Собрание стихотворений

Ах, как светло роятся огоньки!

Как мы к земле спешили издалече!

Береговые славные деньки!

Береговые радостные встречи!

Душа матроса в городе родном

Сперва блуждает, будто бы в тумане:

Куда пойти в бушлате выходном,

Со всей тоской, с получкою в кармане?

Он не спешит ответить на вопрос,

И посреди душевной этой смуты

Переживает, может быть, матрос

В суровой жизни лучшие минуты.

И все же лица были бы угрюмы

И моряки смотрели тяжело,

Когда б от рыбы не ломились трюмы,

Когда б сказать пришлось: «Не повезло».

Бушует сентябрь. Негодует народ.

И нету конца канители!

Беспомощно в бухте качается флот,

Как будто дитя в колыбели…

Бывалых матросов тоска томит,

Устали бренчать на гитаре…

— Недобрые ветры подули, Смит!

— Недобрые ветры, Гарри!

— Разгневалось море, — сказал матрос

— Разгневалось, — друг ответил.

И долго молчали, повесив нос,

И слушали шквальный ветер…

Безделье такое матросов злит.

Ну, море! Шумит и шпарит!

— А были хорошие ветры, Смит!

— Хорошие ветры, Гарри!

И снова, маршрут повторяя свой,

Под мокрой листвою бурой

По деревянной сырой мостовой

Матросы гуляли хмуро…

Однажды к пирсу

Траулер причалил,

Вечерний порт

Приветствуя гудком!

У всех в карманах

Деньги забренчали,

И всех на берег

Выпустил старпом…

Иду и вижу —

Мать моя родная!

Для моряков,

Вернувшихся с морей,

Избушка

Под названием «пивная»

Стоит без стекол в окнах,

Без дверей.

Где трезвый тост

За промысел успешный?

Где трезвый дух

Общественной пивной?

Я первый раз

Вошел сюда, безгрешный,

И покачал кудрявой

Головой.

И вдруг матросы

В сумраке кутежном,

Как тигры в клетке,

Чувствуя момент,

Зашевелились

Глухо и тревожно…

— Тебе чего не нравится?

Студент!

Я сел за стол —

И грянули стаканы!

И в поздний час

Над матушкой Двиной

На четвереньках,

Словно тараканы,

Мы расползлись

Тихонько из пивной…

Очнулся я,

Как после преступленья,

С такой тревогой,

Будто бы вчера

Кидал в кого-то

Кружки и поленья,

И мне в тюрьму

Готовиться пора.

А день вставал!

И музыка зарядки

Уже неслась из каждого окна!

И, утверждая

Трезвые порядки,

Упрямо волны

Двигала Двина.

Родная рында

Звала на работу!

И, освежая

Головы опять,

Летел приказ

По траловому флоту:

— Необходимо

Пьянство пресекать!

У тралмейстера крепкая глотка —

Он шумит, вдохновляя аврал!

Вот опять загремела лебедка,

Выбирая загруженный трал.

Сколько всякой на палубе рыбы!

Трепет камбал — глубинниц морей,

И зубаток пятнистые глыбы

В красной груде больших окуней!

Здесь рождаются добрые вести,

Что обрадуют мурманский стан!

А на мостике в мокрой зюйдвестке

С чашкой кофе стоит капитан.

Капитан, как вожатая птица,

В нашей стае серьезен один:

Где-то рядом в тумане таится

Знаменитый скалистый Кильдин…

…Уронила шелк волос

Ты на кофту синюю.

Пролил тонкий запах роз

Ветер под осиною.

Расплескала в камень струи

Цвета винного волна —

Мне хотелось в поцелуи

Душу выплескать до дна!

Скользят

Полозья детских санок

По горушечке крутой.

Дети весело щебечут,

Как птицы раннею порой.

Зима глухая бродит по дорогам,

И вьюга злая жалобно скулит…

Я ухожу до времени и срока,

Как мне судьба постылая велит.

И я скажу: — В суровую минуту

Не так легко без друга обойтись,

Тебя, как тень, преследует повсюду

Шальной недуг, куда ни оглянись.

Но если друг при первом испытанье

Вдруг изменяет совести своей,

О нем дурную память в ожиданье

Грядущих дней безжалостно разбей!..

…И пусть он склонен был великодушно

Простить тебе обиду и пустяк,

И пусть вы жили весело и дружно,

Деля последний, может быть, пятак!

Что пользы в том?

Забудь о нем,

однако:

Такого друга разве не найдешь

В любом другом, кто только не собака

И на нее покуда не похож?

Уж сколько лет слоняюсь по планете!

И до сих пор пристанища мне нет…

Есть в мире этом страшные приметы,

Но нет такой печальнее примет!

Вокруг меня ничто неразличимо,

И путь укрыт от взора моего,

Иду, бреду туманами седыми;

Не знаю сам, куда и для чего?

В лицо невзгодам гордою улыбкой

Ужели мне смеяться целый век?

Ужели я, рожденный по ошибке,

Не идиот, не гад, не человек?

Иль нам унынью рано предаваться,

На все запас терпения иметь?

Пройти сквозь бури, грозы, чтоб

назваться

Среди других глупцом и… умереть?

Когда ж до слез, до боли надоели,

Заботы все забвению предать?

И слушать птиц заливистые трели

И с безнадежной грустью вспоминать?

И вспомню я…

Полярною зимою

Как ночь была темна и холодна!

Казалось, в мире этом под луною

Она губить все чувства рождена!

Как за окном скулил, не умолкая,

Бездомный ветер, шляясь над землей,

Ему щенки вторили, подвывая,—

И все в один сливалось жуткий вой!

Как, надрываясь, плакала гармошка,

И, сквозь кошмар в ночной врываясь

час,

Как где-то дико грохали сапожки —

Под вой гармошки — русский перепляс.

…Бродить и петь про тонкую рябину,

Чтоб голос мой услышала она:

Ты не одна томишься на чужбине

И одинокой быть обречена!..

Рассыпались

листья по дорогам.

От лесов угрюмых падал мрак…

Спите все до утреннего срока!

Почему выходите

на тракт?

Но мечтая, видимо, о чуде,

По нему, по тракту, под дождем

Все на пристань

двигаются люди

На телегах, в седлах и пешком.

А от тракта, в сторону далеко,

В лес уходит узкая тропа.

Хоть на ней бывает одиноко,

Но порой влечет меня туда.

Кто же знает,

может быть, навеки

Людный тракт окутается мглой,

Как туман окутывает реки…

Я уйду тропой.

На душе

соловьиною трелью

Не звените, далекие дни!

Тихий дом,

занесенный метелью,

Не мани ты меня, не мани!

Неужели так сердце устало,

Что пора повернуть и уйти?

Мне ведь так еще мало, так мало,

Даже нету еще двадцати…

Раз, два, три,

Гитара моя звени

Про жизнь мою

Плохую —

Мне хлеба не дают,

А все не унываю,

Да песенки пою.

Вспомню, как жили мы

С мамой родною —

Всегда в веселе и в тепле.

Но вот наше счастье

Распалось на части —

Война наступила в стране.

Уехал отец

Защищать землю нашу,

Осталась с нами мама одна.

Но вот наступило

Большое несчастье —

Мама у нас умерла.

В детдом уезжают

Братишки родные,

Остались мы двое с сестрой.

Но вот еще лето

Прожил в своем доме,

Поехал я тоже в детдом.

Прощай, моя дорогая сестренка,

Прощай, не грусти и не плачь.

В детдоме я вырасту,

Выучусь скоро,

И встретимся скоро опять.

Счастливой, веселой

Заживем с тобой жизнью,

Покинем эти края,

Уедем подальше

От этого дома,

Не будем о нем вспоминать…

Жил я у пана

Шестое лето,

Нажил я у пана

Сани за это.

Мои сани

Едут сами.

Скалы, северные моря,

Зимние холода

И поднимающие якоря

Рыбацкие суда…

Помню, как первый раз

Робко ступил на борт.

Утром в туманный час

Судно покинуло порт.

Вьюжило. Норд кричал,

Злобой летя живой,

Каждого новичка

Море бьет тяжело.

Горя хлебнул и я.

Но от меня про то

Жалобных слов, нытья

Не услыхал никто.

Был я не плох в труде,

Ел не задаром хлеб.

Осунулся, похудел,

Духом зато окреп!

Помню, в сиянье дня

Снова вернулись в порт,

Помню, при всех меня

Скупо хвалил старпом.

Значит, совсем не зря

Вынес столько невзгод…

Ой, вы, северные моря,

Юность моя — тралфлот!

Глухо гудит котел.

Шлак, охлаждаясь, парит.

Крепкий, чугунный пол

Угольной пылью покрыт.

Здесь, инструментом звеня,

Весь в отраженье огня,

В топках разводит жар

С ломом в руках кочегар!

Вот он с лица и рук

Пот полотенцем стер.

Дух переводит: «Ух!» —

И достает «Беломор».

Но, затянувшись дымком,

С жадностью раз и другой,

Снова с тяжелым гребком

Ринется в пар и зной.

Всё: и жара и пот —

Стало привычным тут.

Смелый, он любит флот!

Сильный, он любит труд!

Шагали караваны

Из Фивы в Бухару

И сыпали барханы

Песок, как мошкару.

Дамасские булаты

Везли в тюках своих,

Персидские халаты

И песни Навои.

А по пути колодцы —

Один на много верст.

А в них,

Как соль в солонках,

Блестела россыпь звезд.

Шли караваны чинно.

А годы — просто жуть —

Ложились как песчинки

На караванный путь.

Сжигало время ханство,

Эмирство и орду.

Сживало время хамство,

Неделю и беду.

Вобрали все барханы —

Века в пласты свои.

Но живы караваны

Песен Навои.

По-прежнему шагают

От Бухары до Фив.

А чай припахивал смолою,

А дикий мед

Чуть-чуть горчил…

Мы не держали под полою

Свои последние харчи.

По-братски поделились с теми,

Кто две недели жил втощак.

Мы знали:

Будет, будет время,

И нам придется точно так.

А парни ели,

Парни пили.

Нас аппетит их поражал.

…И мы не знали,

Что кормили

Тех, кто из партии сбежал.

Когда ж узнали простодушно

Мы эту правду

Про ребят,

То почему-то малодушными

Не их назвали, а себя.

Не подберу сейчас такого слова,

Чтоб стало ясным все в один момент,

Но не забуду Кольку Белякова

И Колькин музыкальный инструмент.

Сурова жизнь. Сильны ее удары.

И я люблю, когда сойдемся вдруг,

Подолгу слушать музыку гитары,

В которой полон смысла каждый звук.

Когда-то я мечтал под темным дубом,

Что невеселым мыслям есть конец,

Что я не буду с девушками грубым

И пьянствовать не стану, как отец.

Мечты, мечты… А в жизни все иначе.

Нельзя никак прожить без кабаков.

И если я спрошу: «Что это значит?» —

Мне даст ответ лишь Колька Беляков.

И пусть сейчас не подберу я слова.

Но я найду его в другой момент,

Чтоб рассказать про Кольку Белякова

И про его чудесный инструмент.

Скоро ты воскликнешь: «Все готово!»

Я тебя до трапа провожу.

В качестве напутственного слова

«До свиданья скорого…» — скажу.

…Раскрывая с другом поллитровки

И улыбки девушкам даря,

Встретишь ты в домашней обстановке

Юбилейный праздник Октября.

С виду ты такой молодцеватый

И всегда задумчивый такой.

Самые красивые девчата

Будут очарованы тобой.

Столько будет ярких впечатлений!

Против них не в силах устоять,

Много стихотворных сочинений

Ты запишешь в новую тетрадь…

Ты сейчас с особым прилежаньем

Отутюжь суконку и штаны.

Все твои законные желанья

В отпуске исполниться должны.

А когда воскликнешь: «Все готово»,

Я тебя до трапа провожу,

В качестве напутственного слова

«До свиданья скорого!» — скажу.

И, тебе завидуя немножко,

Вечерами долгими опять

Буду чистить флотскую картошку

И тебя с любовью вспоминать.

Эх ты, море мое штормовое!

Как увижу я волны вокруг,

В сердце что-то проснется такое,

Что словами не выразишь вдруг.

Больно мне, если слышится рядом

Слабый плач

перепуганных птиц.

Но люблю я горящие

взгляды,

Озаренность взволнованных лиц.

Я труду научился на флоте,

И теперь на любом берегу

Без большого размаха

в работе

Я, наверное, жить не смогу…

Нет, не верю я выдумкам ложным,

Будто скучно на Севере жить.

Я в другом убежден:

Невозможно

Героический край не любить!

Над вокзалом — ранних звезд мерцанье.

В сердце — чувств невысказанных рой.

До свиданья, Север!

До свиданья,

Край снегов и славы боевой!

До свиданья, шторма вой и скрежет

И ночные вахты моряков

Возле каменистых побережий

С путеводным светом маяков…

Еду, еду в отпуск в Подмосковье!

И в родном селении опять

Скоро, переполненный любовью,

Обниму взволнованную мать.

В каждом доме, с радостью встречая,

Вновь соседи будут за столом

Угощать меня домашним чаем

И большим семейным пирогом.

И с законной гордостью во взоре,

Вспомнив схватки с морем штормовым,

О друзьях, оставшихся в дозоре,

Расскажу я близким и родным,

Что в краю, не знающем печали,

Где плывут поля во все концы,

Нам охрану счастья доверяли

Наши сестры,

матери,

отцы.

Сквозь буйство бурь

пройдя без тени страха,

О, сколько раз

я милым называл

Суровый берег, выплывший из мрака

Уступами

дремотных,

хмурых скал!

Здесь

жизни дух

вдыхая даже в камни,

Бурлит с утра рабочая страда.

А день пройдет —

сияет огоньками

Уют людей, уставших от труда.

Где движет шторм

разбойных волн отряды,

Любовь к земле

горит у нас в крови.

Жизнь моряка, как пушка без заряда,

Без этой

вдохновляющей любви.

Вернувшись с моря,

чувство горькой грусти

Мы испытали б все

до остроты,

Когда б в нелегком

воинском искусстве

Не взяли

с боем

новой высоты!

Вечно в движении, вечно волна

(Шумны просторы морские),—

Лишь человеку покорна она,

Сила суровой стихии.

К морю нельзя равнодушным быть…

Если, настойчиво споря,

Ты говоришь: «Не могу любить!» —

Значит, боишься моря!

Как хорошо! Ты посмотри!

В ущелье белый пар клубится,

На крыльях носят свет зари

Перелетающие птицы.

Соединясь в живой узор,

Бежит по морю рябь от ветра,

Калейдоскопом брызг и света

Сверкает моря горизонт.

Вчера там солнце утонуло,

Сегодня выплыло — и вдруг,

Гляди, нам снова протянуло

Лучи, как сотни добрых рук.

Проснись с утра,

со свежестью во взоре

Навстречу морю окна отвори!

Взгляни туда, где в ветреном просторе

Играют волны в отблесках зари.

Пусть не заметишь в море перемены,

Но ты поймешь, что празднично оно.

Бурлит прибой под шапкой белой пены,

Как дорогое красное вино!

А на скале, у самого обрыва,

Роняя в море призрачную тень,

Так и застыл в восторге молчаливом

Настороженный северный олень.

Заря в разгаре —

как она прекрасна!

И там, где парус реет над волной,

Встречая день, мечтательно и страстно

Поет о счастье голос молодой!

Я тебя целовал сквозь слезы.

Только ты не видела слез,

Потому, что сырой и темной

Была осенняя ночь.

По земле проносились листья,

А по морю — за штормом шторм,

Эти листья тебе остались,

Эти штормы достались мне.

Широко, отрешенно, грозно

Бились волны со всех сторон,

Но порой затихало море

И светилась заря во мгле.

Я подумал, что часто к морю

Ты приходишь и ждешь меня,

И от этой счастливой мысли

Будто солнце в душе зажглось!

Пусть тебе штормовые стоны

Выражают мою печаль,

А надежду мою и верность

Выражает заря во мгле…

Вьюги в скалах отзвучали.

Воздух светом затопив,

Солнце брызнуло лучами

На ликующий залив!

День пройдет — устанут руки.

Но, усталость заслонив,

Из души живые звуки

В стройный просятся мотив.

Свет луны ночами тонок,

Берег светел по ночам,

Море тихо, как котенок,

Все скребется о причал…

Холод, сосны, звезды в ноябре.

Поцелуи наши на дворе.

Как в тумане яркие огни,

В памяти сияют эти дни…

Вдруг, порывы юности поправ,

Стал моим диктатором устав,—

Отшумел волос девятый вал,

Штиль на голове,

в глазах — аврал.

Все же слово молодости

«долг»,

То, что нас на флот ведет

и в полк,

Вечно будет, что там ни пиши,

Первым словом мысли и души!

Вижу,

как, вскинув штыки

И ленточки закусив,

с яростными глазами

В бой идут моряки.

«Ура!» — кричат, что есть сил,

Суровыми голосами.

И снова раздавлен враг,

Мороз превращает в лед

Снег, красный от пролитой крови..

За верность присяге в боях

С любовью родной народ

Прозвал моряков: «Герои!»

…Зари коммунизма взлет

Все пламенней над страной.

И нынче на страже мира

Нас образ отцов ведет.

И нету силы такой,

Чтоб нашу славу сломила!

Слава героев войны

И слава нашей страды,

где тот же запал — присяга,

Схожи, как две волны,

Схожи, как две звезды,

Как два кумачовых флага!

