Сочинения

Семейная хроника

Во имя бога всемогущего и прославленной матери его, святой девы Марии, святого Иоанна Крестителя, заступника и покровителя сего благороднейшего города, святого Франциска, святого Фомы Аквинского, моих особых заступников и покровителей, и во имя всего сонма небесного.

В книге этой, написанной мною, Франческо Гвиччардини, доктором прав, сыном Пьеро Гвиччардини, будут заключаться воспоминания о некоторых вещах, касающихся меня, начиная со дня моего рождения и далее; книгу эту начал я писать в день 13 апреля 1508 года во Флоренции.

В ней же содержатся воспоминания о некоторых вещах, касающихся всего нашего дома вообще.

Знать о своих предках, особенно когда предки эти были храбрыми, доблестными и почитаемыми гражданами, может быть только полезно для потомков, ибо это всегда побуждает их жить так, чтобы восхваление предков не звучало порицанием им самим; по этим причинам я решился вспомнить нечто о наших предках не столько для самого себя, сколько для тех, кому придется жить после меня; делая это не из тщеславия, а ради пользы, я буду говорить правду обо всем, что мне стало известно, даже об их недостатках и ошибках, и, таким образом, читатель возгорится желанием подражать доблести их, и вместе с тем научится избегать их пороков. Я описал их, затратив на это много труда, и руководился не столько тем, что я слышал, сколько воспоминаниями и еще гораздо больше письмами их, бывшими для меня зеркалом, в котором я видел не только дела их, но качества и нравы. Поэтому я скажу здесь правду и прошу наших потомков, которым достанутся эти воспоминания, не показывать их никому постороннему нашему роду, но читать их для себя и для собственной пользы, ибо писал я их единственно ради этой цели, как и ради двух вещей, которых я желаю больше всего в мире: одна – это возвеличение города сего и его свободы на веки веков, другая – слава рода нашего не только при жизни моей, но и навсегда. Да будет угодно богу сохранить и взрастить то и другое.

Я не знаю точно, несмотря на долгие разыскания, каково происхождение нашей семьи, но знаю, что члены ее были приорами[115] около 1300 года, т. е. примерно через восемь лет после учреждения этой магистратуры, и первыми в нашем доме, занимавшими эту должность, были Симоне и Лионе, состоявшие даже гонфалоньерами справедливости[116]. Не знаю, к какому сословию они принадлежали, но род наш долгое время, т. е. около восьмидесяти лет, был средним по богатству и состоянию, и мы были, говоря попросту, добрыми пополанами[117]. Впоследствии он настолько вырос, сперва по богатству, а затем и по положению, что был всегда и состоит теперь, особенно по положению, одним из первых в городе; род наш был осыпан почестями, члены его занимали все возможные должности и до сего дня пятнадцать раз были гонфалоньерами справедливости. Во Флоренции не больше пяти семейств, исполнявших эту должность чаще. Довольно о нашем доме вообще. Скажу теперь о каждом человеке отдельно, т. e. о тех, кто больше выделялся по личным качествам и по положению.

Мессер Пьеро, от которого мы происходим, был рыцарем, но я не знаю, кем и за что пожаловано ему это достоинство; это был человек богатый, управлявший тосканскими делами мессера Никколо Аччайоли, великого сенешаля королевства Неаполитанского, и руководивший за него постройкой стены Чертозы. Он был один раз гонфалоньером справедливости, а в остальном выделялся мало. У него был единственный сын, Луиджи, о котором сейчас пойдет речь. По смерти отца, мессер Луиджи, единственный сын мессера Пьеро, опасаясь, как бы тело его отца, как ростовщика, не было лишено погребения епископом, сговорился с этим епископом, и ему пришлось уплатить налог на случайные доходы; он пользовался при этом советами фра Луиджи Марсили, монаха монастыря блаженного Августина, знаменитейшего богослова, который нашел, что этого достаточно даже для спасения души. Об этом деле он оставил подробные воспоминания, записанные им самим в книге, на которую я и ссылаюсь. Впоследствии это был богач, может быть, самый богатый человек в городе. Он занимал много должностей, не раз был послом при папе, при Джованни Галеаццо, герцоге миланском[118], и при Людовике, герцоге анжуйском[119], когда тот явился в Италию для похода на Неаполь против короля Карла. Он занимал и другие места, какие – точно не знаю, был, между прочим, викарием Сан Миниато; в должности этой он приобрел такое расположение подвластных, что при отъезде они оказали ему величайшие и совсем новые почести, поместив в одной из своих зал портрет его во весь рост; но преемник его из зависти велел его замазать. Он был три раза гонфалоньером справедливости, и его первый гонфалоньерат пришелся в пору больших городских смут, так как при его предшественнике Сальвестро Медичи[120] народ сжег и разграбил дома многих первейших граждан города; когда он пытался успокоить эти волнения, простой народ и чомпи, не сомневаясь, что при водворении спокойствия в городе они будут наказаны за пожары и грабежи, составили заговор, подстрекаемые к тому же коллегией восьми[121] по военный делам, в которой сидели враги оптиматов, очень влиятельные в народе, а с другой стороны – Сальвестро Медичи и его сторонниками из числа граждан; это дошло до синьоров, приказавших задержать несколько человек (в том числе самого Сальвестро), от которых они узнали в чем дело; тогда толпа возмутилась и подожгла дома гонфалоньера и многих других граждан. Затем она силой захватила дворец подеста[122] и, наконец, ворвалась во дворец синьории, выгнала синьоров из дворца, сместила их с должностей и выбрала на их место других. Во время этого бунта гонфалоньер Луиджи был сделан рыцарем[123], а затем выслан в свою виллу в Поппиапо; таким образом, в течение двух или трех дней одни и те же люди сожгли его дом, сместили с должности, изгнали его из города и сделали его рыцарем.

Все писавшие об этом движении жестоко осуждают синьорию и особенно гонфалоньера, как главу ее, называя их людьми недостойными и ничтожными, за то, что они покинули дворец. Я не собираюсь защищать их именно от этого обвинения, но считаю, что всякий разумный человек поступил бы точно так же: ведь против них была враждебная толпа и члены коллегии восьми, которые их предали; они были покинуты советами и честными гражданами, так что другого исхода у них не было, а кроме того сами советы убеждали и просили их так поступить, доказывая, что это меньшее зло. Нет сомнения, что, если бы они вздумали сопротивляться, дело кончилось бы для них плохо и им грозила бы смерть или другие опасности, а вред для города был бы больше; толпа, видя, что ей кое в чем уступают, стала утихать. Однако, конечно, верно, что им можно сделать два упрека: во-первых, они не сумели, по мягкости или по малодушию, сурово наказать захваченных, в частности самого мессера Сальвестро; если бы они это сделали, очень возможно, что толпа, устрашенная видом казней, быстро бы успокоилась; во-вторых, когда они узнали о замыслах чомпи, они не приняли возможных мер, не собрали граждан, которые могли бы их поддержать и не струсить потом, не вызвали из окрестностей пехоты, что было очень легко сделать. Но синьория доверилась коллегии восьми и положилась на ее приготовления, а она предала синьоров, потому что едва ли не все ее члены сочувствовали движению и были почти что его главарями. Таким образом, гонфалоньер не заслуживает упрека за то, что он покинул дворец, потому что решение это было вынужденным и оно было менее вредно для города, чем если бы его выбросили оттуда насильно и убили. Зато его вполне можно упрекать в том, что малодушие или слишком широкое милосердие, которое есть своего рода ничтожество, помешало ему наказать виновных, а также в том, что он слишком доверился, кому не следовало.

Вернулся он очень скоро, так как форма правления города изменилась, и был он, как уже сказано, уважаемым гражданином. Хотя чомпи возвели его в рыцари, он не сохранил этого титула, но получил его впоследствии, когда вышел закон, по которому каждый человек, возведенный чомпи в рыцари и желающий сохранить это достоинство, должен быть утвержден в нем экзекутором справедливости.

Луиджи Гвиччардини страдал тяжкими болезнями, и лечение их было одной из самых больших его забот.

Умер он около 1400 года, состоя членом, коллегии десяти, руководившей войной[124] с Джованни Галеаццо Висконти, герцогом миланским. Смерть его была великим народным горем; народ, как это ему вообще свойственно, не доверял влиятельным гражданам, думая, что они будут поддерживать войну ради какой-нибудь своей частной выгоды, и Луиджи, сделавшись членом коллегии десяти, обещал народу, что в этой должности он скажет ему, возможен мир или нет; поэтому смерть его огорчила народ, хотя некоторые граждане радовались ей, как большому празднику. Членом коллегии десяти на место его был избран его старший сын Никколо.

После смерти его остались три сына – Никколо, Пьеро и Джованни, впоследствии рыцарь. Из них Никколо умер молодым. Жену его, происходившую из семьи Строцци, звали мадонна Костанца. Насколько я знаю, это был человек острый на язык, но, повидимому, довольно малодушный; не думаю также, чтобы он был необычайным мудрецом, а скорее всего это был человек обыкновенный, особенно по части политики. Возможно, что он хорошо понимал торговые дела, и последствия это показали; после смерти отца ему пришлось столько денег отдать обратно, что имущества у него осталось немного, и тем не менее он был впоследствии богачом; богатство, добрый нрав, происхождение из хорошего дома и, кажется, щедрость составили ему имя даже в правительстве.

Пьеро, второй сын мессера Луиджи, был с молодых лет и до самой смерти отца человеком распущенным и непокорным, и мессер Луиджи был вполне уверен, что сын его кончит плохо; когда в доме как-то украли серебро и некоторые ценные вещи, отец был уверен, что это дело рук Пьеро; мнение свое об этой краже и мысли о том, что станется с Пьеро, высказываемые им во всеуслышание, он занес в одну из своих книг, о которой я упоминал выше; и все же, как будет сказано дальше, Пьеро имел удачу необыкновенную. Это показывает, что грехи молодости обманчивы и происходят не столько от недостатка ума, сколько от известной горячности возраста, и, когда она с годами остывает, оказывается, что такие люди не хуже других, отличавшихся умеренностью в юные годы.

Против воли мессера Луиджи Пьеро отправился сопровождать каких-то послов, и, когда по дороге на них напали люди мессера Отто Буонтерцо из Пармы, Пьеро одного схватили из-за молвы об отцовском богатстве, а остальным предоставили ехать дальше. С него потребовали огромный выкуп, который мессер Луиджи не захотел платить, потому что сумма казалась ему слишком большой, а особенно потому, что все это было сделано ему на зло; может быть, он надеялся, что со временем удовлетворятся меньшими деньгами, но случилось так, что мессер Луиджи заболел и умер, вспоминая во время болезни одного только Пьеро и приказав его выкупить; таким образом было заплачено три тысячи дукатов, и, кажется, их занесли по приказу мессера Луиджи на счет всех его наследников, а не на личный счет Пьеро; впрочем, я точно этого не знаю.

Вернувшись во Флоренцию, Пьеро через несколько лет обанкротился; произошло это, по рассказам, больше от его собственной небрежности, чем от каких-нибудь внезапных неудач; он был человек широкий и тароватый, не проверял счетов и предоставлял управление другим; поэтому произошло то, что обычно случается с людьми, которые сами за своими делами не следят. Тем не менее несчастия обнаружили в нем природу благородную и хорошую, так как по договору с кредиторами он обязался расплатиться с ними сполна и просил только дать ему время; таким образом, он в условленный срок выплатил всю сумму, продав часть своего имущества, Я слышал, и это верно, что он хотел продать свой дом во Флоренции, принадлежавший потом мессеру Луиджи и мессеру Риниери, но так как дом этот входил в приданое его жены из рода Буондельмонти, как будет сказано дальше, то его нельзя было продать без ее разрешения; Пьеро уже условился с покупателем и привел его в дом вместе с нотариусом, чтобы подписать договор и получить разрешение жены, но она ни за что не захотела согласиться и выгнала из дома нотариуса и покупщика; увидав упорство и гнев супруги, которые, может быть, доставили ему удовольствие, он решился потерпеть.

