Собрание Стихотворений

Оттого, что я тебя люблю,

Ласточку весёлую мою,

Мой чудесный золотой цветок,

Мой в аду не тающий ледок,

Мой глубокий вздох, мой лёгкий стон,

Мой прекрасный, мой предсмертный сон.

Оттого, что я люблю тебя,

Погибая и тебя губя,

Там, на запредельных высотах,

В недоступно близких небесах,

Благостна, печальна и светла

Божия улыбка расцвела.

Не знаю как, не знаю почему,

Какими силами земли иль неба,

Но ты со мною делишь корку хлеба

И к сердцу приникаешь моему.

И в смерти час, и в вдохновенья час

Со мною ты всегда неотделимо,

Всё движется, всё — мимо, мимо, мимо…

Недвижно лишь твоих сиянье глаз.

И в сложности мучительной моей,

И в простоте сияющей твоей,

В моём почти безумном вдохновенье,

В твоём простом, как райской птицы, пенье,

Есть общность странная, есть тот же звук иль тишь,

Среди других их сразу различишь,

Какая-то чуть видная черта

В морщине лба или улыбке рта,

Одна и та же слабость или сила —

Она навеки нас соединила.

Иногда мне кажется — ошибка,

Столько раз солгавшая мечта, —

Я совсем не тот и ты не та,

Лишь кривая на губах улыбка.

Боже мой! — от века каждый знает,

Чем кончается земная страсть, —

Человек лишь для того взлетает,

Чтоб вздохнуть, и крикнуть, и упасть.

Но в ответ, не говоря ни слова,

Может быть не слыша ничего,

Ты глядишь, и нежно и сурово,

В глубину безумья моего

И украдкой крестишь неземною,

Легкой и горячею рукою.

Я знаю, исчезнет вот это печальное счастье,

И ляжет на сердце уже ледяная рука,

И страсти на смену придёт неземное бесстрастье,

И ветер сорвет лепестки золотого цветка.

Я знаю — исчезнет… Но что мне до исчезновенья,

Когда ты живёшь всем смертям вопреки и в ответ,

Когда мне так сладко меж жизнью и смертью скольженье,

Сквозь ясность слепую и сквозь ослепительный бред.

Мы, помнишь, читали — «одни поцелуи всесильны»,

Мы, помнишь, метались, друг друга по свету ища?

Какое нам дело, что где-то есть сумрак могильный,

И что у Распятья горит гробовая свеча.

Ты отнял у меня мою страну,

Мою семью, мой дом, мой легкий жребий,

Ты опалил огнём мою весну —

Мой детский сон о правде и о небе.

Ты гнал меня сквозь стужу, жар и дым,

Грозил убить меня рукою брата,

Ты гнал меня по всем путям земным,

Без отдыха, надежды и возврата.

Меня Ты ранил жалом нищеты,

Болезнями, и голодом, и жаждой,

Я прозревал жестокие черты

За каждой болью, за обидой каждой.

И нет конца — Ты мучишь вновь и вновь,

И нет конца и нет тоске названья —

Ты отнимаешь у меня любовь,

Последнее моё очарованье.

Её Ты мучишь страшною мечтой,

Свой мёртвый Лик к живой душе склоняя,

Я вижу, никнет под Твоей пятой

Мой золотой цветок, моя любовь живая.

Вот, тяжело встаёт моя душа

Тебе наперекор, Тебе навстречу,

Пускай едва жива, пускай едва дыша,

Но вечная перед Тобой Предвечным.

И там, в Твоём аду, и здесь, с Тобой в борьбе,

За всё спасенье и за всё блаженство,

Вот эту страсть, вот это совершенство

Моей любви не уступлю Тебе.

Быть может скоро, на закате дня,

Иль на рассвете, на одно мгновенье,

Увижу я, что всё вокруг меня

Нездешнее имеет выраженье.

Вокруг меня сольются ночь и день

В каком-то небывалом сочетанье,

И дрогнет мир и поплывёт, как тень,

В прозрачный свет, похожий на звучанье.

И я пойму, зачем из темноты

Я вызван был на счастие и муки,

И улыбнусь… Ко мне склонишься ты

И на груди мне накрест сложишь руки.

Ты остался один — не надейся, не плачь, не гордись.

Ты напрасно родился, и сердце напрасно любило,

Над тобою сияет тебя обманувшая высь,

Пред тобою зияет, молчанием вечным, могила.

Наклонись над столом, над бесплодной пустыней листа,

На которой ты думал взрастить небывалые розы,

Здесь от стужи и жажды твоя погибала мечта,

Здесь она, задыхаясь, кричала мольбы и угрозы.

Ради нескольких ангельских слов, ради нескольких строк,

Ради тёмной мечты и безрадостной и величавой,

Ты отдал свою жизнь — и уже приближается срок,

И тебе уж не надо ни слова, ни счастья, ни славы.

На земле умирает любовь, в небесах угасают лучи,

Слышишь, ангел поёт… — Замолчи, пожалей, замолчи.

А всё-таки всего страшнее гроб —

На сердце лёд и тление на лоб,

И гвоздь, что будут в крышку забивать.

И будет каждый горсть земли бросать, —

За горстью горсть и за рукой рука,

Глядишь, похоронили чудака,

Который верил, и любил, и ждал,

И о бессмертии стихи писал,

И будет холм и деревянный крест,

И тишина и пустота окрест.

Но, может быть, за этим будет свет,

Который ты предвидел столько лет,

И станут явью все земные сны,

И все мечтанья будут свершены,

И ты, моя любовь, и ты, моя звезда,

Со мной соединитесь навсегда.

Всё может быть, всё может сердце ждать,

Когда оно не хочет умирать,

И ожидая неземной полёт,

Оно страшится и оно поёт…

Ты видишь, Муза стоит над тобою, грозя:

«Есть много слов, которых сказать нельзя.

А самое страшное слово, оно в тебе —

В твоих мечтах, и слезах, и в твоей судьбе.

