Сочинения

Я помню лаковые крылья экипажа,

Молчание и ложь. Лети, закат, лети.

Так Христофор Колумб скрывал от экипажа

Величину пройденного пути.

Была кривая кучера спина

Окружена оранжевою славой.

Вилась под твердой шляпой седина

А сзади мы, как бы орел двуглавый.

Смотрю, глаза от солнца увернув;

Оно в них все ж еще летает множась

Напудренный и равнодушный клюв

Грозит прохожим, что моргают ежась.

Ты мне грозила восемнадцать дней,

На девятнадцатый смягчилась и поблекла.

Закат оставил наигравшись стекла,

И стало вдруг заметно холодней.

Осенний дым взошел над экипажем,

Где наше счастье медлило сойти,

Но капитан скрывал от экипажа

Величину пройденного пути.

Мы вышли. Но весы невольно опускались.

О, сумерков холодные весы,

Скользили мимо снежные часы

Кружились на камнях и исчезали.

На острове не двигались дома,

И холод плыл торжественно над валом.

Была зима. Неверящий Фома

Персты держал в ее закате алом.

Вы на снегу следы от каблука

Проткнули зонтиком, как лезвием кинжала

Моя ж лиловая и твердая рука,

Как каменная, на скамье лежала.

Зима плыла над городом туда

Где мы ее, увы, еще не ждали,

Как небо, многие вмещая города

Неудержимо далее и дале.

«Как холодны общественные воды»,—

Сказали Вы, и посмотрели вниз.

Летел туман за каменный карниз

Где грохотали мерзлые подводы.

Над крышами синел четвертый час,

Спустились мы на мостовой морены,

Казалось мне: я закричу сейчас

Как эти пароходные сирены.

Но дальше шел и веселил Тебя,

Так осужденные смеются с палачами,

И замолкал спокойно за плечами

Трамвая конь, что подлетал трубя.

Мы расставались; ведь не вечно нам

Стыдиться близости уже давно прошедшей,

Как осени по набережной шедшей

Не возвратиться по своим следам.

Душа в приюте для глухонемых

Воспитывалась, но порок излечен;

Она идет прощаясь с каждым встречным

Среди больничных корпусов прямых.

Сурово к незнакомому ребенку

Мать повернула черные глаза

Когда усевшись на углу на конку

Они поехали с вещами на вокзал;

И сколько раз она с тех пор хотела

Вновь онеметь или оглохнуть вновь,

Когда стрела смертельная летела

Ей слишком хорошо понятных слов.

Или хотя бы поступить на службу

В сей вышеупомянутый приют,

Чтоб слов не слышать непристойных дружбы

И слов любви столь говорливой тут.

Мы бережем свой ласковый досуг

И от надежды прячемся бесспорно.

Поют деревья голые в лесу

И город как огромная валторна.

Как сладостно шутить перед концом

Об этом знает первый и последний.

Ведь исчезает человек бесследней,

Чем лицедей с божественным лицом.

Прозрачный ветер неумело вторит

Словам твоим. А вот и снег. Умри.

Кто смеет с вечером бесславным спорить,

Остерегать безмолвие зари.

Кружит октябрь, как белесый ястреб

На небе перья серые его.

Но высеченная из алебастра

Овца души не видит ничего.

Холодный праздник убывает вяло.

Туман идет на гору и с горы.

Я помню, смерть мне в младости певала:

Не дожидайся роковой поры.

День ветреный посредственно высок,

Посредственно безлюден и воздушен.

Я вижу в зеркале наследственный висок

С кружалом вены и пиджак тщедушный.

Смертельны мне сердечные болезни,

Шум крови повышающийся — смерть.

Но им сопротивляться бесполезней

Чем заграждать ползучий сей четверг.

Покачиваясь, воздух надо мной

Стекает без определенной цели,

Под видимою среди дня луной

У беспощадной скуки на прицеле.

И ветер опускается в камин,

Как водолаз в затопленное судно

В нем видя, что утопленник один

В пустую воду смотрит безрассудно.

Колечки дней пускает злой курильщик,

Свисает дым бессильно с потолка:

Он может быть кутила иль могильщик

Или солдат заезжего полка.

Искусство безрассудное пленяет

Мой ленный ум, и я давай курить,

Но вдруг он в воздухе густом линяет.

И ан на кресле трубка лишь горит.

Плывет, плывет табачная страна

Под солнцем небольшого абажура.

Я счастлив без конца по временам,

По временам кряхтя себя пожурю.

Приятно строить дымовую твердь.

Бесславное завоеванье это.

Весна плывет, весна сползает в лето.

Жизнь пятится неосторожно в смерть.

Сабля смерти свистит во мгле,

Рубит головы наши и души.

Рубит пар на зеркальном стекле,

Наше прошлое и наше грядущее.

И едят копошащийся мозг

Воробьи озорных сновидений.

И от солнечного привиденья

Он стекает на землю как воск.

Кровью черной и кровью белой

Истекает ущербный сосуд.

И на двух катафалках везут

Половины неравные тела.

И на кладбищах двух погребен

Ухожу я под землю и в небо.

И свершают две разные требы

Две богини в кого я влюблен.

Венок сонетов мне поможет жить,

Тотчас пишу, но не верна подмога,

Как быстро оползает берег лога.

От локтя дрожь на писчий лист бежит.

Пуста души медвежая берлога

Бутылка в ней, газетный лист лежит.

В зверинце городском, как вечный жид

Хозяин ходит у прутов острога.

Так наша жизнь, на потешенье века,

Могуществом превыше человека,

Погружена в узилище судьбы.

Лишь пять шагов оставлено для бега,

Пять ямбов, слов мучительная нега

Не забывал свободу зверь дабы.

Над белым домом белый снег едва,

Едва шуршит иль кажется что белый.

Я приходил в два, два, и два, и два

Не заставал. Но застывал. Что делать!

Се слов игра могла сломать осла,

Но я осел железный, я желе

Жалел всегда, желел, но ан ослаб

Но ах еще! Пожалуй пожалей!

Не помню. О припомни! Нет умру.

Растает снег. Дом канет бесполезно.

Подъемная машина рвется в бездну

Ночь мчится к утру. Гибель поутру.

Но снова я звоню в парадный ход.

Меня встречают. Вера, чаю! чаю

Что кончится мой ледяной поход,

Но Ты мертва. Давно мертва!.. Скучаю

Как в зеркало при воротах казармы

Где исходящий смотрится солдат,

Свои мы в Боге обозрели бармы

И повернули медленно назад.

Добротолюбье — полевой устав

Известен нам. Но в караульной службе

Стояли мы, и ан легли, устав.

Нас выдало врагам безумье дружбы.

Проходим мы, парад проходит пленных,

Подошвою бия о твердый снег.

По широтам и долготам вселенной

Мы маршируем; может быть во сне.

Но вот стучат орудия вдали,

Трясутся санитарные повозки,

И на дороге, как на мягком воске,

Видны таинственные колеи.

Вздыхает дождь, как ломовая лошадь.

На небесах блестят ее бока.

Чьи это слезы? Мы идем в калошах.

Прощай запас, уходим мы. Пока.

Идут нам в след не в ногу облака.

Так хорошо! Уже не будет плоше.

Вздувался тент, как полосатый парус.

Из церкви выходил сонливый люд,

Невесть почто входил вдруг ветер в ярость

И затихал. Он самодур и плут.

Вокруг же нас, как в неземном саду,

Раскачивались лавры в круглых кадках,

И громко, но необъяснимо сладко

Пел граммофон, как бы Орфей в аду.

«Мой бедный друг, живи на четверть жизни.

Достаточно и четверти надежд.

За преступленье четверть укоризны

И четверть страха пред закрытьем вежд.

Я так хочу, я произвольно счастлив,

Я произвольно черный свет во мгле,

Отказываюсь от всякого участья

Отказываюсь жить на сей земле».

Уже был вечер в глубине трактира,

Где чахли мы, подобные цветам.

Лучи всходили на вершину мира

И улыбаясь умирали там.

По временам, казалось, дождь проходит.

Не помню, кто из нас безмолвно встал

И долго слушал, как звонок у входа

В кинематограф первый стрекотал.

Снижался день, он бесконечно чах,

И перст дождя вертел прозрачный глобус.

Бог звал меня, но я не отвечал.

Стеснялись мы и проклинали робость.

Раскланялись. Расстались. А раз так,

Я в клуб иду: чертей ищи где карты.

Нашел, знакомлюсь чопорно, простак,

А он в ответ: Я знаю Вас от парты.

Вы помните, когда в холодный день

Ходили вы за городом на лыжах,

Рассказывал какую дребедень

Я, гувернер курчавый из Парижа.

Когда ж в трамвай садились вы во сне,

Прижав к груди тетрадь без промокашки,

Кондуктор, я не требовал билет,

Злорадствуя под синею фуражкой.

Когда же в парке, с девою один,

Молчали вы и медленно краснели,

Садился рядом щуплый господин

В застегнутой чиновничьей шинели.

Иль в мертвый час, когда ни пьян, ни трезв,

Сквозь холод утра едет полуночник,

К вам с грохотом летел наперерез

С невозмутимым седоком извозчик.

Иль в бесконечной улице, где стук

Шагов барахтался на вилке лунной,

Я шел навстречу тихо, как в лесу,

И рядом шел и шел кругом бесшумно.

И в миг, когда катящийся вагон

Вдруг ускорял перед лицом движенье,

С любимой рядом сквозь стекло окон

Лицо без всякого глядело выраженья.

Лицом к лицу и вновь к лицу лицом,

До самой смерти и до смерти самой.