Слава о флоте гремит,

И путь у нее большой:

она на сердца молодые

Действует, как магнит,

И с детства сильных душой

Зовет в просторы морские.

Любимый край мой, нежный и веселый.

Мне не забыть у дальних берегов

Среди полей задумчивые села,

Костры в лугах и песни пастухов.

Мне не забыть друзей и нашу школу

И как в тиши июльских вечеров

Мы заводили в парке радиолу

И после танцевали «Вальс цветов».

А дни идут…

На палубе эсминца

Стою сейчас. Темнеет небосклон.

Чернеют скалы. Волны вереницей

Стремительно бегут со всех сторон.

Смотрю во тьму. И знаю я, что вскоре

Опять маяк просемафорит нам.

И мы уйдем в бушующее море

По перекатным взвихренным волнам…

Любимый край мой, нежный и веселый,

Февральских нив серебряный покров

И двор пустынный, снегом занесенный..

Как я грущу у дальних берегов!

И передаст стихов живая краткость,

Что с этой грустью радостно дружить,

Что эта грусть, похожая на радость,

Мне помогает Родине служить!

Вал разбежится,

до рева зол,

Всклокоченный, бесноватый,

И прогремит,

налетев на мол,

Гулко, как взрыв гранаты…

Воздух соленый

будто бы пьем,

Жадно вдыхаем ртом мы.

Ждем, когда в рупор

крикнет старпом:

— Боцман, отдать швартовы!

Если водой

полубак залит.

Если волна — под ноги,

Значит, тихий причал

позади,

А впереди —

тревоги.

Сразу заставит

забыть про сон

Море ночным разбоем.

Трудно представить

большой простор

Чувствам,

мечтам,

работе!

И не представить,

чтобы в пути,

В гуще походного гула

Кто-то сказал,

глаза опустив:

— Больше

так

не могу я…

Верность Отчизне

силы придаст

Тем, кто слабеет в штормы,

Всем, кто уйдет

выполнять приказ,

Срочно

отдав швартовы!

Есть на севере береза,

Что стоит среди камней.

Побелели от мороза

Ветви черные на ней.

На морские перекрестки

В голубой дрожащей мгле

Смотрит пристально березка,

Чуть качаясь на скале.

Так ей хочется «Счастливо!»

Прошептать судам вослед.

Но в просторе молчаливом

Кораблей все нет и нет…

Спят морские перекрестки,

Лишь прибой гремит во мгле.

Грустно маленькой березке

На обветренной скале.

Все вы привыкли

к слову «аврал».

Это по духу то же,

Что и могучий девятый вал…

Ну, а на штиль

похоже

Что-нибудь в жизни,

которой флот

Славит себя в народе?

Не замирала

и не замрет

Трудная жизнь на флоте.

В том и романтика

без прикрас,

Что до конца от начала

В буднях горячих

служба у нас

Вся, как порыв аврала!

Ты хорошая очень — знаю.

Я тебе никогда не лгу.

Почему-то только скрываю,

Что любить тебя не могу.

Слишком сильно любил другую,

Слишком верил ей много дней.

И когда я тебя целую,

Вспоминаю всегда о ней…

Если б деревья и ветер,

который шумит в деревьях,

Если б цветы и месяц,

который светит цветам,—

Все вдруг ушло из жизни,

остались бы только люди,

Я и при коммунизме

не согласился б жить!

С борта трос протянут к бочке.

Волны сквозь туманный чад,

Как рифмованные строчки,

Мелодически звучат.

Нас далекий

Ждет путь,

Ждут тревоги,

Волн круть!

И уже, поставив точку

Мелодичности волны,

Расколола, грохнув, бочка

Сизый призрак тишины.

Налетает

Вдруг норд,

Ударяет

Лбом в борт!..

Эй вы, штормы!

Всколыхните

Моря зыбистую грудь!

Много радостных событий

Обещает трудный путь.

Снег на кручах,

Волн рёв,

Небо в тучах —

Наш кров!

Помню ясно,

Как вечером летним

Шел моряк по деревне —

и вот

Первый раз мы увидели ленту

С гордой надписью

«Северный флот».

Словно бурями с моря

пахнуло,

А не запахом хлеба с полей,

Как магнитом к нему потянуло,

Кто-то крикнул:

«Догоним скорей».

И когда перед ним появились

Мы, взметнувшие пыль с большака,

Нежным блеском глаза осветились

На суровом лице моряка.

Среди шумной ватаги ребячьей,

Будто с нами знакомый давно,

Он про море рассказывать начал,

У колодца присев на бревно.

Он был весел и прост в разговоре,

Руку нам протянул: «Ну, пока!»

…Я влюбился в далекое море,

Первый раз повстречав моряка!

Я у моря ходил. Как нежен

Был сапфировый цвет волны.

Море жизнь вдыхало и свежесть

Даже в мертвые валуны,

Прямо в сердце врывалось силой

Красоты, бурлившей вокруг.

Но великой братской могилой

Мне представилось море вдруг.

Над водой бездонно-синей

В годы грозные, без следа,

Сколько храбрых сынов России

Похоронено навсегда!..

Говорят, что моряк не плачет,

Все же слез я сдержать не смог.

Словно брызги крови горячей

Расплескала заря у ног.

Стало сердце болью самою.

Но росло торжество ума:

Свет над морем борется с тьмою,

И пред ним отступает тьма!

Ночь и ветер.

В тумане прожектор луны:

Очертания скал — из тумана.

И у скал, будто вечное эхо войны,

Угрожающий шум океана…

Но пускай океанские бури

сильны.

Не согнуть им в железном строю

нас:

Коллективным героем

Советской страны

Стала наша матросская юность!

От брызг и ветра

губы были солоны,

Была усталость в мускулах остра.

На палубу обрушивались волны,

Перелетали через леера.

Казался сон короче

вспышки залповой.

И обостренность чувств такой была,

Что резкие звонки тревог внезапных

В ушах гремели,

как колокола.

И вот тогда

до головокружения

(Упорством сам похожий на волну)

Я ощутил пространство и движение…

И с той поры

у моря я в плену!

И мне обидно,

если вижу слабого,

Такого, что, скривив уныло рот,

В матросской жизни

не увидит главного

И жалобы высказывать начнет.

Когда бушует море одичалое

И нет конца тревожности «атак»,

Как важно верить

с самого начала,

Что из тебя получится моряк!

Нарастали волны громовые,

Сразу душно стало в рубке тесной:

В сильный шторм попал матрос впервые,

Заболел матрос морской болезнью,

Перенесть труднее, чем горячку,

Этот вид болезни. И встревоженно

Старшина сказал ему: «На качку

Обращать вниманья не положено!»

Про себя ругая шквальный ветер,

Скрыл матрос свое недомоганье

И, собравшись с силами, ответил:

«Есть не обращать вниманья!»

И, конечно, выполнил задачу,

Хоть болезнь совсем его измучила.

Верно говорят: «Моряк не плачет!»,

Не было еще такого случая.

Все о вечности здесь говорит.

Здесь

веками

отчаянно-смелые,

Бьются штормы зелено-белые

В серый,

тысячелетний гранит.

Здесь

бессмертье героев

хранит

В штормовом

клокотаньи

и стоне

Флотской славы

живая история —

Обелисков

звездный гранит!

Катятся волны по морю,

Чайки тревожно кричат.

Где ж вы, о тихие зори,

Светлые взгляды девчат?

Ветер, холодный ветер

С нами, как лучший друг.

Светит, призывно светит

Дальний маяк Мудьюг.

Ночи без вьюжного воя

Тихие, только бы спать.

Колокол громкого боя

Грянет в тиши. И опять:

Ветер, холодный ветер

С нами, как лучший друг.

Светит, призывно светит

Дальний маяк Мудьюг.

В море среди непокоя

Робких людей не найдешь.

Каждый моряк на героя

В трудном дозоре похож.

Ветер, холодный ветер

С нами, как лучший друг.

Светит, призывно светит

Дальний маяк Мудьюг.

Будут еще не однажды

Танцы в саду и река,

С верною девушкой каждый

Встретит зарю… А пока:

Ветер, холодный ветер

С нами, как лучший друг.

Светит, призывно светит

Дальний маяк Мудьюг!

На снегу, как тюлени,

Лежат валуны,

Чайки плещутся в пене

Набежавшей волны.

Порт в ночи затихает,

Все закончили труд,

Огоньками мигает

Их домашний уют…

Вдруг вода загрохочет

У бортов кораблей,

Забурлит, заклокочет,

Как в кипящем котле.

И под шум стоголосый,

Пробуждаясь, опять

Будут жены матросов

Свет в домах зажигать.

Будет снова тревожен

Их полночный уют,

И взволнованно тоже

Дети к окнам прильнут.

Знать, поэтому шквалам,

Нагоняющим жуть,

К заметеленным скалам

Корабли не свернуть.

Как живешь, моя добрая мать?

Что есть нового в нашем селенье?

Мне сегодня приснился опять

Дом родной, сад с густою сиренью.

Помнишь зимы? Свистели тогда

Вьюги. Клен у забора качался

И, продрогнув насквозь, иногда

К нам в окно осторожно стучался.

Он, наверно, просился к теплу,

Нас увидев в просвете за шторой.

А мороз выводил по стеклу

Из серебряных нитей узоры.

Выли волки во мгле за рекой…

И однажды в такое ненастье,

Помнишь, ты говорила со мной

О большом человеческом счастье?

И недаром в дозорных ночах

Милый край от врагов охраняя,

О простых материнских речах

Я с любовью теперь вспоминаю…

Как живешь, моя добрая мать?

Что есть нового в нашем селенье?

Мне сегодня приснился опять

Дом родной, сад с густою сиренью.

Ветер зарю полощет

В теплой воде озер…

Привет вам, луга и рощи,

И темный сосновый бор,

И первых зарниц сверканье,

И призрачный мрак полей

С нетерпеливым ржаньем

Стреноженных лошадей!..

Вот трактор прибавил газу,

Врезая в дорогу след.

Мне тракторист чумазый

Машет рукой: «Привет!»

Мычащее важное стадо

Бежит луговиной в лес.

И сердце до боли радо

Покою родимых мест.

Невольно вспомнилось море.

И я, отпускник-матрос,

Горжусь, что в морском дозоре

Бдительно вахту нес!

Я помню, помню

Дождь и шум вокзала,

Большой оркестр

У мраморных колонн,

Как ты при всех

Меня поцеловала,

И как на флот

Умчался эшелон.

Не передать

Всего, что в сердце было!

Как я скучал!

Как верил я, что ждешь!

Прошло три года —

Ты меня забыла,

Остались письма —

В письмах только ложь!

Чего желать?

Что делать? Я не знаю.

Ну с кем свою

Любовь я разделю?

За ложь твою

Тебя я презираю.

Но, презирая,

Все-таки люблю…

Или в жизнь ворвалась вьюга,

Нежность чувств развеяв в дым,

Иль забудем друг про друга

Я с другой,

а ты — с другим?

Сочинять немного чести.

Но хотел бы я мельком

Посидеть с тобою вместе

На скамье под деревцом,

И обнять тебя до боли,

Сильной грусти не стыдясь.

Так, чтоб слезы поневоле

Из твоих катились глаз.

Я брожу по дороге пустынной.

Вечер звездный, красивый такой.

Я один. А в лугу журавлином

Мой товарищ гуляет с тобой.

Так случилось, что в сумерках лета,

За дворами, где травы шумят,

Ты целуешься с ним до рассвета,

Как со мною три года назад.

Я тебя упрекать не намерен,

Если ты не расстанешься с ним.

Только жаль, что я слишком верил

Обещающим письмам твоим.

Скоро, скоро на шумном вокзале

У раскрытых железных ворот

Ты простишься со мной без печали,

Я обратно уеду на флот.

Путь матроса тревожен, но светел.

Лишь по трапу на борт поднимусь,

Освежит мою голову ветер,

И развеется горькая грусть.

Но и все ж под ветрами морскими

Еще долго опять и опять

Буду я повторять твое имя

И любимой тебя называть.

Крыша. Над крышей луна.

Пруд. Над прудом бузина.

Тихо. И в тишине

Вспомнилось море мне.

Здесь бестревожно.

А там,

В хмуром дозоре ночном,

Может, сейчас морякам

Сыгран внезапный подъем.

Тополь. Ограда. Скамья.

Пташек неровный полет…

Скоро из отпуска я

Снова уеду на флот.

Я расскажу, как у нас

Дружным звеном из ворот

С радостью в утренний час

В поле выходит народ.

Я в чистоте берегу

Гордое званье «матрос»,

Я разлюбить не смогу

Край, где родился и рос.

Крыша. Над крышей луна.

Пруд. Над прудом бузина…

С детства мне дорог такой

Родины светлый покой.

Пой нашу песню, пой,

Славный товарищ мой.

Снова душа поет,

Если идти в поход.

Пой, мой товарищ, пой!

Короток наш досуг,

Нету тревог… А вдруг?

Будь начеку, моряк,

Знай, что не дремлет враг.

Короток наш досуг.

Сердце не тронет грусть.

Служба сурова? Пусть!

Если моряк поет,

Если он любит флот,

Сердце не тронет грусть.

Пой нашу песню, пой,

Славный товарищ мой.

Если душа поет,

Значит, идем в поход!

Пой, мой товарищ, пой!

Я жил у моря с самого рожденья.

И с той поры, когда мальчишкой был,

С неотразимым чувством восхищенья

Я безотчетно море полюбил.

Любил я свист кочующего шторма,

Картавых птиц над дюнами любил.

И говор волн подслушивал упорно,

И между дюн мечтательно бродил.

Влекли меня матросские дороги

С их штормовой романтикой. И вот

Районный военком, седой и строгий,

Мне коротко сказал: «Пойдешь на флот!»

Любить устав, не требовать покоя,

В суровых буднях мужественным быть —

Не то, что слушать музыку прибоя

И между дюн мечтательно бродить.

Высокий смысл служения Отчизне

Зовет на подвиг смелые сердца.

И очень скоро пафос флотской жизни

Мне близким стал и ясным до конца.

Большое счастье выпало на долю

Неповторимой юности моей:

Мне по душе все радости и боли,

И все тревоги, связанные с ней!

…Над морем ночь.

Не слышно звуков горна,

Лишь громы волн отчетливо слышны.

И неумолчный трубный голос шторма

Мне навевает радостные сны…

В широких щелях утеса

Птицы спешат укрыться.

С воем многоголосым

Шторм возле скал ярится.

Слепо во мглу непроглядную

Брызгами бьет, как пулями,

И волны колются надвое

Эсминца стальными скулами.

В походе мужают люди,

Суровы их лица страстные.

…Зрачками стволов орудия

Уставились

В даль ненастную.

Спит герой у холодного моря,

Где о подвиге слава родилась.

Словно мать, затаившая горе,

Над могилой березка склонилась.

И под этой березкою низкой

При торжественных гимнах прибоя

Будто светит звездой с обелиска

Неумершее сердце героя.

Это сердце под ношею горя

Было чистым, как солнце в кристалле.

В этом сердце сильнее, чем в море,

Гнев и ярость в бою закипали.

Ничего нет врага ненавистней!

Тот, кто смело врагов истребляет,

Никогда не уходит из жизни,

Если даже в бою погибает!

И у моря холодного близко,

Как маяк, негасимой звездою

Будет вечно светить с обелиска

Неумершее сердце героя.

Морской простор необычаен:

И с ураганною тоской,

И с громом волн, и с криком

чаек

Непобедим простор морской!

Куда поплыл, кораблик утлый?

Иль самого себя не жаль —

Недолго ярким перламутром

Играет солнечная даль…

Вот он растет, растет из дыма,

Из грома, ветра и тоски

Девятый вал непобедимый

И ни души кругом, ни зги.

И вот он, сердце леденящий,

Летит на мачты, на тебя

Громогрохочущий, кипящий,

Все сокрушая и губя!

В большой беде

матросы-братья.

Кто их любил? Кто их ласкал?

Вот-вот послышатся проклятья

Матросов, гибнущих у скал.

Сигнал «Спасите наши души!»

Кто знает, слышит ли земля?

Средь грома волн,

вдали от суши

Ужасна гибель корабля…

И все же он необычаен

Не только гибелью, — и вот

И громом волн, и криком чаек

Он все зовет тебя, зовет,

Зовет на бой, зовет на волю,

Зовет в сто тысяч голосов,

И вот кому-то в тихом поле

Не даст покоя этот зов,

И кто-то смелый, беспокойный

Услышит зов — рванется в путь,

С достойным встретится

достойный,

Вот где она, морская суть…

Как центростремительная сила,

Открывая всей земли красу,

Жизнь меня по Северу носила

И по рынкам знойного Чор-су.

Нахлобучив мичманку на брови,

Шел в кино, в контору, на причал:

Полный свежей юношеской крови,

Вновь куда хотел, туда и мчал!

Та пора с ее стихийной силой

Встала в ряд положенных потерь.

И порою мне того, что было,

Не хватает в том, что есть теперь.

Но от грустных слов

мне рот воротит:

Тот глубинный пламень есть в душе,

Что всегда горит во мне и бродит,

Словно хмель в наполненном ковше.

Я хочу, чтоб времени фарватер

Не оставив где-то в стороне,

Жизнь промчалась, как торпедный катер

Мчит навстречу взмыленной волне!

Снова к горлу приставив штык,

Продолжает фашист допрос.

Снова в этот жестокий миг,

Стиснув зубы, молчит матрос!

