Собрание сочинений. Бойся Кошек

Роальд Даль ПОБЕДА

Луиза с полотенцем в руках вышла из двери кухни и окунулась в прохладный и ясный октябрьский день.

— Эдвард! — позвала она, — Э-эдвард! Обе-едать! — Еще немного подождав, явно прислушиваясь и надеясь услышать возможный отзыв мужа, она прошла на лужайку и, сопровождаемая малюсенькой тенью, обогнула клумбу с розами, чуть коснувшись ногой солнечных часов. Для невысокой и полной женщины, коей она являлась, движения ее были довольно изящны, когда она шла, живо и мягко покачивая плечами и взмахивая руками. Пройдя под кроной тутового дерева, женщина оказалась на покрытой брусчаткой дорожке. С того места, где дорожка заканчивалась, она взглянула вниз вдоль откоса, в самый конец большого сада.

— Эдвард! Обедать пора!

Она уже увидела мужа, который работал примерно в восьмидесяти ярдах от нее, внизу, у самой кромки леса — его высокую стройную фигуру в брюках защитного цвета и темно-зеленом свитере. Стоя рядом с большим костром, он вилами подбрасывал в пламя ворохи сухих веток и листьев. Огонь яростно взметался оранжевыми языками и клубами молочно-белого дыма, который медленно уплывал в сад, принося с собой чарующие ароматы осени и горелой листвы.

Луиза пошла по откосу в сторону мужа. В принципе, она могла бы ограничиться и словесным призывом, тем более что голос у нее был довольно звонкий, но что-то привлекло ее в этом великолепном костре, заставило подойти ближе, чтобы почувствовать его жар и услышать завораживающее потрескивание горящего лесного мусора.

— Обед готов, — в очередной раз проговорила она на ходу.

— Иду, сейчас, подожди минутку.

— Какой замечательный у тебя получился костер.

— Да, надо было расчистить это место, — проговорил муж. — Надоели эти ветки. — От работы он порядком вспотел, его вытянутое лицо лоснилось, на кончиках усов поблескивали росинки влаги, а по шее и горлу внизу стекали и исчезали под воротником свитера два тоненьких ручейка.

— Смотри, не перенапрягись.

— Слушай, Луиза, тебе не надоело на каждом шагу следить за мной, словно я какой-то старик. Немного физического труда еще никому не повредило.

— Ладно, ладно, знаю, дорогой. Ой, смотри-ка, Эдвард! Смотри вон туда!

Тот обернулся и посмотрел на жену, которая указывала пальцем куда-то по другую сторону костра.

— Эдвард, смотри, кошка!

Это действительно была кошка, причем довольно необычного окраса; животное сидело на земле чуть ли не вплотную к костру, отчего со стороны могло показаться, что языки пламени изредка касались его шкуры, хотя само оно вело себя подчеркнуто спокойно, слегка наклоня голову набок, подняв нос и поглядывая на супругов своими холодными желтоватыми глазами.

— Ой, да она же сгорит! — воскликнула Луиза, роняя полотенце и бросаясь вперед, после чего схватила кошку обеими руками, отнесла ее в сторону и усадила на траву подальше от костра.

— Совсем ума лишилась? — спросила она невозмутимую кошку, одновременно утирая руки. — Что это на тебя нашло?

— Не беспокойся, она знает, что делает, — флегматично произнес муж. — Хотел бы я посмотреть на такую кошку, которая делала бы что-то против своей воли. Едва ли сыщется хотя бы одна.

— Интересно, чья она? Ты ее раньше не видел здесь?

— Не приходилось. Да, окрас что надо.

Кошка по-прежнему сидела на траве и искоса посматривала на супругов. В ее глазах ощущалось какое-то скрытое внутреннее напряжение, было в них что-то необычно задумчивое, тогда как нос словно окаймляла тень легкого презрения и, возможно, некоторого удивления при виде этих людей; можно было подумать, что вид их — невысокой, полной и розовощекой женщины и худого, мускулистого, сильно вспотевшего мужчины, — хотя и заслуживал некоторого внимания, однако особой важности не представлял. Окрас ее был довольно не типичен для кошек — серебристо-серый, ровный, без малейшей примеси голубизны, а шерсть была очень густая, тонкая и мягкая.

Луиза наклонилась и погладила ее по голове и спине.

— Ну, домой идти не надумала? — спросила она. — Будь умницей и отправляйся туда, откуда пришла.

Супруги отправились вверх по холму в сторону своего дома.

Кошка тоже встала и пошла следом за ними — сначала держась на отдалении, но постепенно приближаясь, быстро сокращая разделявшее их расстояние… Наконец, она поравнялась с ними, а через несколько секунд возглавила странное шествие, передвигаясь с таким видом — хвост торчком, как мачта корабля, — словно вся эта территория безраздельно принадлежала ей одной.

— Ну, сказали тебе, иди домой, — проговорил мужчина. — Пошла! Нам ты не нужна.

Едва они достигли дома и открыли дверь, как кошка юркнула внутрь, и Луизе пришлось дать ей на кухне немного молока. Пока супруги обедали, она запрыгнула на стоявший между ними свободный стул, в результате чего голова ее оказалась практически на уровне стола, откуда она принялась наблюдать своими темно-желтоватыми глазами всю обеденную процедуру.

— Что-то не нравится мне эта кошка, — заметил Эдвард.

— А мне она, наоборот, кажется очень привлекательной. Как ты отнесешься к тому, если она немного поживет у нас?

— Слушай, Луиза, с чего это она должна у нас оставаться? Ведь у нее где-то есть хозяин. Она просто потерялась. Если же она задержится еще на некоторое время, тебе придется отнести ее в полицию — уж там-то обязательно отыщут ее владельцев.

