Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы

АГАСФЕРЪ Фантазія

Агасферъ медленно шелъ по дорогѣ, понуривъ голову и машинально переставляя ноги. Его длинный черный кафтанъ лоснился отъ грязи и былъ подвязанъ обрывкомъ веревки. На спинѣ кафтана былъ вшитъ желтый бубновый тузъ, символъ общаго презрѣнія. Пальцы ногъ Агасфера вылѣзли изъ прорванныхъ сапогъ и были избиты въ кровь о встрѣчные камни. Нечесаные волосы выбивались всклоченными сѣдыми завитками изъ-подъ безобразной мѣховой шапки. За спиной у Агасфера былъ тяжелый коробъ, какъ у странствующаго разносчика, и онъ весь согнулся въ дугу подъ его тяжестью. Правая рука его крѣпко опиралась на длинный, загнутый вверхъ посохъ. По временамъ онъ останавливался на мѣстѣ и шатался отъ усталости, потомъ опять поднималъ свой посохъ и пускался въ путь.

Дорога измѣнялась передъ нимъ, степи переходили въ горы, и горы въ долины. Знойная пустыня смѣнялась зеленой и плодородной нивой, потомъ нива превращалась въ снѣжную равнину, и рѣзкій степной вѣтеръ вмѣсто песку поднималъ тучи снѣгу, холоднаго и остраго, какъ миріады тонкихъ иглъ. Агасферъ карабкался на крутыя скалы, перебредалъ рѣки и мѣсилъ грязь болотъ; иногда онъ достигалъ моря и пускался вдоль берега, какъ будто бы отыскивая мостъ на другую сторону.

Въ болѣе населенныхъ мѣстахъ ему попадались прохожіе. Они бросали ему враждебный взглядъ.

— Христопродавецъ! — говорили они, проходя мимо.

На улицахъ селъ мальчишки бѣжали вслѣдъ за Агасферомъ и показывали ему свиное ухо.

Иногда старуха, стоя у порога своей избы, унимала ихъ:

— Берегитесь его! Онъ пьетъ кровь маленькихъ дѣтей!..

Но мальчишки смѣялись въ отвѣтъ и бросали въ Агасфера комья засохшей грязи и камни.

Агасферъ продолжалъ идти дальше и скоро выходилъ изъ людскихъ поселеній, исполненныхъ злости и вражды, и опять погружался въ глубину безразличной природы, но даже въ голосѣ вѣтра и въ шумѣ сосѣдняго лѣса ему слышался окрикъ: «Жидъ!»…

Часто дорога Агасфера тянулась вдоль насыпи, выровненной по шнуру и уложенной двойнымъ рядомъ рельсъ, прямыхъ, какъ окоченѣлыя змѣи. Агасферъ неторопливо шелъ рядомъ по тропинкѣ, оставленной для пѣшеходовъ, но на первомъ поворотѣ изъ-за угла выскакивало желѣзное чудовище, волоча за собою хвостъ тяжело нагруженныхъ повозокъ, наполненныхъ товаромъ и людьми. Чудовище проносилось мимо съ грохотомъ и свистомъ, обдавая Агасфера паромъ и осыпая его искрами, но даже въ его бездушномъ голосѣ звучалъ тотъ же неумолимый многовѣковой укоръ:

— Жидъ! Христопродавецъ!

Агасферъ шелъ и шелъ впередъ. Больше двухъ тысячъ лѣтъ онъ совершалъ свое великое странствіе по землѣ. Теперь это странствіе сдѣлалось его жизнью. Глаза его перебѣгали по сторонамъ, какъ мыши, съ привычно испуганнымъ непостояннымъ выраженіемъ. Этотъ всемірный бродяга со своимъ тяжелымъ коробомъ такъ же мало могъ оставаться на мѣстѣ, какъ безпокойный вѣтеръ, который, пролетая мимо, насвистывалъ все ту же знакомую пѣсню: — Иди дальше, иди! Жидъ! Христопродавецъ!..