Скрывший волей жестокость мук

Взгляд лишь ненависть означал,

И, не выдержав взгляда, вдруг:

— Сжечь его! — фашист закричал.

…Злые тени сползали с крыш,

Мгла моталась во все края.

Гневный голос прорезал тишь:

— Отомстите… друзья!

И когда моряки в село

Ворвались сквозь огонь и смерть,

О, как яростно и тяжело

На врагов обрушилась месть!

Горько было: погиб герой.

И по-воински как с родным,

С обнаженною головой

Каждый молча простился с ним.

Все друзьям рассказал о нем

Лучше слов и любых примет

Обожженный с краев огнем

Комсомольский его билет!

Над могилою у берез,

Где так ласков русский пейзаж,

Баянист, не скрывая слез,

Сыграл похоронный марш!

А когда, будто кровь с земли,

Встало утро в красных лучах,

Моряки из села ушли

С пулеметами на плечах.

Плакал ветер над пеплом нив,

А матросы спешили в бой

С гневным сердцем. Каждый

из них

Был таким же, как тот герой.

Я помню холодный ветер с Невы

И грустный наклон твоей головы.

Я помню умчавший тебя трамвай,

В который вошла ты, сказав:

«Прощай!»

Свидание в прошлом теперь…

Но ты

Все входишь хозяйкой в мои

мечты.

Любовь, а не брызги речной

синевы

Принес мне холодный ветер

с Невы!

Норд-осты проносятся с ревом

Над вымпелом корабля.

Запомнится трудной, суровой

Походная юность моя.

Пусть часто натружено тело —

Моряк не привык унывать.

Всю важность матросского дела

Он сердцем умеет понять.

Куется на флоте и смелость,

И дерзость в полете идей.

Я знаю и верю, что юность

Проходит, как следует ей.

И силу готов без остатка

В военную службу вложить.

Матросские будни — зарядка

На всю беспокойную жизнь,

Ведь юность моя боевая

В цеха трудовые придет,

Преграды в пути побеждая,

В года коммунизма войдет.

Счастливейшее из поколений —

Назвали не зря нас таким.

Завет, что оставил нам Ленин,

Мы жизнью своей воплотим.

Визирщики

пощады не давали

Своим

молящим отдыха

глазам,

Акустиков, мы знали, сон не свалит!..

…В пути

никто

не повстречался нам.

Одни лишь волны

буйно

под ветрами

Со всех сторон —

куда ни погляди —

Ходили,

словно мускулы,

буграми

По океанской

выпуклой груди.

И быть беспечным

просто невозможно

Среди морских

загадочных дорог,

В дозоре путь

бывает

бестревожным,

Но не бывает

думы

без тревог!

Улыбку смахнул

командир с лица:

Эсминец

в атаку брошен.

Все наше искусство

и все сердца

В атаку брошены тоже.

Волны взревели,

как стадо волов,

Крепко обиженных чем-то.

Пенную воду ревущих валов

Эсминец

бортами

черпает.

«Товсь!» — раздается,

и мыслей поток

В слове команды сгорает;

Вспыхнув,

по жилам,

как электроток,

К мышцам

кровь приливает;

В теле

и легкость полета есть,

И твердая сила гранита…

С восторгом, как дети, встречаем весть,

Что цель

торпедой

накрыта!

Сыграют отбой. Но в себе найдешь

Все те же переживания.

И даже во сне говорить начнешь

О многом,

запавшем в сознание.

Что, назовите, для моряка

Есть еще выше

счастья!

В трудной учебе

из ученика

Вырасти

в смелого мастера!

От имени жизни, идущей в зенит

Расцвета, — в заветное завтра,

Эта же сила мира гремит

В наших учебных залпах.

Сила, способная дать отпор

Врагам, что к безумству близки!

…Спокойно с ресниц

командир стер

Соленые

едкие брызги.

Дальномерный пост качает сильно,

Хоть волна подчас и небольшая.

Сколько раз в походах

многомильных

Эта качка отдыха лишила,

Выводила просто из терпенья.

Мы, конечно, ей сопротивлялись

И, ругаясь: «Вот еще мученье!»,

Над собой шутили и смеялись

И опять

во все глаза глядели

Сквозь систему линз

в морские дали.

Моряки дистанцию до цели

Комендорам точную давали…

Только так,

как требуют уставы,

На отлично действуя —

не меньше,

Можно подтвердить на деле

право

Гордо называться

«дальномерщик»!

Ветер. Волны с пеной…

У множества поколений

Море было ареной

Кровопролитных сражений.

Море врагов скрывало

В черной пучине стылой,

Многим героям стало

Вечной братской могилой.

До сих пор, коченея,

Трупы судов разбитых

На берегах чернеют,

Тиной морской покрыты.

В сумраке вод дремлют,

Жертв поджидая, мины…

Но неизбежно время

Полной победы мира!

Люди, отвергнув войны,

Морем в разные страны

Будут водить спокойно

Мирных судов караваны.

Там, где снаряды с воем

Вдруг начинают рваться,

Выстрелы зверобоев

Будут лишь раздаваться.

Да прогремят залпы

Шторма в морском

просторе…

Мир утвердится прочно

И на земле, и на море!

Наш корабль с заданием

В море уходил.

Я ж некстати в госпиталь

Угодил!

Разлучась с просторами

Всех морей и скал,

Сразу койку белую

Ненавидеть стал.

Думал,

Грусть внезапную

Как бы укротить?

Свой недуг мучительный

Чем укоротить?

— Жизнь! —

Иронизировал, —

Хоть кричи «ура»!

Но в палату шумную

Вдруг вошла сестра.

— Это вы бунтуете? —

В голосе укор.

Ласковей добавила:

— Сделаем укол.

Думал я о чуткости

Рук, державших шприц,

И не боли, —

Радости

Не было границ…

Море с громом, и метелью,

И с утесами во мраке —

Вечно будет колыбелью

Флотской силы и отваги.

Отступают огорченья,

Новым чувствам повинуясь.

Остается убежденье,

Что не зря проходит юность.

Остается только гордость

За суровость жизни цельной,

За товарищей, за годность

К трудной службе корабельной!

Я много увидеть хотел —

Манила романтика в дали.

Я, помню, от счастья робел,

Когда мне бушлат выдавали.

Все мысли, все чувства мои

Охвачены гордостью были.

Я знал, что матросы в бои

В таких же бушлатах ходили,

И храбро в дыму и огне

Громили врагов по приказу…

Одел я бушлат и во мне

Вдруг силы прибавилось сразу,

Я вдумчивей стал и скромней,

Покончив с ребяческим нравом:

С друзьями я был наравне,

И с флотским сдружился уставом.

Пусть брызги в лицо, словно град,

Пусть море грохочет у борта.

Меня укрывает бушлат

От брызг и от натиска норда.

На вахте ли в море стою,

Иль в город иду в увольненье, —

Всегда, как на юность свою,

Смотрю на него с уваженьем.

Было мне девятнадцать

с немногим,

Был я в рощи и реки влюблен,

В час, когда приготовясь к дороге,

Я стоял у вокзальных колонн.

А потом — за гранитною

кромкой

Волны бурные. Северный порт.

— Здравствуй, море, —

сказал я негромко,

И по трапу поднялся на борт.

Здесь, где руки мозолят тросы,

Шторм свирепствует, жизням

грозя,

Я увидел, что слово «матросы»

Не напрасно звучит, как

«друзья».

И, бывало, в посту

дальномерном

Я о юности думал своей,

Что она не из громких, наверно,

Но проходит, как следует ей.

Близок день, штормовые качели

Испытают другого. А я

Получу обходной… Неужели

Тем и кончишься, юность моя?

Не представлю я, чтобы ушла

ты,

За собой не оставив следа.

Как сейчас под матросским

бушлатом,

Сердце, трепетно бейся всегда.

Если зорче смотришь в затемь

И волнение в груди,

Значит, тихий берег сзади,

Море, буря — впереди…

Я люблю луга и рощи

И желанием горю

Вновь увидеть, как полощет

Ветер в озере зарю,

Как сову на сером стоге,

Ивняки, березняки

Освещают вдруг с дороги

Светом фар грузовики…

Всей душой к суровой службе,

К морю хрупкому привык,

Только верность прежней дружбе

Не утратил ни на миг.

Не утратил, не утрачу

Тягу в отчие края.

Просто шире и богаче

Стала молодость моя.

Счастлив я. И понимаю,

Что иначе мне не жить,

Что всегда родному краю

Верно буду я служить!

В базу лодка вернулась с ученья,

Ночь. Не бывает светлее ночей.

Даже на небе беззвездном свеченье

от корабельных огней,

Море… Да разве вдали от него мне

Скучным покажется пройденный путь?

Шепчет волна набежавшая: «Помни!»

Чайка, как другу, кричит: «Не забудь!»

Руку мою пожимают матросы.

В бурях не дрогнула дружба у нас.

Даже лиловый дымок папиросы

Может о многом напомнить сейчас.

И не хочу я, чтоб тихой да гладкой

Речкою новые дни полились.

Флотская служба отличной зарядкой

Стала за всю беспокойную жизнь.

…Выше взметнулся прибой под скалою,

Что-то знакомое в гуле тая…

Ой ты, суровое, нежное, злое

Море полярное — песня моя!

Я люблю луга и рощи

И давно мечтой горю

Вновь увидеть, как полощет

Ветер в озере зарю.

Но меня чеканным шагом

На корабль ведет и в полк

Развернувшееся флагом

Слово молодости: долг!

Не грущу о том, что где-то

Луг цветет и зреет рожь.

Да простит меня за это

Край родных полей и рощ!

Для меня так много значат

Флот и новые края.

Ярче, шире и богаче

Стала молодость моя!

Дорогая! Любимая! Где ты теперь?

Что с тобой? Почему ты не пишешь?

Телеграммы не шлешь… Оттого лишь — поверь,

Провода приуныли над крышей.

Оттого лишь, поверь, не бывало и дня

Без тоски, не бывало и ночи!

Неужели — откликнись — забыла меня?

Я люблю, я люблю тебя очень!

Как мне хочется крикнуть: «Поверь мне! Поверь!»

Но боюсь: ты меня не услышишь…

Дорогая! Любимая! Где ты теперь?

Что с тобой? Почему ты не пишешь?

Холодный шум ночного океана,

Незримые дороги кораблей…

Я вижу земляничную поляну.

Над той поляной — крики журавлей.

Родимый край мой!

В грезах или в росах,

В туманах ночи и в сиянье дня,

И в пору жатвы, и на сенокосах

Ты с детства завораживал меня.

А дни идут…

Над палубой эсминца

Качается свинцовый небосклон.

А волны, волны, волны

вереницами

Стремительно бегут со всех сторон.

И там, где сила духа на пределе,

Где шторм встает преградой

кораблю,

Я должен, должен доказать на

деле,

Что сердцем всем я Родину

люблю.

Дальний свет маяка,

голубей, голубей.

Лишь тревоги да бури с тобой.

Выйду с другом на ют,

Посмотрю, как бегут,

Буйно волны бегут за кормой.

Ночь и ветер,

в тумане — прожектор луны,

Скалы, словно морской караул.

И у скал, будто вечное эхо войны,

Океанский немолкнущий гул.

Знаю, юность пройдет

в этих далях у скал.

За собою в родные края

Мне ее не вернуть…

Так нельзя отыскать

Отвихрившийся след корабля.

Что жалеть?

Не пройдет она,

как порожняк,

Тупиком не обманет в пути.

Нынче ходят в дозоры,

равняясь на флаг,

После — с нею,

как с флагом, идти!

Дальний свет маяка,

голубей, голубей.

Лишь тревоги да бури с тобой.

Выйду с другом на ют,

Посмотрю, как бегут,

Буйно волны бегут за кормой.

Я устал от зимних

помрачений

Штормовых отчаянных морей.

Вспомню я о тихой, о вечерней,

О далекой родине моей!

Там, мечтая видимо о чуде,

Ходит в поле бабка с батожком,

И на пристань двигаются люди

На конях, в телегах и пешком.

Там большие избы над рекою.

Там любой готов наверняка

За отчизну, полную покоя,

Умереть от выстрела врага!

О вине подумаю, о хлебе,

О птенцах, собравшихся в полет,

О земле подумаю, о небе

И о том, что все это пройдет,

И о том подумаю, что все же

Нас кому-то очень будет жаль.

И опять, веселый и хороший,

Я умчусь в березовую даль…

Все, что чтим по доброй воле,

В небесах души плыви

В непорочном ореоле

Детства, юности, любви!

Мир небес душа имеет,

А под ним — стихию волн.

Их совет над снами реет

И всегда раздоров полн!

В небесах — что свято было.

На волнах — что вдруг дано.

Сколько счастья в небе милом!

Шлем привет его светилам,

Волны мчатся все равно!

Гонит их, как ветер вольный,

Каждый миг, не мир чудес,

Но и все же эти волны,

Если даже жизни полны,

Сразу гаснут без небес…

Все, что чтим по доброй воле,

В небесах души плыви!

Чтоб залечивая боли,

Сны сходились в ореоле

Детства, юности, любви…

Сквозь ветра поющий полет

И волн громовые овации

Корабль моей жизни плывет

По курсу

к демобилизации.

Всю жизнь не забудется флот,

И вы, корабельные кубрики,

И море, где служба идет

Под флагом Советской Республики.

Но близок тот час, когда я

Сойду с электрички на станции.

Продолжится юность моя

В аллеях с цветами и танцами.

В труде и средь каменных груд,

В столовых, где цены уменьшены.

И пиво на стол подают

Простые красивые женщины.

Все в явь золотую войдет,

Чем ночи матросские грезили…

Корабль моей жизни плывет

По морю любви и поэзии.

Что я тебе отвечу на обман?

Что наши встречи давние у стога?

Когда сбежала ты в Азербайджан,

Не говорил я: «Скатертью дорога!»

Да, я любил. Ну что же? Ну и пусть.

Пора в покое прошлое оставить.

Давно уже я чувствую не грусть

И не желанье что-нибудь поправить.

Слова любви не станем повторять

И назначать свидания не станем.

Но если все же встретимся опять,

То сообща кого-нибудь обманем…

Ой, за речкою,

за Дунайкою,

Где не раз гулял

с балалайкою,

Что творится!

Невыразимое,

Ветроногой пургой

затеянное.

Замирая, как в сказку

зимнюю,

Постучусь в окно

заметеленное…

Добрый, сельский уют

родителей.

Самовар… И на печке

сажица.

После службы тише

обители

Эта комната мне

покажется.

Что ж, пускай оно хоть

каковское,

Их спокойствие

стариковское,

Не редела бы лишь

от этого,

Как метель, бородища

дедова!

Не тускнели бы

материнские

Дорогие глаза искристые

С их безмерною добротою.

Словно с россыпью

золотою!

Хромку снимет сестра

с комода,

Скажет: «Спой про четыре

года!»

Запоем опять

мы, запоем,

и подсядет мать

к нам обоим.

Все подряд споем,

что певали мы,

И еще одну —

про полярную

Службу с бурями

и авралами —

Песню флотскую,

популярную.

Не мальчишкою,

утомившимся

От пустой беготни

по улицам,

Я вернулся в дом

обучившимся

Защищать страну, если

сунутся!

Я навек влюбился

в ту крылатую

Песню, в сердце ношу

которую,

Но себя я сравню

с гранатою

Каждый миг для броска

готовую!..

Мой чинный двор

зажат в заборы.

Я в свистах ветра-степняка

Не гнал коней, вонзая шпоры

В их знойно-потные бока.

Вчера за три мешка картошки

Купил гармонь.

Играет — во!

Точь-в-точь такая, как у Лешки,

У брата друга моего.

Творя бессмертное творенье,

Смиряя бойких рифм дожди,

Тружусь.

И чувствую волненье

В своей прокуренной груди.

Строптивый стих,

как зверь страшенный,

Горбатясь, бьется под рукой.

Мой стиль, увы,

несовершенный,

Но я ж не Пушкин,

я другой…

И все же грустно до обиды

У мух домашних на виду

Послушно, как кариатиды,

Стареть в сложившемся быту.

Ведь я кричал,

врываясь в споры,

Что буду жить наверняка,

Как мчат коней,

вонзая шпоры

В их знойно-потные бока!

Слухи были глупы и резки:

Кто такой, мол, Есенин Серега,

Сам суди: удавился с тоски

Потому, что он пьянствовал много.

Да, недолго глядел он на Русь

Голубыми глазами поэта.

Но была ли кабацкая грусть?

Грусть, конечно, была… Да не эта!

Версты все потрясенной земли,

Все земные святыни и узы

Словно б нервной системой вошли

В своенравность есенинской музы!

Это муза не прошлого дня.

С ней люблю, негодую и плачу.

Много значит она для меня,

Если сам я хоть что-нибудь значу.

Положил в котомку

сыр, печенье,

Положил для роскоши миндаль.

Хлеб не взял.

— Ведь это же мученье

Волочиться с ним в такую даль! —

Все же бабка

сунула краюху!

Все на свете зная наперед,

Так сказала:

— Слушайся старуху!

Хлеб, родимый, сам себя несет…

Ветер, не ветер —

Иду из дома!

В хлеву знакомо

Хрустит солома,

И огонек светит…

А больше —

ни звука!

Ни огонечка!

Во мраке вьюга

Летит по кочкам…

Эх, Русь, Россия!

Что звону мало?

Что загрустила?

Что задремала?