От природы это был человек широкий и благородный, находившийся с юности до старости в тесной приязни и постоянном общении с замечательными людьми, как все синьоры Романьи, герцог урбинский, синьор камеринский, маркиз Никколо феррарский и его сын Лионелло, Никколо Пиччинино[125], Никколо Фортебраччи[126], граф Франческо Сфорца[127], а больше всех синьор Браччо дель Монтоне[128], ближайший его приятель.

В делах государственных он пользовался большим почетом и весом, занимал многие должности в нашем городе, был капитаном Вольтерры[129], Ареццо[130], Кастрокаро[131], подестой в Прато[132], викарием в Лари[133], комендантом крепости в Пизе, где пробыл три месяца, и всеми считался человеком властным. В начале войны, объявленной Флоренции Филиппо, герцогом миланским[134], он отправился послом к синьору Браччо, стоявшему лагерем у Аквилы[135], чтобы убедить его вступить в Тоскану и исполнить обязательство, данное флорентийцам – в случае нападения притти к ним на помощь с известным числом людей; тот обещал, но обещание осталось неисполненным, так как названный синьор был разбит и убит войсками церкви, королевы и аквиланцев. Когда затем мы были разбиты при Загонаре в Романье[136] и заключили после этой неудачи договор с Гвидо Антонио Манфреди, синьором Фаэнцы, то буря войны перенеслась туда, и Пьеро был послан как комиссар для защиты этого государства вместе с Аверардо Медичи[137]; он оставался там несколько месяцев, пока война не перенеслась в сторону Борго ди Санто Сеполькро и Ангьяри[138]. Впоследствии он вместе с Лукой[139], сыном мессера Мазо дельи Альбицци, был послом при Сигизмунде, короле Венгрии и Богемии и императоре; когда Лука дорогой заболел и вернулся во Флоренцию, Пьеро выполнил поручение один.

Посольство это состоялось по той причине, что Флоренция, будучи в союзе с венецианцами и одновременно в войне с герцогом Филиппо, боялась, что Сигизмунд, как друг герцога и враг венецианцев, из-за Далмации и других имперских земель, ими занятых, вступит в Италию для поддержки герцога против Лиги. Поэтому Пьеро было сообщено многое, для герцога опасное, и поручено хлопотать о мире между императором и венецианцами. Он оставался там больше года и в конце концов не добился ничего.

Затем, в 1430 году, он был вместе с Бернардо Гуаданьи[140] и Нероне ди Ниджи послом в Венеции, так как приходилось вести переговоры о многих вещах по случаю продолжавшейся войны с герцогом миланским; так как срок союза между нами и венецианцами истекал и союз был возобновлен на более долгое время, то Пьеро пробыл в отсутствии почти год. Когда император Сигизмунд отправился в Италию, чтобы поддержать герцога и возложить на себя корону, то во время проезда его через Лукку Пьеро был послан комиссаром в лагерь, ибо Флоренция тогда вместе с папой решили не пропускать отряды императора дальше; затем, когда император был уже в Сиене и обнаружил некоторое желание заключить с Флоренцией соглашение на добропорядочных условиях. Пьеро был отправлен к нему послом, сначала один, а затем вместе с Аньоло, сыном Филипо Пандольфини[141]; оставался он там недолго и соглашения не заключил. Примерно в то же время он был послан комиссаром в Вольтерру, где появился Никколо Пиччинино с людьми герцога.

Затем произошел переворот 1433 года и изгнание Козимо Медичи; Пьеро за его связи и родство с Козимо мог бы подвергнуться большим неприятностям, если бы его не защитил и не помог ему брат его, мессер Джованни, принадлежавший к партии, враждебной Козимо; назначенный в том же году подеста в Понтасьеве, он принял эту должность, чтобы уехать из Флоренции, где ему нечего было делать и где он был предметом подозрения и ненависти правящих властей. В это время он вместе с некоторыми другими, во главе которых стояли его ближайший друг Нери ди Джино[142], Аламанно Сальвиати[143] и Лука, сын мессера Мазо, начал всячески хлопотать о возращении Козимо, и они действовали с таким успехом, что синьория вернула Козимо в следующем году; враждебная партия возмутилась, и Пьеро вместе с названными гражданами вновь взялся за оружие. Впоследствии он пользовался огромным влиянием и был после Козимо и Нери ди Джино первым человеком в городе; я нашел много просительных писем от изгнанников и от других лиц, имевших дело с правительством, обращенных к Козимо, Нери и к нему; помня, как его защищал брат его, мессер Джованни, он в свою очередь не допустил, чтобы брату причинено было какое-нибудь зло, вроде изгнания или аммониции, чему подверглись не только главари партии Альбицци, но почти все к ней принадлежавшие.

Позднее, в 1437 году, Пьеро был послом и комиссаром в Реджо к графу Франческо Сфорца, который явился туда по просьбе венецианцев, чтобы заставить герцога, который должен был обеспокоиться насчет Пармы, отозвать своих людей от Бергамо, теснимого венецианцами; считалось, что этот ход не удался, и думали, что венецианцы сделали его больше для того, чтобы не дать нам завладеть Луккой, чем по каким-нибудь другим соображениям; поэтому Флоренция желала отозвать графа назад в Лукку, ради чего и был послан к нему Пьеро. Венецианцы, с своей стороны, вовсе не хотели возвращения графа в Тоскану, и, чтобы убедить их, Пьеро поехал в Венецию, а так как из этого ничего не выходило, он в конце концов вернулся к графу и успел в своих стараниях настолько, что убедил его направиться в Тоскану против воли венецианцев.

В 1440 году, когда Никколо Пиччинино стоял перед замком Санто Никколо в Казентино и надо было попытаться помочь крепости, Пьеро был послан вместе с Нери ди Джино посмотреть, можно ли что-нибудь сделать; они решили, что дело это слишком трудное и ни с какой стороны не исполнимое. Потом, когда Никколо Пиччинино был разбит папскими и нашими отрядами и отступил в Романью, Пьеро был назначен комиссаром; он вернул Портико, Доадола и Сан Кашяно и вместе с папским легатом отправился отвоевывать обратно владения церкви.

Немного спустя, когда борьба между Лигой и герцогом в Ломбардии утихла и друг против друга стояли граф и Никколо Пиччинино, так что победа одной из сторон, казалось, должна скоро решиться, Пьеро был послан туда комиссаром; здесь он заболел и вскоре умер в замке Мартиненго около Брешии в 1441 году. Как уже сказано, он занимал высокие должности и пользовался в нашем городе большим влиянием, особенно с 1434 до 1441 года; помимо этого, он три раза был гонфалоньером, раз до 1434 года, два раза после, и много раз был членом Балии десяти.

Пьеро был человек большого размаха и очень горячий, так что даже в старости он мог в гневе исколотить всякого, кто его рассердил; мне кажется все же, что такой характер отвечал нравам города, которые были в те времена суровее, чем ныне, когда он изуродован всякими утонченностями и распущенностью, достойной женщин, а не мужчин. В делах имущественных Пьеро был чист, и это обнаружилось на деле, так как при высоком положении и громком имени он умер бедным и не оставил имущества даже на пять тысяч дукатов. Даже в старости одолевали его разврат и сладострастие, и я нашел много его писем, которые он писал своей даме во время отлучек, особенно в 1437 году, уже стариком, и посылал на имя одного из своих домочадцев, прозывавшегося Испанцем. Первая жена его была дочь мессера Донато Аччиайоли[144], тогда первого гражданина Флоренции; детей у них не было, и я не знаю, был ли он ей мужем по-настоящему; затем он женился на дочери очень уважаемого человека, Бартоломмео Валори[145], но детей не имел; третьей женой его была Аньола, дочь мессера Андреа Буондельмонти, от которой у него было три сына, Луиджи, Никколо и Якопо, и три дочери; одна из них, Маддалена, вышла за Никколо Корбинелли, другая – Лаудомина – за Антонио Риччи, третья – Костанца – за сына Джулиано и внука Аверардо Медичи, Франческо, умершего бездетным через несколько месяцев; потом она была женой Даниелло Альберти, от которого у нее были дети, и, овдовев, опять вышла замуж, за мессера Донато Чекки, от которого имела детей и овдовела долгое время спустя. Все дети Пьеро были красавцы, да и сам он был прекрасной наружности, высокий и сильный, и умер он в возрасте преклонном.

В 1418 году он был отправлен комиссаром к папе, насколько я знаю, чтобы сопровождать его при проезде через нашу страну. В 1424 году он был подеста в Прато и находился там во время битвы при Загонаре.

В 1418 году он поехал в Мантую, где, как кажется, находился папа, но зачем он ездил, и по своим ли или по общественным делам, я не знаю. В 1399 году из-за кражи у мессера Луиджи, который думал, что кражу совершил Пьеро, чего на самом деле не было, содержались во дворце подеста сам Пьеро, мессер Луиджи, Никколо и Франческо.

В 1423 году он отправился капитаном в Ареццо. 21 октября 1400 года, когда Пьеро был в Болонье, куда он убежал от страха перед чумой, Бартоломмео Валори велел написать ему тайно от мессера Луиджи, через Гвидетто Гвидетти, который был близок к подеста, что Пьеро должен быть допрошен по политическому делу, так как на него сделан какой-то донос, и убеждал его, если он считает себя невиновным, приехать во Флоренцию.

В 1422 году он начальствовал над большими галерами, посланными в плаванье на Левант. Галер было две.

В январе 1424 года он отправился послом в Сиену. В начале 1425 года он поехал комиссаром в Фаенцу, так как синьор Гвидо Антонио только что заключил договор с флорентийцами, и война перенеслась туда. Исход был сомнителен, а во Флоренции больше не хотели испытывать судьбу; к Пьеро прислали на помощь Аверардо Медичи, который должности, однако, не имел. Туда же был прислан за счет мадонны Джентиле мессер Джованни Д'Агоббио, чтобы уладить некоторые споры с Никколо да Толентино и Никколо Пиччинино.

В июле 1427 года Пьеро уехал послом к императору, который возвел в дворянство Джованни, бывшего тоже там; объясняли это тем, что Джованни хотел быть старшим в семье. Тогда собравшиеся вместе мессер Луиджи Ридольфи, мессер Маттео Кастильони, Никколо да Уццано, Асторе Джанни, Никколо ди Джино, Джованни и Никколо Барбадори, сер Паголо, сын сера Ландо, Симоне Буондельмонти, Батиста Гвиччардини, Биндо да Риказоли, Ридольфо Перуцци и многие другие написали Пьеро, чтобы просил о дворянстве и он; однако он этого не захотел.

В конце 1429 года он уехал в Пизу комендантом крепости.

17 июня 1441 года его святейшество особым письмом дал поручение Пьеро, который на двадцать шесть дней должен был уехать послом к графу Франческо Сфорца. Настоящей целью его поездки было желание получить обратно десять тысяч дукатов, которые он заплатил Отто Буонтерцо, имея притом на руках решение торгового суда против герцога Филиппо; Пьеро выехал из Римини, поехал сначала в Феррару, затем в Венецию по поручению его святейшества, а оттуда направился в лагерь, расположенный у Мартиненго; там он в самый день приезда или на следующий день заболел и около 20 июля был отвезен в Брешию, где и умер в начале августа.

