Собаки

БУЛЬТЕРЬЕР СНЭП

Я увидел его в первый раз в сумерки. Рано утром мне подали телеграмму от моего школьного товарища Джека: «Посылаю тебе замечательную собачку. Обращайся с ней вежливо: это безопаснее».

От Джека можно было ожидать всего. Он мог послать вам адскую машину или злобного хорька и назвать то и другое «собачкой», а потому я ждал посылки с большим нетерпением.

Наконец ее принесли. На ящике была надпись: «Берегитесь», и изнутри, при каждом мало-мальски подходящем случае, раздавалось рычание, поднимавшееся до самых высоких нот.

Заглянув в решотку, вделанную в ящик, я увидел не тигренка, а маленького белого бультерьера. Он сделал попытку схватить меня зубами, как старался схватить всех и все, что держалось на недостаточно почтительном расстоянии от него, а злое рычание его раздавалось все чаще.

Есть два рода рычания: одно — глухое и низкое; это вежливое предостережение, деликатный намек; другое — громкое и на более высоких нотах; это последний сигнал перед нападением. Рычание бультерьера было второго сорта.

Я люблю собак, и мне казалось, что я знаю их хорошо. А потому, отпустив носильщика, я взял мой универсальный карманный нож-зубочистку-молоток-отвертку-клещи-штопор (изделие нашей фирмы) и открыл решотку.

Хорошо оказалось мое знание собак, нечего сказать! Маленькая собачка рычала, как бешеная, при каждом ударе по решотке, а когда я открыл ее, бросилась из ящика с явным намерением вцепиться мне в ногу. И если бы одна из ее лап не попала в решетку и не зацепилась за нее, собачонка наверное укусила бы меня.

Вспрыгнув на стол, я старался убедить ее успокоиться. Я всегда верил, что слова человека оказывают действие на животных; если животные даже не понимают их, то во всяком случае могут уловить хоть отчасти их общий смысл. Но собака отнеслась презрительно к моим попыткам успокоить ее.

Сначала она заняла позицию под столом и, внимательно осматриваясь кругом, выжидала случая схватить меня за ногу, если я вздумаю спустить ее. Я был уверен, что мне удалось бы усмирить собаку взглядом, но я не мог воспользоваться этим средством, потому что занимал неподходящее для этого место, или, вернее, потому, что неподходящее для него место занимала она.

Итак, я очутился в плену. У меня очень хладнокровный характер. Усевшись, в позе портного на столе, я спокойно закурил сигару, а мой маленький мучитель, сидя под столом, продолжал сторожить мои ноги.

Я вынул из кармана телеграмму и снова прочитал ее: «Посылаю тебе замечательную собачку. Обращайся с ней вежливо: это безопаснее».

Думаю, что не столько благодаря моей вежливости, сколько благодаря хладнокровию, рычание через полчаса прекратилось.

Через час бультерьер уже не кидался на газету, которую я осторожно спускал со стола, чтобы узнать, не изменилось ли к лучшему его настроение. Должно быть, раздражение от заключения в ящике начинало у него проходить.

Когда я закурил третью сигару, собака подошла к камину и легла около него; но она продолжала следить за мною: я не мог пожаловаться на недостаток внимания с ее стороны. Она косилась одним глазом на меня, а я смотрел обоими глазами не на нее, а на ее хвост. Махни она им хоть раз, — победа была бы на моей стороне; к сожалению, хвост ее оставался неподвижным.

Я взял книгу и продолжал сидеть на столе, несмотря на то, что у меня сводило ноги и огонь в камине начал гаснуть. Около десяти часов вечера стало очень холодно, а в половине одиннадцатого огонь в камине совсем погас. Мой «подарок» встал, зевнул, потянулся и отправился под кровать, на лежавший там меховой ковер.

Я осторожно шагнул со стола на шкафик, со шкафика на каминную доску, а с нее на постель и, тихонько раздевшись, лег не вызвав раздражения в моем повелителе.

Еще не успел я заснуть, как услыхал шорох, и кто-то, забравшись ко мне на постель, придавил мне ноги. Бультерьер, очевидно, нашел, что на полу холодно, и решил воспользоваться всем, что было лучшего у меня в доме. Он свернулся у меня в ногах и притом так, что мне было очень неловко. Я хотел поправиться, но как только я чуть-чуть шевельнул ногою, собака так яростно вцепилась в нее, что только толстое шерстяное одеяло спасло меня от раны.