Давай пожелаем

Всем доброй ночи!

Давай погуляем!

Давай похохочем!

И праздник устроим,

И карты раскроем…

Эх! Козыри свежи.

А дураки те же.

Вьется в топке пламень белый,

Белый-белый, будто снег,

И стоит тяжелотелый

Возле топки человек.

Вместо «Здравствуйте»:

— В сторонку! —

Крикнул: — Новенький, кажись? —

И добавил, как ребенку:

— Тут огонь, не обожгись! —

В топке шлак ломал с размаху

Ломом, красным от жары.

Проступали сквозь рубаху

Потных мускулов бугры.

Бросил лом, платком утерся.

На меня глаза скосил:

— А тельняшка, что, для форсу? —

Иронически спросил. Я смеюсь: —

По мне для носки

Лучше вещи нету, факт!

— Флотский, значит? — Значит, флотский.

Что ж, неплохо, коли так!

Кочегаром, думать надо,

Ладным будешь, — произнес,

И лопату, как награду,

Мне вручил: — Бери, матрос! —

…Пахло угольным угаром,

Лезла пыль в глаза и рот,

А у ног горячим паром

Шлак парил, как пароход.

Как хотелось, чтоб подуло

Ветром палубным сюда…

Но не дуло. Я подумал:

«И не надо! Ерунда!»

И с таким работал жаром,

Будто отдан был приказ

Стать хорошим кочегаром

Мне, ушедшему в запас!

В твоих глазах

Для пристального взгляда

Какой-то есть

Рассеянный ответ…

Небрежно так

Для летнего наряда

Ты выбираешь нынче

Желтый цвет.

Я слышу голос

Как бы утомленный,

Я мало верю

Яркому кольцу…

Не знаю, как там

Белый и зеленый,

Но желтый цвет

Как раз тебе к лицу!

До слез тебе

Нужны родные стены,

Но как прийти

К желанному концу?

И впрямь, быть может,

Это цвет измены,

А желтый цвет

Как раз тебе к лицу…

Вредная,

неверная,

наверно.

Нервная, наверно… Ну и что ж?

Мне не жаль,

Но жаль неимоверно,

Что меня, наверно, и не ждешь!

За окном,

таинственны, как слухи,

Ходят тени, шорохи весны.

Но грозой и чем-то в этом духе

Все же веют сумерки и сны!

Будь что будет!

Если и узнаю,

Что не нравлюсь, — сунусь ли в петлю?

Я нередко землю проклинаю,

Проклиная, все-таки люблю!

Я надолго твой,

хоть и недолго

Почему-то так была близка

И нежна к моей руке с наколкой

Та, с кольцом,

прохладная рука.

Вредная,

неверная,

наверно.

Нервная, наверно… Ну и что ж?

Мне не жаль,

Но жаль неимоверно,

Что меня, наверное, не ждешь!

Ты просил написать о том,

Что здесь было

И что здесь стало.

…Я сейчас лежу под кустом,

Где тропинка берет начало.

Этот сад мне, как раньше, мил,

Но напрасно к одной блондинке

Я три года назад ходил

Вот по этой самой тропинке.

Я по ней не пойду опять,

Лишь злорадствую: «Где уж нам уж!»

Та блондинка хотела ждать,

Не дождалась…

И вышла замуж.

Все законно: идут года,

Изменяя нас и планету,

Там, где тополь шумел тогда,

Пень стоит…

а тополя нету.

Пора любви среди полей,

Среди закатов тающих

И на виду у журавлей,

Над полем пролетающих.

Теперь все это далеко.

Но в грустном сердце жжение

Пройдет ли просто и легко,

Как головокружение?

О том, как близким был тебе,

И о закатах пламенных

Ты с мужем помнишь ли теперь

В тяжелых стенах каменных?

Нет, не затмила ревность мир.

Кипел, но вспомнил сразу я:

Назвал чудовищем Шекспир

Ее, зеленоглазую.

И чтоб трагедией души

Не стала драма юности,

Я говорю себе: «Пиши

О радости, о лунности…»

И ты ходи почаще в луг

К цветам, к закатам пламенным,

Чтоб сердце пламенело вдруг

Не стало сердце каменным.

Да не забудь в конце концов,

Хоть и не ты, не ты моя:

На свете есть матрос Рубцов,

Он друг тебе, любимая.

Не знаю, сон или не сон…

К звезде далекой устремлен,

С Земли, быстрей, чем ураган,

Помчал меня ракетоплан.

Как школьный глобус,

надо мной

В кольце туманов и ветров

Вращался древний шар земной,

Светясь огнями городов.

Пропала вдруг

пределов

власть.

Лишь мрак. И звездные костры,

Ошеломленно сторонясь,

Мне уступали путь миры.

Хотелось крикнуть им, что я

Посланец русских нив и рек,

Влюбленный в труд, в свои

края,

Земной, советский человек!

Вот Марс мелькнул,

за ним Уран.

Все мчит меня ракетоплан…

Скажите, если это сон,

Далек от жизни разве он?

Дворец был взят…

Но выдумка досужья

Пусть не смущает

Робкие сердца,

Что будто только

Силою оружия

Повергли силу

Зимнего Дворца.

Он в схватке сам

Держался, не робея,

И взят не только

Силою штыка:

Что значит штык,

Когда сама идея

К победе класс

Вела наверняка!

Век атома, косморакета, спутник.

Поэт же все по-старому поет.

Что он открыл,

писатель, литсотрудник?

Да ничего! А физика — растет!

Один вопрос задать хотелось нам бы…

А отчего же

с «Левым маршем» в лад

Негромкие есенинские ямбы

Так громко в сердце бьются и звучат?..

Все это так…

Нужны нам

и поэты.

И их,

как жизнь,

земные голоса!

Утро с дремотным небом,

С бодрым трамвайным бегом

Крепко, как свежим хлебом,

Пахнет морозным снегом.

О, утренних лиц похожесть!

О, трепетный свет восхода!

Люблю, под бушлатом ежась,

Спешить к проходной завода.

Сливаясь с густым потоком

Едущих и идущих,

Я словно пронзаюсь током,

Стучащим в рабочих душах.

Не выношу я плоских

Лиц с выраженьем покоя.

Сердце гремит, как флотский

Колокол громкого боя.

За окном в холодном шуме

Свет реклам и листопад…

Что ж так долго из Сухуми

Ты не едешь в Ленинград?

Впрочем, рано или поздно

Все равно житейский быт

В день весенний иль в морозный

Нас совсем разъединит.

Год пройдет, другой… А там уж.

Что тут много говорить?

Ты, конечно, выйдешь замуж,

Будешь мужу суп варить.

Будет муж тобой гордиться

И катать тебя в такси,

И вокруг тебя крутиться,

Как земля вокруг оси!

— Ну и пусть!

Тоской ранимым

Мне не так уж страшно быть.

Мне не надо быть любимым,

Мне достаточно любить!

Дышу натруженно,

как помпа!

Как никому не нужный груз,

Лежу на койке, будто бомба, —

Не подходите! Я взорвусь!

Ах, если б в гости пригласили,

Хотя б на миг, случайно пусть,

В чудесный дом, где кот Василий

Стихи читает наизусть!

Читает Майкова и Фета,

Читает, рифмами звеня,

Любого доброго поэта,

Любого, только не меня…

Пока я звякаю на лире

И дым пускаю в потолок, —

Как соловей, в твоей квартире

Зальется весело звонок.

Ты быстро спросишь из-за двери,

Оставив массу важных дел:

— Кого?

— Марину.

— Кто там?

— Эрик.

— Ой, мама! Эрик прилетел!

Покрытый пылью снеговою,

С большим волнением в крови,

Он у тебя над головою

Произнесет слова любви!

Ура! Он лучший в целом мире!

Сомненья не было и нет…

И будет бал в твоей квартире,

Вино, и музыка, и свет.

Пусть будет так!

Твой дом прекрасен.

Пусть будет в нем привычный лад…

Поэт нисколько не опасен,

Пока его не разозлят.

Я родился с сердцем Магеллана

И, от пирса юности отплыв,

После дива сельского барана

Я открыл немало разных див.

Но в каком огне не накалится

Новых дней причудливая вязь,

Память возвращается, как птица

В то гнездо, в котором родилась.

И вокруг долины той родимой,

Полной света вечных звезд Руси,

Жизнь моя вращается незримо,

Как земля вокруг своей оси!

Родимый край мой тих и пуст!

И резко, словно в мегафоны,

На председательский картуз

С амбаров каркают вороны.

Старушек наших гнет в дугу,

А все без жалобы унылой

С какой-то дьявольскою силой

Граблями машут на лугу.

Пока извилины в мозгу

Копил я, странствуя по свету,

Мой дом маячил на лугу

Немного лет… Его уж нету.

В избе, бывало, у подружки

На сковородке, на жару

Пельмени прыгали в жиру,

И подавалась брага в кружке.

Не раз по горлу моему,

Эх, ручейком журчала брага!

А что здесь нынче, не пойму, —

Поганки светятся из мрака.

И странной тенью прежних дней

С какой-нибудь бездомной кошкой

По всей деревне без огней

Я, как дурак, хожу с гармошкой.

Ведь было время! Не пройти

Воскресной ночью, не волнуясь!

Народу было на пути,

Всезнающей, вещей старухе

И той не уйти от жары.

И с ревом проносятся мухи,

И с визгом снуют комары,

И жадные липнут букашки,

И лютые оводы жгут,—

И жалобно плачут барашки,

И лошади, топая, ржут.

И что-то творится с громилой,

С быком племенным! И взгляни

С какою-то дьявольской силой

Все вынесут люди одни!

Все строят они и корежат,

Повсюду их сила и власть.

Когда и жара изнеможет,

Гуляют еще, веселясь!..

Уединившись за оконцем,

Я с головой ушел в труды!

В окно закатывалось солнце,

И влагой веяли пруды…

Как жизнь полна! Иду в рубашке,

А ветер дышит все живей,

Журчит вода, цветут ромашки,

На них ложится тень ветвей.

И так легки былые годы,

Как будто лебеди вдали

На наши пастбища и воды

Летят со всех сторон земли!..

И снова в чистое оконце

Покоить скромные труды

Ко мне закатывалось солнце,

И влагой веяли пруды…

Однажды Гоголь вышел из кареты

На свежий воздух. Думать было лень.

Но он во мгле увидел силуэты

Полузабытых тощих деревень.

Он пожалел безрадостное племя.

Оплакал детства светлые года,

Не смог представить будущее время

И произнес: — Как скучно, господа!

На что ему отдых такой?

На что ему эта обитель,

Кладбищенский этот покой —

Минувшего страж и хранитель? —

Вы, юноши, нравитесь мне! —

Говаривал он мимоходом,

Когда на житейской волне

Носился с хорошим народом.

Среди болтунов и чудил

Шумел, над вином наклоняясь,

И тихо потом уходил,

Как будто за все извиняясь…

И нынче, являясь в бреду,

Зовет он тоскливо, как вьюга!

И я, содрогаясь, иду

На голос поэта и друга.

Но — пусто! Меж белых могил

Лишь бродит метельная скрипка.

Он нас на земле посетил,

Как чей-то привет и улыбка.

Кружусь ли я в Москве бурливой

С толпой знакомых и друзей,

Пойду ли к девушке красивой

И отдохну немного с ней,

Несусь ли в поезде курьерском

От всякой склоки и обид

И в настроенье самом мерзком

Ищу простой сердечный быт,

Засну ли я во тьме сарая,

Где сено есть и петухи.

Склоню ли голову, слагая

О жизни грустные стихи,

Ищу ль предмет для поклоненья

В науке старцев и старух,—

Нет, не найдет успокоенья

Во мне живущий адский дух!

Когда, бесчинствуя повсюду,

Смерть разобьет мою судьбу,

Тогда я горсткой пепла буду,

Но дух мой… вылетит в трубу!

Поток вскипел

и как-то сразу прибыл!

По небесам, сверкая там и тут,

Гремело так, что каменные глыбы

Вот-вот, казалось,

с неба упадут!

И вдруг я встретил

рухнувшие липы,

Как будто, хоть не видел их никто,

И впрямь упали каменные глыбы

И сокрушили липы…

А за что?

Утром проснешься на чердаке,

Выглянешь — ветры свистят!

Быстрые волны бегут по реке,

Мокнет, качается сад.

С гробом телегу ужасно трясет

В поле меж голых ракит.

— Бабушка дедушку в ямку везет,—

Девочке мать говорит…

Сразу захочешь обратно в постель:

Сено, а сверху — пальто.

Спи, прохлаждайся… Не будет гостей,

Не постучится никто.

Сил набирайся

и слушай дожди

С яростным ветром и тьмой,

Это цветочки еще — подожди! —

То, что сейчас за стеной.

Будет еще не такой у ворот

Ветер, скрипенье и стук.

Бабушка дедушку в ямку везет,

Птицы летят на юг…

Домик моих родителей

Часто лишал я сна. —

Где он опять, не видели?

Мать без того больна. —

В зарослях сада нашего

Прятался я, как мог.

Там я тайком выращивал

Аленький свой цветок.

Этот цветочек маленький

Как я любил и прятал!

Нежил его, — вот маменька

Будет подарку рада!

Кстати его, некстати ли,

Вырастить все же смог…

Нес я за гробом матери

Аленький свой цветок.

По мокрым скверам

проходит осень,

Лицо нахмуря!

На громких скрипках

дремучих сосен

Играет буря!

В обнимку с ветром

иду по скверу

В потемках ночи.

Ищу под крышей

свою пещеру —

В ней тихо очень.

Горит пустынный

электропламень,

На прежнем месте,

Как драгоценный какой-то камень,

Сверкает перстень,—

И мысль, летая,

кого-то ищет

По белу свету…

Кто там стучится

в мое жилище?

Покоя нету!

Ах, эта злая старуха осень,

Лицо нахмуря,

Ко мне стучится

и в хвое сосен

Не молкнет буря!

Куда от бури,

от непогоды

Себя я спрячу?

Я вспоминаю былые годы,

И я плачу…

С моста идет дорога в гору,

А на горе — какая грусть! —

Лежат развалины собора,

Как будто спит былая Русь.

Былая Русь! Не в те ли годы

Наш день, как будто у груди,

Был вскормлен образом свободы,

Всегда мелькавшей впереди!

Какая жизнь отликовала,

Отгоревала, отошла!

И все ж я слышу с перевала,

Как веет здесь, чем Русь жила.

Все так же весело и властно

Здесь парни ладят стремена,

По вечерам тепло и ясно,

Как в те былые времена…

Ночью я видел:

Ломались березы!

Видел: метались цветы!

Гром, рассылающий

Гибель и слезы,

Всех настигал с высоты!

Как это странно

И все-таки мудро:

Гром роковой перенесть,

Чтоб удивительно

Светлое утро

Встретить, как светлую весть!

Вспыхнул светящийся

Солнечный веер,

Дышат нектаром цветы,

Влагой рассеянной

Озеро веет,

Полное чистой воды!

Над горной долиной —

мерцанье.

Над горной долиной — светло.

Как всяких забот отрицанье,

В долине почило село.

Тюльпаны, тюльпаны, тюльпаны.

Не здесь ли разбойник морской

Мечтал залечить свои раны,

Измученный парусом рваным,

Разбоем своим и тоской?

Я видел суровые страны,

Я видел крушенье и смерть,

Слагал я стихи и романы,—

Не знал я, где эти тюльпаны,

Давно бы решил посмотреть!

И только когда вспоминаю

Тот край, где родился и рос,

Желаю я этому краю,

Чтоб было побольше берез…

Сибирь как будто не Сибирь!

Давно знакомый мир лучистый —

Воздушный, солнечный, цветистый,

Как мыльный радужный пузырь.

А вдруг он лопнет, этот мир?

Вот-вот рукою кто-то хлопнет —

И он пропал… Но бригадир

Сказал уверенно: «Не лопнет!»

Как набежавшей тучи тень,

Тотчас прошла моя тревога,—

На бригадира, как на бога,

Смотрел я после целый день…

Тележный скрип, грузовики,

Река, цветы и запах скотский,

Еще бы церковь у реки,—

И было б все по-вологодски.

Улетели листья

с тополей—

Повторилась в мире неизбежность.

Не жалей ты листья, не жалей,

А жалей любовь мою и нежность!

Пусть деревья голые стоят,

Не кляни ты шумные метели!

Разве в этом кто-то виноват,

Что с деревьев листья

улетели?

Я вырос в хорошей деревне,

Красивым — под скрип телег!

Одной деревенской царевне

Я нравился как человек.

Там нету домов до неба,

Там нету реки с баржой,

Но там на картошке с хлебом

Я вырос такой большой.

Мужал я под грохот МАЗов,

На твердой рабочей земле…

Но хочется как-то сразу

Жить в городе и в селе.

Ах, город село таранит!

Ах, что-то пойдет на слом!

Меня все терзают грани

Меж городом и селом…

За годом год уносится навек,

Покоем веют старческие нравы, —

На смертном ложе гаснет человек

В лучах довольства полного и славы!

К тому и шел! Страстей своей души

Боялся он, как буйного похмелья. —

Мои дела ужасно хороши! —

Хвалился с видом гордого веселья.

Последний день уносится навек…

Он слезы льет, он требует участья,

Но поздно понял, важный человек,

Что создал в жизни

ложный облик счастья!

