Собрание Стихотворений

Горит зелёная звезда

— У Божьего подножья —

Горит и канет без следа…

Я раньше кану тоже.

Как странно, что звезда и я

— у Божьего подножья —

В различных сферах бытия

Почти одно и то же.

Всё проходит, лёгкой струйкой дыма

Поднимается в незримый свет…

Но тоска моя непроходима,

Лес дремуч и потерялся след.

Может быть, тоски уже не будет

В сердце, возвратившемся во прах,

Но вовек тоска моя пребудет

В на земле оставшихся стихах.

Заблудившееся в этом мире

Вдохновенье горькое моё

В сладких звуках, в беспощадной лире

Позднее познает бытиё.

Любовь, любовь. — Как будто в райском сне

Своей судьбы ты ждёшь преображенья,

Но вся любовь твоя, мой друг, ко мне

Вот этих рук не остановит тленья.

Но в тлении нетленное любя,

В бессилии, в слезах, в глубинах мрака

Ты с глаз, уже не видящих тебя,

Сотрёшь слезу, чтоб больше я не плакал.

Я любил на земле Свободу,

Одиночество и стихи,

Голубую в озёрах воду,

Изумрудные в скалах мхи.

Я любил в небесах бездонных

Ледяное сияние звёзд,

Нищих, изгнанных, оскорблённых

Я любил, и неслышный рост

И цветение белой розы,

Что цвела под моим окном,

И незримые миру слёзы,

И мой разрушенный дом.

И вот — Свобода, как знамя,

Была мне дана, и над ней

Одиночества тихое пламя

Сияет в венце лучей.

А стихи… сколько раз я плакал,

Ничего не умел, не знал,

Но свет из звёздного мрака

На мою строку упадал.

И волны меня обнимали,

И скалы альпийские жгли,

И нищие целовали,

И розы у окон цвели.

Вот Бога великая щедрость!

На любовь Он мне дал ответ

— И в награду — такую бедность,

Богаче которой нет.

Ты склонила мёртвую головку

— Жизнь и смерть остались позади —

И уже по-ангельски, неловко,

Ты сложила руки на груди.

Ряд кроватей, страшный запах морга,

Сумрак, что затмил твою зарю…

Я сквозь слёзы горя и восторга

На тебя нездешнюю смотрю.

Почему ты кажешься нетленной,

Мёртвая лежа средь мертвецов,

Почему мне стало несомненно

То, что выше разума и слов?

Несомненно — в незакатном свете

— Наяву, а не во сне! —

Ты ко мне протянешь ручки эти

И как прежде улыбнёшься мне.

Несомненно — смертное томленье,

Слабым криком искажённый рот

Были лишь началом воскресенья,

К вечности тяжёлый перелёт.

Вот крылами прорастают плечи

Под больничной серой простынёй…

Дай тебя я перед вечной встречей

В лобик поцелую ледяной.

Все мы пред тобою виноваты,

Все мы слепы, глухи и грешны,

Всем нам нет прощенья, нет возврата

— Но тобой мы будем прощены.

Голубые горы в тумане,

Розоватая мгла зари…

Душа никогда не устанет

Смотреть — и ещё смотри —

На это дикое чудо,

На эту земную плоть,

Которую светом оттуда

Благословляет Господь.

По этим предгорьям ходила когда-то Жанна

И слышала голоса…

Всё в мире чудесно, таинственно, дико и странно,

Вот как этой зари сейчас несказанна

Кровавая полоса.

Умер друг — не плачь, душа, не надо…

Умер друг — но почему ж я плачу?

Ничего не знаю я, не значу

В тайнах смерти, жизни, рая, ада…

Почему твоей руки из воска

Мёртвой, вечной, страшной не коснуться?

Ты мечтал — Империя, берёзка…

Но мечтам к могиле не вернуться.

Помнишь, говорил мне: «Здравствуй, Коша»,

Пил со мной из одного стакана,

Тяжела была земная ноша,

Горек хлеб, неисцелима рана…

Господи, не надо смрадной гнили,

Тяжести, безумия, сомненья:

Знаю — нет тебя в твоей могиле,

Верю в славу, вечность, воскресенье.

Помолчи, всё это очень просто —

Жизнь и смерть — струна, что рвётся в лире,

Крест на дальнем, как мечта, погосте

И звезда, горящая в эфире.

