Сочинения

И я, в мой краткий век,

Я видел много славных рек

В отчизне и в странах далеких;

Но Волгу светлую, в брегах ее высоких,

Всегда с весельем новым зрю.

Как часто, вспомянув протекших лет зарю,

Я вижу, как теперь, Дуная бурны волны,

Его брега — убийств и крови полны:

На них пылала грозна брань

И рати бурные кипели,

Над ними небеса горели,

И было всё — войне и смерти дань!..

Там призрак гибели над юношей носился,

И гаснул мой безоблачный рассвет,

И с жизнью молодой, на утре ранних лет,

Едва я в бурях не простился!..

Но память мне мила о жизни боевой,

Когда я пел, для храбрых лиру строя,

Не сладость вялого покоя,

Но прелесть битвы роковой...

Как вы любезны мне, о братские беседы

У светлых полевых огней!..

Забуду ль я и праздники победы

И славу грозных дней...

Я видел Ваг надменный и свирепый,

Я зрел, как он, чрез дебри и вертепы,

Пробив широкий путь меж гор,

Как грозный дух времен, кипит и рвет преграды,

Шатая древних скал громады,

И, с шумом поглотив и брег и дикий бор,

Дивит и восхищает взор.

Дела времен, протекши годы,

О Ваг! твои кипящи воды

Напоминают мне... и вижу я народ,

С оружьем ищущий и славы и свободы...

Так здесь, на сих полях и на брегах сих вод,

Дружины конные скакали

На пир кровавыя войны,

И сабли с свистом рассекали

Врагов свободной стороны...

Здесь храбрых вождь, герой сраженья

И враг оков и униженья,

Текелли молнией летал;

И, в бедствах чуждый укоризны,

Огонь и мужество вливал

В боях за святость прав отчизны...

Я видел древний Буг в глуши степей унылых:

Из стран Авзонии, из мест отчизны милых,

Овидий-изгнанник стенал на сих брегах

И горесть и любовь в прелестных пел стихах,

Отторжен сильною от счастия рукою...

Вверяя грусть свою пустыням и лесам,

И эху чуждому, и чуждым небесам,

Душа его, стеня, не ведала покою...

И днесь на берегах твоих, священный Буг,

Пиита славного еще витает дух;

Бессмертного не зрят нечисты смертны очи,

Но, в молчаливый час безоблачной полночи,

Невинных пастырей беспечный ясный взор

Его на высоте встречает диких гор...

Я видел древнюю границу двух держав,

Красивый, быстрый Днестр в брегах его песчаных,

Обильный и в плодах и в гроздиях румяных.

Там тысячи овец и сладкомлечных крав

Пестреют на степях, в серебряных бурьянах,

И пастырям несут бессребряную дань;

Издревле там леса дремучие темнели,

Недремлющая в них мечи острила брань,

И зорко хищники из дебрей к нам глядели

И порубежную перебегали грань

С арканом и огнем... И все их жертвой было;

Но мести зарево ужасно осветило

Издавна гневные на хищных небеса:

Пришли от Севера полки, отваги полны;

Пред ними гром — и пламенные волны,

И в пепл — дремучие леса!..

Нередко я видал и Днепр голубоводый

На лоне матери-природы,

Еще младенцем-ручейком;

Но зрел, я зрел его в величьи рек царем!

Как, грозный, он пробил меж гор себе дороги

И, пеной оснежа пороги,

С протяжным грохотом, кипящий, в дол летит!

Высокобашенный Смоленск над ним стоит!

И холмы киевски веками освященны,

И храмы Божий богато позлащенны —

Исполнена чудес глядится в нем страна!

И, нетерпением полна,

Бежит к могучему прекрасная Десна...

Я в Польше реки зрел: и воды светлой Вислы,

И с шумом к ней бегущий Буг;

И замки с башнями из бездны с скал навислы:

Седых времен парит над ними дух...

Страны прелестные, не раз облиты кровью,

Земля, засеянна костьми,

Ты с давних лет присвоена любовью

С ее волшебными сетьми!

Гроза сердец — твои младые феи:

Как милы их любовные затеи!

И гибкий легкий стан, и сладость их речей,

И прелесть тайная очей!..

Но мне милей их жаркое участье

В судьбе родной их стороны:

Они святой любовью к ней полны,

И счастье их — отчизны милой счастье!

Как часто, позабыв и негу и покой,

Их вдохновением дружина храбрых дышит,

И воин в битве роковой

Заветные слова незримых спутниц слышит:

«Свобода и любовь!»

И, храбрый, — вихрем на врагов!

Там пылкая моя промчалась младость,

И мнится, я во сне увидел жизни рай;

Но в сердце и теперь живая испыхнет радость,

Как, вспомнив, назову тебя, приветный край!..

Так мило и теперь, в стране златых мечтаний,

Искать мне, как друзей, о прошлом вспоминаний,

Их сердце грустное манит, к себе зовет:

Где ты, о время прежних лет!

Где первой страсти грусть и первые волненья?

Где вы, любви надежды и мученья?

О дети неба! разве вас

Один лишь только в жизни раз

Встречает смертный и лелеет

В груди пылающей, младой?..

Но что так сладко в душу веет?

Так вьется к сердцу... сердце млеет,

Когда в очах моих светлеет

Туман протекшего седой?..

То вы, мои мечты! мои воспоминанья!

Небесные! при вас я все забыл страданья:

При вас в душе моей так тихо и светло!

И всё прошедшее как будто не прошло!

Как странник, многие еще я видел реки:

Мне указала их молва;

Они красуются в странах, от нас далеких...

Тебя ж, о пышная дочь Ладоги, Нева!

Я зрел еще в младенческие лета;

И, новый гость безвестного мне света,

Не знал я и имен: сует, забот и бурь;

В моей душе веселия лазурь,

Как свод небес, в тебе изображался...

Ах! в тот златой мой век с страстями я не знался:

Не плакал от тоски, не думал крепких дум...

И града пышный вид, смятенья, звук и шум.

Богатство, слава, честь, блестя, обворожая,

Мелькали для души, души не поражая,

И мимо протекли, как сон, как ряд теней...

Мне жизнь была нова! не знал я в ней путей,

Не знал, что полон мир обманов и сетей.

Безбурны детства дни, о времена златые,

Забуду ль вас? — О радости святые!

Вы по цветам беспечного вели,

И сами, как цветы, вокруг него пестрелись,

Ужели для меня навек вы отцвели? —

Забавы детских лет, как птички, разлетелись,

И мой челнок оставил тихий брег!..

Придете ль вы опять, о дни очарований? —

Я счастлив, счастлив был в пылу моих мечтаний,

В семье живых надежд, веселий и утех! —

Но строг угрюмый мой учитель,

Воздушных замков разрушитель,

Был опыт. Он мою младую грудь стеснил,

Смолистым факелом на мир сей посветил

И мир подернул черной тканью...

«Гроб мрачный, — рек он мне, — один конец страданью.

Обеты счастья — ложь! дни жизни — дни сует!

Волшебны зеркала — прелестные мечтанья,

Без них уныл и мрачен свет,

И слез полна юдоль земного испытанья:

Надежды и мечты

Нас тешат, как детей, и вянут — как цветы.

Под бурями страстей мертвеет добродетель!..»

Не так ли он гласит, суровый благодетель? —

Но к прежним радостям искать ли мне путей?..

И где укроюсь я от мятежа страстей? —

Не при тебе ль, о рек российских мать и слава!

О пышна Волга величава!

Мне суждено мои утраты возвратить

И сердца грустного все раны залечить?

О волжские струи! о холмы возвышенны!

Воскреснут ли при вас дни, счастьем обновленны?

Прольется ль в томну грудь веселия струя,

И буду ль, буду ль счастлив я?..

Не здесь ли, о брега, пленяющи собою,

Я заключу желанный мир с судьбою?

И будете ли вы, нагорны высоты,

Притоном странника, приютом сироты?

В укромной хижине, к утесу прислоненной

Душистой липою и кленом осененной,

Найду ли наконец душе моей покой?

Как восхищался б я прелестною рекой!..

Но сбудется ль, что я, певец уединенный,

Святой свободой вдохновенный,

О Волга! воспою твой бег, твои брега,

Златые пажити, роскошные луга, —

Как белокрылые струга

Ты к морю синему в седую даль уводишь...

Мечта! зачем опять к мечтам меня заводишь?

Мне ль счастья ожидать? — Судьбы гремящий глас,

Брега прекрасные! велит оставить вас:

Я странник! не ищу чертогов пышных строить, —

Ищу лишь уголка, где б сердце успокоить.

Раздался звук трубы военной,

Гремит сквозь бури бранный гром:

Народ, развратом воспоенный,

Грозит нам рабством и ярмом!

Текут толпы, корыстью гладны,

Ревут, как звери плотоядны,

Алкая пить в России кровь.

Идут, сердца их — жесткий камень,

В руках вращают меч и пламень

На гибель весей и градов!

В крови омочены знамена

Багреют в трепетных полях,

Враги нам вьют вериги плена,

Насилье грозно в их полках.

Идут, влекомы жаждой дани, —

О страх! срывают дерзки длани

Со храмов Божьих лепоту!

Идут — и след их пепл и степи!

На старцев возлагают цепи,

Влекут на муки красоту!

Теперь ли нам дремать в покое,

России верные сыны?!

Пойдем, сомкнемся в ратном строе,

Пойдем — и в ужасах войны

Друзьям, отечеству, народу

Отыщем славу и свободу

Иль все падем в родных полях!

Что лучше: жизнь — где узы плена,

Иль смерть — где росские знамена?

В героях быть или в рабах?

Исчезли мира дни счастливы,

Пылает зарево войны:

Простите, веси, паствы, нивы!

К оружью, дети тишины!

Теперь, сей час же мы, о други!

Скуем в мечи серпы и плуги:

На бой теперь — иль никогда!

Замедлим час — и будет поздно!

Уж близко, близко время грозно:

Для всех равно близка беда!

И всех, мне мнится, клятву внемлю:

Забав и радостей не знать,

Доколе враг святую землю

Престанет кровью обагрять!

Там друг зовет на битву друга,

Жена, рыдая, шлет супруга,

И матерь в бой — своих сынов!

Жених не мыслит о невесте,

И громче труб на поле чести

Зовет к отечеству любовь!

Затихал на ратном поле

Битвы грозный шум,

И смоленски древни стены,

Гордых башен ряд

Приоделись мраком ночи:

Бил полночный час!..

Но к покою не склонялся

Храбрых россов стан:

Не дремали мудры вожди,

Думу думали,

Как в страну свою родную

Не пустить врагов.

А враги, враги пируют,

Позабыв, что Бог

С высоты на них наводит

Свей разящий гром.

Разлились, как шумны волны,

Их полки в полях;

Ярко сталь мечей сверкает,

Страшно медь звучит;

И, вздыхая томно, вторит

Древний русский край.

Громко ржанье чуждых коней,

Чуждых воев клик...

Тьмы врагов, кичась, мечтают

Сдвинуть с места град!..

Затрещал под их стопами

Древних холмов ряд,

И под силой их погнулся

Левый брег Днепра!

Развели они несметны

По горам огни.

Но одни ль огни в их стане?

Села ближние

Запалились их руками, —

Всюду зарев блеск!

И кругом в ночи краснеет

Море огненно...

Загорелась, запылала

Земля русская!

Поднялся пожар высоко —

До небесных звезд,

И с пожаром востекают

Выше звезд мольбы;

Тяжко стонут, воздыхая,

Люди русские.

«Пусть сгорают наши села, —

Говорят в слезах. —

Что нам села? Что нам грады?

Лишь бы край родной

Защитить от лютой доли

В вечном рабстве жить!»

Так гласит народ, а горы

Вторят ратных клик.

И часы проходят ночи:

Близок грозный день!

Показался из-за башен

В дымном облаке

Месяц, весь налитый кровью,

И печальный лик

Углубил в потоке мутном...

И восток небес

Забелел; златой струею

Пролилась заря:

Зарумянились сребристых

Облаков края,

И повеял в поле свежий

Предрассветный ветр,

И огни во стане русском

(Что поставлен был

Вдоль крутой горы Покровской)

Бледно теплятся...

Тут острят, шумя, гусары

Сабли ясные,

И козак — свой длинный дротик;

И пехотный строй

Закрепляет (чтоб не дрогнул)

Троегранный штык...

Гул далеко вторит ржанье

Ретивых коней;

Бьют копытами о землю,

Из ноздрей их дым;

Громко сарпают, и очи

Их огнем горят.

Словно просятся на битву,

Осердясь за то,

Что враги в родных потоках

Водопой мутят!..

Все вещало, что настанет

Скоро день и бой,

И воспел тут воин русский

Песнь Прощальную:

«Друзья мои, товарищи, сподвижники в боях!

Настанет скоро страшный день, и битва загремит!

Застонет дол и темный бор от сечи роковой,

И ясну зорю утренню и солнца лик младой

Затмит, поднявшись тучами, над смертным полем дым!..

Друзья мои, товарищи, сподвижники в боях!

Настанет скоро страшный день, и битва загремит:

Бог знает, кто останется, друзья, из нас живых!

Но сладко, сладко в битве пасть за родину свою!

Не славы алчет русский царь, и начал бой не он:

Враги, враги вломились к нам с цепями и мечом!

Грозят пленить святую Русь и русских покорить!

Ах! нет, того нельзя стерпеть: скорей могила всем!

Как тяжко жить под чуждыми законами врагов!

Не ясно солнце красное тоскующим в плену,

Не видит звезд и месяца раба слезящий взор!

И самый хлеб постыл ему, и соль ему горька!

Нет, братцы, нет, товарищи, не выдайте врагам

Отечества любезного на рабство и позор!

Пречистая Владычица, хранящая сей град!

Подай нам крепость львиную, да постоим в бою,

Да будет грудь усердная сих древних крепче стен!

Друзья мои, товарищи, сподвижники в боях!

Предчувствие унылое ко мне закралось в грудь!

Уже зари вечерния не видеть мне в сей день!

В сей день в кипящей сече я паду на груду тел,

Потускнут и засыплются песком мои глаза:

Не зреть им побеждающих товарищей моих!

Пронзен, о землю грянусь я — но все лицом к врагам;

Ослабнут руки крепкие, и мой холодный труп

Притопчут кони бурные, и ратный прах, сгустясь,

Подернет лик кровавый мой печальной пеленой...

Друзья мои, товарищи, я смерти не боюсь!..

Когда ж умолкнет грозный бой, найдите вы меня:

По ранам на груди моей легко узнать мой труп!

О други, о товарищи, сподвижники мои!

Штыками вы и саблями близ светлых вод Днепра

Изройте, други верные, могилу для меня;

Насыпьте, други храбрые, на ней высокий холм;

На нем скрижаль и новый крест, и напишите так:

«Здесь храбрый русский воин спит, товарищ наш в боях:

Во всех кровавых сечах он в передних был рядах;

Струилась часто кровь из ран, но ран он не слыхал!

