт в обнажающей жемчужные зубы улыбке.

— Мы должны опустить эту улыбку, — сказал Ласло Борису. — Это будет выглядеть чересчур кошмарно, не так ли — тянуть девку и улыбаться подобным образом?

— Сделаем один дубль с улыбкой и один — без.

— Правильно.

— И не настраивайся против чего-то только потому, что это выглядит «кошмарно».

— Согласен.

Представив Ферала Анжеле, Борис объяснил ему всю сцену.

— Теперь ты понимаешь, что происходит, Ферал, — это просто любовная сцена. Ты занимаешься любовью с мисс Стерлинг, и она отвечает на твои ласки… на твои любовные действия.

Ферал кивнул, ухмыляясь.

— Заниматься настоящей любовью?

— Заниматься настоящей любовью, да. Половые сношения, правильно? Зиг-зиг, правильно? Трах-трах. Только ты не на самом деле занимаешься любовью, а притворяешься, что это делаешь — мы хотим, чтобы все выглядело так, будто ты занимаешься любовью. Понимаешь?

— Да, понимаю, да, да.

— И пока ты этим занимаешься, я хочу, чтобы ты целовал ее… — и он протянул руку, показывая, — здесь, здесь, здесь и так далее, — дотрагиваясь до ее рта, шеи, плеч и грудей. — Твоя голова должна все время двигаться, хорошо? Не загораживай ее лицо от камеры, понимаешь? — Он указал на камеру и провел прямую линию от подушки, где лежала голова Анжи, ее огромные голубые глаза были распахнуты шире, чем обычно.

Ферал с готовностью согласился.

— Да, да, понимаю.

— О'кей, давайте попробуем — снимай свой костюм Тарзана и взбирайся на мисс Стерлинг.

Борис повернулся, чтобы отойти к камере, но вскоре был остановлен пронзительным криком: «О, Боже!» — без сомнений вырвавшимся у Анжи. Он обернулся и увидел, что Ферал, сбросив свою набедренную повязку, стоит у кровати, безумно ухмыляясь и выставив напоказ свой чудовищный инструмент — вздыбленный почти горизонтально, качающийся вверх-вниз подобно метроному и, то ли случайно, то ли намеренно, указывающий прямо на Анжи.

— Что, черт возьми, он думает о своих обязанностях в этой сцене?! — спросила она, сев прямо в кровати и прикрывая груди руками. Элен Вробель ринулась вперед и обернула халат вокруг ее плеч.

Борис медленно вернулся к кровати.

— Ах, послушай, Ферал, — сказал он, кивнув на провинившийся член, — тебе это не понадобится… не в этой сцене… В этой сцене ты только притворяешься, что занимаешься любовью… позже, в другой сцене, ты можешь на самом деле заниматься любовью, но прямо сейчас — нет … это только как игра, ясно?

Ферал кивнул с энтузиазмом.

— О, да, понимаю, понимаю. — Он посмотрел вниз на свой орган, потряс головой, ухмыляясь, как всегда. — Я не стараюсь делать его таким! Просто получилось! Я не стараюсь! Никакого настоящего зиг-зиг! Я понимаю, никакого настоящего зиг-зиг! — Он пожал плечами, показывая свою беспомощность.

— Хм-м, — Борис поскреб голову, обдумывая положение, затем вернулся к чуть остывшей Анжеле. — Достаточно странно, а? — сказал он, выдавив слабую улыбку.

Она не ответила на нее.

— Я думала, что он понимает по-английски.

— Он и в самом деле понимает, что не по-настоящему собирается заниматься с тобой любовью.

Она выглядела достаточно скептичной.

— О, да? Тогда почему у него… как буровая вышка?

— Он говорит, что ничего не может поделать, просто так получилось.

Она бросила сердитый взгляд за Бориса на своего партнера.

— Так скажи ему, чтобы это просто не получалось.

Борис вздохнул и посмотрел на Ферала, стоявшего так же, как он его оставил, с идиотской ухмылкой и без единого признака появления благоразумия у его члена.

— Ты ведь не смогла бы, м-м, сыграть сцену таким образом, я полагаю, — спросил он, возвращаясь к Анжеле. — Даже если он действительно знает, что все не по-настоящему…

Она резко вздохнула сквозь стиснутые зубы.

— Я бы скорее умерла, — прошипела Анжела.

Тони, писавший что-то на другой стороне съемочной площадки, присоединился к ним у кровати, пройдя по пути мимо Ферала и бросив назад недолгий взгляд.

— Фу-у, у этого парня при себе такая громадина, правда?! Боже Иисусе, девушка могла бы содрогнуться даже от половины такого, не так ли, Анжи?

Анжела отвернулась, с отвращением фыркнув.

— Анжи настаивает, что не согласится играть сцену с ним в таком состоянии.

— О? — Тони, нахмурившись, посмотрел на область ее таза. — Выглядит довольно безопасно с этим приспособлением, — он игриво протянул руку и нежно щелкнул по нему, — и совершенно восхитительно. Я не могу сказать, что порицаю черного дикаря.

Она стукнула его по руке.

— Ты уберешься оттуда! — Она повернулась к Борису. — Пожалуйста, скажи ему, чтобы он оттуда убрался!

— Хорошо, давайте сейчас все остынем. У нас возникла проблема.

Нетерпение Анжелы возрастало.

— Подумаешь, проблема — почему он не подрочит, черт возьми!? Отошлите его куда-нибудь в темный уголок и пусть он спустит!

Борис сердито посмотрел на нее.

— Ты не можешь сказать подобному мужчине, чтобы он подрочил… они гордятся.

— Тогда пусть трахнет кого-нибудь, черт возьми! — Она почти кричала.

— Почему ты не используешь другого парня? — спросил Тони.

— Мне нравится этот — его ухмылка, это могло бы быть достаточно загадочно…

— О'кей. — сказал Тони, — как насчет того, чтобы засунуть его член в ведро со льдом!

— Великолепно, — сказал Борис, — вот оно, черт возьми! Мы засунем его в ведро со льдом, заставим опуститься, а затем распылим на него новокаин! Потрясно! — Он посигналил Пропсу. — Джо, принеси сюда ведро со льдом — наполовину лед, наполовину вода. И оставь его здесь, ха, возможно, оно нам опять понадобится.

— Лучше принеси большое, Джо, — закричал Тони ему вслед, потом улыбнулся Анжи, — верно. Анжи? — сказал он и подмигнул ей. Но она только сердито взглянула на него, глубоко вздохнула и отвернулась со все еще тлеющим негодованием, сделав резкое движение, которое произвело нелепый эффект, заставив ее идеальные груди, видные сверху между полочками халата, мелко, почти комично затрястись, прежде чем они опустились вниз.

Сочетание льда и новокаина оказалось удивительно эффективным, и Анжи почувствовала большое облегчение, заметив, что орган Ферала («своего рода громадная черная дубинка», как она сказала), в конце концов, осел и безвредно съежился, так что она полностью выложилась в сцене, позволяя ему с бешеной энергией и страстностью сгорбиться напротив ее вздрагивающего лобка, хотя, на самом деле, немного вяловато, пока она в свою очередь всхлипывала, извивалась, стонала, царапалась, вскрикивала и впадала в беспамятство, изображая необычайную страсть.

— Запечатлите все это, — сказал Борис, когда они завершат, а потом обратился к Анжи. после ухода Ферала: — Это было фантастично! — Он сел на кровать рядом с ней, а она скользнула в свой халат, который держала Элен Вробель. Он засмеялся, качая головой. — А ты говорила, что они не изменят твоего отношения.

Она закурила сигарету.

— Это правда, милый, — и когда Элен Вробель оставила их одних, она быстрым взглядом исподтишка окинула съемочную площадку, потом взяла его руку своей и осторожно провела ею под половинками халата, между ног и под полоской прорезиненной парусины, прикрывающей лобок, вжав один из его пальцев между губками влагалища. На ее губах заиграла фанатичная улыбка.

— Сухая как кость… верно, Б.?

4

Сид, с шофером в большом «мерке», встречал у посадочной полосы самолет Лесса Хэррисона. По дороге в отель он открыл холодильник и вытащил бутылку шампанского.

— Все удобства, как дома, — сказал он с хихиканьем, которое не могло скрыть внутреннего беспокойства.

Лесс мрачно покачал головой.

— Немного рано для меня, — затем продолжил отрывистым тоном. — Как Анжи воспринимает все это?

— А? Ты имеешь в виду картину? О, она чудесна, чудесна.

— Нет, я не имел в виду картину, что бы там, черт возьми, ни было, я имел в виду иск за нарушение контракта на 12 миллионов долларов, который мы собираемся предъявить ей.

— Ах, ну… черт побери, я не знаю, Лесс… не думаю, чтобы она упоминала об этом.

Лесс вздохнул, качая головой.

— Девчонка больна, определенно больна. Сначала весь этот нонсенс с Нью-Йоркской актерской школой, а теперь этот закидон. — Он закрыл глаза, опустил голову и помассировал виски большим и указательным пальцами.

— Погоди минутку, Лесс. — Сид перешел на свой экспансивный стиль, — не придирайся! Это могло бы стать самым забористым фильмом со времен «Забавной девушки»! Вы ведь тоже инвестировали кое-что в этот проект, ты же знаешь! Не порть свою собственную картину, Лесс!

Лесс открыл глаза и обратил свой мертвенно-голубой взгляд убийцы на Сида.

— Мы «тоже инвестировали кое-что в этот проект», — повторил он с маниакальным спокойствием, в стиле Рода Стайгера[31], — мы кое-что инвестировали… в Анжелу Стерлинг, мы будь здоров сколько инвестировали в Анжелу Стерлинг. — Затем он наклонился вперед, продолжая почти шепотом, словно пародируя доверительный разговор: — Позволь поведать тебе кое-что, Сид, — последние две картины Анжелы Стерлинг в целом дали по восемь миллионов каждый. Допустим, она продержится еще лет пять, может быть шесть. Четыре картины в год, это получится… — Особая медлительность, с которой он делал подсчет, терпеливо манипулируя пальцами, как будто что-то объясняя ребенку, выдавала бурлившие внутри него чувства, которые вот-вот грозили выйти из-под контроля. Давление на сдерживающие их шлюзы все возрастало.

— Четыре… умножить… на восемь… будет тридцать два. Шесть… умножить на 32… составит 192 … и ты… ты говоришь, что мы кое-что инвестировали в этот проект? КОЕ-ЧТО ИНВЕСТИРОВАЛИ? ДА ТЫ ГОВОРИШЬ О ДВУХСТАХ МИЛЛИОНАХ ДОЛБАНЫХ ДОЛЛАРОВ! ЭТО КОЕ-ЧТО!?

Когда шлюзы прорвались, и Лесс, наклонившись вперед, кричал срывающимся голосом, казалось, что он на грани того, чтобы вцепиться Сиду в глотку, но в кульминационной точке бурного натиска он вдруг остановился, заметно дрожа, затем тяжело откинулся назад на сиденье. И когда Лесс опять заговорил, он сохранял полный контроль.

— Девчонка больна, Сид. Она отчаянно нуждается в уходе психиатра.

5

Влагалище Анжи, «сухое как кость», если и было таким, начало заметно увлажняться под воздействием среднего пальца Бориса, и девушка, по-прежнему глядя на него с гримасой безумного веселья, отвечала ему, сокращая мышцы сфинктера с возрастающей скоростью и ожесточением.

— Скажи, — произнес Борис в некотором замешательстве от столь непредвиденных событий на съемочной площадке, — этот, м-м, ну, этот контроль, который у тебя там есть…

Не меняя выражения лица, застывшего в каком-то пике маниакальной истерии, она сказала:

— Знаешь, как это называют в далеком Техасе?

Она говорила с чистым юго-западным акцентом, и на мгновение он предположил, что она дурачится. Борис улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — как они это называют?

— Зажималочка.

Он кивнул, показывая, что понял.

— Считается, что это высший сорт, — добавила она совершенно простодушно.

— Охотно этому верю.

Дважды им приходилось прекращать свое занятие, потому что Ники и Фред I приходили о чем-то узнавать.

— Почему мы не пойдем в мою комнату для переодевания? — предложила она, когда они прервались во второй раз.

— Хм-м, — сознание Бориса отхронометрировало этот неожиданный поворот подобно тому, как это делает бегун на очень короткие дистанции с низкими барьерами: (1) еще оставался час съемочного времени до перерыва на ланч, (2) до сих пор он не почувствовал и намека на обещание эрекции. Нежелание расточительно относиться к съемочному времени при любых обстоятельствах, пусть это даже перспектива трахнуть Анжелу, при этом с риском нанести оскорбление своей основной актрисе отказом — выявило в нем нерешительность, некоторые колебания.

— Я знаю кое-что, — внезапно сказала Анжи, пытаясь выглядеть озорной, но преуспев, скорее, в том, чтобы выглядеть крайне странно, поднимая брови и бросая театрально-эксцентричный взгляд на его ширинку, — спорю, что твой дружочек уже сейчас жесткий и твердый как чертова старая ветка орешника! — И ее влагалище так сильно сжало его средний палец, что в сочетании с обильной скользкой смазкой практически вытолкнуло его на мгновение, точно как при посткоитальном сжимающем спазме.

— О-опс, — вскрикнула она, ее улыбка пародировала рекламу зубной пасты, — озорник, озорник!

Именно тогда он понял, что она на стимуляторах, не на одном амфетамине, но на каком-то любопытном сочетании, которым объяснялось такое полное возвращение к языку ее детства — не только этот акцент, но и сущность разговора, употребление слов типа «чертова старая ветка орешника». Борис ухватился за открытие, и если это необходимо, чтобы получить от нее хорошую игру… ну что ж, отлично.

— Давай прежде снимем другую сцену, — мягко попросил он, — не хочется терять то, что с тобой сейчас происходит — это слишком ценно.

— Ты ведь доктор — я имею в виду, режиссер, — сказала она, сияя безумной улыбкой.

6

— Фу-у, — сказал он Тони за ланчем, — она сегодня по-настоящему в ударе. Две прекрасные сцены. Красота.

Тони посмотрел туда, где Анжи сидела за столом с Ники и Элен Вробель, которые вели оживленный диалог, в то время как Анжела наблюдала за ними, словно зачарованная, переводя взгляд с одного на другого, как будто следила за полетом между ними невидимого физического объекта.

— Она вмазана, черт возьми, — сказал Тони наполовину удивленно, наполовину раздраженно, словно завидовал, возвращаясь к своему бифштексу и кладя себе в рот огромный кусок. — Любопытно, на чем она сидит?

— Не знаю, — сказал Борис, — но обкурена она основательно. — Он тихо засмеялся, качая головой.

— Никогда не думал, что стану этому свидетелем.

— Ну, Б., ты пробуждаешь в людях все самое лучшее, как-то раз я уже говорил тебе об этом.

— Послушай, попробуй выяснить, на чем она сидит, и держи ее на этом. Это что-то стимулирующее.

Тони снова взглянул на Анжелу, задумчиво жуя.

— Боже, это что-то большее, чем просто стимулятор — она в полной прострации.

Борис осушил свой бокал с вином, приложил салфетку к губам и встал из-за стола.

— Я готов поспорить, что ты прав, Тони, — он улыбнулся и подмигнул ему, прежде чем уйти на съемочную площадку, бросив через плечо, нелепо растягивая слова:

— Все, о чем я тебя прошу, это выяснить, что это такое, слышишь?

Из-за того, что она так хорошо работала, в прострации или нет, Борис решил снимать так называемый «Круговой» эпизод этим днем. Это была сцена, в которой с ней занимались любовью четверо мужчин одновременно — один с полным проникновением во влагалище, а трое других поочередно разнообразными способами ее ласкали.

С великой нежностью и терпением он объяснял ей, как в этом эпизоде, или по крайней мере, части его, а именно, в середине, в чудо-кадре, который должен будет изображать всю группу — будет необходимо некоторым партнерам иметь эрекцию, он тут же заверил ее, что это не будет относиться к тому, что произойдет между ее ногами, ни один из них — те, кто с эрекцией — на самом деле до нее не дотронется.

— Просто игнорируй их, — посоветовал он, — не смотри, тогда это не заденет тебя. О'кей?

Она кивнула и закрыла глаза.

— Я люблю тебя, — тихо и поспешно сказала Анжи.

Помимо уже отобранного Ферала, четверка сенегальцев — ее будущих партнеров — включала в себя гигантского мужчину по имени Хадж — 6 фунтов 7 дюймов, с телосложением мистера Вселенная.

Сцена начиналась с полного проникновения: это поручили Фералу. Хадж в это время будет находиться по левому борту, образно говоря, или, вернее, у левой груди, готовый переместиться на позицию Ферала.

— Итак, ты вникаешь, — объяснял Тони, — камера задерживается на Хадже, прежде чем он ее трахнет, в то время как он только того и ждет, чтобы ее трахнуть. — Таким образом мы передадим ощущение того, что для нее припасено, того, что надвигается… этот невероятный племенной жеребец с его чудовищным, черным, пульсирующим, животным органом! Полный безумной черной похоти, вожделеющий прекрасную блондинку и с заготовленным галлоном черной малофьи!

— Тони, тебя совсем занесло, — сказал Борис.

— Я знаю, — должен был признать тот, — это просто слишком не — не-хер-реально!

— У меня почти вскочил.

— У меня тоже. Ты знаешь, как бы мне хотелось трахнуть ее сейчас? Я только что понял, если бы я мог стать одним из этой черной команды… мог вообразить, что я черномазый… да, вот она, команда черных насильников. Ты думаешь, она бы полежала спокойно для кого-нибудь, вымазанного жженной пробкой, Б.?

— Я постараюсь выяснить для тебя ее мнение, Тони. А вот как насчет того, чтобы прознать, на чем она сидит, как я тебя просил?

7

В связи со съемками этого эпизода возникло любопытное и незапланированное осложнение. Если Фералу опять требовалось опускать свой не подчиняющийся член в ледяную воду и распылять на него новокаин, то ни Хадж, ни один из других квази-любовников («действующих ртом»), увы, не могли добиться эрекции.

— Я не верю этому, черт возьми, — сказал Тони.

Борис пожал плечами.

— Они просто не могут замещать друг друга в этом деле. В каком-то смысле я специально для этого их подбирал.

Тони начинал испытывать все возрастающую тревогу.

