Сочинения

«Скоро выйдет солнце голубое».

«Почему же, детка, голубое?» «Так!»

Тихо розы расцветали на обоях.

Спал воздушный шар на высотах.

Дети были целый день на пляже,

Поздно вечером вернулись в город.

Под зонтами в синих экипажах

Укатили все обедать в горы.

Это лето было всё в закатах,

Всё в предчувствии миров иных.

Ночью пела синяя Геката,

Днём грустило солнце с вышины.

На вершину мира восходили

Улыбаясь умирать часы,

Голубые сны-автомобили

У прибрежной пели полосы.

За окном сияла водяная

Синяя стена, песок и флаги.

На шезлонге девочка больная

Склеивала домик из бумаги.

«Этот домик, он зачем?» «Для кошки».

«Нет, возьму его с собой на небо.

Буду там медведицу в окошко

Я кормить с ладони чёрным хлебом».

«Ну, а это что за поезд в поле?

С ватным дымом он куда идёт?»

«Папа, папа, уж отходит поезд

И весна меня в окно зовёт».

Папа вышел. Гавань флот покинул.

Хлопал парус тента. С моря дуло.

Тихо на бок голову откинув

Меж игрушек девочка заснула.

Странный ангел появился с моря,

На кривых колесах поезд ожил

И над белым паровозом в горы

Поднялся дымок на винт похожий.

Девочка вошла в вагон картонный,

Мир сиял ей флагами, годами.

И отельный старичок садовник

Подлетел к её окну с цветами.

Поезд тронул. От балкона в вечность

Полетела вслед ему оса.

Кто-то странный подойдя навстречу

В лоб поцеловал её отца.

Мы ручей спросили чей ты

Я ничей

Я ручей огня и смерти

И ночей

А в ручье купались черти

Сто очей

Из ручья луна светила

Плыли льды

И весну рука схватила

Из воды

Та весна на ветке пела

Тра-ла-ла

Оглянуться не успела

Умерла

А за ней святое солнце

В воду в ад

Как влюблённый из оконца

За глаза

Но в ручей Христос ныряет

Рыба-кит

Бредень к небу поднимают

Рыбаки

Невод к небу поднимает

Нас с тобой

Там влюблённый обнимается

С весной

В нём луна поёт качаясь

Как оса

Солнце блещет возвращаясь

В небеса

Распускаются розы тумана

Голубые цветы на холме

И как дымы костров Авраама

Всходит фабрик дыханье к зиме

Спит бульвар под оранжевым светом

Розоватое солнце зашло

Сердце зло обожжённое летом

Утонувшее счастье нашло

Стынет воздух и медленно меркнет

Уж скользят ветровые ужи

На стене католической церкви

Курят трубки святые мужи

В этот час белый город точёный

Покидает мадонна одна

Слышен голос трубы золочёной

Из мотора где едет она

Сквозь туман молодому Розини

Машет ангел сердец молодых

Подхожу: в голубом лимузине

Вижу даму в мехах голубых

Но прозрачно запели цилиндры

Шины с рокотом взяли разбег

И с мадонной как мёртвый Макс Линдер

Полетел молодой человек

А кругом возмущались стихии

И лиловая пери гроза

Низвергала потоки лихие

Мы качались как стрекоза

Сон шофера хлестал по лицу и

Заметал бездорожье небес

(А на месяце синем гарцуя

Отдавал приказания бес)

Зеленели волшебные воды

Где айсберги стоят, короли

Океанские сны пароходы

Все в огнях, погружались вдали

Из воды возникали вулканы

Извергая малиновый дым

Алюминиевые великаны

Дирижабли ложились на льды

Буря звёзды носила в тумане

Что звенели как колокол губ

И спешили с кладбищ меломаны

Труп актёра и женщины труп

Петухи хохотали из мрака

Голоса утопающих дев

Прокажённые с крыши барака

Ядовитые руки воздев

И мадонна кричала от страха

Но напрасно: мы валимся, мы

Головой ударяем о плаху

О асфальтные стены тюрьмы

Мы в гробах одиночных и точных

Где бесцельно воркует дыханье

Мы в рубашках смирительных ночью

Перестукиваемся стихами

Перечисляю буквы я до ша

Немногие средь них инициалы

Бесцветны вечера и зори алы

Одна привыкла ты встречать душа

Сколь часто принимала не дыша

Ты взоров жён летящие кинжалы

Но что для тех мучительное жало

Кто смерти не боится бердыша

И ты как прежде нищая горда

Когда мечтаний светлая орда

Уничтожала скудные посевы

Но высохла кровавая бурда

Земля светла под снегом и тверда

Случайных ран давно закрыты зевы

Я вам пишу из голубого Симферополя,

Потому что теперь никогда не увижу.

Осыпаются листья картонных тополей

На аллеях сознанья изорванных книжек

Когда на фоне дребезжащей темноты

Зажгутся полисы бессмысленных видений,

Галлюцинации разинутые рты

Заулыбаются на каждом блике тени.

Всех найдете на осеннем тротуаре,

Только больше с каждым лишним годом.

Глаза голодные мечтой о самоваре

<С> в нем опрокинутым дешевеньким комодом.

Копает землю остроносый год

Но червяки среди земли какие

Смотри собрались улицы в поход

Держа ружьё как черенок от кия

Смотрю как над рекою страх и млад

Обедают. Смотрю на лошадей

На чайную посуду площадей

Садится вечер как больной солдат

Оно неведомо чрез улицу летит

И перестало. Возвращаюсь к ночи

И целый день белесых бород клочья

Срезает небо и опять растит

На бульварах сонного Страстного

Улыбаюсь девушке публичной.

Все теперь я нахожу приличным,

Все избитое теперь остро и ново.

О весенний солнечный Кузнецкий,

Над твоей раскрашенной толпою

Я один, насмешливый и детский,

Зло смеюсь теперь моей весною.

Я живу без символов и стиля —

Ежегодный цикл стихов весенних.

Знаю все — от фар автомобиля

До задач о трубах и бассейнах.

Караваны гашиша в апартаменты принца

Приведет через сны подрисованный паж.

Здесь, в дыму голубом, хорошо у пекинца,

У него в золотых обезьянах палаш.

За окном горевал непоседливый вечер,

И на башне, в лесах, говорили часы,

Проходили фантомы, улыбались предтечи

Через дым на свету фонарей полосы.

У лохматого перса ассирийское имя,

Он готовит мне трубку, железный чубук,

Вот в Эдеме, наверно, такая теплыня,

Покрывает эмалью ангел крылышки рук.

Варит опий в дыму голубом притонер,

А под лампой смола, в переплете Бэкон.

Мне Ассис постелил из лоскутьев ковер.

Полоса фонарей через клетки окон.

Харьков, 1918

Вот прошло, навсегда я уехал на юг,

Застучал по пути безучастный вагон,

Там остался в соборе любимый амвон,

Там остался любимый единственный друг.

Мы ходили с тобой кокаиниться в церкви,

Улыбались икон расписные глаза,

Перед нами огни то горели, то меркли,

А, бывало, видений пройдет полоса.

Это было в Москве, где большие соборы,

Где в подвалах курильни гашиша и опия,

Где в виденьях моих мне кривили улыбки жестокие

Стоэтажных домов декадентские норы.

У настенных икон ты поставь по свече,

На амвоне моем обо мне говори.

Я уехал на юг, ты осталась в Москве.

Там теперь на бульварах горят фонари.

«Вы купите себе буколику, —

Мне сказал поваренок из рамки, —

Подзовите волшебника к столику,

Не пугайтесь его шарманки.

Закажите ему процессию,

Подберет на хрустящих дудках,

А на хрип, улыбнувшись невесело,

О попавших туда незабудках.

Закажите себе буколику,

Оживите постель пастушью,

Рассыпая гашиш по столику,

Поцелуйте ладони удушью».

Потускнели главы византийских церквей,

Непонятная скорбь разошлась до Афин.

Где-то умер бескрылый в тоске серафим,

Не поет по ночам на Руси соловей.

Пронесли через степь клевету мытаря,

А потом разложили гуситский костер.

В истеричном году расстреляли царя,

Расстрелял истеричный бездарный актер.

А теперь не пойдут ко двору ходоки,

Не услышат прощенья и милости слова,

Только в церквах пустых помолятся да снова

Перечтут у настенных икон кондаки.

От Байкальских озер до веселых Афин

Непонятная скорбь разошлась по стране.

Люди, в Бозе бескрылый почил серафим,

И Архангел грядет в наступающем дне.

Вот сегодня я вспомнил, что завтра крещенье,

Но меня надоедливо душат сомненья.

Здесь, где кресточек опустят в поток,

Неужели в сугробах устроят каток,

Неужели, как прежде, как в дивную старь,

Пронесут золоченый огромный фонарь:

И несчетных церквей восковая дань

Осветит на руках дьяконов Иордань?

А тогда-то над войском святого царя

Пролетят огневые слова тропаря.

А когда в топорами прорубленный крест

Патриарх в облаченье опустит крест,

Понесут но домам кувшины с водой,

От мороза покрытые тонкой слюдой,

Понесут вот не те ли, кто в церкви святой?

В медальоне Антихриста голову вставили,

А над ней херувимов лампаду вставили,

И штыком начирикали: «Здесь

Служите молебны мне».

А неба совсем не видно,

Совсем, совсем, совсем.

Сейчас никому не обидно,

А будет обидно всем.

В очарованном свете прожектора

Загораются лица и платья.

Конечно, не нужно корректора,

Поэта двуспальной кровати.

Но серые тучи насилия

На небо ползут городов.

Самые горем сильные

Будут средь первых рядов.

Вы забыли, а то и не знали,

Что где-то небо есть.

Вы не думаете, это месть,

А просто вы сказали:

«Мы живем на громадном вокзале».

· · ·

Вы сволочь и есть.

Вечерний благовест рассеянно услышал,

Вздохнул о том, что новый день прошел,

Что Бог усталый утром с лампой вышел

И снова вечером, обидевшись, ушел.

Ну, написал бездарную буколику

О голубых фарфорных пастушках

И столик заколдованного кролика

Пером лазурным набелил на облаках.

Мне хочется простого, как мычанья,

И надоело мне метаться, исступленному,

От инея свинцового молчанья

К уайльдовской истерике влюбленности.

· · ·

Вечерний благовест замолкнул недовольно,

Апостол Страсти надоедливый прошел,

И так я радуюсь, печально и невольно,

Что с лампой Бог, обидевшись, ушел.

И снова осенью тоскую о столице,

Где над иконами горят,

Где проходили привидений вереницы,

Где повторялись в исступленье небылицы,

Где торговали кокаином доктора

<…> сырости глухого ноября

Там <нам?> пригасит огни,

Мозаикой его мучительно объят.

· · ·

Тоскуя о брошенной столице,

О дымных лавочках зеленого гашиша,

Где повторялись в исступленье небылицы,

Где проходили привидений вереницы,

А в октябре изрешетило крыши,

Пожары белых <нрзб.> в тумане

Упали бликами от выключенной <…>

А с сердцем переулки <…>

Небо уже отвалилось местами,

Свесились клочья райских долин.

Радости сыпались, опрокидывая здание,

Громы горами ложились вдали.

Стоны сливались с тяжелыми тучами.

Зори улыбку отняли у нови,

А мы все безумней кричали: «Отучим мы

Сердце купаться в запутанном слове!»

Крик потонул наш в конвульсиях площадей,

Которые в реве исчезли сами.

Взрывов тяжелых огромные лошади

Протащили с безумьем на лезвиях аэросани.

В саване копоти ангелов домики

Бились в истерике, в тучах путаясь,

А Бог, теряя законов томики,

Перебрался куда-то, в созвездие кутаясь.

А мы, на ступенях столетий столпившись,

Рупором вставили трубы фабричные

И выдули медные грохотов бивни

В спину бегущей библейской опричнине:

— Мы будем швыряться веками картонными!

Мы Бога отыщем в рефлектор идей!

По тучам проложим дороги понтонные

И к Солнцу свезем на моторе людей!

Я сегодня думал о прошедшем.

И казалось, что нет исхода,

Что становится Бог сумасшедшим

С каждым аэробусом и теплоходом.

Только вино примелькается —

Будете искать нового,

Истерически новому каяться

В блестках безумья багрового.

Своего Уливи убили,

Ну, так другой разрушит,

Если в сердце ему не забили

Грохот картонных игрушек.

Строительной горести истерика…

Исчезновение в лесах кукушек…

Так знайте ж: теперь в Америке

Больше не строят пушек.

Я сегодня думал о прошедшем,

Но его потускнело сияние…

Ну, так что ж, для нас, сумасшедших,

Из книжек Уэллса вылезут новые марсияне.

