Санкт-Петербург Издательство «АЛЕТЕЙЯ» 2002
БИБЛИОТЕКА РЕНЕССАНСНОЙ КУЛЬТУРЫ
Санкт-Петербург Издательство «АЛЕТЕЙЯ»




Брагина Л.М.

ИТАЛЬЯНСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ XVI ВЕКА

В истории Италии XVI век (по-итал. Чинквеченто) — время ярчайшего расцвета культуры Возрождения в первой трети столетия и ее медленного угасания в последующий период, вплоть до начала XVII в. Первый из этих этапов получил название Высокого Возрождения, второй — Позднего Возрождения.

В XVI в. Италия по-прежнему оставалась политически раздробленной страной. Наряду с крупными государствами — Неаполитанским королевством, Папской областью, Флорентийской республикой (с 1569 г. — Великое герцогство Тосканское), Миланским герцогством и Венецианской республикой — существовали и небольшие государства: герцогства Парма и Пьяченца, Модена, Мантуя, Феррара, Урбино, республика Лукка и Сан Марино, маркграфство Монферрат. Их разнородные политические интересы препятствовали объединению страны. В XVl в. сильнее, чем в предшествующее столетие, судьбу Италии определяли внешние факторы — гегемонистские устремления крупнейших европейских держав, результаты великих географических открытий, завоевательная политика Османской империи. Раздробленная Италия не смогла успешно противодействовать захватническим действиям Франции, Испании, германского императора, которых прельщали богатства страны и стратегическое значение ряда ее территорий, прежде всего Миланского герцогства. В ходе Итальянских войн, которые продолжались более полувека — с 1494 по 1559 гг., государства Апеннинского полуострова нередко оказывались в разных враждующих лагерях. Они создавали лиги, присоединявшиеся то к одной, то к другой из воюющих сторон, однако все эти союзы были непрочными, равно как и их военные успехи. Итальянские государства в силу своего традиционного соперничества и претензий на ведущую роль в перипетиях политической жизни на полуострове были не в состоянии создать мощный союз для решительного отпора иноземным захватчикам. Об этом убедительно свидетельствует весь ход Итальянских войн, оставивших глубокий след не только в судьбе страны, но и в развитии ее культуры.

Напомним основные события этих войн. В 1494 г. войска французского короля Карла VIII вступили на территорию Северо-Западной Италии, почти беспрепятственно прошли на юг и в феврале 1495 г. заняли Неаполь. Целью похода провозглашалось восстановление прав Анжуйской династии на Неаполитанское королевство, которое принадлежало тогда

Арагонскому дому. Поход Карла VIII сопровождался грабежами, насилием, разбоем. Испания, под верховной юрисдикцией которой находилось Неаполитанское королевство, не оказала поначалу поддержки королю Ферранте I. Не поспешили с помощью и другие итальянские государства, что способствовало быстрому успеху французского войска. Лишь весной 1495 г. была создана «Святая лига» — в нее вошли Венеция, Милан, Папское государство, Испания, германский император, — вынудившая французов после кровопролитного сражения летом того же года покинуть Италию.

Вскоре, однако, между участниками лиги обострились противоречия. Усилилась давняя вражда Венеции и Милана из-за крепостей Ломбардии, и Светлейшая начала искать поддержки своих притязаний у Франции. На содействие последней надеялись также Флоренция, спорившая с папой из-за влияния в Тоскане, и папа Александр VI Борджа, который в свою очередь рассчитывал с помощью французов создать для своего сына Чезаре Борджа государство в Романье. Такая расстановка сил в Италии подтолкнула французского короля Людовика XII, не отказавшегося от надежд вернуть Неаполь и создать в Ломбардии оплот для успешного продвижения на юг, начать осенью 1499 г. войну с Миланом. Успех французов был обеспечен не столько их военным преимуществом — у миланского герцога Лодовико Моро было отличное войско, — сколько предательством начальников крепостей и поддержкой, оказанной завоевателям со стороны населения, недовольного деспотическим правлением герцога. Овладев к концу года Ломбардией, король Людовик XII включил ее в состав своих владений. Он отбил попытку Лодовико Моро вернуть Милан в феврале 1500 г. (герцог был взят в плен и окончил жизнь в одном из французских замков), а в ноябре того же года заключил договор с Испанией о разделе Неаполитанского королевства. Жители Неаполя, Капуи, других отошедших к Франции городов сохранили верность своему королю и оказали решительное сопротивление французам. Однако последним удалось к весне 1502 г. овладеть королевством, не получившим никакой поддержки от других итальянских государств. В последующие годы Франция и Испания, несмотря на договор 1500 г., вели войну за владение отдельными территориями Неаполитанского королевства, вовлекая в нее итальянских правителей.

Итак, к началу XVI в. два крупнейших итальянских государства — Миланское герцогство на севере и Неаполитанское королевство на юге — были разгромлены. В этой тяжелой для страны ситуации итальянские правители, пытаясь добиться собственных выгод и равновесия сил на полуострове, меняли союзников, переходили из лагеря в лагерь. Наиболее активными в этой политике были Венеция и Папское государство, враждовавшие между собой из-за влияния в Романье: Венеция воспользовалась падением власти Чезаре Борджа для усиления своих позиций. Экспансия Венеции, которая расширила свои владения не только в этой области, но и в Ломбардии и на юге полуострова в Апулии, сплотила против нее многие итальянские государства. В 1504 г. папа Юлий II создал антивенецианскую лигу — в 1508 г. она оформилась как Камбрейская лига, — в которую вошли также Франция, Испания и германский император. Война Камбрейской лиги с Венецией в 1509 г. обернулась для последней тяжелым поражением, несмотря на героизм венецианцев, проявленный в битве при Аньяделло. Светлейшая утратила многие города в Северной Италии — они были захвачены французами — и отказалась от своих владений в Романье и Южной Италии. За этими событиями последовала новая перегруппировка сил. Главной угрозой для итальянских государств опять стали французские войска, удерживавшие Ломбардию вместе с имперскими отрядами. Для борьбы с ними под лозунгом «изгнание варваров» папа Юлий II создал в 1511 г. «Святейшую лигу», объединившую ряд североитальянских государств и Испанию, чье войско стало главной военной силой лиги. В решающем сражении под Равенной в апреле 1512 г. «Святейшая лига» потерпела поражение, но французы не сумели закрепить победу: после перехода их союзника — германского императора на сторону лиги они были вынуждены оставить Милан и крепости в Ломбардии. Пострадала и сохранявшая нейтралитет Флоренция: папа разрешил испано-швейцарским отрядам взять с нее контрибуцию и разграбить город. Чтобы избежать погрома, правительство Флорентийской республики решило в марте 1513 г. сдать город и уплатить контрибуцию, а также приняло требование папы вернуть к власти во Флоренции Медичи, которые были изгнаны из города в 1494 г.

После смерти Юлия II на папский престол под именем Льва X был избран Джованни Медичи, что прочно связало Флоренцию с политикой Папского государства, позиции которого резко усилились. Это привело к очередной перемене в расстановке политических сил в Италии. Венеция заключила союз с Францией, папа — с Испанией. Противоборствующие группировки столкнулись в битве при Мариньяно в сентябре 1515 г. Победу одержало объединенное франко-венецианское войско во главе с королем Франциском I. Теперь Франция и Венеция безраздельно господствовали в Ломбардии. Договор 1517 г. закрепил сложившееся положение. Но уже в 1519 г. ситуация снова изменилась: избранный в Германии императором молодой Карл V Габсбург, соединивший этот титул с обладанием испанской короной, стал крупнейшим властителем в Европе, лелеявшим планы создания мировой державы. Он немедленно заявил о своих претензиях на Милан, поставив целью изгнание французов из Италии.