Под тучами картечь и пуль наш друг был смел и бодр.

Струей дунайской раны он кровавы омывал;

По Альпам, выше грозных туч, с Суворовым всходил

И на гранитах шведских скал острил драгой булат,

Что вырвал из могучих рук кавказского бойца!

Он зрел брега каспийских вод и видел бурный Бельт,

В далеких был краях — и пал за близкий сердцу край:

За родину, за милую, за русский край святой,

Поставя смело грудь в бою за веру и царя!

Он жил и умер, храбрый друг, как истый славянин».

Так пел: «Мне будет долго здесь и беспробудно спать;

Когда ж утихнет брань в полях и теплая весна

Пригреет землю хладную и мой могильный холм

Оденется цветочками и травкой молодой, —

Тогда придет любезная подруга юных дней,

И с нею дети милые увидят отчий гроб.

«Не плачьте, — скажет матерь им, — не умер ваш отец:

Здесь только прах земной его, а дух на небесах!

Туда пошел он в светлый дом к Небесному Царю

За то, друзья, что верен был царю земному здесь!»

Так, братья, други храбрые, мне сладко умереть

За родину, за милую, за русский край святой!»

Темнеет бурна ночь, темнеет,

И ветр шумит, и гром ревет;

Москва в пожарах пламенеет,

И русский воин песнь поет:

«Горит, горит царей столица;

Над ней в кровавых тучах гром

И гнева Божьего десница...

И бури огненны кругом.

О Кремль! Твои святые стены

И башни горды на стенах,

Дворцы и храмы позлащенны

Падут, уничиженны, в прах!..

И всё, что древность освятила,

По ветрам с дымом улетит!

И град обширный, как могила

Иль дебрь пустынна, замолчит!..

А гордый враг, оставя степи

И груды пепла вкруг Москвы,

Возвысит грозно меч и цепи

И двигнет рать к брегам Невы...

Нет, нет! Не будет пить он воды

Из славных невских берегов:

Восстали рати и народы,

И трон царя стрежет любовь!

Друзья, бодрей! Уж близко мщенье:

Уж вождь, любимец наш седой,

Устроил мудро войск движенье

И в тыл врагам грозит бедой!

А мы, друзья, к Творцу молитвы:

О, дай, Всесильный, нам, Творец,

Чтоб дивной сей народов битвы

Венчали славою конец!»

Вещал — и очи всех подъяты,

С оружьем длани к небесам:

Блеск молний пробежал трикраты

По ясным саблям и штыкам!

Друзья! Враги грозят нам боем,

Уж села ближние в огне,

Уж Милорадович пред строем

Летает вихрем на коне.

Идем, идем, друзья, на бой!

Герой! нам смерть сладка с тобой.

Зарделся блеск зари в лазури;

Как миг, исчезла ночи тень!

Гремит предвестник бранной бури,

Мы будем биться целый день.

Идем, идем, друзья, на бой!

Герой! нам смерть сладка с тобой.

Друзья! Не ново нам с зарями

Бесстрашно в жаркий бой ходить,

Стоять весь день богатырями

И кровь врагов, как воду, лить!

Идем, идем, друзья, на бой!

Герой! нам смерть сладка с тобой.

Пыль вьется, двинет враг с полками,

Но с нами вождь сердец — герой!

Он биться нам велит штыками,

Штыками крепок русский строй!

Идем, идем, друзья, на бой!

Герой! нам смерть сладка с тобой.

Здесь Милорадович пред строем,

Над нами Бог, победа с ним;

Друзья, мы вихрем за героем

Вперед... умрем иль победим!

Идем, идем, друзья, на бой!

Герой! нам смерть сладка с тобой.

Хор

Идем, идем, друзья, на бой!

Герой! нам смерть сладка с тобой.

О други! Платова могила сокрыла,

И в день сей протек уже год

С тех пор, как не стало донского светила, —

И грустен придонский народ...

Он храбро с донцами в кровавую сечу —

И громы и гибель враждебным полкам!.

И весело в битве к победе навстречу

Скакал по гремящим полям!

Пред ним трепетали дунайские воды

И берег Секваны[2] дрожал;

Донцам и Платову дивились народы,

И мир его славным назвал!

Но, други, Платова могила сокрыла,

И в день сей протек уже год

С тех пор, как не стало донского светила, —

И грустен придонский народ...

И грусть по герое мы чувствуя нову

В день, памятный нашим сердцам,

Напеним фиялы: «Бессмертье Платову

И честь знаменитым донцам!»

«...Бессмертье Платову!

И честь знаменитым донцам!»

Скоро зов послышим к бою

И пойдем опять вперед;

Милорадович с собою

Нас к победам поведет!

Над дунайскими брегами

Слава дел его гремит;

Где ни встретится с врагами,

Вступит в бой — врагов разит.

Вязьма, Красный, Ней разбитый

Будут век греметь у нас;

Лавром бед его обвитый

Бухарест от бедствий спас.

Чтоб лететь в огни, в сраженье

И стяжать побед венец,

Дай одно лишь мановенье,

Вождь полков и вождь сердец!

Друг солдат! служить с тобою

Все желанием горят;

И, к трудам готовясь, к бою,

Общим гласом говорят:

«Милорадович где с нами,

Лавр повсюду там цветет;

С верой, с ним и со штыками

Русский строй весь свет пройдет!..»

Он в юности своей весь отдался наукам,

Дышал мечтой о жизни боевой;

И чтением он ум обогащая свой,

И душу приучал к волшебным славы звукам...

Но вдруг... Двенадцатый, с его войною, год!

Пожар! Отечество горит — и весь народ

К оружью от сохи... И косы на защиту...

Кто там на дереве сидит

И, пепельной золой покрыту,

Москву святую сторожит?

Кто так искусно нам дает правдивы вести?

Он храбр и прям, как меч! Ни трусости, ни лести!..

Вот Вильна, польский град, французами кипит!

Двадцатиградусный мороз трещит!

И русские сердца трещат от правой мести!

Кто ж воин сей с отвагою такой,

В крови, с подвязанной рукой,

С дружиной ломится в вороты?

Вот груды золота в разбитых сундуках:

Пусть гинет золото в снегах,

Ему важнее есть заботы,

Чтоб славу скользкую держать в своих руках...

Героям древности он благородством равен,

Душой прямой россиянин,

О нем вещал бы нам и предок-славянин:

«Се — славен!»

Усач. Умом, пером остер он, как француз,

Но саблею французам страшен:

Он не дает топтать врагам несжатых пашен

И, закрутив гусарский ус,

Вот потонул в густых лесах с отрядом —

И след простыл!.. То невидимкой он, то рядом,

То, вынырнув опять, следом

Идет за шумными французскими полками

И ловит их, как рыб, без невода, руками.

Его постель — земля, а лес дремучий — дом!

И часто он, с толпой башкир и с козаками,

И с кучей мужиков, и конных русских баб,

В мужицком армяке, хотя душой не раб,

Как вихорь, как пожар, на пушки, на обозы,

И в ночь, как домовой, тревожит вражий стан.

Но милым он дарит, в своих куплетах, розы.

Давыдов! Это ты, поэт и партизан!..

Уж солнце скрылось за леса.

Пойдем и сядем здесь, любезный ...евич!

Ты закрути свои два длинные уса!

И ты, как сказочный Иван-царевич,

Слыхал, видал большие чудеса!..

Но я один, и вижу, как в картине,

Живой, картинный твой рассказ,

Как бились вы насмерть над Эльбой на плотине,

Где Фигнер-партизан, как молния, угас...

О, Фигнер был великий воин,

И не простой... он был колдун!..

При нем француз был вечно беспокоен...

Как невидимка, как летун,

Везде неузнанный лазутчик,

То вдруг французам он попутчик,

То гость у них: как немец, как поляк;

Он едет вечером к французам на бивак

И карты козыряет с ними,

Поет и пьет... и распростился он,

Как будто с братьями родными...

Но усталых в пиру еще обдержит сон,

А он, тишком, с своей командой зоркой,

Прокравшись из леса под горкой,

Как тут!.. «Пардон!» Им нет пардона:

И, не истратив ни патрона,

Берет две трети эскадрона...

И вот опять на месте стал,

Как будто и не он!..

. . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . .

Он широко шагал!

И часто, после шибкой драки,

Его летучие биваки

Сияли где-нибудь в глуши:

В болоте топком, в чаще леса,

На гребне дикого утеса...

И вот Орловский сам картину с них пиши!

Храпят у коновязи кони,

Звенят над кормом удила.

«Никто не смей снимать седла!

Кругом француз!.. Мы тут как рыба в тоне;

Дремли без сна и будь готов!»

Так он приказывал... И, лежа вкруг котлов,

Курят табак усатые гусары,

И зорко вдаль глядит козак...

И он своим рассказывает так:

«Я бился с турком, мне знакомы янычары;

Тогда служил я с пушкою пешком.

— Готовы лестницы? — сказал Каменской.

А было то под грозным Рущуком. —

Но ров не вымеряй... Тут с хитростию женской

Потребно мужество... И кто из удальцов

Украдкой, проползет и вымеряет ров? —

Он всё сказал. И я пустился...

Темнело в поле и в садах,

Муллы сзывали на молитву,

И турки, говоря про битву,

Табак курили на валах...

Фитиль над пушкою дымился.

Дремал усталый часовой...

Я подошел... перекрестился...

И лот, на снуре, весовой

Тихонько с берега скатился...

Я вымерил и возвратился.

И храбрый русский генерал

Спасибо русское за подвиг мне сказал,

И я в душе ношу спасибо это.

Хозяин мудрый правит светом:

Товарищи, наш Бог велик!

Он от погибели спасает неминучей».

Так он рассказывал... и красный луч зари

Уже проглядывал вдали за синей тучей...

Тогда в Саксонии вели войну цари,

И против них Наполеон могучий,

Как темная гроза, над Эльбою стоял,

И в перемирие он битвы замышлял...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...Чу, кто там проскакал

Близ городка красивого Дессау?

Конечно, к Верлицу? Да, Верлиц — сад на славу!

Я сам в нем был, и он меня пленял...

«Смотрите, и не пьян, а по колено море:

Вот партизан прямой! В груди заслышав горе,

В веселый сад он мчится погулять!

А может, и не в сад... Как знать?

Уж перемирию конец... опять тревоги:

Французской конницей заставлены дороги,

В саксонских городах везде француз!..

Наш партизан лихой! Уж подлини» не трус...

И он без устали... всю ночь считает звезды!

Сам проверяет цепь и ставит сам разъезды...

При нем никто не смей зевать!»

Но кто взмутил песок зыбучий?

Что там синеется? Как издали узнать?..

Быть может лес, быть может тучи...

Ах, нет, то к Верлицу валит французов рать...

«Бей сбор! Муштучь! Труби! Вся партия к походу!

Француз объехал нас дугой

И жмет к реке. Друзья, назад нам — прямо в воду!

Вперед — на штык, на смертный бой!

Но я, друзья, за вас в надежде,

Что слово смерть не испугает вас:

Не всё ль равно, что годом прежде,

Что позже десятью возьмет могила нас!..

Слушай! стоять! не суетиться!

Патрон и мужество беречь!

Стрелкам по соснам разместиться:

Ни слова... ни дохнуть, в тиши стеречь!

Драгуны могут, спешась, лечь...

А вы, мои залетные гусары,

Бодри коней и сноровляй удары!

Ни вы меня, ни я друзей не выдавал!

Дай сабле поцелуй, и бьемся наповал!»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Шумит... вдали песок дымится:

Француз сквозь частый бор проник.

Палят!.. Вот конница и пеших крик;

Уланы польские... и всё на нас валится,

Как лес!.. «Молись — и на коня!

Сюда, на узкую плотину:

Одна сменяй другую половину.

И все смотрите на меня!..

Уж я с женой в душе простился.

Сказал последний мой завет:

Я знал, когда на свет родился,

Что ведь должно ж оставить свет...»

Сказал... пошел... и закипело...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ну, ......евич! Это дело

Из самых славных русских дел...

Уж бой давно, давно горел:

Дрались в лесах и на поречье,

Постлался трупом узкий путь,

И русская трещала грудь.

Никто не думал об увечье:

Прочь руку — сабля уж в другой!

Ни фершалов, ни перевязки!..

Признаться, разве только сказки

Расскажут о борьбе такой...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Но где ж союзники? Ко времени б и месту

Теперь им быть!.. На них надежда уж плоха!

Дерись... година нам лиха!»

Так два отчаянных, влюбленных жениха

До смерти режутся за милую невесту...

Что зашумел громчее лес?

Еще звончей и ближе топот...

Берут французы перевес!

У наших слышен тайный ропот...

То не боязнь, но злей... то шепот:

«Что не видать его в огне?»

Доселе, в бурке, на коне,

Он всё был тут, в глазах маячил,

Он сам, он первый рубку начал...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Взошла, как и всегда, лупа

И в ясной Эльбе потонула;

Какая мертвая, глухая тишина!..

Но разве днем не эта сторона

Кипела адом? Да! И вот уснула!

И враг и друг — в непробудимый сон!..

О берег, берег Эльбы дальней!

Что мне сказать жене печальной?

Где он, герой? Куда ж девался он?

Никто не знает, неизвестно!

Его искали повсеместно:

На поле битвы, по лесам;

Но он остался в ненайденных,

Ни между тел, ни между пленных.

Его безвестен жребий нам!..

Лишь ты, любезный ......евич,

Порою, вспомянув о нем,

Мне говоришь: «Он был прямым богатырем

И чудом... как Бова, Додонский королевич!..»

Ты помнишь, как тебе твердил я: «Говори

(Как вместе мы запрошлым жили летом),

Рассказывай мне, друг, о человеке этом:

Я рад прослушать до зари!»

И проводили мы в рассказах дни и ночи.

Тогда каким огнем твои пылали очи!

Летели мимо нас вечерние часы,

Слеза в очах твоих светилась

И тихо из очей катилась

На длинные усы!..

Тоскою, в полночь, пробужденный,

С моим я сердцем говорил

О древнем здании вселенной,

О дивных таинствах светил.

Оно повсюду находило

И вес, и меру, и число,

И было ясно и тепло,

Как под златым огнем кадило,

Струящее душистый дым,

Оно молением святым,

Как новой жизнью, напоялось.

Но, пленник дум и суеты,

Вдавался скоро я в мечты,

И чувство счастья изменялось.

С толпой нестройных, диких грез

Ко мне волненье набегало,

И, с утром, часто градом слез

Мое возглавие блистало...

О Пушкин, Пушкин! Кто тебя

Учил пленять в стихах чудесных?

Какой из жителей небесных,

Тебя младенцем полюбя,

Лелея, баял в колыбели?

