Сочинения

О ЛЮБОПЫТСТВЕ

1. Душное, темное, холодное или нездоровое жилье лучше всего, конечно, покинуть. Но уж если привязывает к месту привычка, тогда, переделав окна и сменив лестницу, отворив одни двери, заперев другие, можно устроить так, чтобы в доме стало больше света, свежего воздуха и тепла.

Даже иным городам подобные перемены принесли много пользы; так, и о моем отечестве рассказывают, что Херон1075 обратил к востоку город, открытый прежде западному ветру и лишенный по вечерам солнца, чей свет заслонял Парнас.1076 А ученый Эмпедокл, перегородив ущелье, из которого на равнину дул удушливый и тлетворный ветер с юга, избавил, как известно, страну от моровой язвы.

И вот так же страсти, тлетворные и губительные, и бури и мрак приносящие душе, лучше всего гнать прочь и разрушать до основания, даруя самим себе спокойную ясность, свет и свежий дух. Если же это не удается, то хотя бы перемены и перестройки добиться, переставляя что-нибудь и поворачивая.

И вот, скажем, любопытство — это как бы страстное желанье знать чужие изъяны, и с недугом этим всегда, видимо, связана зависть и злоба.

Оставь же все внешнее и внутрь обрати свое любопытство; если любо тебе разузнавать об изъянах и пороках, то довольно дела найдешь у себя дома, ибо «сколько вод в Ализоне1078 и листьев на ветках у дуба», столько отыщешь в жизни своей прегрешений, в душе — страстей и упрощений в достодолжном.

Как говорит Ксенофонт,1079 у добрых хозяев для всего свое место: там — сосуды для жертв, здесь — для трапезы, и что нужно земледельцу, отдельно от снаряженья воина. Так и в тебе разнятся пороки, питаемые завистью или ревностью, трусостью или мелочностью. К ним приступи, их исследуй; замкни проходы к соседям и прегради подступы любопытству, но открой другие — ведущие в твою собственную обитель, в покои твоей жены, в жилище твоих слуг. Там не пустые и вредные, но благие и полезные труды потребуют и пытливости и усердия у всякого, кто говорит себе:

2. И вот, как сказочная Ламия1080 дома спала слепою, пряча глаза в каком-то сосуде, а выходя наружу, вставляла их на место и делалась зрячей, так и любой из нас. От зловредности мы, словно око, влагаем в себя пристрастие к чужому и постороннему, а на собственные поступки и пороки постоянно натыкаемся, не замечая их, потому что не обращаем к ним ни света, ни взора.

Вот почему врагам своим любопытный приносит больше пользы, чем самому себе: в них он изобличает и обнаруживает изъяны, им он показывает, чего следует остеречься и что исправить, а множество бед у себя дома, хлопоча о чужом, не заметит. А ведь Одиссей не прежде1081 решился беседовать со своей матерью, как узнал от прорицателя то, за чем спустился в Аид, а узнав, и к матери обратился, и других жен вопросил, кто, мол, Тиро,1082 и кто — прекрасная Хлорида,1083 и почему умерла Эпикаста,1084

Мы же, нимало не заботясь о своих делах и ничего о них не ведая, занимаемся чужим родословием, тем, что соседов дед был сириец, а бабка фракиянка, или тем, что такой-то задолжал три таланта, а лихвы все не платит. Разузнаем и о других вещах: откуда возвращалась жена имярека и о чем это двое переговаривались в уголку.

А вот Сократ ходил повсюду, допытываясь, какими речами умел Пифагор убедить слушателей, и Аристипп, повстречавшись на Олимпийских играх с Исомахом,1086 спросил его, чему учит Сократ, что так привлекает к себе юношей, а получив лишь малые крупицы и бледные образы Сократовых речей, столь сильно был ими захвачен, что телом ослаб и стал необычайно бледен и худ; так продолжалось до тех пор, пока, мучимый жаждою <знания> и огнем, сжигающим его изнутри, он не прибыл в Афины, и не зачерпнул из источника, и не узнал и мужа этого, и речи его, и учение, целью которого было пороки свои понять и от них избавиться.

