Собрание сочинений

Кончится лето. Начнется сентябрь. Разрешат отстрел

утки, рябчика, вальдшнепа. «Ах, как ты постарел»

скажет тебе одна, и ты задерешь двустволку,

но чтоб глубже вздохнуть, а не спугнуть перепелку.

И легкое чутко дернется: с лотков продают урюк.

Но и помимо этого мир вокруг

меняется так стремительно, точно он стал колоться

дурью, приобретенной у смуглого инородца.

Дело, конечно, не в осени. И не в чертах лица,

меняющихся, как у зверя, бегущего на ловца,

но в ощущении кисточки, оставшейся от картины,

лишенной конца, начала, рамы и середины.

Не говоря – музея, не говоря – гвоздя.

И поезд вдали по равнине бежит, свистя,

хотя, вглядевшись как следует, ты не заметишь дыма.

Но с точки зренья ландшафта, движенье необходимо.

Это относится к осени, к времени вообще,

когда кончаешь курить и когда еще

деревья кажутся рельсами, сбросившими колеса,

и опушки ржавеют, как узловые леса.

И в горле уже не комок, но стопроцентный еж -

ибо в открытом море больше не узнаешь

силуэт парохода, и профиль аэроплана,

растерявший все нимбы, выглядит в вышних странно.

Так прибавляют в скорости. Подруга была права.

Что бы узнал древний римлянин, проснись он сейчас? Дрова,

очертания облака, голубя в верхотуре,

плоскую воду, что-то в архитектуре,

но – никого в лицо. Так некоторые порой

ездят еще за границу, но, лишены второй

жизни, спешат воротиться, пряча глаза от страха,

и, не успев улечься от прощального взмаха,

платочек трепещет в воздухе. Другие, кому уже

выпало что-то любить больше, чем жизнь, в душе

зная, что старость – это и есть вторая

жизнь, белеют на солнце, как мрамор, не загорая,

уставившись в некую точку и не чужды утех

истории. Потому что чем больше тех

точек, тем больше крапинок на проигравших в прятки

яйцах рябчика, вальдшнепа, вспугнутой куропатки.