Лишь ты завидел белый свет,

К тебе эроты прилетели

И с лаской грации подсели...

И музы, слышал я, совет

Нарочно всей семьей держали

И, кончив долгий спор, сказали:

«Расти, резвись — и будь поэт!»

И вырос ты, резвился вволю,

И взрос с тобою дар богов:

И вот, блажа беспечну долю,

Поешь ты радость и любовь,

Поешь утехи, наслажденья,

И топот коней, гром сраженья,

И чары ведьм и колдунов,

И русских витязей забавы...

Склонясь под дубы величавы,

Лишь ты запел, младой певец,

И добрый дух седой дубравы,

Старинных дел, старинной славы

Певцу младому вьет венец!

И всё былое обновилось:

Воскресла в песни старина,

И песнь волшебного полна!..

И боязливая луна

За облак дымный хоронилась

И молча в песнь твою влюбилась...

Всё было слух и тишина:

В пустыне эхо замолчало,

Вниманье волны оковало,

И мнилось, слышат берега!

И в них русалка молодая

Забыла витязя Рогдая,

Родные воды — и в луга

Бежит ласкать певца младого...

Судьбы и времени седого

Не бойся, молодой певец!

Следы исчезнут поколений,

Но жив талант, бессмертен гений!..

Я кем-то был взнесен на острый верх скалы, —

Так мне в младенчестве приснилось, —

Кругом меня дробилися валы

И море бурное пенилось,

И, с воем, стадо чуд кругом скалы теснилось;

Огонь горел у них в очах!

Я был один — и весь был страх;

И сердце в молодой груди чуть билось.

И милой жизни я сказал: прости!..

Вдруг пылкий огнь в мои втеснился жилы,

И кто-то мне орлины придал крылы

И громко возопил: «Лети!»

И я, под светлыми летая небесами,

Смотрел на мир спокойными очами

И видел землю с высоты:

Там реки в дальние моря бежали;

Там грады пышные, там области лежали,

И в них кипела жизнь, шумели суеты

И страсти бурные пылали...

Но полн я был святых, высоких дум!

И я в земной мятеж не опустился

И с прахом, от земли летящим, не смесился,

И слышал лишь вдали — земной тревоги шум!

Он шел — и царства трепетали,

Сливался с стоном звук оков,

И села в пепл, града пылали,

И в громе битв кипела кровь;

Земля пред сильным умолкала...

Он, дерзкий, — скинтрами играл;

Он, грозный, — троны расшибал:

Чего ж душа его алкала?

Народы стали за права;

Цари соединяли силы;

Всхолмились свежие могилы,

И, вихрем, шумная молва:

«Он пленник!» Осветились храмы!

Везде восторг и фимиамы,

Народы — длани к небесам,

И мир дивится чудесам!

Гремящих полчищ повелитель,

Перун и гибель на боях,

Один — утесов диких житель,

Как дух пустынный на холмах...

Летят в пределы отдаленны

Надеждой флоты окриленны,

Все мимо — и никто за ним;

Как страшно самому с самим!

В душе, как в море, мрак и волны...

Как кораблей бегущих тень,

Исчезли дни, величья полны,

И вечереет жизни день...

«Чья новая взнеслась могила?»

Ответ: «Тут спит Наполеон!

И буря подвигов — как сон...

И с ним мечты, и гром, и сила

В затворе тесном улеглись!» —

«Быстрей, корабль, в Европу мчись! —

Пловец друзьям: — Смелей чрез волны

Летим с великой вестью мы!»

Но там, в Европе, все умы

Иных забот и видов полны...

И все узнали: умер он,

И более о нем ни слова;

И стал он всем — как страшный сон,

Который не приснится снова;

О нем не воздохнет любовь,

Его забыли лесть и злоба...

Но Греция встает из гроба

И рвется, с силой, из оков!

Чья кровь мутит Эгейски воды?

Туда внимание, народы:

Там, в бурях, новый зиждут мир!

Там корабли ахейцев смелых,

Как строи лебедей веселых,

Летят на гибель, как на пир!

Там к небу клятвы и молитвы!

И свирепеет, слыша битвы,

В Стамбуле грозный оттоман.

Растут, с бедой, бесстрашных силы,

И крест венчает Термопилы!

И на Олимпе — ратный стан!..

Молва и слава зазвучала,

Но — не о нем... в могиле он,

И позабыт Наполеон!..

Чего ж душа его алкала?

Ко мне прекрасные девицы,

Как гости, с ласкою, пришли

И повели меня младые

С собой в зеленые луга.

Тогда весна ласкала землю,

Вес пело радость, всё цвело.

Ручьи как будто говорили,

Шептали с кем-то дерева;

Заря, как пламя, разгоралась

На дальней синеве небес,

И ароматный, теплый вечер

Меня кропил своей росой,

Как милая любви слезами.

Ходили долго мы в лугах;

Всё было ровно перед нами.

Я не видал стремнин и гор.

И привели меня девицы

В палаты пышные с собой;

И сами белыми руками

Мне постилали мягкий одр,

И сожигали ароматы

Кругом в кадильницах златых;

И подносили мне в покалах,

Как радость, светлое вино;

И тихо милые шептали:

«Усни, счастливец молодой!

Будь верен нам, мы будем долго

Тебя лелеять и беречь!»

И я уснул — и в сновиденьи,

Ничем не связанный, как мысль,

Лечу, несытый, в поднебесной

Из царства в царство — и везде

Меня ласкали, мне сулили

Богатство, счастье и покой,

И я, как гость в пиру роскошном,

Из полной чаши радость пил

И таял в неге... Вдруг раздался

Летящей бури страшный свист, —

Мне показалось, своды неба

Упали с треском надо мной!

И я проснулся! О, превратность!

Еще не верю я глазам...

Где вы, обманщицы младые?

Где светлый дом, где пышный одр,

Где сердцу милые обеты?..

Всё было сон — я на скале,

Нависшей над пучиной черной,

Лежал, один, в глубокой мгле!

Ужасно море клокотало,

И яркой молнии бразды

Ночное рассекали небо,

И полосами по волнам,

Как змеи, с свистом пролетали.

Как мразом стиснутый поток,

Я цепенел... Власы вздымались;

В стесненных жилах стыла кровь,

И замирала грудь... но кто-то

Меня могущею рукой

Отвлек от пропасти кипящей,

Я стал свободен... я спасен...

Но он шепнул мне, мой спаситель:

«Слепец! ты над пучиной спал!

И ты погиб — когда поверишь

Еще надеждам и мечтам!»

Опять вас нет, дни лета золотого, —

И томный бор, волнуясь, зашумел;

Уныл, как грусть, вид неба голубого —

И свежий луг, как я, осиротел!

Дождусь ли, друг, чтоб в тихом мае снова

И старый лес и бор помолодел?

Но грудь теснят предчувствия унылы:

Не вестники ль безвременной могилы?

Дождусь ли я дубравы обновленья,

И шепота проснувшихся ручьев,

И по зарям певцов свободных пенья,

И, спутницы весенних вечеров,

Мечты, и мук ее — и наслажденья?..

Я доживу ль до тающих снегов?

Иль суждено мне с родиной проститься

И сладкою весной не насладиться!..

Друзья, залетные гусары!

Шумит военная гроза!

Готовьте меткие удары;

Посмотрим смерти мы в глаза!

Идут необозримым строем,

Но мы прорвем их тесный строй;

Повеселимся грозным боем,

Навалим трупы их горой...

Еще долина не отстонет

И гул не стихнет по горам,

А гордый враг в крови потонет,

И мы — опять к своим огням!

Там к небу теплые молитвы!

И спор веселый закипит

О чудесах протекшей битвы,

И ночь, как птица, пролетит!

Не поражай меня, о Гневный!

Не обличай моих грехов!

Уж вяну я, как в зной полдневный

Забытый злак в морях песков;

Смятен мой дух, мой ум скудеет,

Мне жизнь на утре вечереет...

Огнем болезненным горят

Мои желтеющие очи,

И смутные виденья ночи

Мой дух усталый тяготят.

Я обложен, как цепью, страхом!

Везде, как тень, за мной тоска:

Как тяжела Твоя рука!

Но я главу посыпал прахом —

И в прах челом перед Тобой!

Услышь стенящий голос мой!

Меня помилуй Ты, о Боже!

Я духом всё ищу небес,

И по ночам бессонным ложе

Кроплю дождем кипящих слез!

Я брошен, как тимпан разбитый,

Как арфа звонкая без струн;

Везде мне сеть — враги сердиты!

Везде блистает Твой перун!

Предчувствия облит я хладом:

Ты смертью мне грозишь иль адом?

Но в гробе песней не поют!

И в аде, о мой Бог всевластный,

В сей бездне гибели ужасной,

Тебе похвал не воздают!

А я сгораю жаждой славить

Тебя с любовью всякий час

И в память позднюю оставить

Души, Тобой спасенной, глас.

О, радость! радость! плач сердечный

Услышан Господом моим!

Ты осветил меня, мой Вечный!

Лицом таинственным Своим!

Прочь, беззаконники с дарами,

С отравой беглой жизни сей!

Я не хочу быть больше с вами!

Творец! в святой любви Твоей

Омытый, стану я как новый;

И, всей душой блажа Тебя,

Порока ржавые оковы

Далеко брошу от себя!

К Тебе, мой Бог, спешу с молитвой:

Я жизнью утомлен, как битвой!

Куда свое мне сердце деть?

Везде зазыв страстей лукавых;

И в чашах золотых — отравы,

И под травой душистой — сеть.

Там люди строят мне напасти;

А тут в груди бунтуют страсти!

Разбит мой щит, копье в куски,

И нет охранной мне руки!

Я бедный нищий, без защиты;

Кругом меня кипят беды,

И бледные мои ланиты

Изрыли слезные бразды.

Один, без вождя и без света,

Бродил я в темной жизни сей,

И быстро пролетали лета

Кипящей юности моей.

Везде, холодные, смеялись

Над сердцем пламенным моим,

И нечестивые ругались

Не мной, но Именем Твоим,

Но Ты меня, мой Бог великий,

Покою в бурях научил!

Ты вертоград в пустыне дикой

Небесной влагой упоил!

Ты стал кругом меня оградой,

И, грустный, я дышу отрадой.

Увы! мой путь — был путь сетей;

Но Ты хранил меня, Незримый!

И буря пламенных страстей,

Как страшный сон, промчалась мимо;

Затих тревожный жизни бой...

Отец! как сладко быть с Тобой!

Веди ж меня из сей темницы

Во Свой незаходимый свет!

Всё дар святой Твоей десницы:

И долгота и счастье лет!

Суди и рассуди мой суд,

Великий Боже, Боже правый!

Враги на бой ко мне идут.

И с ними замыслы лукавы

Ползут, как черные змии...

За что? В чем я пред ними винен?

Им кажется и век мой длинен,

И красны слезы им мои.

Я с тихой детскою любовью

Так пристально ласкался к ним, —

Теперь моей омыться кровью

Бегут с неистовством своим,

В своей неутолимой злости.

Уже сочли мои все кости,

Назначив дням моим предел;

И, на свою надеясь силу,

И нож и темную могилу

Мне в горький обрекли удел.

Восстань же, двигнись, Бог великий!

Возьми оружие и щит,

Смути их в радости их дикой!

Пускай грозой Твоей вскипит

И океан и свод небесный!

О дивный Бог! о Бог чудесный!

У ног Твоих лежит судьба,

И ждут Твоих велений веки:

Что ж пред Тобою человеки?

Но кроткая души мольба,

Души, любовью вдохновенной,

Летит свободно по вселенной

В за звездны, в дальни небеса.

Творец, творенью непонятный!

Тебе везде так ясно внятны

Людей покорных словеса!

Пускай свирепостью пылают;

Но только Твой раздастся гром —

Они, надменные, растают,

Как мягкий воск перед огнем!

Как прах, как мертвый лист осенний

Пред бурей воющей летит,

Исчезнут силы дерзновенных!

Идут — и зыбкий дол дрожит,

Поля конями их покрыты...

Но, Сильный, Ты на них блеснешь

И звонкие коней копыты

Одним ударом отсечешь,

И охромеют грозны рати...

Сколь дивны тайны благодати!

Ты дал мне видеть высоты!

Он снял повязку слепоты

С моих очей, Твой ангел милый:

Я зрю... о ужас! зрю могилы.

Как будто гладные уста

Снедают трупы нечестивых...

Кругом глухая пустота!

Лишь тучи воронов крикливых

И стаи воющих волков

Летят, идут на пир, как гости,

Чтоб грешников расхитить кости

И жадно полизать их кровь!

Горят высокие пожары,

И слышен бунт страстей в сердцах;

Везде незримые удары,

И всюду зримо ходит страх.

О, грозен гнев Твой всегромящий!

И страхом все поражено:

От птицы, в облаках парящей,

До рыбы, канувшей на дно

Морей пенящихся глубоких.

Но в день судеб Твоих высоких

Твой раб, снедаемый тоской,

Не убоится бурь ревущих:

Тебя по имени зовущих

Спасаешь мощной Ты рукой.

Твои глашу я чудеса!

Их исповедую, мой Вышний!

Тебе молитвы сирых слышны;

Несчастным близки небеса!

Ты взял весы Свои правдивы!

Дивлюсь, пою Твоим делам!

Безумный грешник злочестнвый

В своих сетях увязнет сам.

Ты идишь к нам, Бог дивной славы,

И небо радостью кипит;

Но очи грешных и лукавых

Твой взор, как молния, палит!

Ликуйте ж вы, друзья убоги!

Ваш праздник, нищие, настал:

Вам жизни скучные дороги

Господь весельем осиял!

Идет... и нечестивых радость

Бежит, как гибнущая младость.

Воскресни, Господи, на суд!

Се ангелы Твои текут,

Да злые буйствовать не смеют;

Пускай безумцы разумеют,

Что человеки лишь они!

Пускай смирятся и трепещут!

Гремит!.. Твои перуны блещут!

Уж близки, близки грозны дни

И времена духовной жатвы...

Тебе послышались их клятвы,

Сгустилась туча жарких слез;

Как пар, восходят тяжки стоны

Искать у Бога обороны,

И высота святых небес

Уж не вмещает стонов боле.

Но грешник всё живет по воле:

Как трость, ломает Твой закон.

И, заглушая сердца стон,

Как волк из чащи вызирает,

Когда добычу стережет;

А бедных агнцев Бог пасет!

Ловцов на ловле он хватает!

Он здесь; а грешник говорит:

«Господь, как утружденный, спит!

Его для нас замкнулось око;

Земля от звезд его далеко».

Воскресни ж, Господи, на суд!

Пускай, кипящие, текут

Твои коснеющие рати...

Но грешных не залей в крови!

Лишь обновленьем благодати,

Творец, Ты землю обнови!

Идет... трепещет чин природы,

И зыблются небесны своды!

Идет средь ангельской хвалы!..

