Собачья площадка

Глава 39

Соломон Погер был сильно расстроен. Поймал стажера на хищении. Ему было не так жалко денег, как молодого человека. Дело в том, что адвокат сам устанавливал сумму гонорара за услуги, исходя из предварительной прикидки на сложность, длительность и возможности клиента. Прикидывающихся бедняками чуял за версту. Конечно, существовали общепринятые расценки, но они касались в основном понятия «не менее». Можно сделать и «за так». Разные обстоятельства бывают у людей. Адвокат делал это редко, но взять меньше, возможно исчерпав все ресурсы клиента, позволить при своей квалификации не мог. Лучше посоветовать и дать адрес другого адвоката, чем прослыть рвачом или штрейкбрехером.

Молодой, в конфиденциальной беседе, намекнул владельцу коллекции оружия, что надо бы приплатить, в деле обнаружились дополнительные факты, что вызвало определенные трудности. Вручил оговоренную сумму Погеру, а разницу положил в карман.

Теперь перед Соломоном вставала дилемма: сообщить об этом в коллегию или просто вышвырнуть вон? Был ещё третий путь: не заметить и под благовидным предлогом избавиться от стажера. Но тогда придется лгать коллегам. Спросят. Вдруг кто-то захочет взять его к себе в качестве младшего стряпчего.

Врать Соломон не любил. Мог сказать полправды.

Вот потому и был Соломон Погер, милостью Божией, терпением и усидчивостью, а также хорошей памятью и природным складом ума, уважаемый адвокат, в расстроенных чувствах. Даже последние события в жизни дома-корабля и исчезновение Евсея потрясли его куда меньше. И это вполне резонно потому что пока не ставили перед совестью неразрешимых проблем. Мы всегда надеемся на лучшее. В отношении общества, что оно в конце концов одумается и выберет правильный путь (было же в октябре семнадцатого, а потом спустя восемьдесят лет), ив отношении неблагодарного бомжа (сегодня пришло ещё одно деловое письмо из Лиепаи от знакомого адвоката, разыскавшего вторую дочь Евсея).

Но вернул его мысли в иное русло не кто иной, как Сардор, встретившийся на пустыре со своей собакой. Рашка сразу метнулась к Вире. Произошел традиционный обряд обнюхивания, хотя были знакомы уже семь лет. Хозяева были знакомы столько же, но и им предстояло совершить то же самое, то есть присмотреться. Каждый желал увидеть в другом подтверждение собственным выводам о неблагополучии «в Датском королевстве» и увидел-таки желаемое. Адвокат показался Сардору нездоровым: мешки под глазами, шейный платок не в тон. Сардор адвокату — нервным и подавленным.

Они тепло поздоровались. Может быть, даже излишне горячо. Так здороваются приятели после долгой разлуки в надежде на то, что вот теперь-то развеются страхи, уж теперь-то этот жизнерадостный, крепкий весельчак развеет все мои сомнения и убедительно докажет, что все преодолимо и не надо придавать событиям всемирно-историческое значение.

Однако они ошибались.

Оба постоянно оглядывались по сторонам, как плохие шпионы в отечественных кинолентах времен «холодной войны».

— А я прощаться вышел, — вдруг сообщил Сардор. — Да… Жалко.

— Как — прощаться? Уезжаете? Куда? Зачем? — стал многословен адвокат, чего с ним давно не бывало.

— Рынок наш закрывают. Будут строить новый комплекс, а где мне там плов готовить? Нашел место в области. Поедем туда. Зато лес есть, водохранилище. Детям лучше.

— Детям лучше? Сардор, о чем говоришь? Тут через дорогу прекрасный лес.

— Там лучше.

— Может быть. Но мы здесь столько прожили, притерлись друг к другу, знаем всех.

— Я тоже так думал.

— В новом комплексе наверняка ресторан откроют. Поваром пойдешь. У тебя же замечательный плов получается. Я помню. Ты угощал.

— Да, угощал, — согласился Сардор. — Квартиру нашел. Меньше, но ничего. Английская школа есть. Детей буду учить.

— Я тебе такого учителя порекомендую. И недорого. Какой язык хочешь?.. Не уезжай.

