Собачья роза. Бутон, шипы и прочее…

Майский сад вовсю цветёт —

ночь дурманом полнится.

Снова сказка в нас войдёт

дерзкою разбойницей.

Наши планы сокрушит

безо всякой жалости;

будет головы кружить,

подбивать на шалости.

Лишь раздует жар сердец

лепестков метелица.

Где начало, где конец?!

Вспомнишь — не поверится!

Середина июля. Жара… И — метель:

белый пух тополей понесло в Агидель,

белый вихрь — над серебряной Вяткой-рекой,

белым облаком пух — над спокойной Невой…

Зазмеилась позёмка в траве под окном —

белый снег оседает на сердце моём,

растревоженном сердце моём!..

— …Бродишь ночь напролёт с гитарою!

«Нынче в полночь — ах! — звездопад…»

— Ну, опять эти песни старые

ночь-полночь под окном звучат!

Песни юности — на два голоса.

Доброй сказкой вспомнится быль…

А в густые мягкие волосы

крепко въелась звёздная пыль.

Локон цвета воронова крыла

обращается в едкий дым:

чувства робкий росток прогорел дотла.

Что ж, Киприда светит другим.

Майский сад процвёл, конечно, зря.

Нет плодов — лишь выжженный пустырь.

Что ж — в монахи? Нет монастыря…

Сам в себя уйду, как в монастырь.

Что ты уставил, не взвидевши света,

зенки в надир,

а затылок — в зенит?

Коль при амурах взаимности нету —

ангел-банкир

твои деньги хранит!

Плеснув кипятку, громыхнула ковшом;

варенье придвинула:

— Пей…

И жаркое солнце за жёлтым холмом

расплавилось в чашке моей.

Хмельной аромат позабытых миров…

Казалось: он временем стёрт,

но — словно опять выжиматель ветров

торопится в северный порт.

Солёная пена с тяжёлой волны;

компас: вместо градуса — румб.

Сушёное солнце далёкой страны

надёжно уложено в трюм…

Позади все моря остались,

и не сняться нам с якорей…

Но упрямо свой алый парус

поднимает на мачту Грэй,

и в пучину летят канаты

под ударами тесаков.

Свежий ветер зовёт куда-то

просоленных морских волков.

Обшить паруса шелками —

нелепейшая причуда!

А Грэй своими руками

творит для любимой чудо.

И внезапно на рейде Лисса

вспыхнут заревом небеса,

и Ассоль вдруг заметит с мыса

ярко-алые паруса…

Капитан говорит:

— Скорее!..

Алой птицей «Секрет» летит.

Ждёт Ассоль капитана Грэя

и в лазурную даль глядит…

Обшить паруса шелками —

бессмысленная причуда.

Эх, нашими бы руками

подобное сделать чудо!

Будешь помнить такое, покуда жив…

Волос высветлит добела,

коль загонит вас шторм в Безумный пролив:

слева — отмель, справа — скала,

а прямо по курсу — рифы видны…

Преисподняя ждёт десант!

И вдобавок — на палубу с высокой волны

заявляется Фрэзи Грант.

Легконогая Фрэзи Грант!..

Пространство разом сходит на нет;

время нас сейчас обождёт.

Сбывается худшая из примет

в точности… наоборот!

Сам капитан к штурвалу встаёт;

дрожь уходит из ног.

В узкий фарватер корабль идёт,

как меж рёбер — стальной клинок.

Милосердья крепкий клинок!..

Обходим последний клыкастый риф;

впереди — седой океан…

Вскипает яростью Безумный пролив —

пуст остался его капкан!

Что ж, Фортуна вновь улыбнулась нам…

Бешеный ветер стих;

убегает Фрэзи Грант по волнам,

уводя косаток своих.

Беспощадных косаток своих!..

Третьи сутки штиль — это слишком!

Может, снять золотые пенки?

Ждёт в конторе меня купчишка;

наготове — шальные деньги.

Не начавшись, кончилось лето;

тает сказка дымком из трубки…

Крепкий шёлк парусов «Секрета»

раскроят на модные юбки.

Лучше б ветром его порвало!

Парус — ал, да кому он нужен?

Ведь Ассоль принца ждать устала,

и Энрике ей станет мужем.

Что ж, я им пожелаю счастья

и…

К чертям всех купцов на свете!

Подтяните покрепче снасти:

он пришел, наконец, — наш ветер!..

Что там, в лоциях, обозначено?

Курс привычен, как день и ночь.

Ставим кливер — за всё уплачено!

Алчный берег отходит прочь.

Огребли свой барыш трактирщики;

свой — банкир получил сполна…

Бакалейщик, портной, чистильщики —

всем монета была дана.