Подлец встречается повсюду с подлецом

В халат одетым или даже дамой.

Пока на грудь, и холодно и душно,

Не ляжет смерть, как женщина

В пальто, И не раздавит розовым авто

Шофер-архангел гада равнодушно.

Мне все равно, я вам скажу: я счастлив.

Вздыхает ветер надо мной; подлец.

И солнце безо всякого участья

Обильно поливает светом лес.

Киты играют с кораблями в прятки.

А в глубине таится змей морской.

Трамваи на гору взлетают без оглядки

И дверь стучит, как мертвецы доской.

А дни идут как бубны арестантов,

Туда где кладбище трефовое лежит.

Сидят цари как толстые педанты

Валеты держат палки и ножи.

А дамы: как красивы эти дамы,

Одна с платком, соседняя с цветком,

А третья с яблоком протянутым Адаму,

Застрявшим в глотке — нашим кадыком

Они шурша приходят в дом колоды,

Они кивают с веера в руке.

Они приносят роковые моды

Обман и яд в оранжевом чулке.

Шумят билетов шелковые юбки —

И золото звенит как поцелуй.

Во мгле горят сигары, очи, трубки.

Вдруг выстрел! как танцмейстер на балу.

Стул опрокинут. Черви уползают,

Преступник схвачен в ореоле пик,

А банкомет под лампой продолжает

Сдавать на мир зеленый цвет и пыль.

Ан по небу летает корова

И собачки на крылышках легких.

Мы явились в половине второго

И вздохнули всей емкостью легких.

Ой, как велосипедисты, быстро

Под окном пробегают дни —

Лишь мы оба, что знаки регистра

Бдим случайности во вне одни.

Понижаясь и повышаясь

Пальцы нот шевелятся достать нас: о крючья!

Ты скрипичная выше, рогатка кривая,

Ниже я круглый басовый ключ.

Ноты разны, как ноты разны государств,

Но судьба утомилась сидеть за роялью.

Вот тетрадка захлопнулась: бац! без вреда.

В темноте мы заснули в ночи борсальной.

Электрической лампы полуночное солнце

Лишь скользит вдоль страницы, белесой как снег.

Вижу сон: мы пюпитр покинули, сон!

Мы оделись как люди. Вот мы вышли. Нас нет.

Только пара шагов меж скрипичным и басовым,

Но линейка бежит в ресторан, Ан стена.

Что ж, как дачны соседи, поболтаем через изгородь, ба!

Недоступны и близки на ощупь как истина.

Обнаженная дева приходит и тонет,

Невозможное древо вздыхает в хитоне.

Он сошел в голубую долину стакана

Огнедышащий поезд, под ледник и канул.

Синий мир водяной неопасно ползет,

Тихий вол ледяной удила не грызет.

Безвозмездно летает опаснейший сон.

Восхищен, фиолетов и сладостен он.

Подходи, приходи, неестественный враг

Безвозвратный и сонный товарищ мой рак.

Раздавайся далекий, но явственный шум,

Под который нежнейший медведь я пляшу.

Отступает поспешно большая стена

И подобно змее уползает она.

Но сей мир все ж, как палец в огромном кольце

Иль как круглая шляпа на подлеце.

Иль как дева что медленно входит и тонет,

Там где дерево горько вздыхает в хитоне.

Это было в тот вечер, в тот вечер.

Дома закипали как чайники.

Из окон рвалось клокотанье любви.

И «любовь не картошка»

И «твои обнаженные плечи»

Кружились в паническом вальсе,

Летали и пели как львы.

Но вот грохнул подъезд и залаял звонок.

Весна подымалась по лестнице молча.

И каждый вдруг вспомнил что он одинок.

Кричал, одинок! задыхаясь от желчи.

И в пении ночи и в реве утра,

В глухом клокотании вечера в парке,

Вставали умершие годы с одра

И одр несли как почтовые марки.

Качалась, как море асфальта, река.

Взлетали и падали лодки моторов,

Акулы трамваев завидев врага

Пускали фонтаны в ноздрю коридоров.

И было не страшно поднявшись на гребень

Нестись без оглядки на волнах толпы

И чувствовать гибель в малиновом небе

И сладкую слабость и слабости пыл.

В тот вечер, в тот вечер описанный в книгах

Нам было не страшно галдеть на ветру.

Строенья склонялись и полные краков

Валились, как свежеподкошенный труп

И полные счастья, хотя без науки.

Бил крыльями воздух в молочном окне

Туда, где простерши бессмертные руки

Кружилась весна как танцор на огне.

Надо мечтать! Восхищаться надо!

Надо сдаваться! Не надо жить!

Потому что блестит на луне колоннада,

Поют африканцы и пропеллер жужжит.

Подлетает к подъезду одер Дон-Кихота

И надушенный Санчо на красном осле.

И в ночи возникает, как стих, как икота:

Беспредметные скачки, парад и балет

Аплодируют руки оборванных мельниц

И торговки кричат голосами Мадонн,

И над крышами банков гарцует бездельник,

Пляшет вежливый Фауст, святой Купидон.

И опять на сутулом горбу лошадином

В лунной опере ночи он плачет, он спит.

А ко спящему тянутся руки Ундины,

Льются сине-сиреневых пальцев снопы.

На воздушных качелях, на реях, на нитках

Поднимается всадник, толстяк и лошак,

И бесстыдные сыплются с неба открытки

(А поэты кривятся во сне натощак).

Но чернильным ножом, косарем лиловатым,

Острый облак луне отрубает персты.

И сорвавшись, как клочья отравленной ваты

Скоморохи валятся через ложный пустырь.

И с размаху о лед ударяют копыта.

Останавливаются клячи дрожа.

Спит сиреневый полюс, волшебник открытый,

Лед бессмертный, блестящий как белый пиджак.

В отвратительной неге прозрачные скалы

Фиолетово тают под ложным лучом,

А во льду спят замерзшие девы акулы,

Шелковисто сияя покатым плечом.

И остряк путешественник, в позе не гибкой,

С неподвижным секстантом в руке голубой,

Сузив мертвый зрачок, смотрит в небо с улыбкой

Будто Северный Крест он увидел впервой.

И на белом снегу, как на мягком диване,

Лег герой приключений, расселся денщик,

И казалось ему, что он в мраморной ванне

А кругом орхидеи и Африки шик.

А над спящим все небо гудело и выло,

Загорались огни, полз прожектора сноп,

Там летел дирижабль, чье блестящее рыло

Равнодушно вертел чисто выбритый сноб.

И смотрели прекрасные дамы сквозь окна

Как бежит по равнине овальная тень,

Хохотали моторы, грохотали монокли,

И вставал над пустыней промышленный день.

Отрицательный полюс молчит и сияет.

Он ни с кем не тягается, он океан.

Спит мертвец в восхитительном синем покое,

Возвращенный судьбой в абсолютную ночь.

С головой опрокинутой к черному небу,

С неподвижным оскалом размытых зубов.

Он уже не мечтает о странах где не был,

В неподвижном стекле абсолютно паря.

На такой глубине умирает теченье

И слова заглухают от нее вдалеке.

На такой глубине мы кончаем ученье,

Боевую повинность и матросскую жизнь.

Запевает машина в электрической башне

И огромным снопом вылетает огонь

И с огромными ртами, оглохшие люди

Наклоняются к счастью совместно с судном.

И прожектор ложится на плоскую воду

И еще полминуты горит под водой.

Металлический дом, точно колокол духов,

Опускается тихо звонит в синеве.

И айсберг проплывает над местом крушенья

Как Венера Милосская в белом трико.

Очищается счастье от всякой надежды,

Черепичными крыльями машет наш дом

И по-птичьему ходит. Удивляйтесь, невежды,

Приходите к нам в гости, когда мы уйдем.

На высоком балконе, над прошлым и будущим

Мы сидим без жилетов и молча жуем.

Возникает меж звезд пассажирское чудище,

Подлетает. И мы улетаем вдвоем.

Воздух свистнул. Молчит безвоздушный прогон

Вот земля провалилась в чернильную лузу,

Застегните, механик, воздушную блузу.

Вот Венера, и мы покидаем вагон.

Бестолков этот мир четырех величин.

Мы идем, мы ползем, мы взлетаем, мы дремлем;

Мы встречаем скучающих дам и мужчин,

Мы живем и хотим возвратиться на землю.

Но таинственный мир, как вода из-под крана,

Нас толкает, и ан, исчезает сквозь пальцы.

Я бросаюсь к Тебе, но шикарное зальце

Освещается, и я перед белым экраном,

Перед синей водою, где круглые рыбы,

Перед воздухом: вертится воздух, как шар.

И над нами как черные айсбергов глыбы

Ходят духи. Там будет и Ваша душа.

Опускаются с неба большие леса.

И со свистом растут исполинские травы.

Водопадом ужасным катится роса

И кузнечик грохочет, как поезд. Вы правы.

Нам пора. Мы вздыхаем, страшимся и машем.

Мы кружимся как стрелка, как белка в часах.

Мы идем в ресторан, где стоит на часах

Злой лакей, недовольный одеждою нашей.

И как светлую и прекрасную розу

Мы закуриваем папиросу.

Вода клубилась и вздыхала глухо,

Вода летала надо мной во мгле,

Душа молчала на границе звука.

Как снег упасть решившийся к земле.

А в синем море, где ныряют птицы,

Где я плыву утопленник, готов,

Купался долго вечер краснолицый

Средь водорослей городских садов.

Переливались раковины крыши,

Сгибался поезд, как морской червяк.