Кто там, на острие скалы,

Стоит, как дуб в степях высокий?

У ног его кипит беда:

Он молча исчисляет сроки...

Се ангел крепкого суда!

Он мразом на преступных веет;

Под ним, над ямою грехов,

Туман погибели синеет...

Зачем быстрее бег часов?

За днями дни... но грусть, как бремя,

В сердцах почила и лежит!

Бежит испуганное время,

И тайный голос говорит:

«Не уповайте на земное;

Оно обманет вас, как тень!

Настанет скоро всё иное!

Уж близок, близок Божий день!»

Ты их услышал, стоны бедных,

И метишь громом на порок!

И я у вас на лицах бледных

Читаю, грешники, ваш рок!

Но вам еще одна дорога:

Она к раскаянью ведет,

Неистощима благость Бога:

Он покарает и спасет!

Свеча, чуть теплясь, догорала,

Камин, дымяся, погасал;

Мечта мне что-то напевала,

И сон меня околдовал...

Уснул — и вижу я долины

В наряде праздничном весны

И деревенские картины

Заветной русской стороны!..

Играет рог, звенят цевницы,

И гонят парни и девицы

Свои стада на влажный луг.

Уж веял, веял теплый дух

Весенней жизни и свободы

От долгой и крутой зимы.

И рвутся из своей тюрьмы

И хлещут с гор кипучи воды.

Пловцов брадатых на стругах

Несется с гулом отклик долгий;

И широко гуляет Волга

В заповедных своих лугах...

Поляны муравы одели.

И, вместо пальм и пышных рол,

Густые молодеют ели,

И льется запах от берез!..

И мчится тройка удалая

В Казань дорогой столбовой,

И колокольчик — дар Валдая —

Гудит, качаясь под дугой...

Младой ямщик бежит с полночи:

Ему взгрустнулося в тиши,

И он запел про ясны очи,

Про очи девицы-души:

«Ах, очи, очи голубые!

Вы иссушили молодца!

Зачем, о люди, люди злые,

Зачем разрознили сердца?

Теперь я горький сиротина!»

И вдруг махнул по всем по трем.

Но я расстался с милым сном,

И чужеземная картина

Сияла пышно предо мной.

Немецкий город... всё красиво,

Но я в раздумье молчаливо

Вздохнул по стороне родной...

Густая рожь стоит стеной!

Леса вкруг нивы как карнизы,

И все окинул вечер сизый

Полупрозрачной пеленой...

Порою слышны отголосья

Младых косцов и сельских жниц;

Волнами зыблются колосья

Под пылкой ясностью зарниц;

И жатва, дочь златого лета,

Небесным кормится огнем

И жадно пьет разливы света

И зреет, утопая в нем...

Как горний пламень вдохновенья

Горит над нивою души,

И спеет жатва дум в тиши,

И созревают песнопенья...

Из Сечи скачут на конях,

B смерть за ними в тороках;

И саблей зеркальных размахи

В веселом воздухе горят;

И громко, под напев, свистят

За козаками — сыромахи!

Куда дорогою пустынь?..

«К панам — в богатую Волынь!..»

Легки их кони удалые;

Меж ними есть и пожилые,

И юноши цветущих лет,

И горемычные, с усами,

Под буркой с смурым башлыком!

И вот к полесью, всё лесами,

На Степань тянутся тайком;

За Горень, к Дубну по дороге,

Минуя с башнею Клевань.

Уж на Волыни быть тревоге:

Бежит наезд — готовьте дань!

Зачем окрасил ты свой замок

И новым садом окружил,

И в длинный ряд злаченых рамок

С таким почтением вклеил —

Плоды какой-то кисти грязной —

Своей страны богатцрей

В одежде чудной, безобразной?..

Ты что-то стал лицом светлей,

Высокомочный пан подчаший!

Твоя жена оделась краше...

Но что засуетился двор?

Знать, дочки — панны милоглазы, —

Оставя скучный свой кляттор,

Надели свадебный убор?..

Ах, нет! Скорее прячь алмазы!..

С подзорной башни слышен звук.

Зачем твой в золоте гайдук?..

Шумит в горах и на Подоле,

Гроза всё ближе и кипит;

И пыльный столп бежит, бежит —

И затрезвонило всё поле

Под звонким топотом копыт.

Летят, примчались... крик и пламень

И рвутся в замок — всё в огне:

Трещит заросший мохом камень...

И вот развалины одне

Дымятся в утреннем рассвете!..

Но где ж сама, о Сеча, ты?

Тебя давно уж нет на свете!

Прошли, как страшные мечты,

Дела, набеги грозной Сечи,

Затих раскат ее степей;

Всё стало сказкой; уж и речи

Об ней давно нет у людей!..

Глухая ночь была темна!

Теней и ужасов полна!

Не смела выглянуть луна!

Как гроб, молчала глубина!

У них в руках была страна!

Она во власть им отдана...

И вот, с арканом и ножом,

В краю, мне, страннику, чужом,

Ползя изгибистым ужом,

Мне путь широкий замели,

Меня, как птицу, стерегли...

Сердца их злобою тряслись,

Глаза отвагою зажглись,

Уж сети цепкие плелись...

Страна полна о мне хулы,

Куют при кликах кандалы

И ставят с яствами столы,

Чтоб пировать промеж собой

Мою погибель, мой убой...

Кого пред утренней зарею

Ищу, как жаждущий воды?

Кому полночною порою

Перескажу мои беды?

По ком душа в тоске? И тело

О ком и сохнет и болит?

В чей горний дом в порыве смелом

Мой дух с молитвою летит?

Тебя, мой Царь, над высотами

Моей судьбы держащий нить,

Так сладко мне хвалить устами,

Так сладко всей душой любить!..

Как гость роскошныя трапезы,

Я веселюсь в Твоей любви:

Пою и лью в блаженстве слезы,

И жизнь кипит в моей крови!..

Когда злодей в меня стрелами,

И пращем, и копьем метал,

Ты Сам защитными крыдами

Меня средь сечи одевал!

Моя душа к Тебе прильнула

И под святой Твоей рукой

От дольней жизни отдохнула

И горний сведала покой.

Пускай искать злодеи рвутся

Меня с огнем во тьме ночей —

Запнутся сами... и пробьются

На острие своих мечей!..

А царь, ходя в защитном Боге,

Пойдет с высот на высоты,

Растопчет гада на пороге

И злоязычной клеветы

Запрет уста златым терпеньем;

Он возгласит о Боге пеньем,

Ударив радостью в тимпан;

И, как жених, возвеселится;

И звонкий глас его промчится

До поздних лет, до дальних стран...

Не слышно шуму городского,

В заневских башнях тишина!

И на штыке у часового

Горит полночная луна!

А бедный юноша! ровесник

Младым цветущим деревам,

В глухой тюрьме заводит песни

И отдает тоску волнам!

«Прости отчизна, край любезный!

Прости мой дом, моя семья!

Здесь за решеткою железной —

Уже не свой вам больше я!

Не жди меня отец с невестой,

Снимай венчальное кольцо;

Застынь мое навеки место;

Не быть мне мужем и отцом!

Сосватал я себе неволю,

Мой жребий — слезы и тоска!

Но я молчу, — такую долю

Взяла сама моя рука.

Откуда ж придет избавленье,

Откуда ждать бедам конец?

Но есть на свете утешенье

И на святой Руси отец!

О русский царь! в твоей короне

Есть без цены драгой алмаз.

Он значит — милость! Будь на троне

И, наш отец, помилуй нас!

А мы с молитвой крепкой к Богу

Падем все ниц к твоим стопам;

Велишь — и мы пробьем дорогу

Твоим победным знаменам».

Уж ночь прошла, с рассветом в злате

Давно день новый засиял!

А бедный узник в каземате —

Всё ту же песню запевал!..

От страха, от страха

Сгорела рубаха,

Как моль над огнем,

На теле моем!

И маюсь да маюсь,

Как сонный скитаюсь

И кое-где днем

Всё жмусь за углом.

А дом мне — ловушка:

Под сонным подушка

Вертится, горит,

«Идут!» — говорит...

Полиция ловит,

Хожалый становит

То сеть, то канкан:

Пропал ты, Иван!..

А было же время,

Не прыгала в темя,

Ни в пятки душа,

Хоть жил без гроша.

И песни певались...

И как любовались

Соседки гурьбой

Моей холостьбой.

Крест киевский чудный,

И складень нагрудный,

Цельба от тоски,

Мне были легки.

Но в доле суровой

Что камень жерновый,

Что груз на коне

Стал крест мой на мне!..

Броди в подгороднях,

Но в храмах господних

Являться не смей:

Там много людей!..

. . . . . . . . . . .

Мир Божий мне клетка,

Всё кажется — вот

За мной уж народ...

Собаки залают,

Боюся: «Поймают,

В сибирку запрут

И в ссылку сошлют!..»

От страха, от страха

Сгорела рубаха,

Как моль над огнем,

На теле моем!..

О, внешний мир! О, внешний мир!

Как ты завихрен в треволненьи!

Тревожен твой развратный пир,

Твои нечисты наслажденья.

Но есть иной спокойный мир:

Там нет ни бурей, ни волненья;

Душа ясна там, как эфир,

Душа полна там услажденья!

И тихо плавает она,

От силы внутренней светлея,

Как нить, питания полна,

Средь благовонного елея.

Она, горя, кругом себе

Находит много сладкой пищи;

Меж тем, как, внешний мир, в тебе

Душа скитается, как нищий,

За черствым хлебом голодна,

И холодна в затворе душном

Твоих градов, твоих палат,

Где всякий смотрит равнодушно

На зло, на гибельный разврат;

Где всех подмыло скорби море,

Где всяк свое спасает я,

А брата, гибнущего в горе,

Следит и жалит, как змия!..

Шуми ж, доигрывай свой пир!

Но твой разврат уж обнаружен:

Ты весь раскрыт, обезоружен,

О, внешний мир! О, внешний мир!..

На своде неба голубого,

Реки в волнистом серебре,

На трубке в желтом янтаре

И на штыке у часового —

Повсюду свет луны сияет!

Так повсеместен свет иной,

Который ярко позлащает

Железный жребий наш земной!

Над озером, Габ-озером,

Сидит, грустит унылый птах.

Не здешний он: из дальних стран!

Пришиблен он невзгодою,

Привязан он хворобою!

Сидит, грустит залетный птах!

Никто ему ни свой, ни брат!

Один-одним, сироточка!

Летят, шумят в поднебесье

Стада его товарищей;

И веселы и радостны,

Летят, спешат на теплый юг.

Как взговорит к ним бедный птах:

«Ах, братцы вы, товарищи!

Вам весело в поднебесье,

В поднебесье безоблачном,

Близ солнышка, близ красного...

И я летал, и я бывал

Сопутником и братом вам...

Ах, сжальтеся над горестным!

Вы скиньте мне по перышку,

По перышку, по легкому,

Чтоб крылышки, чтоб новые

Снесли меня на родину,

К родным, к друзьям, в природный край!»

И перышки посыпались!

Забилося сердечушко

У бедного, у хворого...

Но, где возьмись, шелойник-ветр[4],

Шелойник-ветр порывистый,

Рассеял он все перышки...

И взговорил несчастный птах:

«Судьба моя, судьбинушка!

Другим ты мать, мне мачеха!

Сама ль велишь терпеть напасть,

Терпеть напасть, изныть, пропасть

Мне бедному, мне горькому,

В чужой стране, нерадостной!»

Не освеженная росою

Земля засохла, всё в огне,

И запад красной полосою,

Как уголь, тлеет в тишине.

Везде болезнь и вид боязни,

Пылят пути, желта трава;

Как накануне верной казни

Больная узника глава

На перси небрежно скатилась,

Так опустилися цветки!

Уж меж душистыми шелками

Не сеют жемчуг ручейки,

И под сожженными брегами

Упало зеркало реки!

Как сладко тут о днях ненастья

И о дождях воспоминать!..

Так в засухе мирского счастья:

Душа томна, душа болит,

Завяла грудь, и ум бескрылый

От ярких мыслей не кипит;

И часто, как печать, клеймит

Чело счастливца вид унылый,

И сквозь пустынные глаза,

Без дум, проглядывает скука...

Но загреми над ним гроза,

Проснись в душе уснувшей мука —

Вдруг чувства молния блеснет,

Из-под ресницы, в пылких взорах,

И растопившись, потечет

Душа в высоких разговорах;

И бодро вспрянет узник-дух,

Покоя цепью отягченный,

И заблестит чело, как луг,

Дождливой ночью освеженный!

Сам наш старый Вейнамена,

Сам ладьи изобретатель,

Изобрел и сделал арфу.

Из чего ж у арфы обруч?

Из карельския березы.

Из чего колки у арфы?

Из каленых спиц дубовых.

Из чего у арфы струны?

Из волосьев бурных коней.

И сзывает Вейнамена

Дев и юношей игривых,

Чтоб порадовались арфой,

Прозвенев ее струнами...

Но была не в радость — радость

Не игриво их игранье!

Позвал он мужей безженых

И женатых звал героев:

Радость всё была не в радость,

Не ласкались к звукам звуки...

Позвал он старух согбенных

И мужей в середних летах:

Радость все была не в радость,

Не сливался звук со звуком!

Тут восстал наш Вейнамена

Сам и сел, как лучше ведал.

И своими он перстами

Повернул затылок арфы

На коленях, к самой груди;

И, уставя чинно арфу,

Заиграл он сам, наш старец...

И была игра игрою,

И уж радость стала в радость!

И по всем лесам и рощам

Не нашелся ни единый

Из больших четвероногих

Или чьи малютки-лапки

Резво бегают в дубравах,

Кто б не шел с толпой послушать,

Как искусно будит радость

Старый, добрый Вейнамена...

Сам медведь на задних лапах,

Упершись на изгороду,

Стал и долго слушал песню;

Не нашлось в лесах и рощах

Никого из всех пернатых,

Пестронерых, двукрылатых,

Кто б от песни отказался:

И слетались все, как тучи

Или снежные охлопки.

Не нашлось и в синем море

Шестинерых, восьмиперых,

Молодых и старожилов,

Обитателей подводных,

Кто б, узнав о чудной песне,

Не пошел ее послушать.

И хозяйка водяная,

Повалившись на осоку

И припавши грудью белой

На высокий мшистый камень,

Поднялась, чтоб слушать песню...

И у старца Вейнамены

Влажны, влажны стали очи,

И отхлынули потоки!

И скруглялась влага в капли,

И те капли были крупны,

Как на мшистых тундрах клюква.

И катились капли к груди

И от груди, потихоньку.

На согбенные колена,

От колен к ногам и ниже...

И прошли сквозь пять покровов

И сквозь восемь рунных тканей.

Уж осень очень глубока:

Пустынней лес, полней река;

Краснеет даль главой кудрявый рябины,

И гриб и груздь под соль идет,

И сушится запас душистыя малины,

И щебетливые сбираются в отлет

Куда-то за море касатки...