— Боишься, да?

Погер удивился, как точно узбек определил его состояние. Сам он ни за что не признался бы в этом даже себе.

— Я сам боюсь. Никого мы не знаем. Город большой. Людей много. Все разные. Уй, разные. У каждого свой Аллах. Сердитый и жадный.

Погер снова удивился, хотя слова были просты, а выводы очевидны. Видимо, надо дойти до такого простого состояния чувств, когда они станут не затертыми истинами в речах ораторов от народа, а чем-то почти осязаемым, как соленый арбуз или горькая дыня.

Они свернули вкруговую, обходя котлован, куда потянули собаки.

— Туда не ходи. Место плохое, — сказал Сардор и прихватил адвоката за рукав.

Соломон посмотрел — в той стороне на трубах сидели подростки.

— Они теперь тихие. У них появился другой интерес. Не бойся.

— Другой, — согласился инородец, — все равно не ходи. Плохой интерес. Злой.

— Ну, хорошо, хорошо. И чем же ты намерен заниматься там, за кольцевой? Ах да… Опять на рынок?

— Друг открывает пекарню. Буду чуреки печь, лагман кушать. Хорошо буду жить. Без общества.

Они попрощались. Погеру уже не хотелось гулять, да и Рашка без подруги заскучала.

А на трубах Малыш взахлеб рассказывал события дня. Была тут и победа над Герасимом, и «пиявки», и появление Иванова, и квартира, а заканчивал он короткой битвой между Зверем и палевым. Палевый геройски защищал кость, а Зверь ломал ожесточенное сопротивление.

— В-в-врет, все в-в-врет, — резюмировал Герасим.

У него ещё не прошла обида за «пиявки» и позор проигрыша.

— Зато складно, — похвалил Хорек.

— У 3-з-зверя пасть, как… ч-чемодан от-т-ткры-тый. Хрясь — и в-ваших нет, — настаивал заика.

Когда волновался, заикание становилось особенно заметным и катастрофически подрывало веру в правдивость сказанного, от чего Герасим ещё больше выходил из себя.

Но Хорька больше интересовали подробности пребывания в квартире Иванова. Он унюхал здесь криминал и хотел присовокупить в свой арсенал контрмер на случай прямого конфликта с председателем общества кое-какие факты.

— Ну и чего? Он предложил тебе раздеться? И ты разделся?

— Что я, педик, что ли?

Малыш не хотел говорить правду.

Два года назад в семье случился конфликт. Мать и отец разводились. И тогда он, каким-то внутренним чутьем угадав, что взрослых может удержать вместе только общее горе, сбежал из дома. Скитался по чердакам и подвалам, голодал и воровал. Потом его подобрал добрый дядя. Привел домой. Накормил, а в оплату благодеяния удовлетворил свою похоть.

Малыш прожил в той квартире две недели. Его не выпускали из комнаты. Иногда хозяин приглашал друга. Потом круг друзей увеличился, и Малыш решил бежать.

Все время пребывания в квартире он подозревал, нет — чувствовал, что в соседней комнате кто-то живет. Другой. Он не заходил никогда в комнату хозяина, и Малыш его не видел, но ясно ощущал присутствие. Может, это такой же, как я, думал Малыш, тогда вместе нам легче будет бежать. И однажды, подложив под наручник рукав свитера, после ухода дяди освободился.

Он зашел к товарищу по несчастью и остолбенел…

На трех подушках лицом к окну лежала молодая, красивая женщина. На подоконнике стоял «Шилялис». Хочешь, смотри на облака, хочешь, телевизор. Что, что она красива, Малыш почувствовал, даже не видя лица. Только шикарные рыжие мелким бесом волосы, разбросанные по верху подушек. Обошел… Она была красивей мамы. От природы, как все рыжие, бледнокожая, от долгого лежания без движения в помещении прозрачна, как мертвая царевна, или только глаза, и глаза сочились слезами.

Малыш бросился бежать. Не помнил, как сладил с замками, но, оказавшись на улице, долго петлял. Все казалось, что может вот так с разбега наткнуться на дядю. В милицию не пошел. Как-то по-взрослому понял, что «спящей красавице» или «мертвой царевне» деваться некуда, если лежит там, а арестуют дядю, что тогда?