Тихо, тихо тает высь…

Помолчи и помолись.

У кладбищенских ворот

Молча воскресенья ждёт

Друг, его похорони,

Голову пред ним склони,

Помолись о том, чтоб он,

В вечности преображён,

Вспоминая и любя,

Помолился за тебя.

Я вижу — Муза стоит надо мной в слезах:

«Ты знаешь, что всё на земле нищета и прах,

Ты знаешь, что всё навсегда на земле умрёт,

Что в дикой улыбке безмолвный застынет рот,

Что не знаешь ты ничего о душе своей,

О загробном безмолвье, о страшной стране теней.

Ты всё это знаешь — всю эту правду иль ложь,

Но всё же порою ты песни сквозь слёзы поёшь.

Пусть жизнь безнадежна твоя и страшна и пуста,

Но ты иногда целуешь меня в уста».

Подымись — если сможешь, — взлети,

Все преграды разбей на пути,

Разбивай их рукой иль крылом,

До вершины прорвись напролом

— Над вершиною небо опять, —

Но уже не воротишься вспять.

Опустись — если сможешь, — пади,

Станет пусто и тихо в груди,

Будет боль на мгновенье одно,

Будет чёрное гладкое дно,

Об него ты преткнёшься пятой —

Но потом будет вечный покой.

Товарищу, горящему в ночи

Печальным и единственным сияньем…

Железный занавес твои лучи

Смогли пробить. Какая мощь страданья!

Какая безысходная тщета

В твоём тобой любимом Подмосковье!

Но с дачи подмосковной, как с креста,

Стекает боль мечтою и любовью.

Товарищу… О, как бы я хотел

Сказать — мой друг. Но это так опасно!

Моя любовь тебе плохой удел,

Я не хочу, чтоб ты страдал напрасно.

Достаточно твоих страданий, друг.

Они равны твоей всемирной славе,

Ты посмотри, какая ложь вокруг,

Какое зло твоей Россией правит.

Господь с тобой. Страдай, мечтай, владей

Почти нечеловеческою силой

Писать о жизни, о сестре твоей,

Над братскою бескрестною могилой.

Над рукописью небывалой

Поэт склоняется челом,

А сердце расцветает алым

Колючим огненным кустом.

Он то шипами, то цветеньем

Касается груди его,

Рождая боль и восхищенье,

Отчаянье и торжество.

Изнемогая в сладкой муке,

В груди превозмогая стон,

На сжатые бессильно руки

Склоняется всё ниже он.

Небесный цвет не воплотится —

Но отражение легло

На затемнённую страницу,

На просветлённое чело…

Никогда со мною ты не будешь,

Даже в смертный час, в последнем вздохе.

Как живого, мёртвого забудешь;

Имя славой, а могила мохом

Прорастут, а ты всё будешь где-то

В пустоте, безмолвии, незнанье…

Счастьем не смогла ты стать поэта,

Всё ж смогла ты стать его страданьем.

Ты молчишь. Безмолвной пустотою

На моё ты отвечаешь слово.

Любишь ты любовию простою

Смертного, счастливого, немого.

Я не смертен, я несчастен, голос

Мой летит к тебе, но даже эха

Нет в ответ — и счастье раскололось —

В скалах ни рыдания, ни смеха.

Тишина. Но смутное виденье

Всё ведёт меня по струнам звука.

И звучат, уже в преображенье,

Смерть как жизнь и счастие как мука.

Это всё любовь. В какие бездны,

На какие страшные высоты

Силой этой рифмы бесполезной

Долетят тяжёлые полёты.

Страхом, грязью и кровью

— Боже мой, почему —

Что мне делать с любовью,

Как прорваться сквозь тьму?

Что мне делать с душою,

Что замучили вы

Ненавистью — и какою! —

Так пленённые львы,

Так Иванов на юге,

Так на севере Блок,

Так и мне на досуге

Этот страшный стишок.

Не прощаю — простите —

Не прошу никогда…

Улетайте, летите

Эти строки туда,

Где и христопродавец

(Грязь и кровь на снегу),

Где последний мерзавец…

— О, прости, не могу…

В центре страшного круга,

Крест сжимая в руке…

В губы — мёртвого друга,

А врага — по щеке.