Хозяйка в огурцы кладет пахучий тмин,

Пустеет огород, поля и нивы гладки.

Но пахнет лакомо дымящийся овин

Зерном подсушенного хлеба...

B вот уж сумерки подкрались как-то с неба.

Осенний день завечерел,

И страшный брянский лес темнел, темнел;

На стороне маячилась избушка,

В ней жил Мирон с женой и матерью-старушкой.

Вот к ним стучат: «Пустите на ночлег!

Мы двое вчетвером, но нет от нас помехи;

А завтра вам доставим смех,

Пирушку с пляской и потехи!»

То были два поводыря

И с ними два огромные медведя.

Мужик, гостей благодаря,

Сказал мальчишке: «Ну, брат Федя!

Сведи их на сарай, а ужинать со мной;

Я новосел, в избе им негде поместиться:

Живу с старушкою, с парнишкой да с женой».

Вот ужин прочь и всяк в своем углу ложится;

Но гостю одному не спится:

Здоров, и на сене, и хорошо поел,

И уж медведь его, свернувшись, захрапел,

Товарищ тож храпит из всей поры и мочи.

Уж время близко к полуночи,

А к гостю всё не сходит в гости сон,

И вдруг почуял он

Какой-то шум, какой-то стон протяжный...

Могучий, молодой и по душе отважный,

Он из сарая вон, глядит, глядит:

Изба в огне, но не горит!

Он под окошко: видит... худо!

Ватага удалых, их было семь на счет

(В стране лесной, в глуши безлюдной),

Хозяина, скрутив, на вениках печет

И гаркают: «Давай казну!»

Жена-хозяйка

Тож связана... Вот наш к товарищу:

«Вставай-ка!

Смотри: вот так и так! Медведей прочь с цепей —

И по дубине им: скорей, скорей!»

Встают, бегут в избу — там двери на запоре.

Но ведь не свой же брат медведь!.. Не шутит в спор

Притом зверей толкнули под бока:

«Бей, Мишка! Мишка, бей!..» И двери розно!

И входят витязи с дубинами прегрозно.

От радости у мужика

Душа дрожит, а воры — кто куда попало.

Однако ж им на пай достаточно достало!

Связали нескольких — ив земский суд.

И судьи — если мне рассказчики не лгут —

Медведей налицо, по форме, призывали:

Уж, разумеется, они желали

Удостовериться, узнать,

Хотя бы с ставкою очною,

Что могут иногда, порой иною,

И нелюди людей спасать!

Томление неизъяснимое

В душе моей,

Когда ласкается незримое

Незримо к ней,

Когда нисходит благодатное

От высоты,

И сердцу что-то непонятное

Сулят мечты.

Так с первых вешних дней дыханием,

Где я ни будь,

Уныло-сладостным страданием

Теснится грудь.

Забыто все, что обольщение,

Молва и шум,

И погружаюсь я в волнение

Великих дум.

И тут, что тайное, чудесное,

Все так светло:

Как будто все ко мне небесное

С небес сошло!..

Плыви, о влага голубая,

С своим кипучим жемчугом,

И обтекай меня кругом,

Струей узорчатой играя...

В твоей живительной волне

Переродилось все во мне.

Увы! надолго ль? море зноя

В июльском воздухе кипит:

Душа боится и болит,

Заранее томленьем ноя...

Так где-то в царстве неземном

Поэт пьет жизнь и запах розы;

И вдруг опять — в быту родном —

В пустынях душных жалкой прозы!..

Я далеко на полночь заходил:

У города Архангельска — я был;

Сидел на мхах у Кемского Острога;

Следил гагар у Кольских берегов,

И видел я бегучий лес рогов

Вспугнутого оленей резвых стада...

О! много увидит чудес,

Кто по свету много походит!..

Я видел принизивши лес:

Из тундры он робко выходит

И, встретивши в воздухе хлад,

Рад, бедный, под землю назад...

Я видел страшную лавину,

Летевшую по пустырям,

И с шумом плававшую льдину

С медведем белым по морям!..

Я видел край, где спит природа

В полугодичной тишине:

Там много звездного народа

На темно-синей вышине;

Но солнце — пышный Царь-светильный —

Не освещает край могильный,

И лишь мгновенная заря

Глядит в застылые моря...

Но в той стране — на тихой влаге —

Гостит роскошно летний день:

Как на развернутой бумаге

Лежит узорчатая тень

Брегов, — и купол неба синий,

С оттенком роз на вышинах,

Живописуется в волнах

Бездонной зеркальной пустыни

И весь передается ей...

Я помню... море закипело

И стихло, сселось, опустело

И странной чешуей своей

Засеребрилось, засверкало,

Как будто длинной рыбой стало: —

То войско двигалось сельдей,

То, густо шли их легионы...

Какие тайные законы

Вели их? — В памяти моей

Я сохранил... Как вижу, други,

Явился круг, растет... растет...

Двоятся, множатся все круги,

И кто-то, под морем, идет:

Вперед несутся шум и плески,

За ним — глубокая тропа

И, с рокотом глухим и резким,

Два белоглавые столпа,

Две башни, две реки кристальных

Из чьих-то мечутся ноздрей:

То он, то пенитель морей, —

То кит, в своих набегах дальних,

Надежды губит рыбарей! —

Я помню — так не раз бывало! —

Спустился вечер — запылало

На поднебесной высоте;

Кругами пламя выступало;

Полнеба, в чудной пестроте,

Горя и рдеясь, не сгорало!..

Но ярко, меж ночных теней,

То реки молний без ударов,

То невещественных пожаров,

Бездымных, неземных огней,

Сняли пылкие разливы

И сыпались лучи в тиши;

Порою ж — роскошь для души —

То светлых радуг переливы,

То чудный бархатов отлив,

И с яхонтом смарагды в споре,

Хрустальное браздили(море...

И, в этой же картине див,

По тем водам, и злато нив

И цвет фиялы и шафрана,

И черный лоск, как перья врана,

И отблеск вишневый горит!..

И тут-то, в празднестве природы,

Как степь распахивая воды, —

Убийства совершает кит...

Как страшно, — жадный он, — теснит

Среброчешуйные народы,

Воюя в их немых толпах! —

На брызжущих, над ним, столпах,

Заря холодная играет:

И вниз и вверх перебегает,

Как луч, как яркая струя,

Волнообразная змия!

Я долго, долго бы глядел

В твои лазоревые очи,

По дням ни жив ни мертв сидел,

Без сна просиживал бы ночи,

И всё бы радостью яснел,

Глядя в твои лазурны очи.

Так пастырь, празднуя весну,

Один, без мыслей, без волненья,

Сидит и смотрит на луну

И пьет душою тишину

Из бестревожного смотренья!

Дошла ль в пустыни ваши весть,

Как Русь боролась с исполином?

Старик-отец вел распри с сыном:

Кому скорей на славну месть

Идти? — И, жребьем недовольны,

Хватая пику и топор,

Бежали оба в полк напольный

Или в борах, в трущобах гор

С пришельцем бешено сражались.

От Запада к нам бури мчались;

Великий вождь Наполеон

К нам двадцать вел с собой народов.

В минувшем нет таких походов:

Восстал от моря к морю стон

От топа конных, пеших строев;

Их длинная, густая рать

Всю Русь хотела затоптать;

Но снежная страна героев

Высоко подняла чело

В заре огнистой прежних боев:

Кипело каждое село

Толпами воинов брадатых:

«Куда ты, нехристь?.. Нас не тронь!»

Все вопили, спустя огонь

Съедать и грады и палаты

И созиданья древних лет.

Тогда померкнул дневный свет

От курева пожаров рьяных,

И в небесах, в лучах багряных,

Всплыла погибель; мнилось, кровь

С них капала... И, хитрый воин,

Он скликнул вдруг своих орлов

И грянул на Смоленск... Достоин

Похвал и песней этот бой:

Мы заслоняли тут собой

Порог Москвы — в Россию двери',

Тут русские дрались, как звери,

Как ангелы! — Своих толов

Мы не щадили за икону

Владычицы. Внимая звону

Душе родных колоколов,

В пожаре тающих, мы прямо

В огонь метались и упрямо

Стояли под дождем гранат,

Под взвизгом ядер: всё стонало,

Гремело, рушилось, пылало;

Казалось, выхлынул весь ад:

Дома и храмы догорали,

Калились камни... И трещали,

Порою, волосы у нас

От зноя!.. Но сломил он нас:

Он был сильней!.. Смоленск курился,

Мы дали тыл. Ток слез из глаз

На пепел родины скатился...

Великих жертв великий час,

России славные годины:

Везде врагу лихой отпор;

Коса, дреколье и топор

Громили чуждые дружины.

Огонь свой праздник пировал:

Рекой шумел по зрелым жатвам,

На селы змием налетал.

Наш Бог внимал мольбам и клятвам,

Но враг еще... одолевал!..

На Бородинские вершины

Седой орел с детьми засел,

И там схватились исполины,

И воздух рделся и горел.

Кто вам опишет эту сечу,

Тот гром орудий, стон долин? —

Со всей Европой эту встречу

Мог русский выдержать один!

И он не отстоял отчизны,

Но поле битвы отстоял,

И, весь в крови, — без укоризны —

К Москве священной отступал!

Москва пустела, сиротела,

Везли богатства за Оку;

И вспыхнул Кремль — Москва горела

И нагнала на Русь тоску.

Но стихли вдруг враги и грозы —

Переменилася игра:

К нам мчался Дон, к нам шли морозы

У них упала с глаз кора!

Необозримое пространство

И тысячи пустынных верст

Смирили их порыв и чванство,

И показался Божий перст.

О, как душа заговорила,

Народность наша поднялась:

И страшная России сила

Проснулась, взвихрилась, взвилась:

То конь степной, когда, с натуги,

На бурном треснули подпруги,

В зубах хрустели удила,

И всадник выбит из седла!

Живая молния, он, вольный

(Над мордой дым, в глазах огонь),

Летит в свой океан напольный;

Он весь гроза — его не тронь!..

Не трогать было вам народа,

Чужеязычны наглецы!

Кому не дорога свобода?..

И наши хмурые жнецы,

Дав селам весть и Богу клятву,

На страшную пустились жатву...

Они — как месть страны родной —

У вас, непризнанные гости:

Под броней медной и стальной

Дощупались, где ваши кости!

Беда грабителям! Беда

Их конным вьюкам, тучным ношам:

Кулак, топор и борода

Пошли следить их по порошам...

И чей там меч, чей конь и штык

И шлем покинут волосатый?

Чей там прощальный с жизнью клик?

Над кем наш Геркулес брадатый

Свиреп, могуч, лукав и дик —

Стоит с увесистой дубиной?..

Скелеты, страшною дружиной,

Шатаяся, бредут с трудом

Без славы, без одежд, без хлеба,

Под оловянной высью неба

В железном воздухе седом!

Питомцы берегов Луары

И дети виноградных стран

Тут осушили чашу кары:

Клевал им очи русский вран

На берегах Москвы и Нары;

И русский волк и русский пес

Остатки плоти их разнес.

И вновь раздвинулась Россия!

Пред ней неслись разгром и плен

И Дона полчища лихие...

И галл и двадесять племен

От взорванных кремлевских стен

Отхлынув бурною рекою,

Помчались по своим следам!..

И, с оснеженной головою,

Кутузов вел нас по снегам;

И всё опять по Неман, с бою,

Он взял — и сдал Россию нам

Прославленной, неразделенной.

И минул год — год незабвенный!

Наш Александр Благословенный

Перед Парижем уж стоял

И за Москву ему прощал!

Все вьется, кружится, мелькает, шумит,

Чертог освещением блещет:

Там ножка, как мысль, по паркету скользит,

Под дымкою грудь тут трепещет;

И гонится резво за звуками звук,

И льется гармонии сладость,

И, пышно венки соплетая из рук,

Летает и тешится младость.

Но кто же там и одинок и дик,

Как утаенное печалей бремя,

Туда своим «чик, чик, чик, чик!»

Безжалостно дробит и режет время?

Меритель дней, и месяцев, и лет,

То часомер ненарушимо-мерный:

Из темноты времен он, клуб безмерны и

Разматывая — нить выводит в свет...

Выводит и режет опять

Свою драгоценную прядь;

И — нити заветный прядильщик,

Своих порождений палач и могильщик! —

Он дни рассекает в часы;

И резвых, игривых,

Веселых, счастливых,

Бесщадно схватя за власы,

В бездонную вечность кидает;

И слышится звонкий их крик,

Но мерный шаталец-глухарь продолжает

Свое роковое «чик, чик!»...

Шумит разъезд, мелькают фонари;

Был долгий пир: кружились до зари!

Не раз, храпя, стучал о землю конь,

И, в золоте, рабы вельмож дремали;

И, потеряв несходный свой огонь,

Светильники на небе потухали...

И пусто все — ни радуг освещенья,

Ни говора, ни звуков, ни теней,

Ни кипятка, ни резвых дум движенья,

Ни проблеска ума в волнах речей:

Все унеслось, как чудных снов виденья,

Как средь толпы мелькнувший девы лик...

Но спит не все... в углу: «чик, чик, чик, чик!»

Все тот же ход, все звуки те же, те же:

То часомер один, в тиши, скрипит,

То время он безжалостно пилит

И раз за раз его по членам режет...

Есть часомер и у часов природы,

И у часов, не зримых в высоте:

Кипите вы, беснуйтеся, народы!

Земное все кружится в суете!..

Но он, невидимый, все ходит, ходит,

И мало чей его завидит глаз;

Л между тем торжественно подходит

Давно ожиданный веками час:

Валится прочь земных событий бремя,

И часомер дорезывает время...

Облетел я воздух,

Окатился морем,

Осушился зноем,

Над огнем волканов,

Прокопал до сердца

Глубины земные.

Что ж нашел я в безднах?

Что застал в пучинах?

Что в огнях кипучих,

В толщах подземельных?

Все одно и то же,

То же проявленье

Истины великой:

«Все от Бога — Божье!»

Все колеса движет,

Все пружины ладит,

Всюду сам хозяин —

Всемогущий Бог!

Есть язык у ветра,

Голос у морей;

Жжет огонь словами,

Не молчит земля!

Говорил я с ветром,

С морем говорил,

И разгарный понял

Разговор огней,

И прочел все буквы

В букварях земли!

Что ж! О чем тот громкий

Говор у стихий?

Там у них промчался

Чей-то тайный глас,

Будто уж подкрался

Их последний час,

Будто скоро море

Выхлынет из нор,

И, в стихийном споре,

Слижут цепи гор

Огненны разливы,

И моря — гневливы, —

Вспыхнув, побегут,

И наш брат, как нивы,

Без серпа пожнут!