И Агасферъ шелъ и шелъ. Солнце палило его, дождь поливалъ и гноилъ его мѣховую шапку. Глаза его заволакивались отъ усталости, и тяжелая дремота облекала его мозгъ, и мысли, пробѣгавшія въ его головѣ, наполовину мѣшались съ обрывками сонныхъ грезъ. Онъ продолжалъ идти и грезить и даже разговаривать съ призраками, смутно всплывавшими въ его отуманенномъ мозгу.

Тѣло его постепенно изнашивалось отъ ходьбы и времени, но ему снилось, что судьба, не желающая дать ему смерти, замѣняетъ одно тѣло другимъ и заставляетъ его возрождаться снова и снова. Цѣлый рядъ пережитыхъ существованій всплывалъ въ его умѣ, какъ обрывки сновидѣній. Онъ былъ министромъ въ Испаніи, пробовалъ обращать въ свою вѣру русскаго князя въ Кіевѣ. Инквизиція поднимала его на дыбу и разрывала его тѣло членъ по члену. Онъ былъ банкиромъ въ Венеціи, докторомъ при монгольскомъ дворѣ. Быть можетъ, онъ дѣйствительно пережилъ эти существованія, ибо и въ дѣйствительной земной жизни нѣтъ ничего, кромѣ сна и странствія. Но въ цѣпи этихъ жизней, связанныхъ другъ съ другомъ, лежала тайна его безсмертія. И все это время онъ неуклонно продолжалъ идти по своей безконечной дорогѣ, съ коробомъ за плечами и натыкаясь окровавленными ногами на дорожные камни. Цѣпь этихъ призрачныхъ жизней уходила однимъ концомъ въ прошлое, а другимъ въ настоящее. Она двоилась, троилась и умножалась, какъ песокъ, и эти безчисленныя тѣни существованій перебѣгали въ душѣ Агасфера, какъ проблески дневного свѣта, отброшенные на землю сквозь густыя вѣтви дерева невѣрной и узорчатой сѣтью. Агасферъ переживалъ ихъ всѣ одновременно и поочередно. Онъ спорилъ и разговаривалъ самъ съ собой, бранился и даже смѣялся, и не было ничего зловѣщѣе этого безумнаго смѣха, понятнаго только для призраковъ.

Иногда онъ засовывалъ руку въ карманъ и бренчалъ воображаемымъ золотомъ.

— Зачѣмъ тебѣ золото, Агасферъ? — спрашивалъ онъ и тотчасъ же самъ давалъ отвѣтъ:

— Въ золотѣ — моя жизнь. Когда меня гонятъ, могу захватить его съ собою. Золотомъ могу купить все, хлѣбъ и кровь, и человѣческій законъ, и землю, и даже новаго бога…

— Зачѣмъ тебѣ золото, Агасферъ? — упорно возвращался онъ къ тому же вопросу и вдругъ превращался въ нищаго портного и, быстрымъ жестомъ вывернувъ карманы, отвѣчалъ скороговоркой:

— Золото, какое золото? Мнѣ не на что купить селедку на обѣдъ!..

Солнце поднялось на полдень и палило голову Агасферу, Агасферъ все шелъ впередъ, поднимая ногами пыль въ дорожной колеѣ. Капли пота одна за другой стекали на его лицо изъ-подъ мѣховой шапки и, смѣшиваясь съ пылью, слѣпили ему глаза. Онъ поминутно откидывалъ назадъ голову и разсѣянно смотрѣлъ передъ собою въ даль безконечной дороги, развернутой, какъ узкое сѣрое полотно. Вѣтеръ стихъ, и пыльная трава по краямъ дороги неподвижно застыла, но нагрѣтый воздухъ рѣялъ и игралъ впереди яркими причудливо-дрожащими переливами, похожими на волны призрачной рѣки. И вдругъ Агасферу, показалось, что тамъ, въ безконечной глубинѣ воздушныя волны сгущаются и принимаютъ болѣе уловимыя очертанія. Онъ продолжалъ идти впередъ тѣмъ же неторопливымъ и колеблющимся шагомъ, и черезъ минуту воздушныя очертанія стали яснѣе. Въ яркомъ воздухѣ полудня выросла человѣческая фигура, сотканная изъ тумана и блеска, которая тоже шла или, скорѣе, плыла навстрѣчу Агасферу.