Для греха, страдания и смерти

Я родился на земле унылой,

И торчат года мои, как жерди,

Между колыбелью и могилой.

Оглянулся — сколько их в пустыне

Мутной моего воспоминанья:

Зло, тоска, беспомощность, гордыня,

Страшные надежды и мечтанья.

Впереди ещё страшней, быть может.

Видишь, крест чернеет на погосте —

Это твой. И червь в могиле гложет

Добела обглоданные кости.

Червь небытия и сладострастья…

Или мне всё это только снится?

Боже мой, я должен был родиться

Для бессмертья, святости и счастья.

В обещанье Божьем нет обмана —

Почему же, что ж это такое?..

Сердце у меня сплошная рана,

А над раной небо голубое.

Играй, играй, цыган проклятый,

Пой, неизбывная тоска,

Стакан вина, в руке зажатый,

Сияет и дрожит слегка.

Гитары томные напевы

И голос Маши неземной…

Друг или враг, садись со мной

И пей, и слушай голос девы.

И знай, что на путях земных

Бывают странные свиданья,

И прозревай миров иных

Вот в этом кабаке сиянье.

Так до конца идти не перестану

В недоуменье, из последних сил,

Когда-нибудь прилягу и не встану,

И даже не пойму зачем я жил.

Прибавится морщин на лбу высоком

Больного друга и у глаз жены,

Останутся оборванные строки

Моих стихов — кому они нужны?

И это всё. Так страшно и так мало.

В такой тоске прожить так много лет!

Какой бессмысленный и жалкий бред.

О как душа бездомная устала!

Ничего не хотеть, ни о чём не жалеть,

Лечь на землю и в чёрное небо глядеть.

Встала в небе луна и ушла.

Мир уснул, и лягушка рыдает вдали,

Легким инеем звёзды на землю легли…

Ты на сердце мне камнем легла.

Оно похоже на лицо японца,

Расплавленное в адовом огне…

Я не люблю полуденного солнца,

Оно томит и жалит сердце мне.

Люблю закат, его очарованье,

Преддверье надвигающейся тьмы,

Он в красоте сгорает и в страданье,

В сиянье полусвета, полутьмы.

И два луча, с небес к земле срываясь

— Кроваво-красный, тёмно-голубой, —

Не разделяясь, не соединяясь,

Как ты со мною и как я с тобой.

В Вифлееме Младенец родился —

Много прошло веков.

Где звезда, что вела Волхвов?

Где пастух, что у яслей молился?

…Когда поймёшь, что всё на свете ложь, —

Лишь смертная правдива в муке дрожь, —

Что мёртвый лик воистину красив,

Что только мёртвый рот красноречив,

Тогда ты замолчишь и будешь ждать,

Чтоб смерть сняла с молчащих губ печать.

Когда останусь совсем один —

Покинут меня и жена, и сын,

Друг отвернётся, товарищ предаст,

На расстрел Россия меня отдаст

И в глазах уже больше не будет слёз,

— Я увижу крест, на кресте Христос.

Он пробитую руку от креста оторвёт,

Чтоб коснуться моей груди,

И опять тот же гвоздь Его руку пробьёт,

Для тех, кто ещё впереди,

Для тех, чьи сердца в слезах и огне.

И никто уж не сделает больно мне.

Ещё я продолжаю жить

Безумно и однообразно,

Ещё, скользя, не рвётся нить

Меж пальцев парки безобразной.

Ещё я кое-что люблю

И иногда ещё мечтаю,

Работаю, гуляю, сплю

И книги иногда читаю.

Но что-то в самой глубине

Во мне прошло иль изменилось,

На жизни медленном огне

Сгорело и испепелилось.

И будто сам себе чужой

Смотрю, почти без содроганья,

На потемневший образ мой

И слышу парки бормотанье.

Чёрное море шумит у пустых берегов,

Тёмные волны летят на высокие скалы,

На берегу остановится путник усталый,

Смотрит на волны, на мутные гребни валов.

Капли солёные тихо плывут по лицу —

Так же как я, ты бессильна, слепая стихия,

Так же как я, ты в пучины вернёшься глухие,

Грозное море, и ты возвратишься к концу.