Ты знаешь, давно это слово сказать пора —

Поймать это слово, пронзить остриём пера.

Но когда ты пронзаешь его, оно мертво,

Потому что пронзаешь ты себя самого».

Страшно мне и горько в этом мире,

Холодно среди могильных плит —

Ты всю жизнь душой склонялся к лире,

Жизнь ушла, а лира всё звучит.

Страшно мне — в безвыходном покое,

В ледяном безмолвии земли,

В полусгнившем гробе, слышишь ли

Ты звучанье это неземное?

Прости, если можешь, — недаром ты плакал ночами,

Недаром томился, недаром надежда лгала…

Лишь смерть не прощает, она за твоими плечами

Косу поднимает и два раскрывает крыла.

Прости, если можешь, измену, прости равнодушье,

Убийцу прости, если можешь, прости дурака,

И страх, и дневную тоску, и ночное удушье,

И чёрное дуло, что стынет, дрожа, у виска,

О, страшная стужа и жажда в пустыне безводной,

О, крик безответный, похожий на плач или смех!

Прости этот мир безнадежный, бесстыдный, бесплодный,

В котором ты стал бессердечнее, может быть, всех.

Прощая, прощайся со всеми мечтами земными,

Со всеми людьми и с любовью, сгоревшей дотла…

Лишь смерть не прощает, она за плечами твоими —

Печальна, правдива, крылата, бесстрашна, светла.

Ты меня ещё можешь спасти, но спасенья не надо,

Ты меня ещё можешь любить, но любовь уж не та,

Избегай моего равнодушного, тёмного взгляда,

Не касайся губами уже потемневшего рта.

Тот, кто много любил, должен тот умереть одиноко,

Тот, кто много хотел, должен тот умереть в нищете,

Всё страшнее, всё ближе дыхание смерти и рока,

Всё отчетливей призраки в чёрной встают высоте.

Всё яснее сознанье, что сердце напрасно любило,

Иль любило не так, иль не то, и что сердце мертво,

Что надеждой твоей и любовью, мой ангел бескрылый,

Ты смертельною болью напрасно терзаешь его.

Надоело мне всё, надоело.

Перечислим же всё не спеша:

И червям обречённое тело,

И томимая Богом душа.

Надоели всё те же вопросы,

И любовь, что мне некуда деть…

Из окурков крутя папиросы,

Надоело на звёзды глядеть.

Надоела посмертная слава,

И прижизненный горький удел,

Надоели и слева, и справа,

Всё, что знал я, и всё, что умел.

И тупое бессмыслицы жало,

И бессонницы мутная жуть…

Завернусь с головой в одеяло,

Постараюсь забыть и уснуть.

Где наше счастье,

Любовь моя? —

В разверстой пасти

Небытия.

С судьбою споря,

Так гибнет чёлн

В пустыне моря,

В пучине волн.

Так вихорь чёрный

Срывает цвет

У розы горной —

И розы нет.

Так тает грёза

В предсмертных снах,

И крест и роза

В твоих руках.

Над телом милым

Гнусавит поп,

Кадит кадилом,

И крестит гроб,

Кропит росою

Воды живой,

А смерть с косою,

Над головой,

Стоит, зевает

В огонь и тьму

И подпевает

Она ему.

Где наше счастье,

Где жизнь твоя? —

В разверстой пасти

Небытия.

Надгробное рыдание,

На все вопросы ответ,

Исполнены все обещания —

Смерти нет.

Исполнились все моления,

Все надежды и вся тоска…

Какое страшное пение,

Как глухо комья песка

На крышку падают гроба…

Ты станешь скоро землёй,

Из праха ты вышел, чтобы

В прах возвратиться свой.

О жизни, о вечной, пойте,

О свете вечного дня…

Заройте меня, заройте,

Не мучьте больше меня.

Если дважды два четыре — мной

Понят строй небесный и земной.

Если дважды два четыре — я

В тайны все проникнул бытия.

Мне добра и зла открылся смысл

Силою непогрешимых числ.

Если дважды два… Но вдруг без сил

Падая, я слышу шелест крыл,

Тёмное дыхание ловлю:

«Дважды два равняется нулю».

Луч зари позолотил окно,

Утреннюю не затмив звезду…

Это всё обман — давным-давно

Я живу в аду.

Я уже давным-давно привык

К паукам Геенны, к свисту змей…

Слизывает дьявольский язык

Свет с души моей.

Я давно измучился вконец

В мутных днях, которым нет конца…

Медленно летит во мгле свинец

В сердце из свинца.

И когда протянет руку друг,

И когда глаза любви сверкнут,

Всё равно, не разорвётся круг

Сатанинских пут,

Лишь во сне, в тумане, вдалеке,

Луч зари над золотом реки…

– И горит звезда в моей руке

И не жжёт руки.

Мне трезвый мир невыносим —

Недвижность есть в его движенье,

Пронизан мглой, пропитан тленьем.

Безвыходной тоской томим,

Он мне невыносим. Люблю

Божественное опьяненье,

Оно подобно вдохновенью;

Я звуки тайные ловлю,

Которые не знает мир.

Я слышу: в тёмные законы

Земли, в проклятия и стоны

Вплетаются звучанья лир

Хрустальных. Сладки эти сны,

Какое есть в вине раздумье…

Самоубийство и безумье,

Как часто им отвращены.

Чудесной влагою вина,

В бездонной глубине стакана,

Кровоточащаяся рана

Уврачевалась не одна.

Лишь раб, трусливый и скупой,

Не знает радости высокой —

Свой трезвый мир, свой мир жестокий

Оставить для мечты хмельной.

Лишь мудрому царю дано

То, что безумцы не находят, —

Он песни вместо войн заводит

И вместо крови льёт вино.

Ты потерял годам и бедам счёт,

Ты всё узнал, ты ничего не знаешь…

Рокочут струны и цыган поёт:

«По ком, по ком ты слёзы проливаешь…»

Ты жизнь свою поёшь и пропиваешь,

Запёкшийся ты освежаешь рот

Глотком вина, с тобою Муза пьёт,

Её черты ты всюду прозреваешь.