— Но как насчет сцены? Нам надо, чтобы ее трахал один парень в окружении трех больших напряженных членов! Стоящих торчком как… цветы! Войди в образ — ее трахают в клумбе из членов!

— Я вошел в образ, Тони, но как мы добьемся этого от них?

— Почему ты не попросишь Анжи потрогать их… просто потрогать.

— Ах-ах, она устроит нам нагоняй в любую минуту, если это случится.

— О'кей, а как насчет тех шлюшек из похоронной колымаги, помнишь тех двух потаскушек, которые встречали меня у взлетной полосы?

— Потрясающе, — сказал Борис. Он подозвал Фреди, поспал его разыскать Морта или Липса и объяснить им ситуацию.

— Это необязательно должны быть те же девушки, — сказал он ему вслед, — но они нужны нам прямо сейчас. И если увидите мистера Крейссмана, передайте ему, что производство приостановлено.

— Скажи, — размышлял Тони, — мне просто интересно, а Элен Вробель могла бы немного их погладить — она очень компанейская девушка.

Борис загоготал.

— Боже, она не могла бы поднять его и у «Бостонского душителя»[32]!

— У меня есть идея, — сказал Тони вполне серьезно, — а что эти парни предпочли бы трахнуть ее вместо Анжи?

— Ты рехнулся? Почему бы они предпочли трахнуть ее вместо Анжи?

Тони сделал небольшой ту-степ, закатил глаза и перешел на свои менестрельские интонации:

— Потому что она была белой женщиной… дольше! Да-да-да!

Прежде чем Борис успел треснуть его свернутым в трубку сценарием, к ним присоединился улыбающийся Ферал, все время кивавший как китайский болванчик, чтобы выразить свои извинения за непрошенное вторжение.

— Извините, извините. Я могу сказать, да?

— Конечно, Ферал, — ответил Борис, — ты можешь сказать.

— У вас проблемы, да? У вас проблемы с Хаджем и Ахмедом. Здесь, да? — Он указал вниз на свою набедренную повязку.

— Верно, — согласился Борис с осторожностью, — и сейчас мы собираемся пригласить двух хорошеньких девушек и посмотреть, поможет ли это. Понимаешь?

— Понимаю, да. Хорошенькая девушка — это очень хорошо для Ахмеда, — затем он затряс головой, восторженно сияя улыбкой — но для Хаджа, — нет. Девушка не будет хороша для Хаджа.

Борис застонал, положив руку на лоб:

— Боже мой!

— Едрена мать, я не верю этому, — сказал Тони, — гомик!

Ферал возобновил свои радостные кивания.

— Хаджу не нравятся девушки, да?

— Да, — устало сказал Борис, — Хаджу нравятся мужчины, верно?

— Да, Хаджу нравятся мужчины.

— Ну-ну, — Борис не мог вспомнить подобного затруднительного положения за весь свой съемочный опыт, — это большая проблема. Скажи мне, Ферал, а какой, м-м, какой тип мужчин ему нравится? Как насчет кого-нибудь из остальных занятых в картине сенегальцев — ему нравится кто-то из них?

— Нет, нет, Хаджу не нравится, Хаджу нравится белый мужчина.

— Сильный белый мужчина, да?

— Нет, нет, слабый белый мужчина… как женщина, но мужчина, да?

— Хм-м, — Борис был неподдельно обеспокоен. — Боже, Тони, я думаю, что у нас та еще проблема.

Но Тони щелкнул пальцами, его лицо внезапно осветилось радостью.

— Я нашел! Хо-хо, Б. бэби, можешь теперь называть меня мистер долбаный сводник! Ты готов к этому?

— Положись на меня в этом, — терпеливо сказал Борис.

— Тогда держись… Ники Санчес!

8

Когда продюсер Сид Крейссман в полдень появился на съемочной площадке, он был ошеломлен целой серией непонятных событий. Первое из них произошло в тот момент, когда в поисках Бориса он остановился у трейлера, иногда используемого в качестве офиса. Открыв дверь, он обнаружил в нем Тони Сандерса, лежащим на кушетке, в то время как его член целовала и ласкала незнакомая девушка в черных трусиках и лифчике. Сид быстро захлопнул дверь и двинулся дальше к площадке, оглядываясь на трейлер, пока чуть не споткнулся о другую парочку, совокупляющуюся таким же образом — на этот раз девушка в черных трусиках и лифчике довольно откровенно делала минет гигантскому Ахмеду. Обойдя их кругом и бормоча что-то бессвязное, он случайно посмотрел в дальний конец площадки, где в тени самой камеры смог явственно увидеть своего художественного директора, стоявшего на четвереньках и жадно сосавшего орган еще одного черного великана, огромного Хаджа.

— Что, во имя Бога, здесь происходит?! — зарычал он на Фреди I.

Произойди эти инциденты на съемочной площадке — то есть перед камерой, это было бы понятно, но то, что они происходили за ее пределами, в три часа пополудни — это было необъяснимо. Оргия! Вакханалия! И для Сида это могло означать лишь одно — полное крушение организационной дисциплины, столь жизненно необходимой для эффективной работы.

— Где, черт возьми, ваш режиссер?! — заорал он. — Боже, я никогда не видел столько сосущих ртов одновременно.

Фреди I объяснил ему проблему и ее решение.

— О, да? — сказал Сид с подозрением. — А как насчет Тони Сандерса? Я знаю, у него не бывает проблем с эрекцией. Кроме того, он даже не участвует в картине!

— Да, — сказал Фреди, — ну, я думаю, что он и мистер Адриан решили, что поскольку она уже была здесь и ей заплатили, то нет смысла тратить деньги зря.

— Тратить! Ах, жопа! Это не должно быть записано за счет картины! И где же, черт возьми, Борис, тоже где-нибудь получает свою порцию?

— Нет, сэр, он пошел в сортир.

— Сколько эпизодов вы отсняли после ланча?

— Ну, м-м. мы по-прежнему бьемся над первым из-за этого неожиданного развития событий…

— Ты что, утверждаешь, что вы не сняли ни одного эпизода после ланча? — Сид гневно нахмурился и посмотрел на свои наручные часы. — Боже мой, предполагается, что вы снимаете фильм! И предполагается также, что лично ты отвечаешь за то, чтобы здесь все вертелось!

— Да, сэр, ну, мы все были готовы, но вдруг это неожиданное развитие событий…

— «Неожиданное развитие событий»! Ты называешь назначение гомика на роль… кого, черт возьми, он играет… ты называешь это «неожиданным развитием событий»?! — Он бросил взгляд туда, где Ники и Хадж по-прежнему пребывали в пылких объятиях, затем отвернулся с выражением острой неприязни. — Это отвратительно! Ники Санчес! Если бы я не видел это своими собственными глазами, я бы этому никогда не поверил.

Фреди I пожал плечами.

— Ну, я полагаю, кто-нибудь должен был это сделать.

— Должен был это сделать! Боже, ему это нравится! Только посмотри на него, черт возьми!

— Я имею в виду, что, возможно, нам повезло, что ему нравится, потому что перед этим у нас были настоящие проблемы.

— «Настоящие проблемы»! — взорвался Сид, с силой стуча по своим часам, а затем по груди первого ассистента, — 3–15, а вы еще не сделали и первого кадра! У тебя проблемы начались только сейчас, раздолбай!

Лишь появление Бориса сбавило пыл разыгравшейся сцены.

— Остынь, Сид, это не его вина.

— Хорошо, хорошо, пожалуйста, теперь мы можем начать первую съемку?

— Надо еще подождать несколько минут.

— Подождать? Чего?

— Хаджа, — он кивнул в нужном направлении, — того великана с Ники.

— Ты имеешь в виду, что ничего не получается?

— О, да, получалось великолепно, даже немного слишком великолепно, я полагаю.

Сид наморщил лоб.

— Ты имеешь в виду…

Борис кивнул.

— Не остановился вовремя… полагаю, Ника просто занесло.

— Почему этот… этот грязный маленький… уесос! — Сид свирепствовал, — изо всех… гадких… самовлюбленных… я убью этого маленького ублюдка! — И он развернулся, словно действительно собирался броситься к ним, но Борис удержал его.

— Относись к этому проще, Сид, — у него опять встанет через пару минут.

К ним присоединился Тони, выглядевший приветливым и отдохнувшим.

— Привет, Сидней, как парнишка?

Сид сердито посмотрел на него.

— Где, черт возьми, ты был?

— Что? О, я был в одном из трейлеров, м-м, пыхтел над сценарием.

— Как же, пыхтел ты там! Ты пыхтел над этой девкой — которая сосала твой член! Ха! Я тебя видел!

— Как это было, кстати? — спросил Борис.

— О… я оценил бы это между «хорошо» и «отлично».

Сида это не позабавило.

— А как бы ты оценил работу, которую ты сегодня провел над сценарием?

Тони бросил на Бориса недоуменный взгляд.

— Что с ним?

— Он слегка не в себе из-за срыва расписания съемок.

— Плюс, — добавил Сид, — плюс факт, что Лесс Хэррисон способен нагрянуть сюда в любую минуту, а мы на два дня отстаем от расписания, и никакого сценария, чтобы ему показать. Что если бы он пришел сегодня? А? Ни одного кадра после ланча! Дикая куча уесосов вокруг площадки.

— Ты мне напомнил, — сказал Борис, оглядываясь вокруг, — я лучше проверю Ники.

Он отправился туда, но вскоре остановился, увидев, что они больше не обнимаются, а идут к площадке рука об руку.

— Ну, я полагаю, мы можем снимать, — сказал он и дал сигнал первому ассистенту привести все в готовность.

— Святой Боже, — пробормотал Сид, — посмотри-ка на дрын у этого нефа!

Борис оставил их, отойдя к камере, а Сид бросил взгляд на свои часы.

— 3–30 — молю Бога, чтобы он смог закончить сегодня эту сцену. — Сейчас он выглядел гораздо более спокойным, так как работа должна была вот-вот возобновиться. Они с Тони медленно пошли вдоль ряда трейлеров, приближаясь к тому, который Борис иногда использовал как офис. Через окно можно было увидеть силуэт девушки.

Сид пару раз кашлянул и опять посмотрел на свои часы, прежде чем заговорить.

— Ты сказал, что эта девка хорошо сосет, а, Тони?

9

Дневная работа продолжалась и вечером, но она шла исключительно продуктивно — был завершен «Круговой» эпизод и начат другой. В дополнение к этому были сделаны пробы трех «финалистов», дублирующих Анжелу, и было принято решение. «Пробы» состояли единственно из тщательного изучения анатомии каждой девушки в соответствующих частях, чтобы определить, какая из них наиболее соответствовала тем же областям у Анжи, и наконец, нужно было убедиться, что девушка была вполне и реально осведомлена о том, что от нее потребуется сделать в «сцене». Как и в случае с дублером для Арабеллы, именно Липс Мэлоун еще раз прочесал известные кварталы и доставил свои приобретения (выгадав на этот раз) не из Парижа, а из знаменитого портового города Гамбурга, где он преуспел в добывании полудюжины необычайных, хотя и в какой-то степени циничных, милашек.

Обычно хватило бы и одной дублерши, но из-за изнуряющего характера этой конкретной роли Борис запросил двоих, а Сид был еще более осторожен.

— Давай оставим их всех, трахающие негритосы могут превратиться в каннибалов в любую минуту! Тогда мы действительно окажемся по уши в дерьме!

Итак, были наняты трое, но проблемы Сида еще не закончились. Он был поражен, затем пришел в ярость, когда врач, представлявший страховую фирму, с которой работала кампания, увидев полчище громадных гигантов и зная о детали эпизода, категорически отказался вообще страховать девушек.

— Почему, долбаный шарлатан! — Сид в ярости топал ногами на съемочной площадке, после чего его одолели мрачные предчувствия. — Боже всемогущий, если Лесс Хэррисон выяснит, что у нас работают незастрахованные актеры, он все испепелит! Мужики, он может даже прихлопнуть нашу картину!

— Мы просто ему не скажем, — сказал Борис.

— О'кей, а вдруг что-нибудь и правда случится с одной из этих девок? Предположим, один из негритосов выйдет из себя и сделает что-нибудь ненормальное?

— Послушай, — сказал Тони серьезным доверительным тоном, — почему ты не сделаешь так, чтобы Первый носил пистолет? В стиле Клайда Битти[33]. Когда он дрессирует животных. Только один из этих черномазых сдвинется, кинется на девку — пах, и ты делаешь в нем дырку!

Этот простой образ, казалось, очень сильно взволновал Сида.

— Боже, вот оно! Где, черт возьми, он болтается? — И Сид вылетел из комнаты, чтобы найти Фреда, в то время как Борис и Тони от всего сердца загоготали.

10

В течение последних двух дней в другой части снимался второй отрывок — «Мод в детстве» с Дженнифер Джинс, в котором, конечно, вместе с ней снимались двое великих драматических актеров-ветеранов: Луиза Ларкин и Эндрю Стонингтон, в ролях мамы и папы — ни один из них не имел никакого понятия о том, что происходит на соседней съемочной площадке. Кадры, снимаемые здесь, были абсолютно традиционными, даже безопасными — включая время от времени псевдоартистическое использование частично замазанных линз, чтобы передать в импрессионистском стиле образ вещей, о которых мечтают или которые вспоминают. Посещение этой съемочной площадки вызывало у Сида теплое, ностальгическое чувство, и благодаря шаблонному подходу к крайне благопристойному материалу убедило его в том, что съемки в общем идут достаточно нормально. Он даже испытал симпатизирующий интерес к самому сюжету, чувствуя, что кроме всего прочего, это было именно то детство, которое бы ему так хотелось иметь — с огромной, поддерживаемой белыми колоннами мансардой, слугами в ливреях и бесконечными простирающимися акрами на заднем плане. Поэтому он часто посещал эту площадку, «Островок здравого смысла и благопристойности» — называл он ее, и лишь однажды эта оценка сильно пошатнулась, когда ему случилось заметить, сидя на чемодане с линзами, маленькую баночку вазелина. Его лицо исказилось негодованием и смущением, а глаза безумно озирали площадку. «Что, черт возьми, здесь происходит?» — спросил он с лихорадочной поспешностью у режиссера этого отрывка, думая о том, что каким-то образом фатальность и развращенность съемочной площадки Бориса распространилась, подобно чуме, в его собственное святилище. Но потом он почувствовал необычайное облегчение, выяснив, что эта баночка вазелина использовалась лишь в бесконечно малых количествах для затуманивания линз камеры и для еще большего смягчения уже и без того романтического образа.

— Фрэнки, мальчик мой, — повадился говорить Сид режиссеру этого отрывка, — давай сделаем еще один дубль, — и он щелкал пальцами с щедростью великого сеньора: «Лучше перестраховаться, чем нарваться, а, Фрэнки? Ха-ха», — в то время как съемочная группа взирала на него с сердитым любопытством, поскольку некоторые из них знали его со времен Голливуда как «Мистера Короче», что объяснялось его скаредностью и жадностью, проявлявшимися в использовании им «коротких концов». Скажем, после того как съемка завершена, последний кусок пленки, оставшийся на бобине, списывался как неиспользованный, а на самом деле его часто обрезали ассистенты до начала следующей съемки и продавали за гроши. Одним из наиболее достоверных послеобеденных анекдотов Беверли-Хиллз была история о том, как Сид Крейссман ухитрился отснять целый сценарий на использовании «коротких концов». Но техникам и электрикам, в замешательстве хмурящих брови, было неведомо, что эта, казалось бы, очевидная слабость Крейссмана (то есть абсурдно-огромная пересъемка) была на самом деле крайне уместна… Потому что именно эти эпизоды намеревались показывать Лессу Хэррисону или, если потребуется, кому-нибудь еще, кто мог внезапно появиться и настоять на том, чтобы увидеть «что это за чертовски динамичная картина, которую они так усиленно скрывают ото всех!»

И сейчас, конечно, возник Лесс. Тони бодрствовал всю предыдущую ночь и писал нечто довольно общепринятое и целиком произвольное — сцены и диалоги, предположительно представляющие эпизод Анжелы в Марокко. Место действия сохранялось, поскольку путешествие на красивую съемочную площадку арабского города было запланировано как часть отвлекающего маневра для Лесса Хэррисона. Зато почти кардинально менялись действующие лица этого эпизода: главное действующее лицо больше уже не было декаденткой, свихнувшейся от наркотиков нимфоманкой. Вместо этого она была своего рода святой девой Марией, что работала в Корпусе Мира, приехав на черный континент в поисках «внутренних ценностей», или («я надеюсь, что это не звучит так уж ужасно претенциозно», написал Тони замечания на полях) «за вечными истинами». Он также заменил около дюжины черных насильников одним единственным любовником — каким-то белолицым красавцем типа Френчи Пепе ле Мока. Лесс внимательно прочитал это с неподдельным интересом, время от времени даже выдвигая свои версии.

— Я думаю, мы можем позволить себе сделать эту любовную сцену достаточно страстной, — говорил он, уверенно стукнув по сценарию на открытой странице, — всю эту сцену с голыми сиськами. Естественно, у нас будут кадры, прикрывающие эту сцену, так что не возникает никаких трудностей с продажей ее телевидению. Хотя очень жаль, что мы не смогли заполучить Бельмондо или как, ты сказал, имя того другого парня?

— А, Лямонт, — сказал Сид, — да, Андре Лямонт… Когда мы не смогли заполучить Жан-Поля, мы решили, какого черта, мы будем снимать ее с неизвестным — пусть будет свежее лицо — верно, Лесс?

Лесс с умным видом согласился.

— «Если не можешь получить лучшее, довольствуйся каждый раз неизвестным». — Папаша сказал мне это, когда мне было девять лет, Сид, а я помню все, как будто это происходило вчера. — Он бросил взгляд на свои часы. — Ого, солнце уже над нок-реей, ты знаешь, я бы не прочь пропустить сейчас стаканчик.

Сид просиял.

— Уже приступаем, Лесс! — И он разлил пенящееся вино.

— Я скажу тебе кое-что еще, Сид. — Лесс опять стукнул по сценарию, тяжело, но при этом удивительно нежно, шлепнув его так, как бизнесмен мог бы хлопнуть по заднице одаренную природой шлюху, или же футболисты друг друга в порыве нежности, — знаешь, это просто чертовски славно, я не говорю, будто это Стен Шапиро, но, Боже, когда Тони в ударе, он может по-настоящему хорошо завершить свою старую добрую игру, верно?