И, заслышав суд,

Вдруг все расходилось

(Всяк пред горем зол):

Воздух стал изменчив,

Море как котел!

Под землею, стонет,

На земле шумит!

Но один беспечный

Ходит по земле,

Господином гордым

Гордый человек!

Города сгорают;

Море сушу топит!

Буря бурю гонит,

И под нами что-то

Роется в тиши...

Но он глух до гласов,

Для явлений слеп;

Не внимает сердцу,

В небо не глядит.

Все копит да мерит,

Жадный и скупой,

Ничему не верит,

Самодур слепой!

Он рукою машет,

Слыша о судьбах,

И поет и пляшет

На своих гробах...

— Вы снимайте запор,

Отворяйте нам двор;

Мы пришли к вам, семьей, постояльцы.

Мы незримы для глаз,

Не ощупайте нас,

Прикоснувшись, пытливые пальцы.

Не питье, не еда

Нам ваш хлеб и вода, —

Небольшое нам дайте местечко:

Не пиры нам рядить,

Будем смирно мы жить

В уголку, притаившись за печкой...

Мы беды не творим,

Но подчас пошалим:

Завизжим, замяукаем кошкой,

Зазвеним сковродой;

То старик с бородой

Постучится к вам ночью в окошко.

Но зато от воды,

От огня, от беды

Мы спасем, хоть гори всё пожаром;

Облегчим вам труды,

И к ответу в суды

Не потянут приказные даром.

Отворяйте нам двор

И снимайте запор... —

Так просились во двор постояльцы;

Василиса встает

И к воротам идет

И, слагая с молитвою пальцы,

Оградилась крестом...

Тихо в поле пустом,

Только даль огласилася смехом;

Ночь светла и тиха,

Но в кустах: «Ха! ха! ха!»

Раздавалось и вторилось эхом...

Суд мирам уготовляется,

Ходит Бог по небесам;

Звезд громада расступается

На простор его весам...

И, прослышав Бога, дальние

Тучи ангелов взвились;

Протеснясь н врата кристальные,

Хоры с пеньем понеслись...

И мой ангел охранительный,

Уж терявший на земле

Блеск небесный, блеск пленительный,

Распустил свои криле...

У судьбы земной под молотом,

В стороне страстей и бурь,

Ярких крыл потускло золото,

Полиняла в них лазурь...

Но как все переменилося!

Он на Бога посмотрел —

И лицо его светилося,

И хитон его светлел!..

Ах! когда ж жильцам-юдольникам

Возвратят полет и нам —

И дадут земным невольникам

Вольный доступ к небесам!..

Я помню — в детские он лета

Уж с Музой важною играл[6]

И, отрок, с думою поэта,

Науку песен ааучал.

Я знаю: грации слетали

К нему, оставя Эмпирей,

И невидимками гуляли

С царем цевниц в садах царей[7];

Там, уклонясь в густые тени

(Дитя их сердцем узнавал!),

Он к ним чело свое в колени —

И беззаботно засыпал;

А рок его подстерегал!..

Еще мне памятней те лета,

Та радость русския земли,

Когда к нам юношу поэта

Камены за руку ввели,

И он, наш вещий, про Руслана,

Про старину заговорил, —

В певце поэта-Великана[8]

Певец Фелицы обличил!

Как дружно вдруг его напевы,

Как пышно хлынули рекой[9],

Не раз срывая сердце девы,

Не раз мутя души покой,

Как чар волшебных обаянья!

И шум заслуженных похвал,

Молву и треск рукоплесканья,

Следя свой дальний идеал,

Поэт летучий обгонял!..

А рок его подстерегал!..

Как часто роскошью пирушки

И лучшим гостем на пиру

Бывал кудрявый[10], бойкий Пушкин.

Не так покал, воспетый им,

Отсвечивал звездящей влагой,

Как, в заревых своих лучах,

Поэт умом сверкал в речах,

Окропленных солью и отвагой;

Когда ж вскипал страстей огнем,

Он, пылкий, был Отелло истый:

И живо обличались в нем

Приметы Африки огнистой.

Но вихорь скоро пролетал,

И он опять смирен бывал!..

Палатной жизни с тесной рамой

Поэт душою был не в лад

И в ней смешное эпиграммой

Хлестал и метко и впопад!

А между тем на лак паркета

Со всей воздушностью поэта

И сам с толпою поспешал;

Но в блеске пышности и неги

Уж в голове его Онегин

Как плод под бурей созревал;

А рок его подстерегал!..

И вот из Северной Пальмиры

Он бурей жизни унесен;

Непрочность благ узнал и он!..

И зазвенели струны лиры,

Под искушенною рукой,

Какой-то сладостной тоской.

На темя древнего Кавказа

Его взвела всё та ж тоска,

И дивной прелестью рассказа,

В котором будет жить Кавказ,

Он упоил, разнежил нас!

Старинный блеск жилища хана

Затмил он блеском юных дум:

Бахчисарайского фонтана

Не смолкнет долго, долго шум!

Есть беспредельность — улеглася

Она, холмов обнявши цепь,

Как песнь, как дума развилася

Ковыльная, седая степь.

Как шелковисты там долины!

Какие чудные картины

Там путник видит под луной

В часы, как белые туманы

Лобзают древние курганы,

Плывя то морем, то стеной...

Вдруг слышишь в тишине ночной,

За чащей свежего бурьяна,

Трещат огни кругом кургана:

Друзья! то старого Цыгана

Кочует пестрая семья, —

Туда летал душой и я!

И часто на степях Кугула

Мне пела песни Мариула —

И нам знакома песнь ея;

Цепной медведь, кони, телеги,

Вся эта жизнь без уз, без неги

Давно вам стала как своя. —

Там и воздушная Земфира

Как призрак, как мечта гостит;

Как сладко Пушкина нам лира

Пропела весь цыганей быт!

Ах! эту дивную поэму

С отсветом жизни кочевой

И страстно-пылкую Зарему

Чье сердце не слило с собой?!

Наш Чайльд Гарольд, любя Тавриду,

В волнах зеленых[11] из-за скал

Подстерегал нам Нереиду,

А рок его подстерегал!..

Своей Итаке возвращенный,

Наш друг, наш новый Одиссей

Сзывает вновь своих друзей

На день, свиданью посвященный;

И сколько дивных повестей

О жизни, о боях страстей

Он сдал друзьям с души своей

В разгаре дружбы говорливой,

Но кто-то, гость не пировой,

Был сумрачен в семье игривой

И молча помавал главой,

Смеясь разгульных дум свободе...

На всё враждебно он глядел

«И ничего во всей природе

Благословить он не хотел!»[12]

Таинственный, как час полночи,

Он огнедышащие очи

(Огонь Мельмонта в них сиял)

В поэта с умыслом вперял

И что-то в нем подстерегал...

Года летели чередою,

Телега жизни ходко шла;

Но в душу мысль одна легла:

Душа просилася к покою...

Свой идеал, свою мечту

Он раз в Москве заветной встретил

И запылал — едва приметил.

Как жадно обнял красоту!

Дотоль разгулом избалован,

Он вмиг окован, очарован,

И счастлив, стал, и ликовал...

А рок его подстерегал!..

И вот, от бурь устепененный,

По сделке с жизнью мировой,

Поэт, отец и муж почтенный,

Он мог бы задремать душой;

Его душа не задремала:

Бытописания заря

Над ним прекрасная играла...

И раз, о предках говоря,

Его нам муза рассказала,

Что он потомок Ганнибала,

Слуги царя-богатыря...

Так он, все с теми же струнами,

Всё вдохновением горя,

Всё рос талантом между нами!

И в гридне[13] русского царя

Явился наших дней Баяном...

Но яд уж пьет — одна стрела,

Расставшись с гибельным колчаном:

Ее таинственно взяла

Рука, обвитая туманом.

Как многого, за дань похвал,

В его полуденные лета,

От бытописца и поэта

Еще край русский ожидал!!!

А рок его подстерегал!..

И подстерег творца «Полтавы»

Сей рок враждебный, рок лукавый!..

Ах! сколько дара, сколько славы

Взяла минута тут одна!

Мы смотрим — всё глазам не веря, —

Ужель народная потеря

Так неизбежна, так верна?!

Ужель ни искренность привета,

Ни светлый взор царя-отца

Не воскресят для нас поэта? —

Теперь не лавры для венца,

Несите кроткую молитву:

Друзья! Он кончил с жизнью битву;

Едва о жизни воздохнув,

Сжал руку дружбы... И, уснув

Каким-то сном отрадно-сладким[14],

Теперь он там, чтоб снова быть:

Былые здесь ему загадки

Там разгадают, может быть!..

Могила свежая холмится

Под легкой ледяной корой,

Ночного месяца игрой

Хрусталь холодный серебрится,

И строй воздушный бардов мчится,

Теней и звуков высь полна...

Но что там ярче, чем луна,

Вершину холма осветило?

То песнь поэта!.. То она

Горит над раннею могилой!

Не плачь, растерзанный отец!

Он лишь сменил существованье:

Не умирая, как преданье

Живут поэты для сердец! —

Как ни свята тоски причина,

Не сетуй за такого сына

Он для России не умрет!

Теперь уж рок, из вероломства,

Пяты Ахилла не стрежет:

В защитной области потомства

Поэт бессмертен — и живет!

— Кони, кони вороные!

Вы не выдайте меня:

Настигают засадные

Мои вороги лихие,

Вся разбойничья семья!..

Отслужу вам, кони, я...

Налетает, осыпает

От погони грозной пыль;

Бердыш блещет, нож сверкает:

Кто ж на выручку?.. Не вы ль?

Кони, кони вороные,

Дети воли и степей,

Боевые, огневые,

Вы не ведали цепей,

Ни удушья в темном стойле:

На шелку моих лугов,

На росе, на вольном пойле

Я вскормил вас, скакунов,

Не натужил, не неволил,

Я лелеял вас и холил,

Борзых, статных летунов,

Так не выдайте же друга!

Солнце низко, гаснет день,

А за мной визжит кистень...

Малой! Что? Верна ль подпруга?

Не солгут ли повода?

Ну, По всем!.. Кипит беда!..

— Повода из шамаханских;

За подпругу ты не бось:

Оси — кряж дубов казанских...

Но боюсь, обманет ось!

— Не робей, мой добрый парень!

Только б голову спасти,

Будешь волен и в чести,

Будешь из моих поварень

Есть и пить со мной одно...

Степь туманит; холодно!

Коням будет повольнее...

Но погоня все слышнее;

Чу, как шаркают ножи,

Шелестит кинжал злодея!..

Не натягивай возжи

Золоченой рукавицей:

Мчись впрямик, как видит глаз,

Белоярою пшеницей

Раскормлю я, кони, вас,

И употчую сытою,

И попоной золотою

Изукрашу напоказ.

Я пахучим, мягким сеном

Обложу вас по колено...

Но пробил, знать, смертный час!

На версте злой ворон каркнул,

Свист и топот все громчей,

Уж над самым ухом гаркнул

И спустил кистень злодей:

«Стой!..» Но яркие зарницы

Синий воздух золотят,

Лик Небесныя Царицы

В них блеснул»... Кони летят

Без надсады, без усилья,

По долам, по скату гор,

Будто кто им придал крылья...

Ось в огне!.. Но уж во двор,

От разбойничьей погони

Мчат упаренные кони!..

Вот и дворни яркий крик!

И жених в дверях светлицы.

Что ж он видит? — У девицы

Взмыт слезами юный лик...

Пред иконою Царицы

Дева, в грусти и в слезах,

В сердце чуя вещий страх,

Изливалась вся в молитвы...

— Так спасенье не в конях?..

Из разбойничьей ловитвы,

Вижу, кем я унесен;

Вижу, Кто был обороной!..

И, повергшись пред иконой,

Весь в слезах излился он.

Если хочешь жить легко

И быть к небу близко,

Держи сердце высоко,

А голову низко.

Как стебель скошенной травы,

Без рук, без ног, без головы,

Лежу я часто распростертый,

В каком-то дивном забытье,

И онемело все во мне.

Но мне легко; как будто стертый

С лица земли, я, полумертвый,

Двойною жизнию живу.

Покинув томную главу —

Жилье источенное ею, —

Тревожной мыслию моею, —

Бежит — (я вижу наяву) —

Бежит вся мысль моя к подгрудью,

Встречаясь с жизнью сердца там,

И, не внимая многолюдью,

Ни внешним бурным суетам, —

Я весь в себе, весь сам с собою...

Тут, мнится, грудь моя дугою

Всхолмилась, светлого полна,

И, просветленная, она

Какой-то радостью благою,

Не жгучим, сладостным огнем,

Живет каким-то бытием,

Которого не знает внешний

И суетливый человек! —

Условного отбросив бремя,

Я, из железной клетки время

Исторгшись, высоко востек,

И мне равны: н миг и век!..

Чудна вселенный громада!

Безбрежна бездна бытия —

И вот — как точка, как монада,

В безбрежность уплываю я...

О, вы, минуты просветленья!

Чего нельзя при вас забыть:

За дни тоски, за дни томленья,

Довольно мне такой прожить!

Я обрастал земной корою,

Я и хладел и цепенел,

И, как заваленный горою,

Давно небесного не зрел!

Но вдруг раздвинул Кто-то мрачность —

И вот незримых голоса!

И, как с поднебьем вод прозрачность,

С душой слилися небеса...

Я слышал музыку миров!..

Луна янтарная сияла

Над тучным бархатом лугов;

Качаясь, роща засыпала.....

Прозрачный розовый букет

(То поздний заревой отсвет)

Расцвел на шпице колокольни,

Немел журчащий говор дольний...

Но там, за далью облаков,

Где ходят флотами светилы,

И высь крестят незримо силы, —

Играла музыка миров......

Шумел, разлегшись меж садов,

Роскошный город прихотливый, —

На храмах, башнях, ста цветов

Мешались в воздухе отливы;

И этот город суеты,

В осанне дивной исполина,

Сиял в цветах, как грудь павлина,

Как поэтической мечты

Неуловимые творенья...

Неслись, из клокота волненья,

И треск, и говор, и молва.

И вылетавшие слова

Сливались в голосное море;

Кипели страсти, на просторе.......

Но был один налетный миг,

Когда смирился и затих

Тот звучный, судорожный город;

Он утонул в минутном сне,

И шум колес, топор и молот

Заснули в общей тишине...

Тогда запело в вышине:

И ангелы заговорили

Про Бога, вечность и любовь;

И, в дальних вихрях светлой пыли,

Я видел, как миры ходили,

И слышал музыку миров......

Город чудный, город древний,

Ты вместил в свои концы

И посады и деревни,

И палаты и дворцы!

Опоясан лентой пашен,

Весь пестреешь ты в садах:

Сколько храмов, сколько башен

На семи твоих холмах!..

Исполинскою рукою

Ты, как хартия, развит,

И над малою рекою

Стал велик и знаменит!