Покончив с обедом, Эдвард вернулся к работе в саду, а Луиза, как и всегда, уселась за пианино. В общем-то, она довольно неплохо играла на этом инструменте и тонко разбиралась в музыке, а потому ежедневно играла — преимущественно для себя. Кошка к тому времени уже перебралась на диван, и Луиза, проходя мимо него, погладила ее по голове. От прикосновения животное приоткрыло глаза, посмотрело на женщину, потом опять сомкнуло веки и вновь погрузилось в сон.

— Надо же, какая необычная кошка, — пробормотала женщина. — И цвет какой необычный. Но очень красивый. А что, если ты и в самом деле останешься у нас? — Она скользила ладонью по голове кошки, пока не почувствовала под шерстью небольшую припухлость или шишечку, как раз над правым глазом.

— Бедняжка, — жалостливо проговорила она. — Надо же, опухоль на такой прелестной мордочке. А может, ты у нас уже старушка?

Она подошла к инструменту. Со временем у нее сформировался своеобразный ритуал, когда прежде, чем начать играть, она составляла тщательно продуманную программу на каждый день. Луизе не хотелось нарушать атмосферу очарования, которое она получала от музыки, вынужденными остановками на поиск следующего произведения. Единственное, что она допускала, это небольшую паузу после каждой пьесы, но и то лишь для того, чтобы дать возможность публике разразиться бешеными аплодисментами и горячо заявить о своем желании повторно услышать тот или иной фрагмент. Разумеется, речь шла о воображаемой аудитории, но ей всегда очень нравилась подобная фантазия, а в отдельные дни у нее было такое ощущение, будто комната, погруженная в волны ее пленительной музыки, вдруг срывается с места и куда-то плывет, медленно исчезая вдали, тогда как сама она не видит абсолютно ничего, кроме разве лишь рядов кресел и моря лиц, обращенных в ее сторону и внимательно вслушивающихся в каждый аккорд.

У нее не было строгого правила, когда играть по нотам, а когда без них, а потому она решила, что сегодня будет играть по памяти — такое было настроение. Вот только что выбрать? Она застыла перед пианино — маленькая, пухленькая, розоватая женщина с округлым, но все еще миловидным лицом, схваченными на затылке крохотным хвостиком волосами и сцепленными на коленях руками. Изредка бросая взгляд направо, она видела лежавшую на диване и свернувшуюся в клубок кошку, серебристо-серая шкура которой приятно контрастировала с алой подушкой. Может, для начала что-нибудь из Баха? Или лучше Вивальди? Пожалуй, можно попробовать версию Баха для органа в концерте до минор. Так, это пойдет первым номером, а потом можно немножечко Шумана. «Карнавал» — это будет забавно, а потом пойдет Лист — так сказать, для разнообразия. Потом опять Шуман, только что-нибудь из веселых пьес для детей, можно сказать — и название подходящее: «Детские сцены». Ну, а под занавес пойдет Брамс, его вальс, а может, сразу два, если настроение будет подходящее.

Значит, так: Бах, Шуман, Лист, Шуман и Брамс. Чудесно! Это как раз та программа, с которой она прекрасно справится даже без нот. Она чуточку пододвинулась к инструменту, сделала небольшую паузу, будто ожидая, когда кто-нибудь из публики (она уже чувствовала, что сегодня концерт получится на славу) в последний раз кашлянет, и наконец, с томной грацией, отличавшей почти все ее движения в процессе игры, прикоснулась пальцами к клавишам и начала играть.

Поначалу она даже не замечала кошку, более того — полностью забыла о ее существовании, но, едва первые сочные звуки музыки плавно разлились по комнате, уловила краем глаза стремительное оживление, намек на порывистое движение на диване справа от себя. Луиза сразу же прекратила играть.

— Ну, что случилось? — спросила она, поворачиваясь к кошке. — В чем дело?

Существо, которое несколько секунд до этого мирно посапывало, сидело выпрямившись, неподвижно упершись ногами в диван, напряженно подняв уши и широко распахнув глаза. Кошка неотрывно смотрела на пианино.

— Ты что, испугалась? — нежно проговорила Луиза. — Или никогда раньше не слышала музыки?

Нет, подумала женщина, здесь что-то не так. Вряд ли подобное возможно. Ненадолго задумавшись, она смекнула, что реакция животного, в общем-то, была мало похожа на страх. Ведь она не отпрянула, не убежала прочь. Более того, она даже как-то потянулась вперед всем телом, а ее морда… что и говорить, выражение ее было действительно какое-то странное, очень походившее на смесь изумления и потрясения. В общем-то, мордочка у нее маленькая и не особенно выразительная, хотя, если приглядеться повнимательнее, то можно заметить, что глаза и уши словно связаны одной нитью, особенно та крохотная часть шеи, которая располагалась непосредственно под ушами… Не отрывая внимательного взгляда от кошачьей мордочки, Луиза снова опустила пальцы на клавиши.

Кошка, казалось, уже немного пообвыкла и отреагировала на музыку лишь едва уловимым движением тела, однако затем, по мере ускорения темпа, при первом энергичном аккорде, символизировавшем начало основных тактов фуги, у нее на морде появилось странно-возбужденное, почти экстатическое выражение. Внезапно уши, которые доселе стояли торчком, стали словно обмякать, верхние веки поползли вниз, голова начала заваливаться набок, причем Луиза готова была поклясться, что животное весьма одобрительно реагирует на ее исполнительское мастерство.