Сид на секунду закашлялся, но быстро взял себя в руки.

— Да, о да, он… ну, он… ну, я имею в виду, ты знаешь, как он… верно?

Затем Сид повел его посмотреть уже отснятое — шесть часов, где Дженнифер Джинс играла Анжи в детстве.

Там, правда, был один момент, когда Джен — восьми лет с косичками, в невинной коротенькой с оборочками юбочке школьницы — стоя спиной к камере медленно наклоняется, чтобы завязать свой ботинок.

— Скажи, — сказал Лесс, сидя рядом с Сидом в затемненной проекционной комнате, — как она из себя, эта Джен?

— О, она прекрасна, Лесс, просто прекрасна, она конечно же будет рада увидеть тебя, готов поклясться.

— Хм-м, — Лесс производил внимательный осмотр икр сзади, коленей сзади, бедер сзади, всю отраженную на экране протяженность тела, вплоть до задней части простых ровных ослепительно-белых трусиков маленькой девочки, — ах, ты знаешь, она могла бы быть просто находкой для … ну, м-м, посмотрим, сможешь ли ты привести ее в мою комнату, Сид, скажем, через полчаса после того, как мы здесь закончим.

— Не беспокойся об этом, Лесс, — заверил его Сид, — она будет там.

— Это прекрасно, Сид, и пусть она будет в том же костюме, о'кей? «Маленькая мисс Бродвей»… Мы подумываем о том, чтобы переснять сериал с Ширли Темпл[34]! Это будет чертовски хороший шанс для девушки, которая подойдет на эту роль — знаешь, что я имею в виду?

Сид энергично закивал.

— Я с тобой, Лесс.

Было около семи часов, когда они вышли из комнаты.

— То, что я видел, Сид, — сказал Лесс, напрягая губы и уверенно качая головой, — мне понравилось. Мне нравится, как это выглядит. Папаша обычно говорит: «Покажите мне восемь кадров фильма, и я скажу вам, на что будет похожа ваша картина!» — он повторил свой мудрый уверенный кивок. — Мне понравилось, как выглядит эта картина.

Дух Сида воспарил, его тяжелая походка превратилась в своего рода гарцующие прыжки, которыми в лучшие дни он прохаживался туда-сюда по административной столовой интендантства «Метрополитен», каждый его шаг отражал вопиющую самоуверенность. Он бросил взгляд на свои часы.

— Послушай, Лесс, Дженни будет в твоей комнате в восемь, тебе надо убить около получаса, почему бы пока не пойти взглянуть на потрясающую съемочную площадку в арабском городе, которую Ники Санчес сделал для эпизода Анжелы.

Лесс кивнул.

— Этот парень просто гений. Я говорю это много лет. Папаша его открыл, ты же знаешь.

Хотя была суббота, но Сид знал, что они снимали. Он также знал, что съемки закруглились в 5–30 потому, что примерно в это время он видел Элен Вробель и пару техников, входящих в бар отеля, куда он отправился на встречу с Лессом. Поэтому он был несколько удивлен, обнаружив незапертой тяжелую звуконепроницаемую дверь, а затем увидев внутри свет с отдаленной площадки.

— Какого черта, — резко сказал Лесс, глядя на свои часы и хмуря брови, — не говори мне, что вы уже в цейтноте!

— Разумеется, нет, — заверил его Сид, запинаясь, напрягаясь и довольно обалдевшими глазами пытаясь разглядеть, что происходило на площадке вдали, — это, вероятно, м-м, уборщица.

— Уборщица, как бы не так — вся площадка освещена, — он в ярости опять посмотрел на часы. — Сейчас 7–10 субботнего вечера — это один час и сорок минут золотого времени! Что это за операция, так или иначе!?

Затем последовал безошибочно узнаваемый треск хлопушки и едва различимое бормотание: «Поворот»… «Скорость»… «Действие»… И Лесс ринулся вперед к площадке, чтобы отпрянуть назад от чисто визуального столкновения с тем, что открывалось у него перед глазами.

«Работа дублеров» шла полным ходом, и были задействованы все три девушки — или, сказать вернее, подвергались изнасилованию абсолютно черными неграми в новой, свежей «разгульной версии» так называемого «Кругового» номера, задуманного Борисом и Тони как раз в полдень того дня. Работали три камеры — большой «Митче» на среднем расстоянии «чудо-кадра», снимая всю сцену целиком, и два «Эрри», которые свободно перемещались вокруг, от одной промежности и кадра полного проникновения к следующему… туда-сюда, так сказать.

Борис, Ласло и мужчина, державший «солнечное ружье», мощный портативный прожектор, лежали на животах в двух футах от одного из самых драматических из всех происходивших действий в промежности — Лас снимал это «Эрри», мужчина с солнечным ружьем освещал под различными углами, а Борис, как некий сумасшедший ученый, всматривался в свой видоискатель, нацеленный на близко расположенную промежность, и делал краткие указания: «Медленнее. Симба, медленнее… подними свою левую ногу, Гретхен… свою левую ногу — о, Боже, давайте сюда переводчика. И принесите глицериновый распылитель — у нас нет никакой рефракции». Таким образом, вместе с переводчиком на немецкий и человеком с глицерином из «Гримерной» на площадке работали уже пять человек, лежащих на животе и напряженно всматривающихся в промежность и в действия с полным проникновением, происходящие в двух футах от них, в то время как человек с глицерином, изредка подталкиваемый Борисом, устремлял крошечную струйку на член, когда тот показывался на всю длину, поднявшись на самую вершину перед своим броском вниз подобно поршню, переводчик же повторял шепот Бориса, обращенный к девушке, с бесстрастным гортанным рычанием.

Сверху, атакуя одну из грудей, располагался жадно сосущий, даже жующий огромный черный рот — а губы девушки (которая была, конечно, загримирована под саму Анжелу) были страстно раскрыты, принимая член четвертого из участников этого «мрачного ансамбля», как шутливо окрестил его Ники.

Это достаточно причудливое зрелище — производящее шок силой один — два балла — происходило в трех частях съемочной площадки — поэтому общий наглядный эффект был сокрушительным. Лесс закачался от этой сцены, словно получил хороший удар правой в челюсть, и затем, как будто этого было недостаточно, — подобно Арни Муру, сраженному чудовищной правой Роки и получившему беспричинный абсолютно бессмысленный левый хук, прежде чем он достиг занавеса. Но Лесс был уничтожен еще больше, когда, пошатываясь, он обводил взглядом всю сцену. Отчаянно ища объяснения, он был окончательно сражен, увидев на периферии площадки своего удостоенного наград Академии художественного директора — Николя Санчеса, который стоял полностью обнаженный на четвереньках в бурном сексуальном общении с двумя гигантскими черномазыми — он жадно сосал стоящего перед ним, извиваясь в кошачьем экстазе от жестокого, полного анального проникновения стоящего сзади. Это не совсем отключило сознание Лесса, но было достаточно, чтобы исторгнуть самое элементарное из его обширного резервуара праведного негодования:

— «КАКОГО ДЬЯВОЛА!?» — заревел он. Но это лишь послужило сигналом тревоги для двух тяжеловесов, находившихся поблизости, — «дополнительные охранники» уже успели покинуть свой пост, чтобы поглазеть на некоторые из тех чудачеств, что творились рядом. Теперь же они преградили Лессу дорогу в состоянии крайней досады и угрызений совести, потому что их застукали — а такой работой не бросаются. Поэтому последовала немедленная неблагоприятная реакция, с какой они кинулись наперерез Лессу, молотя того кулаками по голове и плечам. Это произошло прежде, чем Борис посмотрел в их сторону, раздраженный тем, что их прервали. Он узнал Лесса и нетерпеливо прикрикнул:

— Уберите отсюда этого шута горохового! — Затем толкнул локтем переводчика, интерпретация которого, вероятно, была даже более язвительной, и уж определенно более агрессивной, потому что после этого тяжеловесы набросились на Лесса с такой силой, что, пожалуй, только вмешательство Сида помогло ему избежать смертельного исхода.

— Не бейте его! — все повторял обезумевший Сид, пока они оттесняли его к двери непрерывным шквалом ударов по печени и почкам, хитрыми приемами каратэ и кошмарными Лихтенштейнскими ударами коленом в пах, — он в порядке, уверяю вас! Я имею в виду, черт побери, это… это все его деньги!

11

Морти Кановиц отвез Лесса, находившегося в полубессознательном состоянии, в частную психиатрическую больницу в большом «мерке», за рулем которого, в этом особом случае, сидел Липс Мэлоун. Когда они были на полпути, Лесс начал приходить в себя и потому получил первую инъекцию морфия.

— О'кей, он затих, — сказал им Сид, — давайте сделаем так, чтобы он таким и оставался.

— Замедли ход, — кричал Морт, его шприц молотил воздух, — я не могу уколоть его, ты гонишь, как маньяк!

Липс, который был не лишен определенного уголовного взгляда на жизнь, вел машину так, будто ограбил Голливудский банк, шины взвизгивали на каждом повороте.

— Не умори его, ради Бога, — он тоже кричал изо всей силы, — а то у нас на руках будет проклятый труп!

— Ты заткнешься!? Думаешь, я не знаю, что делаю? Я был медиком в отряде «Красного Креста» в Нормандии, черт возьми!

Липс, который провел это время в тюрьме, — за различные букмекерские дела и моральные проступки — был поражен.

— Здорово, это великолепно. Морт, — я даже не знал, что ты был на службе!

— Ты шутишь? — с глубоким возмущением спросил Морт, — я сделал предостаточно инъекций в Армии и могу первоклассно ширять в вену кого угодно!

Под видом личного терапевта Лесса Морт получил возможность оставаться у его кровати и держать его на довольно сильных, фактически лишающих возможности говорить, седативных препаратах в течение следующих сорока восьми часов. Для обеспечения дополнительной предосторожности Морт и Липс сочли разумным завернуть Лесса достаточно плотно в хирургическую марлю с ног до головы, так что в данный момент он очень напоминал мумию или кокон — большой продолговатый пакет из белой марли, который продолжали внутривенно подкармливать. Морт установил дежурство у кровати, и каждые два часа или около того, как только Лесс собирался прийти в себя, он вводил ему пять гран морфия. За это время Борису удалось отснять еще две великолепные сцены с Анжелой, одна из которых была очень необычна своим подтекстом. Начиналась она с того, что Анжи сидела верхом на одном любовнике: после того, как это было разработано со всех сторон, включая несколько первоклассных множественных оргазмов со стороны Анжи, к ним присоединился второй большой и неуклюжий черный, который встал прямо напротив нее, так что она, по-прежнему сидя прямо, могла принять ртом толчки его громадного инструмента. Как раз перед тем, как новизна этого образа, который также снимался в отражении зеркал балдахина, начинала утрачиваться, в нем появились еще два любовника… встающих сзади нее для полного, медленного и волшебно чувственного проникновения в под мышки, каждый — в свою. «Подушка для Членов» — так Тони обозначил эту сцену.

Поскольку Анжи твердо отказалась работать в прямом контакте с эрекциями, пришлось снимать сцену, начиная с появления второго любовника, — целиком с тыла, чтобы не было очевидно, что члены выглядят, конечно, вялыми. Что касается актера, с которым ей предстояло изображать полное проникновение в рот, то Анжела настаивала, чтобы это был распутный Хадж, объясняя свое желание тем, что он наименее склонен к тому, чтобы оскорбиться. Ведь ему даже не нужно было твердо сдерживать едва заметное дрожание фаллоса, поскольку он должен был, в действительности, надеть специальное генитальное приспособление, не сильно отличающееся от его собственного… кусок плотной ткани поверх члена, так чтобы она смогла прижаться лицом к подразумеваемой области без реального прикосновения к обнаженному органу, вялому или нет. После монтажа эти кадры будут неразличимо переплетаться с крупными планами действительных проникновений органа — одного во влагалище, одного в рот и по одному под каждую руку, все четыре будут происходить в одно и то же время… двигаясь согласованно и в противофазе, с переменной скоростью и с различными ритмами. «Как одна из скандинавских промышленных реклам, — объяснял Борис, — они абстрактны и лиричны… ты видишь поршни и механизмы, которые приближаются… настолько близко, что уже невозможно уловить, что это такое, так как теряешь перспективу. Прекрасно».

Во время тюремного заключения Лесса на них обрушился настоящий поток телефонных вызовов с побережья, а затем потоп из загадочных телеграмм («Красное крыло повелительного картофельного времени ноль повторяю ноль», все в таком духе), загадочных до той поры, пока не выяснили, что они приходят закодированными от самого С. Д. Хэррисона.

Для Сида вновь начался период паники.

— Теперь еще этот козел сядет нам на спину! — Он метался туда-сюда, перечитывая очередную тарабарщину.

Тони захихикал.

— Ты должен взломать код, Сид, — это наш единственный шанс. Тебе и Липсу надо покумекать, я бы вам помог, но мне необходимо пойти прилечь.

Сид драматическим жестом потряс пригоршней телеграмм.

— Ты решил, что забавляешься, верно? Так вот, у меня есть для тебя новости — если мы не отправим адекватного ответа, то старик будет здесь через двадцать четыре часа! Поверь мне, я знаю.

Тони принял серьезный вид — «последний самолет из Лиссабона» — и поспешно оглядел комнату.

— Существует лишь один человек, который может дать тебе этот код. Я не буду произносить его имя, но… вот здесь, я напишу его на этой бумажке. — Он оторвал полстраницы от сценария, нацарапал на обороте: «Человек этот — Крысий Дрын» и вручил бумажку Сиду. Тот сердито посмотрел, скомкал листок и швырнул его на пол.

— Ты знаешь, кем тебе следовало быть? — спросил он, мрачно указывая на Тони. — Сочинителем острот, вот кем, в каком-нибудь паршивом теле-шоу! — Он зашагал взад-вперед, бормоча: «Человек этот — Крысий Дрын»! Черт побери, ты по-прежнему думаешь, что валяешь дурака, верно? Ну и строй из себя шутника, мы это уже видели!

— Никак не раскапывается? Что вы с ним делали, загоняли иголки под ногти? Подключали электроды к простате? Я никогда не поверю, что Дрын не забздит…

— Что мы делали, — твердо прервал его Сид, — если тебя это интересует, а тебя это без сомнения очень даже должно интересовать, потому что у нас настоящая беда!.. О'кей, мы сделали ему натриевый укол, как это, черт возьми, называется? Вакцина правды?

— Натриевый пентотал?

— Вот именно, сыворотка правды, верно?

— И что последовало за этим?

Сид пожал плечами.

— Похоже, он не совмещается с морфием, поэтому … — Сид опять пожал плечами, — ничего не произошло. Он только заболел чем-то. Начал синеть, я не знаю…

Тони покачал головой и издал тихий свист.

— Фу-у-да: вы, должно быть, свихнулись, разве вам неизвестно, что вы могли убить его таким образом?

— Морт знает, что делает.

— Морт? Морти Кановиц? Что, к черту, он знает?

— Он был врачом в составе Первой Дивизии в Нормандии, вот так-то.

Тони вздохнул.

Борис пришел со съемочной площадки и плюхнулся на стул, тяжело вздыхая от усталости.

— Господи, я никогда не предполагал, что так вымотаюсь, глядя на трахающихся людей — это действительно изнуряет.

— Сидней только что сказал, что чуть было не угробил Лесса Хэррисона при помощи сверхдозы, — сказал Тони.

— Постой, постой, — решительно запротестовал Сид, нацеливая свой обвиняющий палец на Тони. — Во-первых, это не я, это Липс и Морти, и это была не моя идея, с которой все и началось, а Морти. И во-вторых, никто и не заикался об убийстве.

— У нас появилась проблема, — тихо сказал Борис.

— Послушай, — гневно продолжал Тони, обращаясь к Сиду, — если он уже так накачан морфием, что не способен разговаривать, а вы вкапываете ему что-то еще, и он начинает синеть, то это не что иное, как сверхдоза, черт возьми! А люди зарываются от подобного каждый день!

— Хорошо, хорошо. Я уже говорил, что даже не был там!

— У нас появилась проблема, — настаивал Борис, закрыв глаза.

— Дерьмо собачье, уже полчаса мы пытаемся ее решить, черт возьми!

— О'кей, о'кей, давай забудем об этом, — и Сид повернулся к Борису, размахивая телеграммами.

— Что мы собираемся предпринять на этот счет, Б.? Если Си-Ди доберется до этого юрода, мы попадем в настоящую беду — поверь мне, я знаю.

Борис устало вздохнул.

— Это как раз то, что я пытаюсь тебе сказать… он уже здесь.

12

Сообщив Си-Ди, что его закодированные телеграммы остаются без ответа потому, что Лесс три дня тому назад отбыл в Париж в надежде убедить Бельмондо сыграть роль партнера Анжи, они, как выяснилось, пытались совершенно умышленно прикрыть его.

— Но это откровенная ложь, — бросил Си-Ди. — Бельмондо в Австралии, и Лесс это знает! Он отправился в Париж — хорошо, но он поехал туда шляться по проституткам экстра-класса! Разве не так, Сидней?

— Ну, Си-Ди, — ответил Сид, напуская на себя вид откровенного человека, подходящий, как он думал, для разговора с главой вышестоящей студии, — ты же знаешь, что в таких случаях говорят французы, — он похотливо ухмыльнулся и подмигнул старику.

— У него мозги не в порядке, — сказал Си-Ди, — одни только шлюхи на уме, вот что с ним такое — маленький сукин сын!

К этому моменту Сиду удалось отвлечь Си-Ди все тем же бессмысленным сценарием и не относящимися к делу эпизодами и, какая ирония, все той же Дженни Джинс, которую Лессу не удалось натянуть. Сиду пришлось пуститься в объяснения как раз перед тем, как она покидала площадку, все еще с косичками восьмилетней девочки, в коротком накрахмаленном передничке, туфельках Мэри-Джейн и белых гольфиках и в белых хлопчатобумажных трусиках маленькой девочки.

— Нет, послушай, Джен, ты не поняла — это был не Лесс Хэррисон, это был Си-Ди Хэррисон — он практически владеет студией, черт возьми. Он может сделать для тебя действительно многое!

— Но я ждала несколько часов, черт возьми.

— Знаю, — он застрял на этой очень важной встрече, он чувствует себя очень неловко из-за этого, так что не упоминай ему о прошлом разе. О'кей? И, ты знаешь, будь с ним поласковей.