Не тонущая жизнь ay ay

А храбрая хоть и весьма пустая

Стоит как балерина на балу

И не танцует гневом налитая

Почто мадам театрам нет конца

Кафе анатомический театр

И каждый рад от своего лица

Прошелестеть: «Офелия», «Экватор»!

Но занавес плывет как страшный флаг

И чу в суфлерской будке хлопнул выстрел

Глянь режиссер бежит воздев кулак

Но смерть сквозь трап его хватает быстро

В партере публика бесшумно умерла

И тысяча карет везет останки

Удар и мертвый падает на санки

С ворот скелет двуглавого орла

Стук: черепа катаются по ложам

И сыплется моноклей дождь сплошной

Друзья клянутся мраком, вечной ложью,

Но в полночь им смеется свет дневной

Но неизменно на подмостках в роще

В упорном сумасшествии своем

Кружится танцовщицы призрак тощий

Один скелет потом вдвоем втроем

Уж падает в кулисы лес картонный

Валятся замки из папье-маше

Из чердаков ползут в дыму драконы

И сто других уродливых вещей

Стреляют пистолеты хлещут шпаги

И пушки деревянные стучат

Актеров душат черти из бумаги

Вся труппа весь театр разгромлен, смят

И в бутафорском хаосе над нами

Что из-под кресла в ужасе глядим

Шагает мертвый сторож с орденами

Из трубки выпуская черный дым.

Панопликáс усонатэо зéмба

Трибулациóна томио шарак

О рóмба муерá статосгитáм

И раконóсто оргонóсто як.

Шинидигáма мэгоó стилэн.

Атеципéна мéрант кригроáма

Мелаобрáма местогчи троóс.

Гостурукóла укóта сонé

Пострумóла пасготá анэ.

Сгиобратáна бреомá маó

Илаоскáра скóри меску мю

Силеускýму штропекалеóс óй

Пескáра ракониста стакомчá

Гамистоóка осточáка скáфа

Сламиро миетá точегуртá

Таэлосо Талэс пеосотáх.

Соутно умигано халохао,

Пелаохóто хуратó арáн.

Незамарáн: холóтно у, халáтну о

Так буридáн, дон дирисóн ура.

Урал урóн, каминабý тубýка.

Хулитаскýка касаси вали,

Но поразбýкай мýкали азбýка

Теласмурóка саонáр али.

Вапóрис синеóр жопинеóр,

Ужопалика синевáна мéйга.

Курена трóмба, гни огни ормá,

Моросейгáма синегáтма гéйна.

Ра григроáма омарина га.

Ратира посартина сенеó.

Ленеоó роáна паноира

Полимиéра тóсма эонéс.

Опалово луненье белых рук

Открылось над заумным магазином.

Взлетает лук, взметая архалук;

Летит навстречу поезду дрезина:

Урлы каó аóла хаолá.

Юлоубá баóра барбазáжна.

Хрюнý крюнý, лалтýра футурá;

Невязна о мотóге головасна.

Ханоемрýка, бхýдра пýфа (гнý);

Глоумеóли хулемá синéла,

Вагонпартóшка нáрта тьма гусý,

О ваконéта вагаонéлла пéлла…

Безрýкуа как худáва и кордá,

Ваонеспóри ринальдéс валини

О счастье синенорое не спóрь

Не отлетает бовса от землини

Тулесо непрестанно как вапор.

Орегон кентаомаро мао

Саратога кеньга арагон

Готевага ента гватемала

Колевала борома голон

Оголен робатый Иллиноис

Шендоа дитя звезды летит

А внизу спешит вдогонку поезд

Бело нао на лугу кретин

О Техас пегас неукротимый

Дрюрилен лекао гватемас

Посартина олема фатима

Балобас опасный волопас

Буриме моари ритроада

Орегон гон гон петакощу

Баодада загда ата ада

И опять средь облаков леща.

За жалкою балкой балкон тишины

За коротким углом недостаток кофейни

Чу бросилось с первого тело жены

И входит к второму душа откровенно

На сад-подхалим невозможно надеяться

Знаком его почерк и игры вничью

Хотя не пристало ему чародею

Видит ангелов давеча или воочию

Окружило меня многоточие снов

Окружная дорога летательных сов

Запрядная берлога больших голосов

О труба граммофона отцов и сынов

Будет п <…>

Вед <…>

На острове остроконечный дом

И я в недоумении по том

Вхожу в него лечу с него потом

А вы в него мы все туда пойдем

Над городом заречный млечный климат

Уздечка страха и его мундштук

Над воротом брада неразделима

И в ней дымит мустук или кунштюк

Отшельника курится эрмитаж

Ан вверх и вниз но не в мечты этаж

Но чу звонок на сенном небосклоне

Ложусь плашмя дрема ярыгу клонит

И так ползу приоткрывая дверь

И ты <…> верь или не верь Енну

Три раза прививали мне заразу

Зараз-то сколько не могли за раз

Хотели сделать меченую расу

Я на террасу шасть с террасы класс

Мне было девять но я не был девий

Теперь давись под шкапом удавись

Я жду в аду в раю что делать Еве

Что делать мой испытанный девиз

Но чу звонят я не могу понять

Ты входишь панна я не понимаю

Что на судьбу что на Тебя пенять

В губу пинать Тебя нельзя не мая

Я разнимаю поручни минут

Мин <…> уж ты упомянута

<…> таясь обмануть

Ударила маня Ты по карману

И посягнула на тугой кошель.

Мошну опустошила по обману.

Ан в калите определила щель!

Не нравится мне ань такой монтаж,

Но нрав при чем? Пред совершенным фактом,

Я подымаюсь на большой этаж

Весь озабочен предстоящим актом.

Нелегким пожеланьем всяких благ

Но я устал, ан у дверей приляг:

Своим пальто покрывшись засыпаю.

И вижу не совсем прекрасный сон:

На грудь Ты наступила мне слепая

Потом зовешь: «швейцар или гарсон».

Они явились тяжело ступая.

И тащут вниз по лестнице бия

Но притворяюсь я отменно спящим

Как счастлив я: не угнетен бы я

Не стоящим вниманья настоящим.

Потом встаю и бац! швейцара в хрящ

(Мне радостно участвовать в боях).

Мы молока не знаем молокане

Но камень канун не един для всех

Как мрет наш брат а как Американе

И как лошак сожрав иглу в овсе

Игру мы затеваем напеваем

Напаиваем хорошо паять

Кто не больны Тебя обуревают

Рвут разрывают наверху на ять

Такой рукой мы шевелимы мало ль

Валимы в потрясающий покой

Кой новоявлен не расслаблен кой

Убережен от жала от кинжала

Жаль иностранец неумел и страшен

Пошел пошел я от него молчу

Чу слышу я бегут агу мурашки

Но так и след как чудный плед лечу

Ну что ж Христос мне говорит Ты грит

Давно со мною не напился чаю

Я говорю так точно сухари

Мы ваше бродье он же мне на чай

Так знай Святой старшому отвечай.

Тэнэбрум марэ — море темноты

Пройдя, пролив чернила, мы в тебе.

Две каравеллы наши — коровенки две.

О средства передвиженья бедноты!

О беспредметной бури вялый шум.

Мы видим дно, вдали, вдали под нами.

Мы в пустоте, но валимся, пляшу.

Конь невидимый, чёрт меж стременами.

Но ох, мы тонем, о-о-ох, летим.

Бесцветный воздух надувает парус.

На парашюте нам не по пути.

Вновь мы на море, моря над — о ярость.

Летят утопленники в волнах пустоты.

В тэнэбрум марэ — море темноты.

По улице скелеты молодые

Идут в непромокаемом пальто

На них надеты башмаки кривые

То богачи иные, без порток.

А пред театром где гербы, гербы,

Шкелет Шекспира продает билеты

Подкатывают гладкие гробы

На них валят белесые жилеты

Скелеты лошадей бегут на скачках

На них скелетыши жокеев чуть сидят

Скелеты кораблей уходят в качку

Скелеты туч влачатся к нам назад

На черепами выложенном треке

Идут солдаты щелкая костьми

Костями рыб запруженные реки

Остановились не дождясь зимы

А франты: бант завязанный хитро

Перчатки палки витеватые и вдруг

Зрю: в рукаве моем белесый крюк

Ан села шляпа на нос как ведро

Болтаются ботинки на костяшках

В рубашку ветер шасть навеселе

Летит монокля на землю стекляшка

Я к зеркалу бросаюсь: я скелет

Стою не понимая но снимает

Пред мною шляпу восковой мертвец

И прах танцовщицы развязно обнимает

Меня за шею как борца борец

Мы входим в мавзолей автомобиля

Где факельщик в цилиндре за рулем

И мы летим средь красной снежной пыли

Как карточная дама с королем

Вот мюзик-холл… неистовствуют дамы!

Взлетают юбок веера в дыму.

Проносят пиво бесы с бородами

Где яд подлит подсыпан ко всему

Охо! оркестр! закажите танец

Мы водкою наполним контрабас

Но лук смычка перетянул испанец

Звук соскочил и в грудь его бабац!

И вдруг из развороченной манишки

Полезли мухи раки и коты

Ослы, чиновники в зеленых шишках

И легион проворной мелкоты

Скелеты музыкантов на карачки.

И инструменты захватив обвив

Забили духи в сумасшедшей качке

Завыли как слоны как сны как львы

Скакали ноты по тарелкам в зале

Гостей таская за усы носы

На люстру к нам карабкаясь влезали

И прыгали с нее на тех кто сыт

Запутывались в волосах у женщин

В карманы залезали у мужчин

Стреляли сами револьверы в френчах

И сабли вылетали без причин

Мажорные клоны кусали ноги

Сороконожки нам влезали в рот

Минорные хватали осьминоги

Нас за лицо за пах и за живот

Был полон воздух муравьями звуков

От них нам было душно и темно

Нас ударяли роковые руки

Котами и окороками нот

И только те что дети Марафона

Как я махая в воздухе пятой

Старались выплыть из воды симфоний

Покинуть музыкальный кипяток

Но скрипки как акулы нас кусали

Толкались контрабасы как киты

Нас били трубы медные щиты

Кларнеты в спину на лету вонзались

Но все ж последним мускульным броском

Мы взяли финиш воздуха над морем

Где дружеским холодным голоском

Дохнул нам ветер не желая спорить

И мы за голый камень уцепись

Смотрели сумасшедшими глазами

Как волны дикий исполняли пляс

Под желтыми пустыми небесами

И как блестя над корчами воды

Вдруг вылетала женщина иль рыба

И вновь валилась в длинные ряды

Колец змеи бушующей игриво.

Глубокий холод окружает нас.

Я как на острове пишу: хочу согреться,

Но ах, как мысли с головы на сердце,

Снег с потолка. Вся комната полна.

Я превратился в снегового деда.

Напрасно спорить. Неподвижность. Сплю,

А сверху ходят, празднуя победу,

Морозны бесы, славный духов люд.

Но знаю все: замерзшим очень жарко.

Я с удивлением смотрю: песок, и сквозь песок

Костяк и череп, челюсть и висок.

И чувствую: рубаха, как припарка.

Идет в ныли, качаясь, караван.

Не заболеть бы, ох, морской болезнью:

Спина верблюда не в кафе диван.

Дремлю. Ведь сна нет ничего полезней.

Ток жара тычет в спину. Больно. Шасть,

Приподымаюсь; над водою пальмы

Качаются, готовые упасть.

Заспался в лодке, в воду бы, но сальный

Плавник вдруг трехугольный из воды.

Акула это, знаю по Жюль Верну.

Гребу на берег, где на все лады

Животные кричат. Но ах, неверно.

Он изменяется, он тает, он растет,

Он белый камень. Айсберг недоступный.

Смотрю: не лодка — самодельный плот.

Сидит матрос, к нему бросаюсь: труп.

Схожу на лед, прозрачен он и тверд.

Я каблуком — звездится от удара.

Но ах, кружится подо мною твердь,

Валюсь: вода взревает, как гитара.

Плыву на дно: мне безразличны Вы.

Тону: необходимы. Просыпаюсь.

Рычат кареты за окном, как львы.

Я за ружье чернильное хватаюсь.