А выше, то есть дальше, ближе, ниже,

Как рыба рыскал дирижабль чудак.

Светились чуть медузы облаков,

Оспариваемые торопливой смертью,

Я важно шел походкой моряков

К другому борту корабля над твердью.

И было все на малой глубине,

Куда еще доходит яркий свет.

Вот тонем мы, вот мы стоим на дне.

Нам медный граммофон поет привет.

На глубине летающего моря

Утопленники встретились друзья.

И медленно струясь по плоскогорью

Уж новых мертвецов несет заря.

Вода вздыхает и клубится тихо,

Как жизнь, что Бога кроткая мечта.

И ветра шар несется полем лихо,

Чтоб в лузу пасть, как письма на почтамт.

Чу! подражая соловью поет

Безумная звезда над садом сонным.

Из дирижабля ангелы на лед

Сойдя молчат с улыбкой благосклонной.

В тропическую ночь, над кораблем,

Она огнем зеленым загорелась.

И побледнел стоящий за рулем,

А пассажирка в небо засмотрелась.

Блуждая в звуках над горой зажглась,

Где спал стеклянный мальчик в платье снежном,

Заплакал он не раскрывая глаз,

И на заре растаял дымом нежным.

Казалось ей; она цветет в аду.

Она кружится на ночном балу.

Бумажною звездою на полу,

Она лежит среди разбитых душ.

И вдруг проснулась; холод плыл в кустах,

Она сияла на руке Христа.

Никто не знает

Который час

И не желает

Во сне молчать.

Вагон левеет.

Поет свисток.

И розовеет

Пустой восток.

0! Приснодева

Простите мне

Я встретил Еву

В чужой стране.

Слепил прохожих

Зеленый газ.

Была похожа

Она на Вас.

Галдел без толку

Кафе — шантан,

И без умолку

Шипел фонтан.

Был полон Лондон

Толпой шутов

И ехать в Конго

Рембо готов.

Средь сальных фраков

И кутерьмы

У блюда раков

Сидели мы.

Блестит колено

Его штанов

А у Верлена

Был красный нос.

И вдруг по сцене

По головам,

Подняв колени,

Въезжает к нам

Богиня Анна,

Добро во зле

Души желанный

Бог на осле.

О день забытый…

С посудой битой

Людей родня,

Осел копытом

Лягнул меня.

Но знак удара

Мне не стереть

И от удава

Не улететь.

О дева, юный

Погиб твой лик.

Твой полнолунный

Взошел двойник.

Небес богиня,

Ты разве быль

Я даже имя

Твое забыл.

Иду у крупа

В ночи белесой

С улыбкой трупа

И папиросой.

Синевели дни, сиреневели,

Темные, прекрасные, пустые.

На трамваях люди соловели.

Наклоняли головы святые,

Головой счастливою качали.

Спал асфальт, где полдень наследил.

И казалось, в воздухе, в печали,

Поминутно поезд отходил.

Загалдит народное гулянье,

Фонари грошовые на нитках,

И на бедной, выбитой поляне

Умирать начнут кларнет и скрипка.

И еще раз, перед самым гробом,

Издадут, родят волшебный звук.

И заплачут музыканты в оба

Черным пивом из вспотевших рук.

И тогда проедет безучастно.

Разопрев и празднику не рада,

Кавалерия, в мундирах красных.

Артиллерия назад с парада.

И к пыли, к одеколону, к поту,

К шуму вольтовой дуги над головой

Присоединится запах рвоты,

Фейерверка дым пороховой.

И услышит вдруг юнец надменный

С необъятным клешем на штанах

Счастья краткий выстрел, лет мгновенный,

Лета красный месяц на волнах.

Вдруг возникнет на устах тромбона

Визг шаров, крутящихся во мгле.

Дико вскрикнет черная Мадонна

Руки разметав в смертельном сне.

И сквозь жар, ночной, священный, адный.

Сквозь лиловый дым. где пел кларнет,

Запорхает белый, беспощадный

Снег, идущий миллионы лет.

Хохотали люди у колонны,

Где луна стояла в позе странной.

Вечер остро пах одеколоном,

Танцовщицами и рестораном.

Осень вкралась в середину лета.

Над мостом листы оранжевели

И возили на возках скелеты

Оранжады и оранжереи.

И в прекрасной нисходящей гамме

Жар храпел на мостовой, на брюхе,

Наблюдал за женскими ногами,

Мазал пылью франтовские брюки.

Злились люди, и не загорая

Отдавались медленно удушью.

К вечеру пришла жара вторая.

Третью к ночи ожидали души.

Но желанный сумрак лиловатый

Отомкнул умы, разнял уста;

Засвистал юнец щеголеватый

Деве без рогов и без хвоста.

И в лиловой ауре ауре,

Навсегда прелестна и ужасна

Вышла в небо Лаура Лаура

И за ней певец в кальсонах красных.

Глухо били черные литавры,

Хор эриний в бездне отвечал,

А июль как Фауст на кентавре,

Мертвый жар во мраке расточал.

Но внезапное смятенье духов,

Ветер сад склоняет на колена.

Тихий смех рождается под ухом,

Над вокзалом возникает глухо:

Королева ужасов Елена.

А за нею Аполлоны Трои,

С золотыми птицами в руках,

Вознеслись багровым ореолом,

Темным следом крови в облаках.

А луна поет о снежном рае.

Колыхался туч чернильных вал

И последней фразою, играя,

Гром упал на черный арсенал.

И в внезапном пламени летящем,

Как на раковине розовой, она

Показалась нам спокойно спящей

Пеною на золотых волнах.

Летний день был полон шумом счастья,

Молния сверкала синей птицей.

Выезжали из пожарной части

Фантастические колесницы.

А сквозь город под эскортом детским,

Под бравурный рев помятых труб,

Проходила в позах молодецких

Лучшая из мюзик-холльных трупп.

На широких спинах коней пегих

Балерины белые дремали.

И пустые гири на телеге

Силачи с улыбкой подымали,

Солнце грело вытертые плюши,

А в тени пивных смотрели рожи,

Их большие розовые души

Улыбались музыке прохожей.

Был в толпе красивый шелест яркий.

Блеск весенних праздничных костюмов,

Пьяные кричали с белой арки.

Улыбался сад, цвести раздумав.

Ночь пришла, и клоуны явились.

Счастье жизни хохотало труппе.

Музыканты-лошади кружились

С золотою стрекозой на крупе.

Но потом огонь блеснул в проходе,

Львы взревели поднимаясь дыбом,

Как на океанском пароходе

Люди дрались в океане дыма.

И со всех сторон огнем объятый,

Молодой американец нежный

На кривой трубе сыграл бесплатно

Похоронный вальс, и безмятежный.

А потом упал и задохнулся.

А костер огромный разрастаясь

Облаков тычинками коснулся

И потом в рассветной мгле растаял.

А на утро в ореоле зноя

Над театром отошедшим в вечность,

Сад раскрылся розовой стеною

В небесах пустых и безупречных.

Розовеющий призрак зари

Возникал над высоким строеньем.

Гасли в мокром саду фонари,

Я молился любви… Озари!

Безмятежным своим озареньем.

По горбатому мосту во тьме

Проходили высокие люди.

И вдогонку ушедшей весне,

Безвозмездно летел на коне

Жесткий свист соловьиных прелюдий.

А в лесу на траве непримятой,

Умирала весна в темноте.

Пахло сыростью, мохом и мятой.

И отшельник в шубенке косматой

Умывался в холодной воде.

Солнечный свет, я к тебе прикоснулся, но ты не заметил,

Ты не проснулся, но лишь улыбнулся во сне.

Странно молчали последние сны на рассвете

В воздухе реял таинственный розовый снег.

Ангелы прочь отлетали от лона земного

Им натрудившимся за ночь пора было спать.

Целую ночь они пели у мира иного,

Спящие же не спешили и пятились вспять.

Раннее утро сияет прохладой

Спящие лица румянцем марая

Моют и чистят преддверие ада

И ворота закрывают у рая.

Юноша нежной женою взлелеян,

Гладим прозрачной девичьей рукой.

Друг мой, Ты верен жестокой? Я верен!

В вере в нее Ты обрящещь покой.

Розовый ветер зари запоздалой

Ласково гладит меня по руке.

Мир мой последний, вечер мой алый

Чувствую твой поцелуй на щеке.

Тихо иду одеянный цветами

С самого детства готов умереть.

Не занимайтесь моими следами

Ветру я их поручаю стереть.

Розовый час проплывал над светающим миром.

Души из рая назад возвращались в тела.

Ты отходила в твоем сверхъестественном мире.

Солнце вставало, и гасла свеча у стола.

Розовый снег опадал в высоте безмятежной.

Вдруг Ты проснулась еще раз; но Ты никого не узнала,

Странный Твой взгляд проскользил удивленный и нежный

И утонул в полумраке высокого зала.

А за окном, незабвенно блистая росою,

Лето цвело и сады опускались к реке.

А по дороге, на солнце блистая косою,

Смерть уходила и черт убегал налегке.

Мир незабвенно сиял очарованный летом.

Белыми клубами в небо всходили пары.

И, поднимая античные руки, атлеты

Камень ломали и спали в объятьях жары.

Солнце сияло в бессмертном своем обаянье.

Флаги всходили, толпа начинала кричать.

Что-то ужасное пряталось в этом сиянье.

Броситься наземь хотелось, забыть, замолчать.

На балконе плакала заря

В ярко-красном платье маскарадном

И над нею наклонился зря

Тонкий вечер в сюртуке парадном.