— То есть упасть на него? — язвительно бросила она.

Сид не отреагировал.

— Это было бы превосходно, Джен. — Он собрался было уходить, но потом добавил: — И оставь платье и хвостики, о'кей, Джен?

Она свирепо глядела на него, вся окаменев.

— Ты хочешь, чтобы я захватила еще и леденец на палочке, Сид?

Но Сид был не склонен к препирательствам теперь, когда девки были отправлены.

— Как тебе хочется, Джен, — сказал он с откровенным безразличием, — ты же знаешь, какое большое значение в наши дни придается молодежи, всеми, включая и главных продюсеров. Ты только будь там. — Он серьезно кивнул ей и медленно пошел прочь, оставив ее сердито глядящей ему вслед, в ярости, с хвостиками и в передничке, всем своим видом выражающую презрение к целому человечеству.

13

Одним из наиболее любопытных аспектов присутствия Си-Ди были его удивительные товарищеские отношения с Липсом Мэлоуном. Трудно себе представить двух людей, у которых было бы еще меньше общего между собой: однако они были неразлучны и совершенно очевидно (по приглушенному тону и обмену — время от времени — предостерегающими доверительными взглядами) они были вовлечены во что-то нелегальное, или по меньшей мере, тайное от остальных. Сид, в особенности, реагировал на это с раздражением, он знал, что Си-Ди раньше не был знаком с Липсом, поэтому что бы там ни происходило между ними, это началось только после прибытия Си-Ди. И Липс, конечно, был не более чем шофер, посыльный, лакей: видеть же его приглушенно беседующим с главой самой крупной в мире кинопрокатной студии для Сида было выше его сил.

— О чем, черт возьми, они шепчутся? — спросил он у Морти. — Черт побери, ведь Липс Мэлоун не отличит свою задницу от дырки в земле — и вот он здесь якшается с С. Д. Хэррисоном. Что, к черту, происходит!?

Морт пожал плечами.

— Кто знает? Какое-то сводничество, пожалуй. Что еще? Он что-то поставляет старикану.

Сид фыркнул.

— Он не сильно в этом преуспел, не так ли? Я пока еще не видел с ними обоими одной и той же девки!

Морт поднял брови.

— И что? А вдруг старик занялся чем-нибудь новеньким… кто знает?

— Ты шутишь. — Сид начал приходить в гнев. — Чтобы старикан выкинул из головы девок, черт меня подери! Поверь мне, я знаю! Что еще может быть? Наркотики?

Но мудрый Морт лишь пожал плечами.

— У этих двоих? Кто знает?

Обеспокоенность Сида, помимо чисто абстрактного раздражения и смущения (приправленных порцией зависти) от вида Липса и Си-Ди вместе, основывалась на инстинктивном страхе, что Липс сорвет всю историю прикрытия под названием «Лесс в Париже».

— Он никогда этого не сделает, — успокаивал его Морти, — Липс может быть и таким, и сяким, но в одном можно быть уверенным, он не доносчик.

Но Сид сомневался.

— Да? При хорошей сумме денег и Липс Мэлоун станет доносчиком, поверь мне, я знаю этот тип людей.

— Я скажу тебе, в чем ты неправ, Сид. В принципе. Для парней вроде Липса это принцип. Я знаю то окружение, в котором он вырос… ну, в этом окружении он так и не выучился многим вещам, но он усвоил одно: «Доносчику — смерть».

— О'кей, Морт, — осторожничал Сид, сурово грозя пальцем, — но тебе лучше как следует удостовериться, что ты прав, потому что если он на нас насвистит… если этот старикан выяснит, что мы запрятали его дитятко в психушку, накачивая его наркотиком каждые два часа, то нас ждет смерть. Речь идет о проклятой федеральной ответственности, похищение, вот как они это называют!

Морт, наконец, начал проникаться этими гротескно-серьезными предупреждениями.

— Верно, Сид, — кратко сказал он. — Я проверю.

А пока все, за исключением, вероятно, Дженни Джинс, были приятно удивлены, что Си-Ди не доставляет им ощутимых неудобств своей персоной. Он казался вполне удовлетворенным. Даже настолько, чтобы посмотреть некоторые кадры «Мод в детстве», отпуская лишь отдельные замечания по ходу просмотра, хотя Сид сидел рядом с ним с блокнотом в желтой обложке и зависшей над ним шариковой ручкой, готовый записать любое критическое замечание, которое будет высказано. Единственный комментарий последовал во время залитой солнечным светом сцены, в которой Мод (Дженни) в восьмилетнем возрасте, с хвостиками, в коротком накрахмаленном передничке, снятая со среднего расстояния в полный рост, отворачивается от камеры, чтобы наклониться и подобрать из травы котенка. Благодаря этому движению экран заполнился ее ножками, начинавшимися от белых гольфиков над патентованными кожаными туфельками Мэри-Джейн и затем переходившими в икры, колени, бедра до дерзкого зада, завернутого, словно подарок, в ее простые, как и положено маленькой девочке, белые хлопчатобумажные трусики фирмы «Фрут-он-Лум».

— Ах, убедись, что она в том же самом белье, хорошо, Сидней?

— Проверю, — незамедлительно отреагировал Сид, мистер Оперативность, рефлекторно щелкнув выключателем фонарика у верхнего среза блокнота. Тут до него дошло, что это не то замечание, которое нужно (или действительно следовало) записывать, поэтому он слегка закашлялся и выключил свет.

— Не беспокойтесь, Си-Ди, — сказал он весело и оживленно, пытаясь попасть в тот же тон, — дело в шляпе.

Но Си-Ди, продолжая без всякого выражения смотреть все тот же эпизод, только кивнул и хмыкнул.

Примерно тогда же появился Липс, чтобы увести его с собой. Сид был удивлен, так как запланировал час просмотра, и время еще не закончилось. Он посмотрел на свои часы — оставалось пятнадцать минут.

— Ты немного рано, Липс.

Липс, который после обмена несколькими фразами приглушенным голосом с Си-Ди теперь помогал тому надеть пальто, взглянул на Сида, избегая смотреть ему в глаза.

— Я так не думаю, Сид. Ты же знаешь, не так уж рано.

— Это подождет, Сид, — сказал Си-Ди, сжав плечо Сида, когда они покидали проекционную комнату, как раз в то время, когда еще один дубль пресловутого кадра «Мод наклоняется, чтобы поднять котенка» заполнил серебристый экран за их спиной.

Но главный сюрприз еще поджидал Сида — на следующий день они просматривали один из самых очаровательных, по мнению Сида, эпизодов смонтированной ленты, это была сцена, в которой «Мама» (Луиза Ларкин) объясняет Мод, как следует вести юной леди с Юга. Во время этой сцены — и Сиду было приятно наблюдать краешком глаза, что Си-Ди, казалось, ею наслаждается — дверь проекционной комнаты открылась, впустив сноп света, достаточный для того, чтобы увидеть Липса Мэлоуна. Он опять склонился над Си-Ди и зашептал что-то совершенно неразборчивое, за исключением одного слова, прозвучавшего как что-то похожее на «теплый», но Сид не был уверен; в любом случае Си-Ди откликнулся на это с такой серьезной живостью, с которой обычно бросаются к постели умирающей матери.

— Я посмотрю это позже, Сидней, это прекрасно, — хрипло сказал он, покидая комнату и неся пальто, и на этот раз Липс вообще ничего не сказал и даже не посмотрел на Сида, а просто заспешил за пожилым человеком, державшим в руке замшевую сумку, которую Сид видел и раньше.

14

Способному Морти Кановицу потребовалось немного времени, чтобы выяснить истинную природу странной дружбы между Липсом Мэлоуном и старым Си-Ди, хотя это удалось, скорее, по воле случая, чем преднамеренно. Шел второй день просмотра Си-Ди. В кинозале как раз был перерыв, когда Морту потребовалось отлучиться от своего «пациента» для прогулки к местному фармацевту с целью пополнения подходящего к концу запаса морфия, который теперь использовался во все возрастающих дозах.

Завершив дела, он вышел от аптекаря и с тревогой увидел, как большой студийный «мерк» направился в его сторону, за рулем сидел Липс, безрассудно управлявший автомобилем, а старый Си-Ди, припавший как ястреб к заднему сидению, выглядел достаточно зловеще в блестящих черных очках, сжимая свою замшевую сумку в когтистых объятиях. Морт попятился назад в дверной проем. Его первой мыслью было, что Липс проболтался, и они проследили за ним, чтобы взять с наркотиком. Он дико озирался вокруг, ожидая увидеть кого-нибудь из фараонов рядом с ним или позади — и почувствовал огромное облегчение, что никого не оказалось, и еще большее, когда огромная машина проследовала мимо аптеки, завернула за угол и проехала еще одно здание. Тем не менее, его облегчение сменилось удивлением и любопытством, когда автомобиль остановился, судя по звукам, несколькими секундами позже. Почти украдкой он подошел к углу дома и выглянул из-за него. Огромный «мерк» был припаркован около заднего входа в здание, и он был пустой. Это был соседний с аптекой дом — и все выглядело так, как будто они покинули машину и пошли через черный ход. «Что, черт возьми, происходит?» — заинтересовался Морт. Он отступил назад, чтобы изучить фасад маленького здания, пытаясь определить, что это такое. Было в нем нечто странно знакомое, но в первый момент это от него ускользнуло. Потом он все-таки вспомнил — это же то заведение, где они нанимали катафалк; это был морг. Такое открытие почти повергло его в панику; это могло означать лишь одно — Лесс Хэррисон умер от сверхдозы. Хотя, когда? Лесс был в порядке пятнадцать минут назад, и прошло немногим более получаса со времени ухода, а симптомы сверхдозы морфия проявляются мгновенно. Он, должно быть, умер от чего-нибудь еще, решил Морт. В любом случае Си-Ди сразу все стало известно.

— Если эти парни думают, что привлекут меня к ответственности, — пробормотал он, — то они идиоты! — Он сверился со своими часами — он мог быть за пределами страны через 25 минут.

Фасад морга был темным, шторы задернуты, дверь заперта. Он подошел к «мерку», а затем вступил на узкую аллею, куда выходила дверь черного хода. Три деревянные ступеньки вели к двери и окну рядом с ней; Морт осторожно заглянул. Окно оставалось приоткрытым, но шторы были задернуты, а дверь — закрыта. Тем не менее, в нижней части штор виднелась полоска света. И склонившись так, что его глаза оказались на этом уровне, он мог видеть, достаточно ясно, внутренность комнаты. В центре ее стояли близко друг к другу три хорошо различимые фигуры: две из которых он немедленно опознал как принадлежащие Липсу и Си-Ди. Третий мужчина, вспомнил он, тот, у кого они нанимали катафалк. Казалось, он пересчитывал маленькие упаковки денег, которые ему вручал Липс; а Си-Ди, держа в одной руке свою замшевую сумку, стоял несколько в стороне, словно в трансе, уставившись на четвертого, присутствовавшего в комнате и лежащего на столе: фигура, которую до этого Морти упустил из вида, но теперь увидел вполне отчетливо; женщина с темными волосами неопределенного возраста, полуприкрытая простыней, и, очевидно, мертвая.

— Поторопись! — услышал он отрывистый шепот Си-Ди, снимавшего свой жакет.

Липс и гробовщик закончили подсчет и направились к двери.

— Я буду ждать в машине, — пробормотал Липс.

Морти спрыгнул со ступенек и попятился назад, так что когда двое мужчин достигли нижней ступеньки, они повернули в направлении, противоположном тому, где он спрятался.

Он переждал минутку, пока те зашли за угол, затем вышел и вновь на цыпочках взобрался по ступенькам и заглянул за шторы.

— Боже праведный, — пробормотал он, его рот открылся.

В комнате, стоя обнаженным у стола, Си-Ди был увлечен процессом прикрепления странного дильдообразного вытянутого приспособления, которое казалось сделанным из пластика, к своему уже неподвижному члену, что придало тому пугающую, даже карикатурную длину и обхват. Из замшевой сумки, лежавшей открытой на полу, он извлек баночку того, что было, по-видимому, смазкой, и начал энергично обрабатывать свое приспособление.

Стоя голым и, так сказать, одетым лишь в это устройство и темные очки, он представлял собой в самом деле причудливое зрелище, когда с серьезной миной на лице втирал смазку в нелепо увеличенный фаллос.

Пока Морт, раскрыв рот, смотрел, Си-Ди, взмахнув рукой, сбросил с трупа простыню, разместил ноги, приведя колени в нужную позицию, сам встал между ними и произвел своим устройством маневр проникновения.

Морти, уже начавший испытывать что-то вроде головокружения, наполовину повернулся, чтобы спуститься по лестнице, но тут же остановился от звука, в котором узнал голос Си-Ди. Он опять наклонился, напряженно вслушиваясь, повернув голову ухом к окну, силясь разобрать осипшие интонации. Затем он одобрил то, что говорилось театральным шепотом с пугающей настойчивостью.

— Ты, шлюха, скажи мне, что не можешь этого чувствовать? Ну же! Скажи мне, что не можешь этого чувствовать, ты, грязная шлюха!

15

— А теперь, — объяснял Борис Анжи, — эта сцена обязательно должна, как мне это видится, установить без всяких сомнений, в каком положении находится голова Мод именно в этот момент, то есть мы покажем полную меру мании, которая приводит ее на грань безумия, верно?

Она смотрела на него с обожанием.

— Ты такой замечательный, — мягко сказала Анжела.

То, что она принимала, насколько сумел определить Тони, было сочетанием метедрина и жидкого опиума, по-видимому, с добавлением чего-то, стабилизирующего эту смесь. В любом случае это средство имело эффект сильного транквилизатора, воплощающего в кажущуюся реальность как высокие, так и низменные грезы. Оно появилось в ее почте от поклонников месяцем раньше — маленькая картонная коробочка, содержащая 12 больших капсул. В сопровождающем письме было написано:

Дорогая мисс Стерлинг:

Я студент-выпускник в Беркли, изучаю курс химии повышенной сложности. Нет необходимости говорить, что я ваш поклонник, и как-то на днях я прочитал (в «Сильвер скрин»), что вы бываете «иногда печальной». Когда это случится в следующий раз, попробуйте принять содержимое прилагаемых капсул.

С наилучшими пожеланиями

будущих успехов

Говард К. Лоутон.

На внутреннем клапане коробки стояла пометка: «Для Маленькой Грустной Девочки».

Анжела отложила коробку в сторону, забыв про нее и вновь наткнувшись, когда собиралась в дорогу. Она поспешно перемешала ее со своими бесчисленными медикаментами. Затем, повинуясь импульсу, при первом появлении подобных неприятностей с первой сценой, она приняла одну капсулу, а остальное уже было кинематографической историей или вскоре должно было ею стать.

Тони проник в природу этого варева с помощью тайной уловки, роясь в ее вещах, пока не обнаружил «аптечки», далее последовал долгий, высокоимпрессионистский процесс проб и ошибок. Он идентифицировал «мет» по его воздействию, а жидкий О — на вкус и по цвету. На съемочной площадке он появился круто вмазанный.

— Вот оно, — сказал он, вручая Борису образчик. — Советую немедленно отведать.

— Что это? — спросил Борис, внимательно рассматривая капсулу.

— Оно называется «Маленькая Грустная Девочка».

— Сколько их у нее?

— М-м. Семь… нет, шесть… вернее пять, если не считать вот эту.

— Хорошо, верни ей это, — твердо сказал Борис, отдавая капсулу, — и впредь не трогай. Она в них нуждается.

Сида сцены, о которой шла речь, заключалась, скорее, в интенсивности, какую только можно себе представить, чем в новизне или эротичности действия самого по себе. Мод и единственный любовник, поглощенные традиционным, или классическим «69», с одновременно исполняемым куннилингусом и минетом.

— Я думаю, что красота этого, — продолжал Борис, его голос был мягок и серьезен, а руки двигались с жестами экспериментатора, — будет воплощением абсолютной… чистоты.

— Ты сам один из тех, кто красив, — выдохнула Анжи, — и чист. Ты — воплощение красоты и чистоты.

— Хм-м. — Он разглядывал ее с определенной озабоченностью. Она выглядела такой измотанной, что он засомневался, сможет ли она выполнить эту сцену. С другой стороны, тем не менее, его интересовало, хотя и с оттенком тоски, не удастся ли ему сейчас под чарами столь очевидного очарования и смятения чувств убедить ее, наконец-то, согласиться на полное проникновение без дублера. Нет, тут же осекся он, это безумие — Анжела Стерлинг лишится девственности (образно говоря), если ее «трахнут перед камерой»… как она сама заявила.

— О'кей, Лас, — устало сказал он, отворачиваясь от Анжи, — вот что мы здесь сделаем, мы будем снимать до срезки… подготовив все для старого, извините за выражение: «ввода», э? Ха-ха, — его смех прозвучал как предсмертный хрип.

— Послушай, — продолжал он после паузы, опустив голову, закрыв глаза и массируя виски большим и указательным пальцами, — многое от стилистики позднего великого Лестера X., думаю, мы в некотором затруднении с этим… «69»… Разумеется, это в чистом виде клише, верно? Чтобы создать серьезный… непридуманный… уместный… — Он открыл глаза и посмотрел на Ласло, который ждал с мягким благожелательным выражением лица, казалось, говорившим: «Сформулируй это, Б., и мы разовьем!» Затем он подвел итоги: — Я думаю, что нам следует выбрать вариант: «анус — язык», Лас. Иначе нас ждут затруднения, — он опять опустил голову, приложив руку к брови, получая своего рода любопытное расслабление от Анж и Тони, — иначе, — повторил он тревожным и отчего-то горестным тоном, — это сцена просто скукожится — и сдохнет в духе Д. X. Лоуренса. То есть задача — добиться заполнения пробела между поколениями, ты понимаешь?

16

— А теперь, Ферал, — объяснял Борис с огромной осмотрительностью и осторожностью, — в этой сцене ты будешь целовать у мисс Стерлинг — как ты говоришь, «пом-пом»?

— Пом-пом, — Ферал кивнул, безумно ухмыляясь, — да, пом-пом! Но не настоящие поцелуи, да? Только поцелуи для видимости, да?

— Ах, да, именно это я и хочу с тобой уяснить. Сейчас на ней надета эта штучка там? Кусок материала… над ее пом-пом, ясно?

— Да, да, кусок материала над пом-пом!