Сердце Вѣчнаго Жида, привычное къ дорожнымъ злоключеніямъ, отупѣвшее среди несчастій и обидъ, дрогнуло въ первый разъ послѣ минувшихъ тысячелѣтій, ибо эта фигура не была похожа на тѣхъ людей, которыхъ онъ встрѣчалъ время отъ времени на земныхъ дорогахъ. Она была такая странная, трудно уловимая; ея очертанія и обликъ постоянно измѣнялись. Ему показалось, что ихъ соединяетъ какое-то таинственное родство.

— Кто знаетъ, — подумалъ онъ, — быть можетъ, я тоже кажусь ему такимъ же непостояннымъ, вѣчноизмѣняющимся, неуловимымъ призракомъ.

Приближаясь, видѣніе замедлило шагъ. Агасферъ послѣдовалъ его примѣру, продолжая внимательно всматриваться въ эти загадочныя черты. Обликъ видѣнія измѣнялся все быстрѣе и причудливѣе. Вотъ оно стало меньше ростомъ и сухощавѣе. Его большая голова была покрыта длинными рѣдкими волосами, и правая рука держала свѣжеочиненное гусиное перо, а въ лѣвой была книга, на которой въ видѣ эпиграфа было написано: «Кровью моего сердца, сокомъ моихъ нервовъ».

Но Агасферъ не могъ прочитать этой надписи, ибо вся книга была написана чуждыми письменами и отъ нея исходилъ враждебный запахъ, какъ отъ нечистой вещи. Однако, лицо призрака показалось ему знакомымъ. Въ памяти его на минуту вспыхнуло и промелькнуло, какъ молнія, еще одно существованіе. Маленькій, хилый мальчикъ шелъ со своимъ учителемъ по улицѣ большого города. Они шли посрединѣ улицы съ вьючными животными и псами.

— Мы обязаны давать дорогу каждому встрѣчному, — говорилъ учитель, — судьба наша топтаться въ грязи…

— Барухъ! — промелькнуло въ умѣ Агасфера. — Вѣроотступникъ, проклятье тебѣ! Ты бросилъ даже отцовское имя, чтобы сравняться съ «гоями».

А черты призрака продолжали измѣняться. Онъ сталъ высокъ и статенъ. Глаза его метали молніи, и лицо его было, какъ лицо вождя. Правая рука его была протянута впередъ, и громкая рѣчь лилась изъ его раскрытыхъ устъ, — и эхо полей отвѣчало ей рокотомъ, какъ голоса многотысячной толпы.

— А тебя какъ зовутъ? — подумалъ съ ненавистью Агасферъ. — Фроимъ, или нѣтъ… Фардинандъ. Ты тоже отступникъ и еще бунтовщикъ. Голосъ твой сѣетъ бурю. Твой призывъ будитъ чернь и зоветъ бить стекла и потрошить перины въ моемъ домѣ…

Призракъ продолжалъ измѣняться. Тѣло его высохло, лицо стало важно и спокойно. Онъ сдѣлалъ два шага впередъ по пыльной дорогѣ и снова остановился.

Взглядъ его ушелъ внутрь, какъ будто онъ рѣшалъ трудную задачу, и губы слегка шевелились, словно складывали посылки сложнаго и запутаннаго силлогизма.

— Ты тоже Барухъ! — съ ненавистью подумалъ Агасферъ. — Барухъ Шпиноза! Безбожникъ, херемъ на твою голову! Ты первый соблазнилъ моихъ дѣтей усомниться въ моемъ старомъ, миломъ, собственномъ Богѣ.

Призракъ продолжалъ измѣняться. Вотъ онъ сталъ португальскимъ вельможей, потомъ преобразился въ мавританскаго поэта, съ мантіей черезъ плечо и лютней подъ мышкой, въ бродячаго сирійскаго учителя, въ странствующаго индійскаго купца. Тѣни ихъ существованій вспыхивали въ душѣ Агасфера другъ за другомъ, какъ зарницы, и становились все смутнѣе и непонятнѣе.