3. Но иные люди на свою собственную жизнь, как на самое отвратительное зрелище, смотреть не в силах, и не в силах они, подобно лучу света, обратить на самих себя свой разум; вместо этого душа их, полная всевозможных пороков, трепеща и ужасаясь заключенного в ней, устремляется наружу и кружит возле чужих дел, питая и взращивая в себе злобу. Так часто и домашняя курица, хотя пища рядом, забивается в угол и скребет землю:

Точь-в-точь таковы и любопытные: безразличны к речам на людях и к тому, вопросы о чем не возбраняются, а ответы не в тягость, извлекая во всяком семействе потаенные и скрытые изъяны.

Не правда ли, метко ответил некий египтянин на вопрос, зачем он обернул свою ношу со всех сторон: «Чтобы не знали, зачем!» Ну, а ты для чего любопытствуешь о том, что скрыто? Не прячут, когда нет ничего дурного. Да и не принято ведь входить в чужой дом, не постучавшись. И потому в наше время есть привратники, а раньше стук колотушкой в дверь давал знать о пришельце, чтобы хозяйку дома или дочь-девицу чужой не застал врасплох, чтобы не увидел избиваемого раба или раскричавшихся служанок. А за таким-то и тянется любопытный, но, пригласи его кто-то в дом добропорядочный и с устоями, вид такого семейства не доставит ему удовольствия: то, чего ради замок, засов и забор, — вот это он раскрывает и выносит на обозрение чужим людям. Вот и Аристон1088 говорит, что «больше всего досаждают нам те ветры, какие задирают одежду», а любопытный не то что гиматий и хитоны соседей, но самые стены их срывает, ворота распахивает и «мимо девушки с кожею нежной»1089 пробирается и проскальзывает, словно ветра дуновение, выискивая и вымысливая вакханалии, пляски, ночной разгул.

4. И, как у Клеона1090 из комедии,

так и помыслы любопытного разом всюду: в домах богачей и в лачугах бедняков, в царских палатах и в спальнях новобрачных. О всяком деле он дознается, даже о делах иноземцев и властителей, а это для него небезопасно. Ведь как человек, отведавший из любопытства аконит, еще и не распробовав его вкуса, принял уже смертельный яд, так искатели изъянов у знатных людей губят себя, ничего не успев выведать. Таковы и те, кто, не довольствуясь солнечным сиянием, щедро изливающимся на все и вся, слепнут, дерзко отваживаясь смотреть на самый круг светила и принуждая свой взор проникать его. Вот почему умно ответил сочинитель комедий Филиппид, когда однажды на вопрос царя Лисимаха: «Чем из моего достояния поделиться с тобою?» — молвил: «О царь, только не твоими тайнами!» В самом деле, все самое приятное и самое прекрасное, что есть у царей, будь то пиры, богатства, празднества или милости, — все это у всех на виду. Но когда в чем-то заключена тайна, остерегайся приблизиться и бойся прикоснуться. Не прячут благоденствующие государи своей радости, веселящиеся — своего смеха, благосклонные — своей милости. Но страшно потаенное — мрачное, хмурое, неприветливое; здесь копится затаенный гнев, здесь вынашивают угрюмую месть, здесь ревнуют жену, подозревают сына, не доверяют другу. Беги прочь от этой черной, сгущающейся тучи: не минуют тебя ни громы, ни молнии, едва лишь ныне скрываемое прорвется наружу.

5. Но где же тогда выход? Как я уже говорил, любопытство нужно отвлечь, повернуть в иную сторону, более всего обращая душу ко всему прекрасному и достойному. Любопытствуй о том, что в небе, на земле, в воздухе и в море. Чем ты более склонен любоваться: великим или малым? Если великим, то пусть тебя занимает солнце: куда оно заходит и откуда восходит? Исследуй, что за перемены происходят с месяцем, словно с человеком, куда истратил он столько света и откуда добыл его снова, как

А между тем и это — неизреченные тайны природы, да только ей пытливые не в тягость.