Активные военные действия между ним и Франциском I начались в 1521 г. и завершились битвой при Павии весной 1525 г. Французы были разбиты, а сам король Франциск I оказался в плену. Не встречая больше сопротивления, испанские войска вели себя в Италии все более разнузданно и безнаказанно грабили страну. Весной 1527 г. они захватили Милан. Объединившиеся в 1526 г. в Коньякскую лигу Генуя, Флоренция, Милан, Папское государство, к которым присоединилась и Франция, не сумели этому противостоять. Разгул жестокости и насилия иноземцев в

Италии достиг предела, когда в мае 1527 г. немецкие наемники Карла V и его испанские солдаты захватили Рим. Они подвергли пыткам и издевательствам жителей города, убили более тысячи человек, причем погибло множество женщин и детей"Рим был разграблен, многие здания разрушены, пострадали и античные памятники. Разграбление Рима стало крупнейшим национальным унижением Италии в годы войны. Изнуренные ею стороны заключили в августе 1529 г. мир в Камбрэ. Карл V получил титул «короля Италии» и право на владение Неаполитанским королевством, за Францией остался Пьемонт. Большая часть страны оказалась под властью Испании. Однако прочного мира все равно не было — соперничество Франции и империи Габсбургов продолжалось еще тридцать лет, вплоть до заключения мира в Като-Камбрези в 1559 г. Он закрепил преобладающее влияние Испании на полуострове. Под ее юрисдикцией оказались Неаполитанское королевство с островами Сицилия и Сардиния, Миланское герцогство, ряд приморских территорий Тосканы. Многие небольшие государства попали в фактическую зависимость от Испании. Независимость сохранили республики Венеция и Генуя, герцогства Савойское и Тосканское, Папская область. Мир в Като-Камбрези подвел черту под Итальянскими войнами.

В XVI в. Италия вступила богатой, высокоразвитой страной, с множеством процветающих городов. Итальянские купцы вели активную торговлю со странами Европы и Ближнего Востока. Флорентийские банкиры финансировали французских королей, а генуэзские — испанскую корону. В то же время единый внутренний рынок складывался в Италии медленно. Здесь послужили серьезным препятствием и длительная война, и политическая раздробленность. В XVI в. экономика страны переживала пору заметной трансформации — если сокращалось производство в одних отраслях (например, в сукноделии), то намечался подъем в других (в производстве шелковых тканей и бумазеи). Кризис в промышленности обозначился лишь в первые десятилетия XVII в., когда Италию начали быстро обгонять Англия, Голландия, Франция, где государство последовательно осуществляло протекционистскую политику. Такую политику пытались проводить и некоторые итальянские правители — в Савойе, Тоскане, но в целом страна не имела тех экономических выгод, которые другим приносила сильная централизованная власть. Поступательному экономическому развитию Италии мешали традиционные формы хозяйствования в промышленности, господство феодальных отношений в деревне (система фермерства начинала складываться лишь в Ломбардии). Отрицательную роль играл отлив капиталов из промышленности и финансового дела в земледелие. Этот процесс усилился в период Итальянских войн — помещение капитала в земельную собственность оказалось более надежным и прибыльным. Широко распространилось строительство вилл, принадлежавших знати и верхушке купечества. Усиливался нажим на крестьян-арендаторов, восстанавливались давно забытые повинности, связанные с личной зависимостью крестьян. Усиление престижа феодальной знати порождало стремление состоятельного купечества покупать землю и титулы (продажу титулов и званий — князя, герцога, маркиза, барона в больших масштабах практиковали испанские наместники). Все это вело к численному росту рядов знати. Увеличивалось количество лиц, принадлежавших к «благородному сословию», и за счет испанского дворянства, оседавшего в стране. Титулованная знать составляла окружение монархических правителей итальянских государств, получала от них феоды с судебной и административной властью на местах. Она задавала тон не только в политике, но и в нравах, быте, оказывала определенное воздействие и на развитие культуры. Городская верхушка старалась равняться на дворянскую аристократию.

Резким контрастом этому образу жизни было положение средних слоев городского населения, но особенно трудового люда, не говоря уже об основной массе крестьянства. Именно эти слои более всего страдали от разорительных войн и связанного с ними повышения налогового гнета, от прямого произвола городских и сельских работодателей. Следствием всего этого были крупные городские восстания — в Генуе, Неаполе, Флоренции, других городах, а также крестьянские бунты. Контраст между роскошью верхов и удручающей нищетой низов итальянского общества XVI в. отмечали многие современники. Бедствия народа были предметом глубоких размышлений и деятелей культуры, и политиков.

Противоречия в общественной и культурной жизни Италии усилились в связи с проникновением в страну в 20-40-е годы из Германии и Швейцарии различных реформационных учений — лютеранства, анабаптизма, кальвинизма. Оживились и традиционные формы ереси. В Италии, однако, не сложилось мощное реформационное движение, хотя идеи реформы церкви еще в последние десятилетия XV в. проповедовал Джироламо Савонарола. Резко осуждая обмирщение церкви, он призывал к восстановлению принципов раннего христианства, к моральному очищению верующих, аскетизму и негативному отношению к радостям и утехам светской жизни. Проповеди Савонаролы имели большой успех. С особой силой он обрушивался в них на мирские интересы и поведение Лоренцо Медичи и его окружения, осуждал тиранические методы его правления во Флоренции, ратовал за восстановление республиканских порядков.[1] Преображение церкви, города и горожан монах-проповедник считал условием превращения Флоренции в главную спасительницу всего христианского мира. Идеи Савонаролы получили широкий резонанс, имели немало сторонников и после его отлучения от церкви и гибели на костре в 1498 г.

Преследования еретиков и протестантов усилились в Италии после решений Тридентского собора (1545-1563 гг.), осудившего всякие отклонения от ортодоксального христианского вероучения и попытки изменить существующую структуру церкви. Активную борьбу с вольнодумством разного толка повел созданный в 1540 г. орден иезуитов, действовавший во многих странах Европы. Немало итальянских гуманистов и реформаторов было вынуждено эмигрировать в Швейцарию, Германию, Голландию. К концу XVI в. в Италии сложилась удушливая атмосфера католической реакции, когда слежка за духовной жизнью людей и доносы в суды инквизиции стали повседневным явлением, а высшей добродетелью считалось религиозное благочестие в ортодоксально-католическом духе. Церковная цензура бдительно следила за всеми изданиями, запрещая книги по малейшему подозрению в ереси. В такой атмосфере культура Возрождения несла тяжелые утраты — достаточно вспомнить преследования за инакомыслие философа Джордано Бруно, инквизиционный суд над ним, длившийся несколько лет и завершившийся преданием огню великого мыслителя в 1600 г.