Выражение, увиденное ею на морде кошки (во всяком случае, ей казалось, что она его увидела), очень смахивало на то, что появлялось на лицах людей, внимательно слушающих музыку. Когда мелодичные звуки целиком захватывают их, подчиняя себе все их естество, на лицах появляется то особенное, очень легко различимое выражение, которое невозможно ни с чем спутать, так же, как улыбку. Сейчас Луиза была уверена, что и на морде кошки появилось точно такое же выражение, которое ей так и хотелось назвать «выражением лица».

Закончив одно произведение, она перешла к следующему, все так же неотрывно глядя на кошку. К концу игры, когда музыка смолкла, у женщины не оставалось никаких сомнений в том, что животное действительно слушало внимательно. Кошка дернула веками, чуть пошевелилась, вытянула лапу, затем заняла более удобную позу, скользнула взглядом по комнате и явно выжидательно остановила его на фигуре Луизы. Точь-в-точь поза выжидающего завсегдатая концертов, когда музыка ненадолго прерывается между двумя частями симфонии. Поведение кошки было настолько похожим на реакцию людей, что Луиза невольно поежилась.

— Ну, что, нравится? — спросила она. — Так ты, оказывается, любишь Баха?

Проговорив это, она невольно улыбнулась, хотя едва ли могла с полным основанием утверждать, что сейчас ей действительно было смешно.

Ну, ладно, подумала женщина, пора продолжать программу. Что у нас следующее? «Карнавал»? Едва из инструмента полились первые звуки, как кошка резко выпрямилась, неподвижно застыла, словно окаменела, определенно наслаждаясь нежными аккордами, затем погрузилась в мягкое, бархатное состояние блаженства, очень похожее на умиротворенный сон. Нет, в самом деле, картина получалась довольно забавная и даже в чем-то смешная — серебристо-серая кошка сидит на диване, целиком погрузившись в дивные звуки музыки. При этом Луиза поймала себя на мысли о том, что музыка, оказавшая столь магическое воздействие на кошку, относилась к числу довольно сложных и трудных для восприятия подавляющего большинства людей, не говоря уже о животных.

А вдруг, пронеслось в мозгу Луизы, она отнюдь не восхищается и не наслаждается моим исполнением? Может быть, это просто своего рода гипнотическая реакция, вроде тех, которые встречаются у змей? Ведь в самом деле, если факирам удается очаровать музыкой змей, почему нельзя добиться такого же результата с кошками? С другой стороны, масса кошек ежедневно слушает всякую ерунду по радио и из проигрывателей, но при этом они ведут себя самым что ни на есть естественным образом. Почему эта-то ведет себя так, будто впитывает, поглощает чуть ли не каждый звук? Да, с подобным Луизе прежде встречаться еще не приходилось.

Хотя, если разобраться, разве это не великолепно? Ну, разумеется. Если только она не впадает в ошибку, то ей суждено стать свидетелем чего-то подобного чуду, тому самому волшебству, которое происходит с животными не чаще, чем раз в сто лет.

— Похоже, тебе это определенно пришлось по вкусу, — проговорила Луиза, закончив очередную пьесу. — Прошу меня извинить за то, что сегодня я была не особенно в ударе. А кстати, что тебе больше понравилось — Бах или Шуман?

Кошка не ответила, а потому Луиза, опасаясь, что потеряет столь внимательного слушателя, приступила к исполнению нового произведения. Следующим шел Лист — второй сонет Петрарки.

Именно тогда произошло самое необычное. Едва она сыграла пару-тройку аккордов, как усы кошки нервно задергались; она медленно, тягуче выгнула спину, голова ее завалилась на бок, потом переместилась на другой, ее мрачновато-сосредоточенный взгляд устремился в пространство, всем своим видом словно бы говоря: «Подождите-ка, что это? Нет-нет, не говорите, я и сама знаю, прекрасно знаю, вот только никак не могу вспомнить». Луиза была потрясена и, чуть приоткрыв рот в улыбке, продолжала играть, чуть ли не сгорая от нетерпения узнать, что же, черт побери, произойдет дальше.

Наконец, кошка встала, подошла к самому краю дивана, опять присела, еще немного послушала, после чего неслышно соскользнула на пол и тут же заскочила на краешек стульчика рядом с Луизой. В таком положении она просидела все то время, что звучал прелестный сонет, причем вид у нее на сей раз был отнюдь не сонный, а скорее даже напряженный, а глаза были неотрывно устремлены на пальцы женщины.

— Вот как! — воскликнула Луиза, когда прозвучал последний аккорд. — Значит, тебе захотелось посидеть со мной рядом? Тебе так больше нравится вместо того, чтобы лежать на диване? Хорошо, так и быть, оставайся, только сиди тихо и не прыгай с места на место. — Женщина опустила руку и нежно погладила кошку по спине, пройдясь ладонью от головы до самого хвоста. — Ты только что слушала Листа, — добавила женщина. — Знаешь, местами он бывает несколько вульгарен, но в таких произведениях, как это, — просто очарователен.

Ей уже начинала нравиться эта безмолвная кошачья пантомима, и потому она трепетно приступила к следующему номеру программы, где значились «Детские сцены» Шумана.

Не сыграв еще и пары минут, Луиза с изумлением заметила, что кошка вдруг нервозно зашевелилась, после чего резко спрыгнула на пол и через секунду снова оказалась на своем прежнем месте на диване. Женщина играла сосредоточенно, а потому поначалу даже не заметила исчезновения животного; кроме того, двигалось оно очень проворно и практически бесшумно. Кошка по-прежнему слушала музыку, все так же смотрела на пальцы пианистки, однако Луизе показалось, что на сей раз в позе серебристой твари уже не было прежней восторженной зачарованности, которая наблюдалась во время пьесы Листа. Кроме того, сам по себе факт ухода со стульчика на диван, каким бы мягким и незаметным он ни был, красноречиво свидетельствовал о ее явном разочаровании.