— Верно. Чего бы мне хотелось, Ферал, так это, чтобы ты попробовал проникнуть твоим языком… — он высунул свой язык, — язык, да? Забраться твоим языком под материал… и в ее пом-пом. Понимаешь? — Из-за высунутого языка и вращения им, чтобы продемонстрировать нужный маневр, его речь получилась искаженной, и Борису пришлось пару раз ее повторить — но Ферал и без того быстро уловил, что от него требуется.

— О, язык Ферала в пом-пом! Она знает? Миссис Стерлинг знает?

— В этом-то все и дело. Мы должны попробовать очень… осторожно… чуть-чуть… очень медленно… — он не мог подобрать слова, поэтому изобразил руками пантомиму, — как лев и… антилопа, да? — и его руки задвигались, изображая крадущиеся действия охотника. Ферал энергично закивал, показывая, что все понял.

— Ей нравится? — захотел убедиться он, — миссис Стерлинг нравится язык Ферала в пом-пом?

— Хм-м, может быть, возможно… Не беда, если ничего не предпринимать, не видать и выигрыша, — Борис хлопнул Ферала по спине. — Верно, Ферал? Но помни, начинай осторожно!

— Да, да, — голова Ферала замоталась в знак искреннего согласия, — да, да. Мы охотимся как лев. Мы охотимся на пом-пом!

17

Инцидент «Си-Ди в морге» настолько потряс Морти, что удалившись с места событий по аллее, уводящей от «мерка», он притормозил у первого же бара и зашел внутрь, чтобы быстро принять несколько рюмок и прийти в себя. Но ему, видно, потребовалось больше, чем он думал, потому что, когда он закончил одеваться и вернулся в госпиталь, его «пациент» выпорхнул из клетки, оставив после себя в коридоре мотки веревки, словно там сбросила шкуру необычайно белая змея, это был бесконечный хвост из марли, в которую его так заботливо пеленали. Судя по остальным следам побега он, должно быть, передвигался по коридорам с огромной скоростью и решимостью.

18

Филип Фразер, молодой монтажер из Лондона, сотрудничавший с Борисом и раньше, прибыл к ним почти в начале съемки под опекой Бориса и работал над грубым монтажом всего, что они сняли. Он закончил эпизод Арабеллы — Памелы Дикенсен, который, в категориях «эстетического эротизма», коего пытался достичь Борис, превзошел все ожидания.

Сид, чей Голливудский опыт развил в нем до некоторой степени павловский рефлекс на просмотры — то есть слепой, безграничный энтузиазм — особенно, если он сам приложил руку к части этих действий, не изменил себе в этом случае. Однако характер этого материала требовал неординарного выражения чувств. Поэтому вместо привычных рыданий или грубого хохота, выражающих высокую оценку, когда зажегся свет, он кричал… «Клянусь Богом, Б., я никогда не получал такой оплеухи в своей жизни! Как будто камнем звезданул, черт возьми, клянусь Богом, — нудил и нудил он, как молитву, прежде чем осекся, искренне смущенный. — … Проклятье, я ничего не имел в виду. Просто меня занесло, я полагаю». Но он быстро ухватился и за положительные молитвы: «Так я пытался выразить, какая это сильная картина! Я хочу сказать, мужики, что у нас в руках гвоздь сезона!»

Кадры с Анжелой редактировались и монтировались, включая и вставки ретроспективных кадров, и поскольку съемки шли достаточно быстро, имелась возможность сохранить непрерывность монтажа вплоть до настоящего дня. Однако до сих пор смонтированную ленту видели лишь Борис, Тони и редактор.

— Я не могу этому поверить, — тихо сказал Тони. — Это невыразимо.

— Хм-м. — Борис подумал об этом, — знаешь, это напоминает мне что-то… волшебную сказку.

— «Красавица и Чудище»? — предложил Тони с вульгарным хихиканьем.

— Нет, нет, нечто более странного свойства, подобно снам… «Сон в летнюю ночь». Все это могло быть сном, не так ли, своего рода неземные сексуальные грезы, посещающие девушку…

— Ну-у, не скажи, мне это кажется вполне реальным. Если бы вас, мужики, здесь не было, я принялся бы онанировать во время просмотра.

— А твое мнение, Фил? — спросил Борис у редактора.

— Ну… — начал Филипп, откинув голову назад и закрыв на секунду глаза, его голос достиг откровенного носового звучания, выдававшего его эстонско-оксфордское происхождение, — это совершенно необычайно, не так ли? Я не знаю чего-либо, с чем это можно было бы сравнивать… Такого просто нет. Это совершенно уникально.

— По-твоему, это возбуждает? — спросил Борис. — Волнует сексуально?

— О да, разумеется, в огромной степени. На самом деле я обнаружил, что меня интересует, как же можно обуздать зрителей в подобном случае. Не станут ли они настолько сексуально возбужденными, что своего рода… оргия охватит всех и сорвет саму демонстрацию фильма? — Этот образ показался ему забавным. — Возможно, если бы сидения были огорожены, — продолжал он, — каждый зритель в своей собственной маленькой стеклянной кабинке… только тогда еще можно предотвратить сексуальное столкновение.

— Я не уверен, что женщин сильно взволнуют подобные вещи… визуальные образы. Тем не менее, есть нечто, что мы выясним, верно, Тони?

— Верно, Б.! — воскликнул Тони с преувеличенным энтузиазмом, — затем повернулся к воображаемой аудитории в стиле Билли Грехема, — и вам, присутствующим сегодня здесь, я даю торжественный обет, что если будет на то воля Божья, мы заставим нежно любимые, незапятнанно белые трусики невероятно привлекательной и восхитительной «Мисс Средней Кинозрительницы» стать насквозь промокшими… Да будь они белыми, розовыми, желтыми, голубыми, черными, бежевыми, красными или телесного цвета… будь они оторочены пенистыми кружевами или милыми зубчиками, из латекса или спендикса бикини, укороченные или со швом… из нейлонового трико или ацетата… размера четвертого, пятого или шестого… да, по правде говоря, милая девушка утонет в своем собственном драгоценном любовном соке, когда он просто хлынет здесь — к концу не-на-хер-реальной… завершающей шоу… ВТОРОЙ ЧАСТИ! — Он сделал паузу, перевел дыхание и закончил с мягкой быстрой настойчивостью: — Бог свидетель!

19

Они лежали на боку, головами к ногам друг друга на большой, покрытой розовым сатином, кровати под розовым балдахином, с зеркалом; голова Ферала уютно расположилась между бедер Анжи, а руки твердо держали ягодицы, и его язык осторожно искал путь к пом-пом, без ведома самой девушки, которая лежала точно в такой же позиции, прижавшись щекой к материи, прикрывающей его орган. Блеск ее глаз и совершенно отсутствующий взгляд свидетельствовали о двойной дозе жидкого О-мета, которую она приняла по этому случаю.

Первый кадр должен был сниматься сзади, камера нацелена на голую спину Анжи. Руки Ферала, обхватившие ее зад, скрывали липкие полоски, которыми крепился ее пояс целомудрия, пока его голова ритмично двигалась вверх-вниз в жадно-нежном изображении языка, играющего с клитором — пока еще не проникшего полностью внутрь; Анжи в свою очередь извивалась в почти адекватном изображении нарастающего возбуждения.

Для оборотной, так сказать, стороны этого кадра, когда камера будет снимать Ферала со спины, Борис планировал приблизить объектив почти вплотную к Анжеле: исключительно крупный план только ее глаз и рта. Во имя этого кадра он убедил ее ласкать искусственный пенис, сделанный из темной твердой резины. Сюжет требовал, чтобы она держала его в одной руке, у самого основания, и лизала, целовала и, наконец, сосала его с растущим рвением. Изображение должно быть скадрировано так, чтобы не было видно дальше ее руки, в этом случае нельзя будет определить, что член фактически не прикреплен к телу Ферала.

Борис мучился сомнениями.

— Боже, — сказал он, глядя через камеру, — я не могу сказать, выглядит ли он как настоящий или нет.

— Вероятно, — холодно заметил Ники Санчес, — это просто потому, что ты случайно знаешь, что он искусственный.

— Возможно, ты прав. По-твоему он выглядит недурственно?

— Силы небесные, да, — пробормотал Ники, вглядываясь сквозь линзы, — просто прелестно.

Чтобы эти два органа — Ферала и приставка — ничем не отличались, Борис настоял, чтобы искусственный член изготовили с реального слепка пениса Ферала.

Ники, конечно, с энтузиазмом лично руководил всем процессом, сперва сделав гипсовый оттиск органа Ферала в состоянии полного отвердения, затем отлил его в форме из латекса с гнущимся металлическим стержнем посредине. Он был замечательно удобным, его поверхность, казалось, пульсировала.

— Я скажу тебе, где он даст сбой, — сказал Борис, изучив его более пристально, — у крайней плоти… теперь смотри, что происходит, когда она добирается до него… Анжи, дорогая, дойди ртом до самого конца, о-кей, вот оно… теперь назад, вниз, медленно… — Он опять повернулся к Ники. — Ты видишь, поскольку он не обрезан, то крайняя плоть должна бы слегка надвигаться, когда ее рот доходит до конца, затем опускаться немного вниз. Проблема в том, что слепок не отражает подвижности крайней плоти. Есть ее контуры, но нет ее движения. Предлагаю реализовать красивый образ: она подсовывает свой язычок под крайнюю плоть и неторопливо обводит им вокруг головки. Улавливаешь?

— М-да, — сухо сказал Ники, — еще бы.

— Увы, мы не можем сделать этого, там нет того, подо что можно забраться. — Он разочарованно вздохнул. — Почему, к черту, ей бы просто не пососать его член пару минут? Что в этом такого ужасного?

— Я просто не могу представить, — сказал Ники, надменно выгибая дугой брови, — глупая маленькая гусыня!

В это время язык Ферала не бездействовал: на самом деле, как могли видеть Борис и Ники, он пробил брешь на периферии пояса целомудрия и вероломно двигался вдоль бреши, на границу с клитором, подобно ракете с тепловым наведением. До сих пор Анжи, казалось, ничего не заметила.

— Попытайся расслабить эту штуку на ней, — прошептал Борис Ники, и если удастся, тогда мы уберем и его материю… и посмотрим, что будет.

Но их хитрость расстроилась из-за появления возбужденных Сида и Морти, принесших новости о бегстве Лесса Хэррисона.

— Только держите его подальше отсюда, — сказал Борис, раздраженный неуместным вторжением в процесс работы. — Послушайте, вы сорвали меня со съемочной площадки только за этим? — спросил он у Сида.

— Нет, Б., — важно сказал Сид, — есть кое-что еще… это о Си-Ди.

— Ну, в чем дело, черт возьми! Я пытаюсь снять сцену! — Он все время смотрел в сторону площадки, чтобы видеть, что там происходит.

— Скажи ему, Морт.

Морт затряс головой.

— Нет, сам скажи ему, Сид.

Сид прочистил горло.

— Б., — сказал он самым серьезным тоном, на какой был способен, — он… имел сексуальные отношения… с мертвой… половые сношения… с трупом.

— О чем, черт возьми, вы говорите?

— Морти видел его. Верно, Морт?

— Верно.

— Послушайте, — нетерпеливо сказал Борис, — сделайте одолжение: валите отсюда!

— Но он видел его, Б.! Говорю тебе, Морт видел, как Си-Ди Хэррисон трахал проклятый труп, черт возьми!

— А я говорю вам, — начал выкрикивать Борис, — что мне нет никакого дела до этого дерьма! Теперь убирайтесь отсюда! — Он развернулся на каблуках и большими шагами вернулся на площадку, оставив Морти и Сида, тупо уставившихся ему вслед. Сид покачал головой и печально закудахтал.

— Боже, — пробормотал он, — похоже, больше никому ни до чего нет дела!

20

Прибытие Дейва и Дебби Робертс прошло не без определенного ажиотажа, в основном благодаря стараниям их агента все того же Эйба «Рыси» Леттермана, разнесшего эту весть среди юных и высоко преданных поклонников. В большинстве своем это были французские студенты, или провалившиеся абитуриенты, которые на попутных машинах добрались в Вадуц из Парижа или соседних коммун хиппи. Тут собралось настоящее попурри из различных типов: мужчины, некоторые с бородой, темных очках, другие с волосами до плеч щеголяли в экстравагантно-фатовских нарядах, в стиле хиппи и неоЭдварда; хорошенькие девушки были одеты по-своему, в манере Карнэби-Стрит и Кингс-Роуд, в прозрачные блузки без лифчиков, расклешенные джинсы, микро-мини с босыми ногами, в старушечьих очках и с венками из маргариток на головах. Над ними плескался огромный трехцветный звездный флаг вьетконговцев и ряд плакатов на шестах, на которых были нацарапаны различные лозунги на французском и на английском: «УЗАКОНЬТЕ ЛСД!», «НА ВОЙНУ», «ПОЛОЖИСЬ СЕГОДНЯ НА ДРУГА!», «СВОБОДУ КИМУ ЭГНЬЮ!» и т. д. и т. п. Видимо, Рысь Леттерман воображал, что юные фанатики кино во всем мире остаются все такими же, как во времена Энди Харди.

Пока Дебби, вытянувшись, лежала на сидении, прикрыв глаза пурпурной маской для сна, Дейв и Рысь сидели напротив, глядя на толпу в окно, а самолет потихоньку подруливал к «мерку».

— Боже святый, Дейв, — пробормотал Рысь, — не можешь ли ты попросить их избавиться от этого вьетконговского флага? Пресса раздавит нас за это!

Молодой человек летаргически потряс головой.

— Я ничего не могу сказать, папочка, — пробормотал он, — я их парень. К тому же в каком-то смысле я тащусь от их В. К. — они наверняка болтаются здесь, не так ли?

Рысь беспокойно оглядел самолет, удостоверившись, что никто их не слышал.

— Ради Бога, Дейв, пожалуйста, не говори этого больше никогда, даже в шутку.

Молодой человек устало улыбнулся.

— То же самое ты мне говорил и о травке, — напомнил он ему, — помнишь? — Рысь скривился.

— О'кей, о'кей, я перегнул насчет травки. Мы получали новые указания об этом от ПР, признаю. Но этот проклятый вьетконговский флаг! Мы в состоянии войны с этими головорезами, черт возьми!

Дейв пожал плечами.

— Я всегда на стороне побежденных, ты знаешь, как Давид в «Давиде и Голиафе»? То бишь, я тащусь от побежденных. Я привык быть одним из них, Рысь, помнишь?

Самолет сделал резкий левый поворот и замер.

— Ты не шутишь, я помню! — сказал Рысь, перегнувшись через проход, чтобы разбудить Дебби, с чрезмерной мягкостью, ему удалось слегка обхватить прикрытую кашемиром, но без лифчика, грудь и сонный сосок, не прерывая своих увещеваний Дейва:

— Год назад я не мог бы заплатить студии, чтобы тебя использовали! А сейчас ты наверху, и я хочу удержать тебя там!

Юноша тихо засмеялся, качая головой.

— Не ты, папочка… — он потряс большим пальцем в направлении толпы снаружи, — они — как раз те, кто удержит меня наверху.

Рысь пожал плечами и кивнул.

— О'кей, забияка, это твоя красная карета.

— Ура, — сказал молодой человек, улыбаясь и согласно кивая. И когда они выходили из самолета, он на мгновение остановился с рукой, поднятой в жесте мира, медленно поворачиваясь, как бы раздаривая его толпе, подобно папскому благословению. Отдельно стояли две группки поменьше, эксцентричная кучка так называемых Помешанных. Их было около двадцати, они размахивали черным анархистским флагом и лозунгами: «СПУСКАЙ ШТАНЫ!» и «ЭДИПА НА…!» Они были цветисто разодеты, некоторые в защитных шлемах, будто готовились к бунту: у нескольких девушек отсутствовала верхняя часть одежды. Через каждые несколько минут эта группа потрясала воздух серией боевых кличей индейцев — подобно женщинам в «Алжирской битве», затем они подпрыгивали с ужасающим неистовством, вскидывали кулаки, подражая Пантерам[35], и застывали в неподвижности до следующего взрыва.

— Что это с ними? — спросил Рысь, его лицо исказил мучительный ужас.

— Занимаются своим делом, приятель, — тихо сказал Дейв и кивнул, чтобы выразить полное понимание.

Рысь так же кивнул, чуть безразлично, на секунду уставясь на лицо молодого человека, затем он посмотрел в сторону с выражением усталого презрения. На самом деле его подлинную искреннюю озабоченность в тот момент (и практически в любой другой момент) вызывали не юные Дейв и Дебби, а его главная, королевская, получавшая миллион за картину клиентка, Анжела Стерлинг. Та, которая запретила ему, «безоговорочно», приезжать в Лихтенштейн и которая вынудила его пойти на эту жалкую, почти позорную уловку притвориться, что он представляет интересы Дейва и Дебби Робертс… «пары сопливых детишек», как он имел обыкновение говаривать. За исключением странных попыток время от времени забраться к Дебби в трусики, он редко о них думал, столь сильна была его уверенность в том, что «вся эта юная чепуха» преходящее увлечение, и она быстро выдохнется, будучи сфабрикована на Мэдисон Авеню. Вот его Анжи — это было уже нечто устоявшееся, и его преследовали кошмары, что она в любую минуту обзаведется новым агентом — прискорбный оборот дела для Рыси, нанеся таким образом удар по его престижу, разрушающий мажорный мотив получения комиссионных, около 400 тысяч в год. Она и прежде пренебрегала его советами, но не столь явно. Она никогда не приступала к работе без контракта. Что же самое худшее в их нынешнем положении — так это противостояние со студией, невыполнение условий контракта и несомненная уязвимость перед чудовищным судебным процессом, в случае если Си-Ди и прочие снизойдут до такого. Он обнаружил, что с тоской размышляет о том, как бы укрепилось их положение (его и Анжи), если бы она не побывала в постели каждого из них. Конечно, думал он, должен быть один… единственный… основной… держатель акций… который еще не трахал ее… Он вздохнул и вновь погрузился в утомительные подсчеты, пока большой «мерк» катился к отелю, а Дебби Робертс со своим неизменным удивлением в ярко сверкающих глазах (отличительная черта ее имиджа) восклицала, обращаясь к брату:

— Черт, Дейви, разве это не будет слишком необычайно — опять увидеть Анжи!