И правдою становится обман,

Рокочут струны и поёт цыган,

И горькие тайком струятся слёзы,

И вдруг сквозь них ты видишь, что в углу,

На каменном, затоптанном полу,

Цветут неотцветающие розы.

Остаться совсем одному и забыть,

Что родился ты, чтобы любить,

И в ожесточенье, и в дикой тоске

(Стакан недопитый в руке)

Заплакать над жизнью погибшей своей,

Над мутным мельканием дней,

Над гробом своим, что, сквозь пьяный угар,

Весёлый стругает столяр.

Мы вышли ранним утром

С тобой из кабака,

Мерцала перламутром

И золотом река,

Звезда ещё сияла,

С огнём зари борясь,

И алым отливала

У подворотен грязь.

И облако, укором

Или надеждой мне,

Божественным узором

Летело в вышине.

И было в синей дали,

Прохладе и весне

Все то, о чём мечтали,

Что видели во сне.

Белые ночи и чёрные дни… —

Выдумка, бред скомороха…

Чёрные ночи и белые дни… —

Это ведь тоже не плохо.

Можешь сказать, что земля глубока,

Небо чугунное плоско;

Можешь сказать, что вот эта рука —

Слепок из боли и воска.

Что б ни сказал ты в безумье своем,

Будет всё правдоподобно,

Будет в слиянии яви со сном

Мудрости Божьей подобно.

…Выгнав из логова, нужно принять

Жизнь на рогатину смерти…

Как бы вот это получше сказать?..

— Трудная рифма! — А черти

К рифме сбегаются, к строфам бегут,

Ставят цезуры и точки,

Плачут, смеются, ломаются, лгут!

Литературные ночки

Злы, беспросветны. Уснули мечты,

В сумрак глядя не мигая, —

Где ты, мой Ангел Хранитель, где ты,

Муза моя дорогая?

Мы будем пить, пока вино в стаканах,

Мы будем жить, пока любовь в сердцах,

Бессильны против любящих и пьяных

Земная злоба, нищета и страх.

Налей вина, целуй свою подругу,

Пиши стихи, когда душа светла,

Ребёнку улыбнись, дай руку другу

И никому не делай в жизни зла.

И будешь ты в чудесном, пьяном мире

Всё отдавать и всё взамен иметь —

Пей до конца стакан на этом кратком пире

За радость жить, за счастье умереть.

Весенний холод, уличка Парижа

И кабачок знакомый на углу…

Всё дальше жизнь уходит, смерть всё ближе,

Всё равнодушней я к добру и злу.

Конечно, зла старался я не делать,

Но вижу, что не сделал и добра —

Писал стихи, на острие пера

Душа в слезах чернильных холодела.

Что эти слёзы? — расплылись стихом,

Читатель их какой-нибудь читает…

А вот слеза, что по щеке тайком,

Стыдясь скользит, мне душу обжигает.

Никогда не услышишь… — И вдруг далеко, далеко,

Ближе, ближе, сначала чуть слышно, как дальнее эхо,

А потом, как ручей, что звенит между скал высоко,

А потом, как касанье к щеке драгоценного меха.

Еле слышно, но вот уже ближе и громче, и вот

Мир гремит, как оркестр, и, как ласточки, скрипки взлетают,

И орган, как гроза, и о счастии арфа поёт,

И вдали барабаны трагический ритм отбивают.

Всё печальней, всё выше, всё сладостней зовы трубы,

Тихо флейты запели, валторны, виолончели,

И волшебно легко распадается клетка судьбы

И душа в этих звуках летит, как орлица в метели.

И тогда, о, тогда… — Но уже утихает струна,

Глуше, дальше, как эхо, как сон, как погибшая слава —

Тишина. Пред тобою немеет глухая стена,

Над тобой потолок и в грошовом стакане отрава.

Любимая моя живет в Китае,

В высокой башне обо мне мечтая.

И, может быть, она уже стареет…

За годом год, за ветром ветер веет,

Раскосые кругом теснятся люди —

Но нет меня, и никогда не будет

У маленькой, у желтоватой груди.

Горит звезда в пустынных небесах…

О, сколько раз она уже горела

И в небесах, и в прозе, и в стихах, —

Какое мне до звёзд до этих дело.

Одна звезда, в безумной вышине

И в вечности своей невыносимой,

Горит и опаляет сердце мне,

И вот встаёт, среди лучей и дыма,

В сиянии любви первоначальной

Твой детский лик, жестокий и печальный.

Твой взор равнодушный и узкий,

И зоркий в своём полусне,

И счастье калмыцкое в русской

Несчастной и дикой стране.

Солёные ветры, ненастье,

Степная, безмолвная тишь…

Любовь, что ты помнишь о счастье?

Звезда, для кого ты горишь?

Лунного света тоска и величье,

Девочки дикие очи…

Что-то есть легкое, синее, птичье

В этой пленительной ночи.

Что-то есть райское и угловатое

В детских плечах, и над ними

Медленно облако голубоватое

Тает в серебряном дыме.

А всё-таки нет выше на земле

Любви, которой не было ответа,

Она одна бредёт в вечерней мгле,

Скользит, как луч уже иного света.

Она идёт к мосту, а под мостом

Струя к струе и в волнах волны тают,

О счастии, что быть могло, о том,

Что не было, они напоминают…

И между тем, что быть могло, и тем,

Что есть, — стоят чугунные перила,

Перелететь их не легко совсем,

Но помнишь сны, в которых ты парила?

Вот ты летишь ко дну, но где же дно?

Ты оттолкнулась от него пятою,

Решёткою чугунною оно

Уже почти невидною чертою

Отдалено от счастья твоего,

От нежных струй, от этих волн поющих,

Всегда свободных, никогда не лгущих,

Преобразивших гибель в торжество.