— Ну, в чем дело? — спросила Луиза, закончив произведение. — Чем тебе Шуман-то не понравился? И что такого особенно ты нашла в Листе?

Кошка неотрывно смотрела на нее своими желтоватыми глазами, прямо по центру которых тянулись узенькие, черные, как смоль, вертикальные полоски зрачков.

Да, интересная картина получается, подумала женщина. Однако, взглянув на кошку, которая с явным ожиданием во взоре и во всей позе продолжала напряженно сидеть на диване, она быстро приняла решение.

— Итак, — проговорила Луиза, — я знаю, что теперь сделаю. Я подготовлю программу, которая будет предназначена исключительно для тебя. Раз тебе нравится Лист, я сыграю его еще.

Она чуть задумалась, перебирая в памяти лучшие, на ее взгляд, вещи этого композитора, а затем стала мягко и плавно играть одну из двенадцати миниатюр из «Рождественской елки». По-прежнему внимательно наблюдая за кошкой, Луиза сразу подметила, что усы животного вскоре стали слегка подергиваться. Спрыгнув на ковер, она несколько секунд постояла на месте, чуть наклонив голову и дрожа от возбуждения, а затем неторопливыми, вкрадчивыми шагами двинулась вокруг пианино, после чего опять заскочила на стульчик и уселась рядом с Луизой.

Концерт был в самом разгаре, когда из сада вернулся Эдвард.

— Эдвард! — Луиза поспешно вскочила на ноги. — О, дорогой, если бы ты только знал! Если бы ты знал, что только сейчас произошло.

— Ну, что там у тебя произошло? — буркнул он. — Чаю бы сейчас неплохо. — Лицо у него было вытянутое, остроносое, слегка раскрасневшееся, а от пота сейчас оно ярко блестело и чем-то смахивало на длинную влажную виноградину.

— Это та самая кошка! — продолжала кричать Луиза, указывая на спокойно сидевшее на стульчике серое создание. — Ты только послушай, я сейчас тебе все расскажу!

— Мне казалось, я сказал тебе, чтобы ты отнесла ее в полицию.

— Да ты только послушай меня. Это просто неслыханно! Нам попалась музыкальная кошка!

— Да что ты?!

— Да, она прекрасно разбирается в музыке и умеет ценить ее, как никто другой.

— Ладно, Луиза, хватит молоть чепуху и дай мне, пожалуйста, чаю. А то я, как черт, умотался с этими ветками и костром. — Он опустился в кресло, взял из стоявшей на столике коробки сигарету и прикурил от стоявшей тут же громадной лакированной зажигалки.

— Как ты не можешь понять, что в нашем доме произошло небывалое событие. Пока тебя не было, здесь произошло такое, что, возможно… что… да, поистине невиданное событие!

— Ну, уж в этом-то я почти уверен.

— Эдвард, умоляю тебя… — Луиза все так же стояла рядом с пианино, ее обычно розовое личико раскраснелось еще больше, и теперь на обеих пухлых щечках словно распустилось по пунцовой розе. — Знаешь, что я скажу тебе? Я скажу тебе, что я думаю по поводу всего этого.

— Ну и что же, дорогая?

— Я полагаю, что в этот самый момент… да, что в эту самую минуту мы находимся в обществе… — Она запнулась, словно сама осознала абсурдность собственной мысли.

— В каком обществе?

— Возможно, тебе это покажется сплошной глупостью, но я просто уверена в этом.

— Да в каком обществе-то, черт побери?

— В обществе Ференца Листа, вот так!

Муж глубоко затянулся сигаретой и пустил к потолку облако дыма. Кожа плотно облегала его скулы и проваливалась на щеках, как у человека, у которого был полный рот вставных зубов; всякий раз, когда он затягивался, кожа натягивалась еще больше, тогда как провалы на щеках начинали походить на настоящие ямы, а кости на лице обозначались, как у скелета.

— Что-то я тебя никак не пойму, — пробормотал он.

— Но ты ведь меня совершенно не слушаешь. Сегодня я видела такое, что иначе, как перевоплощением, и не назовешь, нет, в самом деле.

— Ты что, имеешь в виду эту драную кошку?

— Не надо так говорить, дорогой.

— А ты часом не перегрелась на солнце?

— Со мной все в порядке, спасибо. Но ты знаешь, я и правда сама не своя, хотя после того, что произошло, любой на моем месте почувствовал бы то же самое. Эдвард, уверяю тебя, что…

— Да что случилось-то, можешь ты толком объяснить?

Луиза принялась рассказывать, и все это время он продолжал сидеть, развалясь в кресле, вытянув ноги, покуривая сигарету и пуская в потолок клубы дыма. С лица Эдварда не сходила ироничная ухмылка.

— Не вижу во всем этом ничего необычного, — проговорил он, когда жена, наконец, завершила свой рассказ. — Самые обычные кошачьи фокусы. Ее, скорее всего, научили подобным трюкам.

— Эдвард, не надо говорить глупости. Стоило мне заиграть Листа, как она приходила в необычное возбуждение и подсаживалась ко мне. Причем именно Листа, и вряд ли ты станешь утверждать, что кто-то специально смог научить ее различать Листа и Шумана. Даже тебе такое не под силу. Зато кошка справилась с этой задачей, причем совершенно безошибочно. Сразу определила, когда я играла Листа.

— Причем дважды, — пробормотал муж. — Ей это удалось дважды.

— А разве этого недостаточно?