Я отрезаю голову тебе

Покрыты салом девичии губы

И в глаз с декоративностию грубой

Воткнут цветок покорности судьбе

Вокруг власы висят как макароны

На вилку завиваться не хотят

Совсем не гнется кожа из картона

Глазные груши источают яд

Я чувствую проглоченная спаржа

Вращается как штопор в животе

В кишках картофель странствует как баржа

И щиплет рак клешнею в темноте

Я отравился я плыву средь пены

Я вверх густой нечистотой несом

И подо мною гаснет постепенно

Зловещий уголек твой адский дом

И в красном кубе фабрики над лужей

Поет фальшиво дева меж колес

О трудности найти по сердцу мужа

О раннем выпадении волос

И над ручьем где мертвецы и залы

Гудит гудка неистовый тромбон

Пока штандарт заката бледно-алый

С мороза неба просится в альбом

И в сумерках декабрьского лета

Из ядовитой и густой воды

Ползет костяк огромного скелета

Перерастая чахлые сады.

Рассматривали вы когда друзья

Те вещи что лежат на дне ручья

Который через город протекает.

Чего чего в ручье том не бывает!

В ручье сидят чиновник и скелет

На нем штаны и голубой жилет

Кругом лежат как на диванах пары

Слегка бренчат хрустальные гитары

Убийца внемлет с раком на носу

Он держит револьвер как колбасу

А на камнях фигуры восковые

Молчат вращая розовые выи

Друг друга по лицу перчаткой бьют

Смущаются и не узнают…

Офелия пошла гуляя в лес

Но уж у ног ее ручей-подлец

Ее обвил как горничную сонник

Журча увлек на синий подоконник

Плывет она как лапчатый листок

Кружит как гусь взывает как свисток

Офелия ты фея иль афера

Венок над головою Олоферна.

В воде стоит литературный ад.

Открытие и халтурный клад

Там храбро рыбы стерегут солдаты

Стеклянный город где живешь всегда ты

Там черепа воркуют над крылечком

И красный дым ползет змеей из печки.

Плыву туда как воробей в окно

И вижу под водой сияют лампы

Поют скелеты под лучами рампы

И кости новые идут на дно

О водяное страшное веселье

Чиновники спешат на новоселье

Чета несет от вывески калач

Их жестяной сапог скрипит хоть плачь

Но вдруг кутилы падают как кегли

Вкатился в желтом фраке золотой

Хозяева среди столов забегали

И повара поплыли над плитой

И вот несут чешуйчатые звери

Архитектурные чудовища блюда

И сказочное дефиле еда

Едва проходит в мраморные двери

Вареные сирены с грудью женской

Тритоны с перекошенным лицом

Морские змеи бесконечной лентой

И дети в озеро столкнутые отцом

И ты лежишь под соусом любови

С румяною картошкою вокруг

На деревянном блюде с изголовьев

Разваренных до пористости рук

Стучит ножами разношерстный ад

Летает сердце как зеленый заяц

Я вижу входит нож в блестящий зад

Скрежещет вилка в белу грудь втыкаясь.

Как девушка на розовом мосту,

Как розовая ева на посту.

Мы с жадностью живем и умираем;

Мы курим трубки и в трубу дудим.

Невесть какую ересь повторяем,

Я так живу. Смотри, я невредим!

Я цел с отрубленною головою

И ампутированная тяжела рука

Перстом железным, вилкою кривою

Мотаю макароны облака.

Стеклянными глазами, как у мавра,

Смотрю не щурясь солнца на кружок.

И в кипяток любви — гляди дружок!

Автоматическую ногу ставлю храбро.

Так процветет механический народ,

Так улетает к небесам урод.

Как розовая ева на посту,

Как девушка на розовом мосту.

В зерцале дых еще живет живет

Еще гордится конькобежец павший

Еще вода видна видна сквозь лед

Еще хранит в депо вагон уставший

Напрасно небо жидкое течет

И снег-чудак сравниться хочет с камнем

Напрасно ливень головы сечет

Ведь не ответит искренне дока мне

И не протянет древо ветвь к земле

Чтоб раздавить как пальцем злую скуку

И не раздастся бытия вовне

Зов синих звезд что писк богатых кукол

Безмолвно чары чалят с высоты

Знакомою дорогой без сомненья

Как корабли большие на ученье

Большой но неприятной красоты.

Я одевать люблю цилиндры мертвецов

Их примерять белесые перчатки

Так принимают сыновья отцов

И Евы зуб на яблоке сетчатки

На розовый холеный книжный лист

Кладу изнемогающую руку

И слышу тихий пароходный свист

Как круговую гибели поруку

Подходит ночь как добродушный кот

Любитель неприличия и лени

Но вот за ним убийца на коленях

Как черный леопард влачится год

Коляска выезжает на рассвете

В ней шелковые дамы «fin de siecle»

Остановите это смерть в карете

Взгляните кто на эти козлы сел.

Она растет и вот уже полнеба

Обвил как змей неотразимый бич

И все бросаются и торопятся быть

Под желтыми колесами. Кто не был?

Но путь скачок пускай еще скачок

Смотри с какой невыразимой ленью

Земля вращается как голубой зрачок

Сентиментального убийцы на коленях.

Стоит печаль бессменный часовой

Похожая на снегового деда

Ан мертвецу волков не страшен вой

Дождется он безвременной победы

Мы бесконечно медленно едим

Прислушиваясь к посторонним звукам

От холода ползет по снегу дым

И дверь стучит невыносимым стуком

Дрожь суеверная присутствие любви

Отсутствие спокойный сон и счастье

Но стекла вдруг звеня летят на части

Хлад прыг в окно и ан как черт привык

Он прыгает по головам сидящих

Те выпрямляются натянуто белея

Стал дом похожим на стеклянный ящик

С фигурами из сахара и клея

Ребенок смерть его понес лелея.

Стеклянная жена моей души

Люблю твой непонятный быстрый голос

Я ль тя когда отшил иль заушил

Иль сверзил ниц един свинцовый волос

Безлунную мадеру шустрых дней

Я пил закусывая пальцем как индеец

Жил все бедней смешней и холодный

Смеялись Вы: «Он разве европеец»

Но желтого окна кривая пасть

Высовывала вдруг язык стеклянный

Я наклонялся с рисками упасть

И видел тя (с улыбкой деревянной)

Зелеными пальцами шевеля

Играла ты на мостовой рояле

Вокруг же как срамные кобеля

Читатели усатые стояли

И ты была тверда кругла худа

Вертлява точно мельница экрана

Ложилась спать посереди пруда

А утром встав как Ио слишком рано

Верхом вбегала на парохода

(О если бы добраться до попа

Что нас венчал (всадить как в землю пулю)

Но он на солнце с головой клопа

Показывает огненную дулю)

Слегка свистишь ты пальцы набелив

Отчаливаю я беспрекословно

Как пуля подымаюсь от земли

Но мир растет кругом клубясь условно

И снова я стою среди домов

Зеленые скелеты мне кивают

И покидая серое трюмо

Ползут бутылки яды выливая

Вращается трактирщицы душа

Трясется заводное пианино

И на меня как лезвие ножа

Ты смотришь проходя спокойно мимо

И рвется мостовая под тобой

Из-за земли деревья вылетают

Клубятся скалы с круглой головой

И за волосы феи нас хватают

Идут пираты в папиросном дыме

Ползут индейцы по верхам дерев

Но ты им головы как мягкий хлеб

Срезаешь ножницами кривыми

Бегут растенья от тебя бегом

Река хвостом виляя уползает

И даже травы под таким врагом

Обратно в землю быстро залезают

Стекают горы ко морю гуськом

Оно как устрица соскальзывает с брега

А из под ног срывается с разбега

Земля и исчезает со свистком

Но далее влачится наважденье

Опять с небес спускается вода

Леса встают и без предупрежденья

Идет трамвай взметая провода

Но страшный рай невозвратимо длится

И я трясом стеклянною рукой

Беру перо готовый веселиться

И шасть зашаркал левою ногой.

На белые перчатки мелких дней

Садится тень как контрабас в оркестр

Она виясь танцует над столом

Где четверо супов спокойно ждут

Потом коровьим голосом закашляф

Она стекает прямо на дорогу

Как револьвер уроненный в тарелку

Где огурцы и сладкие грибы

Такой она всегда тебе казалась

Когда пускала часовую стрелку

На новой необъезженной квартире

Иль попросту спала задрав глаза

Пошла пошла к кондитеру напротив

Где много всяких неуместных лампов

Она попросит там себе помады

Иль саженный рецепт закажет там

Чтобы когда приходит полицейский

Играя и свистя на медной флейте

Ему открыть большую дверь и вену

Английскою булавкою для книг

Зане она ехидная старуха

Развратная и завитая дева

Которую родители младые

Несут танцуя на больших руках

Подъемным краном грузят на платформу

Не торопясь достойно заряжают

(Не слишком наряжая и не мало

Как этого желает главпродукт)

Но мне известно что ее призванье

Быть храброй и бесплатной Консуэллой

Что радостно танцует на лашадке

В альбом колнкционирует жуков

Зане она замена гумилеху

Обуза оседлавшая гувузу

Что чавкает на желтом телеграфе

Ебелит и плюет луне в глаза

Непавая хоть не стоит на голу

И не двоится серая от смеха

Зане давно обучена хоккею

И каждый день жует мирор де спор.

На смутный шум воды нерукотворной

Ответит голос тихий и чужой

Как мимо глаз утопленно проворный

Акулы бег иль киль судна большой

Прекрасный гад блистательная точь

Благословенна неживая ночь

О спарта спарт где короли мечты

Свободы семиверстые <нрзб.>

Прекрасно сочиняешь Александр

Ты мифы кои красят наши яви

Хоть ведомо бесплоден олеандр

Литературы и в судьбах бесправен

И слов нема как говорит народ

Чтоб передать как люба «Свора верных»

Поваднику безделий суеверных

Которым учишь ты певцов народ

Спокойный сон неверие мое

Непротивленье счастию дремоты

В сем ваше обнаженье самоё

Поэзии блистательные моты

Необорима ласковая порча

Она свербит она молчит и ждет

Она вина картофельного горше

И слаще чем нерукотворный мед

Приятно лжет обакула любви

И счастья лал что мягко греет очи

И дальних путешествий паровик

Завидев коий ты забыл о прочем

Приятно пишет Александр Гингер

Достигши лучших чем теперь времен

И Свешников нежнейший миннезингер

И Божнев божий с неба обронен

Все нарастает неживая леность

На веки сыпля золотой песок

Уж стерлась берегов определенность

Корабль в водах полуночи высок

Бело напудрив красные глаза,

Спустилась ты в назначенное время.

На чьих глазах к окну ползет лоза?

Но результаты очевидны всеми.

Нас учит холод голубой, внемли,

Ах, педагоги эти: лето, осень;

Окончили на небесах мы восемь

И в первый класс возвращены земли.

Рогатой лошади близки ли лоси?

Олень в сродстве, но ах, олень не то.

Мы носим холодом подбитое пальто,

Но харч точим, они же, блея, просят.

Непредставимо! Представляюсь вам,

Но ударяет вдруг огромный воздух.

Писать кончаю? Твари нужен отдых,

Он нужен Богу или даже львам.

Ворота ворота визжат как петел

Как петли возгласили петухи

Свалился сон как с папиросы пепел

Но я противен я дремлю хи! хи!

Который час каморы иль амура

Но забастовка камерных часов

Лишь кот им злостно подражает: ммурра!

Спишь и не спишь. Немало сих особ

Валюсь как скот под одеяло тая

Как сахар в кипяченом молоке

Как ток палящий на продукт Китая

Шасть мочится латунной по руке

И я храплю простой солдат в душе

Сигнув от неприступного постоя

Хозяйка повторяет букву «ше»

Зане се тише но терпеть не стоит

Как в ветер рвется шляпа с головы,

Махая невидимыми крылами,

Так люди, перешедшие на Вы,

Стремятся разойтись к своим делам.

Как башмаки похожи па котурны,

Когда сквозь них виднеются персты.

Доходит жизнь до неурочной урны,

И станет тень твоя, чем не был ты.

Как любим мы потертые пальто,

Что пулями пробитые мундиры.

Нам этой жизни тление свято

И безразличны неземные клиры.

И как лоснятся старые штаны

Подобно очень дорогому шелку,

Докучливые козни Сатаны

Вместим в стихи, не пропадут без толку.

Прекрасен наш случайный гардероб,

Взошлем хвалы небесному портному.

Как деревянный фрак скроит он гроб.

Чтоб у него мы не смущались дома.