Мессер Джованни, младший сын мессера Луиджи, был, судя по рассказам, человеком смелым, который ни с кем не стеснялся и так охотно говорил дурное почти обо всех, что многие его по этой причине ненавидели. Он занимал в нашем городе много должностей, был членом чрезвычайной коллегии десяти, комиссаром в Ломбардии при войсках Лиги, воевавших против герцога миланского, и не знаю, за какие победы получил там дворянство. Думаю, что это было ему приятно, так как он соперничал с Пьеро, и каждый из них желал первенствовать в государственных делах, но Пьеро был старший, и поэтому Джованни хотел обогнать его званием. Вскоре он отправился как комиссар на войну с Луккой, но дела шли плохо и пришлось отступить вместе со всем войском; по этому случаю, как это принято в нашем городе, о них говорилось много дурного, и один из сторонников Козимо, некто Милиоре ди Джунта, бывший проездом в Санта Гонде у Нероне ди Ниджи, приехал затем во Флоренцию и рассказывал, что видел в Санта Гонде мула, нагруженного деньгами, принадлежавшими мессеру Джованни Гвиччардини и полученными им от жителей Лукки в награду за отступление. Так как об этом говорили во Флоренции во всеуслышание, то мессер Джованни, считавший себя ни в чем не виновным, не мог вынести такого позора, пришел в синьорию и просил ее раскрыть правду об этом деле; у синьории было столько забот, что сама она этим заняться не могла и удовольствовалось тем, что поручила дело капитану, сыну мессера Руджери из Перуджиа. Затем к Козимо приехал Аверардо Медичи и убеждал его погубить мессере Джованни, доказывая ему, что во всей Флоренции нет человека более дерзкого и более способного помешать всякому их замыслу; поэтому Козимо поехал ночью к капитану, заставил перуджинских Бальони написать ему, возбуждая его против мессера Джованни. Дело тянулось долгие дни, так как капитану хотелось услужить Козимо, а вместе с тем трудно было преследовать мессера Джованни, который был совершенно невинен, а кроме того был человек знатный; в конце концов мессер Джованни, отсидевший несколько дней в тюрьме, был освобожден; таким образом, дело закончилось для него без особенной чести; если он был невинен, то для очищения его имени надо было, чтобы люди, распустившие про него такую клевету, были наказаны и чтобы этим засвидетельствована была его невиновность.

Затем произошел переворот 1433 года, когда были изгнаны Козимо, Лоренцо[146] и Аверардо Медичи и мессер Аньоло Аччайоли[147]. Джованни, принадлежавший к партии, враждебной Козимо, спас при этом своего брата Пьеро, принадлежавшего к другой партии. Зато в 1434 году, когда Козимо вернулся, Джованни по просьбе Пьеро остался на свободе, и ему не сделали ничего дурного; тем не менее власти держали его на подозрении и никаких дел ему больше не поручали; так было бы все время при этом правительстве, но примерно через год Джованни умер. Жена его была из рода Альбицци. У них было много сыновей, именно: Микеле, Франческо, Габриелло и Луиджи. Дочерей было еще больше; он выдал их всех замуж за сторонников Альбицци, и в 1434 году многим, как Бискери, Перуцци[148], Гуаданьи, пришлось уехать в изгнание. Джованни был не очень счастлив в сыновьях, так как одни из них, как Луиджи, были сумасбродами, а другие были вообще люди средние. Джованни был в 1427 году комиссаром при Лиге[149] вместе с Франческо Торнабуони и участвовал в несчастном бою 12 октября при Маклодо[150]. 9 ноября маркиз мантуанский возвел его в рыцари, в четырех или пяти милях от Брешии, раньше чем в город вступили войска. Джованни говорил, что вынужден был согласиться, и Франческо в письме к Пьеро это подтвердил. При возвращении Джованни во Флоренцию ему были оказаны почести, каких еще никогда не удостоивались рыцари, причем многое здесь было сделано на зло Пьеро, так как в городе не было согласия.

Луиджи, старший сын Пьеро, впоследствии мессер Луиджи и рыцарь, родился в 1407 году; он множество раз занимал высокие должности в городе, в нашей стране и даже за ее пределами. Еще при жизни отца он совсем молодым человеком был подеста в Фермо, по выбору графа Франческо, которому тогда принадлежала Анконская марка; принял он эту должность скорее ради денег, чем ради почета, так как отец его был беден и Луиджи приходилось пробиваться самому. В наших владениях он занимал много должностей, был консулом и комендантом крепости в Пизе, викарием Вико Пизано, Сан Миниато, Песшии[151], капитаном горного округа в Пистойе[152], викарием Сан Джованни, два раза викарием Поппи и Чертальдо, капитаном в Борго Сан Сеполькро[153] и Ареццо, викарием Скарперии. Через несколько лет после смерти отца, в 1444 году, он поехал послом в Милан к герцогу Филиппо и пробыл там несколько недель, а затем отправился в Марку к герцогу Франческо, воевавшему тогда с папой Евгением и королем Альфонсо[154]. Затем в 1447 году он был послом при доже Генуи, мессере Джано ди Кампо Фрегозо, так как стало известно, что этот дож соединился против нас с нашим врагом, королем Альфонсо, и Луиджи было, главным образом, поручено напомнить дожу о дружбе, существовавшей между его родом и нашим городом, о всегдашней вражде короля Арагона к его городу, роду и государству и убедить его не помогать врагам против друзей. Дож отнесся к этим доводам очень благожелательно и обещал Луиджи, что, какое бы он ни заключил соглашение с королем Альфонсо, он никогда не обяжется выступить против флорентийцев, так как намерен оставаться с ними в дружбе.

Вернувшись во Флоренцию, он был послан комиссаром в Пизу, для защиты этого города, которому могли угрожать некоторые действия короля Альфонсо. Он пробыл; там несколько месяцев, а в следующем году, когда король стоял лагерем у Пьомбино[155] и на нас восстала большая часть вольтерранской Мареммы, отвоеванной обратно нашими отрядами под начальством синьора Римини ди Джисмондо и комиссара Нери ди Джино Каппони, Луиджи был послан комиссаром вместо Нери, который хотел уйти а вскоре туда же был отправлен и Лука, сын мессера Мазо Альбицци; он уже взял обратно Болгери, Гуардисталло, Монтеверди и несколько других городов и стал приводить в порядок свои войска, чтоб отогнать короля от Пьомбино, но испуганный король не стал его дожидаться и уехал обратно в свои земли. Таким образом, дела его на этот год закончились, и Луиджи вернулся во Флоренцию.

В следующем, 1450 году граф Франческо взял Милан опять-таки с помощью флорентийцев и больше всего Козимо Медичи; желая иметь при себе флорентийского подеста, на которого он мог бы положиться, особенно при возможных своих отлучках из Милана вследствие войны, готовившейся против Венеции, он написал Козимо и просил прислать ему подходящего человека; тот послал Луиджи, который пробыл там три года, т. е. до 1453 года, к величайшему удовлетворению герцога, очень неохотно отпустившего его обратно, так как он хотел, чтобы Луиджи остался на все время войны с венецианцами.

Вернулся он во Флоренцию в июне 1453 года и в ноябре был послан комиссаром вместе с Лукой, сыном мессера Мазо, чтобы собрать наши отряды, находившиеся в Ареццо, и направить их на Пизу. Затем он ездил послом к синьору Римини Сиджисмондо, чтобы возобновить с ним договор о командовании и наладить его отношения с нашим городом; это вполне ему удалось. Потом он был послан комиссаром в Ареццо, чтобы опустошить область Фойано; Луиджи был также гонфалоньером справедливости.

После этого был заключен мир[156], и образовалась лига между венецианцами, с одной стороны, герцогом Франческо и флорентийцами – с другой, причем в Неаполе велись переговоры с королем Альфонсо об утверждении им этой лиги и мира, и, таким образом, во всей Италии установился бы всеобщий мир и союз; предполагалось, что венецианцы отпустят графа Якопо Пиччинино, но можно было опасаться, что война снова возгорится в не успокоившейся еще Италии, по почину ли венецианцев или сама собой. Венецианцы еще в начале войны запретили ввоз наших сукон, и для города было очень важно, чтобы этот запрет был снят. По всем этим делам Луиджи в том же 1454 году был отправлен послом в Венецию. Он оставался там, пока не закончились переговоры, происходившие в Неаполе, и пока граф Якопо не покинул венецианских владений, причем венецианцы вовсе не собирались его удерживать, ввиду больших расходов и неудобств, которые он им создавал; переговоры о запрете ввоза сукон не привели ни к чему,

Второй раз он был гонфалоньером в 1457 году, когда весь город был взволнован из-за внутренних раздоров и разномыслие между гражданами по делам государства дошло до того, что друзья Козимо стали бояться переворота; необходимо было изыскать новые способы собирать налоги, но при этом нельзя было избегнуть народного волнения. Когда Луиджи сделался гонфалоньером и друзья Козимо сочли, что на этом месте сидит надежный для них человек, они задумали стать хозяевами в городе и разорить своих противников; он хотел того же и был готов на все; так как Козимо находился в Кафаджиоло вместе с легатом, Луиджи написал ему, предлагая действовать и спрашивая его мнение. Козимо нашел, что сейчас не время по многим причинам, главным образом потому, что внешние дела обстояли тревожно и город боялся короля Альфонсо; такого же мнения был и Нери, который лежал больным в Пистойе, где и умер через несколько дней; по этим причинам гонфалоньер своих замыслов не осуществил.

Когда в следующем, 1458 году умер папа Калликст[157] и на его место избран был папа Пий[158], Луиджи был во главе посольства, которое должно было засвидетельствовать папе покорность Флоренции; так как в это время дон Феррандо, сын короля Альфонсо, только что взошел на престол после смерти отца, то Луиджи вместе с мессером Аньоло Аччайоли, который был в числе послов, должен был по окончании дел в Риме ехать в Неаполь к королю Феррандо[159], поздравить его и отвезти ему подарки города Флоренции.

В 1464 году умер Пий, и на место его был избран Павел[160]; по этому случаю Луиджи был послан вместе с другими, как оратор Флоренции; папа оказал им самый торжественный прием в Латеранском соборе, в день Спасителя, и возвел в рыцари Томмазо Содерини[161] и Луиджи, а вскоре за тем и мессера Отто Николини[162]. Так как мессеру Томмазо приказано было оставаться в Риме, то мессер Отто и Луиджи возвратились в один и тот же день во Флоренцию с обычными почестями и подарками. Через несколько месяцев Луиджи был отправлен оратором в Неаполь, где пробыл недолго, и по-моему это было посольство скорее для внешней торжественности, чем для переговоров по существу дел.

В следующем, 1465 году умер герцог Франческо, и так как Сфорца были в этом государстве людьми новыми, сын же герцога Галеаццо был еще совсем юноша, можно было по этой причине, а также вследствие близости венецианцев, опасаться какого-нибудь движения в народе, что было бы для нашего города в высшей степени неприятно по его дружбе, связям и интересам в герцогстве Миланском; чтобы помочь Галеаццо и, насколько возможно, его усилить, к нему были отправлены послы, мессер Бернардо Джуньи и Луиджи, которые должны были выразить ему скорбь по случаю смерти герцога и щедро предложить к его услугам все силы города и все, что вообще могло бы способствовать благу его государства. Луиджи должен был ехать викарием в Чертальдо, и поэтому, до возращения его, должность его по приказу правительства должен был занимать его двоюродный брат Джованни, сын Никколо Гвиччардини. Когда они съехались в Милане, то после первых торжеств, во время которых послам были оказаны величайшие почести, обнаружилось, что денежные дела государства находятся в полном беспорядке и что против него готовится война, главным образом со стороны венецианцев; поэтому послов просили написать во Флоренцию и просить синьоров о скорой помощи деньгами, предлагая им какое угодно обеспечение. Во Флоренции был созван совет, и послам было сообщено, что они могут обещать герцогу сорок тысяч дукатов; когда послы просили об отпуске денег, против этого восстали мессер Лука Питти, мессер Аньоло Аччайоли и мессер Диотисальви ди Нероне[163], стремившиеся подорвать влияние сына Козимо, Пьеро, и они добились того, что обещание осталось неисполненным, а послы, давшие его, получили строгое порицание. Из всего этого вышел великий позор для нашего города, а всего больше для ораторов, которые, прождав с нетерпением несколько недель и не получая никакого подтверждения, сочли за лучшее вернуться во Флоренцию. Оттуда мессер Луиджи уехал заканчивать дела, порученные ему, в Чертальдо; пока он был там, произошли события 1466 года, и когда волнения начались, он еще до победы партии Пьеро явился с пехотой на помощь ему в Лениайу, а потом поехал во Флоренцию на всенародное собрание.