— Хорошо, пусть сделает это еще раз, хорошо, а мы посмотрим.

— Нет, — решительно произнесла Луиза, — я на это не согласна. Если это и в самом деле Лист, или его душа, или что-то, во что он перевоплотился, не знаю, как уж там, то с нашей стороны было бы верхом бестактности подвергать его столь унизительному испытанию.

— Моя дорогая, мы имеем дело с самой обычной серой кошкой, причем довольно неразумной, если она сегодня чуть не спалила себе шерсть, сидя слишком близко от костра. И потом, что ты вообще знаешь про перевоплощения?

— А то, что если его душа сейчас действительно с нами, в этой комнате, то мне этого вполне достаточно, вот и все, что я знаю.

— Ну, так что ж, пусть он объявится, как-то проявит себя. Пусть каким-то образом обнаружит разницу между собственной белибердой и чужой.

— Нет, Эдвард. Я уже сказала, что категорически против того, чтобы устраивать столь нелепые проверки. Хватит с него на сегодня испытаний. Сейчас я сделаю кое-что другое — я еще поиграю для него.

— Боюсь, это не очень-то потянет как доказательство.

— Сам увидишь. Могу пообещать тебе только одно: как только зазвучит его собственная музыка, он просто окаменеет, замрет на месте и ни на миллиметр не пошевелится.

Луиза прошла к полке, где стояли альбомы с нотами, быстро пролистала один из них и выбрала очередную композицию — это оказалась соната си минор. Ей было интересно проверить собственную догадку, а потому она не намеревалась играть все произведение, однако как только из инструмента полились первые звуки, кошка действительно замерла на месте, чуть подрагивая от явного возбуждения, и у женщины не хватило смелости, чтобы остановиться. Сыграв всю сонату, она триумфально посмотрела на мужа и проговорила:

— Ну, как? Разве ты сможешь отрицать, что ей это действительно очень понравилось?

— Что ж, значит ей по нраву всякий шум, вот и все.

— Нет, — проговорила Луиза, подходя к кошке и беря ее на руки, — просто она очень любит музыку, правда ведь, дорогая? О, какая же она прелесть! И как жалко, что такое существо не умеет говорить. Ты только вообрази, дорогой, — в юные годы она встречала Бетховена, точнее, не она, а он, разумеется. Знавал Шуберта и Мендельсона, Шумана и Берлиоза, Грига, Делакруа, Энгра, Гейне, Бальзака. Да, и потом — ведь он был тестем самого Вагнера! Ты только представь себе — я держу на руках тестя Вагнера!

— Луиза, — прервал ее муж, выпрямляясь в кресле, — постарайся успокоиться и взять себя в руки. — Что-то в его голосе изменилось, он заговорил резче и громче.

Луиза метнула на него быстрый взгляд.

— Дорогой, неужели ты ревнуешь?

— Ну да, да, разумеется, я, конечно же, ревную, причем именно к этой драной кошке.

— Тогда не будь таким вредным и ехидным. А если тебе хочется вести себя именно так, то можешь уйти в сад или вообще оставить нас вдвоем. Это будет самое лучшее, правда ведь, дорогая? — это было обращено уже к кошке, которую женщина ласково гладила по голове. — Знаешь, давай попозже вечерком поиграем еще что-нибудь из твоих работ, а? Ну, конечно же, — произнесла она, чмокнув кошку в загривок, — мы с тобой сыграем Шопена. Слов не надо — я и так знаю, что ты без ума от Шопена. Ведь вы же были настоящими друзьями, разве не так? Если мне не изменяет память, именно в доме Шопена вы повстречали свою самую большую любовь. Мадам Икс. И у вас было от нее трое незаконнорожденных детей, так ведь? Ну, конечно же, это так, баловник вы эдакий, и не вздумайте это отрицать. Значит, решено — мы играем Шопена, — кивнула она, в очередной раз целуя кошку, — и, надеюсь, это навеет на вас новые приятные воспоминания.

— Луиза, это когда-нибудь прекратится?

— Ну, не надо быть таким строгим, Эдвард.

— Ты ведешь себя, как законченная дура. А потом, ты что, забыла, что на вечер мы приглашены к Вилли и Бетти?

— Ну, что ты, разве я могу пойти? Об этом теперь не может быть и речи.

Эдвард медленно поднялся из кресла, затем наклонился и напряженным движением загасил окурок в пепельнице.

— Ну, признайся, — наконец, сказал он, — ты ведь и сама не веришь в… во всю эту чертовщину. Разве не так?

— Разумеется, верю. А ты в этом еще сомневаешься? И потом, это ведь накладывает на нас особую ответственность, ты не находишь? На нас обоих — в том числе и на тебя.

— Я уже высказал свое мнение, — решительно произнес он. — И думаю, что тебе в самый раз обратиться к врачу. Причем не откладывая.

Проговорив это, он порывисто повернулся и через веранду вышел в сад.

Луиза смотрела ему вслед, видя, как он направляется через лужайку к костру; дождавшись, когда он, наконец, скрылся из виду, она кинулась к входной двери, по-прежнему сжимая кошку в руках.

Через несколько минут она уже вела машину по направлению к городу.

Остановив машину рядом с городской библиотекой, она оставила кошку в салоне, заперла двери, быстро взбежала по ступеням и направилась к сводному каталогу. Все ее внимание было отдано двум наименованиям, двум словам — «перевоплощение» и «Лист».

«Перевоплощение» предложило ей книгу, которая называлась «Возвращение к земной жизни — как это происходит и почему». Автор — некий Ф. Мильтон-Виллис, опубликовано в 1921 году. В разделе «Лист» были обозначены две его биографии. Взяв все три книги, она села в машину и вернулась домой.