Значенье слез, которым поздно течь,

Не передать — близка его могила,

И тем острее мстительная речь,

Которою душа заговорила…

Когда над ним, угаснувшим навек,

Хвалы и скорби голос раздавался,—

«Он умирал, как жалкий человек!» —

Подумал я, и вдруг заволновался:

«Мы по одной дороге ходим все.—

Так думал я. — Одно у нас начало,

Один конец. Одной земной красе

В нас поклоненье свято прозвучало!

Зачем же кто-то, ловок и остер,—

Простите мне, — как зверь в часы охоты,

Так устремлен в одни свои заботы,

Что он толкает братьев и сестер?!»

Пускай всю жизнь душа меня ведет!

— Чтоб нас вести, на то рассудок нужен!

— Чтоб мы не стали холодны как лед,

Живой душе пускай рассудок служит!

В душе огонь — и воля, и любовь! —

И жалок тот, кто гонит эти страсти,

Чтоб гордо жить, нахмуривая бровь,

В лучах довольства полного и власти!

— Как в трех соснах, блуждая и кружа,

Ты не сказал о разуме ни разу!

— Соединясь, рассудок и душа

Даруют нам — светильник жизни — разум!

Когда-нибудь ужасной будет ночь.

И мне навстречу злобно и обидно

Такой буран засвищет, что невмочь,

Что станет свету белого не видно!

Но я пойду! Я знаю наперед,

Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает,

Кто все пройдет, когда душа ведет,

И выше счастья в жизни не бывает!

Чтоб снова силы чуждые, дрожа,

Все полегли и долго не очнулись,

Чтоб в смертный час рассудок и душа,

Как в этот раз, друг другу

улыбнулись…

Жалобно в лесу кричит кукушка

О любви, о скорби неизбежной…

Обнялась с подружкою подружка

И, вздыхая, жалуется нежно:

— Погрусти, поплачь со мной, сестрица.

Милый мой жалел меня не много.

Изменяет мне и не стыдится.

У меня на сердце одиноко…

— Может быть, еще не изменяет,—

Тихо ей откликнулась подружка,—

Это мой стыда совсем не знает,

Для него любовь моя — игрушка…

Прислонившись к трепетной осинке,

Две подружки нежно целовались,

Обнимались, словно сиротинки,

И слезами горько обливались.

И не знали юные подружки,

Что для грусти этой, для кручины,

Кроме вечной жалобы кукушки,

Может быть, и не было причины.

Может быть, ребята собирались,

Да с родней остались на пирушке,

Может быть, ребята сомневались,

Что тоскуют гордые подружки.

И когда задремлет деревушка

И зажгутся звезды над потоком,

Не кричи так жалобно, кукушка!

Никому не будет одиноко…

Меня звала моя природа.

Но вот однажды у пруда

Могучий вид маслозавода

Явился образом труда!

Там за подводою подвода

Во двор ввозила молоко,

И шум и свет маслозавода

Работу славил широко!

Как жизнь полна у бригадира!

У всех, кто трудится, полна,

У всех, кого встречают с миром

С работы дети и жена!

Я долго слушал шум завода —

И понял вдруг, что счастье тут:

Россия, дети, и природа,

И кропотливый сельский труд!..

Поднявшись на холмах,

старинные деревни

И до сих пор стоят, немного накренясь,

И древние, как Русь, могучие деревья

Темнеют вдоль дорог,

листву роняя в грязь.

Но есть в одном селе,

видавшем сны цветенья

И вихри тех ночей, когда нельзя дремать,

Заросший навсегда травою запустенья

Тот дворик дорогой, где я оставил мать.

Со сверстницею здесь мы лето провожали,

И, проводив, грустим уж много-много лет,

Грустнее от того, что все мои печали

Кому я расскажу? Друзей со мною нет…

Ну что ж! Пусть будет так!

Ведь русские деревни

Стояли и стоят, немного накренясь,

И вечные, как Русь, священные деревья

Темнеют вдоль дорог,

листву роняя в грязь…

Листвой пропащей,

знобящей мглою

Заносит буря неясный путь.

А ивы гнутся над головою,

Скрипят и стонут — не отдохнуть.

Бегу от бури, от помрачении…

И вдруг я вспомню твое лицо,

Игру заката во мгле вечерней,

В лучах заката твое кольцо.

Глухому плеску на дне оврага,

И спящей вербе, и ковылю

Я, оставаясь, твердил из мрака

Одно и то же: —Люблю, люблю!

Листвой пропащей,

знобящей мглою

Заносит буря безлюдный путь.

И стонут ивы над головою,

И воет ветер — не отдохнуть!

Куда от бури, он непогоды

Себя я спрячу?

Я вспоминаю былые годы

И— плачу…

Мы сваливать

не вправе

Вину свою на жизнь.

Кто едет,

тот и правит,

Поехал, так держись!

Я повода оставил.

Смотрю другим вослед.

Сам ехал бы

и правил,

Да мне дороги нет…

Как играли они у берез

На лужке, зеленеющем нежно!

И, поплакав о чем-то всерьез,

Как смеялись они безмятежно!

И цветы мне бросали: — Лови!

И брожу я, забыт и обижен:

Игры юности, игры любви—

Почему я их больше не вижу?

Чей-то смех у заросших плетней,

Чей-то говор все тише и тише,

Спор гармошек и крики парней —

Почему я их больше не слышу?

— Васильки, — говорю, — васильки!

Может быть, вы не те, а другие,

Безразлично вам, годы какие

Провели мы у этой реки?

Ничего не сказали в ответ.

Но как будто чего выражали —

Долго, долго смотрели вослед,

Провожали меня, провожали…

В комнате темно,

В комнате беда,—

Кончилось вино,

Кончилась еда,

Кончилась вода

Вдруг на этаже,

Отчего ж тогда

Весело душе?

В комнате давно

Кончилась беда,

Есть у нас вино,

Есть у нас еда,

И давно вода

Есть на этаже,

Отчего ж тогда

Пусто на душе?

Звездный небосвод

Полон светлых дум,

У моих ворот

Затихает шум,

И глядят глаза

В самый нежный том,

А душе — гроза,

Молнии и гром!

Лунною порой,

Омрачая мир,

Шел понурый строй,

Рядом — конвоир.

А душе в ночи

Снился чудный сон:

Вербы и грачи,

Колокольный звон…

Девушке весной

Я дарил кольцо,

С лаской и тоской

Ей глядел в лицо,

Холодна была

У нее ладонь,

Но сжигал дотла

Душу мне — огонь!

Постучали в дверь,

Открывать не стал,

Я с людьми не зверь,

Просто я устал,

Может быть, меня

Ждет за дверью друг,

Может быть, родня…

А в душе — испуг.

В комнате покой,

Всем гостям почет,

Полною рекой

Жизнь моя течет,

Выйду не спеша,

На село взгляну…

Окунись, душа,

В чистую волну!

В мое окно проникли слухи.

По чистой комнате моей

Они проносятся, как мухи,—

Я сам порой ношусь по ней!

И вспомнил я тревожный ропот

Вечерних нескольких старух.

Они, они тогда по тропам

Свой разнесли недобрый слух!

— Ему-то, люди, что здесь надо?

Еще утащит чье добро! —

Шумели все, как в бурю стадо…

И я бросал свое перо.

Есть сердобольные старушки

С душою светлою, как луч!

Но эти! Дверь своей избушки

Хоть запирай от них на ключ!

Они, они — я это видел! —

Свой разнесли недобрый слух.

О Русь! Кого я здесь обидел?

Не надо слушать злых старух…

Если б мои не болели мозги,

Я бы заснуть не прочь.

Рад, что в окошке не видно ни зги,—

Ночь, черная ночь!

В горьких невзгодах прошедшего дня

Было порой невмочь.

Только одна и утешит меня —

Ночь, черная ночь!

Грустному другу в чужой стороне

Словом спешил я помочь.

Пусть хоть немного поможет и мне

Ночь, черная ночь!

Резким, свистящим своим помелом

Вьюга гнала меня прочь.

Дай под твоим я погреюсь крылом,

Ночь, черная ночь!

Я вспомнил

угрюмые волны,

Летящие мимо и прочь!

Я вспомнил угрюмые молы,

Я вспомнил угрюмую ночь.

Я вспомнил угрюмую птицу,

Взлетевшую

жертву стеречь.

Я вспомнил угрюмые лица,

Я вспомнил угрюмую речь.

Я вспомнил угрюмые думы,

Забытые мною уже…

И стало угрюмо, угрюмо

И как-то спокойно душе.

Он шел против снега во мраке,

Бездомный, голодный, больной.

Он после стучался в бараки

В какой-то деревне лесной.

Его не пустили. Тупая

Какая-то бабка в упор

Сказала, к нему подступая:

— Бродяга. Наверное, вор…

Он шел. Но угрюмо и грозно

Белели снега впереди!

Он вышел на берег морозной,

Безжизненной, страшной реки!

Он вздрогнул, очнулся и снова

Забылся, качнулся вперед…

Он умер без крика, без слова,

Он знал, что в дороге умрет.

Он умер, снегами отпетый…

А люди вели разговор

Все тот же, узнавши об этом:

— Бродяга. Наверное, вор.

Дорога, дорога,

Разлука, разлука.

Знакома до срока

Дорожная мука.

И отчее племя,

И близкие души,

И лучшее время

Все дальше, все глуше.

Лесная сорока

Одна мне подруга,

Дорога, дорога,

Разлука, разлука.

Устало в пыли

Я влачусь, как острожник,

Темнеет вдали,

Приуныл подорожник,

И страшно немного

Без света, без друга,

Дорога, дорога,

Разлука, разлука…

Скачет ли свадьба в глуши потрясенного бора,

Или, как ласка, в минуты ненастной погоды

Где-то послышится пение детского хора,—

Так — вспоминаю — бывало и в прежние годы!

Вспыхнут ли звезды — я вспомню, что прежде

блистали

Эти же звезды. И выйду случайно к парому,—

Прежде— подумаю — эти же весла плескали…

Будто о жизни и думать нельзя по-другому!

Ты говоришь, говоришь, как на родине лунной

Снег освещенный летел вороному под ноги,

Как без оглядки, взволнованный, сильный и юный

В поле открытое мчался ты вниз по дороге!

Верил ты в счастье, как верят в простую удачу,

Слушал о счастье младенческий говор природы,—

Что ж, говори! Но не думай, что, если заплачу,

Значит, и сам я жалею такие же годы.

Грустные мысли наводит порывистый ветер.

Но не об этом. А вспомнилось мне, что уныло

Прежде не думал: «Такое, мне помнится, было!»

Прежде храбрился: «Такое ли будет на свете!»

Вспыхнут ли звезды — такое ли будет на свете! —

Так говорил я. Я выйду случайно к парому,—

«Скоро, — я думал, — разбудят меня на рассвете,

Как далеко уплыву я из скучного дому!..»

О, если б завтра подняться, воспрянувши духом,

С детскою верой в бессчетные вечные годы,

О, если б верить, что годы покажутся пухом,—

Как бы опять обманули меня пароходы!..

Давай, Земля,

Немножко отдохнем

От важных дел,

От шумных путешествий!

Трава звенит!

Волна лениво плещет,

Зенит пылает

Солнечным огнем!

Там, за морями,

Полными задора,

Земля моя,

Я был нетерпелив,—

И после дива

Нашего простора

Я повидал

Немало разных див!

Но все равно

Как самый лучший жребий,

Я твой покой

Любил издалека,

И счастлив тем,

Что в чистом этом небе

Идут, идут,

Как мысли, облака…

И я клянусь

Любою клятвой мира,

Что буду славить

Эти небеса,

Когда моя

Медлительная лира

Легко свои поднимет паруса!

Вокруг любви моей

Непобедимой

К моим лугам,

Где травы я косил,

Вся жизнь моя

Вращается незримо,

Как ты. Земля,

Вокруг своей оси…

Зябко в поле непросохшем,

Не с того ли детский плач

Все назойливей и горше…

Запоздалый и продрогший

Пролетел над нами грач.

Ты да я, да эта крошка —

Мы одни на весь простор!

А в деревне у окошка

Ждет некормленая кошка

И про наш не знает спор.

Твой каприз отвергнув тонко,

Вижу: гнев тебя берет!

Наконец, как бы котенка,

Своего схватив ребенка,

Ты уносишься вперед.

Ты уносишься… Куда же?

Рай там, что ли? Погляди!

В мокрых вихрях столько блажи,

Столько холода в пейзаже

С темным домом впереди.

Вместе мы накормим кошку!

Вместе мы затопим печь!..

Молча глядя на дорожку,

Ты решаешь понемножку,

Что игра… не стоит свеч!

— Как сильно изменился ты! —

Воскликнул я. И друг опешил.

И стал печальней сироты…

Но я, смеясь, его утешил:

— Меняя прежние черты,

Меняя возраст, гнев и милость,

Не только я, не только ты,

А вся Россия изменилась!..

Стоит изба, дымя трубой,

Живет в избе старик рябой,

Живет за окнами с резьбой

Старуха, гордая собой,

И крепко, крепко в свой предел —

Вдали от всех вселенских дел —

Вросла избушка за бугром

Со всем семейством и добром!

И только сын заводит речь,

Что не желает дом стеречь,

И всё глядит за перевал,

Где он ни разу не бывал…

Гость молчит,

и я — ни слова!

Только руки говорят.

По своим стаканам снова

Разливаем все подряд.

Красным,

белым

и зеленым

Мы поддерживаем жизнь.

Взгляд блуждает по иконам,

Настроенье — хоть женись!

Я молчу, я слышу пенье,

И в прокуренной груди

Снова слышу я волненье:

Что же, что же впереди?

Как же так—

скажи на милость!

В наши годы, милый гость,

Все прошло и прокатилось,

Пролетело, пронеслось?

Красным,

белым

и зеленым

Нагоняем сладкий бред…

Взгляд блуждает по иконам…

Неужели Бога нет?

Волнуется южное море.

Склоняясь, шумят кипарисы.

Я видел усталость и горе

В глазах постаревшей актрисы.

Я видел, как ходят матросы

С тоскою в глазах на закате,

Когда задыхаются розы

В бредовом своем аромате.

А ночью под аспидным небом

В томительных сумерках юга

Груженные спиртом и хлебом

Суда окликают друг друга.

И я, увозимый баржою

Все дальше за южною кромкой,

Всему откликаюсь душою

Спокойно уже и негромко.

Отложу свою скудную пищу.

И отправлюсь да вечный покой.

Пусть меня еще любят и ищут

Над моей одинокой рекой.

Пусть еще всевозможное благо

Обещают на той стороне.

Не купить мне избу над оврагом

И цветы не выращивать мне…

Все движется к темному устью.

Когда я очнусь на краю,

Наверное, с резкою грустью

Я родину вспомню свою.

Что вспомню я? Черные бани

По склонам крутых берегов,

Как пели обозные сани

В безмолвии лунных снегов.

Как тихо суслоны пшеницы

В полях покидала заря,

И грустные, грустные птицы

Кричали в конце сентября.

И нехотя так на суслоны

Садились, клевали зерно,—

Что зерна? Усталым и сонным,

Им было уже все равно.

Я помню, как с дальнего моря

Матроса примчал грузовик,

Как в бане повесился с горя

Какой-то пропащий мужик.

Как звонко, терзая гармошку,

Гуляли под топот и свист,

Какую чудесную брошку

На кепке носил гармонист…

А сколько там было щемящих

Всех радостей, болей, чудес,

Лишь помнят зеленые чащи

Да темный еловый лес!

Село стоит

На правом берегу,

А кладбище —

На левом берегу.

И самый грустный все же

И нелепый

Вот этот путь,

Венчающий борьбу,

И все на свете,—

С правого

На левый,

Среди цветов

В обыденном гробу…

Девочка на кладбище играет,

Где кусты лепечут, как в бреду.

Смех ее веселый разбирает,

Безмятежно девочка играет

В этом пышном радостном саду.

Не любуйся этим пышным садом!

Но прими душой, как благодать,

Что такую крошку видишь рядом,

Что под самым грустным нашим взглядом

Все равно ей весело играть!..

Я люблю судьбу свою,

Я бегу от помрачений!

Суну морду в полынью

И напьюсь,

Как зверь вечерний!

Сколько было здесь чудес,

На земле святой и древней,

Помнит только темный лес!

Он сегодня что-то дремлет.

От заснеженного льда

Я колени поднимаю,

Вижу поле, провода,

Все на свете понимаю!

Вон Есенин —

на ветру!

Блок стоит чуть-чуть в тумане.

Словно лишний на пиру

Скромно Хлебников шаманит.

Неужели и они —

Просто горестные тени?

И не светят им огни

Новых русских деревенек?

Неужели

в свой черед

Надо мною смерть нависнет,—

Голова, как спелый плод,

Отлетит от веток жизни?

Все умрем. Но есть резон

В том, что ты рожден поэтом.

А другой — жнецом рожден…

Все уйдем. Но суть не в этом…

Смерть приближалась,

приближалась,

Совсем приблизилась уже,—

Старушка к старику прижалась,

И просветлело на душе!

Легко, легко, как дух весенний,

Жизнь пролетела перед ней,

Ручьи казались, воскресенье,

И свет, и звон пасхальных дней!

И невозможен путь обратный,

И славен тот, который был,

За каждый миг его отрадный,

За тот весенний краткий пыл.

— Все хорошо, все слава богу…—

А дед бормочет о своем,

Мол, поживи еще немного,

Так вместе, значит, и умрем.

— Нет, — говорит. — Зовет могилка.