Или ты оставил помыслы о великом? Тогда на меньшее обрати любопытство: отчего одни растения всегда цветут и зеленеют и во всякую пору красуются, выказывая свою пышность, а другие то им подобны, а то, словно нерасчетливый хозяин, разом расточивши свои запасы, остаются голы и нищи? И отчего одни растения приносят продолговатые плоды, а другие — с выступами, третьи — гладкие и круглые? Но это тебя, должно быть, не привлекает, потому что в подобных вещах нет ничего дурного. А уж если любопытству непременно нужно, подобно гаду на гнилом месте, и жить и кормиться всякой дрянью, то обрати его к истории и предоставь ему тем самым зол несметное богатство. Ведь именно там

измены жен, козни челяди, злословие друзей, отравления, зависть, ревность, крушение семейств, свержения властителей. Насыться этим и тешь себя, никому не досаждая и никого не печаля.

6. Похоже, однако, что любопытство не находит удовольствия в бедах, давно миновавших; они нужны ему свежими, еще «теплыми», и радостно смотрит оно новые «трагедии», но с предметами забавными и сравнительно веселыми неохотно имеет дело. Вот почему, когда рассказывают о чьем-то бракосочетании, о жертвоприношении или о торжественном шествии, любопытный слушает невнимательно и равнодушно, уверяет, что раньше уже почти все слышал, велит это пропустить и рассказывать дальше. Но если кто-нибудь подсядет к нему и станет рассказывать о растлении девицы или о распутстве женщины, о готовящейся тяжбе или о распре родных братьев, тут уж он не дремлет и не спешит по делам, но «ловит слова и уши под них подставляет».1094

Верно сказано о любопытных еще и такое:

Ибо подобно кровососным банкам, которые вытягивают из тела наихудшие соки, уши любопытных впитывают самые дрянные разговоры, а еще верней: подобно неким мрачным и проклятым воротам, какие служат в городах для выноса мертвецов и вывоза нечистот и скверны — причем ничто святое и ничто священное не входит через них и не выходит, — уши любопытных не впускают ничего ни полезного, ни остроумного, зато проникают в них и там располагаются кровожадные бредни, принося с собою гнусные и грязные россказни.

вот для любопытных «единственная Муза и Сирена», вот лучшая услада для их слуха.

Действительно, любопытство — это страсть узнавать об укромном и тайном, никто ведь, обретя благо, не станет его прятать; потому что, даже будучи его лишены, делают вид, что имеют. А значит, любопытный, с нетерпением ожидающий рассказов о дурных вещах, одержим злорадством — собратом зависти и клеветничества. Ведь зависть — это сожаление о чужом благе, злорадство — наслаждение чужим горем, а и то и другое рождено злобой — страстью грубою и дикой.

7. Настолько мучительно всем обнажать свои собственные изъяны, что многие скорее умрут, нежели откроют врачам какой-нибудь из тайных своих недугов. Представь себе, что Герофил,1097 Эрасистрат1098 или сам Асклепий (в ту пору, когда он еще был человеком) со снадобьями и орудиями врачевания обходит дом за домом и вопрошает, нет ли у кого свища в заднем проходе, или в утробе у женщины — опухоли. И хотя любопытство служит этому ремеслу для исцеления, все же, уверен, всякий прогонит такого лекаря, ведь не дожидаясь, когда в нем будет нужда, незван и непрошен, он приходит, чтобы наблюдать чужие увечья.