В продолжение целого часа старался я принять более удобное положение, передвигая ноги каждый раз только на волосок, когда наконец смог заснуть.

Ночью бультерьер несколько раз будил меня своим сердитым ворчанием. Он должно быть, был недоволен, что я шевелю ногами без его позволения, а один раз зарычал, повидимому, только из-за того, что я захрапел.

Утром я проснулся раньше Снэпа[1], — так назвал я бультерьера. Некоторым собакам довольно трудно подыскать имя; другие как будто сами дают себе имена, так легко их прозвать.

Итак, я проснулся в семь часов, но Снэп еще спал, и потому… мы встали в восемь. Он не обратил никакого внимания на слугу, затопившего камин, и позволил мне одеться не на столе. Уходя завтракать, я сказал бультерьеру:

— Многие на моем месте расправились бы с тобою с помощью хлыста, любезный друг, но я знаю средство получше. В настоящее время доктора одобряют лечение голодом. Я испробую его.

Может быть, это было жестоко с моей стороны, но я целый день не давал Снэпу есть. Дверь, в которую он царапался, пришлось потом перекрашивать. Но зато вечером он позволил мне накормить себя из рук.

Через неделю мы сделались друзьями. Снэп продолжает спать у меня на постели, но теперь разрешает мне шевелиться и не кусает мне ног.

Небольшая голодовка сделала чудеса. Через три месяца мы стали неразлучны, и Снэп вполне оправдал рекомендацию моего приятеля.

Он, казалось, не знал страха. Если маленькая собачка подходила близко к нему, он не обращал на нее никакого внимания. Увидев средней величины собаку, Снэп вздергивал свой обрубок хвоста и начинал ходить кругом нее, презрительно царапая задними ногами землю и смотря на небо, в пространство, вниз, но ни в коем случае не на собаку.

Свое неудовольствие он выказывал только злобным рычанием.

Если собака не уходила сию же минуту, то начиналась драка, и собака обыкновенно очень быстро убегала с поля битвы. Не всегда, конечно, Снэп оставался победителем. Иногда и он терпел поражение, но это не оказывало никакого влияния на его воинственность.

Раз, во время выставки собак, когда я ехал с ним в кэбе, он увидал вышедшего на улицу громадного сенбернара. Внушительные размеры его зажгли такой пламенный дух в маленькой груди Снэпа, что он выпрыгнул из окна кэба и сломал себе ногу. Он не знал страха, но взамен его природа наделила Снэпа лишней дозой задора.

Снэп был во многом не похож на других собак. Если, например, мальчик бросал в него камнем, он бежал не от мальчика, а к нему; если же тот осмеливался бросить другой камень, Снэп никогда не спускал ему этого. А потому он добился если не всеобщей любви, то, во всяком случае, всеобщего уважения.

Только я да швейцар нашей конторы отдавали должное хорошим сторонам его характера, и только мы одни удостаивались высокой чести пользоваться его дружбой. Эту честь я ценил все больше по мере того как проходило время, а через год я ни за что не согласился бы расстаться с моим маленьким Снэпом.

Хоть мне и не приходилось, вообще говоря, разъезжать по делам, но случилось, что осенью меня попросили съездить в несколько мест, и потому Снэп остался на попечении моей квартирной хозяйки. Это новело к весьма неприятным последствиям: презрению — с его стороны, страху — с ее и ненависти с обеих сторон.

В посадке познакомился я со скотоводами братьями Пенруф.

Всякий, приехавший в местность, где разводятся и пасутся стада рогатого скота, тотчас же услышит жалобы на опустошения, которые производят в них лукавые хищники-волки. Прошли уже те времена, когда можно было ловить сразу по несколько штук на отраву. Они не идут на нее, и своими постоянными нападениями на скот сильно сокращают прибыли скотоводов.

Братья Пенруф, как и большинство их соседей, уже перестали прибегать к отраве и капканам. Они обучали различные породы собак, рассчитывая охотиться с ними на волков, и, уничтожая этих хищников, доставить в то же время развлечение себе.

Гончие собаки оказались неподходящими для этой цели: они были слишком слабы для волчьей охоты; большие датские были чересчур неповоротливы, а борзые бежали по следу только в том случае, если видели зверя. У каждой породы был какой-нибудь существенный недостаток, но скотоводы надеялись на успех с помощью смешанной своры.