Там она прошла к дивану, уложила кошку на подушки и приготовилась к углубленному чтению. Начать она решила с неведомого ей Ф. Мильтона-Виллиса. Вид у книги был довольно неказистый — заляпанная какая-то и совсем тоненькая, но ее было приятно держать в руках, да и фамилия автора звучала весьма представительно.

Из книжки она узнала, что, согласно теории перевоплощения, души живых существ постепенно перевоплощаются во все более высокие формы организации жизни. «В частности, человек не может преобразиться в животное, равно как и взрослый мужчина не способен превратиться в маленького мальчика».

Она снова вчиталась в эту фразу. Но откуда ему это известно? Откуда такая уверенность? Ерунда! Но надо же, какая безаппеляционность! И все же она должна была признаться, что подобное заявление несколько охладило ее пыл.

«Центр сознания каждого живого существа, в частности человека, помимо плотного материального тела, окружен четырьмя другими телами, недоступными для обычного физического зрения, но вполне различимыми теми людьми, которые развили в себе особые способности по восприятию таких вещей…»

Это место она не поняла вовсе, но чтение не прекратила и, наконец, дошла до одного интересного пассажа, в котором говорилось, как долго должна находиться человеческая душа в отрыве от земли, чтобы затем вернуться и поселиться в каком-нибудь теле. Срок этот зависел от социальной принадлежности конкретного человека — здесь автор нанес Луизе безжалостный удар:

«Пьяницы и безработные — от сорока до пятидесяти лет. Неквалифицированные рабочие — от шестидесяти до ста. Квалифицированные рабочие — от ста до двухсот. Представители буржуазии — двести — триста. Представители высших классов промышленников — пятьсот. Представители высшего класса землевладельцев — шестьсот лет — тысяча. Находящиеся на пути к высшему просветлению — полторы — две тысячи лет.»

Она тут же потянулась к биографии Листа, желая узнать, когда умер композитор. Там было написано, что он скончался в Байрете в 1886 году. Получалось — шестьдесят семь лет назад. Значит, если верить Мильтону-Виллису, Лист должен был относиться к неквалифицированным рабочим. Но разве это так? К тому же она усомнилась в самом научном подходе автора. С чего это он взял, что высший класс землевладельцев — едва ли не наиболее престижная социальная категория общества? Красные камзолы и стремена, а в придачу к ним лютость и садизм — истребители лисиц! Нет, что-то здесь не так. Ей было даже приятно вступить в спор с Мильтоном-Виллисом, покоряя его силой своей аргументации.

Затем в книге приводились примеры наиболее замечательных перевоплощений. В частности, она выяснила, что Эпиктет вернулся на землю в облике Ральфа Эмерсона, Цицерон приобрел плоть Глэдстона, Альфред Великий стал королевой Викторией, Вильям Завоеватель — каким-то там лордом. Индийский король Ашока Вардана, скончавшийся еще до нашей эры, явился на землю повторно в облике знаменитого американского юриста Генри Стила Олкотта. Пифагор преобразился в мастера Кут Хоми, основавшего вместе с Еленой Блаватской и полковником Олкоттом (новоявленным королем Индии) Теософское общество. В отношении самой Блаватской не было указано, кем она являлась прежде. В отношении же Теодора Рузвельта прямо говорилось, что после серии перевоплощений он «играл выдающуюся роль, как один из лидеров всемирного человечества… Он является продолжателем монархической династии древней Халдеи, и около тридцати тысяч лет назад был назначен ее наместником, впоследствии преобразившись в Цезаря, ставшего затем правителем Персии… Рузвельт и Цезарь попеременно занимали высшие административные и военные должности, а однажды, правда, много тысяч лет назад, даже вступили между собой в законный брак, став мужем и женой…»

Больше Луиза была уже не в силах продолжать чтение. Она пришла к выводу, что Мильтон-Виллис оперирует лишь собственными догадками, а потому его выводы ее совершенно не удовлетворяли. Она не исключала, что он действительно недалек от истины, однако многие из его заявлений звучали слишком уж рискованно, особенно то, в котором он категорически отвергал возможность перевоплощения человека в животное. У нее даже возникла идея сразить наповал всех членов Теософского общества, приведя им доказательство того, что человек все же может преобразоваться в более низкоорганизованное существо, например, в кошку, и что в предыдущей жизни ему отнюдь не обязательно быть неквалифицированным рабочим, чтобы спустя сто лет вновь вернуться на землю.

Она принялась поверхностно просматривать одну из биографий Листа, когда из сада вернулся муж.

— Чем это ты там зачиталась? — спросил он.

— Да так, проверяю кое-что. Слушай, дорогой, а тебе известно, что Теодор Рузвельт был женой Цезаря?

— Луиза, — как можно спокойнее проговорил он, — может, и в самом деле хватит молоть околесицу? Мне просто больно наблюдать то, что ты ведешь себя, как самая настоящая дурочка. Дай-ка мне свою кошку, я сам отнесу ее в полицию.

Но Луиза его уже не слушала. Раскрыв от изумления рот, она уставилась на портрет Листа, приведенный на одной из страниц его биографии.

— Бог мой! — воскликнула она. — Ты только посмотри, Эдвард!

— Что там такое?

— Смотри! Видишь эти родинки на его лице? Как же я про них забыла? Точнее, это даже не родинки, а самые настоящие бородавки, огромные бородавки, и об этом всем хорошо известно. Его студенты даже чуть подправляли свою внешность, чтобы только походить на своего учителя.

— И что из этого?

— Ничего. Студенты тут ни при чем, я говорю о бородавках.