В длительной, охватывающей два с половиной столетия истории ранессансной культуры Италии на XVI в. приходятся два завершающих ее этапа — Высокое Возрождение и Позднее Возрождение. Первый из этих этапов (с конца XV в. до конца 30-х годов XVI в.) — период высочайших творческих свершений Ренессанса и одновременно начальная пора кризисных явлений в гуманистической идеологии, литературе и искусстве Возрождения. Это время широчайшего общественного признания светской ренессансной культуры, но и пора углубления ее идейной дифференциации, обострения ее конфликта с католической церковью, которая увидела в ней угрозу своему господству в духовной сфере. Позднее Возрождение (с 40-х годов XVI в. до начала XVII в.) — время постепенного угасания ренессансной культуры в этом противоборстве: Контрреформация стала в немалой мере также и Контрренессансом. Изменяются ведущие направления развития культуры — лидируют уже не гуманитарные дисциплины, как это было в XV в., хотя им удалось сохранить достаточно высокий уровень, а натурфилософия и естествознание. Мощно заявляют о себе ренессансный театр и музыка. Эти структурные изменения в культуре Возрождения определялись не только общеисторическими факторами, условиями ее развития, но и внутренними закономерностями ее эволюции, ее собственной логикой.

Важным стимулом развития культуры Возрождения в первые десятилетия XVI в. стало книгопечатание, по уровню которого Италия занимала одно из ведущих мест в Европе. Крупнейшим центром издательского дела в начале столетия был «Дом Альда» — типография Альда Мануция в Венеции, где печатались сочинения античных авторов, выверенные и откомментированные гуманистами, и труды самих гуманистов. «Дом Альда» получил широкую европейскую известность и стал своеобразным средоточием гуманистической культуры Высокого Возрождения. Размаху книгопечатания во многом обязан укреплением своих позиций итальянский национальный язык, начало формированию которого положили Данте, Петрарка, Боккаччо, поднявшие значение тосканского (флорентийского) диалекта. Именно этот диалект обретает в XVI в. лидерство в Италии, становясь общенациональным. Проблема формирования итальянского языка занимала многих писателей и мыслителей. Трактаты и диалоги о языке — одно из таких сочинений, принадлежащее Макиавелли, публикуется в настоящем издании, — споры о том, какой диалект должен лечь в его основу, отстаивание престижа национального языка перед латинским — все это стало характерной чертой культурной жизни Италии в XVI в. Утверждение в литературе и официальном делопроизводстве итальянского языка было тесно связано с процессом складывания национального самосознания. Более отчетливые формы эти процессы приобрели в последующие столетия.

Длительность истории итальянского Ренессанса, богатый многосторонний культурный опыт, который был им накоплен к XVI в., сказались на характерной особенности культуры Высокого и Позднего Возрождения: ей было свойственно стремление оценить и осмыслить достижения уже не только античной культуры, но и национальной, особенно ранних этапов Ренессанса. Эта тяга к синтезу проявлялась в разных сферах творчества, например в литературе XVI в., о чем свидетельствуют и тексты Кастильоне, Бембо, Джелли, публикуемые в настоящем издании.

Высокое Возрождение, представляя яркий спектр различных течений во всех областях культуры, обнаруживает и четкую синтезирующую линию, которая свойственна прежде всего творчеству гениев этой эпохи — Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэлю, Макиавелли. Особенно велик был вклад в культуру Высокого Возрождения многостороннего таланта Леонардо да Винчи — мыслителя и ученого, художника и инженера, для которого постижение реального мира, природы и человека стало главной задачей творчества. Наука и искусство были в его представлении взаимодополняющими сторонами познания. В науке он ставил превыше всего роль опыта, без освоения которого не мыслил истинной теории, живопись же считал близкой науке. Изучая натуру, художник воссоздает ее на полотне и тем постигает, но может и превзойти природу, полагал Леонардо, так как способен придумывать «бесчисленные формы животных и трав, деревьев и пейзажей». Возвеличивая творческую мощь человека, Леонардо поднимал на новую ступень гуманистические представления о нем, выработанные в ренессансной мысли предшествующего столетия, и в то же время шел к более решительному разрыву с ортодоксальным христианским мировоззрением. К этому разрыву вела его и пантеистическая философия, понимание Бога в неразрывной слитности с природой, вера в способность человеческого разума познать заложенные в ней божественные принципы. По-видимому, не случайны слова младшего современника Леонардо — Вазари, имеющиеся в первом издании (1550 г.) его «Жизнеописаний наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих»: «И таковы были причуды его ума, что, философствуя о явлениях природы, он стремился распознать особые свойства трав, продолжая в то же время наблюдать круговращение неба, бег луны и пути солнца, вследствие всего этого он создал в уме своем еретический взгляд на вещи, не согласный ни с какой религией, предпочитая, по-видимому, быть философом, а не христианином». Правда, во втором издании (1568 г.) Вазари снял «обвинение» Леонардо в ереси, но не следует забывать, что это было уже время разгула католической реакции.

В художественной теории Леонардо да Винчи продолжал линию, намеченную выдающимся гуманистом и теоретиком искусства и архитектуры Леоном Баттиста Альберти. В отличие от флорентийских неоплатоников — Марсилио Фичино и Джованни Пико делла Мирандола — Леонардо полагал, что гармония, пропорциональность могут быть присущи и самой реальности, а не только ее идеальному образу: «Разве ты не знаешь, что наша душа состоит из гармонии, а гармония зарождается только в те мгновения, когда пропорциональность объектов становится видимой или слышимой?»[2] Объективная реальность гармонии раскрывается в познании, и роль в нем познающего субъекта столь же велика, как и роль самой реальности. Отсюда и исключительно важная функция глаза, воспринимающего чувственную красоту мира: «Он — окно человеческого тела, через него душа созерцает красоту мира и ею наслаждается».[3] Воспроизведение этой красоты в искусстве и прежде всего живописи Леонардо отождествлял с процессом познания мира. Научный эксперимент и живопись теснейшим образом переплетались в воззрениях Леонардо и его собственной практике ученого и художника. Важна и другая сторона мировидения Леонардо — его рационализм, убежденность в упорядоченности, пропорциональности мироустройства, как и в способности человека постигать ее посредством математики, значение которой гениальный ученый абсолютизировал, возводя ее в ранг универсального метода науки.

Ренессансное искусство обогатил один из величайших художников Возрождения — Микеланджело Буонарроти, с его интересом к познанию мира, с его стремлением воплотить гармонию человека и природы. Микеланджело рано обрел свою собственную тему: героику борьбы. Наиболее естественно она могла выразиться в образе человека, наделенного особой мощью, обладающего прекрасным обнаженным телом, которое занимает главенствующее место в его творчестве. Мир Микеланджело воспринимается прежде всего пластически, даже его живописные фигуры обладают выразительностью, свойственной скорее скульптуре. Художник нередко ограничивается лишь намеком на изображение окружающей среды — архитектуры или пейзажа, — именно тело является для него носителем и выразителем качеств души. Его увлекают величие и драматизм человеческого бытия, он весь устремлен к воплощению сильных страстей и внутреннего напряжения. Может быть, отсюда в его творчестве так остро ощутимы тревога, беспокойное выражение силы, скованной, но жаждущей раскрытия. Красота и сила выразительной пластики Микеланджело никогда не были для него самоцелью, но всегда средством воплощения достоинства личности. Вера в человека, в его красоту, творческую силу была своеобразным продолжением ведущей линии в гуманистической культуре XV в.