Не удержать меня теперь.

Ты, — говорит, — вина к поминкам

Купи. А много-то не пей…

А голос был все глуше, тише,

Жизнь угасала навсегда,

И стало слышно, как над крышей

Тоскливо воют провода…

Я умру в крещенские морозы.

Я умру, когда трещат березы.

А весною ужас будет полный:

На погост речные хлынут волны!

Из моей затопленной могилы

Гроб всплывет, забытый и унылый,

Разобьется с треском,

и в потемки

Уплывут ужасные обломки.

Сам не знаю, что это такое…

Я не верю вечности покоя!

Как часто, часто, словно птица,

Душа тоскует по лесам!

Но и не может с тем не слиться,

Что человек воздвигнул сам!

Холмы, покрытые асфальтом

И яркой россыпью огней,

Порой так шумно славят альты,

Как будто нету их родней!

Год пройдет…

другой…

а там уж —

Что тут много говорить?—

Ты, конечно, выйдешь замуж,

Будешь мужу суп варить.

Будет муж тобой гордиться,

И катать тебя в такси,

И вокруг тебя кружиться,

Как Земля вокруг оси.

Что ж? Мешать я вам не стану,

Буду трезв и буду брит,

Буду в дом носить сметану,

Чтобы дед лечил гастрит.

Ничего не стану делать,

Чтоб нарушить ваш покой.

На свиданье ночью белой,

Может быть, пойду с другой…

Так чего ж, забившись в угол,

Сузив желтые зрачки,

На меня твоя подруга

Мрачно смотрит сквозь очки?..

Говорят, что жить я не могу,

Что не прячусь я от непогоды,

Говорят, что я не берегу

Драгоценной молодости годы!

Да, они правы, что я спешу!

Но спешу не ради личной славы,

Не простят хвалебный этот шум

Горных сел обычаи и нравы!

Ты свети в дали своей, свети,

Счастье! Ты зови меня, как сына!

Достигают счастья лишь в пути,

А не возле теплого камина.

Да, спешу я к людям деревень

И к живущим в городе рабочим.

Я спешу сказать им: «Добрый день!»,

Я спешу сказать им: «Доброй ночи!»

Я спешу и к сумеркам глухим,

И к рожденью солнечных рассветов.

Я спешу сложить свои стихи,

И прочесть стихи других поэтов…

Прекрасно пробуждение земли!

Как будто в реку — окунусь в природу.

И что я вижу: золото зари

Упало на серебряную воду.

Густая тьма еще живет в дубравах.

Ты по дороге тихо побредешь…

Роса переливается на травах,

Да так, что даже слов не подберешь!

А вот цветы. Милы ромашки, лютик.

Как хорошо! Никто здесь не косил.

В такое утро все красивы люди.

Я сам, наверно, до чего красив…

Тень от меня летит по полю длинно…

Так вот она вся прелесть бытия:

Со мною рядом синяя долина,

Как будто чаша, полная питья!

Все в мире в этот час свежо и мудро.

Слагается в душе негромкий стих.

Не верю я, что кто-то в это утро

Иное держит в замыслах своих.

Бросаю радость полными горстями.

Любому низко кланяюсь кусту.

Выходят в поле чистое крестьяне

Трудом украсить эту красоту.

Ночь коротка. А жизнь, как ночь,

длинна.

Не сплю я. Что же может мне

присниться?

По половицам ходит тишина.

Ах, чтобы ей сквозь землю

провалиться!

Встаю, впотьмах в ботинки долго

метясь.

Открою двери, выйду из сеней…

Ах, если б в эту ночь родился

месяц —

Вдвоем бы в мире было веселей!

Прислушиваюсь… Спит село

сторожко.

В реке мурлычет кошкою вода.

Куда меня ведет, не знаю,

стежка,

Которая и в эту ночь видна.

Уж лучше пусть поет петух, чем

птица.

Она ведь плачет — всякий

примечал.

Я сам природы мелкая частица,

Но до чего же крупная печаль!

Как страшно быть на свете

одиноким…

Иду назад, минуя темный сад.

И мгла толпится до утра у окон.

И глухо рядом листья шелестят.

Как хорошо, что я встаю с зарею!

Когда петух устанет голосить,

Веселый бригадир придет за

мною.

И я пойду в луга траву косить.

Вот мы идем шеренгою косою.

Какое счастье о себе забыть!

Цветы ложатся тихо под косою,

Чтоб новой жизнью на земле

зажить.

И думаю я — смейтесь иль

не смейтесь —

Косьбой проворной на лугу

согрет,

Что той, которой мы боимся, — смерти,

Как у цветов, у нас ведь тоже нет!

А свежий ветер веет над плечами.

И я опять страдаю и люблю…

И все мои хорошие печали

В росе с косою вместе утоплю.

Нет, меня не пугают морозы.

Звезды в небе большие, как розы.

Полюбил я сильнее, чем очень,

Эти звездные зимние ночи.

Нет, меня не пугают морозы.

Я не чувствую холода даже.

По душе мне родные пейзажи.

Вот снежинки, как белые пчелы,

Снова кружатся роем веселым.

И не чувствую холода даже.

Я иду по знакомой дороге.

Мне дорога ложится под ноги.

В сердце чувство проснулось такое,

Будто в царство любви и покоя

Я иду по знакомой дороге.

Там, за дальней заснеженной

чащей,

Может, встречу нечаянно счастье,

О котором ни разу не думал…

Небо звезды роняет без шума

Над умолкшей заснеженной чащей.

Ну погоди, остановись, родная.

Гляди, платок из сумочки упал!

Все говорят в восторге: «Ах, какая!»

И смотрят вслед…

А я на все начхал!

Начхал в прямом и переносном смысле.

И знаю я: ты с виду хороша,

Но губы у тебя давно прокисли,

Да и сама не стоишь ни гроша!

Конечно, кроме платья и нательных

Рубашек там и прочей ерунды,

Конечно, кроме туфелек модельных,

Которые от грязи и воды

Ты бережешь…

А знаешь ли, что раньше

Я так дружил с надеждою одной,—

Что преданной и ласковой, без фальши,

Ты будешь мне

когда-нибудь

женой…

Прошла твоя пора любви и мая,

Хотя желаний не иссяк запал…

…Ну погоди, остановись, родная,

Гляди, платок из сумочки упал!

Почему мне так не повезло?

По волнам, давно уже усталый,

Разгонюсь — забуду про весло,

И тотчас швырнет меня на скалы!

Почему мне так не повезло?

Над моей счастливою любовью

Вдруг мелькнуло черное крыло,

И прошла любовь с глубокой

болью.

Почему мне так не повезло?

Все, трудясь, живут себе

в надежде,

Мне ж мое глухое ремесло

Не приносит радости, как прежде.

Почему мне так не повезло?

По ночам душе бывает страшно.

Оттого, что сам себе назло

Много лет провел я бесшабашно.

Почему мне так не повезло?

Все же я, своей не веря драме,

Вновь стремлюсь, хватаясь за весло,

В океан, волнуемый ветрами.

Вы понимаете меня.

Вы восхищаетесь стихами.

Вы поднимаете меня,

Как поднимаете стаканы.

И льется красное вино,

И кадыки под кожей прыгают,

И льется белое вино,

И рты коверкаются криками…

А после наступает спад.

И ночь

чадит

огнями желтыми.

И разбегаетесь вы спать

С чужими и своими женами.

И в комнате моей пустой

Лежат бессмысленно и странно

Опустошенные стаканы,

Что вами брошены на пол.

Вкусны бараньи

косточки,

Соленые груздочки,

И в небе ярки

звездочки —

Каленые гвоздочки!

Пойду по льду,

по тонкому,

По звонкому ледочку,

Пойду по лесу темному,

По частому лесочку.

Пойду по снегу, по полю,

По ветреным горушкам

К тому седому тополю,

Где ждет меня

подружка…

Морозный лес заворожен

Сияньем праздничного

солнца,

Давно ль во тьме,

забывши сон,

Грустнел, шумел, качался он,

Теперь стоит —

не шелохнется!

К нему спешат

на всех санях,

И все к нему стремятся

лыжи, —

И елки в солнечных огнях

Через метелицу в полях

Перенесутся к нам

под крышу.

Родной, дремучий

Дед Мороз

Аукнет нам из сказки

русской,

Он привезет подарков воз,

Не может быть,

чтоб не привез! —

А ну, живей давай

с разгрузкой!

Теперь шампанского не грех

Поднять бокал за тост

хороший:

За Новый год,

за детский смех,

За матерей, за нас за всех,

За то, что нам всего дороже.

И вспыхнут вдруг со всех

сторон

Огней на елках бриллианты…

Произнесенным тостам в тон

Свой добрый вологодский

звон

Разносят древние куранты!..

Мне о том рассказывали сосны

По лесам, в окрестностях Ветлуги,

Где гулял когда-то Ляля грозный,

Сея страх по всей лесной округе.

Был проворен Ляля долговязый.

Пыль столбом взметая над слободкой,

Сам, бывало, злой и одноглазый,

Гнал коня, поигрывая плеткой.

Первым другом был ему Бархотка,

Только волей неба не покойник, —

В смутной жизни ценная находка

Был для Ляли друг его, разбойник.

Сколько раз с добычею на лодке

Выплывали вместе из тумана!

Верным людям голосом Бархотки

Объявлялась воля атамана.

Ляля жил, — не пикнет даже муха! —

Как циклоп, в своих лесистых скалах.

По ночам разбойница Шалуха

Атамана хмурого ласкала…

Раз во время быстрого набега

На господ, которых ненавидел,

Под лазурным пологом ночлега

Он княжну прекрасную увидел.

Разметавши волосы и руки,

Как дитя, спала она в постели,

И разбоя сдержанные звуки

До ее души не долетели…

С той поры пошли о Ляле слухи,

Что умом свихнулся он немного.

Злится Ляля, жалуясь Шалухе:

— У меня на сердце одиноко.

Недоволен он своей Шалухой,

О княжне тоскует благородной,

И бокал, наполненный сивухой,

Держит он рукой своей холодной.

Вызывает он к себе Бархотку

И наказ дает ему устало:

— Снаряжай друзей своих и лодку

И немедля знатную молодку

Мне доставь во что бы то ни стало!

А за то тебе моя награда,

Как награда высшая для вора,

Все, как есть, мое богатство клада…

Что ты скажешь против договора?

Не сказал в ответ ему ни слова

Верный друг. Не выпил из бокала.

Но тотчас у берега глухого

Тень с веслом мелькнула и пропала..

Дни прошли… Под светлою луною

Век бы Ляля в местности безвестной

Целовался с юною княжною,

Со своей негаданной невестой!

А она, бледнее от печали

И от страха в сердце беспокойном,

Говорит возлюбленному Ляле:

— Не хочу я жить в лесу разбойном!

Страшно мне среди лесного мрака,

Каждый шорох душу мне тревожит,

Слышишь, Ляля?… — Чтобы не заплакать,

Улыбнуться хочет и не может.

Говорит ей Ляля торопливо,

Горячо целуя светлый локон:

— Боже мой! Не плачь так сиротливо!

Нам с тобой не будет одиноко.

Вот когда счастливый день настанет,

Мы уйдем из этого становья,

Чтобы честно жить, как христиане,

Наслаждаясь миром и любовью.

Дом построим с окнами на море,

Чтоб кругом посвистывали бризы,

И, склонясь в дремотном разговоре,

Осеняли море кипарисы.

Будет сад с тропинкою в лиманы,

С ключевою влагою канала,

Чтоб все время там цвели тюльпаны,

Чтоб все время музыка играла…

— Атаман! Своя у вас забота, —

Говорит Бархотка, встав к порогу, —

Но давно пришла пора расчета,

Где же клад? Указывай дорогу!

— Ты прости. Бархотка мой любезный,

Мне казна всего теперь дороже!

— Атаман! Твой довод бесполезный

Ничего решить уже не может!

— Ты горяч, Бархотка, и удачлив,

Что желаешь, все себе добудешь!

— Атаман! Удачлив я, горяч ли,

Долго ты меня морочить будешь?

Атаман, мрачнея понемногу,

Тихо сел к потухшему камину.

— Так и быть! Скажу тебе дорогу,

Но оставь… хотя бы половину.

— Атаман! Когда во мраке ночи

Крался я с княжной через долину,

Разве я за стан ее и очи

Рисковал тогда наполовину?

— А не жаль тебе четвертой доли?

Ляля встал взволнованно и грозно.

— Атаман! Тебя ли я неволил?

Не торгуйся! Поздно, Ляля, поздно.

Ляля залпом выпил из бокала

И в сердцах швырнул его к порогу.

— Там, где воют ветры и шакалы,

Там, в тайге, найдешь себе дорогу!

Поздний час. С ветвей, покрытых мглою,

Ветер злой срывает листьев горсти.

На коне, испуганном стрелою,

Мчится Ляля в сильном беспокойстве.

Мчится он полночными лесами,

Сам не знает, что с ним происходит,

Прискакал. Безумными глазами

Что-то ищет он… и не находит.

Атаман, ушам своим не веря,

Вдруг метнулся, прочь отбросил плетку

И, прищурясь, начал, как на зверя,

Наступать на хмурого Бархотку.

— Жаль! Но ада огненная чаша

По тебе, несчастная, рыдает!

— Атаман! Возлюбленная ваша

Вас в раю небесном ожидает!

Тут сверкнули ножики кривые,

Тут как раз и легкая заминка

Происходит в повести впервые:

Я всего не помню поединка.

Но слетелась вдруг воронья стая,

Чуя кровь в лесах благоуханных,

И сгустились тени, покрывая

На земле два тела бездыханных…

Бор шумит порывисто и глухо

Над землей угрюмой и греховной.

Кротко ходит по миру Шалуха,

Вдаль гонима волею верховной.

Как наступят зимние потемки,

Как застонут сосны-вековухи,

В бедных избах странной незнакомке

Жадно внемлют дети и старухи.

А она, увядшая в печали,

Боязливой сказкою прощальной

Повествует им о жизни Ляли,

О любви разбойника печальной.

Так, скорбя, и ходит богомолка,

К людям всем испытывая жалость,

Да уж чует сердце, что недолго

Ей брести с молитвами осталось.

Собрала котомку через силу,

Поклонилась низко добрым лицам

И пришла на Лялину могилу,

Чтоб навеки с ним соединиться…

Вот о чем рассказывают сосны

По лесам, в окрестностях Ветлуги,

Где гулял когда-то Ляля грозный,

Сея страх по всей лесной округе,

Где навек почил он за оградой,

Под крестом, сколоченным устало.

Но грустить особенно не надо,

На земле не то еще бывало.

Он увидал меня и замер,

Смешной и добрый, как божок.

Я повалил его на травку,

На чистый, солнечный лужок!

И долго, долго, как попало,

На животе, на голове,

С восторгом, с хохотом и ржаньем

Мы кувыркались по траве…

В дверь из метели старик-водовоз

Утром вошел, и Аленка сказала:

— Мама, ты видишь, пришел Дед-Мороз,

Я его сразу-пресразу узнала!

Подошла к нему корова.

— Уходи! — сказал ей Вова.

А корова не уходит.

Вова слов уж не находит,

Не поймет, что это значит,

На нее глядит и плачет…

Ночь наступила.

Заснули дома.

Город заснувший

Окутала тьма.

Спать малыша

Уложили в кровать.

Только малыш

И не думает спать.

Мама не может

Понять ничего.

Мама негромко

Спросила его:

— Что тебе, милый,

Уснуть не дает?

— Мама, а как

Крокодил поет?

Горько плакал мальчик Лева

Потому, что нету клева.

— Что с тобой? — спросили дома,

Напугавшись пуще грома.

Он ответил без улыбки:

— Не клюют сегодня рыбки…

Идет дождь? — можно узнать по луже.

Любишь меня? — Определю не хуже

По ласкам твоим и взглядам.

Мне клятвенных слов не надо!

Забыла ли ты о друге?

Взгляни же скорей!

Все ясно…

Три года тебе, подлюге,

Письма писал напрасно!

На меду, на браге да на финках

Расходились молнии и гром!

И уже красавицы в косынках

Неподвижно, словно на картинках,

Усидеть не в силах за столом.

Взяли ковш, большой и примитивный:

— Выпей с нами, смелая душа! —

Атаман, сердитый и активный,

Полетит под стол, как реактивный,

Сразу после этого ковша.

Будет он в постельной упаковке,

Как младенец, жалобно зевать,

От подушки, судя по сноровке,

Кулаки свои, как двухпудовки,

До утра не сможет оторвать…

И тогда в притихшем сельсовете,

Где баян бахвалится и врет,

Первый раз за множество столетий

Все пойдут старательно, как дети,

Танцевать невиданный фокстрот.

Что-то девки стали заноситься!

Что-то кудри стали завивать!

Но когда погода прояснится,

Все увидят: поле колосится!

И начнут частушки запевать…

Мое слово верное

прозвенит!

Буду я, наверное,

знаменит!

Мне поставят памятник

на селе!

Буду я и каменный

навеселе!..

Не надо, не надо, не надо,

Не надо нам скорби давно!

Пусть будут река и прохлада,

Пусть будут еда и вино.

Пусть Вологда будет родная

Стоять нерушимо, как есть,

Пусть Тотьма, тревоги не зная,

Хранит свою ласку и честь.

Болгария пусть расцветает

И любит чудесную Русь,

Пусть школьник поэтов читает

И знает стихи наизусть.