Меня пригласили на волчью охоту. Собак было множество, и самых разнообразных пород. Попадались собаки и смешанных пород, но по большей части они были чистокровные; особенно понравились мне русские волкодавы, стоившие, наверное, больших денег.

Гильтон Пенруф, старший брат, знаток и любитель собак, очень гордился этими волкодавами и надеялся, что во время охоты они выкажут себя в полном блеске.

— У борзых слишком тонкая кожа для того, чтобы биться с волками, — сказал он, — датские чересчур неповоротливы, но вы увидите, как полетит волчья шерсть, когда за дело примутся русские волкодавы.

Итак, борзые участвовали в охоте как легкая конница, датские — в тылу, а волкодавы — как главные бойцы. В числе собак были также две или три гончие, на обязанности которых лежало разыскивание следа, когда зверь скроется из вида.

В свежий октябрьский день отправились мы на охоту, и красивое зрелище представляла наша кавалькада в то время, как мы ехали среди холмов Худых Земель. Воздух был чист и прозрачен, и несмотря на позднее время года не было ни снега, ни мороза. Свежие сильные лошади горячились и старались сбросить с себя всадников.

Собаки рвались на охоту, а вдали, на равнине, промелькнули раза два какие-то серые пятна; но мнению Гильтона, это были или волки, или койоты[2]. Вся свора бросилась вперед; но вечером, кроме раны на ноге у одной из собак, ничто не показывало, что они охотились на волка.

— По-моему, твои хваленые волкодавы никуда не годятся, Пильтон, — сказал меньшой брат Вервии.

— Ничего не понимаю, — проворчал Гильтон. — Ни койот, ни волк не уйдут от борзых; гончие чуют и через три дня след зверя, а датские могут справиться даже с серым медведем.

— Так-то так, — сказал Пенруф-отец — собаки действительно и бегают быстро, и чуют след, и может быть, могут справиться с серым медведем, но дело в том, что они не хотят нападать на волка. Вся эта свора ничего не стоит, и очень жаль, что ты потратил на нее деньги.

Так ворчали и спорили Пенруфы перед тем, как я уехал от них.

Собаки были быстры и сильны, но волк, очевидно, наводил на них ужас. У них не хватало смелости напасть на него, и потому он каждый раз уходил от них. Тут мне вспомнилась не знающая страха маленькая собачка, спавшая в продолжение последнего года на моей постели. Как бы хорошо было, если бы она была здесь. Тогда эти неповоротливые громадные собаки нашли бы предводителя, смелость которого не изменила бы ему в минуту опасности.

Из Мендозы я отправился в Барону. Там меня ожидала целая куча писем и, между прочим, два письма от моей хозяйки. В одном она уведомляла меня, что «моя отвратительная собака ведет себя непозволительно», а во втором, написанном в еще более сильных выражениях, требовала, чтобы я немедленно же избавил ее от собаки.

«Не отправить ли Снэпа в Мендозу? — подумал я. — Это всего двадцать часов езды. Там его примут с удовольствием, а на обратном пути домой через Мендозу я захвачу его с собой».

Итак, я снова свиделся со Снэпом. И на этот раз он держал себя почти так же, как и при первом знакомстве со мной. Он бросился на меня, притворившись, как будто хочет укусить, и все время рычал, но рычал глухо, низким голосом. А хвост его махал не переставая из стороны в сторону.

Пенруфы во время моего отсутствия охотились несколько раз на волков, но все так же безуспешно. Собаки почти каждый раз находили волка по следу, но он оставался цел и невредим. А охотники не могли понять причину этого, так как приезжали на место слишком поздно.

На другой день после моего приезда мы рано утром снова отправились на охоту такой же красивой кавалькадой из великолепных лошадей и смелых всадников. Тут же были и все собаки — рыжие, черные, желтые. Но на этот раз была и одна новая — маленькая белая собачка, все время не отходившая от меня ни на шаг. Не только каждая собака, но и каждая лошадь, державшаяся не на достаточно почтительном расстоянии от нас, рисковала познакомиться с ее зубами. Она относилась враждебно ко всем людям, лошадям и собакам в Мендозе, за исключением только одного бультерьера, принадлежавшего хозяину отеля. Этот бультерьер был еще меньше Снэпа, и они жили в большой дружбе.

Мы въехали на один из тех холмов с плоскими вершинами, с которых открывается далекий вид. Вдруг Гильтон, осматривавший местность в зрительную трубу, сказал:

— Я вижу зверя. Он бежит к речке. Это, кажется, койот.