Микеланджело поражал своей разносторонней гениальностью, не случайно он получил у современников прозвище «божественный». Вазари считал, что Творец порешил «ниспослать на землю такого гения, который всесторонне обладал бы мастерством в каждом искусстве и в любой области... и помимо этого он пожелал снабдить его истинной моральной философией, украшенной нежной поэзией, дабы мир избрал его единственным в своем роде зерцалом, любуясь его жизнью, его творениями... и дабы и мы именовали его чем-то скорее небесным, чем земным».4 Великий скульптор, живописец, архитектор, Микеланджело был замечательным поэтом, в стихах которого традиции неоплатонической философии сливаются с горьким ощущением диссонансов современной жизни, с глубокими раздумьями о крушении ренессансной гармонии и убеждением вместе с тем в упорной и все превозмогающей силе творчества.

В стихах Микеланджело ощущается та же мощь стиля, то же стремление к воплощению эстетического идеала эпохи Возрождения, что и в одухотворенных созданиях его резца, кисти, в его архитектурных творениях. Творчество Микеланджело, принадлежащее Высокому и Позднему Возрождению, несет на себе печать эволюции ренессансной культуры, по сути постепенного нарастания кризиса гуманистического идеала. Достаточно сравнить его росписи плафона Сикстинской капеллы и ее алтарной стены. В фресках потолка капеллы воплощены образы людей, прекрасных физически и духовно, а в космогонических мотивах звучит гимн творчеству, созиданию. Иной настрой отличает роспись «Страшный суд», выполненную многие годы спустя. Микеланджело запечатлел в ней образы мировой катастрофы, неотвратимого возмездия. Грандиозная круговая композиция переполнена множеством человеческих тел, неумолимая мощная сила подхватывает их, вознося праведных в рай и одновременно низвергая в ад полных ужаса грешников. Мотивы трагедии, отчаяния характерны для всего позднего творчества Микеланджело.

Если Леонардо да Винчи был художником, в творчестве которого зарождался новый классический стиль; если Микеланджело довел этот стиль до вершин возможного на почве представлений о человеке-титане, то творения Рафаэля принадлежат к миру гармонической красоты, в них синтезированы высшие художественные достижения целой плеяды мастеров итальянского Возрождения. Он, однако, отнюдь не был только завершителем — он открывал счастливое сочетание идеала и действительности, меру индивидуального и типического, чувственного и рационального. Рафаэль не знал равных в мастерстве композиции, проникнутой неповторимой музыкальностью ритмов. Он был создателем возвышенных, ясных, спокойных образов, которые отличала классическая значительность форм, подчиненных строгим законам, не менее непреложным, чем в античном искусстве.

Творческий метод Рафаэля предполагал не только глубокое и целостное познание действительности, но и стройную архитектонику каждого произведения, все элементы которого были созвучны друг другу. Если в прославленных фресках Рафаэля выдающиеся декоративные качества неотделимы от мастерски выраженного ощущения пространства, в котором видны обобщенные образы гармонически стройных, величественных обликом, мудрых и прекрасных людей, то в его портретах не может не привлекать благородство идеала человека, воплощенного в конкретном, всегда узнаваемом облике людей ренессансной эпохи. Каждый портрет Рафаэля — это триумф человечности, высокого достоинства личности. Таков, например, портрет его друга — гуманиста, придворного и дипломата Бальдассаре Кастильоне. В непринужденной позе, словно вглядываясь в зрителя, он как бы на мгновение отвлекся от своих привычных занятий, неторопливого течения беседы с друзьями. В этой простоте одухотворенного облика Кастильоне сказывается особая любовь Рафаэля к внутренней значительности личности, которая не требует позы. Рафаэль сумел очень точно ощутить и выразить то чувство согласия человека с окружающим миром, которое является как бы отзвуком гармонии, наполняющей всю вселенную. В монументальной живописи (цикл Ватиканских фресок, другие произведения римского периода) Рафаэль предстает как создатель героического стиля. Он прославляет величие человека, грандиозность творимой им культуры, создает образы прекрасного, упорядоченного мира.

Пора Высокого Возрождения была необыкновенно щедра на таланты. К этому времени относится творчество выдающихся поэтов и писателей — Лодовико Ариосто, Пьетро Бембо, Бальдассаре Кастильоне. Ранние произведения Ариосто — грандиозные латинские элегии, оды, эпиграммы в духе античных классиков. Он был певцом любви, идиллических радостей на лоне безмятежной природы, но вместе с тем и сатириком, умевшим обличать вероломных тиранов. Обязанный украшать своим талантом пышные дворцовые празднества, Ариосто относился к театральным заказам блестящего двора Феррары как к удобной возможности развернуть изощренную комическую интригу. Подражая древним, он не скрывал, что порой заимствует элементы сюжета у своих любимых авторов — Теренция и Плавта, но никто не мог бы обвинить его в недостаточной самостоятельности: он переносил место действия в саму Феррару, изображал современные типы, вводил злободневно звучащие реплики. Едва ли не самой известной комедией Ариосто была «Сводня», написанная в 1529 г. и с успехом шедшая при дворе д'Эсте в Ферраре. Ее отличали удивительная выпуклость характеров и жизненное правдоподобие ситуаций.

Центральное место в творчестве Ариосто принадлежит прославившей его поэме «Неистовый Орландо», над которой он работал многие годы (с 1504 по 1532 гг.). Первая редакция появилась в 1516 г. С бесконечной выдумкой сплетая узоры сложного сюжета, навеянного рыцарскими романами, увлеченно отдаваясь свободной игре фантазии, Ариосто создает в «Неистовом Орландо» своеобразную энциклопедию любовных, приключенческих, героических историй. В его поэме соседствуют образы людей, обладающих качествами, типичными для человека Возрождения, — свободолюбивых и отважных, энергичных и глубоко чувствующих, — и аллегорические фигуры (Распря, Обман, Гнев), колдуны, маги. Действие поэмы происходит на фоне поразительного по разнообразию то реального, то волшебного пейзажа. И все это причудливое сочетание жизненного и фантастического — в октавах, звучных и совершенных, не случайно получивших название «золотых». Блестящая итальянская поэзия Ариосто захватила многих художников, навеяла своими образами замечательные создания живописи. Поэма Ариосто, светская по характеру, славит радость жизни, полноту чувств и наслаждений.

В отличие от Ариосто, певшего гимн материальному, земному, раю, Пьетро Бембо в «Азоланских беседах» развивал спиритуалистическую философию любви в духе неоплатонизма. Герои Бембо, произнося длинные речи в защиту Амора (Любви), изображают его источником блаженства и радости. Поднимаясь по лестнице чувств, человек приходит к истинной любви, устремленной к божественному и вечному, в то время как земная красота предстает лишь как слабое отражение этого идеала. Перемежая рассуждения канцонами, Бембо увлекает читателя изяществом языка и тонким вкусом. Бембо был выдающимся защитником итальянского языка, «виновником» его славы. Уже молодым человеком он делал филологические наблюдения над живой речью и творчеством своих соотечественников. Это помогло ему создать не только нормы стиля, метрических форм, грамматических методов, но и стать признанным арбитром в кругах ренессансной интеллигенции, проявлявшей живой интерес к чистоте литературной речи. Именно в творчестве Бембо был впервые поставлен знаменитый филологический вопрос о происхождении итальянского литературного языка — связано ли оно с флорентийской речью, отточенной Данте, Петраркой, Боккаччо, или нужно говорить скорее о его тосканском происхождении. Сам Бембо считал, что за образец нужно брать творчество Петрарки и Боккаччо, и даже надеялся, что им станет подражать современная разговорная речь.

