Собаки

ЦЕРА

Ее имя было Церера, сокращенное — Цера. Это была громадная собака, помесь дога с волкодавом. Она служила у странствующих корзинщиков с того самого времени, как они взялись за свое ремесло, и на ее глазах родились все их четверо детей, из которых старшему было семь лет.

Цера казалась необходимым членом семьи, и на самом деле хозяева смотрели на нее, как на своего рода бедную родственницу, — обязанную всегда быть готовой к услугам всех.

Все соответствовало этому ее семейному положению: ее любили, ее и били, ее и обижали, с ней и советовались…

— Не повернуть ли нам направо, как думаешь, Цера? — серьезно спрашивали ее на перекрестке дорог.

И Цера, запряженная в легкую, обтянутую сверху холстом повозку, одобрительным визгом или недовольным рычанием выражала свое мнение. Семья беспрекословно подчинялась таинственным разлитым в воздухе указаниям, которые чутье Церы улавливало удивительно точно и верно.

Этот порядок имел свои удобства для хозяев. Если их плетушки и жардиньерки туго продавались на выбранном пути, они знали, по крайней мере, что во всем виновато «глупое животное».

Страшный и верный сторож, она, с ее силой и храбростью, могла при случае победоносно расправиться с целой компанией двуногих обидчиков.

Ее любимейшей обязанностью было наблюдение за детьми, уход за ними, их охрана. Здесь она была не только матерью, но постоянной игрушкой и козлищем отпущения. Да и как играть, в самом деле, с живым существом, не мучая его!

Раз в год, из коммерческих соображений, ей разрешалось приносить щенят. После продажи маленьких она плакала бесшумно и уединенно; и долго, в продолжение недель, играя, работая и страдая с той же преданностью, как и раньше, она сохраняла в глазах выражение трогательной, безутешной грусти.

Весна в этом году оказалась неудачливой для корзинщиков.

Проливные дожди портили дороги, холода мешали работать. В довершение всех бед, повозка, которая давно еле скрипела, решительно отказывалась служить.

И вот однажды в лесу, вдали от жилья, случилось несчастье: рассыпалось колесо и сломалась ось. Торговля шла в последнее время плохо, в кармане семьи было всего несколько грошей. Дети, отправленные для сбора подаяния, вернулись ни с чем; голые поля не представляли никакой поживы для желудка, а щенки Церы сосали еще мать и были малы для продажи.

Можно было, конечно, поголодать некоторое время, — это было не в диковину, — но необходимы были деньги для уплаты за работу кузнецу и колеснику.

В эту минуту на дороге показался высокий, тощий, охотник, на длинных ногах, обтянутых в лосиные штаны. Маленькая шапочка, костюм цвета ржавчины, небольшая рыжая козлиная бородка и глаза, полные задора и насмешки, придавали ему вид сатаны, соскочившего с театральных подмостков.

Цера с резвившимися вокруг нее щенятами лежала под деревом привязанная толстой цепью. При приближении охотника, который шел мимо, насвистывая песенку и не замечая собаки, она зарычала.

Вздрогнув от неожиданности, охотник отскочил и, остановившись в стороне, несколько секунд любовался могучим зверем с его потомством. Вдруг выражение какой-то сладострастной жестокости блеснуло в его глазах, и, громко расхохотавшись от пришедшей ему в голову идеи, он крикнул корзинщику: — Эй, братец, почем за щенка? Десять франков штука, идет? Слушайте, я хочу проделать один любопытнейший опыт, который мне пришлось как-то видеть за границей на одной ярмарке: перестрелять этих маленьких каналий на глазах у собаки. Стойте, да у вас здесь кстати и все необходимые приспособления: мы посадим щенят в эту клетку для цыплят и поставим ее на таком расстоянии от матери, чтобы, прыгая, она чуть-чуть не доставала ее мордой… Что? Вы не согласны? Ну, куда ни шло. Ради такого зрелища не грех отдать все, что у меня есть в кошельке… Вот. По двадцать франков за штуку. Четыре луидора держите.

И, высыпав из кошелька на ладонь четыре золотых, он побрякивал ими перед глазами корзинщика. Но вся семья дружно восстала против дикой забавы. В этот момент все глубоко чувствовали свою привязанность к Цере, которая, беспокойно взвизгивала, угадывая по выражению лиц, что готовится что-то ужасное.

Но охотник оказался упрямым самодуром; отчаяние семьи только увеличивало его удовольствие; он уговаривал, настаивал, и в конце концов соблазн этой суммы, которая выручала семью из ее безвыходного положения, победил сопротивление корзинщика. Он решил как-то вдруг и взял золото с каким-то зловещим смехом…

Привязь Церы была тщательно проверена, и щенята посажены в клетку для цыплят. Собака угрожающе рвалась на цепи, и это позволило точно определить место клетки: концом носа мать почти касалась тюрьмы своих детей.

Жена корзинщика забилась в повозку и заткнула уши, чтобы ничего не видеть и не слышать…

Охотник зарядил ружье…

— Стойте, стойте! — крикнул ему корзинщик.