А потом над кружевом решетки

Поднялась она к нему, и вдруг,

Он издав трамвайный стон короткий

Сбросил вниз позеленевший труп.

И тогда на улицу, на площадь,

Под прозрачный бой часов с угла,

Выбежала голубая лошадь,

Синяя карета из стекла.

Громко хлопнув музыкальной дверцей,

Соскочила осень на ходу,

И прижав рукой больное сердце

Закричала, как кричат в аду.

А в ответ из воздуха, из мрака

Полетели сонмы белых роз,

И зима, под странным знаком рака,

Вышла в небо расточать мороз.

И танцуя под фонарным шаром,

Опадая в тишине бездонной,

Смерть запела совершенно даром

Над лежащей на земле Мадонной.

В черном парке мы весну встречали,

Тихо врал копеечный смычок.

Смерть спускалась на воздушном шаре,

Трогала влюбленных за плечо.

Розов вечер, розы носит ветер.

На полях поэт рисунок чертит.

Розов вечер, розы пахнут смертью

И зеленый снег идет на ветви.

Темный воздух осыпает звезды,

Соловьи поют, моторам вторя,

И в киоске над зеленым морем.

Полыхает газ туберкулезный.

Корабли отходят в небе звездном,

На мосту платками машут духи,

И сверкая через темный воздух

Паровоз поет на виадуке.

Темный город убегает в горы,

Ночь шумит у танцевальной залы

И солдаты покидая город

Пьют густое пиво у вокзала.

Низко-низко, задевая души,

Лунный шар плывет над балаганом.

А с бульвара под орган тщедушный,

Машет карусель руками дамам.

И весна, бездонно розовея,

Улыбаясь, отступая в твердь,

Раскрывает темно-синий веер

С надписью отчетливою: смерть.

Восхитительный вечер был полон улыбок и звуков,

Голубая луна проплывала высоко звуча.

В полутьме Ты ко мне протянула бессмертную руку.

Незабвенную руку что сонно спадала с плеча.

Этот вечер был чудно тяжел и таинственно душен,

Отступая заря оставляла огни в вышине,

И большие цветы разлагаясь на грядках как души

Умирая светились и тяжко дышали во сне.

Ты меня обвела восхитительно медленным взглядом,

И заснула откинувшись навзничь, вернулась во сны.

Видел я как в таинственной позе любуется адом

Путешественник ангел в измятом костюме весны.

И весна умерла и луна возвратилась на солнце.

Солнце встало и темный румянец взошел.

Над загаженным парком святое виденье пропало.

Мир воскрес и заплакал и розовым снегом отцвел.

Я хочу Тебя погубить,

Я хочу погибающим быть,

О прекрасной гибели душ

Я Тебе расскажу в аду.

Строит ангел дворец на луне,

Дирижабль отходит во сне.

Запевают кресты винтов,

Опадают листы цветов.

Синий звук рассекает эфир,

Приближается мертвый мир.

Открывается лунный порт,

Улыбается юный черт.

И огромная в темноте

Колоннада сходит к воде

В синих-синих луны лучах

Колоннады во тьме звучат.

В изумрудной ночной воде.

Спят прекрасные лица дев,

А в тени голубых колонн

Дремлет каменный Аполлон.

Зацветают в огне сады.

Замки белые всходят как дым,

И сквозь темно-синий лесок,

Ярко темный горит песок.

Напевают цветы в саду.

Оживают статуи душ.

И как бабочки из огня

Достигают слова меня.

Верь мне, ангел, луна высока,

Музыкальные облака

Окружают ее, огни

Там звучат и сияют дни.

Синий ангел влюбился в весну.

Черный свет отойди ко сну.

Прозябание полюби.

Погибание пригуби.

Тихо смотрит череп в окно.

В этой комнате совсем темно,

Только молча на самом дне.

Тень кривая спит на стене.

Мыс Доброй Надежды. Мы с доброй надеждой тебя покидали,

Но море чернело, и красный закат холодов

Стоял над кормою, где пассажирки рыдали,

И призрак Титаника нас провожал среди льдов.

В сумраке ахнул протяжный обеденный гонг.

В зале оркестр запел о любви невозвратной.

Вспыхнул на мачте блуждающий Эльмов огонь.

Перекрестились матросы внизу троекратно.

Мы погибали в таинственных южных морях,

Волны хлестали, смывая шезлонги и лодки.

Мы целовались, корабль опускался во мрак.

В трюме кричал арестант, сотрясая колодки.

С лодкою за борт, кривясь, исчезал рулевой,

Хлопали выстрелы, визги рвались на удары

Мы целовались, и над Твоей головой

Гасли ракеты, взвиваясь прекрасно и даром.

Мы на пустом корабле оставались вдвоем,

Мы погружались, но мы погружались в веселье.

Розовым утром безбрежный расцвел водоем,

Мы со слезами встречали свое новоселье.

Солнце взошло над курчавой Твоей головой,

Ты просыпалась и пошевелила рукою.

В трюме, ныряя, я встретился с мертвой ногой.

Милый мертвец, мы неделю питались тобою.

Милая, мы умираем, прижмись же ко мне.

Небо нас угнетает, нас душит синяя твердь.

Милая, мы просыпаемся, это во сне.

Милая, это не правда. Милая, это смерть.

Тихо восходит на щеки последний румянец.

Невыразимо счастливыми души вернутся ко снам.

Рукопись эту в бутылке, прочти, иностранец,

И позавидуй с богами и звездами нам.

«Гамлет, Ты уезжаешь, останься со мной,

Мы прикоснемся к земле и, рыдая, заснем от печали

Мы насладимся до слез униженьем печали земной,

Мы закричим от печали, как раньше до нас не кричали.

Гамлет. Ты знаешь, любовь согревает снега,

Ты прикоснешься к земле и прошепчешь: „забудь обо всем!“

Высунет месяц свои золотые рога,

Порозовеет денница над домом, где мы заснем».

Гамлет ей отвечает: — забудь обо мне,

Там надо мной отплывают огромные птицы,

Тихо большие цветы расцветают, в огне

Их улыбаются незабвенные лица.

Синие души вращаются в снах голубых,

Розовой мост проплывает над морем лиловым.

Ангелы тихо с него окликают живых

К жизни прекрасной, необъяснимой и новой.

Там на большой высоте расцветает мороз,

Юноша спит на вершине горы розоватой,

Сад проплывает в малиновом зареве роз,

Воздух светает, и полюс блестит синеватый.

Молча снежинка спускается бабочкой алой.

Тихо стекают на здания струйки огня,

Но растворяясь в сиреневом небе Валгаллы,

Гамлет пропал до наступления дня.

«Гамлет, Ты уезжаешь, останься со мной!»

Пела безумная девушка под луной.

В летний день над белым тротуаром

Фонари висели из бумаги.

Трубный голос шамкал над бульваром,

На больших шестах мечтали флаги.

Им казалось море близко где-то,

И по ним волна жары бежала,

Воздух спал, не видя снов как Лета,

Всех нас флагов осеняла жалость.

Им являлся остов корабельный,

Черный дым что отлетает нежно,

И молитва над волной безбрежной

Корабельной музыки в сочельник.

Быстрый взлет на мачту в океане,

Шум салютов, крик матросов черных,

И огромный спуск над якорями

В час паденья тела в ткани скорбной.

Первым блещет флаг над горизонтом

И под вспышки пушек бодро вьется

И последним тонет средь обломков

И еще крылом о воду бьется.

Как душа. что покидает тело,

Как любовь моя к Тебе. Ответь!

Сколько раз Ты в летний день хотела

Завернуться в флаг и умереть.

Белый домик, я тебя увидел

  Из окна.

Может быть в тебе живет Овидий

  И весна.

В полдень тихо сходит с белой башни

  Сон людской.

Франт проходит в розовой рубашке

  Городской.

Шелк песка шумит и затихает.

  Дышат смолы.

Отдаленный выстрел долетает

  Точно голубь.

Руки спят, едва меня касаясь,

  Голос сонный,

С отдаленной башни долетая,

  Славит солнце.

«Спят на солнце золотые души

  Тех кто верят.

Тихо сердцу шепчут о грядущем

  Из-за двери.

О, Тристан, иди столетий мимо

  И внемли,

Я люблю тебя необъяснимо

  Вне земли.

Ты с луны мне говоришь о счастье.

  Счастье — смерть.

Я тебя на солнце буду ждать,

  Будь тверд».

Жарко дышат смолы. Все проходит.

  Спит рука. На башне ангел спит.

Меж деревьев белый пароходик

  Колесом раскрашенным шумит.

Поет весна. Летит синица в горы.

На ипподроме лошади бегут.

Легионер грустит у входа в город.

Раб Эпиктет молчит в своем углу.

Род зеленью акаций низкорослых

Спешит вода в отверстия клоак,

А в синеву глядя, где блещут звезды,

Болтают духи о своих делах.

По вековой дороге бледно-серой

Автомобиль сенатора скользит.

Блестит сирень, кричит матрос с галеры.

Христос на аэроплане вдаль летит.

Богиня всходит в сумерки на башню.

С огромной башни тихо вьется флаг.

Христос, постлав газеты лист вчерашний,

Спит в воздухе с звездою в волосах.

А в храме мраморном собаки лают

И статуи играют на рояле.

Века из бани выйти не желают,

Рука луны блестит на одеяле.

А Эпиктет поет. Моя судьба

Стирает Рим, как утро облака.

Было жарко. Флаги молча вились,

  Пели трубы.

На руке часы остановились

  У Гекубы.

По веревке ночь спустилась с башни

  К нам на двор.

Слышен был на расстоянье страшном

  Разговор.