В литературу Высокого и отчасти Позднего Возрождения внес свой особый вклад Пьетро Аретино — виртуоз пера, широко образованный гуманист, состоявший в переписке со многими знаменитыми людьми Италии и других стран. Признаваясь, что он пишет из-за денег, что «не слава пришпоривает его, жало нужды заставляет пачкать бумагу», он рассказывал о том, как порою «восхваляет тех, которые достойны порицания». И в то же время он мог становиться, по словам Ариосто, «бичом владык».

Влияние Аретино, автора многочисленных пасквилей и апологетических сочинений, на общественное мнение обладало исключительной силой; политики были вынуждены считаться с этим. Аретино был автором нескольких комедий — едко-сатирической «Комедии придворных нравов» (имела две редакции — 1525 и 1534 гг.), высмеивающей бытовые и политические реалии Рима, комедий «Кузнец», «Лицемер», «Философ» (1546 г.). Последняя исполнена карнавального смеха, но в социальном плане менее злободневна, чем предшествующие.

Другая страсть Аретино — искусство: «стены его комнаты были украшены картинами; здесь было много статуй, медалей и бронзы; здесь звучала музыка; наслаждение эстетическое было для него потребностью не меньшей, чем наслаждение материальное».5 С его мнением считались выдающиеся венецианские художники — Тициан и Тинторетто. Тициан запечатлел его в выразительном портрете, написанном с артистической легкостью и удивительным колористическим богатством. Защитник природы и разума, прославлявший чувственную любовь как высшую радость земного бытия, Аретино сочетал в своем творчестве характерные контрасты времени: высокопарность и простоту, иронию и лиризм, достигая в своих наиболее совершенных письмах и других сочинениях поразительной наглядности образов.

Современником литературного «неистовства» Аретино был граф Бальдассаре Кастильоне, изящный рыцарь, воплощение придворной учтивости, тонкий знаток античной классики. Его литературное наследие невелико, но книга «Придворный» — одно из самых выдающихся сочинений первых десятилетий XVI в. Это не только наставление, но и своеобразная поэма в прозе об искусстве воспитания государя, о том, как помогать ему своими советами, быть образцовым придворным. Используя форму диалога, излюбленную гуманистами, Кастильоне вкладывает в уста своих персонажей с присущими ему утонченностью и изяществом целый свод представлений и правил, выработанных ренессансной культурой и многовековой цивилизацией Италии ко времени наивысшего расцвета Возрождения.

Он создает образ-утопию, образ-идеал, у которого нет аналогов ни в прошлом, ни в последующие времена по гармонической совокупности поистине счастливых качеств. Хотя придворный у Кастильоне проводит большую часть времени при своем князе и в его окружении, он не является в полном смысле слова «государевым слугой». Он служит образцом обхождения и в то же время дает, по словам Я. Буркхардта, пример «личного совершенствования ради себя самого». Герой Кастильоне, видимо в немалой мере похожий на него самого, сочетает красоту внешнего облика с красотой души, высокую воспитанность с благородной непринужденностью и простотой. В этом образе «ухищрения», технические приемы искусства так же незаметны, как и в живописи Рафаэля, словно импровизировавшего с кистью в руках во время создания портрета Кастильоне. Kacтильоне утверждал этико-эстетический идеал современника — всесторонне развитой гармонической личности, в котором нашли завершение многие линии гуманистической мысли предшествующего столетия.

Контрастами творчества Ариосто и Бембо, Аретино и Кастильоне далеко не исчерпывается многоцветие спектра литературной жизни Высокого Возрождения. Ее трудно представить и без изящной по стилю, но отнюдь не по предмету изображения прозы Джованни Делла Каза. В его «Галатео» рассказывается о дурных нравах и повседневных бытовых эпизодах и связанных с ними правилах этикета; повествование превращается в забавные назидательные новеллы. Критика нравов у Делла Каза чем-то сродни сатирической литературе заальпийских стран, в частности «Домашним беседам» Эразма Роттердамского, но его тон, стиль, лаконизм заставляют вспомнить о традициях Боккаччо. Ссылки на «Декамерон» постоянно встречаются в «Галатео».

Уроки Боккаччо характерны и для одного из крупнейших новеллистов Позднего Возрождения Маттео Банделло, в творчестве которого звучали трагические мотивы, отразившие начало кризиса гуманистических идеалов. Правдивый бытописатель и психолог, Банделло нарисовал в своих новеллах (их 214) выразительную картину современной жизни разных социальных слоев и различных областей Италии. Ее сатирическое, порой остро критическое восприятие почти не оставляет места для оптимизма, веры в возможность улучшения человеческих отношений.

Стремление опереться на богатейший опыт, накопленный итальянской литературой Возрождения с середины XIV в., характерен для всех выдающихся писателей XVI в., не собиравшихся при этом, однако, поступаться ни индивидуальным своеобразием, ни необходимостью стоять на уровне своего собственного века. С этим и связано умение крупнейших литераторов XVI в. синтезировать в их творчестве многообразные традиции гуманизма.

Исключительно велика роль гуманистических традиций в политической мысли и историографии XVI в. Здесь особенно выделяются фигуры двух выдающихся писателей — Никколо Макиавелли и Франческо Гвиччардини, которые не только сумели искусно воспользоваться богатым опытом прошлого, но и сделали новые крупные шаги в развитии политической теории и осмыслении истории — античной, флорентийской и итальянской. Макиавелли, в молодые годы служивший секретарем во флорентийской Синьории, широко использовал накопленные им наблюдения за тем, как делается реальная политика, в своих наиболее значительных произведениях — «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» и «Государь». Главным принципом, которому следовал в этих работах Макиавелли как историк, стремящийся правдиво вскрыть специфику политических деяний в прошлом, был принцип объективности. Не приукрашивать события и людей, не льстить великим мира сего, а изображать их такими, какими они были в действительности, — вот задача, которую он осознанно ставил перед собой. Он соблюдал этот принцип и в других своих сочинениях, в том числе в получившей европейскую известность «Истории Флоренции». В этой книге Макиавелли писал: «На протяжении всего моего повествования никогда не было у меня стремления ни прикрыть бесчестное дело благовидной личиной, ни навести тень на похвальное деяние под тем предлогом, будто оно преследовало неблаговидную цель. Насколько далек я от лести, свидетельствуют все разделы моего повествования, особенно же публичные речи или частные суждения как в прямой, так и в косвенной форме, где в выражениях и во всей повадке говорящего самым определенным образом проявляется его натура».[4]

Осмысляя труды разных — античных и современных — историков, в том числе своих соотечественников, писавших историю Флоренции — Бруни, Поджо Браччолини, — Макиавелли отмечал, что они с должной обстоятельностью освещали войны, которые вела Флоренция с чужеземными государями и народами, но гражданских раздоров и внутренних несогласий, равно как и последствий того и другого, либо совсем не касались, либо затрагивали бегло и поверхностно. Сам же он, напротив, уделяет большое внимание конфликтам, характерным для гражданской жизни Флоренции на всем протяжении ее истории. Макиавелли считал, что самым полезным уроком для «граждан, управляющих республикой», может быть познание обстоятельств, порождающих внутренние раздоры и вражду. Правители, умудренные пагубным опытом других, научатся лучше сохранять единство. Макиавелли полагал, что если людей могут волновать примеры происходящего в чужеземных государствах, то примеры истории собственной республики должны задеть еще больше и явиться «еще более назидательными».