Дейв пожал плечами с очень холодным выражением.

— Надеюсь, что у нее все утряслось, — пробормотал он, — надеюсь, что теперь она занимается своим делом.

— Я лишь предполагаю, что она там! — воскликнула Дебби и повернулась к агенту. — Ты уверен, что она все еще там, Рысь?

Рысь покачал головой, печально улыбаясь.

— Нельзя ни в чем быть уверенным. Но ждать осталось недолго, не так ли? — И говоря это, он ощутил неподдельную дрожь. Заядлый игрок на ипподроме, со слепой верой в интуицию, он чувствовал, что его мрачные предчувствия увеличиваются с каждым оборотом колес большого «мерка». Но сейчас это было выше просто мрачных предчувствий, это были странные предчувствия.

21

Когда Си-Ди вернулся к «мерку» со своего невероятного любовного свидания, он развалился на заднем сидении, подобно измочаленному бегуну на длинные дистанции, — когда остается неясно, проиграл он или выиграл.

— Куда, шеф? — спросил невозмутимый Липс Мэллоун.

— Просто покатайся немного вокруг, — ответил Си-Ди, его глаза были спрятаны за темными очками. — Есть несколько проблем, связанных с картиной, которые необходимо продумать.

Примерно через час он назвал отель в качестве следующей остановки, с целью «освежиться перед обедом», как он это объяснил.

Выходя из машины, он повернулся к Липсу, который придерживал дверь, и засунул два скрученных пятисотдолларовых билета в нагрудный карман его жакета.

— Тем временем, — добавил он с интонациями немногословного доверия, — ты знаешь, где меня найти в случае, если подвернется что-нибудь важное.

— Есть, шеф, — сказал Липс невозмутимо, подняв два пальца к воображаемой кепке. Он видел в кино, что так делают британские шоферы.

В это время все в той же охоте на пом-пом дела обстояли не лучшим образом. Некоторое время все шло в точности так, как Борис и планировал. Под возбуждающим воздействием экзотического опиумного препарата «грустинки» Анжи не обращала внимания на тактику языка Ферала, который сперва достиг клитора и через приличный отрезок времени — полного проникновения во влагалище. Какие бы чувства это ни вызвало в девушке, она, очевидно, отнесла их к общей эйфории, порожденной препаратом, потому что продолжала играть свою роль, как будто не случилось ничего непредвиденного. С закрытыми глазами она извивалась и стонала, как и прежде, продолжая ласкать, целовать и сосать искусственный член, демонстрируя все возрастающую страсть.

Когда Борис увидел, что язык Ферала достиг полного проникновения, он прошептал Ники:

— О'кей, убери эту штуку из кадра, — и художественный директор очень осторожно снял липкую ленту, удерживающую пояс целомудрия над и под половыми органами Анжи, а затем нежно снял кусочек материи, тем самым давая языку Ферала немедленный и глубокий доступ к мифическому «пом».

— Теперь остановись на этом, Лас, — прошептал Борис оператору, который снимал ручной камерой «Эррифлекс», — далее попытайся получить в том же кадре ее лицо.

— Посмотри, есть ли у него отвердение, — сказал он через минуту Ники, не желая покидать камеру.

— О, я был бы рад способствовать этому, — вывел трель Ники, скользя, как в балете, к кровати, и, удостоверившись в этом, выгнул дугой брови, будто бы в преувеличенном удивлении.

— О, святая Мария, есть как никогда.

— О'кей, Лас, — сказал Борис, — давай попробуем с этой стороны.

Они быстро переместились туда, где Анжи с закрытыми глазами сосала резиновый орган. По знаку Бориса Ники ловко освободил ограничивающую ткань Ферала, позволяя его напряженному члену выскочить оттуда подобно попрыгунчику.

— Юмми, юмми, юмми, — заворковал Ники.

— О'кей, Лас, прошептал Борис, — будь готов, потому что это может недолго продлиться.

Затем он наклонился и прошептал Анжи:

— Не открывай глаз, Анжи, — мы по-прежнему снимаем… это прекрасно… я только хочу попробовать другой… так может быть лучше… — говоря это, он держал искусственный орган одной рукой, а орган Ферала — другой, высвобождая один и подсовывая ей другой, но не успел он завершить подмену, как Анжи, с закрытыми глазами, промычала:

— Хммм… — в некоей сонной удовлетворенности.

— Вот так лучше? — мягко спросил Борис, отступая из кадра и усиленно жестикулируя Ласу, чтобы тот подошел поближе.

— Ммм-хмм, — пробормотала она, — теплее, — и устроилась поуютней, как кошка, усаживающаяся перед блюдцем со сливками.

Тони, прибывший на съемочную площадку как раз вовремя, чтобы застать «великое переключение членов», как он позже это окрестил, наблюдал за сценой в смущенном очаровании. — Ну вот, вы не сможете убедить меня, будто она не знает, что имеет дело с реальным членом!

— Сомневаюсь, — сказал Борис, — но клянусь, что это будет выглядеть чертовски здорово на большом экране. Вглядитесь в это лицо — оно прямо как у ангела, черт возьми! Мы должны окружить ее ореолом! — И он начал дико озираться вокруг в поисках кого-нибудь из осветительной команды.

Видимо, наркотик замутил ее сознание, и она не подозревала, что происходит на самом деле. Она играла в происходящее и не заметила перехода от игры к реальности. Наверное, это был своего рода сон, когда спящий осознает, что это на самом деле сон, и поэтому он неопасен и можно позволить себе даже способствовать тому, чтобы он длился.

Пока Ники и осветительная команда создавали эффект ореола, Ласло передвинулся, чтобы снимать с другого края (где был язык Ферала).

— Послушай, — спросил он у Бориса, продолжая снимать и едва двигая губами, — как насчет того дела с задним проходом, о котором ты упоминал?

— Фантастика, — сказал Борис. — Мы снимем анально-языковое и ореол в одной и той же композиции! Прекрасно. — Только он собрался сообщить об этом перемещении из пом-пом самому Фералу, как уловил предательский взгляд в его глазах, показывающий, что тот на грани оргазма.

— Нет, нет, Ферал, — умолял он, — не сейчас, пожалуйста! Никакого бум-бум! Пожалуйста, никакого бум-бум, пока! — В неистовстве толкая перед собой Ласло, он бросился к другому концу кровати (где находилась голова Анжи), словно мог предотвратить это у истока. Но ничто не могло удержать Ферала, это было слишком очевидно из стонущего воя экстатического облегчения, сорвавшегося с его губ, и из конвульсивной дрожи, охватившей его тело и конечности. Что касается Анжелы Стерлинг, то вначале при проявлениях спазма она, казалось, продолжала верить, что это часть все того же романтического сна, сексуального притворства, и что она может поучаствовать в этом, повторяя свое бормотание — «Хммм…» Как будто все в том же предвкушении удовольствия подобно котенку, собирающемуся поуютнее устроиться, чтобы вкусить теплых сливок. Но с первым же выбросом явилась грубая реальность, она вырвала член изо рта, рассматривая его широко раскрытыми недоверчивыми глазами, крошечный ручеек семени, поблескивая, выползал из угла ее губ, в то время как твердо схваченный крепкий орган начал давать волю своему главному залпу… но теперь уже прямо на модную, новую, сделанную в студии завивку Анжи. Она просто не могла этому поверить. Она застыла, словно завороженная, держа его, как будто это плюющаяся кобра, в то же время отворачиваясь прочь, так что основная масса выделений попала прямо на ее золотистые локоны с правой стороны лица, сделав то, что позже Элен Вробель описала как «самое чертовски ужасное глазурное месиво, какое вы можете себе вообразить!»

Тем не менее, немедленный эффект от массивной поллюции Ферала в золотистые локоны Анжелы был изрядно травмирующим, что, вероятно, усиливалось дьявольским местом. В любом случае она сорвалась со съемочной площадки совершенно обнаженная (даже без пояса целомудрия), и дрожа как сумасшедшая, Элен Вробель бежала вслед за ней, и голубой парчовый халат развевался подобно шлейфу.

Борис, в состоянии крайнего возбуждения, топая ногами, носился вокруг камеры.

— Что у тебя получилось, Лас? Что у тебя получилось?

Лас пожал плечами.

— Ну, мы это сняли… Не уверен, что именно, но сняли.

— Фу-у, — сказал Тони, — это был, конечно, могучий заряд, эти ребята, должно быть, сверхсексуальные или что-то в этом роде. Эй, ты слышал о том, что старик Хэррисон трахал труп?

Борис вздохнул, поглядев на свои часы, — 4–30 — им уже не удастся сегодня вернуть ее.

— О'кей, Фреди, — крикнул он, — сворачивайтесь.

— Никаких шуток, — продолжал Тони, когда они пошли по направлению к трейлеру, — прямо здесь в городе, пару часов тому назад. Морти Кановиц видел, как он это делал. Можешь вообразить себе такое? Трахать долбаный труп? Это, должно быть, действительно кошмар.

Но Борис думал о том, что он, возможно, только что совершил свой первый серьезный просчет. Вопрос в том, будет ли сцена на столько уж лучше, чем если бы она была смонтирована со вставками, и оправдан ли в таком случае риск навсегда оттолкнуть актера? Его внутренний глаз начал воссоздавать сцену образ за образом… да, решил он (или, по крайней мере, таково было рациональное объяснение), ее сосание ближе к концу… ее лицо, это ангельское выражение… оно могло быть получено единственным образом, которым они его получили, устроив все по-настоящему. И даже один этот образ, убеждал себя он, стоил того, чтобы рискнуть. Больше того, если бы Ферал не кончил так скоро, какие еще необычайные кадры они могли бы получить? Это была лишь неудача.

Когда они достигли трейлера, их догнал Ферал, уже одетый в свою набедренную повязку, и впервые не улыбающийся, он выглядел даже подавленным.

— Очень жаль, — сказал он. — Ферал не пытался бум-бум, просто случилось. Фералу очень жаль.

Борис сжал его плечо.

— Все в порядке, Ферал. Это случается со всеми нами.

— А миссис Стерлинг? Она сердита, да?

— Не беспокойся, она будет в порядке. Ты хорошо поработал с пом-пом, Ферал.

— Да? — Его улыбка опять появилась. — Хорошо. Пом-пом очень хороша на вкус, понравилась языку Ферала.

— Я рад, что она тебе понравилась, Ферал.

Последний с энтузиазмом кивнул.

— Вы скажете миссис Стерлинг, да? Ферал говорит, ее пом-пом очень хорошая! Ферал говорит, ее пом-пом самая лучшая!

— Да, я это скажу, Ферал. До завтра.

22

Борис и Тони пропускали по стаканчику в трейлере перед вечерней выпивкой и размышляли об иронии судьбы и искусства. В то самое время встреча значительной важности проходила в фешенебельном номере отеля «Империал» в нижней части Вадуца — «собрание орлов», образно говоря… Си-Ди, Лесс и Рысь Леттерман. Лесс, весь взъерошенный, по-прежнему одетый в свой серый купальный халат из психушки, взвинченный до предела отрезвлением от морфиевого забытья, пытался открыть им глаза на истинную подоплеку фильма, который находился в производстве.

— Папаша, клянусь Богом, это порнушный фильм.

Но Папаша не купился.

— У тебя только блядство на уме, парень, — строго сказал Си-Ди, — отправляйся в ванную и как следует вычистись.

После того, как Лесс, угрюмый и слегка пошатывающийся, покинул комнату, Си-Ди вздохнул и наполнил пару бокалов.

— Я не знаю, — покачал он головой с ханженским отчаянием, — молодые люди сегодня, кажется, просто неспособны соблюдать основные принципы. Ты знаешь, что я имею в виду, Рысь?

Рысь в этот момент был погружен в свои интуитивные догадки.

— Я знаю, о чем вы, мистер Хэррисон, — сказал он с подобострастным кивком, но уже не сомневаясь, что все сказанное Лессом о фильме правда. И это, конечно, были плохие новости, ибо размышлять о каких бы то ни было переменах в образе Анжи для Рыси означало обдумывание серии болезненных ампутаций частей его собственного тела.

— Это единственные кадры, которые вы видели, мистер Хэррисон — материал о Дженни Джинс?

— Прекрасные, — сказал Си-Ди, — великолепные кадры — напоминают мне Сэлзника[36].

— Ничего с Анжи?

— Э! Нет, нет, пока ничего с Анжи. Кое-что произошло, видишь ли, во время просмотра.

— Вы не думаете, что лучше бы выяснить, какого сорта кино делает здесь Анжи, мистер Хэррисон?

Пожилой человек подмигнул и озорно улыбнулся:

— Рысь, мой мальчик, это именно то, почему я здесь.

В тот момент, когда Анжела вышла из себя, Фред I вызвал врача кампании, доктора Вернера, который поспешил в комнату для переодевания, прибыв лишь несколькими секундами после Анжи, которая с помощью Элен Вробель, спотыкаясь, добралась туда, все еще в истерике, и рухнула на кровать.

Поскольку никто кроме Тони не знал, что она принимала, то доктор Вернер не мог дать ей противоядия и сделал укол сильного седативного действия, после чего она сразу заснула. Врач с минуту слушал стетоскопом ее сердце, затем распахнул халат и слегка ощупал ее с ног до плеч.

— Надо удостовериться, что у нее не сломаны кости, — объяснил он. — В такого рода делах лучше перестраховаться, чем потом нарваться, хе-хе.

— Она не падала, — холодно заметила Элен Вробель.

— О да, конечно, — сказал доктор Вернер, запахивая халат и осторожно его подворачивая.

— Что это у нее в волосах? Где она их намочила?

— Я сама с этим управлюсь, доктор.

Он дотронулся до волос и потер жидкость между большим и указательным пальцами, отметив структуру, понюхал и попробовал на вкус.

— Хм-м, любопытно, — пробормотал он, вставая и мечтательно глядя на нее сверху вниз.

— Хорошо, — сказал он через минуту, выходя из задумчивости. — Вы останетесь с ней, пока она не проснется. К тому времени с ней все будет в порядке… если же нет, позовите меня. — Говоря это, он с отсутствующим видом подобрал коробочку с туалетного столика. — Ах, вероятно, это она и принимала. — Он поднял крышку и обнаружил двенадцать маленьких отделений, которые все были пусты. — Ладно, — сказал он, пожав плечами и бросая коробку в корзину для мусора, — что бы то ни было, похоже, что она с этим уже завязала.

23

Эпизод, который Тони написал для Дейва и Дебби Робертс, был простым и романтичным, даже сентиментальным. Это история любви двух красивых нежных детей — брата и сестры, которые, будучи единственными детьми в герцогском поместье, постоянно находились рядом и, в своем одиночестве, становились все более близкими друг другу, пока в шестнадцатилетнем возрасте их взаимоотношения не достигли окончательного завершения. Эпизод открывался серией кадров, изображающих их идиллическую жизнь и счастье: катание на лыжах, на лодке, плавание, прогулки, теннис, все окрашено в радостные тона товарищеских отношений. Была также и сцена, в которой они смотрели фотографии в семейном альбоме, снимки отражали все возрастающую близость между ними с младенчества и до настоящего времени. Критическая любовная сцена должна была произойти в традиционно романтической обстановке: застигнутые в лесу проливным дождем, они укрылись в заброшенной хижине. Промокшие и замерзающие, они разожгли огонь; сняли с себя вещи для просушки и завернулись в два одеяла, которые там нашли. Ливень продолжается, и они вынуждены провести ночь в хижине. Становится все холодней, и они вместе сворачиваются калачиком. В их объятия, которые начинаются с простого детского желания тепла, смеха и глубокой привязанности, постепенно вторгается сексуальность. И они занимаются любовью, самым чистым и невинным образом, на одеялах в хижине, освещаемой пламенем огня. В последующих любовных сценах их страсть становится более сильной, нарастает, также как и их любовь, взаимопонимание и глубина привязанности друг к другу. Они никогда не признают и даже не ощутят малейшей своей вины или нарушения табу, но они будут осмотрительны, поскольку знают об отношении общества к подобным вещам. Они пытаются найти привязанность на стороне, они идут на этот шаг, пытаясь хоть отчасти ослабить неодолимую взаимную привязанность. Но ничего не помогает, и они падают в объятия друг друга и занимаются любовью еще более страстно, чем прежде. Таким образом, все кончается неопределенностью, что же сулит им будущее. Последние кадры в этом эпизоде — они занимаются любовью и счастливы вместе.

— Фу-у, — тихо протянул Дейв, когда Борис рассказал ему сценарий, — это вполне свободно от предрассудков, дружище… это клево и по кайфу.

— Имели ли вы когда-нибудь какой-то, м-м, опыт или чувства, подобные этим?

— Ты имеешь в виду, с Деб? Нет, в действительности нет, ну, может быть, какие-то детские шалости, что-то вроде подглядывания в окно ванной. Я, возможно, всегда был слишком глухим ко всему этому. В любом случае, мы обычно были далеко друг от друга, в различных школах, просто случая не было.

— А как бы ты посмотрел на то, чтобы сделать это сейчас?

— Ты имеешь в виду, на самом деле вдвинуть ей? Деб?

— Ага.

— Да, ну, это нечто из ряда вон выходящее, дружище. Во-первых, я не представляю, как все это пройдет с моей старушкой…

— Я не знал, что ты женат.

— Да, мы решили, что сейчас не самое лучшее время, чтобы афишировать это, но дело в том, что она еще раньше тревожилась насчет Дебби. Поэтому идея, чтобы я на самом деле трахнулся с ней, может подлить масла в огонь… ты понимаешь?

— Ну, мы могли бы повесить ей лапшу, что использовали вставки — и на самом деле часть, где вы трахаетесь, была исполнена кем-нибудь еще.

— Хм-м, — он, казалось, колебался, но на самом деле его это не слишком волновало, — да, это может сработать… как бы то ни было, последнее время она для меня как заноза в заднице. — Он пожал плечами… — Ну, дружище, если это утрясено с Деб, то я готов.

— Но тебе это не очень-то пришлось по вкусу…

— Похоже, что так, дружище, секс для меня теперь уже не такая острая потребность, я больше увлечен ее возвышенной стороной, вникаешь? Как будто совершаешь такие глубокие погружения в себя и, ну, интимные связи становятся своего рода неуместными?

— Но ты можешь на некоторое время приостановить эти погружения в себя, не так ли?

Дейв рассмеялся.