Когда все это было? Давнымъ-давно, тысячу лѣтъ тому назадъ… Онъ какъ будто восходилъ назадъ по лѣстницѣ своихъ прошлыхъ жизней къ далекому, почти забытому и перепутанному прошлому. Страна, окружавшая его и призракъ, стала жарче и суше. Нагрѣтый воздухъ рѣялъ вдали.

— Что это крадется между камней? — подумалъ Агасферъ, — не шакалъ ли подбирается къ степнымъ прыгунцамъ, а тамъ вдали не газель ли промелькнула?

Ему показалось, что на горизонтѣ засеребрилась бѣлая полоса рѣки, и между холмовъ проступили очертанія города и сверкнулъ отблескъ одной, самой высокой, круглой и устланной золотомъ кровли.

А призракъ продолжалъ измѣняться все быстрѣе и быстрѣе. Онъ непрерывно пріобрѣталъ новыя черты и выраженія, облекался въ длинныя ризы жреца и въ желѣзные доспѣхи воина, въ княжескій пурпуръ и въ бѣлую тогу римлянъ. Все спуталось въ умѣ Агасфера, душа его двоилась. Призраки эти были внутри его, но онъ до такой степени забылъ это далекое прошлое, что они стали ему чужды и враждебны. Эти священники и воины были болѣе похожи на его враговъ и гонителей, чѣмъ на отпрыскъ его собственной жизни и плоти.

А призракъ продолжалъ измѣняться. Онъ сталъ молодъ и строенъ тѣломъ. Голова его была открыта. Русые волосы раздѣлялись на темени и, слегка завиваясь, спадали внизъ. Сѣрый вязаный хитонъ облекалъ его гибкія плечи. Лицо его было задумчиво и прекрасно, и глубокій взглядъ сіялъ важнымъ, кроткимъ, спокойнымъ и загадочнымъ свѣтомъ.

И вдругъ что-то дрогнуло въ груди Агасфера. Онъ сдѣлалъ глубокій вздохъ, и воздухъ ему показался чище и свѣжѣе. Пыльная дорога стала полосой зеленой травы, и гладкая степь взволновалась серебристою рябью, какъ бѣлое озеро.

Прошлое выросло въ душѣ Агасфера и стало настоящимъ.

Онъ ощутилъ себя рыбакомъ, простымъ и безхитростнымъ, съ наивнымъ умомъ и мозолистыми руками.

— Ты, Господи? — сказалъ Агасферъ тихо, и какъ будто задавая вопросъ.

Глаза его загорѣлись, и онъ сдѣлалъ шагъ впередъ по направленію къ призраку.

— Я — Сынъ Человѣческій! — сказалъ призракъ, не отводя отъ Агасфера своихъ глубокихъ мечтательныхъ глазъ. — Любишь ли ты меня, Петръ?

— Господи, Господи! — повторялъ Агасферъ съ восторгомъ въ голосѣ. — Плоть отъ моей плоти, огонь отъ моего духа! Мой сынъ, мой Господь!..

— Любишь ли ты меня, Петръ? — повторилъ Сынъ Человѣческій.

— Господи! — твердилъ Агасферъ. — Мнѣ ли не любить Тебя? Въ мукахъ моей души я родилъ Тебя! Ты кровь моихъ жилъ, лучшій трепетъ моего сердца, мой призывъ къ міру, мое Святое Слово!

Но внѣшній видъ призрака снова измѣнился. Лицо его стало блѣдно и безкровно. Тѣло какъ будто поднялось и вытянулось. Руки простерлись неподвижно надъ головой. Сзади его проступило зловѣщее черное дерево. Руки Сына Человѣческаго были прибиты къ дереву окровавленными гвоздями, и Его вытянутое тѣло повисло на нихъ, какъ на двухъ бѣлыхъ плетяхъ. Кровь и слезы медленно катились по Его щекамъ и каплями стекали внизъ.

И Агасферъ всплеснулъ руками и въ отчаяніи заломилъ пальцы.