Следующий год начался движением Бартоломмео да Бергамо[164], за спиной которого, как известно, стояли венецианцы; они замышляли устроить дела Италии по-своему и хотели прежде всего или расправиться с герцогством Миланским, которое казалось им слабым при новом и юном князе, не имевшем громкого имени герцога Франческо, или восстановить во Флоренции мессера Диотисальви, мессера Аньоло и Никколо Содерини[165]. Об этом очень хлопотали изгнанники, и дело казалось легким, так как, по слухам, город волновался после переворота и там было много недовольных. Эти подозрения заставили короля Феррандо, герцога миланского и флорентийцев заключить между собой новый союз для защиты своих государств; герцогству Миланскому была оказана помощь деньгами, с тем чтобы оно привело в порядок свои войска, которых было много, и так как движение Бартоломмео шло дальше и разрасталось с каждым днем, Лига же защищалась вяло, то Луиджи был послан оратором в Милан, чтобы побудить этих синьоров взяться более горячо за дело общей защиты и потребовать выполнения мер, условленных заранее. Дело это удалось ему вполне, так как герцог Галеаццо привел в порядок обещанные войска и послал две тысячи всадников в Парму, чтобы они были на всякий случай готовы выступить по первому требованию флорентийцев; больше того, узнав, что Бартоломмео перешел По и направился в Романью, он двинулся вслед за ним с остальными войсками и соединился в Романье с Федериго, синьором урбинским, полководцем Лиги[166]; мессеру Луиджи было поручено оставаться комиссаром при войске. Через несколько времени он настоятельно потребовал отпуска и, получив его, приехал во Флоренцию; добивался он этого, как мне кажется, потому, что боялся, как бы с ним ни случилось в лагере чего-нибудь дурного, и особенно не доверял он герцогу Галеаццо, который был юношей и вел себя как юноша.

После сражения при Мулинелла[167] разобиженный герцог вернулся в Милан к великому неудовольствию и раздражению всей лиги, и так как особенно недовольны были болонцы, к ним был послан мессер Луиджи, чтобы убедить их и постараться сохранить их поддержку для лиги; исполняя свое поручение, он пробыл там всего несколько дней и уехал, оставив болонцев в самом дурном расположении.

В следующем, 1468 году он был отправлен послом в Сиену с жалобой на прием, оказанный там нашим изгнанникам, и так как это могло привести к разным неприятностям, ему было поручено убедить сиенцев быть добрыми соседями; оставался он там всего несколько дней.

В 1469 году произошло в Италии новое событие, именно Роберто, синьор Римини, перешел на службу лиги, т. е. короля, герцога и флорентийцев[168]; они обещали ему помощь, к величайшему неудовольствию папы Павла, не прекращавшего своих попыток подчинить себе этот город, и теперь можно было опасаться, что он с помощью венецианцев пошлет в Римини войска, как он и сделал впоследствии[169]; поэтому мессер Луиджи был послан в Милан условиться с герцогом[170] о защите Римини и принять меры к тому, чтобы противникам, если они выступят, пришлось бы защищаться у себя дома, а не опустошать чужие земли. Герцог принял мессера Луиджи очень любезно и просил его, не как оратора Флоренции, а как мессера Луиджи, быть крестным отцом своего первенца, но по делу, с которым был послан к нему Луиджи, обнаружилось, что герцог расходится в мнениях с нашим городом, относится к защите Римини холодно и гораздо больше хочет поднять новую войну, а Луиджи исполнил свое поручение совсем плохо и, видимо, не был настойчив в защите перед герцогом мнения города и в ограждении его достоинства. Здесь могло быть много причин: именно, зная гневный нрав герцога, Луиджи мог думать, что, выполнив свое поручение в том виде, как оно было дано, он принесет больше вреда, чем пользы; может быть, он старался снискать расположение этого властителя, чтобы получить от него какую-нибудь милость для своего незаконного сына, который был священником; когда он в следующем году был неожиданно отозван во Флоренцию, герцог пожаловал его сыну аббатство в Кремоне с доходом в триста дукатов и даже больше. В общем он вернулся во Флоренцию как близкий к герцогу человек и, таким образом, достиг своего.

В это же время, ввиду обнаружившихся по этим делам разноречий с папой, во Флоренции собрался съезд, на котором были послы короля и герцога, причем мессер Луиджи всячески поддерживал партию герцога; узнав об этом от своего посла, король стал смотреть на него косо; вскоре затем, когда император Фридрих был в Ферраре[171], на обратном пути из Рима, герцог Галеаццо добивался от него инвеституры на это герцогство, и на помощь ему, с одобрения властей нашего города, был послан в Феррару мессер Луиджи, но успеха не имел.

Когда он был потом викарием в Сан Миниато, Флоренция оказалась втянутой в распри между королем и герцогом, и в Неаполе было решено вручить нашему послу письмо, которое, при согласии на него Флоренции, обязывало бы ее к союзу с королем и к отказу от дружбы с Миланом; однако мессер Луиджи подоспел раньше отправки письма и добился того, что оно было взято обратно и не ушло.

Самым влиятельным человеком в государстве был мессер Томмазо Содерини, руководившим до тех пор Лоренцо после смерти сына Козимо, Пьеро; однако к тому времени это высокое положение пришлось Лоренцо не по нраву, и он стал теснее сближаться с мессером Луиджи, который всячески ему содействовал, так что в 1470 году он сделал для величия и безопасности Лоренцо больше, чем какой-либо другой гражданин, и дошел до того, что на пять лет изменил порядок выборов аккопиаторов[172]. Это дало Лоренцо громадное влияние, и я думаю, что мессер Луиджи, видевший неудачу мессера Томмазо, рассчитывал многое получить от Лоренцо для себя; так и случилось, потому что Лоренцо был человек, который хотел и умел управлять сам. Когда затем в итальянских делах на некоторое время наступило затишье, Луиджи в марте 1472 года был гонфалоньером, и так как в городе было спокойно и дел было мало, он задумал издать новые и возобновить действие старых законов, касавшихся быта и нравов, как, например, свадебных и похоронных торжеств, украшений одежд женщин и мужчин, игр и других подобных вещей.

Затем итальянские дела снова пришли в расстройство: король Феррандо сблизился с папой Сикстом, и образовалась лига между венецианцами, Миланом и флорентийцами[173]. По случаю возникавших каждый день новых дел, относившихся или к защите веры вследствие войны турок с венецианцами и другими христианами, или к защите этой отдельной лиги, казалось необходимым иметь в Венеции влиятельного посла; туда в 1479 году был отправлен мессер Луиджи, бывший в то время викарием Поппи, и он оставался в Венеции больше года, принеся этим посольством большую пользу нашему городу. В Венеции ему оказаны были величайшие почести, и он там настолько понравился, что когда венецианцы проведали, что он просит его отпустить, они написали во Флоренцию и просили оставить его еще на некоторое время; это не состоялось, так как мессер Луиджи, прослышав о том, настойчиво требовал своего возвращения обратно, чтобы во Флоренция не подумали, что это письмо венецианцев написано по его настояниям.

Когда затем в 1476 году был убит в Милане герцог Галеаццо и во Флоренции во что бы то ни стало хотели сохранить это герцогство в руках его сына, туда сейчас же отправили послами мессера Томмазо Содерини и мессера Луиджи, и сделано это было не только для того, чтобы возвысить значение герцогини и ее сына, но чтобы встретиться с мессером Чекко и синьором Роберто ди Сан Северино, стоявшими во главе правления, и посоветоваться с ними о положении вещей. Мессер Луиджи пробыл три месяца и уехал, оставив там мессера Томмазо, так как остаться должен был кто-нибудь один; каждый охотно хотел бы быть этим одним из-за большой выгодности места, потому что, кроме обычного жалования, они получали от герцогини по сто дукатов в месяц; однако остался мессер Томмазо, который был влиятельнее и мудрое. Вскоре после этого, когда Эрколе, герцог феррарский, женился на мадонне Элеоноре, дочери короля Феррандо, и справлял свою свадьбу, было признано нужным, главным образом из уважения к королю, отправить к нему посольство, в которое вошел бы хоть один человек с именем; поэтому туда был послан мессер Луиджи вместе с Пандольфо Ручеллаи,

В 1478 году во Флоренции произошел переворот после заговора Пацци, когда был убит Джулиано Медичи и ранен Лоренцо, и сейчас же мессер Луиджи был сделан членом новой синьории, чтобы помочь Лоренцо в случае новых событий.

Когда в том же году на нас напали герцог Калабрии и герцог урбинский с войсками папы и короля[174], мессер Луиджи как генеральный комиссар был послан для защиты Поджо, куда уже раньше был послан брат его Якопо, и оба они оставались в этой должности вместе; такое положение, когда генеральными комиссарами войск назначали бы двух братьев, случалось в нашем городе редко, а может быть и никогда. Солдат, способных противостоять врагу, не было, так что герцог взял Кампеджио и, что особенно было важно, Кастеллину[175]; во Флоренции, хотя и совершенно напрасно, но вполне согласно с правом народа, жестоко винили в этом начальников войск.

В следующем, 1479 году война продолжалась, и дела города пошли совсем плохо, особенна потому, что союзники почти что его покинули; в Милане под покровительством короля вновь вернулся к власти синьор Лодовико Сфорца, синьор Роберто ди Сан Северино[176] выжидал, а венецианцы хотя и помогали, но действовали не торопясь; когда мы были разбиты при Поджо Империале[177], и враги, подойдя к Колле[178], едва им не овладели, во Флоренции было решено, что если война затянется на следующий год, то у города не будет другого исхода, как подчиниться воле врагов.

Поэтому необходимо было или сейчас же заключать с ними мир, какой только возможен, хотя бы и невыгодный, или действительно постараться получить такую помощь, чтобы флорентийцы могли не только защищаться, но выгнать врагов из нашей земли и перенести войну к ним; страна наша по общему мнению была так разорена и настолько пострадала от врагов и даже от собственных солдат, что если война еще продлится, надо готовиться к очевидному поражению. Все знали, что эта помощь должна притти от венецианцев, которым, по примеру прошлых лет, надо взять на себя защиту нас и лиги; поэтому, чтобы узнать последнее решение венецианцев, рассказать им о положении дел и выяснить, насколько вообще можно на них рассчитывать, туда отправили послом мессера Луиджи. Он выехал сейчас же и, когда изложил порученное ему дело, нашел, что венецианцы отнеслись к нему очень холодно, о чем и сообщил правительству, а еще более подробно Лоренцо, убеждая его, что надеяться нечего, что надо заключать мир, какой возможен, и лучше потерять один палец, чем лишиться всей руки. Поэтому Лоренцо, отчаявшись в возможности защищаться, поехал в Неаполь на свидание с королем; мессер Луиджи знал, что король его не любит, так как он всегда был сторонником герцога Галеаццо, а после смерти герцога стоял за венецианцев, и потому очень встревожился, как бы король не потребовал в числе других условий мира изгнания из Флоренции мессера Томмазо, его самого и нескольких других граждан, разделявших те же взгляды. Когда мир был заключен, он вернулся во Флоренцию и вместе с епископом Вольтерры, Пьеро Меллини, Мазо дельи Альбицци, мессером Бонджанни Джанфильяцци, мессером Пьеро Минербетти, мессером Гвидо Антонио Веспуччи[179], Якопо Ланфредини, Доменико Пандольфини, Джино Каппони и другими был послан к папе просить о прощении и снятии запретов.

Затем в 1482 году он вместе с Франческо Дини был послан комиссаром для принятия Колле и других мест, возвращаемых нам королем. В 1484 году он ездил в Урбино для переговоров с герцогом от имени Милана, короля и нашего; это было последнее поручение, данное ему нашим городом, так как, по старости лет, его больше не привлекали к делам, и в 1487 году он, будучи викарием Скарперии, умер во Флоренции восьмидесяти лет от роду.