А ведь любопытные именно обо всем этаком, да еще и о худшем допытываются, и при этом не врачуют, а только лишают покрова тайны. И тем вполне заслужили ненависть. Мы злимся на сборщиков пошлины и досадуем на них, право же, не тогда, когда они осматривают, что мы ввозим открыто, но тогда, когда в поисках утаенного они роются в чужой клади, в чужих товарах. Однако делать это им велит закон, а не делая они несут наказание. Что же до любопытных, то они губят собственные дела, запуская их совершенно из-за хлопот о чужих. В деревню они отправляются лишь изредка, потому что не выносят тишины и спокойствия безлюдных мест. Если же время от времени они там все-таки бывают, то за виноградниками соседей следят больше, чем за своими собственными; и все выспрашивают: сколько быков пало у соседа и много ли соседского вина прокисло. И вскоре, насытив свое любопытство, спешат прочь. А тот настоящий земледелец из комедии, напротив, неохотно внимает слухам, что дошли до него из города, сами собой, ворча при этом:

8. От деревенской жизни, как от чего-то устаревшего, лишенного жарких страстей и леденящего ужаса, любопытные бегут в сутолоку торжищ и судилищ, в суету пристаней. «Что нового?» — «Да разве ты не был утром на площади?» — «Был». — «Так что же? За три часа, по-твоему, в государстве произошли важные перемены?» Ну а если у кого-нибудь найдется что порассказать в таком роде, то любопытный спешится, возьмет за руку, обнимет, расцелует и будет стоять и слушать. Если же скажет встречный, что никаких новостей нет, он словно пеняет ему: «Что я слышу? разве ты не был на площади, не шел мимо стратегия? не повстречал приезжих из Италии?» Вот почему весьма достойны похвал начальники локрийцев, каравшие всякого, кто, возвратясь с чужбины, справлялся, «что нового».

Как поварам желанно изобилье снеди, а рыбарям — рыбы, так и любопытные жаждут несметных напастей, бесчисленных происшествий, новшеств и перемен, чтобы всегда было за чем поохотиться и чем поживиться.

Мудро поступил и законодатель фурийцев: он ведь запретил осмеивать в комедии любых граждан, кроме прелюбодеев и любопытных. Действительно, если прелюбодеяние — это как бы любопытство насчет чужой услады, поиски и выведывание хранимого бережно в тайне ото всех, то любопытство — это снятие покровов с тайны, ее обнажение и разоблачение.

9. Обычно, между тем, кто много знает, много и болтает; именно поэтому Пифагор и предписал ученикам пятилетнее молчание, нарекши его речевластием. А злословие непременно сопутствует любопытству, ибо что охотно слушают, охотно и разбалтывают, и что с жадностью выведывают у одних, с радостью переносят другим. Так получается, что, и без того отягченный столькими пороками, недуг сей оказывается препятствием для самой страсти. Ибо все опасаются любопытного и прячутся от него. Делать что-нибудь у него на виду, говорить в его присутствии что бы то ни было почитают неприятным, а посему, покуда такой человек поблизости, намерения свои меняют и обсуждение дел откладывают на другое время. А появись любопытный, когда ведутся тайные переговоры или совершается важное дело, тут же все прерывают, прячут, словно лакомый кусок от прошмыгнувшей кошки. Так что часто открытое слуху зрение всех других укрыто только от любопытных глаз и ушей. По той же самой причине любопытные лишены всякого доверия. И письма, и грамоты, и печати мы, конечно, скорее доверим рабам и иноземцам, нежели друзьям и родичам, страдающим любопытством. А вот славный Беллерофонт,1099 посланный с письмом о себе самом, не вскрыл его, но из той же воздержности не коснулся ни письма царя, ни его жены. Ибо как любопытство, так и распутство происходит от невоздержности; а сверх того, от злостной глупости и безрассудства. Ведь рваться, не жалея трат, к женщине, содержащейся взаперти, а случается и безобразной, проходя мимо стольких общедоступных и всем принадлежащих, — это, конечно, крайний предел одержимости и сумасшествия. Но именно так и поступают любопытные, когда, пренебрегая множеством прекрасных зрелищ и занимательных рассказов, отвергая благородный досуг и просвещенную беседу, распечатывают чужие письма, прикладывают уши к стене соседа, перешептываются с его рабами и прислужницами, часто подвергая себя опасности и всегда — позору.