— Сойди съ креста, Господи! — громко возопилъ онъ. — Кто распялъ Тебя, Утѣшитель слабыхъ? Сильные міра, первосвященники, святотатственные палачи!..

Дыханіе замерло въ груди Агасфера отъ великой жалости. Смутный сонъ его души исчезъ предъ этимъ страшнымъ зрѣлищемъ, и, вмѣсто оцѣпенѣлаго безразличія, въ груди его бушевала живая любовь и ненависть.

— Господи, сойди внизъ! — повторилъ онъ и, простирая руки, сдѣлалъ шагъ впередъ къ подножію креста.

И Сынъ Человѣческій выдернулъ Свои пронзенныя руки изъ-подъ колючихъ гвоздей, уже заржавленныхъ отъ крови, и сошелъ съ креста. Тѣло Его стало сухо и прозрачно. Онъ не шелъ, а скользилъ по землѣ. Глаза Его запали внутрь и пріобрѣли таинственный блескъ.

Онъ подвинулся впередъ и загородилъ дорогу Агасферу.

— Куда ты идешь, Агасферъ? — спросилъ Онъ, поднимая Свою правую руку, запечатлѣнную глубокой гвоздяной стигмой, и почти касаясь плеча странника.

Но когда Агасферъ воочію увидѣлъ чудо воскресенія, голова его затмилась, и сила зрѣнія внезапно исчезла изъ его напряженныхъ глазъ. Прошлое утонуло въ этой тьмѣ. Онъ забылъ о красѣ галилейскихъ холмовъ и почувствовалъ себя снова жалкимъ, гонимымъ, на половину затравленнымъ странникомъ.

Его незрячіе глаза превратились въ свѣжія раны, и, вмѣсто слезъ, изъ нихъ струились алыя капли крови, такъ же точно, какъ изъ крестныхъ ранъ Христа. Онѣ падали на его длинную сѣдую бороду и засыхали въ ней, превращая ее въ струпъ.

Тогда Агасферъ простеръ въ сторону свою длинную, сухую руку. Исчезло озеро и зеленая трава; земля стала широкой и плоской равниной. Небо было сѣро и туманно, и рѣдкій дождь падалъ сверху, какъ боязливыя слезы. Холодный, влажный вѣтеръ прилеталъ съ сѣвера, и въ свистѣ его слышалась щемящая тоска, навѣянная необозримымъ поприщемъ этой огромной, скучной, подавленной туманомъ равнины.

И Агасферъ снова повелъ рукой, и туманъ загорѣлся багровымъ блескомъ. На горизонтѣ занималось зарево и освѣщало длинный рядъ костровъ, приготовленныхъ для гигантскаго всесожженія. Задніе костры пылали, и вмѣстѣ съ ними пылало что-то жирное и смрадное, рождая густой дымъ и слоистую черную копоть. Передніе костры еще ожидали возжигающаго факела. На вершинѣ ихъ стояли призраки, прикованные цѣпями къ столбу. Ихъ бѣлые саваны были исписаны красными языками, но лица ихъ были бѣлѣе савановъ, и земная надежда потухла въ ихъ глазахъ. Огромная толпа тѣснилась передъ кострами и жадно слѣдила за каждой судорогой этихъ мертвыхъ лицъ. Слуги Святой Германдады пѣли погребальную пѣснь, умолявшую небо о прощеніи нераскаяннымъ грѣшникамъ, но дымное небо нависло надъ землей, какъ кровля смраднаго ада, и самый воздухъ былъ насыщенъ безумной и ненужной жестокостью.

И Агасферъ повелъ рукою, и туманъ разорвался какъ завѣса. Изъ тумана выступилъ городъ, стоявшій надъ быстрой рѣкой, какъ сторожъ на проѣзжей дорогѣ. Улицы города были узки и извилисты, и мрачные дома почти соприкасались вверху своими нахлобученными вышками.

По узкимъ улицамъ металась и бушевала такая же неисчислимая толпа. Во всѣхъ рукахъ было оружіе, копья и топоры, длинные луки, ножи и просто толстые колья. На плечѣ у каждаго былъ нашитъ широкій бѣлый крестъ.