— О, Бог ты мой, — простонал Эдвард. — Боже праведный!

— У кошки они тоже есть. Я сейчас тебе покажу. Она посадила кошку себе на колени и принялась исследовать ее морду.

— Вот! Вот, посмотри! Вот одна, а вот другая. Постой-ка, я убеждена, что и расположены они на тех же самых местах. Где портрет Листа?

Это был широко известный портрет композитора, сделанный в преклонные годы: прекрасное, благородное и одновременно властное лицо, обрамленное массой длинных седых волос, которые скрывали уши и ниспадали на шею. Но каждая бородавка — а всего их было пять — была скрупулезно помещена на полагавшееся ей место.

— Значит, так, на портрете одна находится прямо над правой бровью. — Женщина принялась разглядывать правое надбровье кошки. — Вот! Вот она! На том же самом месте! И вот еще, левее, у самого кончика носа. Эта тоже есть! Потом еще одна — ниже, на щеке. А вот две на подбородке, совсем рядышком друг с другом. Эдвард, ты сам посмотри, все они здесь, на месте, где им и полагается быть!

— Ну и что это доказывает?

Она подняла взгляд на мужа, который стоял посередине комнаты в своем темно-зеленом свитере, брюках защитного цвета и все такой же потный и немного усталый.

— Ты, наверное боишься, Эдвард, признайся, что это так. Боишься уронить собственное достоинство и предстать перед людьми в образе дурака, вот и все.

— А мне кажется, что у тебя начинается истерика, вот и все.

Между тем Луиза снова углубилась в чтение.

— А вот еще как интересно. Здесь говорится, что Лист обожал все произведения Шопена, кроме одного — скерцо си бемоль минор. Пожалуй, ой даже ненавидел эту вещь, поскольку назвал ее «Скерцо для горничных», и всячески подчеркивал, что она словно специально создана для людей этой профессии.

— Ну и что из этого?

— А вот что. Знаешь, что я сейчас сделаю? Я прямо сейчас сыграю это произведение, и тогда посмотрим, что произойдет. Ты сам все увидишь и во всем убедишься.

— Надеюсь, после этого ты наконец-то снизойдешь до того, чтобы покормить меня ужином, — раздраженно буркнул муж.

Луиза встала и сняла с полки массивную папку с произведениями Шопена.

— Вот, нашла. Впрочем, я его и так хорошо помню. И в самом деле, ужасная вещь. Приготовься слушать, точнее говоря — смотреть. Понаблюдай за тем, как она себя ведет.

Женщина поставила ноты на пианино и присела на стульчик. Муж стоял на том же месте, где и стоял. Руки его были глубоко засунуты в карман, изо рта торчала сигарета, а взгляд поневоле вперился в кошку, которая безмятежно подремывала на диване. Едва Луиза прикоснулась пальцами к клавишам, как наступило нечто совершенно неожиданное. Кошка прямо-таки подскочила на месте, как ужаленная, на мгновение застыла на месте, уши стремительно взметнулись вверх, все ее тело задрожало. После этого она принялась нервно прохаживаться по дивану, пока, наконец, не соскочила на пол и, задрав хвост и морду кверху, грациозной поступью вышла из комнаты.

— Видел! — торжествующе воскликнула Луиза и кинулась следом за кошкой. — Вот оно твое доказательство! — Через секунду она вернулась с кошкой и водрузила ее на прежнее место на диване. Лицо женщины сияло от возбуждения, пальцы были стиснуты настолько, что побелели все суставы, хвостик на затылке развязался, отчего вся прическа чуть завалилась набок.

— Ну, что ты на это скажешь? — нервно хохотнув, произнесла женщина. — Чем теперь ты мне возразишь?

— Что и говорить, действительно довольно забавно.

— Забавно?! Эдвард, милый, да это самая невероятная вещь, которую мне когда-либо приходилось наблюдать. О, Бог ты мой! — в очередной раз воскликнула она и стиснула кошку, прижимая ее к груди. — Как же приятно осознавать, что в гостях у тебя находится сам великий Ференц Лист!

— Ну, ты только поспокойнее, Луиза, не надо так…

— Нет, у меня просто нет сил. Я просто не в состоянии сдержать себя. Ты только вообрази, что он навсегда поселится в нашем доме.

— Прости, я что-то не понял.

— О, Эдвард! Волнение даже мешает мне нормально говорить. Знаешь, что я теперь сделаю? Ведь теперь каждый музыкант на свете захочет порасспросить его о тех великих композиторах, с которыми он был знаком, — о Бетховене, Шопене, Шуберте…

— Он что, и говорить тоже может? — спросил Эдвард.

— Ну, разумеется. Впрочем, они захотят просто посмотреть на него, — в сознании Луизы, похоже, все окончательно перемешалось, и она сама толком сейчас не понимала, о ком конкретно говорит, о кошке или о Листе, — погладить, сыграть что-нибудь из своих новых работ, с которыми он еще незнаком.

— Так уж ли он велик на самом деле? Вот если бы это был Бах или, скажем, Бетховен.

— Пожалуйста, не надо меня перебивать. В общем, я собираюсь сообщить об этом всем знаменитым музыкантам — всем на земле. Я просто обязана это сделать. Я сообщу им и скажу, что Лист гостит у меня и приглашает их посетить его. Знаешь, что будет? Они слетятся сюда со всех концов света.

— Чтобы только поглазеть на серую кошку?

— Дорогой, это одно и то же. Он, это он, и никого не волнует, на кого он сейчас похож. О, Эдвард, это будет самая великая вещь на свете!

— А мне кажется, что они посчитают тебя сумасшедшей.