Мальчик думает а я остался

Снова не увижу Южный крест

Далеко в раю над ним смеялся

Чей-то голос посредине звезд

Милый милый от земли до рая

Простираются миры зари

Острова заката где играют

С ангелами мертвые цари

В океане там двойные зори

В облаках закаты-города

А когда приходит вечер — в море

Розовая синяя вода

Улетаем мы грустить на звезды

Закрываем в дирижабле шторы

А кругом идет блестящий дождик

Из промытых синих метеоров

Я звал Тебя весна слегка мычала

Быть может день или уже года

Но ты молчала пела отвечала

И разговаривала как всегда

Летели дни качались и свистели

Как бритва на промасленном ремне

И дождики как легкие метели

Кружились надо мною и во мне

Пропала ты ты растворилась Белла

В воздушной кутерьме святых ночей

Мечта почто пред жизнию робела

Ужасной лампы в тысячу свечей

Раздваивается на углу прохожий

Растраивается на другом углу

В ушко мне ветер входит как в иглу

Он воздухом сшивает наши кожи

Я с улицы приоткрываю дверь

И снова вижу улицу за дверью

Была ли жизнь, была, их было две

Два друга два мошенника две пери

Так клоун клоуна пустою палкой бьет

Довольные своим ангажементом

Иль гоночный автомобиль ревет

От сладкой боли под рукой спортсменки

Но клоуны дерутся не сердясь

И в гонщиц влюблены автомобили

И мы в свое отчаянье рядясь

Не франтами всегда ль пред Вами были.

Не неврастении зеленая змея

Что на углу виется в мокром дыме

Тобою в лоб укушена фантазия

Она мертва хотя и невредима

Зеленые зеленые дома

И воздух плотный что хороший саван

И коридор ползучий как роман

Садится дева на весы

Свой задний вес узнать желая

И сходит человек в часы

Из вечности то есть из рая

Лесничий лестницы небесной Ты не без

Небес отличия. Несправедливый орден

Неисправимый но заправский ордер

Завеса Ты но всуе о Зевес

Один какой счастливою рукой

Пристали козыри. Ах женщина пристала

Порукой быть рекою о рек кой

Пристало быть податливым металлом

Иду по лестнице Иакова двояко

Надземная машина не спешит

Вояка шасть на яка всадник яко

А пеший? Правда есть куда спешить.

Вздыхает метко <нрзб.>, смекает

Блоха я съешь на сколько беготни

Козел я зол я головой мотаю

О немочь не могу не иметь мошны

Мошны крестьяне хоть на них креста нет

Ощерится священник — не щерись.

А чуб до губ но от губы их станет

Оставит для нелепых фельдшериц

Для снисходительных и ловких падчериц

Поэты медицинский персонал

Немалые больницы над каналом

То мочите клиента по началу

Потом она же а потом она же

Мы клеили любови картонажи.

Фонарь прохожему мигнул

Как закадычный друг

Но слишком яркий луч лягнул

В лицо ударив вдруг

Упал прохожий как солдат

С стрелой луча в груди

Ее не вытащить назад

Он мертв хоть невредим

Так прикоснулась Ты перстом

Слегка ко лбу зимы

И пал стоящий над постом

Солдат слуга Фомы

Ты невидимо подошла

Как серый снег сухой

И виселицы обняла

Пеньковою рукой

В серейший день в сереющий в засёрый

Беспомощно болтается рука

Как человек на бричке без рессоров

Как рядовой ушедшего полка

Лоснящиеся щеки городов

Намазаны свинцовою сурьмою

И жалкий столб не ведая годов

Руками машет занявшись луною

И было вовсе четверо надежд

Пять страшных тайн и две понюшки счастья

И вот уже готов обоз невежд

Глаголы на возах в мешках причастья

Беспошлинно солдатские портки

Взлетают над ледовыми холмами

И бешено вращаются платки

За черными пустыми поездами

Склоняется к реке словесный дым

Бесшумно убывая как величье

И снова город нем и невредим

Стирает с книг последние отличья

Стеклянные высокие глаза

Катаются над городом на горке

А слез летает целая гроза

Танцующая на крыше морга

Не буффонаду и не оперетку

Но нечто хилое во сне во сне

Увидела священная кокетка

Узрела в комфортабельной тюрьме

Был дом силен и наглухо глубок

А на чердачном клиросе на хорах

Во тьме хихикал черный голубок

С клешнями рака и глазами вора

И только мил хозяин белобрыс

Продрав глаза тянулся сонно к фторе

Длиннейшей лапой домовая рысь

Его за шиворот хватала он не спорил

И снова сон храпел сопел вонял

И бесконечным животом раздавшись

Царил все комнаты облапив все заняв

Над теми что заснули разрыдавшись

И долго дива перьями шурша

Заглядывая в стекла билась пери

Пока вверху от счастья антраша

Выкидывал священный рак за дверью

Бездушно и страшно воздушно

Возмутительно и лукаво

Летает стокрылое счастье

В него наливают бензин

На синее дерево тихо

Влезает один иностранец

Он машет тоненькой ручкой

Арабы дремлют внизу

Они танцевали как мыши

Обеспеченные луною

Они оставались до бала

Они отдавались внаем

И было их слишком мало

И было их слишком много

Потому что поэтов не больше

Не больше чем мух на снегу.

Блестит зима. На выгоне публичном

Шумит молва и тает звук в трубе

Шатается душа с лицом поличным

Мечтая и покорствуя судьбе

А Александр курит неприлично

Шикарно дым пускает к потолку

Потом дите качает самолично

Вторично думает служить в полку

И каждый счастлив боле или мене

И даже рад когда приходит гость

Хоть гость очами метит на пельмени

Лицом как масло а душой как кость

Но есть сердца которые безумно

Бездумно и бесчувственно горят

Они со счастьем спорят неразумно

Немотствуют и новый рвут наряд

На холоде замкнулся сад народный

Темнеет день и снег сухой шуршит

А жизнь идет как краткий день свободный

Что кутаясь в пальто пройти спешит

Я Вас люблю. Любовь она берется

Невесть почто, а Вы какой-то бог.

Я падал об землю; но ох! земля дерется.

Коль упадешь, шасть в глаз, в адамов бок.

Оставил я валяние злодея

И шасть летать, но ох, лета, лета!

Не позволяют мне: я молодею.

Спешит весна, та ль? О не та, не та!

Что некогда. Но некогда! Стенаю:

Стена я, говорит судьба; но ба!

Я расставляю знаки препинанья

И преткновенья, гибели, слова.

Моей любви убийственны романы.

С романом чай, с ромашкой чай? Не то.

Но пуст карман. Я вывернул карманы

Жилета и тужурки и пальто.

Вы все ж такая. Каюсь: где! где! где!

Слова найти, ти, ти, та, та, ту, ту.

Встаю на льду, вновь падаю на льде:

Конькам судьбы доверивши мечту.

Отъездом пахнет здесь, смердит отъезд:

Углем прозрачным, кораблем железным.

Оркестр цыганский перемены мест

Гимн безобразный затянул отъезду.

Одно из двух, одно из трех, из этих:

Быть на земле иль быть на море там,

Где змей, змей выплывает на рассвете,

Которого боится капитан.

Там, где качается железный склеп двухтрубный,

Гам, где кончается шар беспардонно круглый.

Где ходит лед, как ходит человек,

Гоняется за вами в жидком мраке.

И ударяет челн по голове,

Ломая нос, как футболисты в драке.

Где есть еще крылатые киты,

Чтобы на них поставить дом торговый.

И где в чернильной глубине скоты

Живут без глаз — Ты жить без глаз попробуй.

Где в обморок впадает водолаз,

Как в море пал без звука ручеишко,

Пока над ним, лишь для отвода глаз,

Его корабль уносит ветр под мышкой.

<Летящий> снег, ледящий детский тальк

Осыпал нас как сыпь, как суесловье

Взошел четверг на белый пьедестал,

Мы все пред ним покорствуем, сословья.

На слове нас поймала, поняла,

Ударила печали колотушкой.

Как снег с горы, нас не спросясь, смела,

Бежим барашки, скачет волк-пастушка.

Ты бьешь нас, ножницами нас стрижешь,

Летит руно, как кольца над окурком.

Зима Большой безделия снежок.

Безмыслия приятнейшая бурка.

Днесь с пастбищ тощих нас зовет декабрь.

Но глупому барану в дом не хотца.

Баран, баран, почто ты не кентавр,

Лишь верхней частью с ним имея сходство.

Уж сторож тушит над полями свет.

Почто упорствовать, строптивый посетитель?

Но, утомись игрой, ушел служитель.

Сплю в горном зале, на столов траве.

На! Каждому из призраков по морде.

По туловищу. Будут руки пусть.

Развалятся отяжелевши орды.

Лобзанья примут чар стеклянных уст.

Бездумно дуя голосом, падут,

Как дождь, как пепел, на пальто соседа.

Понравятся, оправятся, умрут.

Вмешаются в бессвязную беседу.

Пусть синий, пусть голубизны голяк

Их не узнает, как знакомый гордый.

Зад, сердца зад публично заголя,

Но кал не выйдет, кал любови твердый.

Они падут, они идут, иду.

Они родились по печаль, полена.

Они в тебе, они в горбе, в аду,

Одиннадцать утерянных колена.

Невидный пляс, безмерный невпопад.

Твой обморок, о морока Мойра.

Приятный, но несладкий шоколад

Выкачивает вентилятор в море.

Видна одна какая-то судьба

И краешек другого парохода.

Над головой матросская ходьба.

Охота ехать. На волка ль охота?

Что будет в море? Мор ли? Водный морг?

На юте рыба? Иль в каюте? Ибо

Комический исторгнули восторг

Комы воды. Кому в аду! Счастливо!

Так бóсую башку облапошив,

Плясали мысли, как лассо лапши.

Отца ли я? Отчаливало море.

Махала ты нахалу тихо, Мойра.

Не удадай гуны она вошла инкогнито

И на лице ее простой ландшафт

Идут на нет и стонут в море вогнутом

Кому спускается ее душа

В кольцо гуны включен залог возврата

И повторение и вздох высоких душ

И пустельги и прочих рата трата

Нога луны горит во сне в аду

Забава жить двуносая загава

Качает мнимо этот маятник

Пружины нет но есть любовь удава

Вращающая огни и дни

Дудами баг багария бугует

Рацитого рацикоко стучит гоось

Бооогос Госия богосует

Но ей луна впилась от веку в нос

Косо осмáрк пикельный спилит

Доремифа соля сомнинолла

Чамнага мнази погибать соля

Всего стадий у луны шесть

Надир и зенит

Офелия и перигелия

Правое и левое

Париж и Лондон

Но Ты поскýкал скýкики

Но помукай мукики

Но ты покукай кукики

Но ты помракай мракики

Но сракай сракики

Подстава у нее триангулическая

Радиус длиной со срадий

Пуписи отрицают это

Но острогномы смеются над глазом

Глубина ее сто сорок тысяч ног

Водоизмещение ее отрицательное

Широты у нее не наблюдается

Первый ангелас: Мууу тууба промутись к муукам

Вторый ангелас который оказывается тем же самым

где-то близко и сонно: Буси бабай дуси дамай самумерсти не замай

Третий ангелас который оказывается предыдущим громко

и отрывисто как будто его ударили сзади ногой в сезади:

Усни Усни кусти, такомай, шагомай, соуууоу пик

Свертилиллиолололосяся

Кружится и танцует на одном месте

первый ангел опять все тише: Муууудрость

Гуна вдруг просыпается и говорит

Non mais merde

И тотчас же все рыбы исчезают

На луне живут я и моя жена

На луну плюют я и моя жена

Луна не любит ни меня ни моей жены

У попа была луна

Он ее убил

Но увидев что она моя жена

Он ее похоронил

И надпись написал

Здесь останавливаться стро запрещается

а также défense d’afficher свои чувства

Оооочень это пондравилось

Тогда я дал попу по пупу

Толстому по толстой части

и с тех пор

Сетаси молчат

Гунаси мрачат

Стихаси звучат

Ангеласи мычат

Во сне

Зеленое синело сон немел

Дымила сонная нога на небосклоне

И по лицу ходил хрустящий мел

Как молоко что пляшет на колонне

Как набожно жена спала внизу

Вверху сидела в золотом жилете

Пила лозу что бродит на возу

Изнемогала в обществе скелета

Беспомощно но мощно о мощна

Таинственная мышь в стеклянной чашке

Как шахмат неприступная грешна

Сомнительна как опера-ромашка

Журчи чулан освобождай бездумье

Большое полнолунье ублажай

Немотствуй как Данунцио в Фиуме

Ложись и спи на лезвии ножа

Ржа тихо, нежно ржа, прекрасно ржа.

Закончено отмщение; лови!

Клочки летящие последних дней и ложных

Но белых белых белых,

Белых белых белых; белых! плеч любви

Не забывают (это невозможно)

Стекает ниц холеный бок лекала

Сползает жизнь наперекор навзрыд

Покрыта мягким белым лунным калом

Она во сне невнятно говорит

Не возвращайтесь и не отвращайтесь

Скользя по крышам падая слегка

Слегка бодая головой прощайтесь

Как лошадь-муза <нрзб.> старика

В вращающемся голосе в ответе

Рождается угроза роза «у»

Доподлинно одна на ярком свете

Она несет на лепестках луну

Отравленное молоко несет сиренью

Шикарной ленью полон рот (вода)

Сгибает медленно пловец твои колени

Как белый лист бумаги навсегда.