На гранитном виадуке

  Говорили,

Что внизу в аду тела не в духе,

  Где забыли.

На высокой ярко-красной башне

  Ангел пел,

А в зеленом небе, детям страшном,

  Черный дирижабль летел.

Тихо солнце ехало по рельсам

  Раскаленным.

С башни ангел пел о мертвой Эльзе

  Голосом отдаленным…

О прекрасной смерти в час победы,

  В час венчанья,

О венчанье с солнцем мертвой Эды,

  О молчанье

И насквозь был виден замок снежный

  В сердце лета

И огромный пляж на побережье

  Леты…

Плыл лунный шар над крепостною крышей,

Спала на солнце неземная площадь,

Цветы сияли, были черны ниши.

В тени мечтала золотая лошадь.

А далеко внизу сходили важно

Каких-то лестниц голубые плиты.

Богиня жизни на вершине башни

Смотрела вдаль с улыбкой Гераклита.

А там цвела сирень, клонясь на мрамор,

И было звездно в синеве весенней.

Там дни слонялись, как цыганский табор,

Там был рассвет, и парк, и воскресенье,

Где корабли тонули в снежном дыме.

На палубе играли трубы хором,

Сквозь сон листвы танцоры проходили.

Кончалась ночь, и голубели горы.

Над остановкой облако алело,

Автомобиль скользил, трубя устало, труба мечтала

И танцевать пытался неумело

Румяный ангел на исходе бала.

Когда горел, дымя, фонарь бумажный

И соловей в соседнем парке охал.

Но в розах плыл рассветный холод влажный,

Оркестры гасли, возвращаясь к Богу, трубя тревогу.

Уж начинался новый день вне власти

Ночной, весенней, неземной метели.

Был летний праздник полон шумом счастья.

В лиловом небе дирижабли пели.

Стреляли пушки в море белой пыли.

В шуршащих кортах девушки потели,

А в балаганах дети пиво пили

И маленькой рукой махать хотели.

А вдалеке, где замок красных плит,

Мечтала смерть, курчавый Гераклит.

Розовеет закат над заснеженным миром.

Возникает сиреневый голос луны.

Над трамваем, в рогах электрической лиры

Искра прыгает в воздухе темном зимы.

Высоко над домами, над башнями окон,

Пролетает во сне серевеющий снег

И пролив в переулок сиреневый локон

Спит зима и во сне уступает весне.

Расцветает молчанья свинцовая роза —

Сон людей и бессмысленный шепот богов,

Но над каменным сводом ночного мороза

Слышен девичий шепот легчайших шагов.

По небесному своду на розовых пятках

Деловитые ангелы ходят в тиши,

С ними дети играют в полуночи в прятки

Или вешают звезды на елку души.

На хвосте у медведицы звездочка скачет.

Дети сели на зайцев, за нею спешат,

А проснувшись наутро безудержно плачут,

На игрушки земные смотреть не хотят.

Рождество расцветает над лоном печали.

Праздник, праздник, ты чей? — Я надзвездный, чужой

Хором свечи в столовой в ответ зазвучали,

Удивленная девочка стала большой.

А когда над окном, над потушенной елкой,

Зазвучал фиолетовый голос луны.

Дети сами открыли окошко светелки

С подоконника медленно бросились в сны.

Много детей собралось в эту ночь на мосту.

Синие звезды надели лимонные шляпы.

Спрятала когти медведица в мягкую лапу.

Мальчик надел свой новый матросский костюм.

Мост этот тихо качался меж жизнью и смертью,

Там на одной стороне, был холодный рассвет.

Черный фонарщик нес голову ночи на жерди,

Нехотя загорался под крышами газовый свет.

Зимнее утро чесалось под снежной периной.

А на другой стороне был отвесный лиловый лес.

Сверху курлыкал невидимый блеск соловьиный.

Яркие лодки спускались сквозь листья с небес.

В воздухе города желтые крыши горели.

Странное синее небо темнело вдали.

Люди на всех этажах улыбались, блестели.

Только внизу было вовсе не видно земли.

Поезд красивых вагонов сквозь сон подымался.

Странные люди из окон махали платками.

В глетчере синем оркестр наигрывал вальсы

Кто-то с воздушных шаров говорил с облаками.

Каждый был тих и красив и умен беспредельно.

Светлый дракон их о Боге учил на горе,

В городе ж снежном и сонном был понедельник.

Нужно в гимназию было идти на заре.

Кто-то из воздуха детям шептал над мостами.

Дети молчали, они от огней отвернулись.

Странный кондуктор им роздал билеты с крестами.

Радостно лаял будильник на тех, кто вернулись.

Девочка возвратилась, ангел запел наугад.

На деревянных инструментах дождик забарабанил

Девочка возвратилась в снова зацветший ад,

Розы ей улыбались розовыми губами.

Папочка, видишь, там киска, милая киска.

Нет, дорогая, это сфинкс заснул на лугу,

Папочка, ты видишь белого трубочиста?

Девочка, я не вижу, девочка, я не могу.

Тихо проходят над городом синие звезды

Желтые дымные братья внизу — фонари.

Звезды зовут их на небо; там игры и отдых.

Только они не хотят уходить до зари.

Кротко в лесу спят под корнями белые зайцы,

Елка звенит в тишине золотыми лучами.

Сонно вдали отвечают друзья эдельвейсы,

Тихо ей лапками машут над ледниками.

Ночь оплывает и горы слегка розовеют.

Ангелы молча стоят на рассветном снегу.

Ангел, спаси ее елку. — Я не умею,

Пусть догорит, я помочь ей погибнуть могу.

Белое небо в снегу распустилось, как время,

Пепельный день заменил бледно-алый рассвет.

Мертвая елка упала в лесу на колени

Снежную душу срубил молодой дровосек.

Мертвая елка уехала. Сани скрипели

Гладя дорогу зелеными космами рук,

В небе был праздник, там яркое дерево пело,

Ангелы, за руки взявшись, смеялись вокруг.

Гаснет пламя елки, тихо в зале.

В темной детской спит герой умаясь.

А с карниза красными глазами

Неподвижно смотрит снежный заяц.

Снег летит с небес сплошной стеною,

Фонари гуляют в белых шапках.

В поле, с керосиновой луною,

Паровоз бежит на красных лапках.

Горы-волны ходят в океане.

С островов гудят сирены грозно.

И большой корабль затертый льдами

Накренясь лежит под флагом звездным.

Там в каюте граммофон играет.

И друзья танцуют в полумраке.

Путаясь в ногах собаки лают.

К кораблю летит скелет во фраке.

У него в руке луна и роза,

А в другой письмо где желтый локон,

Сквозь узоры звездного мороза

Ангелы за ним следят из окон.

Никому войдя мешать не станет.

Вежливо рукой танцоров тронет,

А когда ночное солнце встанет

Лед растает и корабль утонет.

Только звездный флаг на белой льдине

В южном море с палубы узнают.

И фуражки офицеры снимут.

Краткий выстрел в море отпылает.

Страшный заяц с красными глазами

За двойным стеклом, замысловатым,

Хитро смотрит: гаснет елка в зале.

Мертвый лысый мальчик спит в кровати

Привиденье зари появилось над островом черным.

Одинокий в тумане шептал голубые слова,

Пел гудок у мостов с фиолетовой барки моторной,

А в садах умирала рассветных часов синева.

На огромных канатах в бассейне заржавленный крейсер

Умолял: «Отпустите меня умереть в океане».

Но речной пароходик, в дыму и пару, точно гейзер

Насмехался над ним и шаланды тащил на аркане.

А у серой палатки, в вагоне на желтых колесах

Акробат и танцовщица спали обнявшись на сене.

Их отец великан в полосатой фуфайке матроса

Мылся прямо на площади чистой, пустой и весенней.

Утром в городе новом гуляли красивые дети,

Одинокий за ними следил улыбаясь в тумане.

Будет цирк наш во флагах, и самый огромный на свете,

Будет ездить качаясь в зеленом вагон-ресторане.

И еще говорили, а звезды за ними следили,

Так хотелось им с ними играть в акробатов в пыли

И грядущие годы к порогу зари подходили,

И во сне улыбались грядущие зори земли.

Только вечер пришел. Одинокий заснул от печали,

А огромный закат был предчувствием вечности полон

На бульваре красивые трубы в огнях зазвучали.

И у серой палатки запел размалеванный клоун.

Высоко над ареной на тонкой стальной бечеве

Шла танцовщица девочка с нежным своим акробатом

Вдруг народ приподнялся и звук оборвался в трубе

Акробат и танцовщица в зори ушли без возврата.

Высоко над домами летел дирижабль зари,

Угасал и хладел синевеющий вечера воздух.

В лучезарном трико облака голубые цари

Безмятежно качались на тонких трапециях звездных

Одинокий шептал: «Завтра снова весна на земле

Будет снова мгновенно легко засыпать на рассвете.

Завтра вечность поет: Не забудь умереть на заре,

Из рассвета в закат перейти как небесные дети».

Солнце было низко, низко в небе

В черном мире между черных туч.

В золотом своем великолепье

Возвращался в горы мертвый луч.

Под сиренью в грязном переулке

Синеглазый ангел умирал.

И над ним, идя домой с прогулки,

Нежный, пьяный мальчик хохотал.

Что вас носит, ангельские дети,

Меж сиреней плакать на земле,

Нужно было рано на рассвете

Улететь на маленьком крыле.

Помню, звал сквозь розовые ветки

Голос часто слышанный во сне:

«Поздно, поздно возвращайся, детка,

День идет с небес, как синий снег».