Звенят соловьиные трели,

Цветёт соловьиный сад,

Качаются тихо качели —

Вперёд, назад…

Качаются в небе звёзды,

С запада на восток,

Качаются розы — гроздья

Роз — о, какой восторг!

Качается в небе счастье,

Скрипят веревки качель,

Плачет, в тоске и страсти,

Соловьиная трель.

И ты, моя дорогая,

В соловьином поёшь саду —

То звездою к звёздам взлетая,

То падая, как в бреду,

Ты летишь в соловьином небе,

Задевая крылом траву…

Был ли он или не был,

Этот сон наяву?

Выскользнула чаша дорогая

Из твоих неловких рук, и вот

В яме мусорной, где всё кругом гниёт,

Черепки лежат в лучах сияя.

Помни, что хрупка любовь земная,

Вот она разбита, но живёт

Память о любви, средь тлена и пустот,

В вечности своей изнемогая.

Прощай — печальнее нет слова —

Печальней и нежней.

Прощай. Увидимся ли снова

С тобой в стране теней?

Прощай. — Ты смолкла и угасла,

А я еще шепчу:

Прощай. О, как ты быстро гасла!..

И к моему плечу

Уже склоняется другая —

В её руке коса,

А верность смотрит не мигая

В пустые небеса

И плачет, и всё шепчет, шепчет:

«Прощай, прости, мой друг!»

И всё бесстыднее, всё крепче

Иных объятья рук.

Взглянул случайно на звезду,

Что медленно встаёт с востока…

Подобная огню и льду,

Подобная моей жестокой

Судьбе, она горит в ночах,

Божественной подвластна силе,

И будут розы на могиле

Моей сиять в её лучах,

В красе, и в счастье, и в молчанье

И отзвук этих бедных слов

Благоуханью тех цветов

Даст еле слышное звучанье.

Подумай только, много есть в земле

Камней, сияющих небесным светом,

Но должен ты их добывать во мгле,

Киркою бить и тосковать при этом.

Подумай только, много на земле

Высоких душ, горящих горним светом,

Но души гаснут в темноте и зле,

И гибель уготована поэтам.

Но все же, ты ищи алмаз в земле,

Гори, душа, в земной сгорая мгле!

Взгляни на небо — ни одна звезда

С другой звездою равенства не знает,

Одна сияет, как осколок льда,

Другая углем огненным пылает.

И каждая свой излучает свет,

Таинственный, зловещий или ясный,

Имеет каждая свой смысл и цвет

И каждая по-своему прекрасна.

Но человек в безумии рождён —

Он редко к звёздам взоры поднимает.

О равенстве людей хлопочет он

И равенство убийством утверждает.

В бессонницу, нарушив лад и строй

Моей дневной души, сомкнувшей очи,

Видения встают передо мной,

Как звёзды на покрове ночи.

В бессонницу видения души,

Любви моей, надежды и печали

Из нерушимой восстают тиши,

Нисходят из небесной дали.

Они стоят вокруг меня кольцом,

Вплотную к сердцу приникая,

Я к Вечному тогда стою к Лицу лицом

В бессмертной жизни возникая.

В бессонницу совсем я не похож

На образ мой дневной, давно постылый,

На грани сна и яви узкий нож

С землёй связующие жилы

Мне отсекает. И душа плывёт,

Свободная в паденье и во взлёте,

И глубоко глядит на звёзд и молний лет,

Им равная в своём полёте.

Как сердце взволнованно бьётся

В ответ на чужое биенье,

Как звёзды сияют чудесно

В ответ на сияние глаз —

Но сердце твоё разорвётся

И станет добычею тленья,

И звёзды, в пучине небесной,

Погаснут в назначенный час.

И будет одна иль другая

Судьба у тебя в этой краткой,

Бессмысленной жизни — в итоге

Все судьбы пред смертью равны.

Безжалостна правда земная,

Беги от неё без оглядки

В мечты о бессмертье и Боге,

В безумье, в поэзию, в сны.

Закрой глаза, в виденье сонном

Восстанет твой погибший дом —

Четыре белые колонны

Над розами и над прудом.

И ласточек крыла косые

В небесный ударяют щит,

А за балконом вся Россия,

Как ямб торжественный звучит.

Давно был этот дом построен,

Давно уже разрушен он,

Но, как всегда, высок и строен,

Отец выходит на балкон.

И зоркие глаза прищуря,

Без страха смотрит с высоты,

Как проступают там, в лазури,

Судьбы ужасные черты.

И чтоб ему прибавить силы,

И чтоб его поцеловать,

Из залы, или из могилы

Выходит улыбаясь мать.

И вот, стоят навеки вместе

Они среди своих полей,

И, как жених своей невесте,

Отец целует руку ей.

А рядом мальчик черноглазый

Прислушивается, к чему —

Не знает сам, и роза в вазе

Бессмертной кажется ему.

Как летящая из сил последних птица

Посредине ледяного океана

С верной смертью продолжает биться

Средь ветров, и стужи, и тумана.

Как должна она своё дыханье

С силою своею соразмерить,

Чтоб в себе преодолеть желанье

Больше не бороться и не верить.

Что должно ей, этой птице, мниться

В океане том необозримом…

Так и ты, душа, должна стремиться

К берегам своим недостижимым.

Найди такие сочетанья слов,

Которых до тебя не находили, —

И встанет явь из глуби смутных снов,

Как Лазарь из смердящей гнили.

Найди слова — тебе поможет Бог

Вдохнуть в них душу — и услышишь пенье,

Найди слова, чтоб эту жизнь ты смог

Преобразить хотя бы на мгновенье.

Всё лучше и лучше, всё выше и выше,

И всё точнее слова —

А сердце бьётся всё глуше и тише,

Бьётся едва, едва.

Всё выше и выше, всё лучше и лучше,

И всё трудней и нежней —

Об этой разорванной в небе туче

Так скажи, чтобы вечно о ней,

Увидев её, твоим сочетаньем

Слов и размером твоим

Говорили влюбленные в час свиданья,

И радостно было им.