10. Весьма полезно поэтому, ибо скорее всего отвращает от любопытства, припомнить, что же, собственно, сумел ты узнать. И если, в подражанье Симониду, который говорил, что, открывая спустя долгое время два ларца, всякий раз обнаруживал ларец с даяниями полным, а ларец с воздаяниями пустым, — если, как он, отомкнуть со временем кладовую любопытства и увидеть там всяческую тщету, бесполезные пустяки, вредный, отвратительный вздор, то, может быть, все это предстанет перед владельцем во всем своем ничтожестве и мерзости.

Не правда ли, если кто-нибудь, берясь за сочинения древних, изыскивает в них все самое худшее и даже завел особую книжку, куда собирает из Гомера, скажем, стихи с первым кратким слогом, из трагических поэтов — погрешности языка, из Архилоха — непристойные и распущенные высказывания о женщинах, какими он лишь себя самого опозорил, то разве не заслуживает он проклятия из трагедии:

Да и без проклятий отвратительна и бессмысленна эта его копилка чужих огрехов. С нею можно сравнить город, который Филипп нарек Гореградом, потому что заселил его самым никчемным и отпетым людом.

Итак, любопытные, не из стихов и не из книг, но из жизни людей вылавливая и собирая ошибки, неудачи и погрешности, превращают собственную память в унылое хранилище всего, что чуждо изяществу и образованности.

Вот и в Риме есть люди, которые ни во что не ставят ни картины, ни изваяния, ни даже красоту продажных мальчиков и женщин, а только вертятся кругом площади, где выставлены уродцы, глазея на безногих, криворуких, трехглазых, птицеглавых и высматривая, не уродилось ли <где-нибудь>

Однако, если приводить их на такие зрелища постоянно, они скоро почувствуют пресыщение и отвращение. Так и те, кому любопытны жизненные неудачи, позор целых родов, какие-то разлады и прегрешения в чужих семействах, пусть вспомнят, что они узнали прежде, и пусть увидят: никакой радости и никакой пользы им это не принесло.

11. Самое сильное средство от этой страсти — постепенное приучение, а именно такое, когда, начавши издалека, мы упражняем себя и наставляем в воздержности определенного рода. Ибо этот недуг, заходящий мало-помалу все дальше и дальше, привычка и взращивает. А как нам это делать, мы увидим, рассуждая об упражнении.

Мы начнем сперва с самого незаметного и незначительного. Разве так уж трудно не читать по дороге надписи на могилах? и разве так тяжело, гуляя по городу, отводить взгляд от надписей на стенах? если, конечно, при этом внушать себе, что ни примечательного, ни полезного там ничего не написано, а только имярек помянул добром имярека, такой-то, мол, — лучший из друзей; и многое другое, полное подобного же вздора. Казалось бы, от такого чтения нет никакого вреда, но незаметно оно все же вредит, потому что внушает помыслы о том, что нас не касается. Ведь и охотники не разрешают щенкам сворачивать в сторону и бежать за всяким запахом, нет, они дергают за поводок и тянут назад, стремясь сохранить собачье чутье тонким и сильным для его собственного назначения: чтобы с большим рвением шли псы по следу,

Точно так же вылазки и рысканья любопытного ради всевозможных зрелищ и слухов следует пресекать и стараться отвлечь его на что-нибудь полезное. Подобно орлам и львам, которые, ступая, втягивают когти, чтобы не стерлись их острые концы, так и мы, признавая, что острота его и сила любознательного — любопытство, не будем попусту тратить его и притуплять.