Застывают в зеркале над парком

Отраженья звезд — цветы во льду.

Улыбаясь, разбивает парка

Это зеркало весной в аду.

Розовые звезды равнодушья,

Что вас носит в небе в белый день.

Только ангел мальчика не слушал,

Он смотрел как падает сирень.

Каждый крестик мимо пролетая,

Пел ему: «Возьми меня с собой».

А потом он точно снег растаял.

Черт же мальчика унес в кафе домой.

Карлики и гномы на скамьях собора

Слушали музыку с лицами царей.

Пели и молились еле слышным хором

О том, чтобы солнце взошло из морей.

Только ночь была глубока, как годы,

Где столько звезд зашло и не встанет;

Черные лица смотрели в сводах,

Черные дьяконы шли с цветами.

Солнышко, солнце, мы так устали

Маленькие руки к небу подымать.

Черные бури в море перестали,

Розовый голос Твой все ж не слыхать.

Солнце, взойди! Наши души остынут,

Мы станем большими, мы забудем свой сон.

Ложное солнце плывет из пустыни,

Солнце восходит со всех сторон.

И к земле наклонялись. А духи смеялись,

Черные лица в колоннах пряча.

Серое зарево в небе появлялось,

К бойне тащилась первая кляча.

А когда наутро служитель в скуфейке

Пришел подметать холодный собор,

Он был удивлен, что на всех скамейках

Мертвые розы лежали, как сор.

Тихо собрал восковыми руками,

В маленький гроб на дворе положил,

И пошел, уменьшаясь меж облаками,

В сад золотой, где он летом жил.

Маленький священник играл на рояле

В церкви заколоченной, в снежную ночь.

Клавиши тихо шумели и врали

Им было с метелью бороться невмочь.

Она сотрясала иконостасы,

Гасила лампады и плакала в трубах.

Тихо склонясь к земле ипостаси

Кутались в жесткие, желтые шубы.

А в глубоком снегу засыпал проходимец

В белой рубашке с черным крестом.

Он в маленьком свертке нес в церковь гостинец,

И заснул заблудившись под тощим кустом.

А белые зайцы смотрели из норок,

О чем-то шептались — хотели помочь.

А волки царапались в двери собора

Но лапками разве чугун превозмочь.

И карлики, ангелы белых снежинок,

Его покрывали своими лучами

Там, где уснувши в тепле пелеринок

Елки сияли звездами-свечами.

И все было глухо и тягостно в чаще.

Над всем были снежные толщи и годы,

Лишь музыка тихо сияла из Чаши

Неслышным и розовым светом свободы.

И плакали волки. А мертвый был кроток

Исполнив заветы Святого Грааля

И только жалел что оставил кого-то

В подземной часовне за черным роялем.

В гробовом таинственном театре

Неземные на столах лежали.

Их лечил профессор Мориатри

От желанья жить и от печали.

В классе был один самоубийца.

Он любил с ним говорить о розах,

А другой боящийся разбиться

Углублялся с ним в свои неврозы.

А Ник Картер утром приходил.

Он смотрел сквозь лупу в очи мертвых

Размышлял: Профессор здесь вредил.

Он разведал адрес самых гордых.

Каждой ночью в бездну прилетая,

С золотой звездой в кармане фрака

Здесь смеясь, грустя и сострадая

Он поил их звездным ядом мрака.

Синие смотрели в океаны,

Черные на башне звали ночь.

Белые спускались за туманы,

Алые в зарю летели прочь.

А Ник Картер под дождем рыдал:

Ведь не усмотрел, а как старался,

Но профессор вдруг покинул даль,

И к нему со скрипкою подкрался.

Бедный сыщик тихо вытер слезы.

Прямо в сердце револьвер приставил.

И случилась с ним метаморфоза

Ангелом он этот лик оставил.

Тихо ангел гасил фонари.

Вот еще один там погас.

Синий, белый в лучах зари

Проскакал надо мной Пегас.

Странный призрак в бледном огне

Отдалился он и исчез.

Кто-то страшно крикнул в окне

При паденье последних звезд.

Город спал на больших якорях

На канале, что пуст и мал.

Далеко в рассветных морях

Утонувший кораблик спал.

Это детство мое отошло

В океан голубой без предела.

Свесив ноги в черном трико

Смерть махала на мачте белой.

На корме был прекрасный флаг

Бледно-алый с звездой золотой

Но высоко почти в облаках

Смерть лежала черной фатой.

Саломея! Бушует рок,

Развевает флаги судьба.

У твоих остроносых ног

Умирает в песке звезда.

Голубой и смешной матрос

Отравился вином из роз,

А высокий его пароход

Мимо мола ушел в поход.

Он напрасно бежит по земле,

Все пытаясь кричать, свистеть.

Смерть играет в саду на трубе,

Звон сиреней несется с аллей.

Пожалей, его пожалей!

Помоги ему умереть.

Розовеет осенний лес.

На холмах, я плачу, я жду,

Саломея, Тебе с небес

Посылает детство звезду.

Ты живешь на лесистой горе,

Где над замком флаги грустят,

Дремлют карлы в высокой траве

Над стенами стрижи свистят.

Дальний берег окутан мглою,

Душный вечер горит, горит.

Там, где море слилось с рекою,

Уж маяк неземной царит.

Голубой и смешной матрос

Нагружает свой пароход

Миллионами белых роз,

И уходит с зарей в поход.

Саломея! Слышишь, трубит

Пароход у земных маяков?

Нынче ночью в бурю судьбы

Он уходит без моряков.

Будет детство свое искать,

Никогда его не найдет.

В океане, где спит тоска,

Разобьется о вечный лед.

Буря рока шумит в сиренях.

Голос с моря: «Я жду, я жду!»

Саломея на зов сирены

Вознесла над землей звезду.

На огромной башне железной,

Вся в раздумье, смотрит в туман;

Брось ее в голубую бездну,

Отпусти корабль в океан.

Безвозвратно плаванье юных,

Голубых и смешных сердец.

Волны всходят по лестнице лунной,

Голос с моря: «Конец! конец!»

Все мгновенно, все бесконечно;

Ветер встречный, прощай, прощай.

Напевая в сиренях млечных

Буря смерти несется в рай.

Спала вечность в розовом гробу.

А кругом все было тихо странно.

В синюю стеклянную трубу,

Ангелы трубили про судьбу

В изумрудном небе утром ранним.

В темном доме призрак спал на стуле,

На рабочий стол облокотясь.

А в большом окне огни июля

Молча гасли, медленно тонули,

На огромной глубине светясь.

Высока заря над Ронсевалем,

Неподвижен вечер, кончен путь.

За стенами рыцари Грааля

Розу белую в снегу сорвали

И кого-то улыбаясь ждут.

Осветил закат святые своды.

Высоко на башнях спят цари.

А над ними в ясную погоду

Корабли весны идут как годы

С них играет музыка зари.

Колокол отбил часы разлуки.

Высоко в горах сияет осень.

Подойдет к дверям, забудет муку,

И в землей испачканную руку

Вложит розу золотой оруженосец.

Тихо скажет лето миновало.

Повернулся золоченый шар.

Посмотри как все возликовало!

Лишь цари прочли в закате алом,

Что вернулась к нам Твоя душа.

В черном мире, где души враждебны,

Где закаты погибнуть зовут,

Тихо яблони в платье свадебном

Из предместья в поле идут.

В ярко-желтое дымное море

Легче им на заре отлететь,

Чем в пыли отцветать у дороги.

Ах, как дети хотят умереть.

Только редко над их ореолом

Раскрываются в небе глаза,

И с прекрасным журчаньем веселым

Прилетает из рая гроза.

А наутро выходит приезжий

В мокрый сад погрустить в гамаке.

Видит — яблоня в белых созвездиях

Умирает на мокром песке.

И вступая в тяжелое лето,

Сестры нежно завидуют ей,

Отошедшей в закат средь рассвета

В бледно-розовом дыме ветвей.

Европа, Европа как медленно в трауре юном

Огромные флаги твои развеваются в воздухе лунном.

Безногие люди смеясь говорят про войну,

А в парке ученый готовит снаряд на луну.

Высокие здания яркие флаги подняли

Удастся ли опыт? На башне мечтают часы.

А в море закатном огромными летними днями

Уходит корабль в конце дымовой полосы.

А дождик осенний летит на асфальт лиловатый

Звенит синема, и подросток билет покупает.

А в небе дождливом таинственный гений крылатый

В верху небоскреба о будущем счастье мечтает.

Европа, Европа сады твои полны народу.

Читает газету Офелия в белом такси.

А Гамлет в трамвае мечтает уйти на свободу

Упав под колеса с улыбкою смертной тоски.

А солнце огромное клонится в желтом тумане,

Далеко-далеко в предместиях газ запылал.

Европа, Европа корабль утопал в океане,

А в зале оркестр молитву на трубах играл.

И все вспоминали трамваи, деревья и осень.

И все опускались грустя в голубую пучину.

Вам страшно, скажите? Мне страшно ль? Не очень!

Ведь я европеец! смеялся во фраке мужчина.

Ведь я англичанин, мне льды по газетам знакомы.

Привык подчиняться, проигрывать с гордым челом,

А в Лондоне нежные леди приходят к знакомым.

И розы в магазинах вянут за толстым стеклом.

А гений на башне мечтал про грядущие годы.

Стеклянные синие здания видел вдали,

Где ангелы люди носились на крыльях свободы,

Грустить улетали на солнце с холодной земли.

Там снова закаты сияли над крышами башен,

Где пели влюбленные в небо о вечной весне.