Прежде всего требовалось, чтобы борзые увидали его, а это устроить было нелегко: зрительной трубой собаки пользоваться не могут, да к тому же всюду кругом росли кусты шалфея, поднимавшиеся выше их голов.

Но Гильтон преодолел это затруднение.

— Дандер, сюда! — крикнул он и, нагнувшись с седла, протянул ногу.

Дандер ловко вскочил на седло и встал на нем, покачиваясь из стороны в сторону.

— Видишь, Дандер, — сказал Гильтон, показывая ему на зверя. — Смотри, вот он где.

Дандер пристально вглядывался в ту сторону, куда показывал Гильтон; потом, должно быть, увидав койота, он с отрывистым лаем спрыгнул с седла и бросился вперед. Остальные собаки последовали за ним, а мы поскакали за собаками насколько могли скорее. Но вершина холма не представляла для лошадей дороги: нам то-и-дело попадались овраги, барсучьи норы, каменные глыбы и густо разросшиеся кусты шалфея, так что ехать слишком быстро было довольно рискованно.

Мы отстали от собак, и я, менее других привыкший к верховой езде, очутился в самом хвосте кавалькады. Несколько раз мы видели собак: они то бежали по ровной местности, то на время скрывались в оврагах и снова выбегали из них на равнину.

Вел стаю Дандер, всеми признанный предводитель. Въехав на вершину другого холма, мы увидали всю охоту. Впереди несся, как стрела, койот; собаки были на четверть мили позади его, но расстояние между ними и зверем все уменьшалось. Затем и собаки и он пропали из виду. Когда мы снова увидали их, койот был уже мертв, а собаки, за исключением двух гончих и Снэпа, сидели, тяжело дыша, кругом него.

— Гончие опоздали, — сказал Гильтон, взглянув на них. — А ваша собачка нам, должно быть, не понадобится, — прибавил он, с гордостью смотря на Дандера и лаская его.

— Десять больших собак на одного маленького койота, — насмешливо заметил старик Пенруф. — Не бог знает какая смелость нужна для этого. Посмотрим, что будет, когда они увидят волка.

На другой день мы снова поехали на охоту.

С высокого холма, мы увидали вдали движущееся серое пятнышко.

Белое пятнышко означает антилопу, рыжее — лисицу, серое — волка или койота. Если хвост опущен, это — койот; если приподнят — ненавистный волк.

Дандеру так же, как и в первый раз, показали зверя, и он повел за собою всю разношерстную стаю — борзых, волкодавов, гончих, датских.

А за ними поскакали всадники.

На одно мгновение перед нами промелькнула охота. Впереди был волк; собаки преследовали его, но мне показалось, что они бегут за ним не так быстро, как накануне за койотом. Неизвестно, чем кончилась охота. Собаки вернулись к нам одна за другой, а волка мы больше не видали.

Среди охотников послышались насмешливые замечания, и начались взаимные упреки.

— Ничего не стоящие собаки, — презрительно сказал старик Пенруф. — Они могли догнать волка, но как только тот повернулся к ним, они тотчас же разбежались. Какой стыд!

— А что же этот хваленый, бесстрашный, необыкновенный терьер? — насмешливо спросил Гильтон.

— Не знаю, — ответил я. — Он наверное ни разу в жизни не видал волка. Но готов биться об заклад, что, погнавшись за ним, он не отступит, хотя бы ему грозила смерть.

Ночью волки зарезали несколько коров почти около самого дома, и это побудило нас снова отправиться на охоту.

Началась она совершенно также, как прежние. Уже долго спустя после полудня мы увидали на расстоянии полумили серого зверя с приподнятым хвостом.

Гильтон позвал Дандера, тот вскочил к нему на седло. Я решил доследовать примеру Гильтона и проделал то же со Снэпом.

Но ему, с его коротенькими ножками, было трудно вспрыгнуть ко мне на седло. Наконец, после нескольких неудачных попыток, ему все-таки удалось взобраться с помощью моей вытянутой ноги, игравшей роль станции на полдороге. Я несколько раз показывал Снэпу на волка, и, увидав его, он бросился вдогонку за борзыми.

На этот раз охота происходила не на неровном, заросшем кустарником берегу реки, а на открытой равнине. Причину этого я объясню позднее.

Мы въехали на плоскогорье и на расстоянии полумили увидели охоту. В это самое время Дандер догнал волка и схватил его за заднюю ногу.