Уж ночи тень лежала на столе

(Зеленая тетрадь с знакомым текстом)

Твой взгляд как пуля спящая в стволе

Не двигался; ни на слово, ни с места.

Судьбой ли был подброшен этот час

Но в нищенском своем великолепье

Рос вечер, ширились его плеча.

(Дом становился от часу нелепей).

Но руки протрезвились ото сна

И разбежась подпрыгнули к рояли

В окно метнулась грязная весна

В штанах с косой но мы не отвечали

Удар но перламутровым зубам

Прозрачной крови хлест в лицо навылет

Из ящика пила взвилась к гробам

Толкается кусается и пилит

Летят цветы за счастье за доску

И из жерла клавирного из печи

Прочь вырываются прокляв тоску

Отрубленные головы овечьи

Выпрыгивают ноги в добрый час

Выскальзывают раки и клешнею

Хватают за нос палача врача

Рвут волосы гребенкой жестяною

И снова отвращаются назад

Назад стекают пятясь в партитуру

Пока на красных палочках глаза

Листают непокорную халтуру.

Но вдруг рояль не выдержал, не смог

Подпрыгнул и слоновыми ногами

Ударил чтицу, животом налег

Смог наконец разделаться с врагами

И грызть зубами бросился дугой

Взлетела челюсть и клавиатура

Вошла в хребет с гармонией такой

Что содрогнулась вся архитектура

Выплевывая пальцы, кровь меча

На лестницу ворвалось пианино

По ступеням слетело дребенча

И вырвалось на улицу и мимо

Но было с нас довольно. Больно с нас

Стекали слезы пот и отвращенье

Мы выползли в столовую со сна

Не мысля о погоне ни о мщенье,

Мы выпили паршивого вина.

В восхитительном голосе с Марса

В отвратительном сне наяву

Рассекалась зеленая вакса

Разносила на пальцах молву.

Первый, первый, первейший из первых

Тише пела (так шмыгает мышь)

Так летает священная гейша

Накреняя прозрачный камыш.

Так над озером прыгает птица

Вверх и вниз не умея присесть

Так танцует над домом зарница

Где пустая гостиная есть.

Издается фигляру сдается

Что она под шумок умерла

Погрузилась в чернила колодца

Раскаленная света игла.

В лед вошла и потухла оставшись

Черной черточкой вялой строки

На веленевый полюс упавши

Где кочуют пингвины-стихи.

Как медаль на шее у поэта

Как миндаль на дереве во рту

Белое растерзанное лето

Подымалось на гору в поту

Розовело небо, холодело,

Ранний час был дик, как иностранец.

На земле молиться надоело,

Над холмом возник жестокий глянец.

В осенний день когда над плоским миром

Родилась желтоносая луна

Встает из гроба русая Эльвира

Дочь мраморной жены и колдуна

Но впрямь Эльвира не узнала мира

Умри умри несчастная Эльвира

И вот по тоненьким вершинам елок

Идет к заставам королева дев

Над нею плачет робкий глас Эола

И леший руки черные воздев

Эльвира в город по вершинам елок

Идет идет не слушая Эола

Эльвира в городе свистят в дыму машины

На шее пери белое боа

И к ней плывут шикарные мужчины

По воздуху и разные слова

Эльвиру жмет пернатое боа

Эльвира слышит разные слова

Эльвира-пери отвернись от мира

Проснись проснись безумная Эльвира

А через год над крышами вокзала

Ревел как белый тигр аэроплан

И в нем Эльвира нежно танцевала

Под граммофон под радио джаз-банд.

Напрасным истреблением страстей

Мы предавались на глазах гостей

Они смеялись жались забивались

Нас покидали и не возвращались

Был темен вечер той последней встречи

И дождь летел со скоростью картечи

Но ты нескромно прежде весела

Хотела тихо встать из-за стола

Таинственный пришлец не спал подлец

Он шаркал шаркал тонкими ногами

Он грязною душой в одном белье

Ломался беспредметно пред врагами

Варфоломеевская ночь была точь-в-точь

Точь-в-точь такой же, водною с отливом

Спала спала убийственная ночь

Счастливейшая из всех счастливых

В тумане лунный рак метал икру

Лил желчь и длил молчание бесплатно

Потом измыслив некую игру

Зашел. И вот! во сне, в белье, халатно.

На сальный мир стекает свет — светает

Уж тает ледяная ночь уже сквозит

Другая жизнь не мертвая святая

Что ночью слышит, видит Вечный Жид

О блядь! Дневная гладь весна ночная

Сгинь подлежащий сон, парящий стон

Вращающаяся и ледяная

Игла весны входящая в пальто

Средь майской теплоты где ходят льды

Побоище невидное, а выше

Переползающие в дыму столы

И там на них поэты сняв портища

Алло Алло но спит облезлый сонм

Уже издавши образцовый стон

Оставившие низший телефон

Проклявшие печатный граммофон

И голый голос тонет без воды

Прозрачный череп стонет без беды

Возвратный выдох молкнет на весу

Прелестный призрак виснет на носу

Безумно шевеля рукой клешней

С зажатой в ней плешивою луной

Покойник жрет проворно колбасу

В цилиндре пляшет нагишом в лесу

И с ним в него впившись волшебный рак

Трясется в такт как образцовый фрак

Раскачивается небес барак

Кракк!!!!

На вешалке висят печаль и счастье

Пустой цилиндр и полное пальто

Внизу сидит без всякого участья

Швейцар и автор, зритель и не то

Танцуют гости за перегородкой

Шумит рояль как пароход, как лед

И слышится короткий рев, короткий

Сон музыканта, обморок, отлет

Застигнутые нотами робеют

Хотят уйти но вертятся, растут

Молчат в сердцах то фыркают слабея

Гогочут: Раз мы в мире ах раз тут

И в белом море потолков плафонов

Они пускают дым шикарных душ

Заводят дочь стихи и граммофоны

В пальто и университет идут под душ

Потом издавши жизнеописанье

Они пытаются продать его комплект

Садятся в сани запрягают сами

И гордо отстраняют дым котлет

Испанцы это вроде марокканцев

Прекраснейшие люди на планете

Они давно носили брюки клешем

Трень тренькали на саблях в добрый час

На красном солнце пели и лениво

Лениво умирали в тот же вечер

(Пилили горло бритвою шикарной

Еще пилок и голос ик да ик)

Прекрасно молчаливо и хвастливо

Не зная о законе Альвогадро

Вытягивали в струнку нос залива

Чтобы на нем стоял футбольный мяч

Затягивали бесполезный матч.

Revue en un acte

Personnages

Personnages

Marie — Solveig — Hélène — Venus — Anne —

principe femme dans la nature

Jesus — Dionisus — principe androgyne corrélation

du passif et de l’actif

Marie alias «Sophie» — Sephira devenant par

réfraction Sophie Achamot âme humaine

Christ non encore né — conscience humaine — ratio

Ange

Voyageurs

et snobs ex.

Розовый крест опускался от звезд

Сыпались снежные розы окрест

Путник не тронь эти странные розы

Пальцы уколешь шипами мороза

Милый не верь ледовитой весне

Все это только лишь розовый снег…

В розовом фраке волшебник Христос

Там собирает букеты из роз

Вечером выползли толстые раки

В проруби призрак в сиреневом фраке

Утром хихикали красные груди

Сонно лежали убитые люди.

Чу по шоссе точно палец по торе

Едет за сыном мадонна в моторе!

Как на холсте Одильона Редона

Скачет в карете красотка мадонна.

Но опускается занавес снега

Загромождает дорогу телега.

Ангел шофер поднимись над дорогой

(Нерасторопны лакеи у Бога).

Но хохотал огнедышащий поезд

Дева Венера срывает свой пояс;

Шубу снимает Диана во сне

Ева стремительно сходит на снег

Дива опомнись проснись обернись

Умер в хрустальных цепях Адонис

Он утонул белозубый охотник

Плачет отец его Праведный Плотник

Но как спортсмен как кочующий жид

Сольвейг мадонна на лыжах бежит

Брызжет сиянье на нежную леди

Анну Диану боятся медведи;

В разнообразном холодном сиянье

Призрак скользит по стране без названья,

Там где себя устрашается голос

Что произносит фамилию «полюс».

И наконец под горой из стекла

Видит Елена два белых крыла

Зрит полосатое знамя и звезды,

Сквозь неподвижный разреженный воздух.

Дом воплощение неги и скуки

Запахи кухни и трубные звуки…

И в полосатой зеркальной стене

Видит она как в прозрачном вине

Ходят прекрасные дамы и лорды

Нежны холодны прелестны и горды

По бесконечным гостиным кочуют

В розовых платьях бесстрастно танцуют

И в невозвратном счастливом жужжанье

В радостном небе летят горожане

И среди них восхитительный денди

С синим моноклем на шелковой ленте

Гладко постриженный, в возрасте, в теле

Здесь Дионис проживает в отеле.

Вышел; прилично приветствовал мать

Стал дорогую перчатку снимать.

Но не пожались различные руки

Сольвейг на снег опадает от скуки

Сольвейг на смерть оседает от смеха

Лает в ответ ледовитое эхо

Грудь неестественный смех разрывает

Сольвейг ослабла она умирает.

Франт не успел дотянуться до тела

Тело растаяло оно улетело.

Вино и смерть, два ястреба судьбы,

Они летают и терзают вместе.

Но лишена печали и мольбы

И гнева падаль, равнодушна к мести.

Бессмертен труп, но смертна плоть моя.

Они, летящие от сотворенья мира,

Едят его, об этом плачет лира,

Но далее ползет небес змея.

Так над водами, ожидая падали,

Парят они, друзья и ужас муз.

Об этом знают все, кто на дороге падали,

И поднимались, но не поднимусь,

Уж смертный холод обнимает душу,

Она молчит и ни одной мольбы.

Так преданную прекращенью сушу

Неслышно правят ястребы судьбы.

Шасть тысячу шагов проходит жизнь

Но шаг один она тысяченожка.

О сон (как драпать от подобных укоризн)

Борцову хватку разожми немножко.

Пусть я увижу (знамо ль что и как)

Но во вне все ж. Ан пунктик в сем слепого.

Быть может в смерть с усилием как как

Мы вылезаем (ан возможно много).

Огромная укромность снов мужей

Ан разомкнись (всю ль жизнь сидеть в сортире).

Стук рядом слышу вилок и ножей

Музыку дале: жизнь кипит в квартире.

(Звенит водопроводная капель)

Но я в сердцах спускаю счастья воду

И выхожу. Вдруг вижу ан метель!

Опасные над снегом хороводы.

Ничего не может быть прелестней

Ресторана за сорок су

Где приветственно нежной песней

Вас встречает хозяин барсук

Где толкуют бобры и медведи

О политике и о еде

Где начищены ручки из меди

На прилавке и на плите

Где душа утешается супом

Или режет жаркое в сердцах

И где я с видом важным и глупым

Не пытаюсь читать в сердцах

Барсукам подвигаю солонки

И медведям горчицы мед

Меж рекламой старинных мод

И столом где бутылок колонки

Ничего не может быть прелестней

Ресторана за сорок су

Где приветственно нежной песней

Вас встречает хозяин барсук

Я желаю но ты не жалеешь

Я коснею но ты весела

Над рекою бесстыдно алеешь

Как испорченный гиппопотам

Хороши островов помидоры

В них белёсый законченный сок

А на окнах шикарные шторы

И монокль с твое колесо

Потому что лиловую реку

Запрудил белозадый карась

И строптивые человеку

Рыбы многие все зараз

Шить и жить и лечить как портной

Лечит жесткие велосипеды

Обходиться совсем без коров

Погружаться в бесплатный смех

Эдак будешь достоин розетки

И лилового крокодила

Наберешься всяких кастрюлек

И откроешь свой магазин

Там ты будешь как в скетингринге

Где катаются звезды экрана

Где летают лихие конфеты

И танцует холеный джаз-банд

Потому что тебя не жалеют

И она улыбается ночи

На платформе в таинственной форме

За шлагбаумом с улыбкой вола

Запыленные снегом поля

Испещряются синими маками.

В океане цветут тополя,

И луна покрывается злаками.

<Потому что явилась весна

Разрушительная и страшная.

И земля откликнулась жалостнá:

«Хорошо было в сне вчерашнем».>

Волны ходят по лестнице дней.

Ветром полны подземные залы.

Стало счастие льда холодней.