Люди съ топорами и кольями занимались охотой на другихъ людей, безоружныхъ, которые тщетно убѣгали въ темные закоулки и прятались на чердакахъ. Порой раздавался пронзительный крикъ дѣвушки или послѣднее хрипѣнье старика, о бороду котораго убійца уже вытиралъ свой окровавленный ножъ. А по большой дорогѣ шли босые братья и пѣли крестоносный гимнъ во славу Того, Кто больше всѣхъ страдалъ и былъ поруганъ на землѣ:

И Агасферъ повелъ рукою, и городъ растаялъ и исчезъ.

Сквозь туманъ проступило мѣсто, огражденное рѣшеткой и уставленное памятниками. Это было кладбище. Дѣло убійства кончилось и смѣнилось угрюмой тишиной. У подножія памятниковъ лежали рядами трупы. Тутъ были женщины, младенцы, старики. Они были истерзаны съ жестокостью, достойной Ирода. Чрево одной женщины было распорото и набито пухомъ, глаза одного старика были пробиты гвоздями; на лохмотьяхъ ихъ одежды алѣла еще не потемнѣвшая кровь.

Рука Агасфера становилась длиннѣе и протянулась надъ кладбищемъ, какъ огромный указательный знакъ.

— Я не вижу, — сказалъ онъ, обращая къ кладбищу свое незрячее лицо, — но Ты видишь, Господи!

И Христосъ содрогнулся отъ жалости, и терновый вѣнецъ пошевелился на Его челѣ и капли алой крови снова потекли по Его лицу.

— Именемъ Твоимъ, Господи! — простоналъ Агасферъ и заплакалъ своими кровавыми, свѣже-выколотыми глазами, и Христосъ заплакалъ вмѣстѣ съ нимъ.

Тогда Сынъ Человѣческій снова преобразился, и лицо Его стало какъ у прекраснаго юноши. Голова Его покрылась мягкими русыми кудрями, нѣжный румянецъ заигралъ на Его щекахъ, и въ глазахъ сверкнула земная печаль и гроза.

— Смотри! — сказалъ Онъ и коснулся рукой головы Агасфера.

Умственный взоръ Агасфера открылся и охватилъ все поприще земли. Вся безконечная ширина ея была изъ края въ край покрыта трупами. Здѣсь тоже были старики, женщины и дѣти. Одни были тощи, какъ скелетъ, и бурая кожа присохла къ ихъ угловатымъ костямъ; другіе лежали съ распухшими и почернѣлыми лицами. У третьихъ на груди и на лицѣ запеклась свѣжая кровь.

— Моимъ ли это именемъ? — сказалъ Христосъ. — Не именемъ ли сатаны?

На восточномъ краю земли кипѣла неумолимая война. Пушки тяжело грохотали, пороховыя мины взрывались одна за другой. Разорванные члены человѣческихъ тѣлъ взлетали вверхъ окровавленнымъ фонтаномъ и падали внизъ, еще трепеща отъ внезапно уничтоженной жизни.

— Это мой народъ! — сказалъ Юноша. — Мой несчастный, безплодно погибающій народъ!..

И Агасферъ въ ужасѣ отвернулся, чтобы избавиться отъ этого зловѣщаго зрѣлища, но равнина окружала его отовсюду своими полчищами погибшихъ. Его умственный взоръ продолжалъ ее до безконечности, и нигдѣ для него не было отдыха и покоя. Ноги Агасфера стали подкашиваться. Тяжелый коробъ давилъ ему плечи и пригибалъ его къ землѣ.

Тогда Сынъ Человѣческій положилъ свою руку на коробъ Агасфера.

— Что у тебя въ коробѣ, Агасферъ? — спросилъ Онъ ласково. — Дорожный ли запасъ?

Грузный коробъ соскользнулъ съ плечъ Агасфера на землю и распался отъ тяжести. Содержаніе его обнажилось. То были не товары и не дорожный запасъ. Въ коробѣ была груда толстыхъ книгъ, переплетенныхъ въ телячью кожу. Онѣ были застегнуты металлическими застежками, похожими на кандалы, и изъ-подъ крѣпкихъ переплетовъ пробивался запахъ тлѣнія.