Чтобы, за правое дело, воин,

Упав лицом к небесам,

Был бы печален, но был бы спокоен —

Верил твоим словам.

Видишь, какое в божественном слове

Заложено торжество, —

Но каждое слово, как капля крови

Из сердца из твоего.

И бьётся оно, это сердце, всё тише,

Всё глуше в твоей груди —

Всё лучше и лучше, всё выше и выше,

И немота впереди.

Я ничего не знаю —

(Не дано человеку знать) —

Я медленно умираю,

И страшно мне умирать.

Всё безнадежней и краше

Мои последние дни —

Какое мне дело до вашей

Мышиной, злой беготни.

И сколько кто заработал,

И кто откусил от куска…

У меня иная забота,

Иная моя тоска.

Уже стоит мышеловка,

Приманка так хороша, —

Как молниеносно и ловко

Отлетает от тела душа.

Вот оно смерти жало!

Темнеет солнечный диск…

Как краток, бессмысленен, жалок

Мышиный, предсмертный писк.

И над этим мышиным страданьем,

Над страшной мышиной судьбой —

Заря в розоватом сиянье,

Звезда в вышине голубой.

Как эоловой арфы струны,

Звенит в отдалении лес,

Земля, бессмертной и юной,

В объятьях лежит небес.

Я всё это вижу, зная,

Что мне не дано понять

Этого ада иль рая —

Ужас, смысл, благодать.

Есть что-то дикое в моей судьбе,

В её парениях, паденьях, взлётах,

В добра и зла таинственной борьбе,

В её путей вершинах и болотах.

Что делал я? Мечтал, работал, жил

В Новочеркасске, в Киеве, в Париже,

С друзьями о бессмертье говорил,

Всё что-то ждал… — А смерть всё ближе, ближе.

Мечтал о счастье — Господи прости! —

Модистка каждая о нём мечтает.

Был долог путь, и вот, в конце пути

Вся жизнь моя, как снег, меж пальцев тает.

Снег тает, за окном звенит капель,

Ответа нет. Быть может, нет вопроса…

Весною вечно расцветает хмель,

И вечная дымится папироса.

О, дикая судьба, в тебе мое страданье

Я в счастие преобразить не смог…

И там, вдали, как сон воспоминанья…

Вся жизнь, как дым. Остался только Бог.

Вся жизнь твоя глубокий, долгий сон

Души, что спит в тугих объятьях тела,

Она давно проснуться бы хотела,

Но сон глубок и ночь со всех сторон.

И снится ей невероятный мир,

Взнесённый мутною волной кошмара:

Поёт слепец, шумит Гвадалквивир,

Рыдает сладострастная гитара.

И, подходя к безумному концу,

Всё потеряв и всюду побеждая,

Солдат ребёнка хлещет по лицу,

А у ребёнка щечка золотая.

Забудь, забудь… Но как забудешь ты

Увиденное этими глазами, —

Небесный луч, срываясь с высоты,

Земными преломляется слезами.

В автомобиле мчится в ночь старик,

Он весь распух от денег и от власти,

Но никогда, ни на единый миг

Старик не знал любви и не был счастлив.

А под мостом от стужи изнемог

Другой старик, другой тоской гонимый,

И, чтобы он не отморозил ног,

Дыханием их греют Херувимы.

Между мечей победный меч звенит,

И слава над челом плывет героя,

Но слышит он, как заступом стучит

Могильщик, для него могилу роя.

Плывёт корабль к безвестным берегам,

И стаи птиц летят к далёким гнёздам,

Плывёт самоубийца по волнам,

Прозрачный лик подняв к высоким звёздам.

Ты знаешь, как прекрасны поутру

Гор голубых зелёные отроги,

Зачем же ты спускаешься в дыру

Подземной электрической дороги ?

Зачем же ты… — «Но мне ведь надо есть,

Я должен покоряться и трудиться…»

Но на земле была благая весть

О лилиях и о небесных птицах…

Проснись, проснись. — Уже похоже, что

Ты просыпаешься. Но нет, всё так же точно

Часы стучат и небо налито

Дождём, и дождь в канаве водосточной.

И длится жизнь — глубокий, долгий сон

Души, что спит в тугих объятьях тела,

Она давно проснуться бы хотела,

Но сон глубок и ночь со всех сторон.

Когда этой жизни постылой

Последние звуки замрут

И наши заглохнут могилы

И сорной травой прорастут,

Какие-то новые люди

Вселятся в покинутый дом,

Страдая и радуясь в чуде,

Которое жизнью зовём.

Какие-то новые птицы

И новые в поле цветы,

И будет любить и молиться

Какая-то новая ты.

И кто-нибудь, в оцепененье,

В таком же почти полусне

Услышит далёкое пенье,

Которое слышится мне.

И будут альпийские кручи

Всё в той же сияющей мгле,

И будут ни хуже ни лучше

Те люди на этой земле.

И полные веры и страсти,

По нашим идя черепам,

Получат то самое счастье,

Что было обещано нам.

Хочешь славы, хочешь денег,

Хочешь лавров пышный веник?

Хочешь, чтоб труба гремела,

Бриллиант жена имела?

Хочешь многолетья, власти,

Сладкого земного счастья?

Хочешь, чтоб была награда?

— Нет, спасибо, мне не надо.

Я никогда не пережил победы,

Всё только пораженья, пораженья…

Всё только горечь, горечь, беды, беды,

Сны, ритмы, рифмы, головокруженья…

Они летят безумной, легкой стаей

В пределы рая иль в пределы ада,

Они летят страдая и мечтая,

И ничего им на земле не надо.

О земном богатстве и о власти

Над землёю мне не говори —

Много надо человеку счастья,

А земли всего аршина три.

Нам земля не много будет стоить,

Значит, ни к чему богатство нам —

Счастье наше самое простое,

И оно подобно небесам.