Ты мне нужна, как ночь для снов,

Как сила для удара,

Как вдохновенье для стихов,

Как искра для пожара.

Ты мне нужна, как для струны

Руки прикосновенье,

Как высота для крутизны,

Как бездна для паденья.

Так для корней нужна земля,

А солнце для лазури,

Ты мне нужна, как воздух для

В громах летящей бури,

Нужна как горло соловью,

Как меч и щит герою,

Нужна в аду, нужна в раю, —

Но нет тебя со мною.

И не прощённо, не раскаянно,

В гордыне, ужасе и зле

И в страхе бродит племя Каина

По русской авельской земле.

А у нас на Дону

Ветер гонит волну

Из глубин голубых в вышину,

И срываясь с высот,

Он над степью плывёт,

И тогда степь как лира поёт.

И выходит казак

На порог, на большак,

В всероссийский безвыходный мрак.

Сердце в смертной тоске,

Сабля в мёртвой руке

И кацапская пуля в виске.

Средь цветущих садов

Бедный рыцарский кров,

Подожжённый руками рабов,

Полыхает в ночи,

Отзвенели мечи,

Замутились донские ключи.

Но подобный орлу,

Прорываясь сквозь мглу,

Не подвластный ни страху, ни злу —

Медный крест на груди —

Дон в крови позади,

Дон небесный ещё впереди.

Живём томительно, в труде и скуке,

Таим надежду и не верим ей,

И всё бессильней опускаем руки

И любим безнадежней и сильней.

И сердце тяжелеет год от году.

Мы стали проще, злее и скупей,

Мы щедро заплатили за свободу,

Но разве знаем мы, что делать с ней?

И мы поймём бессмысленность мечтанья —

Нам нет спасенья и прощенья нет.

Томительный и жалкий звёздный свет

Не нужен в темноте существованья.

Когда-то ты писал стихи,

В их призрачную силу верил,

Безумье, святость и грехи

Ты Словом взвешивал и мерил.

Ты мог услышать звон звезды,

Увидеть, глаз не открывая,

И ада огненные льды,

И тихие долины рая.

И на оборванном листке

Души записывая пенье,

Ты верил, что в твоей руке

Бессмертье и преображенье.

И как бы ни томился ты

В безвыходной земной печали —

Утешься! И твои мечты

Земную жизнь преображали.

Оно сияло от века,

До века его звучанье,

На немых губах человека

Возникло оно из молчанья.

От начала первого звука

До дантовского сонета,

Какое усилье и мука —

Волны мрака и света.

От тёмного косноязычья

До лермонтовского пенья,

Какое было величье,

Вдохновенье, воля, терпенье.

Торжествуя, падая снова,

Пробиваясь к новому в старом…

— И это страшное слово

Тебе отдается даром.

Оно то громче, то тише

Губы твои обжигает —

А голубь воркует в нише,

Ничего о слове не знает.

Есть чёрной стрелой в поднебесье подбитая птица,

Есть мутная тень, что ночами бессонными снится.

Есть дьявол, есть гибель, есть сердце, что в гибели стынет.

Глаза голубые, что плачут в больничной пустыне.

Есть лёгкое тело, лежащее в тяжком страданье.

Есть свет, что сияет в бессмертии воспоминаний,

Есть сердце, что бьётся и стонет в безумном усилье,

О, взмах белоснежных — уставших, страдающих крыльев!

О, бедная Тася, ты плачешь, ты любишь страдая,

Дай в вечности губы, мой ангел, моя дорогая.

Да будет за всё, за страданье, за гибель награда —

Бессмертье с тобой — мне иного бессмертья не надо.

Слышишь, Тася — любовь — что поёт до скончания мира

Перерезанным горлом и полуразбитою лирой.

Перерезали горло,

Бьют в несчастное сердце,

Душат бедную душу мою,

— Нету рифмы на сердце,

Нету рифмы на горло,

Но я всё же пою и люблю.

Дай мне, Господи, силы,

Дай мне, Господи, слабость,

Чтобы ясно и просто сказать

— У преддверья могилы —

Что бессмертье и радость

У любви никому не отнять.

Выйди в полночь в цветущий сад

— Жить, когда уже не стало мочи, —

Звонко созвездия зазвучат

В гулких глубинах ночи.