Я переписывать не стану

Из книги Тютчева и Фета,

Я даже слушать перестану

Того же Тютчева и Фета,

И я придумывать не стану

Себя особого, Рубцова,

За это верить перестану

В того же самого Рубцова,

Но я у Тютчева и Фета

Проверю искреннее слово,

Чтоб книгу Тютчева и Фета

Продолжить книгою Рубцова!.

За Вологду, землю родную,

Я снова стакан подниму!

И снова тебя поцелую,

И снова отправлюсь во тьму,

И вновь будет дождичек литься.

Пусть все это длится и длится!

Побежала коза в огород.

Ей навстречу попался народ. —

Как не стыдно тебе, егоза?

И коза опустила глаза.

А когда разошелся народ,

Побежала опять в огород.

Свадьбы были,

Пасха ли,

Но вся деревня дрыхнула,

Когда ты

Под ласками,

Словно порох, вспыхнула!

Вспыхнула —

Покаешься!

Время будет скверное.

Твой студент

Катается

Весело, наверное…

Временно,

не временно,

А не сдержать слезиночек!

Над тобой,

Беременной,

Облетел осинничек…

Ничего

Не чаяла!

Увлеклась нечаянно!

Чаянно,

Нечаянно,

Но все равно отчаянно!..

Много было в комнате гостей,

Пирогов, вина и новостей,

Много ели, пили и шутили,

Много раз «Катюшу» заводили…

А потом один из захмелевших,

Голову на хромку уронив,

Из тоски мотивов устаревших

Вспомнил вдруг кладбищенский мотив:

«Вот умру, похоронят

На чужбине меня.

И родные не узнают,

Где могила моя…» —

Эх, ребята, зарыдать хотится!

Хошь мы пьем, ребята,

Хошь не пьем,

Все одно помрем, как говорится,

Все, как есть, когда-нибудь помрем.

Парень жалким сделался

и кротким,

Погрустнели мутные глаза.

По щеке, как будто капля водки,

Покатилась крупная слеза.

«У других на могилах

Всё цветы, всё цветы.

На моей сырой могиле

Всё кусты, всё кусты…»

Друг к нему:

— Чего ты киснешь, Проня? —

Жалобней: — Чего тебе-то выть?

Ты умрешь — тебя хоть похоронят.

А меня? Кому похоронить? —

И дуэтом

здоровилы эти,

Будто впрямь несчастливы они,

Залились слезами, словно дети,

На глазах собравшейся родни!

А ведь в песне,

так некстати спетой,

Все в такую даль отдалено,

Что от этих слез,

От песни этой,

Стало всем не грустно,

а смешно!

В дружный хохот

вкладывали душу. —

Ох, умора! Ох и мужики! —

Еще звонче пели про Катюшу

И плясали, скинув пиджаки!

Реки не видел сроду

Дружок мой городской.

Он смотрит в нашу воду

С любовью и тоской!

Вода тепло струится,

Над ней томится бор.

Я плаваю, как птица,

А друг мой — как топор.

Космонавты советской земли,

Люди самой возвышенной цели,

Снова сели в свои корабли,

Полетели, куда захотели!

Сколько ж дней, не летая ничуть,

Мне на улице жить многостенной?

Ах! Я тоже на небо хочу!

Я хочу на просторы Вселенной!

Люди! Славьте во все голоса

Новый подвиг советских героев!

Скоро все улетим в небеса

И увидим, что это такое…

Только знаю: потянет на Русь!

Так потянет, что я поневоле

Разрыдаюсь, когда опущусь

На свое вологодское поле…

Все стихи про земную красу

Соберу и возьму их под мышку

И в издательство их отнесу —

Пусть они напечатают книжку!

Я не плыл на этом пароходе,

На котором в Устюг

плыли Вы,

Затерялся где-то я в народе

В тот момент

на улицах Москвы.

Что же было там,

на пароходе?

Процветала радость или грусть?

Я не видел этого, но, вроде,

Все, что было, знаю наизусть.

Да и что случилось там,

в природе,

Так сказать, во мгле моей души,

Если с Вами я на пароходе

Не катался в сухонской глуши?

Просто рад я случаю такому

Между строк товарищей своих

Человеку, всем нам дорогому,

Как привет, оставить

этот стих…

Куда меня, беднягу, завезло!

Таких местов вы сроду не видали!

Я нажимаю тяжко на педали,

Въезжая в это дикое село!

А водки нет

в его ларьке убогом,

В его ларьке единственном, косом…

О чем скрипишь

передним колесом,

Мой ржавый друг?

О, ты скрипишь о многом!..

Живу я в Ленинграде

На сумрачной Неве.

Давно меня не гладил

Никто по голове.

И на рабочем месте,

И в собственном углу

Все гладят против шерсти

А я так не могу!

Пусть с горя я напился

Я тоже человек!

Зачем не уродился

Я в двадцать первый век?!

Кто-то в верности партии клялся,

Кто-то резался с визгом в лото,

И стремительно в ночь удалялся

Алкоголик, укравший пальто.

В это время заснул Коротаев,

Как залегший в берлогу медведь,

Потому что у строгих хозяев

До утра не позволят… балдеть.

Среди обыденного

Окруженья,

Среди обыденных гостей

Мои ленивые движенья

Сопровождает

Скрип костей.

Среди такого окруженья

Живется легче

Во хмелю,

И, как предмет воображенья,

Я очень призраки люблю…

Уходите, мои печали,

Приодетые хулиганы…

Откричали, отвеличали,

Почесали свои калганы

И ушли

В дубовой обиде,

Ах ты, мол,

Гениальность вшивая!

…Я стою в обнаженном виде.

Знаю, что

Обо мне решили:

И талантливый,

А — г…но.

А Горбовскому — все равно.

Что бы в старости ни сталось,

Я представить не могу,

Что на склоне лет усталость

И меня согнет в дугу!

Даже в час пустой и скверный

Не поверю в ту муру.

Просто я, как всякий смертный,

Знаю то, что я умру.

Помню я про этот финиш,

Но не кинусь в бред и дрожь,

Мол, куда стопы ни двинешь,

Все равно туда придешь!

На земле, где так отчаян

Жидконогий род пройдох,

Жить по-разному кончают:

Рузвельт умер,

Геринг — сдох!

— Кто ты?—

сурово спросил Чингисхан.

— Рощункин я, — отвечает Иван.

— Русский? — угрюмо спросил

Чингисхан.

— Что ты пристал?—

возмутился Иван,

Вызвал его на сражение в дол,—

Пал в этой схватке

ужасный монгол…

Годы неслись, как свирепая

Бия,—

Рощункин встретил однажды

Батыя.

— Кто ты?—

Спросил Чингисхана потомок.

Зря был потомок

надменен и груб:

Рощункин вызвал его

из потемок

И превратил в обезглавленный труп…

«Явлений,

дел,

событий груда…»

Поверь, здесь много чепухи.

Ну, разве пишутся стихи

Так прозаически,

Так грубо?

Пустого слова,

с виду броского,

Написанного впопыхах,

Ты не найдешь у Маяковского

В публицистических стихах.

Еще смешней в стихах лирических

Похожим быть на петуха.

Ведь сила строчек поэтических

Совсем не в громкости стиха.

…Ты называешь солнце блюдом —

Оригинально. Только зря:

С любою круглою посудой

Светило сравнивать нельзя!

Зачем же с вычурностью скучной

Писать крикливым языком?

Пусть будет стих простым и звучным,

И чувство пусть клокочет в нем!

Моя родина милая,

Свет вечерний погас.

Плачет речка унылая

В этот сумрачный час.

Огоньки запоздалые

К сердцу тихому льнут.

Детки (…) малые

Все никак не уснут.

Ах, оставьте вы сосочки

Хоть на десять минут.

Упадут с неба звездочки,

В люльках с вами заснут…

Веревка, яркое белье,

А во дворе играют дети.

В потемках прячется жулье…

Всё есть на этом белом свете!

Когда запоет радиола

в парке у нашего дома,

И девочка возле забора

стоит, ожидая кого-то,

Когда ты выходишь из дома,

и смотришь на все безразлично,

Грущу сильней,

Но прежних дней

Мне ни за что не вернуть!

Нам было тогда по семнадцать,

Теперь нам обоим по двадцать,

Но будто не только три года,

А целых полвека прошло:

Настолько с тобой изменились,

Настолько с тобой огрубели…

Грущу сильней,

Но прежних дней

Мне ни за что не вернуть!

Пили всякую фигню,

Заглянул потом в меню,

А в меню ни то, ни сё —

Выпил пива, да и всё!

Неужели

одна суета

Был мятеж героических сил

И забвением рухнут лета

На сиротские звезды могил?

Сталин что-то по пьянке сказал —

И раздался винтовочный залп! —

Сталин что-то с похмелья сказал —

Гимны пел митингующий зал!

Сталин умер. Его уже нет.

Что же делать — себе говорю, —

Чтоб над родиной жидкий рассвет

Стал похож на большую зарю?

Я пойду по угрюмой тропе,

Чтоб запомнить рыданье пурги

И рожденные в долгой борьбе

Сиротливые звезды могил.

Я пойду поклониться полям…

Может лучше не думать про все,

А уйти, из берданки паля,

На охоту,

в окрестности сел…

Пришла, прошлась по туалету

Стара, болезненно бледна.

Нигде глазам отрады нету,

Как будто здесь была война!

Опять какая-то зараза

Сходила мимо унитаза!

Окурки, пробки, грязь… О, боже,

За что казнишь меня, за что же!

В ребятах тоже

нет веселья!

Улыбки сонно ей даря,

Еще качаются с похмелья,

Отметив праздник Октября!

Перед большой толпой народной

Я речь на площади держал!

Очнулся в камере холодной,

Со мною рядом друг лежал.

За что! Я спорил с капитаном!

Но верный друг, повесив нос,

Сказал: — Не спорь!

Пока наганом

Он речь свою не произнес!

Сакс фокс рубал, дрожал пол

От сумасшедших ног.

Чувак прохилял

в коктейль-холл

И заказал рок.

Лицом был чувак ал,

Над бровью — волос клок.

Чувиху чувак позвал,

И начал лабать рок.

Чувиха была пьяна.

И в бешенстве лабы той

Вся изошла она

Истомою половой.

Под юбкой парок дымил,

И мокла капрона нить,

На морде написан был

Девиз: "Торопитесь жить!"…

Зубами стиляг сверкал

Коктейль-холл,

Сакс фокс рубал,

Дрожал пол…

Ползает ручей в зеленой траве,

Скучный ручей, незвонкий…

Мысли перепутались в голове

От выпитой самогонки…

Я жизнь

за силу ее

люблю,

Но нет для души раздолья,

Чувство от чувства не отделю,

Радость смешана с болью!

От детских грез

я давно отвык,

И нет утешенья в мире,

Как узнать,

из чего я возник

И для чего предназначен в мире?

И почему это ползает по траве

Вот этот ручей незвонкий?

…Все перепуталось в голове

От выпитой самогонки!

При шумных звуках торжества

В студенческой столовке

Кидал я пьяные слова,

Как будто поллитровки!

А утром вижу — мать моя! —

Печально свесив ножки,

Сидят на стуликах друзья

И допивают крошки.

Хотелось лица всем умыть,

Всех обласкать глазами,

Всех напоить и накормить

И сдать за них экзамен!

И подарить за них духи

Девчонкам, если нужно,

И написать за них стихи, —

Учитесь только дружно!

Нам силы хватит лет на сто!

За всех — за нас и предков —

Еще мы выпьем! И на стол

Стакан поставим крепко!

Романов понимающе глядит,

А мы коньяк заказываем с кофе,

И вертится планета и летит

К своей неотвратимой катастрофе…

До последней темноты

Носимся, как танки!

Не вернемся — я и ты —

С этой погулянки!

Добрый гость, а не бандит,

Я — в дыму дурмана.

Но меня не пощадит

Ревность атамана!

Станут финками колоть,

Набегут бульдоги, —

Голова, как спелый плод,

Скатится под ноги!

Или просто — на снежок,

Болтанув ногами,

Тело рухнет, как мешок

С глупыми стихами!

В лагерях мои враги

Будут не впервые

Слезы лить, как батоги,

Длинные и злые!

До последней темноты

Вой гармошки!

Все ребята — как коты,

А девки — как кошки…

Вот возьму

И стану метким!

Или опрометчивым.

И однажды

В дом к соседке

Вдруг нагряну

Вечером!

Мол, давай-ка

Мы попроще

Рядышком сядем?

Мол, давай

Ты будешь тещей,

А я тебе

Зятем?

Загуляет под

Бандуру

Все село угрюмое…

Голова моя —

Не дура:

Что-нибудь да

Думает!

Стоит изба в лесу

сто лет.

Живет в избе

столетний дед.

Сто лет прошло,

а смерти нет,

Как будто вечен

этот дед,

Как вечен лес,

где столько лет

Он все хранил

от разных бед…

Мойся, Джерри,

милый друг.

Жаль, поклонников твоих

так узок круг.

И дубы вековые над нами

Оживленно листвою трясли.

И со струн под твоими руками

Улетали на юг журавли…

Море черного цвета,

Снег на горах.

Это начало лета

В наших местах!

Огромный мир

По-прежнему не тих.

Они грозят.

Мы сдерживаем их…

Да будет тот счастливый вечер,

Когда за праздничным столом

Ты будешь водкой обеспечен

С большим семейным пирогом.

И вновь, забытым чувствам внемля,

Сквозь поздравлений громкий шквал

Ты вспомни пасмурную землю,

Сплошь состоящую из скал.

Как волны грохали за бортом,

И, над ведром разинув пасть,

Бранился ты на воздух спертый,

На сногсшибательную трясь.

Все-все припомни для начала,

И, над столом поднявшись в рост,

Провозгласи, в руке с бокалом,

За тех, кто в море, — первый тост!

Пишу шутя

Стихи пустые

Финтикультя —

шестые!

Все, что написано мной

Грубого, низкого, пошлого,

Я не считаю игрой

И пережитками прошлого.

Нет, не писал безрассудно я.

И говорю не напрасно:

Жизнь наша флотская трудная

Все же прекрасна!

Хочешь, стих сочиню сейчас?

Не жаль, что уйдешь в обиде…

Много видел бесстыжих глаз,

А вот таких не видел!

Душа у тебя — я знаю теперь —

Пуста и темна, как сени…

«Много в жизни смешных потерь»,

Верно сказал Есенин.

Ты ко мне немножко наклонилась,

и так близко взгляд твой засверкал!

Как-то не нарочно получилось,

что тебя я вдруг поцеловал.

Ты сказала с явным огорченьем:

«Разве это честно? — Сам реши!»

Но ведь я не ради развлеченья, —

я тебя целую от души!

Я тебя не называю милой,

Но, тобой любуясь вновь и вновь,

я хочу, чтоб нас соединила

нежная взаимная любовь!

Что с того, что я бываю грубым?

Это потому, что жизнь груба.

Ты дымишь

своим надменным чубом,

Будто паровозная труба.

Ты одет по моде. Весь реклама.

Я не тот…

И в сумрачной тиши

Я боюсь, что жизненная драма

Может стать трагедией души.

Пел солист красивым баритоном,

Джаз играл волнующий фокстрот.

Я в углу беседовал с пижоном,

Сунув сигарету в рот.

Голову склонив довольно низко,

Я не видел посторонних лиц.

Но внезапно

чей-то

близко-близко

Жаркий взгляд

сверкнул из-под ресниц.

Мне стоять с пижоном

грустно стало.

И, сказав рассеянно: «О' кей!»,

Медленно пошел я через зало

И остановился перед ней.

«Потанцуем?» —

я ей руку подал.

И она в согласии немом

Подошла ко мне вполоборота,

Ласково взглянула:

— Что ж, пойдем…

Темный локон живописно падал

На ее чуть-чуть вспотевший лоб,

Голос томно-тихий,

а во взглядах

Самых сильных чувств

калейдоскоп!

От нее не веяло притоном,

Улыбался

детской формы рот…

Пел солист красивым баритоном,

Джаз играл волнующий фокстрот.

Невысокая, ростом с ведро,

Ты себя возомнила красоткой.

И, упершись рукою в бедро,

Ходишь важной до смеха

походкой.

Не смеши, не показывай власть!

Не страдаю влюбленностью мелкой…

И тебе говорю не хвалясь:

«Все равно — не останешься целкой!»

…Ax, этот мир, на кладбище похожий!

Могильный мрак сгущается вдали.

Но я привык. Я чувствую без дрожи

Вращенье умирающей земли.

И, головой упершись в воздух плотный,

Ногой на кнехт небрежно наступив,

Вот и сейчас я с миной беззаботной

Плюю с борта в чернеющий залив.

А вахта кончится —

конечно, не заплачу.

Уйду, возьму газетку перед сном,

Стакан воды холодной……

И все пойдет обычным чередом.

Велят идти на инструктаж.

Приказ начальства не смешки,

Но взял я в зубы карандаш,

Пишу любовные стишки.

Но лейтенант сказал: — Привет!

Опять не слушаешь команд!

Хотелось мне сказать в ответ:

— Пошел ты…….. лейтенант!

Но я сказал: — Ах, виноват, —

И сразу, бросив карандаш,

Я сделал вид, что очень рад

Послушать умный инструктаж.

Зачем соврал? Легко понять.

Не зря в народе говорят:

Коль будешь против ветра…..

В тебя же брызги угодят!

Отоснились пепельные косы,

О которых Флёров написал.