Он подошел к группе детей, стоявших в нескольких шагах, втолкнул, не говоря ни слова, младших в повозку к матери, а старшего скрутил веревкой по рукам и ногам. Предосторожность небесполезная, потому что глаза мальчика сверкали, как уголья, а в каждом кулачонке было зажато по два острых камня, которые в руках этого ловкого маленького дикаря представляли серьезную опасность.

Ужасная казнь длилась долго. Охотник бил издалека и то промахивался, то ранил щенят, которые, барахтаясь, призывали визгом на помощь мать. Все смутно надеялись, что, израсходовав патроны, он вынужден будет оставить в живых хоть одного; но как раз последним зарядом он уложил последнего щенка.

Цера являла действительно зрелище поразительной, ужасающей красоты. Ощетинившись, захлебываясь пеной, в то время, как охотник целился, она то умоляюще лаяла, то смотрела на него с человеческим выражением в молящих глазах.

Но тотчас приступ возмущения и бешенства овладевал ею. В порыве ярости, с широко раскрытой пастью она бросалась на своего врага с такой силой, что, казалось, оторвет себе голову или вывернет дерево, к которому была привязана… В бессильном бешенстве хватала она зубами сдерживавшую ее цепь и, словно убеждаясь в безнадежности своих усилий, на каждый новый выстрел отзывалась диким, полным тоски и отчаяния воем: а-у-у-у…

— Какое великолепное животное! Тигрица!.. львица!.. — говорил довольный охотник, закидывая на плечо ружье.

— Вы находите? — прорычал корзинщик. — Как бы то ни было, вы сделали свое дело, а я выполнил ваши условия… Мы квиты, не правда ли? Ну, а теперь, — прибавил он тоном неумолимого приговора, — удирайте во все лопатки, потому что я сейчас спускаю свою собаку… Это мое право, надеюсь…

Охотник побледнел и задрожал.

— Как? Что такое? — заработал он. — Вы не смеете. Это убийство! Преступление!.. Я буду звать на помощь…

В то же время глаза его торопливо шныряли в поисках убежища… Ничего! Ни жилья вблизи, ни даже дерева, достаточно высокого, чтобы взобраться на него… Он топтался беспомощно на месте, словно земля под ногами его была утыкана гвоздями, и лихорадочно шарил в карманах и патронташе, хотя знал хорошо, что у него не осталось ни денег, ни зарядов, — ничего, что могло бы спасти его…

— Слушайте… я дам вам расписку… на сто… на тысячу франков… берите сколько угодно… все мое состояние…

— Нет, — произнес невозмутимо корзинщик, — с меня довольно ваших денег, и вы научили меня не уступать…

Цера бешено кружилась на цепи, разъяренная близостью своего врага. Корзинщик сделал движение по направлению к ней. Охотник с решимостью отчаяния вцепился в него. Тот оттолкнул его и, нахмурив брови, отрезал твердо и бесповоротно:

— Слушайте. Делаю вам последнюю уступку: даю вам четыреста шагов вперед, вон до того поворота… но только бегите живо… живо бегите. Иначе я не стану ждать…

Мешкать было нечего… Охотник бросил последний взгляд, взгляд ужаса на зияющую пасть зверя, на его острые белые клыки, и стремглав, как сумасшедший, бросился прочь…

Когда он пробежал условленное расстояние, за ним вдогонку кинулась Цера, подымая пыль громадными скачками.

Семья корзинщика с высоты повозки наблюдала, как быстро сокращалось расстояние между человеком и зверем, и слышала, как редкий и глухой лай собаки переходил мало-по-малу в частое взвизгивающее тявканье, похожее на захлебывающееся истерическое тявканье гончих, догоняющих зайца.

Беглец ощущал приближение животного, чувствовал близкую неизбежную гибель. И вот из груди его на бегу начали вырываться такие же дикие звуки, вопли стихийного, животного ужаса. Голоса преследователя и преследуемого сливались в мрачный безумный концерт, настолько ужасный, что мальчик лет шести, пасший на пути их овец, в испуге бросился в сторону, ища спасения, и упал в глубокую, полную воды, торфяную яму, тянувшуюся вдоль дороги.

В этот момент собака поравнялась с местом происшествия. Каких-нибудь два-три десятка шагов отделяли ее от врага. Но что вдруг случилось с ней? Почему торжествующее, победное тявканье сменяется неожиданно визгом сокрушения по ускользающей добыче? Почему, словно налетев на пылающие уголья, пытается она вдруг остановится и, не удержавшись с разбега, перевертывается несколько раз, как смертельно подстреленная?

Она быстро вскакивает на ноги и вот она уже в воде, схватывает мальчика и вытаскивает его на траву, стоит над ним, и, обдавая лицо его палящим дыханием, быстрыми и сильными взмахами языка слизывает со лба его мокрые пряди велось, закрывшие его глаза… Затем принимается теребить зубами его платье и руки, стараясь привести его в чувство…

И когда наконец мальчик встает на ноги, она бросает взгляд в том направлении, где скрылся охотник, и быстро-быстро возвращается назад к своим детям, оставленным там, в повозке, назад, на рабство и муку…