Капитан от конторы — Цезарем;

сходня — мост через Рубикон.

Что нас ждёт впереди — не ведаем…

Знает разве что Посейдон!

Хлопнул кливер — за всё уплачено!

Берег тихо нырнул в туман.

Что ж там, в лоциях, обозначено?

Свежий бриз… И — пустой карман.

Море что-то шепчет печально.

На легенды оно богато.

Полыхнут паруса прощально

и сольются с огнём заката.

Светом — не ветром! — тугие полны Паруса;

не из нактоуза румбы укажет Компас.

Где там семь футов под Киль:

впереди — небеса,

а за Кормой —

Устье Звёздной реки,

что баюкала нас…

…Сушёное солнце далёкой страны

надёжно уложено в трюм.

Бог весь, через сколько веков и морей

доставлено в Вятку оно,

остыло в нетронутой чашке твоей,

чаинкой осело на дно.

Светло-руса коса охмурит поэта,

не помогут совсем тени на плетень.

Вот — дымится опять Ваша сигарета,

сдвинут набок берет… Мысли — набекрень.

Осень подходит — ветра да дожди…

Лето угасло фиалкой в стакане.

Юность печальной легендою станет,

Шорох опавшей листвы — впереди…

Как ещё что-то там тлеет в груди,

Если, увы, ни копейки в кармане?

Непутёвой судьбы гримаса:

из Приветнинского — привет…

И ехидно Квадрат Пегаса

льёт мне в душу колючий свет.

Мне к тебе не выйти назад —

тупикам нет конца и краю…

В одиночку и наугад

в лабиринте времён блуждаю.

Порвалась давно

наша нить,

и крепки лабиринта сети…

Всё равно

мне чуть легче жить,

потому что ты есть на свете.

Сигарета исходит дымом…

Потуши её, потуши!

Так наивно лжёшь, глядя мимо —

во спасенье моей души?!

Улыбнёшься сейчас устало

и тихонько молвишь:

— Прости…

А душа всё равно пропала —

не пытайся её спасти.

Обломанного когтя отточенный крючок…

Нет, не ищи в душе моей обиду:

там — только лёгкий пепел да гаснущий бычок.

Отправить в урну? Или — на корриду?..

О, коляска инвалида

и в фуражке пятачки!

Коридорная коррида,

сигаретные бычки…

Вновь напялены ржавые латы,

од седлом Россинант у ворот.

Санчо, хитрый, смотался куда-то…

Что, опять за своё, Дон-Кихот?

Зря надеетесь, доблестный рыцарь,

на счастливый судьбы оборот

(Обормот!..):

в жёлтом доме Вам вечно томиться,

Дульсинея Вам роз не пришлёт.

Каменистые наши дороги

всех нас чёрт-те куда заведут…

Во дворцы?! Ха, скорее — в остроги:

эсколь их понатыкано тут.

Хмель любви столь же крепок, сколь сладок,

в тишине предрассветных минут…

Нам достался лишь горький осадок —

нас любимые вовсе не ждут.

Съедены с блюд все лакомства,

чаша почти пуста.

Ломится в душу ласково

мягкая темнота

(А за окном — мурявканье

мартовского кота!).

Горечь глотаю с донышка;

нет больше нежных слов…

Тёмное моё солнышко,

льдистое моё солнышко,

выжги мою любовь!

Клинок свой верный тщательно протёр

и отошёл, достоинства исполнен…

Благодарю тебя, мой матадор!

Ты дал мне смерть в бою, а не на бойне.

Столько раз, выдумывая любовь,

головешки крал из чужих костров!..

И судьбою жестоко

наказан был:

ненароком

душу свою спалил.

Мне приснились чужие стихи:

разбудили меня среди ночи

жерновами словес поворочать,

обдирая пуды шелухи.

Лексикона романтики дым;

серый пепел с чужой сигареты,

возле Веги развеянный где-то…

Душу сдавит туманом хмельным,

и опять коридор, и бычки

рассыпаются, как метеоры,

и сегодня мы все — матадоры.

Где же шпага? Подохнешь с тоски:

вновь удача нахальному вору.

Чего таскаться с лирикой, когда

прекрасное толкуется по Фрейду,

и барабан вполне сойдёт за флейту,

и наглостью берутся города;

когда «Ура!» — за пухлость кошелька,

когда любовь — не чувство, а занятье,

когда для восхищенья и проклятья

одно и то же рвётся с языка?

О времечко змеиных языков,

о аромат словесного навоза!

Так пусть же здесь цветёт собачья роза —

её не убивает дрянь веков.

А лирики находятся всегда,

пока горит известная звезда.