На твоих церквах старинных

Вырастают дерева;

Глаз не схватит улиц длинных...

Это матушка Москва!

Кто, силач, возьмет в охапку

Холм Кремля-богатыря?

Кто собьет златую шапку

У Ивана-звонаря?..

Кто Царь-колокол подымет?

Кто Царь-пушку повернет?

Шляпы кто, гордец, не снимет

У святых в Кремле ворот?!

Ты не гнула крепкой выи

В бедовой своей судьбе:

Разве пасынки России

Не поклонятся тебе!..

Ты, как мученик, горела

Белокаменная!

И река в тебе кипела

Бурнопламенная!

И под пеплом ты лежала

Полоненною,

И из пепла ты восстала

Неизменною!..

Процветай же славой вечной,

Город храмов и палат!

Град срединный, град сердечный,

Коренной России град!

Я унесен прекрасною мечтой,

И в воздухе душисто-тиховейном,

В стране, где грозд янтарно-золотой,

Я узнаю себя над Рейном.

В его стекле так тихи небеса!

Его брега — расписанные рамки.

Бегут по нем рядами паруса,

Глядят в него береговые замки,

И эхо гор разносит голоса!

Старинные мне слышатся напевы,

У пристаней кипит народ;

По виноградникам порхает хоровод;

И слышу я, поют про старый Реин девы.

«Наш Рейн, наш Рейн красив и богат!

Над Рейном блестят города!

И с башнями замки, и много палат,

И сладкая в Рейне вода!..

И пурпуром блещут на Рейне брега:

То наш дорогой виноград;

И шелком одеты при Рейне луга:

Наш рейнский берег — Германии сад!

И славится дева на Рейне красой,

И юноша смотрит бодрей!

О, мчись же, наш Рейн, серебрясь полосой,

До синих, до синих морей!..»

Но чье чело средь праздничного шума,

Когда та песня пронеслась,

Поддернула пролетной тенью дума

И в ком тоска по родине зажглась?..

Он счастлив, он блажен с невестой молодою,

Он празднует прекрасный в жизни миг;

Но вспомнил что-то он над рейнской водою...

«Прекрасен Реин твой и тих,

(Невесте говорит жених),

Прекрасен он — и счастлив я с тобою,

Когда в моей дрожит твоя рука;

Но от тебя, мой юный друг, не скрою,

Что мне, на севере, милей одна река:

Там родина моя, там жил я, бывши молод;

Над бедной той рекой стоит богатый город;

По нем подчас во мне тоска!

В том городе есть башни-исполины!

Как я люблю его картины,

В которых с роскошью ковров

Одеты склоны всех семи холмов —

Садами, замками и лесом из домов!..

Таков он, город наш стохрамый, стопалатный!

Чего там нет, в Москве, для взора необъятной?..

Базары, площади и целые поля

Пестреются кругом высокого Кремля!

А этот Кремль, весь золотом одетый,

Весь звук, когда его поют колокола,

Поэтом, для тебя не чуждым, Кремль воспетый

Есть колыбель Орла

Из царственной семьи великой!

Не верь, что говорит в чужих устах молва,

Что будто север наш такой пустынный, дикий!

Увидишь, какова Москва,

Москва — святой Руси и сердце и глава! —

И не покинешь ты ее из доброй воли:

Там и в мороз тебя пригреют, угостят;

И ты полюбишь наш старинный русский град,

Откушав русской хлеба-соли!..»

У души есть свои наслажденья,

У души есть заветный свой мир:

Своя вера — свои убежденья.

У души свой таинственный пир!

И душа про свое замышляет

И, уйдя из сетей суеты,

Как беглянка летает, летает

Под наметом святой высоты.

Хоть Подругу наш остов телесный

По житейской таскает грязи;

Но Она, как природы небесной,

Все в таинственной с небом связи!

И к душе налетают и гости,

И целует налетных, сестра;

Но, незримых, не знают ни кости,

Ни телесная наша кора!

И напрасно к ним рвутся тревоги,

И напрасно мир сети плетет:

У души есть пути и дороги;

Пожелает — вспорхнет и уйдет!

Битва на поле гремела — битвы такой не бывало:

День и взошел и погас в туче нависнувшей дыма;

Медные пушки, дрожа, раскалялись от выстрелов частых,

Стоном стонала земля; от пальбы же ружейной весь воздух

Бурей сдавался сплошной... Там, по холмам Бородинским,

Юноша нес на плечах тело, пробитое пулей:

Свежая кровь по мундиру алой тянулась дорожкой.

— Друг! ты куда же несешь благородную ношу? —

В ответ он:

— Братцы! товарищ убит! Я местечка ищу для могилы, —

Видите ль, взад и вперед колесистые бегают пушки,

Кони копытом клеймят поле; боюсь я: собрата

Конница ль, пушки ль сомнут... не доищешься после и членов!

Грустно подумать и то, что, как поле затихнет от битвы,

Жадный орел налетит — расклевать его ясные очи,

Очи, в которые мать и сестра так любили глядеться!..

Вот почему я квартиры тихой ищу постояльцу!

— Ладно! — сказали сквозь слез усачи-гренадеры и стали,

Крест сотворивши, копать, на сторонке, могилу штыками...

Только что кончили труд, закипела беда за бедою:

Буря за бурей пошла... и метелью и градом картечи,

Черепом бомб и гранат занесло, завалило могилу!..

Два я боролися во мне:

Один рвался в мятеж тревоги,

Другому сладко в тишине

Сидеть вблизи большой дороги,

С самим собой, в себе самом;

На рынок жизни — в шум и гром —

Тот, бедный, суетливо мчался:

То в вышину взлетал орлом,

То змеем в прахе пресмыкался,

То сам пугался, то страшил,

Блистал, шумел, дивил, слепил,

Боролся, бился, протеснялся,

И, весь изранен, весь избит,

Осуетился, омрачился...

Но, кинув свой заботный быт,

Он к я другому возвратился.

Что ж тот? — А тот, один одним,

Не трогаясь, не возмущаясь

И не страша и не пугаясь,

В тиши, таинственно питаясь

Высоким, истинным, святым,

В какой-то чудной детской неге,

В каком-то полусне, на бреге,

У самых вод живых, сидел

И улыбался и светлел!

Кто ж в выигрыше? — Один, мятежный,

Принес с собой и мрак и пыль,

Туман и смрад, и смерти гниль;

Другой, как цвет в пустыне нежной,

Спокойный, чистый, как эфир,

Пил досыта любовь и мир, —

Счастливец! пировал свой пир

Под золотым любви наметом:

Он веровал, он был поэтом!..

Святая то была у нас война!

И ты, и ты изведала смятенье,

О, милый край, о Русская страна!

И нам, и нам грозило покоренье!

Враги как буря к нам войной —

И след их был — пожар и степи!

Для нас звенели рабства цепи,

И враг ругался над Москвой!..

Но стали русские стеной

И отстояли трон и царство.

Нас русский Бог водил к Святой войне,

И в прах от нас — угрозы и коварство!

Я признаюсь, мне часто в сладком сне

Гремит тот бой, когда спасалось царство.

Тут прежним грудь полна огнем,

В мечтах я простираю руки

И в перекатах ратный гром

И страшной битвы слышу звуки...

Но затихает дальний бой,

И слышен глас приветный славы!..

Они бегут — сии толпы врагов,

Бегут от нас, как страшная зараза!

А русский царь с Днепровских берегов,

С Задонских стран, с седых вершин Кавказа

Привел, под знамем чести рать

От берегов пустынной Лены,

На берега роскошной Сены,

Победы праздник пировать! —

Забыто все, и русский жил

Как гость в стенах столицы славной!

Есть день в году, во дне есть час,

В часе заветное мгновенье,

Когда мы чей-то слышим глас

И чуем вкруг себя движенье

Невидимых, бесплотных сил.

Как цепь чудесных снов златая,

Незримое, кругом летая,

Нам веет жизнью... Чьих-то крыл

Мы чувствуем прикосновенье:

С ним в душу свет и теплота! —

И в это дивное мгновенье

Земным доступна высота.

Стереги ж сей миг небесный

Под грозой земных сует:

Миг летучий, миг чудесный —

Стереги, младой поэт!

Бывает грустно человеку,

Ложится в грудь тоска!

Тогда б так слез и вылил реку...

Но высохла река!

Тогда, совсем оцепенелый,

Ни мертвый, ни живой,

Хоть день готов стоять я целый

С поникшей головой!..

Не раздражен, не растревожен,

И полон я и пуст;

И весь я цел и уничтожен,

Как смятый бурей куст...

Нет дум былых, былой отваги,

И будущность моя

Лежит, как белый лист бумаги:

Задумываюсь я...

О! кто ж тот белый лист испишет

И что напишут в нем?

А между тем уж бурей дышит:

В горах грохочет гром...

Когда б я солнцем покатился,

И в чудных заблистал лучах,

И в ста морях изобразился,

И оперся на ста горах;

Когда б луну — мою рабыню —

Посеребрял мой длинный луч, —

Цветя воздушную пустыню,

Пестря хребты бегущих туч;

Когда б послушные планеты,

Храня подобострастный ход,

Ожизненные мной, нагреты,

Текли за мной, как мой народ;

Когда б мятежная комета,

В своих курящихся огнях,

Безумно пробежав полсвета,

Угасла на моих лучах: —

Ах, стал ли б я тогда счастливым,

Среди небес, среди планет,

Плывя светилом горделивым?..

Нет — счастлив не был бы я... нет!

Но если б в рубище, без пищи,

Главой припав к чужой стене,

Хоть раз, хоть раз, счастливец нищий,

Увидел Бога я во сне!

Я б отдал все земные славы

И пышный весь небес наряд,

Всю прелесть власти, все забавы

За тот один на Бога взгляд!!!

Все сущности вместив в себе природы,

Я был ее устами и умом;

Я в ней читал все символы, все буквы,

И за нее я с Богом говорил...

Она, немая, чувствовала только,

А я один владел двумя дарами:

В устах носил алмаз живого слова,

А в голове луч вечный истин, мысль!..

Я постигал непостижимость время

И проникал все сущности вещей,

И обнимал сознанием пространство...

Я утопал в гармонии вселенной

И отражал вселенную в себе.

Я бурями вспахан, разрыт ураганом,

И слезы — мой были посев;

Меня обольщали — обман за обманом,

Как ласки изменчивых дев.

Беды просевали сквозь медное сито

Меня, истолокши пестом,

Но чья-то премудрость то ясно, то скрыто

Мне путь мой чертила перстом!..

Когда я пускался в житейское море,

Мне выдали шаткий челнок;

За кормщика село — угрюмое горе.

Мой парус вздул бурею рок.

Когда ж совершилась страданиям мера,

Из облак рука мне дала

Тот якорь, на коем написано: «Вера»,

И жизнь моя стала светла.

Теперь уж, покинув большую дорогу,

Гляжу я на мир из окна;

Со мной же покинуть решилась тревогу

Мой видимый ангел — жена!..

Как перья по ветру, кружит там, в арканах,

Их, ветреных, — ветреность дум:

Лишь мелочность жизни, лишь бури в стаканах

Заботят и тешат их ум!

Но как обратить их? — советом ли, толком?

Глухая не слушает плоть.

Так пусть же мятутся... а мы тихомолком

Прошепчем: «Спаси их, Господь!»

От вихрей, кружащих сей мир коловратный,

Укрой нас, Властитель судеб!

Для сердца — жизнь сердца — Твой мир благодатный,

Для жизни — насущный дай хлеб!

И вот: два я во мне, как тигр со львом,

Проснулися и бьются друг со другом;

И я в борьбе расслаб, отяжелел,

И плоть моя сгустилася во мне...

Я тяжесть тела слышу на себе,

И чувствую, что я хожу под ношей,

И чувствую... Земля влечет меня,

Сося в себя, как змей, свою добычу:

Я, с каждым днем, врастаю больше в землю,

Пока совсем зароюся землей...

И слышно мне: вкушенья острый яд,

Как тонкое начало разрушенья,

Из кости в кость, из жилы в жилу ходит

И изменяет весь состав мой прежний.

Нетленья сын, я обрастаю тленьем:

Чувствительность под чувственностью стонет,

И на живом ношу я мертвеца!!.

В выси миры летят стремглав к мирам.

Вот, сбросив цепь, мятежная комета

Несет пожар, пугая здесь и там,

Браздой земле, хвостом грозя звездам...

И, захватя как рыб в свои тенета,

И солнце жаркое влечет миры,

Чтоб их пожрать в морях огня безбрежных...

И эти все воздушные шары,

Завихряся в кружениях мятежных,

Бессмысленно, как глупые стада,

Бегут, не ведая, отколь, куда

И где предел их бега, оборота?..

Дымы! Дымы!

Московские дымы!

Как вы клубитесь серебристо,

С отливом радуги и роз,

Когда над вами небо чисто

И сыплет бисером мороз...

Но мне приходит часто дума,

Когда на ваш воздушный ряд,

Над цепью храмов и палат

Гляжу я из толпы и шума:

Что рассказали б нам дымы,

Когда б рассказывать умели!

Чего бы не узнали мы?

Каких бы тайн не имели

Мы (к тайнам падкие) в руках!

Что там творится в тайниках!

Какая жизнь, какие цели

Сердца волнуют и умы

В громадах этих зданий крытых?..

О, сколько вздохов, сколько слез,

Надежд, безжалостно разбитых,

Молитв и криков сердца скрытых

Московский дым с собой унес!

Курятся дымы, где в веселье

Бокалы искрятся в звездах,

И вьется струйкой дым на келье,

Где бледный молится монах.

Все дым — но дым есть признак жизни

Равно и хижин и палат.

Дымись же, лучший перл отчизны,

Дымись, седмивековый град!

Была пора — ты задымился

Не войском надпалатных труб,

Но, вспыхнув, как мертвец свалился,

И дым одел твой честный труп!

И, помирившийся с судьбою,

Воспрянул он, — и над трубою

Твоей опять курится дым.

За Русь с бесстрашием героя

Ты в руки шел к чужим без боя.

Но руки опалил чужим!..

Печален дом, где не дымится

Над кровлей белая труба:

Там что-то грустное творится!..

Там что-то сделала судьба!..

Не стало дыма — и замолкнул

На кухне суетливый нож,

Замок на двери грустно щелкнул,

Борьбы и жизни стихла дрожь.

Заглох, с рассохшейся бадьею,

Колодезь на дворе глухом;

Не стало дыма над трубою,

И числят запустелым дом!

О! да не быть тому с тобою!

Не запирайся, дверь Москвы:

Будь вечно с дымною трубою,

Наш город шума и молвы!..

Москва! Пусть вихри дымовые

Все вьются над твоей главой

И да зовут, о град святой,

Тебя и наши и чужие

Короной Царства золотой!..

Чего-то нет, чего-то жаль,

Душа о чем-то все горюет;

Как будто друг уехал вдаль,

Как будто весть какую чует.