12. Вслед за тем станем приучать себя, проходя мимо чужих дверей, не смотреть внутрь, чтобы наш любопытный взгляд не поймали в доме, как вороватую руку; есть у нас как раз подходящее к случаю изречение Ксенократа, утверждавшего, что все равно, глаза или руки запускать в чужой дом. Ведь такое подсматривание противоречит праву, безнравственно, да и удовольствия не доставляет.

По большей части в доме можно увидеть разбросанную там и сям утварь или рассевшихся служанок — а это зрелище ничем не примечательное и ничуть не радующее глаз. Взгляды же искоса, увлекающие за собой душу, и само это подсматривание — привычка постыдная и порочная. Диоген, увидев, как ехавший на колеснице олимпионик Диоксипп1104 все больше поворачивал назад голову, заглядевшись на красивую женщину, смотревшую на шествие, и не в силах оторвать от нее глаз, воскликнул: «Смотрите, как бы девчонка не свернула молодцу шею!» Легко заметить между тем, что любое зрелище сворачивает шею любопытному и тянет его за собою, если уж взор его привык усердно рыскать повсюду.

Однако, я уверен, нашему зрению и не следует слоняться по улицам, как плохо вышколенная прислуга; нет, посланное душою за делом, оно должно исполнить приказание и тотчас возвращаться с известием, а затем снова благонравно оставаться подле разума и подчиняться ему. Здесь нам очень кстати слова Софокла:

Чувства, не получившие воспитания и, так сказать, надлежащей выучки, выскакивая наружу и отвлекаясь в разные стороны, нередко заставляют наши помыслы обращаться к ничтожным делам и предметам. Впрочем, вымышлен известный рассказ о Демокрите, который-де, устремив взор на зеркала, освещенные огнем, и восприняв отражение, по своей воле погасил свет очей, дабы глаза не вносили смуты в его мысли, то и дело вызывая их наружу, но позволили бы печься о [внутренних]@углы? делах и заниматься умопостигаемым как бы за затворенными ставнями. Однако истиннее всего будет вот что: кто занят в основном размышлением, редко беспокоит свои чувства. Вот и мусейоны1106 выстроили подальше от городов, и ночь нарекли «благоразумной», почитая покой и сосредоточенность чрезвычайно важным для успеха изысканий и раздумий.

13. И право же, ничуть не тяжело и нисколько не трудно не подойти к людям, бранящимся на рынке и поносящим друг друга, или усидеть на месте, когда зачем-то станет собираться народ; а если уж с собою никак не совладать, то встать и уйти. Не стяжать тебе никакой корысти, если смешаешься с толпою любопытных, зато великое благо добудешь, если, приучая любопытство повиноваться разуму, насильно отвратишь его в сторону и преградишь ему путь. Тому же, кто стремится, упражняя самообладание, преуспеть еще более, следует пройти мимо театра с утешным представлением, вырваться от приятелей, что тянут с собою посмотреть на плясуна или комика, а на шум, поднявшийся на стадионе или ипподроме, не обернуться. И как Сократ советовал избегать пищи, возбуждающей голод в сытых, и питья, разжигаюшего жажду, так и нам необходимо тщательно оберегать и зрение и слух от того, что безо всякой нужды нас захватывает и влечет к себе. Кир, во всяком случае, не пожелал посмотреть на Панфию, а Араспу,1107 сказавшему, что красота этой женщины стоит того, чтобы ее увидеть, ответил: «Тогда тем более следует воздержаться, ибо если, послушав тебя, пойду теперь к ней, то, возможно, она сама заставит меня прийти к ней в другой раз и, хотя я чужд праздности, захаживать еще, смотреть на нее и сидеть с нею рядом, пренебрегая множеством дел, достойных и усердья, и внимания». Так же и Александр не стал смотреть на жену Дария, которая слыла несравненной красавицей, и, заходя к ее матери, уже старухе, не выжидал появления молодой и прекрасной. А мы, тайком бросая взгляды на носилки женщин и прилипая к окнам, делая любопытство столь податливым и столь вездесущим, не видим за собою никакой вины.

