София, Анна, Мара...

Дома! Я дома! Господи, как же здесь тихо, как дышится! Дорога, конечно, вымотала, но эта красота стоит того. Сколько лет я не была дома? Восемь? Девять? Стыдно… Мамуля сдала немного, хотя ещё молодец. Митька смешной, сущее дитя, хохочет, радуется, всё куда-то зовёт. Завтра буду целый день с ним – и на речку, и в лес. Господи, хорошо-то как! Жалко только, что Антоша со мной не поехал. Никак у них с мамой отношения не складываются. Тысячу раз ему объясняла: мама знахарка, а он ладит своё: колдунья – она и есть колдунья. А ведь образованный мужчина, умница и головушка светлая. Да мама сама хороша, постоянно его подначивает – « присушу, отворочу», как маленькие, ей Богу. Соскучилась уже по Антошке жутко! Только бы помогло! Всё что угодно отдать смогу за это, хоть душу дьяволу. Шучу, конечно, а может и нет. Устала я страшно от всех этих консилиумов, профессоров, процедур. Ну почему так несправедливо мир устроен? Ведь кто-то отказывается от детей, бросает, а тут… Пожалуйста, Господи, прошу тебя, ничего мне не надо, только бы помогло на этот раз. Антон, глядя на мои мучения, чужого взять предложил, приёмыша. Нет, не могу, не хочу. Только свой, родненький. Всё. Спать, спать.

Как же здесь спится! Воздух такой вкусный, прям ломтями нарезай, да ешь! А вода какая сладкая – пьёшь и не напьёшься. Ах, Антошка – вечный упрямец, сидит сейчас в душной Москве без меня. Скучаю, только ведь и позвонить неоткуда. В местной глуши ни то что телефона, телевизора ни у кого нет. Одно развлечение – дядька Митрофан с гармошкой. Да патефон по субботам возле дряхлого деревенского клуба. Конечно, после насыщенного ритма столицы здесь просто какая-то эпоха неолита. Но мне это и нужно сейчас. Мамуля мне травки заваривает, да старинные наговоры приговаривает. Может, от травок я так сладко сплю? У мамы спросила, а она смеётся: родной дом, мол, тебя баюкает. Вчера Милу, подружку школьную встретила и не узнала поначалу. Такая матрона стала. Груди, как дыни. Разбабела. Да чёрт с ней, с фигурой. Ребятишек у неё трое, до того хорошенькие, особенно дочурка! Пусть я хоть центнер весить буду, лишь бы получилось. Договорились с ней завтра на зорьке по грибы. Лягу пораньше, хотя я итак, как барыня: сплю, ем и читаю.

Вот это сходили за грибами! До сих пор в себя придти не могу. Милка от меня, как от чумной шарахается. Вся деревня косо смотрит. Господи, вот дремучие люди. Хотя, положа руку на сердце, есть чего испугаться. Короче, встала я в тот день – зорька ещё не занималась. Молока попила, корзинку подхватила, а тут и Мила подоспела. Ну и пошли мы вдвоём, а кого бояться-то. Митяйка пытался с нами ещё с вечера набиться, но я его не хотела брать. Ведь он любопытный, не поболтаешь при нём о женских секретах. Вошли мы в лес, когда солнце уже из-за горизонта вставало. Только как-то непривычно тихо было. Птицы не щебетали, не пересвистывались, словно перед бурей. И ни ветерка. Вот прямо замерло всё в ожидании. Милка говорит мне: «Что-то мне не по себе. Может, вернёмся?» А я только отшутилась в ответ. Бродили мы с ней часа где-то два. И всё это время в лесу прямо-таки мёртвая тишина стояла. Ни кукушка не куковала, ни сорока не стрекотала. Казалось и насекомые пропали. Мила от каждого треска сухого сучка под ногой вздрагивала, как от выстрела. Оглядывалась, крестилась. Меня и саму страх стал пробирать. Ладно, сказала ей, пойдём к дому, не удалась наша прогулка. Подруга приободрилась, и пошли мы к выходу из леса. Шли, шли и приблизительно через полчаса поняли, что заблудились. Ладно я, но Милка! Она же местный лес, как свои пять пальцев знает, столько хожено - перехожено. Смотрю, у неё уже глаза на мокром месте. Я, как могла, подбадривала её, чувствовала себя виноватой, ведь затея с грибами от меня исходила. Вот тут мы и вышли на странную полянку. Меня сразу что-то насторожило, вот так животные опасность ощущают. Трава на ней была такая неестественно зелёная, прямо глаза резало. И воздух плотный вдруг стал, словно невидимая преграда на пути появилась. В этот момент мы и увидели это! Неожиданно откуда-то появился чёрный шар, катившийся прямо на нас. Неизвестный объект трещал и высекал искры. Вонь стояла, как от старого козла, так что в носу защипало от серного запаха. Милка заверещала: «Чёрт! Чёрт!» И выронив корзинку, упала без чувств. А я застыла столбом, не в силах даже шевельнуться. Эта штука подкатилась и остановилась буквально в двух шагах. А я всё стояла и смотрела, и взгляд мой словно притягивало внутрь чёрного шара. И я увидела… Нет, ерунда, это просто испуг. А потом хлопок, и всё – ничего не осталось, только трава опалённая. Птицы сразу стрекотать начали, и шмели загудели, и ветер зашевелил листву. Подругу я сначала долго в чувство приводила. И всю дорогу до деревни она выла, как белуга. Одно и то же твердила, как заезженная пластинка: «Помрём теперь». Вот ведь дура деревенская. Домой пришла и маме рассказала, всё в шутку обратить хотела. А та в руках кринку с молоком держала, так выронила и за сердце схватилась. Пытала её, что да как – молчит, а губы дрожат, будто плакать собралась. Ох, устала я от всех этих событий, сейчас бы любимого мужа обнять. Вот бы кто посмеялся над всей нелепой чертовщиной. Антон, так хочу к тебе!