Душа во мгле проснулась,

И заскулил щенок,

И, в облаках, метнулась

Луна, куда-то вбок.

И дождик чуть закапал,

И мутной пеленой

Покрылся мир, заплакал

Младенец за стеной.

Какая в мире слабость,

Безвыходность, тоска…

Бредёт по лужам баба,

Глядит на облака;

Мужик стругает палку

Зазубренным ножом,

Дымок струится жалкий

Над скудным очагом.

И то сильней, то тише

Дождь льётся без конца

На серенькие крыши,

На нищие сердца.

Крестьянка очень любит кролика

И холит бережно его,

Немалая есть в сердце толика

Любви, для кролика того.

И в час, когда заря румянится,

И в полдень, и в вечерний час

Охапка сладких трав достанется

Ему, с улыбкой бабьих глаз.

Хозяин очень одобрительно

И добродушно поглядит,

И сын его, неукоснительно,

С ним утром поиграть спешит.

И сердце кроличье невинное

Ответной нежности полно,

Беззлобное и неповинное,

Любовию живёт оно.

Но в день рождения хозяина

Иль в день, когда приходит гость,

Крестьянка, утром, без раскаянья

В глаз кролику вонзает гвоздь.

И он висит безмолвный, плачущий

Кровавой, страшною слезой;

А сын, вокруг голгофы скачущий,

На трупик поглядит живой

И облизнётся в ожидании

Обеда сытного, и вот,

Уходит кроличье страдание

В урчащий в сытости живот.

Сияет солнце над моим Сервозом,

На солнце набегают облака,

И пахнет из коровника навозом,

И пахнет эдельвейсами слегка.

И облака, что в ледяном эфире

Блуждая, не нашли себе приют,

К моим дверям, к душе моей и к лире

В серебряном сиянии плывут.

Вот ночь пришла, и в месяце двурогом

Небесная уснула тишина…

О, этот кубок, поднесённый Богом,

Я выпью с наслажденьем и до дна.

Вот ты идёшь тропинкою в лесу,

Скучая, папиросу зажигаешь

И эту первозданную красу

Вокруг себя почти не замечаешь.

А рядом Бог, и звери, и цветы —

Ты ничего уже о них не знаешь —

Змея на солнце греется, и ты

Её тяжёлым камнем убиваешь.

Да, ты силён — в руке и палка есть,

И камень твой так точно попадает —

Но можешь ли ты белоснежно цвесть,

Как этот ландыш, что благоухает?

В потерянном раю, к твоим ногам

Он льнуть легчайшим стеблем продолжает,

И та змея к нежнейшим лепесткам

Свою главу прелестную склоняет.

Выхожу я на закате

В поле, через буерак,

Васильки синеют в злате,

В серебре алеет мак.

А вдали, как сновиденье,

Как надежда иль мечта,

Пушкинским стихотвореньем

Пролетает высота. —

Больше ничего не надо,

Лишь идти, идти, идти

Меж цветов чудесных сада

По чудесному пути.

Тихо запад розовеет,

В сердце чисто и светло,

И легко мне в очи веет

Ночи звёздное крыло.

Альпинист стремится ввысь — не верьте

Ни усилью, ни мечте его,

Кроме льда, усталости и смерти

Нет на этих высях ничего.

Не стремись к земным вершинам, силы —

Береги для тех иных высот,

Где над бездной Херувим поёт,

Где парят Престолы, Власти, Силы.

Смотри, как медленно и плавно

И величаво в вышине

Орёл стремит полёт державный

В ветрах и солнечном огне.

Смотри, на малое мгновенье

Как бы внезапно измождён,

Преодолев закон паденья,

В лазури замирает он,

Чтоб камнем рухнуть на добычу,

Что в страхе, в прахе залегла…

Ты видишь, есть предел величью —

Два в небе сложенных крыла.

Голубыми лучами печали и тайны

Залиты сумасшедшие ночи Украйны.

И зашита измена в казачьей папахе,

И топор серебром отливает на плахе.

И Мария, что гетмана любит седого,

И судьба, что не знает исхода иного,

И на гибель казачья летящая лава,

И Петром под Полтавой разбитая слава…

…Так в безумном полёте, в безнадежной погоне

Под кнутом задыхаются, падают кони.

Кровь и пена на Карла серебряной шпоре,

И Анафемы рокот в Московском соборе.

Тёмный лик на озёрной качается зыби —

Выпей, царь, за любовь, за Марию, за гибель!

Спит Украйна и бредит, не может проснуться, —

Старый Гетман, в Диканьку тебе не вернуться.

Зарастают дороги к забытому склепу —

Ах, Мария, зачем полюбила Мазепу!

Есть скука и слава, шампанское, дикий Кавказ,

Есть слёзы скупые из гордых и сумрачных глаз.

Есть Зимний Дворец, и суров Государь во дворце,

Есть отблеск нездешний на детском, усталом лице.

Есть мальчик шотландский, попавший в российский полон,

Есть остров Елены, где царствует Наполеон,

Есть всё, что терзает, и мучит, и гонит, и гнёт,

Есть парус — но буря его на клочки разорвёт.

Кремнист и туманен и труден твой путь на земле,

Но слух мой лелея, твой голос не молкнет во мгле.

О, как ты несчастен, мой бедный, единственный друг,

«А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг»…

В кавказском ущелье на грудь наведён пистолет —

Но смерти, мой мальчик, мой ангел, мой мученик, нет

Над Чёрным морем, над белым Крымом

Летела слава России дымом.

Над голубыми полями клевера

Летели горе и гибель с севера.

Летели русские пули градом,

Убили друга со мною рядом,

И Ангел плакал над мёртвым ангелом…

— Мы уходили за море с Врангелем.

Есть яма, которую ты не минуешь;

Есть губы, которые не поцелуешь.

Далёкая лира, которою бредишь,

Отчизна, в которую ты не доедешь.