14. Для упражнения справедливости уместно порой отказаться от выгоды, причитающейся по праву, чтобы тем более приучать себя сторониться неправедной наживы. И точно так же для воспитания целомудрия полезно иногда воздержаться от собственной жены, чтобы тем менее пленяться чужою. Перенеся такой образ действий на любопытство, постарайся пропускать мимо ушей и не замечать кое-что из имеющего до тебя касательство, а когда придут к тебе, чтобы сообщить о домашних твоих делах, постарайся это отложить и слова, будто бы о тебе сказанные, гони от себя прочь. Ведь и Эдипа любопытство ввергло в величайшие несчастия: отправившись узнать о своем происхождении (потому что он был не коринфянин, а чужак), Эдип встретил Лайя, убил его и женился на матери, получив за нею царство, и, хотя мнил себя счастливцем, снова стал дознаваться, кто он такой. И чем больше жена противилась этому, тем пуще он пытал старца, бывшего всему свидетелем, всеми силами принуждая его. И наконец, когда рассказ уже вызвал страшные подозрения, а старик вскричал:

он, захваченный страстью и трепеща от нетерпения, отвечает:

Так вот какова сладкая горечь и неудержимый зуд любопытства, что собственную рану раздирают до крови! Тот же, кто уже избавился от этого недуга и кроток от природы, не ведая о каком-либо несчастии, скажет, пожалуй:

15. Вот почему нам нужно приучить себя и к тому, чтобы, получив письмо, вскрывать его не сразу и без спешки (многие ведь зубами перекусывают завязки, если не удается развязать руками); и к явившемуся откуда-либо вестнику не бежать и не вставать навстречу; а если кто-нибудь из приятелей скажет: «У меня есть для тебя кое-что новенькое», — ответить: «Я предпочел бы что-нибудь дельное или полезное».

Когда в Риме я как-то раз выступал с беседою, меня слушал известный Рустик1110 (казненный впоследствии Домицианом из ревности к его славе). Внезапно появился воин и передал Рустику письмо от императора. И хотя воцарилось общее молчание, я прервал свою речь, дабы он мог прочесть послание, Рустик не пожелал этого сделать и не прежде распечатал письмо, чем я дошел до конца в своей речи и собравшиеся разошлись. Все тогда дивились твердости этого мужа.

Даже если взращивать любопытство на дозволенной пище, оно обретает такую силу и дерзость, что потом, когда оно привычно устремится к запретному, сдержать его будет уже нелегко. Такие-то люди и распечатывают письма друзей, вторгаются на тайные сходки, глазеют на святыни, кои не должно видеть, топчут заповедные места, дознаются о словах и делах государей.

16. Между тем ничто не вызывает такой ненависти к тиранам (а им ведь необходима осведомленность), как племя, прозванное слухачами и доносчиками. Первым завел осведомителей Дарий Младший, который не верил и самому себе, всех подозревал и всех боялся. Дионисии же подослали доносчиков к сиракузянам; и вот этих-то доносчиков, когда произошел переворот, сиракузяне в первую очередь изловили и забили насмерть. И племя ябедников происходит из фратрии любопытных, от их очага. Но если ябедники выискивают злостные замыслы и деяния, то любопытные выведывают и расславляют о злых бедах, постигающих людей против их воли. Говорят, и слово «мучитель» поначалу возникло в связи с любопытством. Рассказывают, что как-то в Афинах приключился сильный голод, а у кого было зерно, не показывали его, но тайком по ночам мололи муку у себя дома. И вот те, кто ходил по городу, подстерегая шум жерновов, были за то прозваны мучителями. Подобно этому и происхождение имени «ябедник». Когда был наложен запрет на вывоз плодов смоквы, тех, кто доносил на вывозивших, говоря, дескать, «я видал», стали дразнить «ябеда».

И об этом весьма полезно призадуматься любопытным, чтобы устыдились они этого сходства и сродства своего нрава с нравами самых ненавистных и отвратительных из людей.