— Зачѣмъ тебѣ эти старыя книги? — сказалъ Сынъ Человѣческій. — Оставь ихъ здѣсь и иди облегченный!..

Но Агасферъ застоналъ, какъ отъ боли, разорвалъ на себѣ одежду и обнажилъ передъ Сыномъ Человѣческимъ свою исхудалую грудь. На груди его висѣла ветхая ладонка, похожая на комокъ засохшей грязи. Въ ладонкѣ была горсть земли, нѣкогда унесенная Агасферомъ съ родного пепелища во время послѣдняго изгнанія. Земля эта была такая старая и плотная, что она давила Агасферу грудь, какъ могильный камень, и подъ гнетомъ ея онъ чувствовалъ себя, какъ заживо погребенный мертвецъ.

Но мертвое сердце Агасфера не хотѣло разстаться въ этими останками прошлаго. Одна рука его крѣпко схватилась за полуразрушеннный край короба, стараясь удержать отъ паденія заплѣсневѣлыя книги, другая судорожно стиснула драгоцѣнную ладонку.

— Господи, — сказалъ онъ, — эти книги и эта горсть земли есть все, что осталось отъ моей первой, настоящей жизни. Чѣмъ же я буду жить дальше? Лучже же мнѣ умереть и остаться костлявымъ трупомъ здѣсь и вмѣстѣ съ ними…

Онъ разорвалъ ладонку и обсыпалъ палестинскою землею свои драгоцѣнныя книги, потомъ упалъ на колѣни и прильнулъ лицомъ къ жесткимъ угламъ переплетовъ, которые рѣзали ему лицо, какъ тупая металлическая грань.

Но Сынъ Человѣческій ступилъ шагъ впередъ и снова коснулся рукой головы стараго упрямца.

— Живи и будь человѣкомъ! — сказалъ онъ кротко.

И, по мановенію Христа, Агасферъ поднялся на ноги. Прикосновеніе руки Воскресшаго преобразило его и это превращеніе было чудеснѣе всѣхъ прежнихъ. Онъ стало моложе и крѣпче тѣломъ. Плечи его раздались, грудь дышала глубже и ровнѣе, и на изнеможденныхъ щекахъ блеснулъ новый румянецъ. Лохмотья уродливаго кафтана спали съ его плечъ. Станъ его былъ облеченъ короткой шерстяной рубахой. Руки его были обнажены, и правая кисть вытянута впередъ, какъ у ткача, перебирающаго основу.

— Будь работникомъ! — сказалъ Христосъ.

Ибо быть человѣкомъ на землѣ значитъ прежде всего быть работникомъ.

И Агасферъ поднялъ голову и посмотрѣлъ на воскресшаго Бога, Который преображался на его глазахъ. Лицо Его разгорѣлось лазурнымъ свѣтомъ, глаза сіяли, какъ два солнца; тѣло Его облеклось ослѣпительно бѣлой одеждой, и воскрылія одежды озарились радугой.

Ибо обликъ Сына Человѣческаго является яснѣе и чище тому, кто бодро вѣруетъ и бодро трудится на землѣ.

И лицо Агасфера озарилось отблескомъ сіянія Христова. Глаза его зажглись восторгомъ, и уста раскрылись улыбкой.

— Ты моя мечта, Ты мой идеалъ! — сказалъ онъ, не отводя глазъ отъ преображеннаго Христа.

— Будь борцомъ, — сказалъ Христосъ, — борись во имя идеала!

Въ ласковой полдневной тишинѣ, осѣненной безоблачной лазурью и залитой ослѣпительнымъ свѣтомъ, Сынъ Человѣческій во славѣ Своей поднимался на небеса, а внизу на землѣ стоялъ безъименный еврейскій ткачъ и слѣдилъ глазами за своей летучей лазурно-окрыленной мечтой.

Нью-Іоркъ, 1903 г.