А железо становится алым.

Возникают вещей голоса,

Перекличка камней — как солдаты.

А немой человек соглядатай

Только зависть и весь в волосах,

Паровозы читают стихи,

Разлегшись на траве — на диване,

А собаки в облачной ванне

Вяло плавают, сняв сапоги.

День весенний, что твой купорос

Разъедает привычные вещи.

И зеленою веткой пророс

Человек сквозь пиджак толстоплечий.

И не будет сему убавленья,

Избавленья бессмертью зимы,

Потому что отходит от лени

Ледокол, говоря: вот и мы.

Поднимается он толстобрюхий

На белёсый блистательный лед,

И зима, разрываясь, как брюки.

Тонет в море, как в рте бутерброд.

На ярком солнце зажигаю спичку

Гонясь за поездом нахлестываю бричку

На свежем воздухе дурной табак курю

Жестокий ум растерянно люблю

Подписываюсь левою ногою

Сморкаюсь через правое плечо

Вожу с собою истину нагою

Притрагиваюсь там где горячо

И так живу кого не проклиная

В кого не веря ни во что подчас

И часто кажется что не моя иная

Идет фигура с дыней на плечах

И вот приходит в незнакомый дом

И ласково с чужими так толкует

И вот плывет в канаве кверху дном

Иль на карнизе узком вот воркует

Всем говорит совсем наоборот

Но удивления не в силах обороть

Торжественно выходит из ворот

Выводится подчас за шиворот

И целый день таскается с стихами

Как грязный грешник с мелкими грехами

Я равнодушно вышел и ушел

Мне было безразлично, я был новый

Луна во сне садилась на горшок

Не разнимая свой башлык слоновый.

Разнообразный мир безумно пел

И было что-то в голосе, в надрыве

Чего чудак расслышать не успел

Определить не захотел счастливый.

На черном льду родился красный ландыш

А кучеру казалось: это кровь

Он уверял он пел не без таланта

Показывая языка морковь

С прекрасной рожи шествовали сны

Они кривлялись пели соловьями

Смеялись над угрозами весны

Ругались непонятными словами

О уезжайте, о зачем мозолить

Осмысленные глазки северян

Шикарным блеском золотой франзоли

Зачем входить голодным в ресторан

Зачем показывать фигуру, что пальцами

Нам складывает ветер дальних мест.

Зачем шуршать деньгой над подлецами

Что более всего боятся звезд.

Существующий мир поминутно подвластен печали

Отлетающий дым абсолютно весом и нечист

Несомненно фальшивя в ночи голоса прозвучали

И органом живым управляет мертвец-онанист

Души мрака ко свету летят и сгорают

Но счастливо живут и растут их пустые тела

Ледовитую землю кусаясь скелеты орают

А над книгой лениво заснули глупцы у стола

Возвращение сна прерывает последний порядок

Идиотски сияя и тая в своей наготе

Рай поет отвратительно жалок и гадок

Пританцовывать долу рабы охочи на кресте

И над всеми владыча бубнит обаяние смерти

Голубые глаза расточая на каменный мир

Где в аду ледовитом полярные черти

Созерцают бездумно танцующий в душах эфир

Сон смертельный и сладостный раннего часа

Фиолетовый звук на большой высоте

И смертельный позор неуместно призвавшего гласа

Эти самые души и кажется вечно не те

Абсолютно безвестный бесправный и новый

Не печальный — не бывший в земле никогда

Где скелет под пятой Немезиды слоновой

Раздирает железной сохою года

И лишь голос один зацветает на озере хора

Лик один фиолетово в море звучит

Дева ночи идет по дороге ночного позора

Дева ночи взывает к рассвету но небо молчит

Окруженное сотнею стен золоченых

Миллионом хрустальных сияющих рек

Где от века в святую лазурь заточенный

Спит двойник очарованный царь человек

За углом в пустынном мюзик-холле

На копеечку поставили revue

Ангелы прогуливались в холле

Пропивали молодость свою

Кто-то в сердце барабан ударил

И повисло небо на смычке

На колени пал в променуаре

Сутенер в лиловом сюртуке

Соловьи в оркестре рокотали

Снег огней танцовщиц засыпал

Чьи-то совы в облаках кричали

Кто-то черный в креслах засыпал

Арлекины хлопали в ладоши

Вызывали дьявола на бис

Водолаз слепой одев калоши

Утонул смеясь на дне кулис

Я Шиллера читать задумал перед сном.

Но ночь прошла; я не успел раздеться.

Все та же ты на языке ином,

Трагедия в садах Аранжуэца.

Хоть Карлосу за столиком пустым

Уж не дождаться королевы детства,

И перейдя за Сенские мосты,

Он не увидит лошадей для бегства.

Хоть безразличнее к сыновьим слезам

Отец наш, чем король Филипп Второй,

Хоть мы казненному завидуем порой:

Вставая в саване и с обостренным носом.

Чтоб вновь, едва успев переодеться,

В кофейне, разукрашенной стеклом,

Играть на скудном языке родном

Трагедию в садах Аранжуэца.

Голубая модная Мадонна

Надевает соболя и бусы,

Покидает север баспардонный,

Улетает на аэробусе.

По оранжевой свинцовой туче

Алюминиевый крест скользит.

А влюбленный падает в падучей,

На дорожке парке егозит.

И поют сверкающие сферы,

С контрабасами крестов винтов,

Над смешным цилиндром Агасфера.

Что танцует средь полярных льдов.

Пролетает совершенный голубь.

Гидроаэроплан святого духа,

Над водой лузурною и голой,

Как брачующаяся молодуха.

Абсолютный, совершенный, ложный.

Простирается воздушный путь.

Освиставшего балет наложниц,

Избежавшего чудес и пут.

А внизу, где вывеска играла.

Где гремел рояльный автомат,

Рыцарь, тонкое подняв забрало,

Пил у стойки изумрудный яд.

И с гармоникой четырехрядкою,

В сапогах, в манишке колесом,

Пляшет дьявол, старый враг порядка,

С отвращением землей несом.

И насмешливо потупив взоры,

На оранжевые сапоги,

Стихотворные идут танцоры,

Человеческие враги.

И красавцы черти, на машинах,

На шарах, кивая с высоты,

Расточают молодым мужчинам

Розовые, тихие цветы.

А бесстрашный мир глядит назад

И свистит, скользя и уплывая,

По лиловому асфальту в ад,

В преисподнюю шутя вливаясь.

Гроза прошла, и небо стало розовым,

Таким, каким оно приснилось девочке.

Там вышел вечер в платье абрикосовом

Гулять с луной на голубой веревочке.

А в маленьком саду цветы смеялись:

«Весна прошла, как мы цветем давно».

Но к ним уже ночные духи крались.

Туберкулезный музыкант открыл окно.

Он в даль смотрел с улыбкой Джиоконды,

Где из-за леса глухо пели птицы.

И черный арлекин по горизонту

Мгновенно пробегал в лучах зарницы.

Как сладко было слушать, как смеялась

Звезда над миром, обнимая скрипку.

Ночная туча тихо в небе кралась

Ко спящим звездам — серебристым рыбкам.

Вдруг хлопнуло стекло само собой,

Огромные глаза зажглись над садом.

И отдаленный хор принес прибой,

Который пел за черным водопадом.

И вновь открылось черное окно,

И шелест счастья, снежный призрак вальса,

Пропел в цветах, там наполняя ночь,

Скелет играл, качался и смеялся.

Листы склонялись, травы задыхались,

Летела ночь. Дом засыпал в снегах.

На полюсах огромные молчали

Святые сфинксы с розами в зубах.

Ты устал, приляжем у дороги,

Помолчим, рожденные во зле.

Тонкие, сияющие Роги

Пан склонил к измученной земле.

Тихо кулик мается над топью

Где то гаснет изумрудный свет

Опершись на серебристый тополь,

Бог цевницу трогает в ответ.

Чистой ночью слышны эти звуки.

Кто шумит — неведомо душе?

Спит земля, забыв земные муки,

Рыба слабо плещет в камыше.

Отдыхают пальцы музыканта,

Волшебство купавы улеглось,

Молча смотрят в небо корибанты,

Устрашась рожденья стольких звезд.

Там, среди отверженных Иисусом,

Юный Гамлет грезит у пруда,

И над ним, лаская волос русый,

Ждет русалка страшного суда.

Все грустит, не ведая пощады,

Осень в поле иней серебрит

Ничего блаженному не надо,

Он не ждет, не сердится, не мстит.

Человек познал свою свободу,

Слишком ярок он и слишком чист…

Ночь сошла на дивную природу,

На землю слетает мертвый лист.

На песке, в счастливый час прибоя,

Там, где ботик цепью потрясал,

Море стерло пеной голубою

То, что я о счастье написал.

Теплый ветер снова слишком скоро

Пролистал, в песке, крыла страниц.

Я уже не буду, у забора

В сжатом поле, слушать шелест птиц.

Над обрывом, на большой дороге,

Яркий мир не полюблю свежей.

Вечером, в сияньи, на пороге

Не пойму сияния стрижей.

Остров пуст, вода ушла далече,

Наклонились лодки на мели.

В желтом дыме выступили в вечер

Каменные берега земли.

В темноте народ идет с работы,

Голоса в порту, в них воли нет,

И слепит глаза за поворотом

Грубый луч, автомобильный свет.

Там всегда темнеет слишком рано

И еще нельзя забыть, заснуть.

Как холодный дым над океаном,

Медленно восходит Млечный путь.

Там, во тьме, где наше сердце билось,

Между звездным миром и водой,

Бродит тень того, что не свершилось,

Голосит и ищет нас с Тобой.

Слабый отблеск лучшей, новой жизни,

Что уже не хочет в сон назад,

Странной болью, долгой укоризной

Смотрит вслед и неотступен взгляд.

Слишком рано радостью земною

Сбылось счастье на Твоей руке,

Так всю жизнь мою волненье смоет.

Надпись неглубокую в песке.

Отцветает земля. Над деревнею солнце заходит.

Где-то в сторону моря, за рельсами, дышит земля.

Средь высоких колючек, там осень живет на свободе,

Улыбается, шепчет и ягодой рядит кусты.

За песчаным холмом, неподвижным сиянием полный

Невидимый простор, шелестя, покрывает пески.

Я проснулся и слушаю, в сердце спокойные волны

Безнадежности, счастья и ясной осенней тоски.

Кто-то ходит за мною и слышится треск можжевельный.

Это счастье мое заблудилось в полях.

У воды потерялось, в сиянии неба бесцельном,

Как забытая книга, с отметкой твоей на полях.

То, что, сумрачно щурясь, твой гений писал торопливо,

Незаметно шурша, покрывается теплым песком

И над миром твоим наклоняется ветка крапивы,

А гроза, проходя, освещает страницы огнем.

Ты ушла и осталась; мы можем уже не страшиться

Расставаться надолго, кто может дождю помешать

С безупречным задором твоим над землей проноситься,

Отдаваясь в груди моей, что ты научила дышать.

Все тобою полно, все еще раз от нас отдаляясь,

Улыбается нам. Погасают стога не спеша.

Отцветает земля, осыпаются дни, забываясь,

И на низкое солнце, усталая, смотрит душа.

Не в том, чтобы шептать прекрасные стихи,

Не в том, чтобы смешить друзей счастливых,

Не в том, что участью считают моряки,

Ни в сумрачных словах людей болтливых.

Кружится снег и в этом жизнь и смерть,

Горят часы, и в этом свет и нежность,

Стучат дрова, блаженство, безнадежность

И снова дно встречает всюду жердь.

Прислушайся к огню в своей печи,

Он будет глухо петь, а ты молчи,

О тишине над огненной дугою,

О тысяче железных стен во тьме,

О солнечных словах любви в тюрьме,

О невозможности борьбы с самим собою.

Все что будет завтра —

Остров спит в закате,

Медленно течет вода в реке.

Все что будет — будет,

Все спешит к расплате,

Снег с высот, качаясь, падает к земле.

Разрываются тонкие цепи

С металлическим звуком

Огромных просторов пустых.

Море тихо шумит.

Как спокойно все гаснет на свете!

Дождь спускается к жизни,

Шелестя на листах золотых.

Статуя читает книгу, спит младенец

Соловей вздыхает над болотом

Родники не спят в своих берлогах.

Отражают звезды, вертят сферы.

Снег идет Раздетые деревья

Как железо медленно стучат.

Серый день, какой-то свет на небе.

Кто там ходит в бездне в поздний час?

Холодно, спокойно, нас не знают

Мы укрыты в холодах и в сумерках.

Люди в окнах фонари считают.

Не дошли до половины — умерли.

В сумерках нам свет целует руки.