Мессер Луиджи был человек смелый и с хорошей головой, но несколько заносчивый и самовластный; свойства эти толкали его на многие предприятия, не делающие ему особенной чести, В политике он был сторонником Медичи, для которых много потрудился, особенно в прежние годы, так как в последнее время был с Лоренцо не очень в ладах. В делах совести он был честен, и это оправдалось на деле; женат он был четыре раза, но законных детей не имел, был богат и владел многими имениями, приносившими больший доход, чем сейчас, пользовался много лет доходами сына-священника и все же оставил лишь небольшое наследство. Ради своего высокого положения он пошел бы на все: он был человек очень щедрый и широкий, был очень услужлив, и это доставляло ему много хлопот, так как он помогал и рекомендовал людей властям, не различая ни случаев, ни человека.

Мессер Луиджи был очень красив, высок, приятного и привлекательного вида, необычайно крепкого сложения, так что в течение всей жизни был несокрушимо здоров, а когда подошла смерть, он, несмотря на свои восемьдесят лет, умирал, как юноша, в жестоких страданиях и в тяжкой борьбе. По части женщин он даже в старости был великий греховодник, и мог путаться со своими служанками или балагурить с какой-нибудь скверной бабой, которая попалась бы ему на улице, совсем не думая при этом о своем возрасте и достоинстве.

Почестей досталось ему столько, сколько вообще их может быть оказано гражданину, ибо, кроме всяких комиссарств, посольств и должностей за пределами Флоренции, кроме того, что он три раза был гонфалоньером, он трижды был членом синьории, бесконечное число раз членом коллегии десяти, много раз аккопиатором и участвовал во всех балиях, какие в его время назначались; в 1480 году он вместе со своим братом Якопо был членом коллегии тридцати, которой было поручено преобразовать государственный строй. Он был дружен со многими большими людьми, особенно с герцогом Галеаццо, а еще раньше с герцогом Франческо, с которым был очень близок. Он вел большую дружбу с графом Якопо Пиччинини, сохранив с ним дружбу, существовавшую между Никколо Пиччинини и Пьеро Гвиччардини, их отцами. Долгое время он был близким приятелем с Федериго, герцогом урбинским, с которым часто переписывался. Однако впоследствии, когда герцог целиком предался королю Феррандо, а мессер Луиджи во Флоренции шел против короля и король считал его своим врагом, герцог начал относиться к нему дурно. В последние годы мессер Луиджи стал заискивать перед королем и при этом только ради того, чтобы получить епископство для своего сына мессера Риниери; однако король уже не считался с ним, как прежде, так как он был очень стар, а власть Лоренцо во Флоренции была гораздо больше, чем раньше, и больше, чем власть Пьеро или Козимо. Женат он был четыре раза, и первая жена его, Коза, была из рода Перуции; вторая – Пиппа – была дочерью Нофри Паренти, третья – Пепна – дочь Джованни Веспуччи; четвертая – Лодовика – была из рода Вентури; она вышла за него, когда ему было уже больше 75 лет, она же была вдовой после своего первого мужа, Бартоломмео да Верраццано. Сыновей у него ни от одной жены не было, а были три дочери от второй жены: первая дочь, Коза, вышла за Пьеро, сына Джино Каппони; вторая, Аньола, вышла, не очень удачно, за Пьеро, сына Андреа Веллути; третья, Бьянка, вышла против воли за Филиппо, сына Филиппо и внука Луки Питти[180]; она сделала это по настоянию мессера Луки, который был тогда в силе, и Пьеро, сына Козимо, который стремился к этому браку, желая угодить мессеру Луке. Сыновей у мессера Луиджи не было, если не считать незаконного сына Риниери, который после смерти отца был епископом Кортоны. Сын этот был у него от рабыни пизанского гражданина Биндо Галетти, когда мессер Луиджи был в Пизе морским консулом[181]; ему же оставил он по смерти все свое имущество.

Якопо, сын Пьеро Гвиччардини, родился в 1422 году и шестнадцати лет от роду женился на дочери Франческо Перли, Гульельметте, тогда еще девочке, взяв за ней в приданое три тысячи пятьсот неполноценных флоринов, ходивших в то время почти как полноценные; хотя это приданое было велико, если иметь в виду то небольшое имущество, которое должно было достаться ей от отца, однако ценность его еще возрастала благодаря качествам девочки, обладавшей в совершенстве всеми свойствами, которых можно требовать от женщины, причем внешности она была более чем скромной, а домом управляла превосходно; помимо того, она отличалась замечательным умом и силой суждений в делах, для которых требуется ум мужской; она хорошо играла в шахматы и прекрасно читала; не так сильна была она в умении считать, но, когда ей дали немного времени, она выучилась этому собственным умом, а не по обычным правилам арифметики, которые преподаются в школах. Дела государственные она понимала хорошо, может быть, лучше многих мужчин, искушенных в них по опыту, – и охотно говорила и слушала разговоры о вещах, о которых обычно беседуют мужчины; ко всему этому присоединялась в ней доброта, так что она и жила и умерла как святая. Если бы со всеми отмеченными мной качествами сочеталась в ней еще настоящая смелость, она была бы замечательна во всем, но в ней было даже больше робости, чем это обычно встречается у женщин. Я хотел упомянуть о ней, потому что, по причине этих добродетелей ее, я глубоко чту ее память. Я очень любил ее при жизни, когда я был еще ребенком, так как умерла она в 1498 году, и еще больше люблю ее после смерти, ибо возраст позволяет мне лучше понимать ее добродетели. Когда Якопо было девятнадцать лет, умер в Мартиненго отец его, Пьеро, и сам Якопо, находившийся при нем, был в смертельной опасности, так как заболел тяжким недугом. Из отцовского наследства он взял одну тысячу пятьсот флоринов, а приданое жены вложил в торговое дело и начал на этом богатеть, потому что в те времена дела приносили большой доход. Юношей он много веселился, и был всеобщим любимцем за свою красоту, щедрость и приятный нрав. Раза два или три он выступал на состязаниях и раз остался победителем, показав особенную смелость. В делах государственных он много раз получал почетные отличия и занимал высокие должности; двадцати четырех или двадцати пяти лет от роду он был подеста в Фермо[182], находившемся тогда под властью графа Франческо; в это время он собирался жениться, добился отсрочки отъезда, и я не знаю, поехал ли он туда в конце концов или нет. В нашей области он был капитаном Пизы, Ареццо и Борго Санто Сеполькро, викарием Ангьяри[183], Чертальдо[184] и Сан Джованни; много раз бывал он послом и комиссаром. Впервые это было в 1465 году, когда он отправился на свадьбу мадонны Ипполиты, дочери герцога Франческо, с Альфонсо, герцогом Калабрии, впоследствии королем Неаполя, причем хотя в Неаполе уже находился оратор от нашего города, именно мессер Джаноццо Пандольфини, но для такого праздника нашли нужным послать двух ораторов и послали Якопо; он один исполнил поручение и присутствовал на всех других торжествах, потому что в самый день его приезда в Неаполь Пандольфо заболел. После свадьбы Якопо вернулся во Флоренцию и оттуда поехал викарием в Ангьяри, а отбыв эту должность, вернулся и застал в городе распри между партией Пьеро, сына Козимо, и партией мессера Луки Питти, причем Якопо стоял за Пьеро открыто и ни с чем не считался.

На следующий год, когда пришло известие, что мессер Диетисальви и другие изгнанники подстрекают Венецию и Бартоломмео да Бергамо к войне, мессер Томмазо Содерини и Якопо были избраны послами в Венецию, чтобы разузнать, каковы намерения венецианцев и готовы ли они хранить мир; им было поручено начать сперва переговоры с герцогом Борсо[185], поведение которого внушало недоверие, а затем, когда поручение в Венеции будет исполнено, они должны были отправиться в Милан и сообщить его повелителю о том, что они видели в Венеции; если они заметят какие-нибудь признаки новой войны, они должны были указать герцогу, что опасность эта грозит всем, и разузнать его мысли насчет общих мероприятий. В Ферраре послы видели герцога Борсо, который не только готов был всеми силами охранять мир в Италии, но больше всего желал быть другом нашего города. Затем они продолжали путь на Венецию, где им наговорили много хороших, но общих слов, и они убедились, что синьория не хочет заключать никакого определенного договора, который позволил бы нам считать, что мир в будущем обеспечен. Кроме того, они говорили с мессером Диетисальви, которого в Венеции очень уважали, и он жаловался им одинаково на Пьеро и на мессера Луку и просил об отмене изгнания; в действительности им показалось, что он не намерен покорно оставаться в назначенном ему месте. Из всего этого они заключили, что венецианцы настроены плохо и что Бартоломмео да Бергамо готовится к новому походу, несмотря на противоположные уверения сеньории и на самый пышный и почетный прием, оказанный им в Венеции и во всех венецианских землях. После этого они приехали в Милан и, ознакомившись с намерениями его властителя, настроенного прекрасно, а также с силами его, донесли об этом во Флоренцию; таким образом с ним было заключено условие, по которому он получал некоторое количество денег и в свою очередь обязался послать нам на помощь не менее двух тысяч всадников, которые будут считаться нашими солдатами. Когда в 1467 году Бартоломмео да Бергамо появился в Романье и король Феррандо в исполнение обязательств Лиги послал на помощь флорентийцам войска, во главе которых стоял дон Альфонсо, то Якопо, как капитан Ареццо, был назначен комиссаром, и ему было поручено отвести эти отряды в Романью и соединить их с войском Лиги.

В 1468 году умерла мадонна Бьянка[186], мать герцога Галеаццо, и Якопо был послан оратором в Милан, чтобы выразить повелителю его скорбь нашего города, но вместе с тем ему было предписано постараться уладить некоторые споры, возникшие в Луниджане между нашими подданными и подданными герцога. Приехав в Милан и собираясь посетить герцога, он облачился в фиолетовые одежды, как и подобало послу, ибо считал неудобным одеться в черное по случаю смерти женщины, но, узнав, что герцог вне себя от горя, он счел за лучшее явиться в черном. Оставался он в Милане всего несколько дней, так как нашел, что герцог совсем не склонен улаживать дела в Луниджане.

В 1469 году он был гонфалоньером; затем итальянские дела омрачились из-за похода, предпринятого папой Павлом и венецианцами против Роберто Малатеста, синьора Римини, и так как король Феррандо, герцог Галеаццо, и мы, обязанные, как члены Лиги, совместно защищать этого князя, начали к этому готовиться, то было признано, что каждая из этих трех держав должна послать в Рим ораторов, которые указали бы папе, что все они желают сохранить в Италии мир и что, как известно его святейшеству, они именно с этой целью несколько месяцев тому назад взяли на свою службу синьора Роберто и обещали ему защиту его владений; ведь, если бы они поступили иначе, его город попал бы в руки венецианцев, а это было бы достаточной причиной, чтобы зажечь пожар по всей Италии, так что они вынуждены сейчас защищать его ради соблюдения верности; ораторы должны были просить его святейшество устранить чинимую сему властителю обиду, а если этого сделано не будет, то заявить открыто, что державы их употребят на защиту его все средства, какие только для них возможны, и даже не побоятся задеть тех, кто сейчас задевает его. Наш город послал мeccepa Отто Никколини[187] и Якопо, которые отправились в путь вместе с прочими ораторами лиги, и начав эти мирные переговоры, они вели их несколько месяцев; затем, когда умер Пьеро, сын Козимо, Якопо вернулся во Флоренцию, оставив мессера Отто в Риме.

В конце этого года произошло возобновление лиги между королем Феррандо, герцогом и нами, и по этому случаю были отправлены в Неаполь для поздравления послы мессер Якопо и Пьеро Франческо Медичи[188]; так как Якопо должен был вступить в должность капитана Пизанской крепости, был издан приказ, по которому вступление в должность было отсрочено на шесть месяцев. Несколько дней они пробыли в Неаполе, где их встретили очень любезно, но так как велись переговоры о создании общей лиги всех итальянских властителей для защиты христианских стран против турок[189] и мессер Отто по этой причине находился в Риме, то к нему присоединили Пьеро Франческо Медичи, и Якопо остался в Неаполе один. Однако через несколько дней мессер Отто умер, и Якопо было приказано ехать в Рим, чтобы исполнить это поручение; приезд его туда был очень приятен герцогу, который рассчитывал на свою дружбу с ним и еще больше с мессером Луиджи и уверил себя, что посол будет весь к его услугам.