Волк обернулся, готовясь биться. Собаки подбежали по две и до три и с лаем окружили его кольцом. Наконец показалась и маленькая беленькая собачка. Не теряя времени на лай, она бросилась прямо к волку и хотела схватить его за горло, но промахнулась и вцепилась ему в нос. Тогда штук десять собак кинулись сразу на волка, и минуты через две он был мертв.

Мы скакали во всю прыть. Несмотря на то, что бой происходил на порядочном расстоянии от нас, мы все-таки могли убедиться, оправдал ли Снэп мнение о нем Джека и мои похвалы.

Теперь наступила моя очередь торжествовать, и я не упустил этого случая. Благодаря Снэпу, стая мендонских собак убила наконец волка без помощи охотников. Но было кое-что, омрачившее мое торжество: во-первых, волк был очень юный, чуть не волчонок, по молодости лет вздумавший бежать от собак по ровной местности; во-вторых, у Снэпа была на ноге глубокая рана от волчьих зубов.

В то время как мы гордо возвращались домой, я заметил, что, Снэп хромает.

— Иди ко мне, Снэп! — крикнул я.

Снэп попробовал вскочить ко мне на седло, но не мог.

— Возьмите его, Гильтон, и дайте мне, — попросил я.

— Ну нет, благодарю покорно. Берите сами своего змееныша, — ответил Гильтон.

Он знал, что не совсем безопасно иметь дело со Слэпом.

Наконец мне удалось поднять Снэпа на седло, и я привез его домой. Я ухаживал за ним, как за ребенком. Он показал скотоводам, чего не хватает в их своре. Гончие, может быть, и очень хороши, борзые необыкновенно быстры, а датские собаки и русские волкодавы — отличные бойцы, но все они ничего не стоят без самого главного — мужества, которым бультерьер обладает больше, чем все остальные собаки. Теперь скотоводы поняли, как можно справиться с волками, и с этих пор держат в каждой своре до одному бультерьеру, предпочитая мендонских потомков Снэпа.

На другой день исполнялась годовщина прибытия ко мне Снэпа. Погода была ясная, не слишком холодная, и снегу на земле не было. Пенруфы на этот раз решили охотиться на волков.

Ко всеобщему огорчению Снэп по случаю своей раны не мог принимать участие в охоте. Ночью он спал, как всегда, около моих ног, и следы крови остались на его месте. В таком состоянии ему невозможно было биться о волком, и потому, когда мы тронулись в путь, его заперли в сарай. Уезжая, я предчувствовал, что, из нашей охоты не будет толку; я знал, что без Снэпа нас ждет неудача, но не подозревал, насколько ужасна она будет.

Мы были далеко от дома и ехали среди холмов, поднимавшихся на берегу реки, когда увидали маленький беленький шарик, прыгавший через кусты шалфея. А через минуту Снэп, махая хвостом, подбежал к моей лошади.

Я не мог отослать его домой: он не послушался бы в таком случае даже меня.

Рана его казалась очень плоха на вид, и поэтому я взял его к себе на седло.

«Тут ты будешь, в безопасности, — подумал я — я продержу тебя здесь до тех пор, пока мы не вернемся домой».

Я был уверен, что так оно и будет, но не принял во внимание характера Снэпа. Гильтон крикнул, что видит волка. Дандер и его соперник Райли — оба сразу прыгнули на наблюдательный пункт и, столкнувшись, упали в кусты.

Но Снэп, пристально смотревший вдаль, увидел волка, и не успел я оглянуться, как он спрыгнул с седла и побежал, то прыгая через кусты, то скрываясь в них или под ними, прямо к врагу. И на минуту он стал предводителем и повел за собою всю свору. Это, конечно, продолжалось недолго. Борзые увидели движущуюся точку и заняли свое обычное место впереди остальных собак. Охота обещала быть интересной: до волка было не больше полумили, и все собаки были сильно возбуждены.

— Они повернули к медвежьему оврагу, — крикнул Гервин, — поедемте в рту сторону, попадем как раз им навстречу.

Мы повернули и доскакали кругом северного склона холма, в то время как охота, по нашему расчету, огибала южный склон. Въехав на вершину Кедрового холма, мы хотели спуститься с него, как вдруг Гильтон закричал:

— Господи помилуй, да, он здесь! Он бежит к нам.