Падаю на солнце,

Лечу и гасну.

Слабость и счастье,

Мгновенный страх.

Все безвозвратно,

Все больно, все ясно,

Все будет бесплатно

В иных мирах,

Пой, как умеешь,

Не бойся звуков.

Все равно не услышат,

Не скроешь муку.

И не заметишь

И не забудешь.

Горе злосчастье,

Мерзлые сласти,

Нагие страсти

Не в нашей власти.

Молчу, склоняюсь,

Живу, меняюсь.

Все будет скоро

Вне наших взоров.

Мы преданы гибели звуков.

Звезды, розы, облака,

Тихий зов издалека,

Соловьи над грязным прудом —

Все тебе казалось чудом.

— Как все это жить здесь может?

Спрашивал огни прохожий.

Не смотрите в небеса —

Там заклятье солнца душит.

Не смотрите в облака —

Там погибель слабым душам.

Не кричите в темноте —

В тишине никто не слышит.

Человек отворил балаган,

Улыбаясь взглянул на народ

И сказал:

Кто разгадал, отчего он живет —

Сразу умрет.

Мой бедный друг, живи на четверть жизни.

Достаточно и четверти надежд.

За преступленье — четверть укоризны

И четверть страха пред закрытьем вежд.

Тебе, дитя, достался жребий счастья,

Я — прокаженный нищий в полумгле.

Отгородясь от твоего участья

Возможно ль побираться на земле?

Александр строил города в пустыне,

Чтил чужие вина и богов.

Память, чай, его жива поныне.

Шел и не снимал сапог: без Сапогов

Александр был провинциал тщедушный

С толстой шеей набок и белком навыкат.

Александр был чудак великодушный,

Илиаду под кирасой мыкал.

Вспыльчивый и непомерно добрый,

Друг врагу, он в друге зрел врага.

В снежных скалах на морозе твердом

Нес безумного солдата на руках.

Если не считать пороков неких,

Тела слабости, судьбы, ее щедрот,

Есть похожие на Бога человеки,

Тезки неки. Славен этот род.

Никогда поэты не поймут

Этих дней совсем обыкновенных,

Ясности мучительную муть,

Вечности ущербную мгновенность,

Скудость очертания в воде

Роковой и неживой скалы,

Моря след на меловой гряде,

Смерти, исторгающей хвалы.

Возникает этот чадный час,

Как внезапный страх на толстом льду

Иль как град, что падает мечась,

Иль как крик и разговор в бреду.

Он родился, он летит впотьмах,

Он в ущербе, он едва вздыхает,

Преет в заколоченных домах,

В ясном небе как снежинка тает.

Мягки руки беспросветной ночи.

Сонное пришествие его

Стерегу я, позабыв о прочем,

Ах! с меня довольно и сего.

Парис и Фауст, Менелай, Тезей

И все им современные цари

Тебя ль не знают. Что ж, и днесь цари!

О разомкнись пергамент и музей!

Я поступаю в армию. Смотри.

Вот Троя, вот. И сколько в ней друзей.

Погибнем мы от дружеских связей.

Но Ты, повешенная, над землей пари.

Уж брал Геракл раз несчастный град.

Зачем мы новых возвели оград.

Миг гибели за десять лет сраженья,

Твои глаза за всю мою судьбу.

Ведь даже Гете и Гомер в гробу,

Что жили лишь для Твоего служенья…

Поэзия, ты разве развлеченье?

Ты вовлеченье, отвлеченье ты.

Бессмысленное горькое реченье,

Письмо луны средь полной тьмы.

Он совершен, твой фокус незаметный,

И шасть — летит сквозь мокрые леса

Стон Филомелы, глас зари ответный,

Что шевелит камышины сердца.

Седалище земного Аполлона,

Душа почит в холодном шутовство

В огромном галстуке, в парах одеколона,

С ущербным месяцем на каменном лице.

Но вот летят над подлецом идеи,

Он слушает с прищуренным лицом.

Как режиссер, что говорит с борцом.

Закуривает он кредиткой денег.

Слегка идет, почесывая бланк,

Наполовину спит в иллюзионе,

Где Чарли Чаплин и Дуглас Фербанкс

В экране белом ходят как в хитоне.

Заходит в писатьер, в публичный сад,

Ползет вперед, потом спешит назад

И наконец вытаскивает фишку,

Все падают и набивают шашку.

И подают пальто их благородью…

С немытыми ногами слон в хитоне,

Он смутно движется к жилищу Гесперид,

Запутываясь в фалдах, в смехе тонет,

Изнанкою являя жалкий вид.

Извержен бысть, от музыки отвержен,

Он хмуро ест различные супы.

Он спит, лицом в холодный суп повержен

Средь мелких звезд различной красоты.

На железном плацдарме крыш

Ослепительно белый снег

Упражняет свои полки.

А внизу семенит коренастый

Белый от снега человек.

Он прекрасно знает свой мир,

Он пускает дым из ноздрей,

В темно-синем небе зимы

Дышат белые души тьмы,

И на их румяных щеках

Веселится корова-смерть.

Полноплечий друг пустоты,

Громкогорлый жест тишины,

Скалит белые зубы дней

Опрокинутый в зеркале зал.

Терпеливый атлет зимы,

Он не знает, кого он ждет,

Краснокожий пловец ночей

Раздвигает руками лед.

Он плывет в океане смертей,

Он спокойно ныряет на дно,

Бесконечно невинен в том,

Что горит на щеках страниц

Отпечаток позорных рук,

Волчий след, огибая овраг.

А собаки спят на снегу,

Как апостолы на горе.

Я прохожу. Тщеславен я и сир,

Как нищие на набережной с чашкой.

Стоит городовой, как кирасир,

Что норовит врага ударить шашкой.

И я хотел спросить его: увы,

Что сделал я на небольшом пути,

Но, снявши шляпу скромно с головы,

Сказал я: «Как мне до дворца пройти?»

И он взмахнул по воздуху плащом,

Так поднимает поп епатрахиль,

Сказал: «Направо и чрез мост потом».

Как будто отпустил мои грехи.

И стало мне легко от этих слов,

И понял я: городовой, дитя,

Не знает, нет моста к созданью снов,

Поэту достижимому хотя.

И каждый раз, и каждый раз, и каждый

Я вижу Вас и в промежутках Вас.

В аду вода морская — жажду дважды.

Двусмысленная острота в словах.

Но ты верна, как верные часы.

Варнак, верни несбыточную кражу.

О, очеса твои иль очесы

Сбыть невозможно, нет разбить куражу.

Неосторожно я смотрю в лицо.

Ай, снег полярный не слепит так больно.

Ай, солнечный удар. У! дар, довольно.

Разламываюсь с треском, как яйцо.

Я разливаюсь: не крутой, я жидкий.

Я развеваюсь, развиваюсь я.

И ан, собравши нежности пожитки,

Бегу, подпрыгивая и плавая.

Вы сон. Ви сон, как говорят евреи.

В ливрее я. Уж я, я уж, уж я.

Корсар Вы, полицейский комиссар. — Вишу на рее.

И чин подчинный, шляпа в шляпе я.

Убивец бивень нечасовый бой

Вой непутевый совный псовый вой

Рой о бескровный о бескровный рой

Куй соглядатай о даянье хуй

Со ооо вобще оооо

Аа кри ча ча че а опиздать

Езда о да о дата госиздат

Уздечка ты узбечка волооб

Саосанчан буяк багун-чубук

Букашка кашка детсткая покажь-ка?

Оубубу бубубны пики шашка

Хуитеряк китайское табу

Уливы ливень бивень (выш. мотри)

Сравни сровни? нини два минус два шасть три

В губу вой брык тык бык три в дуду губу

К тебе влачиться Боже волочиться

Как положиться с нежностию жить

Жид он дрожит я жит что прочь бежит

Бежит божиться что пора лечиться

О дня не пропускал я не пускал

Тоска течет как жир свечи сквозь пальцы

На пяльцах мраморная доска

Иглой проткнешь ли нож ли нож упал

Я долго спал искал во сне вас нет

Вы сны не посещаете знакомых

Они не смеют в сон принять сон дом их

Их беден дом бледен день как снег

Нельзя нам снами где-то не встречаться

Ручаться мог бы против за не мог

Я занемог лью блюдо домочадца

Я светом облит я дрожу намок

Моя любовь подобна всем другим

Нелюбящих конечно сто процентов

Я добродушен нем и невредим

Как смерть врача пред старым пациентом

Любить любить кричит младой холуй

Любить любить вздыхает лысый турок

Но никому не сладок поцелуй

И чистит зубы сумрачно Лаура

Течет дискуссия как ерундовый сон

Вот вылез лев и с жертвою до дому

Но красен горький пьяница лицом

Толстяк доказывает пальцами худому

Шикарный враль верчу бесшерстый ямб

Он падает как лотерея денег

Шуршит как молодых кальсон мадополам

Торчит как галстук сыплется как вейник

И хочется беспомощно галдеть

Валять не замечая дождик смеха

Но я сижу лукавящий халдей

Под половинкой грецкого ореха

Халтуры спирохет сверлит костяк

И вот в стихах подергиванье звука

Слегка взревел бесполый холостяк

И пал свалился на паркет без стука

И быстро разлагаясь поползли

Прочь от ствола уродливые руки

Что отжимали черный ком земли

И им освободили Вас от скуки

Как пред кафе безнравственные суки

Иль молния над улицей вдали

Шикарное безделие живет

Слегка воркуя голоском подводным

А наверху торжественно плывет

Корабль беспечальный благородный

На нем труба где совершенный дым

И хлесткие прекрасные машины

И едут там (а мы на дне сидим)

Шикарные и хитрые мужчины

Они вдыхают запах папирос

Они зовут и к ним бежит матрос

С лирической восторженною миной

А мы мечтаем вот бы снизу миной!

Завистлив гномов подвоздушный сонм

Они танцуют ходят колесом

Воркуют пред решеткою камина

И только к ним подходит водолаз

Они ему беспечно строят рожи

Пытаются разбить стеклянный глаз

Добыть его из-под слоновой кожи

И им смешно, что ходит он как слон

С свинцом в ногах (другое дело рыбы)

У <них> крокет у них паркет салон

Счастливое вращение счастливых

Божественный огонь строптивый конь

Несет меня с могуществом поноса

А вы глядите дева из окон

Не видя дале розового носа

И вместе с тем прикован я ко вам

Так стрелка ищет полюс безучастный

Иль по земле летит стремглав кавун

Чтоб о него разбился мяздрой красной

Что может быть несчастнее любви

Ко вам ко вам о каменные бабы

Чьи пальцы слаще меда иль халвы

Чьи глазки распрекрасны как арабы

Черепаха уходит под череп

Как Раскольников в свой раскол

Плач сыновий и рев дочерий

Высыпаются с треском на стол

Но довольно этого срама

Заведите ротор мотор

Мир трещи как оконная рама

Разрывайся как ватный платок

Есть в этом мире специальный шик

Показывать что Ты лишен души

Мне ль реабилитировать себя

За преступленье в коем все повинны

Кто улетал на небо бытия

Чтоб воинскую избежать повинность

Спохватываюсь и спеша пишу

С зловещими названьями записки

Слегка дымлю потом в петле вишу

Потом встречаю деву с легким писком

Над евою тружусь щипя власы

Под девою во мгле в земле гуляю

Иль ухожу на самые басы

Потом воркую или тихо лаю

Нагое безобразие стихов

Воспринимаешь ты как бы одетым

И спишь о странность тамошних духов

А мы пускаем газы бздим квартетом

Акробат одиноко взобрался на вышку

Озирает толпу, что жует и молчит

Но оркестр умолк барабан закатился

Сладострастные дамы прижались к мужьям

А внизу хохотал размалеванный клоун

На спине расточая луну богачей

Он доподлинно знал о присутствии Бога

Профессиональный секрет циркачей

Луна часов усами повела

Цифирью осклабилась безобразно

Лежит душа с улыбкою вола

Во сне во сне возвышенно и праздно

В Америку ехали воробьи

На розовом дирижабле

Их встречал там Чарли Чаплин

Мери Пикфорд клялась в любви

И другие киноактеры

(Шура Гингер я впал в твой тон)

Заводили свои моторы

Надевали свои пальто

Я пред мясной где мертвые лежат

Любил стоять, хоть я вегетарьянец.

Грудная клетка нежностию сжата

Ползет на щеки нестерпим румянец.

Но блага что сжирает человек

Сего быка с мечтательной подругой

Запомнит он потом на целый век

Какою фауне обязан есть услугой.

Хотя в душе и сроден мне теленок,

Я лишь заплакал в смертный час его.

Здоровый конь не тронет до сего

Лишь кони умирающие конок.