Мессер Якопо был также в великой милости у короля, который особенно желал заключения этого союза, и очутившись в гуще дел, он сумел так себя повести, что сохранил дружбу того и другого до самого дня своего отъезда. Переговоры были трудные, так как послы лиги имели полномочие заключить общий союз только под условием сохранения отдельного союза, что было папе особенно не по душе; однако папа это скрывал, затрудняя в то же время всеми способами оговорку об отдельной лиге. Дело тянулось несколько месяцев; в конце концов венецианцы решили во что бы то ни стало союз заключить, так как он был им необходим для войны с турками, а кроме того, у них была надежда, что, когда лига образуется, итальянские правители будут им отчасти способствовать; пата также вынужден был в нее вступить; таким образом создавалась общая лига всей Италии с оговоркой о сохранении отдельного союза между королем, герцогом и флорентийцами. Однако, так как герцог был втайне недоволен заключением этой лиги, то ораторы его при составлении текста договора хотели вставить туда некоторые слова, которым там было не место; из-за этого поднялся спор, и герцог не захотел утвердить лигу, Якопо же утвердил ее от имени своего правительства, и когда пришло время подписывать договор, выпустив из него слова, которые хотели вставить герцогские ораторы, то Якопо сообщил об этом во Флоренцию, и синьория написала ему, как надо поступить; Лоренцо и другие влиятельные в государстве люди не хотели подписывать договор, чтобы угодить герцогу; однако в советах они об этом не говорили, желая избежать ропота народа, который особенно радовался заключению союза; поэтому они устроили так, что синьория ничего не отвечала Якопо о подписях, а частным образом синьоры, и особенно мессер Луиджи, посоветовали ему оставить дело нерешенным. Сам Якопо был иного мнения и подробно писал синьории, что подпишет договор во всяком случае, если только синьория не даст ему прямо обратного приказа; в конце концов он по частным письмам синьоров решил, что пора из Рима уезжать, так как подошло время отправляться в Пизу, и получив разрешение от синьории, он уехал и договора не подписал; во Флоренции его за это упрекали, так что ему пришлось в течение нескольких месяцев устранять препятствия к своему назначению, и я думаю, что он стал весьма неугоден королю. В эти дни герцог приехал во Флоренцию и на обратном пути побывал в Пизе, где Якопо провел с ним несколько часов и всячески убеждал его осуществить эту лигу. Герцог очень охотно с ним беседовал и очень его обласкал, хотя насчет лиги остался при прежнем своем мнении.

В 1472 году произошло причинившее немало хлопот нашему городу восстание Вольтерры, которое решено было подавить открытой силой, и мессер Бонджанни Джанфильяцци был послан поэтому к герцогу урбинскому, который предназначался в начальники похода; Якопо же был послан в округ Вольтерры[190], чтобы подготовить наших солдат, вернуть окружные земли и устроить все необходимое для разбивки лагеря. Он покорил округ еще раньше, чем герцог к нему присоединился, и затем оставался в лагере комиссаром вместе с мессером Бонджанни, пока мы не победили и не овладели городом.

В 1476 году, и даже немного раньше, была заключена лига между венецианцами, герцогом миланским и нами, так что наш город оказался связан с герцогством Миланским, помимо старых интересов и дружбы, еще новым звеном и держал в Милане постоянного посла[191]; посольство это стало очень важным, так как в Милане не доверяли ни Людовику[192], королю Франции, ни Карлу, герцогу Бургундии[193], и поэтому туда назначили Якопо; он пробыл там около восьми месяцев, был в большой милости у герцога, и нельзя было лучше послужить нашему городу, чем он это сделал за время своего посольства.

Вернулся он во Флоренцию в сентябре и в марте следующего года был избран гонфалоньером; в этой должности он провел по настоянию Лоренцо Медичи и правительства, хотя и против своей воли, закон о завещаниях, направленный против Пацци[194]; сам он сильно против него возражал – не потому только, что был ближайшим другом мессера Якопо Пацци[195], но и потому, что дело это само по себе казалось ему бесчестным и могло привести к взрыву, как это впоследствии и случилось.

В 1478 году Якопо вместе с мессером Антонио Ридольфи был комиссаром в Фивиццано, и ему поручено было вступить во владение этими местностями, недавно подчиненными нашей власти; пробыли они там недолго и постарались быстро выполнить свое поручение, чтобы скорее вернуться во Флоренцию, где в это время разразился заговор Пацци.

Когда в том же году на нас двинуто было папское и королевское войско, во главе которого стояли герцоги Калабрии и Урбино, Якопо был послан в лагерь комиссаром; вскоре к нему присоединили брата его, мессера Луиджи, но в течение лета они успеха не имели, так как войск было слишком мало, чтобы держаться против неприятелей, которые взяли Ренчине, Радду[196], Бролио[197], Каккиано и Кастеллину, что вызвало сильное волнение. В конце лета, когда враги расположились лагерем у Монте Сан Савино[198], решено было послать туда помощь ввиду важного значения этого места; мессер Луиджи вернулся во Флоренцию, а Якопо был послан с войсками и присоединился к мессеру Бонджанни, который прибыл туда раньше. Они долго обсуждали способы помощи и выбирали места, где надо было расположить войско; затем они заключили с неприятелем перемирие на несколько дней, и в конце концов крепость сдалась врагам[199]. Во Флоренции жестоко упрекали за это полководца, герцога феррарского и комиссаров; и действительно, люди могли держаться и сдались из трусости.

В следующем, 1479 году, когда синьор Роберто Сан Северино внезапно появился у ворот Пизы и расположился у Валь ди Серкио, Якопо был сейчас же отправлен в Пизу, куда приехали затем наш кондотьер герцог феррарский вместе с мессером Бонджанни. Пробыв там несколько дней, они удачно закончили войну на этом участке и прогнали неприятелей, после чего герцог и мессер Бонджанни отправились в Поджо Империале к отрядам, выставленным против Сиены, а Якопо поехал в Вальдикиану к отрядам, выставленным против Перуджи, куда должны были явиться также наш кондотьер синьор Роберто Малатеста и венецианский синьор Карло ди Монтоне[200], на которого особенно рассчитывали, так как сам он был изгнан из Перуджи, где у него было много друзей и сохранилось большое влияние благодаря памяти о его отце и его собственному громкому имени. Синьор Роберто прибыл на место, а граф Карло в это время умер; флорентийцы все же продолжали поход, но делали только набеги и брали неважные места, потому что, когда они попробовали захватить большую крепость, сейчас же явился на помощь герцог Калабрии; войско у него было сильнее каждого нашего отряда, взятого отдельно, и он устроился лагерем в местности, находившейся посредине между Перуджей и Сиеной; как только один из наших двух отрядов начинал двигаться вперед, герцог сейчас же выступал ему навстречу, заставляя его отходить обратно; поэтому Якопо с согласия синьора Роберто написал во Флоренцию и просил, чтобы там согласились соединить оба отряда, которые оказались бы тогда сильнее войск герцога; но это не было одобрено. Затем, когда на помощь нашим врагам подошел синьор Маттео да Капуа с тридцатью пятью эскадронами папских войск, они вместе напали на наши отряды, стоявшие около Перуджи, но наши одолели и одержали блистательную победу; это ослабило перуджинцев, которым оставалось только итти на какое-нибудь соглашение, и если бы оно было заключено в течение двух или трех дней, победа в этой войне вообще осталась бы за нами. Но в это время другое флорентийское войско было совершенно разбито при Поджо Империале; Якопо, догадывавшийся, что перуджинцы согласятся на все, еще раньше два или три раза писал во Флоренцию и предупреждал, что необходимо принять меры заранее.

Получив известие о поражении почти у ворот Перуджи, они написали коллегии десяти с просьбой дать им указания и направились на Ареццо, чтобы быстро итти с войсками к Флоренции; по дороге комиссары получили письма от коллегии десяти с предписанием поступить именно так, и по приказу коллегии они пошли на Сан Кашяно, где соединились с остатками разбитого войска; затем, когда враги остановились около Колле ди Вальдельса, Якопо просил отпустить его и, получив разрешение, вернулся во Флоренцию.

После этих событий Лоренцо поехал в Неаполь, и так как он находился там в полной власти короля, то многие считали, что он никогда больше не вернется, в народе же начался сильный ропот на такое положение дел, и многие из лучших граждан поддались недовольству и заговорили о перевороте; Якопо, который не только был сам влиятельный человек, но был очень близок с лучшими людьми, всегда сильно этому противился, и, поскольку это вообще в силах одного человека, он, может быть, больше чем кто бы то ни было, сохранил власть за Лоренцо. После заключения мира для преобразования государства учреждена была балия[201] из тридцати человек, куда от каждой знатной семьи должно было войти не больше чем по одному человеку; исключением были Ридольфи, от которых вошли в нее мессер Антонио и Томмазо, сыновья Луиджи и наша семья, пославшая Луиджи и Якопо, избранного тогда же членом коллегии восьми[202].

В 1482 году началась война венецианцев в союзе с папой Сикстом против Феррары; Неаполь, Милан и мы выступили вместе на защиту Феррары, и флорентийцы отправили Никколо Вителли[203] отвоевывать обратно Чита ди Кастелло, а так как папские войска взяли крепость Сатурано в Романье, надо было попробовать вновь ее захватить и даже предпринять что-нибудь против Имолы и Римини, чтобы затем скорее двинуться на защиту Феррары; с этой целью в Романью был послан Якопо, как комиссар. Замысел этот не удался, так как граф Джироламо[204], находившийся в Римской области, поспешил на помощь с папскими войсками.

В том же году, когда союзные князья, к которым присоединился и папа[205], съехались в Кремоне, чтобы обсудить, какие у них есть средства и силы для защиты Феррары и нападения на венецианцев, туда был отправлен Якопо послом от нашего города. Когда в следующем году приехали в Феррару кардинал мантуанский, легат папы[206] и герцог Калабрии, Якопо был назначен туда с титулом посла и комиссара; затем, когда они отправились в Ломбардию, чтобы начать с миланскими отрядами войну против венецианцев, Якопо вернулся во Флоренцию; герцог и кардинал очень просили его ехать с ними к войскам; этого хотела коллегия десяти, и даже сам Якопо, желавший участвовать в этом предприятии не столько в угоду синьорам, сколько потому, что оно обещало большой успех; но все же Якопо отклонил предложение из-за своей больной ноги.

В следующем году война в Ломбардии продолжалась, и войска лиги одерживали верх; Якопо был тогда назначен состоять при герцоге Калабрии как посол и должен был присутствовать на военных советах как генеральный комиссар наших войск, причем ему было велено ехать через Луниджану; если бы он нашел, что для похода на Сарцану[207] достаточно войск, которые там уже находились, Якопо должен был взяться за это дело; если бы он счел, что взять Сарцану нельзя, он должен был распустить эти отряды и отправиться затем в Ломбардию, чтобы исполнить свое главное поручение.

Когда Якопо приехал в Луниджану, он счел невозможным захватить Сарцану с теми войсками, которые там находились, и потому отправился в Ломбардию, где в этом году были взяты Азола и некоторые другие венецианские города; он оставался там, пока солдаты не разошлись по домам. Затем он вернулся во Флоренцию и поехал снова на несколько дней в Милан, чтобы участвовать на совете по делам этой общей войны.