Кругом блестят ковры лугов,

Зеленым морем льется поле,

И много роз и соловьев,

А все душа как не на воле! —

Но вот ей, звездочкой, во мгле

Блестит святое упованье,

Что где-то, темное земле,

Поймется же ее страданье...

И вот чего ей часто жаль:

И горлик часто затоскует,

Как вспомнит про родную даль

И ветер родины почует.

Как странно ныне видеть зрящему

Дела людей:

Дались мы в рабство настоящему

Душою всей!

Глядим, порою; на минувшее,

Но холодно!

Как обещанье обманувшее

Для нас оно!..

Глядим на грозное грядущее,

Прищуря глаз,

И не домыслимся, что сущее

Морочит нас!

Разладив с вещею сердечностью,

Кичась умом,

Ведем с какою-то беспечностью

Свой ветхий дом.

А между тем над нами роются

В изгибах нор,

И за стеной у нас уж строются:

Стучит топор!..

А мы, втеснившись в настоящее,

Все жмемся в нем

И говорим: «Иди, грозящее,

Своим путем!..»

Но в сердце есть отломок зеркала:

В нем видим мы,

Что порча страшно исковеркала

У всех умы!

Замкнули речи все столетия

В своих шкафах;

А нам остались междуметия:

«Увы!» да «Ах!»

Но принял не напрасно дикое

Лицо пророк:

Он видит — близится великое

И близок срок!

Заря румянцем обливала

Раскаты серые полей

И нега утра лобызала

Уста серебряных лилей...

Но я, с поникшей головою,

Неясной грустию томим,

Летал мечтами над Невою

И залетал в далекий Крым

Везде покрыла небо дымом

Война, пылая и гремя.

Но в мужестве необоримом

Наш русский борется с тремя!

Не отдает без крови поля

И, ставя жизнь за каждый шаг,

У древних стен Севастополя,

Стоит скалой за русский флаг!

О, стой же у дверей России,

Сын верный! Матерь стереги,

Пока врагов железной выи

Не сломит сталь твоей ноги!

Несправедливо мыслят, нет!

И порицают лиры сына

За то, что будто Гражданина

Условий не снесет Поэт!..

Пусть не по Нем и мир наш внешний,

Пусть по мечтам он и не здешний,

А где-то все душой гостит;

Зато, — вскипевши, в час досужный, —

Он стих к стиху придвинет дружный

И брызнет рифмою жемчужной

И высоко заговорит!..

И говор рифмы музыкальной

Из края в край промчится дальней,

Могучих рек по берегам,

От хижин мирных к городам,

В дома вельмож... И под палаткой,

В походном часто шалаше,

Летучий стих, мелькнув украдкой,

С своею музыкою сладкой

Печально ляжет на душе!..

И часто в чувствах раздраженье

И раны сердца под крестом

Целит поэтов вдохновенье

Своим мерительным стихом! —

Не говори ж: «Поэт спокойным

И праздным гостем здесь живет!» —

Он буквам мертвым и нестройным

И жизнь и мысль и строй дает!..

Была прекрасная пора:

Россия в лаврах, под венками,

Неся с победными полками

В душе — покой, в устах: «ура!»,

Пришла домой и отдохнула.

Минута чудная мелькнула

Тогда для города Петра.

Окончив полевые драки,

Носили офицеры фраки,

И всякий был и бодр и свеж,

Пристрастье к форме пригасало,

О палке и вестей не стало,

Дремал парад, пустел манеж...

Зато солдат, опрятный, ловкий,

Всегда учтив и сановит,

Уж принял светские уловки

И нравов европейских вид...

Но перед всеми отличался

Семеновский прекрасный полк,

И кто ж тогда не восхищался,

Хваля и ум его и толк

И человечные манеры?! —

И молодые офицеры,

Давая обществу примеры,

Являлись скромно в блеске зал;

Их не манил летучий бал

Бессмысленным, кружебным шумом:

У них чело яснелось думой,

Из-за которой ум сиял...

Влюбившись от души в науки

И бросив шпагу спать в ножнах,

Они, в их дружеских семьях,

Перо и книгу брали в руки,

Сбираясь, — по служебном дне, —

На поле мысли — в тишине...

Тогда гремел, звучней чем пушки,

Своим стихом лицейский Пушкин,

И много было... Все прошло!..

Прошло и уж невозвратимо!

Всё бурей мутною снесло.

Промчалось, прокатилось мимо...

И сколько, сколько утекло.

(И здесь и по России дальней) —

В реках воды, а в людях слез.

И сколько пережито гроз?!!

Но пусть о них твердят потомки;

А мы, прошедшего обломки,

В уборе париков седых,

Среди кипучих молодых, —

Вспомянем мы хоть про Новинки,

Где весело гостили Глинки,

Где благородный Муравьев,

За нить страдальческих годов,

Забыл пустынную неволю

И тихо сердцем отдыхал;

Где, у семьи благословенной,

Для дружбы и родства бесценной,

Умом и доблестью сиял

И к новой жизни расцветал

Якушкин наш в объятьях сына,

Когда прошла тоски година

И луч надежды обещал

Достойным им — иную долю.

Припомним Катеньку и Лелю? —

Но та княгиня уж!!. А Леля...

Служил, женат... И ум и воля

Одели уж его чело...

Ах, Боже! Сколько ж лет прошло?!!

Об улучшении хозяйств вели мы повесть:

Умом, сужденьями был полон зал.

И порешили: «Нужен капитал

Или кредит, по крайней мере совесть...»

А совесть где ж теперь? — в Америке была,

Да и оттоль куда-то уплыла!

Кредита нет за то, что нет доверья...

Итак, переломав карандаши и перья,

До истины одной мы только лишь дошли,

Что все сидим как раки на мели!..

Умней Европа — я не спорю!

Но на добро ли этот ум?!

Идет с умом от горя к горю,

А в результате только шум,

Еще какое-то круженье

В одном и том же все кругу!

Кричит: «прогрессы — просвещенье»;

О Боге ж ровно ни гугу!

Ей быт земной — дороже неба!

Торговля — вот ее потреба;

Ей биржа храм! — Сама ж без хлеба

И при уме — кругом в долгу!..

С духом, лестью омраченным,

Пустословствует наш век,

Что с огнем в душе священным

Не родится человек.

Что от пятки до макушки,

Движим влагой мозговой,

Обезьяны иль лягушки

Есть потомок он прямой.

Но довольно, чтоб пред светом

Кануть мыслям сим на дно,

Стань лицом к лицу с поэтом:

Прочитай Бородино!

Много страшного в природе,

Много грозного в народе:

Там подкоп ведет Кошут,

Там кинжал Мазини точит,

Там француз людей морочит,

И хитрит британец тут.

Нет ни веры, ни морали:

Не пора ли? — Не пора ли?

А в Природе то волканы,

То кометы в небесах,

То провалы в городах;

То, — воздушные органы, —

Бури воют на морях.

Пахнут реки, землю топят,

Под землей кипят огни;

Все волнуют, все торопят

Современные нам дни:

Все полно недоуменья,

Все загадка без решенья,

Все какой-то пестрый сон!

Видим на небе явленья;

Слышим: вновь землетрясенья

Зашатали Лиссабон.

Буря бурю догоняет,

Крупный град казнит поля:

И страдает и вздыхает

Наша бедная земля.

Сгибли Фивы, нет Шираза,

Вянет колос без зерна:

От Парижа до Кавказа

Пронеслась грозой зараза

И грозит за ней война!..

Но войну и смерть и бури

Навлекли к нам наши дури —

Этот мысленный разврат:

Потаенный и лукавый,

Он и в жилы и в суставы

Льет свой тонкий, острый яд!

Нет ни веры, ни морали:

Не пора ли? — Не пора ли?

Души мертвых налетают,

Понимают, отвечают,

Пишут ножками столов:

Что за время?! Что за чудо,

Что за кара для умов?

Надо ж гордым жить смирнее,

Если дерево умнее

Их мыслительных голов!..

Не пора ли ж? — И не худо,

Всё за чудом видя чудо,

Позадуматься о всём?

Но стремимся, мы кружимся

И вертимся колесом,

Остановимся ль? — Едва ли!

Не пора ли? — Не пора ли?!.

Не пора ль взглянуть на Бога,

В тайны сердца заглянуть? —

Это ль к счастию дорога?

Тот ли мы избрали путь?

Мы охотники до смеха,

Только пляшем да поем:

Современники ж Ламеха

Шли не тем ли же путем?

И тогда ведь люди знали,

Что ковчег свой, как пророк,

Строит Ной на близкий срок.

И провидцы восклицали:

«Нет ни веры, ни морали!» —

Не пора ли?! — Не пора ли?!

Из-под завесы буквы темной

Выходит часто Божий день;

Но берегут свой мрак наземный

Сыны земли и ловят тень...

Не могут их больные очи

Глядеть с любовию на Свет,

За то противен чадам ночи

Световещающий поэт.

Зачем, сроднясь с незримым связью,

Поет он им: «К вам Свет идет!»...

В светило дня упрямо грязью

Кидает бешеный народ!..

Прося телесных наслаждений,

Алкая радостей ночных,

Не любит современный гений

Ни слов, ни мыслей световых...

Иносказания, загадки

Его заботят, он ленив,

Он голой буквой, — без подкладки, —

Так незатейливо счастлив!!.

Но будет время — выйдет в поле

Пророк и возгласит костям:

По всемогущей Бога воле,

«Восстать повелеваю вам!» —

И сбудется... Я вижу пору,

Когда трубой пронзится слух

И эту плоть пробьет как кору

Животрепещущийся Дух.

И громко голоса запросят

Свободы из своих гробов,

И весело живые сбросят

С себя заплечных мертвецов!..

Повеет чудною весною,

И жизнь, вступя в свой Царский ход,

Над нашей пасмурной землею

Раздвинет светлый свой намет...

И жизнь мировая потоком

Блестящим бежит и кипит,

Потока ж в поддонье глубоком

Бессмертия тайна лежит.

Золотой метелью

Мчится желтый лист;

Жалобной свирелью

Слышен ветра свист...

В синие долины

Сумерки сошли;

С горныя вершины

Вьются журавли!..

Слышу шепот сосен

С ближней высоты:

«Наступает осень,

Что же медлишь ты?!.»

Нет, други! сердце расщепилось

И опустела голова...

Оно так бойко билось, билось

И — стало... чувства и слова

Оцепенели... Я, бескрылый,

Стою, хладею и молчу:

Летать по высям нет уж силы,

А ползать не хочу!

Если б слезы умиления

Воротить я мог себе,

Я стерпел бы все мучения,

Я смеялся бы судьбе!

Если б так, как в ранней младости,

Я отплакиваться мог,

Слезы, слезы! сколько сладости

Насылал мне с вами Бог!

Помню: грудь мою царапали,

Говорили: «Умирай!»... —

Но на грудь вы, слезы, капали,

С вами капал в душу рай!..

Помню, помню, ночи целые

Я проплакивал в тиши;

Гасли свечи нагорелые,

Но не гас огонь души.

Где ж вы, дети умиления,

Ран целенье — в буре битв,

Хлеб души — в миг просветления,

Соль былых моих молитв?

Где теперь вы, драгоценные?

Видно, ранняя роса

На лазорево-священные

Вас умчали небеса!..

Где вы?.. Грудь, как степь горячая,

Накалилась зноем бед;

Я брожу — как тень ходячая, —

Я ищу... чего уж нет!..

Если б слезы умиления

Воротить я мог себе,

Я стерпел бы все мучения,

Я смеялся бы судьбе...

Солнце землю греет,

Ветер землю студит.

Солнце — милость Божья,

Ветер — наши ссоры.

Между двух мы ходим,

Но более зябнем,

Отслонясь от солнца,

Отдаваясь ветру...

Прекратися, ветер,

Все бы солнце грело,

Все б играло сердце,

Все б в душе светлело!..

Но мы как-то любим

Ветер да ненастье

И бесщадно губим

И себя и счастье.

Если бы на солнце

Чаще мы бывали,

Разогретым сердцем

Реже бы хворали!

Но в холодном веке,

Блещущем полудой,

Сердце в человеке

Все больно простудой!..

В полях тепло, и жавронок трепещет

Над гнездушком малюточек-птенцов,

Цветок живет и чувством жизни блещет:

У девы мысль мелькнула про любовь!..

Весна! весна!.. земля полна обновы,

Немое все заговорило вслух,

И, мертвые сорвав с вещей покровы,

Все жизнедарный оживляет дух...

Так Вера к нам, — весна души, — слетает

С ней человек, хоть и во льду земном, —

Когда, под зноем духа, сердце тает, —

Не узнает себя в себе самом!..

Так времена и целые народы

Изменятся с Весною мировой,

И, оком духа, с светлой головой,

Прочтя, поймут все таинства природы

И перестроят ветхой жизни строй...

Тогда, теперь не ласковые руки,

Протянутся для братства и родства;

Все позабудут и значенье муки,

И будут все — семья без сиротства!

Тогда земли счастливых населеннее, —

Под солнцем духа, — обновится быт,

И, как Христос благословлял младенцев, —

Друг друга всяк тогда благословит!!.

Ты наградил за все мученья,

За горе дней, за грусть ночей;

И чистым платом утешенья

Отер все слезы от очей.

Я позабыл былую муку

И все нападки бед и зла,

Когда, прозрев, увидел руку,

Которая меня вела...

Они прошли, те дни железны,

Как снов страшилища прошли,

И на пути пройденном бездны

Уже цветами заросли...

Хромцу, на жизненном скитанье,

Два подал костыля — не Ты ль?

Один из них — есть упованье,

Терпение — другой костыль! —

На них-то, с чувством умиленья,

Быть может, добредет хромец

До благодатного селенья,

Где ждет заблудших чад Отец...

Тоскуя — полосою длинной,

В туманной утренней росе,

Вверяет эху сон пустынный

Осиротелое шоссе...

А там вдали мелькает струнка,

Из-за лесов струится дым:

То горделивая чугунка

С своим пожаром подвижным.

Шоссе поет про рок свой слезный:

«Что ж это сделал человек?!

Он весь поехал по железной,

А мне грозит железный век!..

Давно ль красавицей дорогой

Считалась общей я молвой? —

И вот теперь сижу убогой

И обездоленной вдовой.

Кой-где по мне проходит пеший:

А там и свищет и рычит

Заклепанный в засаде леший —

И без коней — обоз бежит...»

Но рок дойдет и до чугунки:

Смельчак взовьется выше гор

И на две брошенные струнки

С презреньем бросит гордый взор.

И станет человек воздушный

(Плывя в воздушной полосе)

Смеяться и чугунке душной,

И каменистому шоссе.

Так помиритесь же, дороги, —

Одна судьба обеих ждет.

А люди? — люди станут боги,

Или их громом пришибет