Благословен же мясника топор

И острый нож судьбы над грудью каждой.

Ведь мы любви не знаем до тех <пор>

Как умирающий воскликнет «жажду!»

Пудрится снегом бульвар пустой

Ночью тихо засыпают укусы

И раны от одичавшей жизни злой

Когда-то ласковой и золотисто-русой

Делает это куртизанка после свидания

Лицо помятое красное, исцарапанное ногтями

Засыпает слоем пудры

Чтобы опять служить любовным будням

Завтра опять новые раны следы

На свежем слое снега зачернеют гадко

И опять, когда уйдут они

Он будет пудриться украдкой

Спокойной пудрою молекул

Туманных блеск, себя покрыв

Под фонарем светящий сектор

Снежинок света молчалив.

Сегодня мертвецы опять вбивают гвозди

в свои большие медные гробы

кровавых капель распухнувшие грозди

чертят перед глазами красные круги.

Смотрите там в углу сидит унылый дьявол

и ловит на лету летящий моноплан

когда-то был царем и он когда-то правил

Теперь унылый черт сошел на задний план

Какой-то там мертвец проснулся слишком рано

он будит мертвецов соседей по гробам

Фосфорицитный свет шипя течет из раны

течет и расплывается, загнивши, по губам

Я, кажется, больной и очень слишком нервен

Я, кажется, умру через четыре дня

нет просто тяжело какой-то орган прерван

но как светла и легка душа

В полдневный час белеет синева

В пыли старьевщик прекращает пенье

Меланхолически дневное синема

Чуть слышным звоном слизывают тени

Внутри рояль играет чуть живой

Над призраком какой-то славы прежней

Мир на вершине солнечной кривой

Замедлил шаг прислушиваясь к бездне

Больным сердцам мила дневная тьма

Но где-то дальше грохот отдаленный

И над скольженьем светового дна

По тонкой крыше тает шелест сонный

А вечером прозрачна синева

Лоснится кашель сыростью осенний

И холодом омытая листва

Средь желтых луж бросает ярко тени

Ах молодость тебя нельзя забыть

Косой огонь вечерняя погода

И некуда идти и некого любить

Безделие и жалость без исхода

Всю ночь в кафе под слабый стук шаров

О чем Ты пишешь. Утро голубеет

И соловей из глубины дворов

Поет таясь как он один умеет

Ах это все не верится Тебе

Что это так что это все что будет

В казарме день играет на трубе

И первые трамваи город будят.

Вздыхает сонный полдень над обманом,

И никнет чаша дней, лия духи.

Бесплатным ядом, голубым туманом

Сквозь тонкий ледостав цветут стихи.

Ты снишься мне, возлюбленное лоно,

Моих первичных лет; давно, давно,

Откуда звездный ветер неуклонно

Стекает в мир, как новое вино.

В своих волнах неся огни живые,

Звенящие цветы святых садов,

Согласно опрокинутые выи,

Уста, что будут петь средь толстых льдов.

С священных Альп, сквозь реквиум столетий,

Сползают плавно ледники огня.

В своих хорах поют согласно дети.

Работают, ждут праздничного дня.

Когда закат сиреневый ручьями

Слетит к их непокрытым головам.

Чтобы они вновь встретились с друзьями

На высоте, над отраженьем. Там…

На высоте, в сиреневых лучах,

Спокойно спит твое лицо над миром.

Взошел закат, сорвался и зачах.

Простила ты и отпустила с миром.

Смотрю, по горло погружаясь в зло,

Стоя пятами на кипящем аде,

Недвижна Ты, на звездном водопаде,

Беззвучно ниспадающем к земле.

Окружена лиловыми кругами,

Сияньем голубым, звучаньем крыл

И в крепких латах спящими врагами

И сонмами хвостов, копыт и рыл.

Нисходишь Ты, Ты пребываешь в сферах.

Поешь и молча слушаешь зарю,

Следишь с высот за шагом Агасфера.

Докладываешь обо всем его царю.

Тебе ли он откажет в снисхожденьи!

В сиреневом лице твоем весна,

Конец и срок невыносимых бдений

И окончательное прекращенье сна.

Золотая луна всплыла на пруде

Труба запела о страшном суде

Труба палила с пяти часов

Происходила гибель богов

Они попадали под выстрел трубы

Они покидали свои столы

Где пьяная скука ела с ножа

Мимо пристани медленно шла баржа

Город скрывался смеялся пилот

И появлялся плавучий лед

Дансинг медленно накреняла волна

Им казалось что все это от вина

Они танцевали кружась и встречаясь

Под пение скрипок и крики чаек

С крейсера-призрака выстрел сверкал

Он провожал нас в глуби зеркал

И уж мы видели с наших мест

Над мостиком дансинга Южный Крест

Уж волны кругом меняли свой цвет

Со дна океана вставал рассвет

И по чистому зеркалу мертвой воды

Плыл розоватый и зловещий дым

Где мы и что там в дыму ползет

Это белое поле полярный лед

Это шелк непорочных твоих похорон

Он окружил нас со всех сторон

Друг мой прекрасный ложись на лед

Смерть нас розовым солнце<м> ждет

Мы возлюбили ее вполне

Мы изменили родной стране

Мы целовали ее в чело

И миновали добро и зло

Отцы об стенку ударялись лбами

Работали ходили на врага

А мы живем как педерасты в бане

Хихикая и кашляя слегка

Они трясли красивые оковы

И мыли стекла кровию в дому

А я умею только строить ковы

И рассуждать как иегова в дыму

Начто тогда ты жил творянин Ленин

И кровь пролил и класс переменил

Когда садясь как дева на колени

Потомок твой мешает он был мил

Да проклят будь тот счастливый холуй

Кто мирно ест пунцовую халву

И говорит военный труд окончен

Поджаривайся жизнь круглясь как мягкий пончик*

Актер упал но роль еще живет

Она о новом теле вопиет

Негромкими но страшными словами

Еще молчит непробужденный мир

Всегдашно сторожим златыми львами

И тихо над пустыми головами

Смеется опрокинутый кумир.

Луна богов луна богиня смерти

Вокруг луны кружит корабль лет

В окно смеются завитые черти

На дне души горит душа зимой

Луна во всем она горит во взгляде

Я предан ей я стал луною сам

И фиолетовой рукой богиня гладит

Меня во сне по жестким волосам

Качались мы, увы, но не встречались,

Таинственно качание сюда.

Туда мы с искренним привольем возвращались;

В строй становились мирно, как года.

Безмерно удивлялись: разве это

Та родина, которая? та? ту?

Но уходило прочь земное лето.

Валилось сердце в смертную пяту.

Пенился океан цветочным мылом.

Вода вздыхала в раковине тая:

Ты исчезаешь, ты уходишь, милый,

Но мы не отвечали улетая.

Кружась не замечали, не смеялись,

Не узнавали, умирая, дом.

Мы никогда назад не возвращались,

Хоть каждый день ко флигелю идем.

И так пришли к тебе к тебе бе! бе!

Ты слышишь, козы блеют перед смертью;

Как розовое милое бебе,

Как черные таинственные черти[1].

Смирение парит над головой

Военною музыкою и зыком

Морение схватило нас хоть вой

Распух от страха и жары язык

На сходку сквера мы пришли без зова

Увы должно без голоса уйдем

Слова излишние придали форму зоба

Полна вся улица она влезает в дом

Дом дом о дверь меня кричу нет дома

Не слышат притворяются идут

Текут из крана с потолка ползут

Настигли завсегдатаи Содома

Висят и тащат по ступеням вниз

Выводят за плечи как на расстрел на площадь

Смеется в воротник и плачет лошадь,

Зря подневолье. Я же продолжаю визг

Ору кричу но чу кругом пустынно

Пустыня ходят невесомо львы

О Лазаре! Я спал! О выли львы

Несут для погребения простыни

Зачем зачем всевышний судия

Велел ты мне наяривать на лире

Ведь я совсем совсем плохой поэт

Нелепый жулик или обезьяна

Ведь я не верю в голос из-под спуда

Он есть конечно но и безопасно

Для спящего на розовой перине

Для скачущего праздно на коне

Для тех кто плавает или летает

Вздыхая воздух или незаметно

Исподтишка пуская дым табачный

Горой порой до самых башмаков

(Хоть я и не поклонник гигиены

Вегетарианства или шахматистов

Которые танцуют на обложке

И падают и вечно спят смеясь)

Нелепый факт на дереве нелепом

Нелепою рукою отрываем

Я издаю глухой и хитрый вкус

Как будто сладкий и как будто горький

Как будто нежный но с слоновой кожей

Но светлосиний и на самом деле

Премного ядовитый натощак[2]

Но для того кто вертится как флюгер

(Крикливая и жестяная птица)

На вертеле пронзительнейшей веры

На медленном сомнительном огне,

Я привожу счастливую во сне

Она махает ровненькою ручкой

И дарит дарит носовой платочек

Надушенный духами сна и счастья

Охотного предоставленья Жизни

(Как медленный удар промеж глазами

От коего и тихо и темно)

Лишь я дотронулся до рога

Вагонной ручки, я устал,

Уже железная дорога

Открыла дошлые уста.

Мы познакомились и даже

Спросили имя поутру,

Ответствовал польщенный труп:

Моя душа была в багаже.

Средь чемоданов и посылок

На ней наклеен номерок,

И я достать ее не в силах

И даже сомневаюсь: прок.

Так поезд шел, везя наш тихий

Однообразный диалог,

Среди разнообразных стихий:

На мост, на виадук, чрез лог.

И мягкие его сиденья

Покрыли наш взаимный бред,

И очи низлежащей тени

И возлежащего жилет.

Закончив труд безмерно долгий,

Среди разгоряченной тьмы

На разные легли мы полки,

Сны разные узрели мы

Зима и тишина глядели

Как две сестры через забор

Где птицы в полутьме галдели

Холодный покидая двор

А в доме Ольга и Татьяна

Писали при свечах письмо

Пока над желтым фортепьяно

Летала пепельная моль

Гав гав! Ау ау! Миау мау! Кукареку!

О, караул! Но караул на башне.

Бль! бль! в воде, зачем я прыг<нул> в реку,

О, о, погиб (печальной Мойры шашни).

Реку Тебе, неостроумный голубь.

О, Боже! Можжевельная вода?

Ты мне для лека. Утонул я голый.

Иду на дно, должно быть, в ад? о, да.

Усаты духи шепчут у сосудов,

В которых парится неправедная плоть.

О, Бог, скорей, о бок, Ты безрассуден.

Антропофаги жмут людской приплод.

Но, о, реку, ура, реку из речки.

Казалось, им необходим партнер.

Сажусь играть, сдаю, дрожа (у печки).

Какая масть ко мне пошла, синьор!

На белые слоны садится снег

Они трубят засыпанные мраком

Они слегка шевелятся во сне

Слегка ползут по бельведеру раком.

Их помнит ли еще слоновый бог

С пронзительными круглыми клыками

Которые он сну втыкает в бок

Жует его как мягкий пряник (камень)

А человек застигнутый внутри

Раздавленный воздушными зубами

Не знает: То моря? леса? ветры?

Несут его топча и мня ногами

Ил`и, Ил`и священная душа

Проснувшаяся к бытию внезапно

Выкладывает с шумом антраша

Прекрасно беспрестанно и бесплатно

И весело поет визжа слегка

Слегка стеная в небольшом надрыве

Пока во сне слезает с потолка

Ее убийца с веером игривым

На иконе в золотых кустах

Богородица сидит в грустях

Прародительница и приснодева

Победительница древней Евы

И на пальцах держит эта дама

Маленького красного Адама

А внизу под розами лампад

Расстилается электроад

Там царит двойник княжны пречистой

Призрак важный, влажный лев плечистый

Заместительница герцогини

Повелительница и богиня

Весело галдит чертячий двор

Ходит колесом бесстрашный вор

И Иуда с золотого блюда

Кровь сливает в ожиданьи чуда

И поют хоры детей-чертей

О земле о чудесах страстей

О зари лиловых волосах

О земных редеющих лесах

И цветут шипы еловых роз

Ржанье тонкое рождает паровоз

Стойте теплое завидев вдалеке

Отраженье электричества в реке

И несется налегке трамвай

В загородное депо как будто в рай

И за ним в цилиндре Гумилев

(На подножку подскочить готов)

С поезда в пальто слезает ночь

К ней бежит носильщик ей помочь

Выкатить тяжелую луну

Выпытать ночную истину

Но шумит во сне машинный край

Будто арфами снабженный щедро рай

И с ночным горшком на голове

Пляшет неизвестный человек

А вокруг как бабочки грехов

Реют в воздухе листки стихов.