Макиавелли уделяет немало внимания в своих трудах проблеме войн. Глубоко ненавидя насилие и разбои во всех их разновидностях, он относил войну к разряду действий такого же рода, осуждал ее и защищал мир. В своем трактате «О военном искусстве» итальянский мыслитель писал: «Люди, большие или ничтожные, занимающиеся войной как ремеслом, могут быть только дурными, так как ремесло это в мирное время прокормить их не может. Поэтому они вынуждены или стремиться к тому, чтобы мира не было, или так нажиться во время войны, чтобы они могли быть сыты, когда наступит мир. Ни та, ни другая мысль не может зародиться в душе достойного человека; ведь если хотеть жить войной, надо грабить, насильничать, убивать одинаково друзей и врагов, как это и делают такого рода солдаты».[5]

В своих соображениях об истории Макиавелли постоянно обращался к волновавшей его теме — роли народа. Понятие «народ», которым оперирует Макиавелли, включает не всех, кто трудится, а лишь средние слои горожан (в отличие от низов — «плебс») и крестьянство (эту категорию населения он одним из первых отнес к понятию «народ»). Макиавелли считал народ подлинным творцом истории, противопоставляя ему, с одной стороны, знать с ее децентрализаторскими и олигархическими устремлениями, а с другой стороны — плебс, не способный, как он полагал, быть прочной опорой политики, направленной на удовлетворение интересов всего общества. Стержень его политической концепции — «народный» или «новый», государь, который опирается на вооруженный народ, выражает его волю и создает «новый принципат», не похожий ни на уже существующие в Европе абсолютистские государства, ни на региональные итальянские монархии. В «Истории Флоренции» Макиавелли связывал установление гражданских свобод Флорентийской республики с активностью народа, а многие беды ее считал следствием своекорыстных политических действий знати.

В трактате «Государь» Макиавелли приходит к выводу, по его собственным словам, «противоречащему общему мнению, полагающему, будто народ, когда он находится у власти, непостоянен, переменчив и неблагодарен». В этой связи он пишет: «Я утверждаю, что народ грешит названными пороками ничуть не больше, нежели любой государь... Государь, сбросивший узду закона, окажется неблагодарнее, переменчивее и безрассуднее всякого народа. Различие в их действиях порождается не различием их природы... но большим или меньшим уважением законов, в рамках которых они живут».[6]

Возвеличивая народ как творца истории, Макиавелли отнюдь не стремился принизить роль сильной личности. По его убеждению, творцом «нового принципата» может быть лишь подлинный герой, личность, наделенная доблестью, умом и волей, способная трезво оценивать реальную действительность и принимать правильное, мудрое решение. Эти качества, полагал Макиавелли, необходимо развивать не только тем, кто претендует на руководство государством, но и каждому человеку, стремящемуся успешно противоборствовать Фортуне. В этике он продолжил традиции гражданского гуманизма XV в. с его идеями патриотизма, служения общему благу, но в то же время создал свою концепцию доблести, включающей черты сильной личности, руководствующейся разумом, тщательно взвешивающей все обстоятельства, прежде чем принять решение. Новаторство Макиавелли в политической мысли заключалось, в частности, в отказе связывать действия политиков, направленные на достижение «государственного интереса», с нормами христианской морали. Этика не должна быть помехой в межгосударственных отношениях, полагал он, политикам следует опираться лишь на трезвую оценку реальности, сообразуя с ней свои действия. Если цель — создание сильного государства, то, разумеется, стремиться к ее достижению нужно благородными средствами, однако если этот высокий идеал недостижим в условиях существующей реальности, то допустимы любые средства, считал Макиавелли. Однако нужно подчеркнуть: жесткие методы правления с включением коварства, обмана, подкупа, предательства, взятые в отрыве от патриотической цели, которой руководствовался Макиавелли, создавая «Государя», были абсолютизированы в последующей политической мысли и получили название «макиавеллизм». Политическая концепция Макиавелли и макиавеллизм не тождественны — именно последний часто служил основанием для критики смелого мыслителя, особенно со стороны церкви. И в такой критике церкви не было случайности. Одна из отличительных черт мировоззрения и творчества Макиавелли — последовательный антиклерикализм. В притязаниях главы католической церкви на светскую власть Макиавелли видел главное зло Италии, на протяжении многих столетий лишенной государственного единства. Свою мысль он раскрывал на широком историческом материале. Проблеме церковных государств посвящены яркие страницы его трактата «Государь». Макиавелли писал, например: «Нам остается рассмотреть церковные государства, о которых можно сказать, что овладеть ими трудно, ибо для этого требуется доблесть или милость судьбы, а удержать легко, ибо для этого не требуется ни того, ни другого. Государства эти опираются на освященные религией устои, столь мощные, что они поддерживают государей у власти, независимо от того, как те живут и поступают... Однако же меня могут спросить, каким образом Церковь достигла такого могущества, что ее боится король Франции, что ей удалось изгнать его из Италии и разгромить венецианцев, тогда как раньше с ее светской властью не считались даже мелкие владетели и бароны, не говоря уж о крупных государствах Италии».[7] И далее Макиавелли анализирует различные исторические события, обеспечившие церкви и папству их могущество. Он показывает, какую огромную роль играли в этом, помимо церковного авторитета, дипломатические интриги, сила оружия. Церковь, в представлении Макиавелли, реакционная сила потому, что поддерживает в народе суеверия и предрассудки. В комедии «Мандрагора» — остро-сатирическом произведении, в котором ощутимо влияние традиций Боккаччо, Макиавелли создал выразительный портрет монаха, который является носителем глупости, лицемерия, зла, причем едва ли не самое впечатляющее в этом образе — его обыденность. Неудивительно, что в период Контрреформации сочинения Макиавелли, как и многих других передовых мыслителей Возрождения, были включены церковью в Индекс запрещенных книг.