Гильтон соскочил с лошади и бросился вперед. Я последовал его примеру. Большой матерый волк бежал, опустив голову, до открытому месту прямо к нам. А на расстоянии шагов пятидесяти от него летел, как стрела, Дандер, бежавший гораздо скорее волка. Через минуту Дандер догнал его и схватил за ногу, но когда тот повернулся, — отскочил назад.

Они были теперь как раз под нами, шагах в тридцати от нас.

Гервин вынул револьвер и прицелился, но Гильтон остановил его.

— Нет, нет, — сказал он. — Посмотрим, как справятся с ним собаки.

Через несколько секунд прибежал Райли, а потом одна за другой — остальные собаки, смотря по быстроте бега. Каждая из них, казалось, горела желанием вступить в бой с волком и растерзать его на части; но ни одна не решалась напасть первая, и все, они лаяли и прыгали на почтительном расстоянии от него.

Через минуту показались русские волкодавы — большие, великолепные собаки, Они, очевидно, бежали с намерением броситься тотчас же на волка; но смелый вид последнего, его мускулистое тело и смертоносные челюсти навели на них ужас еще задолго до того, как они подбежали ближе. И эти славные волкодавы не осмелились напасть на него. Они тоже присоединились к кольцу, окружавшему волка, который, стоя в середине, смотрел то в ту, то в другую сторону, готовый вступить в бой с каждой собакой в отдельности или со всеми сразу.

Вслед за волкодавами прибежали датские громадные собаки, такие же сильные, как волк. Их тяжелое дыхание переходило мало-по-малу в грозное рычание, когда они приближались, чтобы растерзать врага. Но едва они увидели его, угрюмого, бесстрашного, с не знающим устали телом и страшными челюстями, готового к смерти, но уверенного, что он умрет не один, — внезапная робость напала на этих трех датских собак, как и на всех остальных, хотя они и старались скрыть это.

В то время как десять больших собак прыгали и лаяли вокруг готового защищаться до последней крайности волка, в кустах послышался шорох. Через них прыгал белый, как снег, шарик, похожий на резиновый мячик, но оказавшийся на более близком расстоянии маленьким бультерьером. Снэп не мог бежать так быстро, как остальные собаки.

Он явился после всех и дышал настолько тяжело, что я боялся, как бы он не задохнулся.

Перебежав через открытое место, он направился к непрерывно движущемуся кольцу собак, окружавших волка, к которому ни одна из них не решалась приблизиться.

Колебался ли Снэп? Ни одной секунды. Пробравшись через свору лающих собак, он бросился прямо к волку с намерением вцепиться ему в горло.

Волк разинул пасть и пустил в дело свои двадцать острых, как бритва, зубов.

Но маленький бультерьер, не признавая себя побежденным, снова бросился на него. Что было потом, я и сам хорошенько не знаю. Около волка быстро кружилась сплошная масса собак. На мгновение передо мною промелькнул мой маленький беленький Снэп, вцепившийся в морду волка. Все собаки принимали теперь участие в битве, и мы не могли помочь им. Да они и не нуждались в нашей помощи: у них был теперь не знающий страха предводитель.

Когда бой кончился, мы увидели лежащего на земле необыкновенно крупного мертвого волка и вцепившуюся ему в морду маленькую белую собачку.

Мы все время стояли кругом поля битвы, на расстоянии десятка шагов от него, готовые притти на помощь собакам. Но мы не нашли к этому случая до тех пор, пока наша помощь уже была не нужна.

Я позвал Снэпа. Он не двинулся с места. Я наклонился к нему.

— Все уже кончено, Снэп, — сказал. — Ты убил его!

Но Снэп лежал неподвижно, и тут только я заметил две глубокие раны у него на теле. Я старался поднять его.

— Пойдем, Снэп, все уже кончено!

Он тихонько застонал и наконец выпустил морду волка. Охотники опустились на колени около него.

— Я отдал бы двадцать быков, лишь бы он не был ранен, — сказал старый Пенруф, и голос его дрожал.

Я взял Снэпа на руки, звал и ласкал его. Он тихонько взвизгнул. Это было его прощание, так как он в то же время лизнул мне руку и замолк навсегда.

Тяжело мне было возвращаться домой. С нами была шкура громадного волка, но все мы были грустны и нисколько не похожи на победителей.

Мы похоронили маленького героя на вершине холма, позади дома.

— Да, это был храбрец, — пробормотал старик Пенруф, стоя около могилы Снэпа. — Настоящий храбрец! А без таких храбрецов не вырастишь скота…