Над горем, которому нету начала,

Над счастьем, к которому нету причала,

Горит в небесах, утопая глубоко,

Недвижное, страшное Божие око.

Ты в крови — а мне тебя не жаль,

Ты в огне, а я дрожу в ознобе…

Ты жила во лжи, труде и злобе,

Закаляла и сердца, и сталь.

Ты людей учила не жалеть

И своих детей не пожалела,

Ты почти что разлучилась петь,

Помнишь ли, как раньше райски пела?

Как же мне теперь с тобою быть,

С горькою моей к тебе любовью?

Вновь земля твоя набухла кровью,

Ран не счесть и горя не избыть.

Защищаясь сталью и хулой,

Бьёшься ты, кольцом огня объята,

Страшное сияние расплаты

Полыхает над твоей землёй.

Страшная расплата за грехи,

За насилие над человеком,

За удары по сомкнутым векам,

Вот за эти слёзы и стихи.

Мне тебя не жаль — гори, гори,

Задыхайся в черных клубах дыма —

— Знаю я, что ты неопалима,

Мать моя, любовь моя — умри!

Нет пощады, падай до конца,

Чтобы встать уже весь мир жалея,

Чтобы в мире не было светлее

Твоего небесного лица!

Я знаю, Россия погибла

И я вместе с нею погиб —

Из мрака, из злобы, изгибла

В последнюю гибель загиб.

Но верю, Россия осталась

В страданье, в мечтах и в крови,

Душа, ты сто крат умирала

И вновь воскресала в любви!

Я вижу, крылами блистая,

В мансарде парижской моей,

Сияя, проносится стая

Российских моих лебедей.

И верю, предвечное Слово,

Страдающий, изгнанный Спас

Любовно глядит и сурово

На руку, что пишет сейчас.

Недаром сквозь страхи земные,

В уже безысходной тоске,

Я сильную руку России

Держу в моей слабой руке.

Люблю Тебя последнею любовью,

И первою — ревнивой и одной;

Моим дыханьем и моею кровью,

Земной люблю Тебя и неземной.

Люблю Тебя в отчаянье и в счастье,

В воспоминаниях, в надеждах, в снах,

В раздумье, в восхищении и в страсти,

В презренье, в гневе, в страхе и в мечтах.

Люблю Тебя напрасно, неумело,

В величье, в рабстве, в громе и в тиши,

Люблю Тебя движеньем каждым тела

И каждым вдохновением души.

Не надо о России говорить —

Не время, слишком поздно или рано…

У каждого из нас есть в сердце рана,

И кровь из раны не остановить.

Не жалуйся, не плачь, прижми к груди

Ладонь, чтоб рана медленней сочилась,

Любви не предавай, терпи и жди,

Покамест сердце не остановилось.

Мы можем только донести любовь…

И слаб герой, который в муке стонет.

И так чиста сочащаяся кровь

На медленно хладеющей ладони.

«Мне отмщение и Аз воздам…» —

Под полом в Кремле скребутся крысы,

Другу вождь подписывает сам

Смертный приговор, и толстый, лысый

Секретарь, склонившись за плечом,

Вежливо, зелёной промокашкой

Подпись промокнет, слегка при том

Жирною подергивая ляжкой.

Кремль… Подвал… — «Кричи, троцкист, кричи —

Брат, прости…» — «На, получай, собака,

Получил? — Ну, а теперь тащи

Эту падаль в морг!» — Во мрак из мрака

Тащат, и мерцают на плечах

Сорванные с мертвецов погоны…

Белый воин в русских спит степях,

Стихла боль, давно умолкли стоны.

…Мне отмщение!.. — И на земле,

Как в аду, вам невозможно скрыться.

Стынет сердце у вождя в Кремле,

А под сердцем жаба шевелится.

Живёт молодой человек

Свой краткий бессмысленный век,

Он честно жениться мечтает,

Но денег ему не хватает,

И вот, он на небо глядит

И видит, как птица летит,

Как звёзды бессмертно сияют

И аэропланы летают,

И он, продолжая мечтать,

Идёт наниматься летать.

Гудит равнодушно мотор,

В глаза ему смотрит в упор

Полковник — опора державе.

О жалованье и о славе

Ему говорит он, и вот,

Садится в кабинку пилот,

Садится неловко и робко,

Направо удобная кнопка,

Налево стоит за плечом

Архангел с подъятым мечом.

Неясно ему самому,

Куда он, сквозь ветер и тьму,

Летит и кого убивает,

Но кнопку он всё ж нажимает,

И сразу — точна и легка,

Срывается бомба с крючка

И мчится, летать не умея,

Быстрее, быстрее, быстрее

На землю, чтоб там наконец

Взорваться средь душ и сердец.

Как просто стать в мире героем.

Опасно немного — но втрое

Заплатят тебе за опасность.

Какая невинность и ясность

В злодействе, как просто рука

Срывает погибель с крючка.

И если, подбитый снарядом,

Не рухнет он с бомбою рядом,

Герой покупает домишко,

Жена у него и детишки…

А баба картошку копала,

Когда эта бомба упала.

Он над разорванною тучей

Сияет в золоте лучей,

И равнодушный и могучий,

Над миром страха и страстей.

И мудрое его молчанье,

И голубая белизна,

Как вечное напоминанье

О том, что только вышина

И чистота бессмертны в мире

Все остальное мгла и дым,

Как туча эта, что всё шире,

Всё тяжелей ползёт под ним.

Возникнет звук печальный и неясный,

Умолкнет вдруг и снова зазвучит,

И остановится на улице пиит,

Прислушиваясь к музыке ужасной

И сладостной… И вот запела мгла,

Он музыке небесной подпевает —

А смерть уже летит из-за угла,

Автомобиль со стоном налетает.

Бывают, конечно, попы,

Епископы тоже бывали,

Что не видели узкой тропы,

Уводящей в небесные дали

Серафимовские стопы…

Разные есть попы…

Бывают архиереи,

И даже митрополиты,

Что в кадильной прелести рея,

Над юдолью, слезами политой,

Гордятся, в мантиях прея…

Разные архиереи…

И патриархи бывали,

Бывали римские папы,

Что к власти тянули лапы,

Многих святых унижали…

Да простит им Господь, косолапым!