И в сердце — в мечтаньях твоих ночных,

Летя, блистая крылами,

Зазвучит, еле внятно, чуть слышный стих

Ещё немыми словами.

Но вот всё яснее слова звучат,

Всё явственней, всё нездешней.

Выйди в полночь в цветущий сад,

Звёзды всё ярче, ночь всё кромешней.

Какая-то любовь не удалась

И не сбылась какая-то надежда,

В окне туман и на панели грязь,

А в книге мысль учёного невежды.

Брось книгу на пол, отвернись к стене

И чувствуя тоску и холод в теле,

Уже сквозь сон, подумай о весне,

Которая придёт в конце апреля.

Ты будешь ли ещё смотреть в окно,

Иль будешь ты уже лежать в могиле, —

Участвовать ты будешь всё равно

В её красе и радости и силе.

Обглоданные нищетой старухи,

Забитые нуждою старики,

Уроды идиоты, потаскухи,

Калеки без ноги и без руки

Тебя несчастней во сто крат, быть может,

Не во сто крат, ну скажем, раза в два,

Тоска, что сердце им, несчастным, гложет,

Коснулась сердца твоего едва.

Их боль сильней, неизлечимей раны,

Быстрей их жизни оборвётся нить.

Благодари же Бога! — Друг, мне странно

За боль мою Его благодарить.

— Вот осталось мало жить,

Не о чем тебе тужить, —

Прожил жизнь и слава Богу.

Что ж ты накопил в дорогу?

Что же ты с собой возьмёшь?

Что в бессмертье донесёшь?

«Я возьму любовь и веру

И стихи». — Оставь, не в меру

Ты берёшь! — стихи оставь.

Пусть среди людей и трав,

Радуясь, изнемогая,

Смерть твою превозмогая,

Пусть они живут мечтаньем,

О тебе воспоминаньем.

Между жизнью и смертью прослойка —

Ледяная больничная койка.

Капельки крови и гноя,

Бытиё почти неземное.

Исчезло уже страданье,

Бытиё почти как мечтанье.

И победное смерти жало —

Не конец уже, а начало.

Какое сердце, душа какая!

А умирает один, икая.

Как безобразна, невероятна

Смерть, и какие на смерти пятна!

Но не надо верить ни цвету, ни звуку,

Надо прорваться сквозь эту муку.

Слышишь сквозь стон неземное звучанье?

Видишь, сквозь язвы брезжит сиянье?

Ты умер. А всё как было,

Как будет во веки веков.

Как медленно сердце стыло,

Как землю душа любила,

Земной покидая кров,

Как судорогой невыносимой

Пересохший сводило рот…

Слетают к тебе серафимы,

А друг твой твоей любимой

Рассказывает анекдот.

Слетают к тебе надежды,

Не сбывшиеся на земле.

Смерть смыкает усталые вежды.

Как тускло твои одежды

Сияют в предвечной мгле.

Теперь ты всё понял, всё знаешь.

Теперь уже боль прошла.

Ты облаком лёгким таешь,

Ты синим огнём истлеваешь,

Ты два раскрываешь крыла.

Прости (ты теперь всё можешь),

Что в эту долгую ночь

К тебе не пришёл я тоже,

К твоему не склонился ложу

И ничем не сумел помочь.

Ты знаешь: мы все одиноки,

Каждый в своей судьбе.

Друг мой ласковый, друг мой далёкий,

Прими эти бедные строки,

Последний привет тебе.

Я слишком поздно вышел на свиданье —

Всё ближе ночь и весь в крови закат,

Темна тропа надежд, любви, мечтаний,

Ночь всё черней, путь не вернуть назад.

Я заблудился в этом мраке душном,

Глаза открыты — не видать ни зги,

Кружит звезда в эфире безвоздушном,

О Господи Распятый, помоги!

Я стал немым, но лира плачет в мире,

О Господи, дай смерть такую, чтоб

В гробовой тьме я прикасался к лире,

Чтоб лирой стал меня объявший гроб.

…Но нет его, небесного свиданья,

В котором ты и я — уже одно.

Ты видишь, в глубине темнеет дно

И вот уже настало расставанье.

О гибели страны единственной,

О гибели её души,

О сверхлюбимой, сверхъединственной

В свой час предсмертный напиши.