И плакали — люди наутро от жалости страшной

Прошедшие годы увидев случайно во сне.

Пустые бульвары, где дождик упав и уставши

Прилег под забором в холодной осенней истоме.

Где умерли мы для себя ничего не дождавшись

Больные рабочие слишком высокого дома.

Под белыми камнями в желтом холодном рассвете,

Спокойны как годы, как тонущий герцог во фраке,

Как старый профессор летящий в железной ракете

К убийственным звездам и тихо поющий во мраке.

Над балом музыки сияли облака,

Горела зелень яркая у входа,

Там жизнь была, а в десяти шагах

Синела ночь и плыли в вечность годы.

Мы танцевали нашу жизнь под шум

Огромных труб, где рокотало время,

Смеялся пьяный видя столько лун

Уснувших в розах и объятых тленьем.

На зовы труб, над пропастью авгурной,

С крылами ярких флагов на плечах,

Прошли танцоры поступью бравурной,

Как блеск ракет блуждающих в ночах.

Они смеялись, плакали, грустили.

Бросали розы к отраженьям звезд,

Таинственные книги возносили,

Вдали смолкали перейдя за мост.

Все исчезало, гасло, обрывалось,

А музыка кричала «Хор вперед»,

Ломала руки в переулке жалость

И музыку убить звала народ.

Но ангелы играли безмятежно.

Их слушали: трава, цветы и дети,

Кружась, танцоры целовались нежно

И просыпались на другой планете.

Казалось им они цвели в аду,

А далеко внизу был воздух синий.

Дух музыки мечтал в ночном саду

С энигматической улыбкой соловьиной.

Там бал погас. Там был рассвет, покой

Лишь тонкою железною рукой

Наигрывала смерть за упокой

Вставало тихо солнце за рекой.

Солнце гладит прозрачные льды.

Спит лицо восходящей зимы.

Солнце греет пустые цветы,

Что растут за стеной темноты.

Нежный мир пребывает во льду.

Спит с полярной звездою на лбу.

Но совсем на другой стороне

Сам себя видит отрок во сне.

На ките, на плешивой луне,

Дом любви видит призрак в стекле,

Металлических птиц в хрустале,

Пароход на зеленой скале,

Аполлона что спит в земле.

Но поет граммофон под землей,

Дева ходит в реке ледяной,

И над крышами дворцов и дач

Пролетает футбольный мяч.

Этот мир, фиолетовый блеск.

Страшный рев отлетающих звезд.

Дикий шик опереточных див.

Возвращающийся мотив.

И проходит процессия душ

Под мечтательный уличный душ,

И у каждой печаль и вопрос,

Отрицательный адский нос.

А над ними на хорах в тюрьме,

Ряд иной проплывает во тьме,

Удивительных спящих лиц,

Не глядевших, не павших ниц.

Но меж ними волшебство и дождь,

Слой безумный, там адова дочь,

Отвратительный прекрасный цирк

Где танцовщицы и мертвецы.

Было тихо в мире, было поздно.

Грязный ангел забывал свой голод

И ложился спать под флагом звездным

Постепенно покрывавшим город.

А над черным веером курзала.

Где сгорел закат костер печали,

Тихо небо растворяло залы.

Ночь на башне призраки встречали.

Голоса их были безмятежны.

Все что было спало перед ними

На святой равнине белоснежной.

Все что будет плыло еле зримо.

На краю небес, на грани ночи

Просыпались звезды, снились очи.

Далеко внизу луна всходила.

И ночная птица тихо выла.

С башни пело время, гасла башня

И луна кралась в одной рубашке.

Грязный ангел спал в лучах рассвета.

И к нему с небес плыла комета.

Розовый свет опускается к белой долине,

Солнце встает, занимается небо души.

Ангел танцует в лучах золотой мандолины,

В парке замерзших деревьев блестят камыши.

Утро зимы начинается заревом снега.

Падает вечность бесшумно на теплую руку,

Чистая вечность спускается к телу, как нежность.

И исчезает припав к воплощенному духу.

Мертвое солнце на розовом айсберге дремлет,

Тихо играет в темнице оркестр заключенных.

Черные души с огнями спустились под землю.

В небо поднялись священные тени влюбленных.

Снег мироздания падает в воздухе черном.

Дева рассвета блуждает среди экипажей;

Тихо за ней наклоняясь процессией скорбной

Шествуют сонные, желтые призраки газы.

Все засыпает, на башнях молчат великаны.

Все изменяется к утренним странным часам,

Серое небо белесым большим тараканом

В черное сердце вползает нагим мертвецам.

В безысходном кривом переулке

Черный, страшный фургон проезжал,

На камнях ежедневной прогулки

Карлик солнце раздавлен лежал.

Мы спустились под землю по трапу,

Мы искали центральный огонь,

По огромному черному скату

Мы скользнули в безмолвье и сон.

В бесконечных кривых коридорах

Мы спускались все ниже и ниже.

Чьих-то странных ночных разговоров

Отдаленное пение слышим.

«Кто там ходит?» — «Погибшая память».

— «Где любовь?» — «Возвратилась к царю»

Снег покрыл, точно алое знамя,

Мертвецов, отошедших в зарю.

Им не надо ни счастья, ни веры,

Им милей абсолютная ночь,

Кто достиг ледяного барьера

Хочет только года превозмочь.

И свернувшись в кровати, как дети

Великанов ночных обмануть,

В мир зари отойти на рассвете,

Отошедшую память вернуть.

Сонно алые трубы пропели мою неудачу,

Мне закрылись века, покрывается снегом река,

Я на острове смерти лежу неподвижно и плачу.

И цветут надо мной безмятежно огни облака.

Там весна золотая и странное долгое лето,

И какие-то белые башни, где сонная музыка

Тихо к ним подлетает из темного неба комета,

Но играющий в башне священной не спит и не слышит.

Там на большой высоте повторяется голос пропевший.

Все встречаются снова смеясь на большом расстоянье.

Точно зимнее солнце больное сквозь лес облетевший

В отдалении видит покинутый сон мирозданья.

Я забыл имена, я уснул посредине дороги,

Молча желтую шляпу снял древний каштан надо мною,

Солнце долго прощаясь стояло на синем пороге

И ушло, показавшись над холодом красной луною.

На траве излучается иней. Как в будущем мире,

Сквозь туман отдаленные трубы поют на вокзале.

Я давно Тебя видел уснувшей в зеленом эфире,

Было много народу и звезды горели в курзале.

Плыл на розовом небе таинственный флаг охлажденья,

Отдаленная музыка в гладкое море вливалась,

Где-то в воздухе чистом (казалось то плакал младенец).

Отдаленное пенье пустого трамвая рождалось.

Я тогда уже понял, что мало мне вечности будет

Чтоб обдумать, какой был над морем таинственный вечер,

В ожидании снега смеялись и морщились люди,

И газетчик о смерти кричал у подъезда аптеки.

Дева осень вышла из рая.

Небо сине до самого края.

Тихо в вышних морях светлооких

Тонет белый корабль одиноких.

Под березою в желтом лесу

Спит прекрасный лесной Иисус.

Кроткий заяц стоит над ним

Греет лапу о желтый нимб.

Дева осень ты хороша,

Как погибшая моя душа.

Ты тиха, как рассветная мгла

В которой она от земли ушла.

Боже Господи, как легко,

Как глубоко, как от земли далеко.

В темном доме она жила.

Никому не сделала зла.

Много плакала, много спала.

Как хорошо что она умерла.

Если Бога и рая нет,

Будет сладко ей спать во тьме.

Слаще, чем лежать в золотом раю

Куда я за ней никогда не приду.

Тише. Тайно — в этом мире

Меркнет свет.

Дым ползет и мрак ложится

Дышит снег.

Возникает смех и гаснет

Смерть царей,

И поет красив и ясен

Граммофон.

В небе реет кроткий орлик

В золотом венке;

Спит с иглой железной в горле

Жизнь в мешке.

А на солнце тихо тает

Ледяной дворец,

Где о будущем мечтает

Боль сердец.

Духи ночи щурят очи

И молчат,

И блеснув огнями в ночи

Дышит ад.

Кошкам холодно. Они зевают

Да. Да.

А над башней мира тихо пролетают

Бабочки года.

Ангелы кирпич таскают белый

Строят дом,

А другие спят в лесу без дела

Золотом.

Дева осень их околдовала

Синевой

В нежный детский лоб поцеловала

Под горой.

Кто там ходит в бездне напевая?

Спать пора.

В синеве песок переливают

Два царя.

Царь дневной тщедушен хил и нежен

Смотрит он,

Как песок спадает белоснежный

На балкон.

Ищет в книге он святые звуки

Книга спит.

Белые сложив страницы руки

На груди.

А ночной король на солнце ходит

С мертвой головой,

Бабочек он тонкой сеткой ловит

Голубой.

И тогда стекает время жизни

Как вода,

Что несет Офелию к отчизне.

Навсегда.

Фонари отцветали и ночь на рояле играла,

Привиденье рассвета уже появилось в кустах.

С неподвижной улыбкой Ты молча зарю озирала,

И она отражаясь синела на сжатых устах.

Утро маской медузы уже появлялось над миром,

Где со светом боролись мечты соловьев в камыше.

Твой таинственный взгляд, провожая созвездие Лиры,

Соколиный, спокойный, не видел меня на земле.

Ты орлиною лапой разорванный жемчуг катала,

Ты как будто считала мои краткосрочные годы.

Почему я Тебя потерял? Ты как ночь мирозданьем играла,

Почему я упал и орла отпустил на свободу?