— Это мы еще увидим. — Луиза продолжала держать кошку на руках, поглаживая ее и изредка поглядывая на мужа, который подошел к окну и задумчиво уставился в сад. Сгущался вечер, и лужайка за окном медленно таяла во мгле, хотя вдалеке еще был хорошо виден столб белого дыма, поднимающегося над костром.

— Нет, — проговорил он, не оборачиваясь. — Этому не бывать. В своем доме я этого не потерплю. Выставить себя на всеобщее посмешище…

— Эдвард, что у тебя на уме?

— Только то, что я сказал. Я просто не позволю тебе поднять шум на весь мир, и все из-за какой-то дурацкой выдумки. Тебе просто попалась дрессированная кошка. Ладно, если хочешь, — держи ее, забавляйся с ней. Но только и всего. Ты меня хорошо поняла?

— И что еще?

— А еще я не намерен выслушивать твои дурацкие бредни. Ты что, совсем спятила, да?

Луиза неторопливо опустила кошку на диван, потом распрямилась во весь свой незначительный росток и шагнула вперед.

— Черт бы тебя побрал, Эдвард! — она решительно топнула ногой. — В кои-то веки в нашей жизни произошло выдающееся событие, а ты вдруг испугался, что станешь всеобщим посмешищем. Я правильно выразилась? Или у тебя есть, что возразить?

— Луиза, послушай, — взмолился муж. — Немедленно возьми себя в руки. — Он прошел к столику, взял из коробки очередную сигарету и прикурил от той же лакированной зажигалки. Жена молча наблюдала за ним, но в уголках ее глаз набухли крупные слезинки, которые вскоре двумя ручейками устремились вниз по покрытым пудрой щекам.

— В последнее время у нас и так было немало ссор по всяким поводам. Нет-нет, Луиза, не перебивай меня. Я, конечно, понимаю, что сейчас ты переживаешь довольно трудный период своей жизни, но…

— О, Бог ты мой! Ну разве можно быть таким болваном?! Ты что, не видишь никакой разницы? Ведь это просто чудо, чудо, это ты можешь понять?

Эдвард стремительно шагнул навстречу жене и крепко взял ее за плечи. С его губ свисала только что зажженная сигарета, и она видела, как в отдельных местах на его подбородке пот уже начал подсыхать.

— Слушай, — проговорил он как можно спокойнее, — давай, наконец, сядем за стол. Я есть хочу. Я сегодня неплохо поиграл в гольф, потом в саду долго работал, в общем, я устал и очень проголодался. Да и ты, наверное, тоже. Иди-ка на кухню и приготовь чего-нибудь.

Луиза сделала шаг назад и нервно поднесла обе ладони ко рту.

— Бог ты мой! — воскликнула она. — Я и вправду обо всем забыла. Ну конечно же, он очень проголодался. Ведь, кроме молока, у него маковой росинки во рту не было.

— Ты это о ком?

— О ком же, кроме него? Надо пойти и приготовить ему что-нибудь особенное. И я, кажется, знаю, что ему понравится. Как ты на это смотришь, Эдвард?

— Черт бы тебя побрал, Луиза!

— Ну, ладно, Эдвард, если ты не хочешь, я сама что-нибудь придумаю. А ты, — она повернулась к кошке и ласково погладила ее по спине, — побудь пока здесь. Я ненадолго.

Луиза прошла на кухню и задумалась, какое же блюдо приготовить неожиданному гостю. Может, суфле? Да, великолепное суфле с сыром. Вот уж, действительно, получится необычное блюдо. Эдвард, правда, его терпеть не может, но тут уж ничего не попишешь.

Приготовление пищи никогда не было особой ее страстью, но на сей раз она решила постараться на совесть: до нужной температуры прогрела духовку, все как следует подготовила. Когда блюдо было готово, она снова задумалась: с чем бы таким его подать, но потом решила, что Лист, наверное, никогда в жизни не пробовал ни авокадо, ни грейпфрутов, а потому остановилась на мысли, что именно из них приготовит для него салат. Интересно будет понаблюдать за его реакцией — а что, и в самом деле любопытно.

Покончив со всеми приготовлениями, она уставила блюдами большой поднос и двинулась в направлении гостиной. Едва войдя, она увидела мужа, возвращавшегося через веранду в комнату.

— Ужин готов, — сказала она, опуская поднос на стол и поворачиваясь к дивану. — А где он?

— Кто?

— Ты сам знаешь, кто.

— А, ты о нем! Откуда я знаю. — Он наклонился над столом, чтобы взять зажигалку, но, прикуривая, поднял взгляд на жену — та неотрывно смотрела на него, скользя глазами по свитеру, защитного цвета брюкам и тяжелым ботинкам, все еще сырым от ходьбы по росистой траве. — Я лично ходил посмотреть, как горит костер.

Глаза Луизы взметнулись и уставились на его руки.

— Знаешь, прекрасно горит, — продолжал муж. — Если так и дальше пойдет, то прогорит всю ночь.

Ему, правда, стало немного не по себе, когда он заметил, с каким выражением на лице смотрит на него жена.

— А что случилось? — беззаботно поинтересовался он, опуская зажигалку на столик. Проследив за взглядом Луизы, он впервые заметил длинную и тонкую царапину, протянувшуюся по диагонали тыльной стороны ладони от суставов пальцев до запястья.

— Эдвард!..

— А, это… Я знаю. Чертовски колючие эти ветки. Пока насобираешь кучу, весь исцарапаешься, как черт-те что. Но что случилось-то?

— Эдвард!!

— Ради Бога, Луиза, сядь и успокойся. Ну что ты так разволновалась? Луиза, умоляю тебя, сядь!