— Ты имеешь в виду, как раз на столько, чтобы трахнуть собственную сестру?

— И чтобы сделать это как следует.

— Конечно, дружище, — если она сможет мне его поднять, то я его засуну.

— Этого вполне достаточно! — сказал Б.

— Ты знаешь, я здесь не для того, чтобы ловить кайф, дружище, я здесь для того, чтобы заполнить пробелы…

— Прекрасно, — сказал Б.

Поскольку доктор Вернер посоветовал дать Анжи день отдыха, то было решено начать эпизод Дебби и Дейва на следующее утро.

Бойкая Дебби Робертс была неувядающей, похожей на бутончик милашкой, любимицей всей Америки среди юных актрис, которая фактически попала в Голливуд путем завоевания короны «Мисс Юной Америки», и сейчас она была звездой в телевизионных сериях «Соседская девушка». Это шоу, показываемое в лучшее телевизионное время — классика в традициях «Черт-Ей-Богу-Вот-Здорово-Молодчина» — получило очень благоприятный рейтинг среди зрителей старшего возраста, поскольку из-за своего плоского юмора и неправдоподобного содержания было проклятием для любого, не достигшего сорокалетнего возраста. Подобно Анжеле Стерлинг, Дебби стремилась изменить свой имидж, тем не менее, ирония заключалась в том, что несмотря на ее обширную дурную славу распутницы и «необычайной вертихвостки», она приобрела за время двухлетнего пребывания в образе «Барби» («Соседская девушка») поражающее число тех характерно пустых остроумных манер и выражений, что ее замечания во время первого совещания по сценарию с Борисом, Тони и Дейвом выглядели забавно и неуместно.

— Черт, — воскликнула она с широко раскрытыми от удивления глазами, хотя и не без интереса, — вы хотите сказать, что он на самом деле собирается (она сглотнула) меня протянуть? Дейви?

— Большое дело, а, сестренка? — Дейв лениво потянулся. — Хотя нам придется утрясти это дело с Трикс — это может вывести ее из себя.

— Трикс? Большое горе, а как насчет матери?!

— Вот что мы сделаем, — объяснил Борис, — мы скажем, что это были вставки, то есть в реальных кадрах занятия любовью использовались дублеры.

Она переводила взгляд с одного на другого, озадаченная, пытаясь сообразить:

— А разве нельзя так это и сделать?

Борис покачал головой.

— Не будет подлинности, исчезает … эстетическое настроение. Выглядит как фальшивка.

— А также, — добавил Тони, — с дублерами не сделать панораму, приходится каждый раз прерывать съемку.

— Улавливаешь? — спросил ее брат.

По-прежнему с широко раскрытыми глазами она кивнула каждому из них, показывая, что «уловила».

— Ясненько. В любом случае с мамой случится припадок, когда она обо всем узнает.

— Но не в том случае, если ты получишь за это «Оскара», Дебби, — предположил Тони.

Она хлопнула в ладоши, затем схватила руку Дейва, сияя от восторга.

— О, разве это не будет просто потрясающе?

Итак, к середине утра они снимали, как Дебби раздевается на переднем плане, пока ее брат, стоя на коленях спиной к камере (и к Дебби), разводит огонь.

— Черт, даже мое нижнее белье промокло, — говорилось в сценарии, когда она дошла до своих белых трусиков и лифчика.

— Ну, и сними их, — сказал он, — ты ведь не хочешь схватить пневмонию? — И протягивая руку назад через плечо, он поддразнивающе добавил, — не беспокойся, я не буду смотреть.

— Глупый, — сказала она смеясь и вручила ему маленькие предметы одежды, которые он с секунду подержал перед собой. Сначала лифчик, натянув его в горизонтальном положении между большим и указательным пальцами каждой руки и издавая пародию на восхищенный свист; затем дошла очередь до трусиков, которые он подержал так же.

— Эй, можно видеть огонь прямо через них! Ха, клянусь, что они, конечно же, сохраняют твое тепло, как положено!

— Ты дурачок, — сказала она и опять засмеялась, пока он пристраивал их рядом с остальными ее вещами на каминной решетке. Она завернулась в одно из одеял и села рядом с ним, распустив волосы и наклонив голову, чтобы просушить их около огня.

— Теперь твоя очередь, — сказал он, поднимаясь и вставая у нее за спиной, он снимал свои вещи, передавая их ей по очереди, а она принимала их, держа руку над плечом так же, как делал он, затем перекинула их через другой конец каминной решетки.

— Здорово, — прошептал Тони Борису после того, как Дебби освободилась от своих трусиков, — у нее, пожалуй, одна из самых восхитительных задниц во всей нашей индустрии.

Борис кивнул, соглашаясь.

— И прекрасные маленькие груди тоже.

— Великолепные маленькие груди, — согласился Тони. — Ты знаешь кого-нибудь, кто с нею трахался?

Борис, прищурившись и глядя через видоискатель, равнодушно пробормотал:

— О… одного или двоих, может быть, троих.

— Да, и что они сказали?

— Грандиозно, — ответил Борис.

— Могу представить, — сказал Тони, не отводя взгляда. — Они говорили, что это было необычно?

— Необычно? — Борис пожал плечами. — Нет, — сказал он, поглощенный видоискателем, который по-прежнему держал у глаза, — как раз твоя норма… прекрасная, мокренькая, упругая, горячая, восхищающая, возбуждающая юная американская дырочка. Ха, как это захватывает тебя, Тони?

— Здорово, — сказал Тони, сраженный этим образом, — не могу против такого устоять.

Пока Борис и Тони развлекались такого рода невинным подшучиванием, зловещие события затевались в другой части города, шикарном номере отеля «Империал», где изобретательный Рысь Леттерман председательствовал на исключительном, состоящем из двух слушателей кинематографическом званом вечере, проектируя цветные слайды на экран в затемненной комнате… слайды, которые он представлял, были отдельными кадрами фильма, снятого на 35-миллиметровой пленке, вырезанными из рабочих съемок эпизода Анжелы в «Ликах любви».

Аудитория состояла из Си-Ди и Лесса Хэррисона, и слайды были на самом деле в точности такими, как говорил о них Рысь: они запечатлели Анжелу в недвусмысленной ситуации — вернее, «позиции» звезды, репутация которой подвергается опасности.

Старый Си-Ди почти откровенно всхлипывал, в то время как Лесс пытался разделить его горе, слезы струились по его искаженному лицу. Одной рукой он обнимал Папашу, временами сжимая его плечо, хныкая и вздрагивая, в горестном любопытном (возможно объяснимом его недавним состоянием ломки) порыве, словно с каждым прикосновением к отцу он освобождался от страха. В конце пожилой человек отстранился от него, как будто желая переживать горе в одиночку, — или, вероятно, из-за раздражения, переполнявшего его.

Когда зажегся свет, именно Лесс, очевидно предвосхищая эмоциональный финал отца и желая продлить их совместный опыт, довел свое собственное горе до крещендо, взорвавшись новым потоком слез и на ощупь пытаясь найти плечо отца, словно, в конце концов, они будут рыдать вместе и станут ближе друг другу… или, по крайней мере, останутся в рамках одной корпоративной структуры.

Но Си-Ди испытал только нечто вроде смущения — смущения, которое затем вызвало к жизни определенную внутреннюю силу, или чувство собственного достоинства — стиль настоящего мужчины — у пожилого человека.

— Держи себя в руках, мальчик! — убеждал он, одной рукой тряся сына, а другой вытирая слезы со своей собственной щеки. — Ты на самом деле думаешь, что это… маленькое ничтожество… собирается изменить хоть на йоту баланс доходов и расходов «Метрополитен пикчерз»?! Ну, скажем, через год?! Самое большее через два? Со всеми… — он немного помялся, явно импровизируя, — … со всем новым делом, которое грядет; новые идеи, новый материал, новые лица … Эра суперзвезд окончена, сын… экономика производства фильмов сегодня просто несовместима с бюджетными распределениями в пользу непомерных выплат актерам. — Он положил руку на плечо сына в стиле Цезаря. — Это ответственность… ответственность, которую мы несем перед держателями акций. — И затем, как нежный отец, он вручил ему свой носовой платок, — вот, сын, — сказал он мягко.

— Спасибо, папа, — сказал Лесс не менее мягко, оживленно прикладывая платок к глазам, затем он развернул его и высморкался — это действие вызвало у Си-Ди раздраженную гримасу.

— Черт возьми, парень, это ирландское полотно, которому сотня лет! — Он выхватил платок у Лесса. — У тебя просто нет ни малейшего чувства стиля — вот твоя проклятая беда! — Он посмотрел на приведенный в беспорядок носовой платок, озабоченно покачал головой, скомкал его и засунул в боковой карман пиджака.

— Извини, папа, — промямлил Лесс, пряча глаза и окончательно ступая на путь полного мазохизма.

Пожилой человек кашлянул и сдавленно хихикнул, ободряюще шлепнув Лесса по спине.

— Самое главное, сын — это только деньги. Так же, как это маленькое ничтожество, не имеющее таланта и сердца, спящее, с кем попало, бродяга экстра-класса, Анжела Стерлинг… только деньги. — Он печально покачал головой, положил руку на плечо сына и продолжал с отцовской доверительностью… — Это не то, что заставляет вертеться наш старый мир, мой мальчик… — и он поднял взгляд на Рысь Леттермана, который все это время сидел, безо всякого выражения, ожидая приговора с терпением рептилии, — верно, Рысь? Только без обиды, я сожалею, что вынужден говорить такие вещи о девушке, с которой, я знаю, вы были очень близки, но…

Он прервался, пожал плечами, его глаза опять наполнились слезами.

— Что тут поделаешь!

Рысь откашлялся, прочистил горло, секунду выждал и сделал свой бросок:

— Что вы можете сделать, мистер Хэррисон? Я скажу вам, что вы можете сделать, вы и ваш сын — в качестве вице-президента, ответственного за производство, и что вам следует сделать, и что вы обязаны сделать… из уважения к огромному большинству держателей акций «Метрополь», которые доверились вам, которые уверены в вас обоих — в вас и вашем сыне — что вы должны сейчас сделать, так это оправдать их доверие! И под этим я подразумеваю, что мы — то есть вы и Лесс, должны убедить Анжи ликвидировать картину… Я выяснил, что она еще не подписала… никакого контракта… никакого разрешения на публикацию… ничего — только паршивое письмо-согласие, которое не задержится в почтовой конторе Тижуаны.

Пока Рысь говорил, глаза его слушателей начали проясняться, затем они застыли, замечательно похожие друг на друга.

— Если вы покажете ей эти картинки, — продолжал он, указывая на слайды с жестом отвращения, — и если вы скажете ей, что она уничтожит себя этим фильмом, а вы лично проследите за этим и за тем, что больше ей никогда не работать, и более того, что вы подадите на нее в суд иск на 12 миллионов долларов. Так вот, если вы это сделаете, к тому же все сказанное здесь правда… я готов поклясться своей задницей, что она уйдет.

24

— Я все думал о «Нечестивом эпизоде», — говорил Тони Борису за ланчем. — Ты помнишь, что упоминал «Монашку и Афериста» или «Проститутку и Священника»? Предположим, мы пойдем по пути священника, но вместо проститутки девчушка будет в каком-то смысле ненормальной, не в сексуальном, конечно, отношении, а в смысле физического уродства, а он все будет хотеть трахнуть ее. Но мы пока этого не знаем, верно? То есть эпизод может открываться вполне традиционным образом — церковь, воскресное утро, он за кафедрой занимается своим делом, она сидит в середине третьего ряда, пристально глядя на него поверх книги с гимнами, — но скромно, так как она в высшей степени респектабельная, здравомыслящая, чистая… Платье до колен, белые перчатки, пасхальный капор, бежевые туфли-лодочки, прозрачные чулки, полный набор пятидесятых, верно? Лифчик, в который подложена вата, и пояс с подвязками, верно? Четверть фунта дезодоранта и шесть унций листерина … очень чистая женщина …тост в честь Великого Безмолвного Большинства, королевы искусных проделок. О'кей, он… кладет на нее глаз… подходит к тому месту, где он сидит после службы… для маленькой «возвышенной беседы», верно?.. Делает первый шаг, выстреливает свой первый залп — и. я думаю, это может стать забавным названием в данном случае: «его воскресный выстрел», ха. Он целует ее большим, мокрым, от всей души и языка поцелуем, и поскольку она тепло отвечает, он решает силой опустить вниз ее руку и дать ей схватить его божественный член, который он имел самонадеянность выставить напоказ во время душевного поцелуя. Естественно, наша героиня страстно желает вкусить этот горячий Пресвитерианский член только что от кафедры, но не прежде, чем она обучит его основным заповедям экзистенционализма, вникаешь? Итак, у «Проповедника Мэлоуна», я подумал, что мы действительно могли бы взять Липса на эту роль, теперь уже спущены брюки, его невоспитанный ослиный член гротескно выступает вперед, преследуя нашу героиню по всей комнате. Наконец, ему удается ее ухватить — и вот тогда, кстати, происходит то, что ты можешь назвать «бегущий диалог». Она говорит ему об «исторической ответственности Церкви» и о том, как «понятие веры служило всего лишь подходящим вместилищем для Человека, желающего уклониться от своей собственной ответственности перед Человеком» и так далее, ты знаешь, выкладывает весь запас Жан-Поля[37], и пока она ему это говорит, он находится в состоянии, которое ты мог бы назвать «горячая погоня», пытаясь завладеть ею, и наконец, снимая с нее всю одежду — все эти чудные доспехи американского среднего класса. Теперь он думает, что получит ее. Но при следующей попытке схватить девушку часть тела отделяется… скажем, волосы, или нога, или грудь…

— Это улет, — сказал Б., — и я в точности знаю, кто это сыграет.

— Пойми, — сказал Тони, — в какой-то момент все становится по-настоящему кошмарно, сюрреалистично, когда оказывается, что все в ней фальшиво. Даже ее дырка — она ненастоящая. Другими словами, это непрерывное раздевание в итоге сводит ее практически к нулю, и в конце концов, от нее не остается ничего НАСТОЯЩЕГО, что можно было бы трахнуть. А посему он напяливает свой белый воротничок и свои брюки и отправляется домой.

— Это весь сюжет?

— Может быть.

— Это сильно, Тони.

— Ну, за это ты и платишь старине Тони, а?

— Сильно… но не очень эротично, Тони.

— Я думал, что тебе нужен здесь некоторый комический финал.

— Да, но… не могла бы она пососать его член или что-нибудь еще? Я имею в виду, помимо забавных сцен?

— «Пососать его член»!? Боже, приятель, в картине и так уже столько сосут, что ее, вероятно, проклянут, как какой-нибудь кошмар гомика-уесоса или что-то в этом духе.

— О'кей, пусть не сосет его член, но… что-то еще. Мы не сможем так вот вдруг сделать какой-то… номер «трех комиков» прямо в середине картины.

Тони был разгневан.

— «Три комика»?! Ты шутишь? Это Бекет[38], черт возьми!

— О'кей, о'кей, но у нас должно быть что-нибудь вразумительное и для непосвященных… более общедоступное… нечто, что было бы близко людям.

— Как насчет этого «анально-языкового» дела, которое ты упоминал? Хм-м… подожди, я знаю, что мы сделаем, мы позволим ей придумать кое-что самой, когда она будет здесь.

— Прекрасно.

После этого они заказали разговор с Малибу: с несравненной Тини Мари.

25

Лишь за час до окончания рабочего времени после долгих сомнений и колебаний (и то только потому, что она не могла вынести, чтобы о ней думали как о «мешанке») — Дэбби, наконец, согласилась попробовать сыграть любовную сцену с Дейвом. По крайней мере, согласилась, что они вместе заберутся под одеяло, обнаженные, и близко прижмутся друг к другу, что они и сделали, и после непродолжительного нервного хихиканья и щекотания друг друга и прочих чудачеств, они уже совсем было решили попробовать это сделать.

— Ну, Дейв, — спросил Борис, — как тебе это?

— По кайфу, — ответил Дейв.

— Дебби?

— Чудесно, — сказала она, — чудесно и тепло, — и она прижалась немного плотнее.

— Я думаю, вот как этому следует произойти, — продолжал Борис. — Полежав там минутку, вы больше уже не чувствуете холода, а начинаете ощущать, знаете ли, сексуальное присутствие друг друга, и тогда ты, Дейв, медленно снимаешь одеяло, чтобы посмотреть на тело Дебби, чего раньше никогда не делал, я имею в виду, умышленно.

— Но разве не предполагается, что в комнате холодно? — поинтересовалась девушка, инстинктивно хватаясь за соломинку.

— С этого момента нет. Помнишь, сцена открывается тем, что вы оба спите под разными одеялами… огонь совсем слабый, в комнате холодно. — Дейв просыпается, дрожит, подкладывает побольше дров в огонь, садится перед ним, съежившись под одеялом… Тогда просыпаешься ты и спрашиваешь его, в чем дело. «Я замерзаю», — говорит он. «И я тоже», — говоришь ты. Он придвигается поближе, по-прежнему дрожа, настоящий озноб, зубы стучат, и все в том же духе. Ты говоришь: «Может быть, нам следует залезть под оба эти одеяла… пока не потеплеет». Так вы и поступаете. Согласен, что немного нечестно, но нужно же избавиться от одеял, ведь мы не можем засунуть камеру под одеяло. Вникаете?

— Вникаем, — сказал Дейв, а затем обратился к Дебби, — о'кей, сестренка?

— Ну, черт… — вздохнула она, — полагаю, да.

— Вокруг холодно, сестренка, — продолжал он, — Насколько медленно снимать одеяло, Б., вот так? — и он спустил его вниз, постепенно раскрывая ее. — Здорово, сестренка, — мягко признал он, — у тебя действительно очень распутное тело. Я думаю, что не устою перед ним.

Она захихикала, хватаясь за верх одеяла, когда оно достигло ее пупка.

— Тебе совсем не обязательно стягивать его до конца сейчас! Они даже не снимают!

— Это великолепно, Дейв, — сказал Борис, — только еще медленнее, мы подразним всех ложными надеждами.

— Въехал, — сказал молодой человек.

— Мистер Адриан, — обратилась к небу Дебби, стыдливо держа одеяло у самого подбородка, — когда мы начнем, нельзя ли удалить хотя бы нескольких из этих людей со съемочной площадки?

Борис улыбнулся.