Вскоре заключен был всеобщий мир для всей Италии[208], а в договоре была, между прочим, статья, по которой флорентийцам разрешался поход на Сарцану и даже позволялось захватить любой пункт или город, которые стали бы им в этом деле мешать; они стали готовиться и назначили Якопо генеральным комиссаром при войске. Предприятие было трудное, так как Сарцана очень далека от наших границ, а посредине дороги стоит генуэзская крепость Пьетрасанта; поэтому Якопо было предписано найти какой-нибудь предлог, чтобы итти на Пьетрасанту, бросив осаду Сарцаны; однажды он отправил по направлению к Сарцане обоз с продовольствием под охраной нашего конетабля Паоло даль Борга и нескольких пехотинцев; солдаты Пьетрасанты вышли из крепости, захватили обоз и ограбили людей. Тогда Якопо сейчас же увел войска из-под Сарцаны и расположился лагерем под Пьетрасантой; бомбарды были расставлены, проходы заняты, но генуэзцы отправили в крепость большие отряды пехоты и набрали много войск в соседних местностях; таким образом лагерю грозила большая опасность, и мы сочли за лучшее снять осаду. Однако во Флоренции решено было дело продолжать, подкрепив войска пехотой, которой раньше нехватало, отпустив для осады новые средства и назначив мессера Бонджанни и Антонио Пуччи[209] комиссарами вместе с Якопо; войска вновь обложили город и окружили его так, что помощь подойти не могла, и было ясно, что крепость через несколько дней должна сдаться, но в это время Якопо тяжко заболел и был перевезен в Пизу, где и находился, когда Пьетрасанта сдалась; то же самое немного позже случилось с мессере Бонджанни и Антонио Пуччи, которых перевезли в Пизу, где оба они через несколько дней скончались. Якопо долго хворал, но в конце концов поправился.

После этого, когда генуэзцы подошли к Ливорно, а во Флоренции задумали внезапно напасть на Геную с войском и при помощи генуэзских изгнанников, Якопо и Пьер Филиппо Пандольфини[210] были отправлены комиссарами в Пизу для подготовки этого дела, но сделать им ничего не пришлось, так как войска и галеры, предназначенные для похода, никуда не годились.

В 1485 году началась война баронов[211], а затем и война папы Иннокентия против короля Феррандо, за которого заступились Милан и Флоренция согласно условиям союза; однако в Милане, управляемом тогда синьором Лодовико, меры принимались с большим опозданием, так что делу много раз грозила большая опасность; поэтому Якопо был послан в Милан хлопотать перед герцогом, которого он так раззадорил своими настоятельными доводами, что из Милана быстро пошло большое и сильное подкрепление, благодаря которому заключен был почетнейший мир; заслуги Якопо перед королем, герцогом Калабрии и нашим городом в этом деле достойны удивления. После заключения мира Якопо вернулся во Флоренцию и, будучи викарием Чертальдо, получил приказ сейчас же отправиться в Пизу и, собрав там войска, перебросить их к Сарцапелло[212], тесно обложенный генуэзцами. Выступив из Пизы, наши войска, начальником которых был граф Питилиано, напали на неприятеля и заставили его снять осаду; тут пришел приказ двинуться к Сарцане, а Якопо, утомленный, помня болезнь, перенесенную под Пьетрасантой, просил отпустить его, хотя находил, что дело может кончиться успешно; но согласия не получил, – наоборот, ему было приказано участвовать в походе на Сарцану, куда вместе с ним назначен комиссаром Пьеро Веттори. Город был взят с честью для нас.

В следующем году, ввиду некоторых действий генуэзцев, он вместе с Бернардо дель Неро[213] был назначен комиссаром в Пизу; а в 1489 году готовились к свадьбе Изабеллы, дочери герцога Калабрии, которая была невестой Джованни Галеаццо, герцога миланского, и так как она должна была сойти на берег в Ливорно, то во Флоренции ввиду союза между обоими государствами сочли необходимым встретить ее с величайшими почестями; поэтому Якопо Гвиччардини, Пьеро Пандольфини и Паолантонио Содерини[214] посланы были ее приветствовать. Это было последнее дело, порученное Якопо, который вскоре слег от недуга, тянувшегося несколько месяцев и плохо понятого врачами: болезнь его была грудная; 18 мая 1490 года он ушел из этой жизни в таком ясном сознании, с такой верой и в таком прекрасном состоянии духа, что большего нельзя было бы и желать. Он мог говорить до последней минуты и распорядился своими делами, не составляя завещания, а поручив все на словах своему сыну Пьеро, которому верил, так как знал, что на него можно положиться. Он простился в последний раз с детьми, внуками и родными, каждому оставил что-нибудь на память, сообразно с его возрастом и качествами.

Рассматривая все черты его характера, мы найдем, что это был человек достойнейший, богато взысканный дарами духа, природы и судьбы, которые дают счастие, когда соединяются в одном человеке. Он был умен, храбр, щедр, услужлив и добр, во всяком случае был чист от всяких зловредных пороков; правда, он был распущен и несколько обжорлив, чего нельзя было ожидать от такого человека, но в делах имущественных он был чист, а от природы добр, не склонен к злу или к мстительности. Хотя от отцовского наследия у него осталось немного, так как ему пришлось уплатить из него одну тысячу пятьсот флоринов, но он получил большое приданое за женой; с этим состоянием по тем временам, которые были хороши для торговли, он нажил много, как это видно из веденной им книги, в которой кратко занесены все его расчеты. Он, как будет сказано ниже, вел даже морскую торговлю и впоследствии, когда женил сына, у невесты которого было хорошее приданое, открыл шелковое дело и приблизительно за двадцать лет нажил на нем одиннадцать тысяч дукатов. Он получал также достаточно много от города, когда ездил послом или оратором, и таким образом составилось до последнего гроша его богатство. Мы видим поэтому, что состояние у него было большое, но он добился его, не присваивая себе чужого; наоборот, он всегда честно получал свою часть. Зло он всячески старался искоренять, но ни за что не хотел сделаться начальником полиции во Флоренции[215].

В 1406 году он был в большой милости у сына Козимо, Пьеро, который хотел сделать его членом коллегии восьми, но Якопо отказался, не желая участвовать в приговорах об изгнании. Пьеро был человек великодушный, но при этом перевороте он, ради удовлетворения своих друзей, позволил осудить и сослать гораздо больше граждан, чем он это сделал бы по собственной воле. Якопо ему помогал и добился того, что многих вернули, между прочим Пьеро Минербетти, который был впоследствии рыцарем; он был большим другом мессера Аньоло Аччайоли и вел с Пьеро переговоры о его возвращении, на которое Пьеро готов был согласиться по добродушию своей природы; однако он выжидал какого-нибудь случая, который позволил бы ему это сделать, не слишком раздражая друзей; когда Пьеро умер, Якопо продолжая те же переговоры с Лоренцо, но из них ничего не вышло, так как Лоренцо этого не хотел. После смерти Пьеро в 1469 году Якопо, бывший в то время оратором в Риме, написал Лоренцо письмо, убеждая его запастись терпением, и дал ему, главным образом, два совета: первый – это сохранить для себя друзей отца и деда, верность и ум которых были испытаны во времена многих опасностей и переворотов; второй – подражать милосердию отца и пускать в дело железо и жестокие средства лишь при самой крайней необходимости. Позднее, после заговора Пацци, Лоренцо был страшно против них ожесточен – потому ли, что такова его природа, потому ли, что он был потрясен гибелью брата, собственной раной и страшной опасностью, ему грозившей; он приговорил к тюрьме молодых Пацци, которые были невинны и о заговоре не знали, и велел издать приказ, по которому девушкам Пацци, не имевшим большого приданого, запрещалось вступать в брак во Флоренции; Якопо всегда убеждал Лоренцо выпустить невинных юношей из тюрьмы и лучше изгнать их из пределов нашей земли и снять с девушек запрет брака; в конце концов Лоренцо, хотя и гораздо позднее, согласился на то и другое – потому ли, что смягчился, или потому, что его уговорили Якопо и другие граждане, просившие о том же.

Якопо был человек книжно совсем необразованным, и хотя это мешало совершенству его духовных даров, но вместе с тем показывало силу его природного ума, который, не имея случайных украшений начитанности, проявился на опыте многочисленных его посольств. В речи его не было широты и изысканности, она была скорее важной и естественной, как это обычно для людей мудрых и необразованных. Природа также одарила его щедро: он был высок, белолиц и необыкновенно красив, – может быть, не было в его времена более красивого человека во всей Флоренции. Он был необычайной силы и крепчайшего здоровья, и единственным недостатком его была близорукость. Судьба его тоже не обошла своими милостями, потому что, получив от отца своего маленькое наследство, он, благодаря приданому, делам и должностям, настолько его увеличил, что оставил около двадцати тысяч скуди. Почестей ему было оказано столько, сколько вообще возможно для частного человека во Флоренции: помимо всех своих посольств и других поручавшихся ему дел, он два раза был гонфалоньером, и его хотели выбрать в третий раз; случилось, однако, что, возвращаясь во Флоренцию из своей виллы, он сломал себе ногу и хотя впоследствии выздоровел, но проболел все время, когда надо было вступать в в должность. Он был три раза членом синьории, аккопиатором, членом коллегии десяти – должность, которую занимал три года подряд, членом коллегии восьми; всяких других отличий, которые даются нашим городом, было у него без конца. Он ездил в Левант на большой галере и вел ее сам, без капитана; затем он, кажется, был во Фландрии капитаном двух галер.

В последние годы жизни ему было поручено распределение налогов и назначено было для этого из первых граждан города пять человек на больших окладах; но Якопо отказался; он считал, что незачем ему ввязываться в дело, из которого невозможно выпутаться, не обидев бесчисленное количество людей. Он очень обрадовался, когда смог впоследствии провести снижение налога и облагодетельствовать таким образом многих. В конце его жизни вся власть флорентийского народа была передана балии из семнадцати граждан, среди которых был и он; умер он, состоя в этой должности, и вместо него был избран сын его, Пьеро. Хотя Луиджи был его старшим братом, и, в уважение к возрасту и положению, почести оказывались ему преимущественно перед Якопо, однако с 1457 года и до конца его дней правительство в важных делах больше ценило Якопо и больше ему доверяло, так как он считался более мудрым, а вовсе не потому, чтобы он был более раболепен; помимо других его свойств, он любил говорить прямо, что думал, и Лоренцо иногда на него раздражался, но большей частью терпел, зная, что это идет из хороших побуждений. Влияние его, особенно между 1483 и 1490 годами, было огромно, и можно прямо сказать, что в это время он был после Лоренцо первым человеком в городе. К нему одинаково хорошо относились и народ, и лучшие люди, а вне города солдаты и кондотьеры, которые после его смерти горевали о нем как об отце. Он был в дружбе со многими князьями, между прочим с герцогом Галеаццо, который особенно полюбил его, когда он был в 1476 году послом, хотя относился к нему хорошо и раньше. В большой дружбе был он с герцогом Калабрии и кардиналом мантуанским, но в последние годы он не очень ее поддерживал, чтобы не вызвать неудовольствия Лоренцо, которому всякое возвышение очень выдающегося гражданина казалось подозрительным. Женат он был только раз, на Гульельметте, дочери Франческо Нерли, и, как сказано выше, жил он с ней в совершенном счастии и умер еще при ее жизни. У него был всего один сын, Пьеро, и Якопо еще при жизни мог видеть шесть или семь своих внуков. Была у него и дочь, Маддалена, вышедшая за Бернардо Веттори, сына Франческо. Не говоря об удачной его жизни, Якопо умер как счастливейший человек, оставив детей, внуков, богатство, высокое имя, славу и, что дороже всего, память о чистой совести.