Разные папы бывали…

Но, всё-таки, люди эти

Иного хотели счастья,

И они — сквозь грехи столетий —

До меня донесли Причастье.

Может быть, Его ты встретил,

Но увидев — не заметил.

Видел — нищий шляпу тянет,

Жалостно, с надеждой взглянет.

Бросить грош или не бросить?

Пьяница, бездельник просит!

Бросил — и пошёл спокойный,

Уважаемый, достойный…

Бедный раб, ехидной крови!

Сквозь земную мглу и гул

Не увидел ты сокровищ,

Что тебе Он протянул.

Надо оставить гордыню, свободу, надежды,

Надо уйти в глубину беспросветную ночи,

Надо до дыр, до лохмотьев сгноить дорогие одежды,

Надо проплакать до крови бессонные очи.

Надо, чтоб в вере сгорело ненужное знанье,

Закалённое сердце чтоб стало подобное стали,

Надо всё это, чтоб плоть превратилась в сиянье,

Чтобы лохмотья небесною ризою стали.

Из дремучих лесов, из древней Руси —

Иисусе Сладчайший спаси! —

Из зыбучего морока финских болот,

Где антихрист поставил оплот,

Из горящих и Богом любимых скитов,

Аввакумовских райских садов,

Из-под диких ударов безумья и зла

Ты, святая, ко мне подошла.

За Тобою египетских знойных пустынь

Раскалённая, мутная синь,

За Тобою российские лютые льды,

На которых Христовы следы,

За Тобою распятье, крещенье, лучи

И монголов кривые мечи,

За Тобою, в полярных ветрах, Соловки,

Ледяные подвалы чеки.

От Тебя отступилась небесная рать.

Но мне сладко с Тобой умирать.

Преклонись пред безмерным страданьем,

Перед страшною тайной любви —

Вот Жених, что пришел на свиданье,

Почивает в цветах и крови.

Преклонись пред святой Плащаницей

И заплачь, и в мерцанье огней

Ты увидишь — Архангел, как птица,

С криком жалобным вьётся над ней.

Осталось немного — миражи в прозрачной пустыне,

Далёкие звёзды и несколько тоненьких книг,

Осталась мечта, что тоской называется ныне,

Остался до смерти короткий и призрачный миг.

Но всё-таки что-то осталось от жизни безумной,

От дней и ночей, от бессонниц, от яви и снов,

Есть Бог надо мной, справедливый, печальный, разумный,

И Агнец заколот для трапезы блудных сынов.

Из нищей мансарды, из лютого холода ночи,

Из боли и голода, страха, позора и зла

Я выйду на пир и увижу отцовские очи,

И где-нибудь сяду, у самого края стола.

Идёт горбун, несёт свой горб, своё

Ничем не поправимое уродство,

Искривленное Богом бытиё,

Уродливое с ангелами сходство —

Начало крыльев… Ковыляет он

Униженный, озлобленный и слабый.

Лишь иногда, уже почти сквозь сон,

Его горба рука прохожей бабы

На счастие коснуться норовит…

Сверкнёт горбун прекрасными очами

И покраснеет, и уйти спешит,

Стыдясь небесной ноши за плечами.

И ты, мой друг, похож на горбуна —

В твоих стихах гармония звучала —

Но не забудь, что и его спина

Есть крыльев улетающих начало.

Не только баба — каждый в мире ждёт

Полёт, где начинается свобода.

И в муке начинаешь ты полёт,

Но крыльев нет, есть только горб урода.

Поменьше слов, поменьше суеты…

В лучах заката дни неслышно тают,

За окнами осенние цветы

Безмолвно и бесстрашно умирают.

И мёртвый лист слетает, чуть шурша,

На золотом покрытую дорогу, —

Как осень несказанно хороша,

Как смерть близка к бессмертию и Богу.

И жизнь твоя цвела, как жизнь цветов,

И вот теперь она клонится долу,

К сырой земле, к Господнему Престолу,

Окованному золотом листов.

Верьте мне — иль всё равно — не верьте,

Недоверье правды не порочит —

В Час ко мне спустился Ангел Смерти,

В тишине сиянья полуночи.

И сказал: «Я прихожу на помощь

Всем замученным и всем несчастным,

Жертвам всем моё лицо знакомо,

Палачам знаком мой лик ужасный.

Только жертвам смерть легка, блаженна,

На Кресте, в подвале иль на плахе,

Лишь злодейство, низость и измена

Заживо гниют в зловонном прахе.

Я услышал между песен тёмных,

Что летят от ада и до неба,

Что тебе, среди богатств огромных,

Не хватает ни любви, ни хлеба.

Знаю я, что чернь тебя изгнала

Из твоей страны — с полей любимых,

Ты прости — она не понимала,

Бесновалась во крови и в дымах.

Отстрадал ты все свои страданья

И глаза бессонные проплакал,

Голос твой, угрозы и рыданья

До Престола донеслись из мрака.

Послан я к тебе тебя утешить,

Положить на самом лёгком ложе,

Там уже ни унижать, ни вешать

Никогда, никто тебя не сможет.

Я пришёл, склонись в мои объятья,

К сердцу моему прильни главою —

Человек и Ангел вечно братья,

Есть один у нас Отец с тобою.

Я суров, темна моя порфира,

Моего меча ужасно жало, —

Но не бойся — все страданья мира

На Голгофе сердце отстрадало!»

Я ответил: «Я дождался взгляда

Глаз твоих и крыльев дуновенья,

Но оставь мне малый срок, мне надо

Богу дописать стихотворенье».

Улыбнулся мне мой Ангел Смерти

И исчез в сиянье полуночи…

Верьте мне — иль всё равно — не верьте,

Недоверье правды не порочит.