Раздробленность страны, ее бедствия в годы Итальянских войн были предметом постоянных размышлений другого выдающегося флорентийца, политического мыслителя и историка Франческо Гвиччардини. Он стал автором первого историографического труда, вышедшего за рамки локальных историй отдельных государств Апеннинского полуострова, — «Истории Италии». И в других своих сочинениях — «Истории Флоренции», посланиях итальянским государям Гвиччардини, опытный дипломат и политик, набрасывал широкие картины современной действительности, настойчиво развивал идею необходимости сплочения всех сил страны для отпора внешним врагам. Как и Макиавелли, Гвиччардини хорошо сознавал отличие политической практики от умозрительных представлений о государстве: «Как отлична практика от теории! Как много людей, хорошо все понимающих, которые либо забывают, либо не умеют претворить в действие свое знание! Для таких людей ум их бесполезен».[8] В своих «Заметках о делах политических и гражданских» он пишет: «Великая ошибка говорить о делах человеческих, не делая ни различий, ни оговорок и рассуждая, так сказать, правилами; ведь почти во всех делах благодаря изменчивости условий существуют различия и исключения, так что нельзя мерить их одной и той же мерой».[9] Гвиччардини утверждает, что познанию должна учить рассудительность, но вместе с тем призывает не полагаться всецело на природный ум: его одного недостаточно без практического опыта: «Ведь всякий, кто только соприкасается с делами, будь он умнейший человек в мире, мог знать, что опытом достигается многое, к чему не могут привести одни только природные дары». Опыт заставляет вносить коррективы и в этические представления: не только в политике, но и в повседневной жизни необходимо «брать вещи как они есть и считать меньшее зло за добро».[10]

Подобно гуманистам XV в. и Макиавелли, Гвиччардини уделял большое внимание возможностям человека в борьбе за достижение своих целей и в этой связи неоднократно обращался к проблеме Фортуны. «Кто всматривается в вещи как следует, — пишет он, — не может отрицать величайшего могущества судьбы в делах человеческих... правда, осторожность и старания людей могут многое смягчить, но одного этого все же мало, необходимо еще и счастье».[11] Гвиччардини пытается применить свои этические максимы к проблемам большой политики, но нередко они все же отступают на задний план, поскольку он в своих оценках, как и Макиавелли, руководствуется прежде всего реальными обстоятельствами дела. «Нельзя править государствами по совести — утверждает Гвиччардини, — если вдуматься в их происхождение, окажется, что все они порождены насилием, — свободны от насилия только республики, да и то лишь в пределах родного города и не дальше. Я не делаю из этого правила исключение для императора, а еще менее для духовенства, которое творит двойное насилие, так как принуждает и светским, и духовным оружием».[12] Гвиччардини тоже связывает многие беды Италии с децентрализаторской политикой папства и проявляет при этом тонкую наблюдательность в анализе былой и современной политической обстановки. Давая советы правителям, Гвиччардини нередко облекает их в форму блестящих афоризмов. Такова его своеобразная заповедь: «Не боритесь никогда с религией и вообще с вещами, зависящими, по-видимому, от Бога, ибо слишком сильна власть этого слова над умами глупцов».[13] Глубокое знание политических механизмов, которыми пользуются государства во всех видах своей деятельности, прежде всего в дипломатии и военном деле, позволяло Гвиччардини не только придавать практическую направленность своим рекомендациям и наблюдениям, но и формулировать свои представления об идеале, пусть и труднодостижимом: «Три вещи хотел бы я видеть перед смертью, но я сильно сомневаюсь, что увижу хотя бы одну, даже если бы мне удалось прожить долго: это хорошо устроенную республику в нашем городе, Италию, освобожденную от всех варваров, и мир, избавленный от тирании этих злодеев-попов».16

С исключительной яркостью республиканские убеждения Гвиччардини проявились в его «Истории Флоренции», часть которой публикуется в настоящем издании. Проблема республиканизма, волновавшая флорентийских гуманистов на протяжении всего предшествующего столетия и находившая последовательное решение в рамках гражданского гуманизма, вновь была выдвинута на первый план всем ходом общественно-политической жизни Флоренции начала XVI в. Осмысление этой проблематики, то страстное, то подчеркнуто трезвое, рационалистичное, можно видеть в широком спектре политических и исторических сочинений конца XV — первых десятилетий XVI в., включающем не только таких гигантов, как Макиавелли и Гвиччардини, но и Нарди, Валори, Контарини и других. Характерно, что все эти политики и историки создавали часть или даже все свои сочинения на итальянском языке, а не на латыни, и много сделали для его совершенствования. Все они считали родной язык важным фактором национального единства. И все же на общем фоне особенно высоко следует оценить заслуги Макиавелли и Гвиччардини. Ренессансная политическая и историческая проза обрела в их творчестве классическую завершенность.

Эпоха Высокого и Позднего Возрождения стала временем блестящего расцвета итальянской социально-утопической мысли, получившей яркое выражение в сочинениях Антонио Бручоли, Антона Франческо Дони, Фабио Альбергати, Ортензио Ландо, Франческо Патрици и ряда других писателей. Для них характерно острокритическое отношение к существующим общественным порядкам, стремление понять причины социальных язв Италии. С гуманистами предшествующей эпохи авторов утопий XVI в. роднит глубокий интерес к проблемам взаимосвязи политики и этики, вопросам воспитания человека. В отличие от большинства гуманистов XV в. главный акцент в процессе избавления общества от пороков они все же ставят не на самосовершенствовании отдельной личности и просветительстве, обращенном к обществу, а на задачах изменения самой структуры общественных порядков. Ставя под сомнение справедливость строя, основанного на частной собственности, Дони, Альбергати, Агостини выдвигают проекты идеальных порядков, покоящихся на господстве коллективной собственности и обязательного для всех труда. Ратуя за разумную организацию жизни людей, в которой должны быть воплощены принципы личной и гражданской гуманистической этики, авторы утопий вместе с тем не отвергают особой важности задач образования и нравственного совершенствования общества и каждого из его членов.

Одним из выдающихся утопистов Позднего Возрождения был Джованни Баттиста Джелли, автор диалогов «Причуды бочара» (часть их публикуется в настоящем томе). Как истый флорентиец, Джелли увлекался творчеством Данте и флорентийских неоплатоников XV в., верил в особое предназначение гуманистической Академии (он стал одним из основателей «Академии мокрых» во Флоренции), которая одна только способна просветить и правильно воспитать народ. И все же свои главные упования он возлагал на самовоспитание и самообразование простого люда, тем более что этот путь прошел и сам он — сапожник Джелли. Идея гармонического сочетания физического и умственного труда — одна из центральных в «Причудах бочара». Другая идея, которая занимала Джелли, — это связь людских бедствий с торжеством частной собственности. От нее все пороки; именно она рождает неравенство и тягу к богатству — причину конфликтов, возникающих в обществе, основу разделения людей на богатых и бедных. Джелли писал: «С тех пор как в мир вошли "мое" и "твое", люди стали настолько жадными, что помышляют лишь об одном, как бы правдой или неправдой обогатиться»; при этом беднякам «не оказывают никакого уважения, презирают и избегают их как диких зверей, в то время как богачей лелеют, почитают и восхваляют все, что они делают, и все, что они произносят, хотя те не совершают добра и говорят нелепые вещи».[14] Не предлагая избавляться вовсе от частной собственности и коренным образом менять существующий порядок, Джелли в отличие от упомянутых выше утопистов все свои упования возлагал на совершенствование мира с помощью христианской любви, на расцвет добродетели человека-труженика.

Наиболее последовательную разработку идеи равенства и имущественной общности дал Томмазо Кампанелла (1568-1639 гг.). Проведший 27 лет в застенках папской тюрьмы, он в своем «Городе Солнца» изобразил идеальное государство, напоминающее итальянские города-республики, но с порядками, основанными на обобществлении имущества граждан, на господстве принципа всеобщего обязательного труда при полном отсутствии частной собственности. С именем Кампанеллы связан еще один важный аспект истории итальянского Возрождения: он по сути венчает развитие натурфилософских интересов, зарождение которых относится еще к первым десятилетиям XVI в.