Ты, как черный орел. развевалась на желтых закатах,

Ты, как гордый, немой ореол, осеняла судьбу.

Ты вошла не спросясь и отдернула с зеркала скатерть

И увидела нежную девочку — вечность в гробу.

Ты, как нежная вечность, расправила черные перья,

Ты на желтых закатах влюбилась в сиянье отчизны.

О, Морелла, усни, как ужасны огромные жизни,

Будь, как черные дети, забудь свою родину — Пэри!

Ты, как маска медузы, на белое время смотрела,

Соловьи догорали и фабрики выли вдали,

Только утренний поезд пронесся, грустя, за пределы

Там где мертвая вечность покинула чары земли.

О, Морелла, вернись, все когда-нибудь будет иначе,

Свет смеется над нами, закрой снеговые глаза.

Твой орленок страдает, Морелла, он плачет, он плачет,

И как краска ресниц, мироздание тает в слезах.

Тихо голос Мореллы замолк на ином берегу,

Как серебряный сокол луна пролетела на север.

Спало мертвое время в открытом железном гробу,

Тихо бабочки снега садились вокруг на деревья.

Фиолетовый отблеск все медлил над снежною степью,

Как небесная доблесть, в Твоих неподвижных глазах

Там, где солнце приковано страшною черною цепью,

Чтоб ходило по кругу, и ангел стоит на часах.

Пойте доблесть Мореллы, герои ушедшие в море,

Эта девочка вечность расправила крылья орла.

Но метели врывались и звезды носились в соборе,

Звезды звали Мореллу, не зная, что Ты умерла.

Молча в лунную бурю мы с замка на море смотрели,

Снизу черные волны шумели про доблесть Твою,

Ветер рвался из жизни и лунные выли свирели,

Ты, как черный штандарт, развевалась на самом краю.

Ты, как жизнь возвращалась, как свет улетающий в бездну

Ты вступила на воздух и тихо сквозь воздух ушла,

А навстречу слетали огромные снежные звезды,

Окружали Тебя, целовали Тебя без числа.

Где Ты, светлая, где? О, в каком снеговом одеянье

Нас застанет с Тобой Воскресения мертвых труба?

На дворе Рождество. Спит усталая жизнь над гаданьем,

И из зеркала в мир чернокрылая сходит судьба.

Электрических скрипок взыванье рождалось во мраке,

На огромном экране корабль опускался ко дну,

Дождь шумел на асфальте. Трещала рулетка в бараке.

На пороге свободы Ты вспоминаешь ли эту весну?

Ты глаза закрывала и в страшную даль уходила.

В граммофоне Тангейзер напрасно о смерти кричал.

Ты была далеко, Ты быть может на небо всходила,

Мир сиял пред тобою как утренний снег и молчал.

Разрывались созвездья и в розах рождались миры,

Но средь пения жизни я пал у невидимой двери.

О! Мария, там в бездне Ты имя мое помяни,

Я быть может услышу, я может быть вспомню тот берег.

Так был сон Твой глубок, что могла незаметно разбиться

Золотистая нить. И уже Ты казалось не дышишь.

Я из грохота жизни Тебя умолял опуститься.

Умолял и надеялся может быть Ты не услышишь.

Только голос родился. Ах, я не понял сначала,

Он в таком утомленье рождался, так долго летел,

Точно птица, что вечность крылами над морем качала.

Он себе удивлялся и сам себя слушать хотел.

«Я с Тобой навсегда. Я на небе Тебя не теряю.

Это темное имя я в круги зари унесла.

Засыпаю, теряюсь, слабею, лечу, умираю.

Ангел белое имя со мною над хаосом зла».

Только свет точно желтое лезвие вышел из мрака.

Представленье кончалось, дождливая гасла весна.

Быстро время проходит, но сердце не ведает страха.

Сердце слышит как молятся в круге зари имена.

Ночь подвигалась вперед. Все само от себя отличалось,

Все превращалось в ином. Было время Тебе появиться.

В подземелье мы пели и девушка в карты играла,

Только я выходил и молчал и пытался молиться.

И к вину возвращался. О, если бы Ты не пришла!

Мы со всею любовью, со щедростью, с братской печалью,

Все же сделали б то что хотели сияния зла,

Потому что никто ничего о рассвете не знали.

Все казалось иным. Было время Тебе снизойти.

Было что-то в заре, что уже не хотело проснуться.

Солнце в бездне молилось, ему не хотелось взойти,

А заплакать, погаснуть и в саван лучей завернуться.

А гитара кричала: Мы лучшего были достойны,

Но они отвернулись, они позабыли о нас.

Только в худшей судьбе, лишь во тьме и в грязи непристойной,

Наша звездная участь безумной печалью слышна.

Пейте черные звезды! Но вспыхнуло вдруг мирозданье.

Ты вошла не спросясь. Даже руку поднять не успели.

Мы не ждали Тебя. Ты сквозь бездну пришла на свиданье

Глубоко под землей мы играли, мы врали и пели.

И была Ты тиха, как рассвет над фабричным кварталом,

Хороша точно пыльная ветка в пустых городах.

Ты у грязной стены прислонившись как пьяный стояла,

И в глазах Твоих слезы сияли как птицы в лесах.

Ты смотрела на лица, на пепел, на сданные карты

И молчала, готовая тысячу раз умереть.

Мы из тьмы исступленья, в смятенье и в дыме азарта

Созерцали готовую тысячу раз умереть.

И петух закричал точно ангел над миром позора.

Ты простерла ладони и тихо сказала что — «Скоро».

В теплый час над потемневшим миром,

Желтоносый месяц родился,

И тотчас же выстиранный с мылом,

Вдруг почувствовал: осень, сад.

Целый день жара трубила с башни,

Был предсмертный сон в глазах людей.

Только поздно улыбнулся влажно

Темно-алый вечер чародей.

Под зеленым сумраком каштанов

Высыхал гранит темно-лиловый.

Хохотали дети у фонтана,

Рисовали мелом город новый.

Утром птицы мылись в акведуке,

Спал на голых досках император.

И уже средь мрамора и скуки

Ад дышал полуденный с Евфрата.

А над замком под смертельным небом,

Распростерши золотые крылья,

Улыбалась мертвая победа

И солдат дремал под слоем пыли.

Было душно. В неуютной бане

Воровали вещи, нищих брили.

Шевеля медлительно губами

Мы в воде о сферах говорили.

И о том, как отшумев прекрасно

Мир сгорит, о том, что в Риме вечер,

И о чудной гибели напрасной

Мудрецов детей широкоплечих.

Насмехались мокрые атлеты,

Разгоралась желтая луна

Но Христос склонившийся над Летой

В отдаленье страшном слушал нас.

В море ночи распускались звезды,

И цветы спасались от жары,

Но уже проснувшись шли над бездной

В Вифлеем индусские цари.

И слуга у спящего Пилата

Воду тихо в чашу наливал,

Центурион дежурный чистил латы

И Иосиф хмуро крест стругал.

Целый день в холодном, грязном саване

Спал мечтатель позабыв о мире,

Утром было состязанье в плаванье

Трубачи играли на буксире.

Потные гребцы кричали с лодок,

Шумно люди хлопали с мостов,

И в порыве ветра на свободу

Флаги рвались с окон и шестов.

Ветер в воду уносил журналы,

В синеву с бульвара пыль летела.

И воздушный шарик у вокзала

Вился в ветках липы облетелой.

Все, что летом прочь не уезжали,

Желтый лист возили на бульваре,

И на небе щурясь разбирали

Объявленье на воздушном шаре,

Все они бодрились, улыбались

И грустить друг другу не давали,

Будто никогда не ошибались.

Будто ничего не ожидали.

И устав от пестроты и лени

Возвратились по домам без ног,

В час, когда в больном оцепененье

Встал мечтатель и раскрыл окно.

Мир был темен, холоден, прозрачен

Исподволь давно к зиме готов.

Близок к тем, кто одинок и мрачен,

Прям, суров и пробужден от снов.

Думал он: Смиряйся, будь суровым,

Все несчастны, все молчат, все ждут,

Все смеясь работают и снова

Дремлют книгу уронив на грудь.

Скоро будут ночи бесконечны,

Низко лампы склонятся к столу.

На крутой скамье библиотечной

Будет нищий прятаться в углу.

Станет ясно, что шутя, скрывая

Все ж умеем Богу боль прощать.

Жить. Молиться двери закрывая.

В бездне книги черные читать.

На пустых бульварах замерзая

Говорить о правде до рассвета.

Умирать живых благословляя

И писать до смерти без ответа.

Солнце нисходит, еще так жарко,

Но в воздухе осень и парк поредел.

Там ярко горят лимонады в хибарке

И желтые листья газет на воде.

Еще мы так молоды. Дождь лил все лето,

Но лодки качались за мокрым стеклом.

Трещали в зеленом саду пистолеты.

Как быстро, как неожиданно лето прошло.

Так поздно в стекле синева отражалась,

И месяц вставал над фабричной трубой.

Душа мирозданья — Надежда на жалость,—

Быть может мы летом простились с Тобой.

Так тише и чище. Молчит в амбразуре

Высокой тюрьмы арестант на закате,

И в ярком сиянье осенней лазури

Свистит паровоз на кривой эстакаде.

Вагоны качаясь уходят на запад.

С бульвара доносится шум карусели.

Он смотрит в сиянье; не хочется плакать.

Как пыльно и кратко отъездов веселье.

Над башней проносятся поздние птицы.

Как быстро о солнце листва забывает.

Рука открывает святые страницы.

Глаза закрываются. Боль убывает.