— Я предполагал твою просьбу. Да, конечно, — и он приказал Фреду I очистить съемочную площадку ото всех, кроме необходимого персонала.

Именно в этот момент появилась Анжела, выглядевшая совершенно безумной.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказала она, глядя мимо него. — Я должна тебе кое-что сказать.

Поскольку все было практически готово к съемкам, первым его побуждением было оказать мгновенный отпор, но она казалась слишком серьезно расстроенной.

— О'кей, пойдем в мой трейлер, — предложил он, для личных бесед это место было самым подходящим, да и недалеко от новой съемочной площадки. — Иди вперед, — добавил он, — мне только надо секундочку переговорить с Тони. — Она пошла, а он остановился у края площадки и отвел Тони в сторону. — Я поговорю минутку с Дейвом. Если мы будем правильно действовать, то, думаю, они пойдут на это, и почему бы тебе не настроить их на нужный лад, попытаться их возбудить. Расскажи им о твоих собственных фантазиях о трахании сестры. О'кей? Это даст тебе возможность немного полюбоваться на великолепные грудки и бутончик Дебби. Верно?

— Я им расскажу.

— Ну, не так, конечно, чтобы они на самом деле не поспешили с этим, мы должны оставить все для камеры… возможно, один дубль.

В трейлере он застал Анжелу, сидящую на краешке одного из стульев, руки ее были зажаты между колен, она задумчиво уставилась в пол.

— Что-то не так, Анжи?

— Я не могу участвовать в картине.

Борис молча сосчитал до восьми — число, которому он (временами) приписывал оккультную силу.

— Почему?

— Ну… мистер Хэррисон, глава студии, и его сын, являющийся вице-президентом в области производства. Сейчас они здесь, а также мой агент, мистер Леттерман… И они мне объяснили, что это полностью разрушит мою карьеру, что я никогда не смогу работать опять, если останусь в этой картине. Они показали мне кучу фотоснимков из фильма. И я поняла, что они имели в виду. То есть большинство людей могли бы не понять, что это искусство…

— Фотоснимки? — спросил Борис нахмурившись. — О чем ты говоришь?

— Цветные слайды некоторых сцен, которые мы делали.

— Грязные ублюдки, — пробормотал он, — они наверняка подкупили кого-то из лаборатории…

— А потом они сказали, что предъявят мне иск на двенадцать миллионов долларов. Видишь, у меня просто нет никакого выбора.

Борис откинулся назад, уставившись в потолок безо всякого выражения, затем он глубоко вздохнул и медленно выдохнул.

— Послушай, — мягко сказал он, — ты знаешь, что представляют из себя эти люди, не так ли?

— Что? — она посмотрела на него так, как будто он явно сошел с ума. — Ты шутишь? Ну, конечно.

Для Дейва, помимо необычайного психического влияния, которое могли оказать новые отношения («трахнуть свою сестру», так сказать), чисто сексуальный факт этого (для человека, выходящего из обширной безбрачной нирваны) был подобен заново открытой ребенком забытой игрушке.

В первый раз, когда он кончил, хотя этот финал был весьма драматичным и насыщенным, он продолжал ненасытно прилагать усилия, как будто никогда не получал этого в достаточном количестве. В то же время несравненная Дебби держалась из последних сил — огромные глаза закрыты, влажный красный рот открыт, без всяких стонов или вздохов, лишь с какими-то судорожными глотательными движениями, как бы кончая с каждым вздохом. На ее великолепном лице «Мисс Юной Америки» застыло выражение погруженности в нирвану.

Все шло так хорошо, что Борис настроился немного поработать сверхурочно и сделать вторую сцену. Они серьезно рассмотрели вопрос, снимать ли ту же декорацию или переделать ее, чтобы она отличалась от предыдущей, как если бы вторая сцена произошла позже. В этом случае могли появиться определенные вариации… другие позиции и так далее. Когда Борис и Тони тихо обсуждали плюсы и минусы того, что в этом отрывке Дебби будет наверху (Борис предположил, что Тони просто захотел понаблюдать за невероятным задом Дебби в движении), оба они внезапно заметили Сида, стоящего с Морти около служебного входа в странном возбуждении — время от времени тыча себя кулаком в лоб, как будто выражая какое-то неописуемое горе.

— Что с ним? — спросил Тони.

— Похоже, у него новости.

— Какие новости?

— Анжи… я думаю, она уходит.

Тони посмотрел на него в недоумении.

— Проклятье, о чем ты говоришь?

Борис пожал плечами.

— Так она сказала… — он вздохнул. — Старик добрался до нее… и Лесс… все они.

— Фу-у, — Тони покачал головой. — Как насчет того, что уже отснято?

Борис скривился.

— Не знаю. Все, что мне известно, это то, что пленка готова. Если они не хотят нигде ее показывать… пусть, это их проблемы.

Тони пожал плечами.

— Это единственный приемлемый подход к проблеме. — Он продолжал смотреть на Сида, который теперь схватил Морти за плечи и качал своей головой, как будто плача. — Взгляни на Сида: он на самом деле вне себя.

Борис посмотрел.

— Да… Сид очень чувствительный, — сказал он, как будто его мысли витали не здесь, — в отношении некоторых вещей. — Он опять посмотрел на съемочную площадку, где Дейви и Дебби лежали, уперевшись локтями в пол и тихо разговаривая; он заметил»; что они держатся за руки. — О'кей, — сказал он. — Они, вероятно, опять смогут это сделать. Может быть, лучше узнать, как они сами это чувствуют. Я расскажу им твою идею о том, чтобы она была наверху, но возможно, они придумают что-нибудь еще.

— Пусть трахнет ее в задницу, — предложил Тони, — мы еще не делали такого.

— О, конечно, у нас уже есть это с Анжи, — ну, ты знаешь, вставки.

— Ты привык думать, что имеешь это с Анжи — прежде чем она удрала… как бы то ни было, но вставки это совсем не то, что по-настоящему, не так ли?

— Послушай, почему бы тебе не пойти и не поговорить с Анжи? Может, ты сможешь убедить ее отказаться от своих намерений. Без шуток: возможно, она тебя послушает. Расскажи ей свою историю о Си-Ди и трупе, вдруг она согласится, что, в конце концов, он не такой уж шикарный парень.

— Дружище, это не моя история… — Тони раздраженно вздохнул, — это случилось на самом деле.

— Ну, расскажи ей что-нибудь еще, — он повернулся, чтобы уйти на съемочную площадку. — Используй все свои излюбленные развлечения, Сандерс — язык, палец, манипуляции с клитором, все что потребуется. О'кей?

Тони пожал плечами.

— Несусь вихрем.

Когда Борис вернулся на съемочную площадку, Дейви и Дебби по-прежнему лежали каждый под своим одеялом, сблизив головы, держась за руки, и разговаривали приглушенными голосами так, что он почувствовал себя лишним. К этому времени они отправились в экскурсию по своим воспоминаниям, в давно пролетевшее детство, летние каникулы, когда им было по восемь, корь, когда им было по семь — и все такое.

— Пора приступать? — спросил Дейв, когда Борис встал рядом с ними, затем быстро добавим с псевдораспутной усмешкой. — К «приятной работе, если можешь ее получить», а Б.? — Это заставило Дебби сжать его руку и захихикать.

— Ты дурачок, — нежно сказала она. Это была строчка из сценария, это было очень чудно.

«Здорово, подумал Борис, говорят о том, как быстро заучить роль… время психодраммы.»

— А теперь, — начал он, — позвольте мне спросить у вас, что бы вам хотелось еще сделать?

Дейв посмотрел на Дебби, затем опять на Бориса.

— Мы бы немного передохнули.

Борис улыбнулся.

— Я думал больше о фильме…

— Ты имеешь в виду, опять трахнуться?

— Да… только как-нибудь по-другому, чтобы представить другую фазу ваших взаимоотношений… как будто в другое время, в другом месте…

— У вас есть другие декорации?

— Мы сделаем установочные кадры позже, эти же будут очень узкими… только вы вдвоем, близко… мы уже установили кровать. Кровать есть кровать: верно? Итак, на этот раз будет кровать вместо пола, то есть другое место.

— Ты видел, что я кончил дважды?

— Это было прекрасно, — сказал Борис.

— Это было фантастично, — сказал Дейв с почти маниакальным энтузиазмом, потом посмотрел на Дебби, — разве это не было фантастично, сестренка? — Дебби, отведя взгляд, залилась румянцем как непорочная невеста и счастливо кивнула.

— А что вы думаете… — начал Борис, стараясь вернуть их к мыслям о картине, видя, как они настроены и готовы к съемке, и учитывая, что около тридцати двух человек стоят вокруг в ожидании, — что вы думаете о том, чтобы Дебби в следующей сцене была сверху?

Дейв с энтузиазмом покивал и выгнул брови дугой.

— С глаз долой, дружище… о-о, да, это было бы… по кайфу, я почти сказал «нифигово», — он подтолкнул локтем Дебби, — уловила, сестренка?

— Ты дурачок, — снова захихикала она.

— Да, дружище, — продолжал Дейв, обращаясь к Борису, — это будет самое главное меланхолическое погружение в себя… и давайте достанем зеркало, я на самом деле привык смотреть в зеркало, когда девочка сверху, и многие девочки тоже это любят… это как нарциссизм, понимаешь? — Он опять повернулся к Дебби. — Как насчет такого, сестренка, это входит в твой диапазон, ты сможешь кончить сверху?

— Ты маленький глупыш, — упрекнула она его в своей непоследовательной манере «Барби», — я могу кончить на карточных взятках!

— Это слишком, дружище, — сказал Дейв, качая головой и весь светясь от восхищения. — Где ты была всю мою жизнь?

— Прекрасно, — сказал Борис, — давайте это снимем.

В течение получаса они хорошо подготовились к съемке. Ники изобразил новую стену с большим зеркалом вдоль кровати, актеры были соответствующим образом «проинструктированы» и готовы… но в последнюю минуту произошла заминка — определенная нерешительность у Бориса и Ники, следует ли комнате быть номером отеля или же комнатой их дома. Единственная разница — ночная тумбочка у кровати — довольно пустяковое обстоятельство, но оно могло причинить беспокойство впоследствии.

— Где Тони? — спросил Борис у Фреди I и вспомнил, что сам послал его увидеться с Анжелой. Однако тут он заметил Тони, который стоял спиной к трейлеру, обхватив себя руками. Выглядел он так, словно находился в прострации.

— Эй, Тони, — крикнул Борис. — Подойди сюда на минутку, — и когда тот подошел, Борис сказал:

— Ты какой-то окаменевший… не обращай внимания. Как ты думаешь, эта сцена получится лучше, если это будет комната в отеле или в замке — его или ее комната. Все из-за ночного столика. Вопрос — будет ли он из ореха или же из красного дерева, больше ничего в этом кадре не понадобится, только кровать, ночной столик и зеркало. Все внимание сосредоточено на них. Мы соорудим всю комнату в деталях позже. Я хочу лишь получить эти крупные кадры траханья, пока дети еще тепленькие… ну, как ты думаешь, Тони, — отель или замок? Ореховое или красное дерево?

— Мне надо тебе кое-что сказать, Б.

Борис нахмурился.

— Позже, приятель, мы должны приступить к съемкам.

— Это слишком горько, чтобы откладывать на потом.

Борис обвел взглядом съемочную площадку, где все, казалось, опасно зависло в воздухе. Он издал короткий невеселый смешок.

— Конечно, траханье лучше любой горести.

— Самое горькое, Б., это насчет Анжи… она сыграла в этот знаменитый вечный сон. Знаешь, о чем я говорю? Она тоже это сделала.

Борис долго глядел на него, потом потряс головой и посмотрел в сторону.

— Боже… — тихо произнес он.

— Это случилось сразу после того, как ты ее оставил, она, должно быть, пошла прямо в свой трейлер… и сделала это.

Борис кивнул, задумчиво уставившись в пол, как будто камера в его сознании уже начала поворачиваться.

— Как?

— Ну, парой способов — оба вполне эффективные для такого дела, во-первых, она проглотила кучу грима на свинцовой основе, который всегда употребляла. Потом… ты готов к этому?.. она убила себя электрическим током… с помощью своей сушилки для волос, в ванне. Кошмарно, а?

— Казнь на электрическом стуле. Она, должно быть, совершила какое-то преступление, караемое смертной казнью.

Когда Тони не удалось найти Анжелу, он наткнулся на Сида, который стенал и в ярости колотил себя по лбу. Увидев Тони, он нацелил на него обвиняющий палец, закричал: «Убийца!» и убежал прочь, как будто видеть Тони ему было невыносимо отвратительно.

— Что это с ним, черт возьми? — спросил Тони у Морти Кановица, который, в свою очередь, выложил ему эту ужасную историю.

Загадочное поведение Сида по отношению к Тони основывалось на простом недоразумении, что Анжи покончила с собой из-за наркотика и что именно Тони дал ей этот наркотик.

Усугублялась эта личная травма еще тем фактом, что нашел ее сам Сид… в переполнившейся ванне, одетой в свой знаменитый халат, сушилка для волос — сложное и тяжелое металлическое устройство из Западной Германии — возвышалась у нее на голове подобно гротескному шлему ныряльщика, который, будучи поднятым, обнаружил под собой страшного клоуна… Нижняя часть ее лица, от носа до подбородка, представляла собой многоцветное грязное пятно из темно-красного, белого и голубого пастообразного грима, который она съела, — всюду по полу были разбросаны выдавленные тюбики, как многочисленные использованные ружейные патроны… А под туалетным столиком стояла переполненная корзина для мусора с пустой коробкой на самом верху. Надо было вывернуть шею, что Сид и сделал, чтобы прочитать слова: «Для Маленькой Грустной Девочки».

— Как долго ты там стоял? — спросил Борис Тони, с любопытством глядя на него.

— Не так долго, — сказал тот, но таким образом, что это могло означать все, что угодно, от двух минут до двадцати.

— Почему ты не сразу мне это сказал?

— Не знаю… полагаю, я думал, что тебе следует сперва отснять эпизод.

Борис нахмурился.

— Тогда почему ты мне рассказал? Я ведь еще не кончил съемку.

Тони пожал плечами.

— Я никогда не говорил, что я без недостатков.

Борис фыркнул, затем бросил взгляд назад на площадку, где его ждали Дейв и Дебби.

— О'кей, мы поступим именно так. Не говори Дейву и Дебби, пока мы не отснимем. — Он вздохнул и покачал головой. — Да, — продолжал он, — ну и задержка. Она… по-прежнему там?

— Я не знаю, Сид не знал, как с этим справиться… из-за неблагоприятных отзывов в прессе. Я думаю, что он пытается связаться с кем-нибудь на побережье — Эдди Райнбеком из рекламного отдела студии. Я говорил ему, что надо было сперва вызвать фараонов.

— Боже, — пробормотал Борис с усталым отвращением. — Ну, пошли, давай пойдем и посмотрим на нее.

Когда они подошли к трейлеру Анжелы, их встретил Липс Мэлоун, щегольски одетый в жемчужно-серый костюм и в темные очки.

— Она все еще там, Липс? — спросил Борис.

Липс кивнул без всякого выражения.

— Да.

За последнюю неделю Липс приобрел, помимо новой манеры вести себя, еще и новую моду одеваться, примечательно похожую на моду Джорджа Рафта в фильмах сороковых годов — время темных рубашек и белых шелковых галстуков, не без определенного зловещего подтекста. Теперь, когда он сказал: «Да», Борис сделал движение, чтобы пройти внутрь, но Липс удержал его, схватив его руку своей тяжелой ручищей.

— Не сейчас, мистер Адриан, вам придется подождать несколько минут.

Борис стряхнул его руку со своей.

— О чем, черт возьми, ты толкуешь? — спросил он.

Липс отступил на шаг назад, глядя то на одного, то на другого.

— Мистер Хэррисон с ней — он отдает свою последнюю дань уважения.

Тони покачал головой.

— Ну и ну, — тихо сказал он.

— Лучше бы ушел с дороги, Липс, — сказал Борис угрожающе спокойно.

Липс повторил свое предыдущее движение, слегка отступив назад, переводя взгляд с одного на другого, как будто высчитывая расстояние до каждого из них и их намерения по отношению к нему. На этот раз его правая рука поднялась вверх за левый отворот пиджака и к теперь уже ясно видной наплечной кобуре.

— Я бы не делал этого на вашем месте, мистер Адриан, я не собираюсь вас оскорблять, но у меня есть приказ — мистер Хэррисон не хочет, чтобы его беспокоили.

Борис был изумлен: его недоверие соперничало с негодованием.

— Да ведь ты… ты, долбаный идиот! Ты угрожаешь мне своим долбаным пистолетом?! — В то же время он сделал пробное движение вперед, но Тони удержал его.

— Можете называть это как хотите, мистер Адриан, — продолжал Липс, — я не могу позволить вам войти. Как я сказал: я не собираюсь вас оскорблять, вы всегда хорошо ко мне относились, но я получил приказ от самого мистера Хэррисона.

Борис издевался.

— Мистера Хэррисона, жопа! Предполагается, что ты работаешь на меня!

— Насколько я понимаю, мистер Хэррисон — глава студии, поэтому мы все работаем на него. Я никогда не перебегал вам дорогу во время того другого дела — захвата парня, и так далее — я никогда не раскалывался на этот счет.

— Ты хочешь сказать, пока еще!

Липс пожал плечами.

— О'кей, помните, что это сказали вы, мистер Адриан, а не я.

— Ты знаешь, что он там делает, не так ли? — спросил Тони.

— Этого уж я не знаю, мистер Сандерс, — сказал Липс, осторожно наблюдая за ними обоими. — Как я сказал, мистер Хэррисон отдает свою последнюю дань уважения и не хочет, чтобы его беспокоили, а уж как он ее отдает — это не мое дело.

— Боже Иисусе… — опять начал кипятиться Борис, и Тони схватил его за руку.

— Забудь об этом, приятель, — мягко сказал он, — идиот с оружием, это очень плохое сочетание. Кроме того, ты нарушишь все дело с Дейвом и Дебби, если не вернешься на съемочную площадку. Идем, Б., — он потянул Бориса нежно, но твердо, — пойдем заканчивать твой фильм.

И Борис, качая головой и что-то бормоча, позволил Тони увести себя.

— Я не собирался вас оскорблять, мистер Адриан, — простодушно выкрикивал Липс им вслед, — как я сказал, я только действовал по приказу свыше.