Поднимались в кубриках

матросы,

Выносили койки на причал.

Над заливом дождь холодный

капал,

На волне качался альбатрос.

Весь продрогший вахтенный

у трапа

Вытирал перчаткой мокрый нос.

Обозвав кого-то………

Старшина слонялся в стороне.

Офицер с начальственным

вопросом

Обращался громко к старшине…

Я шагал, заложив руки в брюки,

И подумал мрачно: «Может, тут

Я загнусь нечаянно от скуки.

И меня на кладбище свезут.

Похоронят где-нибудь под

елкой…

И тогда у старого плетня

Будет часто плакать втихомолку

Девушка, любившая меня».

Июньский пленум

Решил вопрос:

Овсом и сеном

Богат колхоз…

Июньский пленум, июньский пленум,

ты наш оплот!

Хорошим сеном ты кормишь флот!..

Что там — трудные походы!

Все бы выдержал! Не слаб!

Только жаль, что в эти годы

Оторвали нас от баб…

Может,

если бы поблизости

Был женский персонал,

Я бы мог дойти до низости:

Насиловать бы стал!

То ль адмиральский ум

померк —

Отважен, как Мальбрук,

Военачальник Арлейг Бэрк

В поход собрался вдруг.

— «Война с Россией стоит

свеч», —

И, не подумав, видно,

В сенате произносит речь

И атомом грозит нам.

Обуял Бэрка дикий бред,

А не мешало б знать,

Что мы число своих побед

Привыкли умножать.

Известно всем, СССР

Ракетами силен,

И можем мы, почтенный сэр,

Любой достать район.

И если вы в недобрый час

Затеете поход,

СССР ваш флот и вас

С лица земли сметет.

Могуч наш флот на страх

врагам,

На нем отважны люди,

И Ледовитый океан

Для вас могилой будет.

Я иду с гармошкой по деревне,

С краснозвездной шапкой

набекрень.

И по пьянке около деревьев

Носом чуть не врезался

в плетень.

Бегают вороны по сугробу,

У калитки хрипло лает пес.

Мне кричит: «Не падайте,

матрос!»

Отвечаю я, смущенный очень:

«Ах, простите, девушка-краса…»

У нее сверкают гневно очи.

«Милая, простите… —

повторяю —

Не ругайтесь, если что не так.

За три года в первый раз гуляю,

Веселюсь, как истинный моряк».

Девушка поморщилась с досадой,

Тихо мне сказала: «Ты не прав»,

И ушла, повиливая задом,

Навсегда меня очаровав.

Я остался около деревьев

И, конечно, понял в этот день,

Что позорно шляться по деревне

С краснозвездной шапкой

набекрень.

Пусть в дальнем

домике твоем

Никто ни с кем не лается.

Пусть только счастье

входит в дом

И все, что полагается.

Подморозило путь наш древний,

Неожиданный холод лют!

Ходим, съежившись по деревне,

Ищем денег. И нам дают.

Нам, конечно, дают немного.

Говорят: — Мол, ребята те…

— Благодарствуем! Слава Богу!

Праздник будет на высоте!

С полных кружек сдувая пену,

Всенародный поддержим тост!

И опять — на ночную смену

Электричкой за сорок верст…

Звезды как звезды.

Беда лишь в том,

Что нет туалета рядом.

Я не романтик:

Зайду за дом

И звездам

задам

задом!

В укромной комнате своей,

Не допуская пьяных оргий,

Среди гуляющих гостей

Сидел я, маленький и зоркий.

Сидел я трезвый, как дитя…

Отвеселились забияки

И удивлялись, уходя,

Что эта ночь прошла без драки.

Во всех компаниях, друзья,

Когда пируете до зорьки,

Необходим, конечно, я

Спокойный, маленький и зоркий.

Ах, отчего мне

Сердце грусть кольнула,

Что за печаль у сердца моего?

Ты просто

В кочегарку заглянула,

И больше не случилось ничего.

Я разглядеть успел

Всего лишь челку,

Но за тобою, будто за судьбой,

Я выбежал,

Потом болтал без толку

О чем-то несущественном с тобой.

Я говорил невнятно,

Как бабуся,

Которой нужен гроб, а не любовь.

Знать, потому

Твоя подруга Люся

Посмеиваясь, вскидывала бровь?

Вы ждали Вову.

Очень волновались.

Вы спрашивали: «Где же он сейчас?»

И на ветру легонько развевались,

Волнуясь тоже,

Волосы у вас.

Я знал

Волненья вашего причину

И то, что я здесь лишний, —

Тоже знал!

И потому,

Простившись чин по чину,

К своим котлам по лужам зашагал.

Нет, про любовь

Стихи не устарели!

Нельзя сказать, что это сор и лом.

С кем ты сейчас

Гуляешь по Форели?

И кто тебя целует за углом?

А если ты

Одна сидишь в квартире,

Скажи: ты никого к себе не ждешь?

Нет ни одной девчонки в целом мире,

Чтоб про любовь сказала: «Это ложь!»

И нет таких ребят на целом свете,

Что могут жить, девчонок не любя.

Гляжу в окно,

Где только дождь и ветер,

И вижу лишь тебя, тебя, тебя!

Лариса, слушай!

Я не вру нисколько —

Созвучен с сердцем каждый звук стиха.

А ты, быть может,

Скажешь: «Ну и Колька!»

И рассмеешься только: ха-ха-ха!

Тогда не сей

В душе моей заразу —

Тоску, что может жечь сильней огня.

И больше не заглядывай ни разу

К нам в кочегарку!

Поняла меня?

Погода какая!

С ума сойдешь!

Снег, ветер и дождь-зараза!

Как буйные слезы,

струится дождь

По скулам железного Газа.

Гости у нас.

Не такие, как ты.

Пьют водку и гложут кости.

Не слишком ли много

у нас темноты

От вас, дорогие гости?

Все пьют и жуют

и жужжат: жу-жу…

Дождь, ветер… Фонарь маячит…

На памятник Газа

в окно гляжу:

Железный! Чего же он плачет!

Мы буквы изучим на первых порах,

А после помчимся на полных парах!

Поэт вокруг своей оси

Всегда вращался, как планета, —

Ведь каждый миг душа поэта

Полна движения и сил!

…Дышу натружено, как помпа,

Дышу, осиливая грусть.

Лежу противный, будто бомба,

Не подходите — я взорвусь!

Но встану окна распахнуть —

И ветра свежесть ледяная

Звенит, волненьем наполняя

Мою прокуренную грудь.

Друзья, ко мне на этот раз!

За пару дружеских словечек

Велю зарезать двух овечек,

Вина достану — все для вас!

Для вас прочту, имея такт,

Свой стих — любимый и ударный,

Хотите — каркайте: «Бездарно!»

Простите только, что не так…

Они поют, куют и пашут.

Когда ж обижены за жизнь,

они кричат, руками машут,

как будто только родились!

Чего хотят они,

созданья,

с клеймом в начале и в

конце?

…Ты научись на их страданья

смотреть с улыбкой на лице.

Ты, как дурак, не прыгай в

пламя

спасать младенцев и уют,

и если надо будет знамя —

возьми,

какое подадут.

В конце концов железным матом

прокляв сожителей своих,

ты нищим будь или

богатым,

но независимым от них!

И если ты сумеешь это,

я первым буду в этот раз

за то, чтоб кончили

кастетом

тебя, глупейшего из нас!

…И все равно в динамик

хлипкий —

попробуй их останови! —

кричат отчаянные скрипки

о жажде счастья и любви!

Встретил нас Налдеев, встретил нас Шувалов,

Собралась веселая семья:

Вадик Куропаткин, Миша Шаповалов,

Роза Хуснутдинова и я!

Вадик Куропаткин стать марксистом хочет —

Маркса поднимает он на щит.

Миша Шаповалов весело хохочет!

Роза Хуснутдинова молчит…

Ты — Передреев,

Я — Рубцов.

Давай дружить

В конце концов!

Быть может, я для вас

в гробу мерцаю,

но должен я сказать

в конце концов:

я — Николай Михайлович

Рубцов —

возможность трезвой жизни

отрицаю…

Последняя растоптана гитара,

Последняя разорвана гармонь!

Последняя красавица Тамара

Зарезана и брошена в огонь!..

Нас на Вою

вызвал Лёва.

А на Вое

нету клёва.

Если жизнь начать сначала,

Все равно напьюсь бухой

И отправлюсь от причала

Вологодчины лихой.

Знайте наших разгильдяев!

Ваших, так сказать, коллег!

— Где, — спрошу я, — человек

По фамилии Куняев?

И тотчас ответят хором:

— Он в Москве! Туда катись!

И внушат, пугая взором:

— Там нельзя греметь запором

И шуметь по коридорам:

Он описывает жизнь!

И еще меня с укором

Оглядит: — Опасный вид!

Мол, начнёт греметь запором

Да шуметь по коридорам,

То-то будет срам и стыд!

Гнев во мне заговорит!

И, нагнувшись над забором,

Сам покрою их позором,

Перед тем спросив с задором:

— Кто тут матом не покрыт? —

Кроя наших краснобаев,

Всю их веру и родню,

— Нужен мне, — скажу, — Куняев,

Вас не нужно — не ценю!

Он меня приветит взглядом

И с вопросом на лице

В цэдээловском дворце

Помолчим… с буфетом рядом!

Занесенная снегом избушка

Все-то знает, о чем ни спроси!

Все расскажет она, как подружка,

О судьбе поседевшей Руси.

Родилась у Геты Ленка —

Веселей пошло житье.

Сядет Ленка на коленку

И посмотрит на нее.

Мне трудно думать:

Так много шума.

А хочется речи

Простой, человечьей.

Забыл приказы ректора,

На всем поставил крест.

Глаза, как два прожектора,

Обшаривают лес.

После озера, леса и луга

Сколько будет рассказов для друга,

Сколько будет солений, варений,

Сколько будет стихотворений!

Над Липиным Бором — мерцанье.

Над Липиным Бором — светло.

Как всяких забот отрицанье,

Седое, почило село.

Я еду, я еду по свету,

Я знаю, что будет потом:

Россия! Куда ни приеду,

Ты всюду отчизна и дом.

Хорошо, когда друзей — не счесть.

Ты поднес мне радостную весть.

Ты всегда считался быстроногим —

В гастрономе четвертинки есть.

Я пойду однажды к Толе

И так скажу я: — Анатолий!

Ты — Передреев, я — Рубцов,

Давай дружить в конце концов.

Потом к Вампилову направлю

Свой поэтический набег.

Его люблю, его я славлю

И… отправляюсь на ночлег.

Задушевная подружка,

Гармониста не жалей,

Запевай повеселее,

Да еще повеселей!

Задушевная подружка,

Постараемся давай,

Я одну спою частушку,

Ты другую запевай!

Все в столице изучили

И собрались на совет,

И награду нам

вручили —

Понимаешь или нет?

Понимаю, понимаю,

Что награды выше нет,

Широко летят по краю

Поздравленья и привет.

Вологодские льноводы

Загордились — не

глядят!

Говорят животноводы,

Что шампанского хотят!

Всех с наградою

поздравим,

Не потратим лишних

слов,

Нашу партию прославим,

Также верную любовь!

Всё бы пели, всё бы пели,

Всё бы веселилися,

Только руки гармониста,

Видно, утомилися.

До свиданья, до

свиданья!

Всем душевно говорим,

Гармониста на прощанье

за игру благодарим.

С Новым годом!

С новой елкой!

Честь простым словам!

Жизни доброй,

Жизни долгой

Я желаю вам.

Я не буду себя

влюблять

Я не буду тебя

оскорблять.

Что было в жизни, то прошло,

Что не прошло, уже проходит,

И все уже произошло,

И ничего не происходит.

Какую слякоть сделал

дождь,

Какая скверная погода!

А со стены смеется вождь

Всего советского народа.

У магазина «Пиво-воды»

Лежал хороший человек.

Он тоже вышел из народа —

Как вышел, так упал на снег.

Я — богатырь, я — витязь,

Но встал не с той ноги.

Явитесь мне, явитесь,

Друзья, а не враги.

Я нездоров, я болен,

Горят мои мозги.

Я другом недоволен,

Явитесь мне, враги.

Я гляжу на жизнь

сквозь дно стакана.

Водка — зло!

А может, и не зло?

Тяжело в деревне без

нагана.

И с наганом —

тоже тяжело.

Ты спроси меня, спроси:

Ездишь, Коля, на такси?

Я отвечу со смешком:

Лучше двигаться пешком.

Жизнь — океан, волнуемый

скорбями,

Но ты всегда не робкий был

пловец,

Ты скован был вселенскими

цепями,

Но лучших чувств ты был всегда

певец!

Пусть бьют ключом шампанское и

старка!

Я верю в то — ты мне

не прекословь! —

Что нет на свете лучшего

подарка,

Чем в день рожденья

общая любовь!

Коньяком нам платят за строку

Но не радость в этом!

В этом боль же!

Целый мир — бутылка коньяку,

Только звезд наклеено побольше!

Потому за дружбу наших душ

Я принес сегодня не горилку, —

Вот стихи. Когда уеду в глушь,

Не поспать над ними почему ж,

Поминая пьяного курилку?..

После этой нелепой

волынки

Сообща

На толкучем купили рынке

Хвост леща.

И, конечно, искали не чая

Мы с тобой,

За ларек подались

вначале

Голубой.

Слаще меда, вкусней

кефали

Был ты, лещ.

Мы, тобой закусив,

сказали:

«Это вещь!»

Люблю цветы герань!

Все остальные дрянь!

Мое слово верное,

Мои карты — козыри.

Моя смерть, наверное,

На Телецком озере.

Потом я с областным

сидел премьером

В том кабинете…

Как жаль, что

ни одним своим примером

Я сам его тогда не убедил…

Потом я был на кладбище —

забавно

Там девочки затеяли игру.

Как жаль, что я умру

совсем бесславно,

А может, я с достоинством

умру?

Люблю змею, когда она,

Вся извиваясь и свисая,

Ползет, глазами завлекая…

О, Господи! Ведь я сама такая!

Сначала были потопы,

Потом начались пожары,

И бегали антилопы

И диких овец отары.

Валентин Васильевич

Амосов,

У меня, конечно, нет

вопросов,

Но путем проститься

с вами здесь —

У меня желанье это есть.

До свиданья! Вам я

благодарен.

Лучше чувства выразить

бездарен…

Сижу в гостях за

ароматным чаем

С друзьями, продолжая

давний спор.

Россия, Русь! Неужто

одичаем,

Себе подпишем смертный

приговор?..

Он поднял флаг

Над сельсоветом.

Над тихой родиной своей,

Над всем старинным белым светом

Он поднял флаг!

В краю полей

Он дорожил большим доверьем

И даже,

Брошенный женой,

Не изменил

Родной деревне,

Когда ей было тяжело.

Он не стремился

К личной славе,

Не верил скучным голосам.

Он знал: кто едет,

Тот и правит!

И в трудном деле

Правил сам!

За изобилье

В каждом доме,

За добрый говор —

Напрямик

Он твердо шел,

Собою скромен

И одновременно

Велик…

Ленина все мы любим,

Но этого мало все же,

Чтоб заявить при людях:

Я, мол, ленинец тоже!

Вправе собой гордиться

И зваться бойцом хорошим

Тот, кто во всем стремится

Быть на вождя похожим!

Знать, никогда не кончится

Тяга людей к тебе.

Каждому очень хочется

Жить, как и ты, в борьбе.

Жить не умеем без смысла мы.

Знаем: всегда в пути

Надо быть с коммунистами,

Чтоб в коммунизм войти.

Он умер

Без крика и слез,

Достойно, как жил,

Коммунистом,

Но был равнодушен

Погост

Над строгим

Каналом волнистым.

Его поглотила

Земля,

Как смертного.

Грустно и просто,

И вечер,

Туманы стеля,

Пустынно померк

Над погостом!..

О ветры! Октябрьские ветры!

Не зря вы тревожно свистели!

Вы праздник наш

гордый и светлый

В своей сберегли колыбели.

Вы мчались от края до края —

Но, прожитый день прославляя,

Мы смотрим, волнуясь, в грядущий.

Мы смотрим вперед,

как матросы

Сквозь бури идущего флота:

Еще ожидают нас грозы,

Работа, работа, работа!

Еще неспокойны и долги

Дороги под флагом бессмертным.

Еще на земле не замолкли

Октябрьские сильные ветры!

Он шел вперед

Стремительной

походкой,

Воротником

От ветра заслонясь.

Во мраке лодка

Сталкивалась с лодкой,

И тополя листву

Роняли в грязь.

Он думал так:

Сегодня будет рано,

А послезавтра — поздно,

Значит, бой

Пусть грянет завтра…

В темени тумана

Сверкали вспышки

Бури огневой.

Он верил в правду

Бури повсеместной

И гнал вперед

Борьбы девятый вал.

О чем еще

Он думал? Неизвестно,

Но все сбылось,

Что нам он

предсказал…

Надо

быть

с коммунистами

В славе, в мечте, в борьбе!

Надо пути каменистые

Всем испытать на себе,

Чтобы на другого не сваливать

Трудности честных дорог,

Чтобы дороги осваивать,

Слившись

в железный

поток!

Надо быть

с коммунистами

В разуме ясном, в душе —

Счастлив, кто этого истинно

В жизни добился уже!

В дом коммунизма

лучистый

Вход не с любого пути:

Надо

быть

с коммунистами,

Чтоб в коммунизм войти!