Мессер Риниери Гвиччардини был незаконным сыном мессера Луиджи Гвиччардини от связи его с рабыней Биндо Галетти по имени Маргарита, когда мессер Луиджи был морским консулом в Пизе. Он еще ребенком ушел в духовенство и, чтобы подготовиться к каноникату, сделался еще в молодости доктором церковного права; отец уже тогда доставил ему несколько бенефиций и должностей и мог доставить еще много других, но, желая усовершенствовать его в науках, послал его в Павию, когда ему исполнился двадцать один год, а через несколько лет перевел его в Пизу, где в это время вновь открылась высшая школа; и тут и там юноша больше думал об удовольствиях и увеселениях, так что толку получалось мало, и в конце концов его сделали старостой студио в Пизе, что считалось для наших граждан, учившихся там, законной долей невежд. Оставив студио, он жил, как хотел, и отправился в свои бенефиции, так как был каноником Санта Липерата, коммендатарием аббатства Сан Томмазо в Кремоне и в последние годы получал от них больше четырехсот дукатов дохода. Каноникат он получил от цеха шерстяного дела, аббатство – от герцога Галеаццо. Он был приходским священником в Кастельфальфи, получив это место от капитанов гвельфской партии[216], которым оно принадлежало, а по хлопотам Якопо Гвиччардини, бывшего тогда послом в Риме, получил от папы Павла каноникат Монте Варки. В Лукардо ему принадлежал приорат, подаренный владельцами его, семьей Макиавелли; была у него церковь, называвшаяся Фратичелли в Верчано, капелла в Лоро в Казентино, и так шли дела его до самой смерти отца. Мессер Луиджи умер в 1487 году, когда Риниери было 38 лет, и оставил ему в наследство все свое имущество. Якопо сильно негодовал, считая это распоряжение мессера Луиджи неразумным, так как мессер Риниери получал такие доходы, что в отцовском наследстве не нуждался; он знал достоверно, что это не было свободным желанием мессера Луиджи, что он поступил так по настояниям мессера Риниери и больше всего потому, что годы мессера Луиджи сильно ослабили в нем ясность ума; зная порочную природу мессера Риниери, его неприязнь к своим родственникам, легко можно была предвидеть, что после его смерти состояние это вообще уйдет из нашего рода, и потому Якопо дал понять мессеру Риниери, что он не намерен признать такое завещание. Мессер Риниери вначале сильно упорствовал, но дело после долгих споров кончилось тем, что, считаясь с весом Якопо и понимая, насколько он еще может быть ему полезен, Риниери удовольствовался пожизненным владением и пользованием домом во Флоренции, имением Каве под Флоренцией, домом в Поппиано и имением около Массы; после же смерти его половина этого имущества должна была перейти к Якопо и его наследникам, а другая половина – к наследникам Никколо, второго брата мессера Луиджи; остальное состояние, которое было невелико, разделялось уже сейчас между названными его родственниками. Таким образом мировая сделка была заключена, а немного спустя, в 1489 году умер мессер Джироламо Джуньи, архидиакон Флоренции, и в сан этот, благодаря покровительству Якопо, возведен был мессер Риниери. Ему до смерти хотелось получить епископство, и потому он вплоть до 1494 года был неотлучным придворным мессера Джованни, кардинала Медичи[217], сопровождая его в Рим и всюду, куда бы он ни направлялся; желая достойнее служить ему и понравиться этим Лоренцо Медичи, он носил одежду протонотария. Когда в 1494 году произошел переворот, мессер Риниери решил, что одной только княжеской милостью и известностью своего имени епископства не добудешь, а потому он начал копить деньги для его покупки, и когда в 1498 году надо было собирать десятину с папских диспенсаций духовенству, он был назначен папой единственным комиссаром для сбора и раскладки налога; назначение это состоялось благодаря покровительству герцога миланского и монсиньора Асканио[218], а также по хлопотам мессера Франческо Гуальтеротти, в то время нашего оратора в Риме. Дело это принесло мессеру Риниери огромную выгоду, но вместе с тем возбудило против него сильную зависть и доставило ему столько хлопот, что он через несколько месяцев для избавления себя от излишних дрязг и ради вящшего укрепления за собой этой должности согласился на то, что к нему присоединят двух флорентийских каноников. Помимо того он много лет и еще до 1494 года был вместе с мессером Пандольфо делла Луна комиссаром по налогам при студио; таким образом, благодаря своим обычным доходам и этим двум должностям, мессер Риниери в короткое время собрал: больше трех тысяч дукатов, несмотря на то, что тратил деньги широко и щедро. Считая, что по времени приходилось прикрывать свои намерения, он, несмотря на то, что много раз мог сторговать себе епископство, пропустил несколько таких случаев, в частности епископство Фьезоле, от которого его отговорил Пьеро, сын Якопо, его двоюродный брат; в конце концов, когда оказалось свободным епископство в Кортоне, мессер Риниери не устоял против искушений честолюбия и осенью 1502 года получил его от папы Александра наперекор всей своей родне и мнению людей, желавших ему добра. Стоило это ему, считая деньги, уплаченные папе и расходы на диспенсацию ввиду его незаконнорожденности, расходы на право удерживать бенефиция, а также другие необходимые и почетные траты, четыре тысячи дукатов или около того, самое же епископство не приносило и трехсот дукатов. Когда все уже было сделано, мессер Риниери, сообразив, что поведение его было неразумно, и чувствуя, насколько непривычно для него оказаться без гроша и иметь долгов на сотни дукатов, решился с горя сократить все свои расходы, отправиться в свою Кортонскую епархию и оставаться там столько времени, сколько нужно для того, чтобы не только заплатить долги, но вновь сколотить себе несколько сот дукатов. Однако судьба решила иначе, и летом 1503 года, когда он отправился по делам своим в Кремону, он от жары или от излишеств схватил изнурительную лихорадку и чуть было не умер в Ферраре на обратном пути; снова захворав, он приехал во Флоренцию и, так как болезнь его перешла в перемежающуюся лихорадку, пробыл там почти до конца января. К тому времени он выздоровел от лихорадки, но начал хворать приступами кашля, вначале до того легкими, что трудно было их заметить, но потом они усилились, началась сильная лихорадка, и в феврале мессер Риниери умер, заранее исповедовавшись и причастившись и собираясь написать завещание, в котором хотел оставить свое движимое имущество ближайшим родственникам; смерть не дала ему окончить завещание, и он оставил все наследство своей сестре, дочери мессера Луиджи, и ее наследникам; после уплаты долгов кредиторам осталось около шестисот дукатов.

Мессер Риниери был человек большого ума, крутого, изменчивого нрава и мелкой души; память у него была огромная, и благодаря ей он удерживал в уме все, что касалось его дел, хотя ничего не записывал. Нравственности он был низкой, предавался разврату, был всенародно обличен, и это величайшим образом вредило ему не только в молодости, но и в старости, до самой его смерти. По части чревоугодия он следовал обычаю других духовных лиц, которые слоняются без дела во Флоренции и думают, что одно из самых важных их занятий – это мысль о еде. Он был щедр, великолепно одевался, держал открытый дом, часто приглашал к себе гостей и роскошно их угощал; однако в расходах на добрые дела был скуп, как и во всем, что могло быть полезно и выгодно для его родных, с которыми всегда был мелочен и никогда ничем не помог им ни при жизни, ни после смерти. Так же скуп он был со своими, слугами, которым в последние годы ничего не давал и жалования не платил, разве только в самых редких случаях. Характера он был гневного, так что становился почти невыносим.

Жизнь его была счастливая, так как, будучи незаконнорожденным и не имея ни образования, ни добродетели, он получил столько бенефиций и должностей, что еще до своего епископства имел: больше тысячи дукатов дохода; все это досталось ему не собственным трудом и умением, а единственно стараниями и влиянием отца его, мессера Луиджи, и дяди его, Якопо, без которых у него не было бы ни гроша; одно только епископство он добыл себе сам, купив его посредством симонии, и сильно повредил себе этим не только духовно, но и в миру; утешения он не получил, так как прожил в епископском сане немного больше года, большей частью больной и угрюмый, и ни разу не ездил в свою епархию.

Наружности он был прекрасной: высок ростом, белолиц, с благородными чертами лица; крепок и здоров он был необычайно. Умирая, причастился святых тайн, – не знаю, в каком состоянии души он это делал, но смерти он сильно боялся, и страдания его были велики. Умер он пятидесяти четырех лет, а жизнь его была такая, что я упомянул о нем не ради его качеств, а скорее ради памяти о его сане, так как до него в семье никогда не было ни епископа, ни даже, кажется, простого священника.

Пьеро, единственный сын Якопо Гвиччардини, родился 9 июня 1454 года и приблизительно восемнадцати лет женился, взяв хорошее приданое, на Симоне, дочери мессера Бонджанни Джанфильяцци, в то время влиятельного гражданина. Еще юношей он всегда сидел за книгами и воспитывался в любви к наукам и в нравах добрых и строгих; он в двадцать лет выступал на турнирах, но делал это не по собственному желанию, так как не упражнялся, а чтобы доставить удовольствие Лоренцо и Джулиано Медичи, которые сильно настаивали на его участии; занятий он ради этого не бросил; продолжая вести такую жизнь до зрелого возраста, он много успел в словесных науках, в греческом языке и приобрел некоторые сведения в философии. Когда умер отец его, Якопо, Пьеро было тридцать шесть лет, он остался единственным мужским потомком, был одарен великолепными способностями, и все знали его хорошо, так как с самого отрочества всегда считали его умным и добрым. Еще юношей он был викарием Вико Пизано, а впоследствии Муджелло; других мест не занимал, был только морским консулом, а от иных предложений отказался, – между прочим, от должности подеста в Пизе.

В 1490 году, когда предстояло назначение в Неаполь посла, который должен был, как это полагалось, состоять при короле Феррандо, Лоренцо Медичи решил, что туда должен ехать Пьеро; однако в начале 1490 года умер отец его, Якопо, и Пьеро был отвлечен своими частными делами. В это время во Флоренции действовала коллегия из семнадцати граждан, первых людей в городе, членом которой был Якопо, и Пьеро был теперь избран на его место; это дало ему большую силу, так как всем стало ясно, что раз Лоренцо Медичи, тогдашний глава правительства, создал ему такое положение, значит он намерен приобщить его к государственным делам.

В 1491 году тяжко заболел папа Иннокентий; сын Лоренцо, мессер Джованни Медичи, был сделан папой кардиналом, но так как ему еще не было восемнадцати лет, объявление об этом было отложено, и он не имел права еще некоторое время носит кардинальскую шапку, однако при условии, что если папа в течение этого времени скончается, то назначение будет обнародовано ipso jure; Лоренцо, желавший провести дело гладко и дать возможность своему сыну по смерти папы участвовать в конклаве, дабы усилить этим его значение, решил отправить от имени города двух послов, которые, находясь на месте, могли бы способствовать делу, насколько это окажется необходимым. Избраны были мессер Гвидантонио Веспуччи и Пьеро, которым приказано было выезжать сейчас же, и они собрались немедленно; однако вслед за этим пришли известия, что папа, смерть которого ожидалась с часу на час, начинает поправляться, и таким образом ехать не пришлось.

В том же году предстояло отправить в Милан посла, который пребывал бы там постоянно, а кроме того, Лоренцо, задумавший изменить в Пизе и ее округе оценку недвижимостей и преобразовать насколько возможно ее городские учреждения, решил послать туда по выбору трех полновластных консулов; поэтому он предложил Пьеро выбрать, хочет ли он ехать послом в Милан или на год консулом в Пизу. Пьеро выбрал Пизу и отправился туда вместе с Лоренцо Морелли и Филиппо Антелли; однако уже через полгода Лоренцо умер, и весь замысел о преобразовании этого города отпал. Вернувшись в следующем году, т. е. в сентябре 1492 г., во Флоренцию, Пьеро был очень близким человеком к Пьеро Медичи и был послан в Милан, так как посольство это всегда было очень важным ввиду могущества этого государства, значения его для наших дел и влияния синьора Лодовико, который был тогда правителем; сейчас же оно было еще более важным ввиду новых разноречий и обозначавшихся новых событий. Пробыл он там год и, убедившись в неблагожелательстве синьора Лодовико, неустанно убеждал Пьеро в своих письмах, что надо подумать, как бы умилостивить этого князя и заручиться его помощью; однако все было напрасно, так как Пьеро, которому судьбы готовили гибель, бросился в объятия короля Неаполя и Орсини, и дела зашли так далеко, что кончились походом французов, за которым последовали все потрясения, уничтожившие Италию[219].