Итальянская философия Высокого и Позднего Возрождения отличалась исключительным богатством идей. Одним из тех, кто открывал ее путь в пору Высокого Возрождения, был Пьетро Помпонацци, придавший основополагающим тогда традициям аристотелизма не только новое гуманистическое звучание, но и особый, сугубо индивидуальный поворот. Именно Помпонацци, полностью отделяя философию от теологии, осмелился открыто высказать идеи, отвергавшие ортодоксальные положения о бессмертии души. Помпонацци писал: «Никакими естественными основаниями не может быть доказано бессмертие души; но бессмертие души противоречит естественным началам; придерживаться его и верить в него должно единственно на основании искренней веры».[15] Смелость подобных заявлений снискала ему славу еретика; его сочинения, признанные кощунственными, были запрещены.

Бернардино Телезио своей книгой с программным названием «О природе согласно ее собственным началам» сделал следующий крупный шаг в развитии философских представлений эпохи Возрождения. Именно начиная с этого труда натурфилософия формируется как особая ветвь философских знаний, обретая свой собственный предмет и новые методы подхода к осмыслению коренных вопросов познания мира и его устройства. Полемизируя со схоластами, Телезио резко выступает против тех, кто «не считает нужным изучать и исследовать природу вещей, но лишь рассматривает, что об этом думал Аристотель: мы же подвигнуты именно любовью к истине и поклоняемся ей одной и не можем успокоиться на том, что было сказано древними, ибо долгое время изучали природу вещей».[16] Важной заслугой Телезио стал пересмотр традиционных представлений о соотношении мира и Бога. Признавая акт творения, Телезио в своей натурфилософской системе трактует природу так, что дальнейшее божественное вмешательство в ее дела уже не оказывается необходимым. Бог, писал Телезио, «создал мир не таким, чтобы вещи для своего движения нуждались в новой Его воле, но так, чтобы все существа, будучи снабжены от Бога собственной природой и способностью к движению, действовали бы каждое в соответствии со своей природой».[17] Деистические тенденции философии Бернардино Телезио получили дальнейшее развитие в творчестве мыслителей XVII в.

Ряд центральных проблем философской мысли Позднего Возрождения как бы фокусируется в творчестве Джироламо Кардано. Медик и философ, математик и моралист, Кардано был автором множества специальных и энциклопедических трудов (важнейшие из них — «О тонкости материи», «О разнообразии вещей», «О мудрости», «О здоровой жизни»). В возрасте 75 лет он написал автобиографический труд «О моей жизни», где выступил как беспристрастный исследователь обстоятельств собственной судьбы. Натурфилософ, тяготевший к «натуральной магии», Кардано в своей концепции природы был близок к пантеизму с неоплатонической мистической окраской. Он признавал вечность первоматерии вселенной, составляющей, как он был убежден, некое единое целое, разделял учение неоплатоников о мировом разуме и мировой душе, а в теории познания, подобно Телезио, следовал принципу изучения природы в соответствии с ее собственными основаниями. Он считал необходимым искать прежде всего взаимосвязь вещей и явлений, их единство и осуждал стремление возводить к Богу причину каждой вещи. Природа, как он считал, движется циклично, ничто в ней не исчезает, но лишь меняет форму, в сущностях своих повторяясь. Этот закон правит не только природой, но и обществом, цикличности подвержено движение идей, религий. В центре всего мироздания стоит человек, превосходящий все прочие творения. Его достоинство определяют сближающие его с Богом ум, разум и умение творить.

Главный же тезис этики Кардано — «счастье заключено в мудрости». Мудростью необходимо руководствоваться для достижения счастливой жизни, здоровой и долголетней. Кардано дает целую систему медицинских и чисто гуманистических рекомендаций о путях обретения счастья на земле.

Главные тенденции ренессансной философии воплотились в творчестве Джордано Бруно: это гуманистические идеалы, последовательность натурфилософских исканий и глубокое чувство гармонии и величественности мироустройства. Среди многочисленных произведений Бруно выделяются его диалоги на итальянском языке: «О причине, начале и едином», «О бесконечности, вселенной и мирах», «Изгнание торжествующего зверя», «О героическом энтузиазме». В этих и ряде других работ наиболее полно изложены его представления по онтологическим, космологическим, этическим проблемам. Определяющее воздействие на взгляды Бруно оказало великое открытие Николая Коперника — его учение о гелиоцентризме. Опираясь на традиции, изложенные в философии выдающегося мыслителя XV в. Николая Кузанского, Бруно глубоко раскрыл роль теории Коперника для развития философской проблематики, в частности, для учения о бесконечности природы, хотя сам польский астроном придерживался традиционной идеи о конечности мироздания. Бруно говорил именно о бесконечности вселенной и о бесчисленности миров, которые вмещает природа, не имеющая пространственных границ. Отвергая не только схоластические догмы, но сами принципы креационизма (представления о Боге-творце, стоящем вне природы и над ней), Бруно разворачивал широкую аргументацию пантеистических идей, рассматривал природу как силу, воплощенную в вещах, как закон, по которому все вещи существуют, свершая «свой собственный ход». Бруно разрабатывал учение о бесконечности Вселенной, не имеющей пространственных границ, и о бесчисленности миров, которые вмещает природа. Эти идеи Бруно резко противоречили ортодоксальному богословию.

В своем этическом учении Бруно основывался на тех же представлениях, что и Помпонацци, утверждавший концепцию смертности души. Тем больший восторг вызывало у Бруно сознание связи человека с величественной, вечной, бесконечной природой: он писал, что эта философия возвышает его душу «и возвеличивает разум». Именно имея в виду краткость земной жизни человека, Бруно подчеркивал значение его активности в труде и творчестве, прославлял «героический энтузиазм», самоотверженность, явленную во имя высоких целей. С этих позиций он резко критиковал не только культ и учреждения католической церкви, но и ряд христианских догм, общих для всех разновидностей христианства. В предрассудках и невежестве народа он винил церковь и подвергал уничтожающей критике ее фактическое противостояние всему, что сам он считал созвучным природе и связанным с подлинными принципами человеколюбия. «Религия разума», утверждал Бруно, должна прийти на смену фанатизму. Героический энтузиазм, свойственный самому Бруно, обернулся для него трагически. За свое вольномыслие он поплатился жизнью. Все последние десятилетия XVI в. католическая церковь вела решительное наступление на светскую культуру Возрождения. Многие ее деятели пережили духовный кризис, испытали состояние разлада между христианской догмой и свободными поисками разума и поэтической фантазии.

Чинквеченто — завершающая пора эпохи Возрождения в Италии — имело огромное историко-культурное значение для европейской цивилизации. Складывавшееся в XIVXVвв. гуманистическое мировоззрение с характерными для него рационализмом и силой жизнеутверждения, с глубоким чувством красоты человека и гармонии природы, верой в высочайшие творческие возможности личности дало мощный стимул развитию ренессансной культуры и в XVI в. Сделав на этой основе новые крупные шаги, обогатив культуру своими новаторскими исканиями, XVI в. дал наиболее зрелые результаты в литературе и искусстве, исторической и политической мысли, социально-утопических представлениях и философии. Все эти ветви культуры неразрывно связаны друг с другом и несут на себе яркий отпечаток времени.

В настоящее издание включен ряд произведений выдающихся деятелей культуры XVI в., чьи сочинения ярко характеризуют типичные черты эпохи.

Л. М. Брагина

Загрузка...