Он вернулся домой и никому-никому ничего не сказал. Побег оказался напрасным. Мать и отец разошлись…

— Ну так и что? Что дальше-то было? — настаивал Хорек.

— А дальше я уже рассказывал.

— Брось, Хорек, из нормального человека педа делать, — оборвал Хорька Лидер.

Цветмет появился, как всегда, с пивом, но ещё и со своим рассказом. Сегодня видел Бубнова под ручку с Ольгой Максимовной.

— Дела… — высказалась Лолита. — Может, мне в подружки на свадьбу набиться, кайфу со стола можно набрать.

— Кайфу? Ты бы лучше в патруле варежку не разевала, когда ребят из триста пятьдесят второй с наркотой ошмонали. Полкило «пали» мимо ушло, — буркнул толстый.

— Да это все качок из сто тридцать второй, — оправдывалась Лолита, — всю задницу, гад, исщипал.

— Вообще надо с «палью» завязывать, — задумчиво сказал Лидер.

— Ты че?.. — удивился народ. — От неё такой приход.

— На что переходим? — оживился Цветмет. — я одну торченую хату знаю, по первой за ноль дадут попробовать.

— Я тут по кайфу стихи писал. Пока писал, дыхалку перехватывало, слезы на глазах, потом перечитал — говно. Чему радовался? — признался Лидер, но его никто не понял.

— Стихи вообще говно, — подытожил Герасим.

Похоже, с ним были согласны.

А Соломон Погер думал невеселые мысли и продвигался к своему подъезду. А не поменяться ли и мне? — всплыло в его мозгу. Переезд — это всегда избавление от ненужного хлама, и не только вещественного. Рвутся одни привычные связи, укрепляются другие. Словно проверка на вшивость. Начинаешь новую жизнь. Осилит ли подобный катаклизм в его годы?

Соломон поднял глаза. Показалось, назвали по имени. Перед ним стоял незнакомый мужчина в темном с искрой костюме, черной рубашке и галстуке. Адвокат узнал его по собаке. Ротвейлер как приклеенный следовал у левой ноги хозяина.

— Здравствуйте. Не узнали? — приветствовал его незнакомец.

— Ну как же… Валера, здравствуйте. Как поживаете? Вижу, очень неплохо, — постарался скрыть смущение адвокат, хотя узнал прежнего предводителя собачников только по ротвейлеру.

— Женюсь.

— Поздравляю. Кто же та счастливица?

— Маша. Продавщица. Помните, которую… Которая на пустыре собакой одного потравила.

— Разве она не замужем?

— Развелась, — гордо сообщил Валера, словно был единственной причиной такого решения, но Погер знал, что муж просто-напросто допек женщину, хотя на лице жениха было столько счастливой уверенности, что обнаруживать свои соображения на сей счет Погер счел нетактичным.

— Так вы теперь жених?

— Она ещё не знает.

Погер поинтересовался, куда идет Валерий при таком параде, и узнал, что едет тот в магазин: Маша теперь работает в другом магазине, там ближе от нового дома.

— Значит, и вы переедете? — с ужасом спросил Погер, уже внутренне чувствуя рождение и оформление в осмысленные слова своего решения.

— Наверное. Квартиру продам. Объединимся. А чего мне тут терять? Автосервис, он и в Греции автосервис. Руки есть, клиенты будут. На крайняк машину продам. Тут пусть Ивановы заправляют.

— Вы вот что, Валера, вы сейчас в галантерею зайдите и другой галстук купите.

— Это почему?

— А к черной рубашке белый галстук только товарищи Аль Капоне носили. Вы же не хотите гангстером перед Машей выглядеть?

— Не хочу… Спасибо. Большое спасибо.

И жених так скоро устремился к галантерее, что ротвейлер воспринял это как незапланированную пробежку и рванул поводок всем телом.

Нет, надо переезжать, подумал адвокат и посмотрел на дом так, как смотрят провожающие на корабль. Все дело в том, что Погер вдруг даже и прочитал на его борту — «Титаник».