Мила умерла…

Похороны были ужасны. Все бабы голосили и причитали так, что сердце просто заходилось от безысходности. Зачем только детей на кладбище привели, непонятно. Малышка, по малолетству, не могла разобраться, почему все вокруг неё плачут, сложила губёшки скобочкой и ну реветь. А мальчишки насупленные стояли, но ни слезинки. Что же это? Почему? Ведь здоровьем Милку Бог не обидел, кровь с молоком – бой-баба. Какой инсульт в 30 лет? У неё за всю жизнь голова ни разу не болела. Конечно, на поминках деревенский народ разошёлся. После такого количества самогонки уже готов был забыть о том, что похороны, а не свадьба. Да ещё переглядки эти. Куда ни пойду, кажется, что повсюду меня любопытные глаза сопровождают. И ждут, ждут - выжидают. Дурацкие суеверия. Не верю во всю эту чепуху. А у самой кошки на душе скребут. Уехать что ли? Нет, пока до конца мамиными травками не долечусь, с места не тронусь. Пусть хоть черти на голове скачут. На Митяя сегодня разозлилась первый раз в жизни. Никогда не кричала, а тут сорвалась. Утром этот дурачок под окном моей спаленки уселся и давай голосить, да тошно так:

Я вылетела растрепанная, злющая. Нервишки шалят. А мама молчком всё. И не пошутит, не посмеётся. Только часто на себе её взгляд ловлю, нехороший какой-то, страдающий, словно прощается со мной. Да нет, выдумываю ерунду. Действительно нервы ни к чёрту. Ну вот, опять рогатого поминаю. Да ещё к ночи. Хватит, ложусь спать. Антон, как мне тебя не хватает! Может, хоть ночью приснишься?

Надо уезжать. И чем быстрее, тем лучше. От всех этих разговоров о дьяволе, и что он меня пометил, скоро начнутся проблемы с психикой. Уже чудится, Бог знает что. Короче, мне приснилось – конечно, приснилось, иначе и быть не может: ночью Антон вошёл в спальню. Сел на кровать и начал меня по волосам гладить нежно, бережно. Потом рядом лёг, и такой жар от него исходил! Я прошептала ему: «Милый, ты весь горишь!» А он промолчал – ни слова в ответ. Гладил меня, ласкал, и ласки всё призывнее становились и слаще. Я и опомниться не успела, как из одежды на мне ни тряпочки не осталось. А раздетый догола Антон, лежал рядом. Не могу писать, до сих пор внутри всё в смятении. Такой коктейль из чувств. Даже на бумагу вылить и стыдно и необъяснимо. Я раньше и подумать не могла, что можно получать такое наслаждение. Конечно, я не понаслышке знаю об оргазме. У нас с мужем в интимных отношениях всё отлично. Но несоизмеримо с тем, что я испытала этой ночью в бредовом сне. Во сне? Ну, конечно, иначе и быть не может. Я не знаю с чем можно сравнить ощущения ночной галлюцинации. Я плавилась, растекалась, растворялась. Меня, как личности не осталось, только одна всепоглощающая похоть. Боже, меня обуревают чудовищные эмоции – стыд и желание испытать всё опять. Я не знаю, сколько длились одуряющие ласки. Мне их всё время было мало. Когда я слишком громко начала стонать, он накрыл мои губы огненными губами, и, наконец, вошёл в меня. Вот здесь у меня сознание спуталось. Его член был огромным, казалось, что меня раздирало на две половины. Но боль и похоть существовали вместе, вторая даже превалировала с большим перевесом. Господи, какой стыд. Я чувствовала себя ненасытной распутной девкой и упивалась этим чувством. Я задыхалась от боли, но мне было мало, мало, мало. И тогда меня накрыло спасительное забытьё. Наверное, я потеряла сознание во сне. Обалдеть, да? Разве такое бывает? Но наутро я проснулась с полной уверенностью, что муж приехал ночью. Выпорхнула в зал и маме с ходу: « Антон где? На реку рыбачить ушёл?» Тут мамулю и пробрало. Она выставилась на меня, как на сумасшедшую. Вся затряслась и выдавила из себя: « Уезжай, Лизка, спасайся».

Слава тебе, Господи, уезжаю. Последние несколько дней, вернее ночей стали кошмаром всей моей жизни. Не помогло даже то, что мама ложилась спать вместе со мной. Ни оставленный не выключенным на ночь свет. Ни снотворное. Как только я проваливалась в сон, приходил он. Мой ночной возлюбленный. Мой растлитель. Мой насильник. Теперь я знаю его истинное лицо. Его я видела в том чёртовом шаре. Я умру. Я это знаю наверняка. Только не знаю когда. А вдруг я уеду отсюда, и всё вернётся на круги своя? Просто дурные сны, ночные кошмары. Вот тебе и полечилась. От всех встрясок аппетит совсем пропал. И мерзкая тошнота всё время. Мама плачет постоянно. Надо быстрее собирать вещи, и пусть Митька запрягает. Тетрадку с записями не возьму. Не хватало ещё, чтобы Антону на глаза попалась. Может, в следующий раз приеду и почитаю – посмеюсь над внезапным психозом. Всё. Пора. Прощай, милый дом».