Софья Васильевна Ковалевская

Владимир Онуфриевич переживал тяжелую драму постепенного разорения. Но вначале он не хотел сознаваться в этом даже брату. Так, в письме Александру Ону- фриевичу из Парижа в начале 1882 г. [129, с. 379] он сильно обижается на недоверие брата и говорит, что во всякое время готов вернуть ему его паи. В письме ему же от 7 мая 1882 г. [87, с. 448] он пишет о фамильных ценностях жены, оставшихся у него после ее отъезда, и о ее капитале, с которого он взял на себя обязательство выплачивать три тысячи в год, т. е. по 6% с пятидесяти тысяч. Очевидно, он не удержался от первоначального намерения не трогать наследства жены, как было решено еще при жизни матери Софьи Васильевны. Теперь же он страдал от того, что ему было невозможно выполнить взятое на себя обязательство. Он выражал надежду, что «года через два весь капитал будет ей выплачен или обеспечен прочно в доме или иным образом» [116, с. 453]; но это были лишь иллюзии. Через несколько месяцев он

' 7 ААН, ф, 300, оп. 2, № 33,

104

уже ничего не мог ей высылать и надеялся лишь на помощь сестры Софьи Васильевны, жившей в Париже. 3 марте 1883 г. он пишет брату: «Я писал Анюте и просил ее во что бы то ни стало лучше удержать С. В. [в Париже]... Страшно то, что я бессилен помочь, хотя это моя прямая обязанность, но решительно не могу найти никаких средств заработка» [116, с. 456].

Владимир Онуфриевич не выдержал мучений, которые ему приходилось переносить в связи с возрастающей запутанностью его дел в рагозинском товариществе и угрозой предстоящего суда.

Считая свое положение безвыходным, Владимир Онуфриевич решил покончить с собой и написал брату полное трагизма предсмертное письмо. 27 апреля 1883 г. В. О. Ковалевский скончался, надев на лицо маску с хлороформом.

Г. Миттаг-Леффлер и С. В. Ковалевская

Возвратимся назад, ко времени VI съезда русских естествоиспытателей и врачей, который проходил с 1 по 11 января 1880 г. в Петербурге. На этот съезд приехали ученые со всех концов обширного Российского государства. В том числе из Финляндии прибыл профессор Гельсингфорсского университета Геста Миттаг-Леффлер, ученик Вейерштрасса. На этом съезде Миттаг-Леффлер и Ковалевская встретились второй раз.

Первое знакомство Миттаг-Леффлера с Ковалевской состоялось задолго до съезда, 10 февраля 1876 г., когда он, приехав в Петербург, навестил ее по поручению Вейерштрасса. Софья Васильевна произвела на него глубокое впечатление, которое он передает в письме к старому профессору Мальмстену такими словами:

«Как женщина она очаровательна. Она красива, и когда говорит, ее лицо озаряется выражением женственной доброты и высокой интеллектуальности, которые не могут не вызвать восхищения. Ее манеры просты и естественны, без какого-либо педантизма или аффектированной учености... Как ученая она отличается редкой ясностью и точностью выражений и исключительно быстрой сообразительностью. Нетрудно убедиться в глубине, какой она достигла в своих занятиях, и я вполне понимаю, что Вейер- штрасс считает ее лучшим из своих учеников» [136],

105

После съезда между Миттаг-Леффлером и Ковалевской завязалась оживленная переписка, продолжавшаяся до конца жизни Софьи Васильевны.

Гёста (Густав) Миттаг-Леффлер8 был математиком «первого ранга».. Его биограф Нёрлунд говорит о его научно-организационной деятельности в международном масштабе, о том, что он являлся большой и «командной» фигурой в математическом мире, был замечательным преподавателем, любимым учителем, вызывавшим энтузиазм слушателей [155, с. 1]. Значителен вклад Миттаг- Леффлера в теорию функций. Теорема Миттаг-Леффлера об аналитических функциях с существенно особыми точками входит в курсы современного анализа.

Отец Миттаг-Леффлера, Иоганн Олаф Леффлер, был учителем в начальных школах Стокгольма. В 1867— 1870 гг. он являлся членом риксдага — шведского парламента. Мать Миттаг-Леффлера, Густава Вильгельмина, урожденная Миттаг, была почтенной^ уважаемой женщиной. С. В. Ковалевская сильно привязалась к ней, когда стала жить в Стокгольме. Гёста Леффлер присоединил к фамилии отца фамилию матери и стал Миттаг-Леффлером.

У Миттаг-Леффлера были сестра и два брата. Сестра Анна-Шарлотта Леффлер, по первому мужу Эдгрен, была известной писательницей. Некоторые из ее рассказов, при содействии Софьи Васильевны, были переведены на русский язык и опубликованы в России.

Старший из двух братьев, поэт Фриц Леффлер, по образованию филолог, в 1881—1883 гг. был профессором северных (Nordic) языков в Упсальском университете. Софья Васильевна была с ним в большой дружбе; он написал после ее смерти посвященное ей прекрасное стихотворение. Младший брат, Артур Леффлер, был инженером.

У Гёсты Миттаг-Леффлера, начавшего свое учение в школе, где работал его отец, рано обнаружились математические способности. Он легко разбирался в математике старших классов. Когда же перешел в стокгольмскую гимназию, его освободили от уроков по математике, и он самостоятельно занимался высшей математикой. С 1865 по 1872 г. он учился в университете Упсалы, где в 1872 г,, получил степень доктора за исследование «О разделении ** Основные биографические сведения о Миттаг-Леффлере почерпнуты из некролога, написанного проф. Т. Карлеманом [156], Ксерокопию этого некролога мне любезно прислала из Института Миттаг-Леффлера г-жа Сильвия Лыонгквист-Карлесоп,

106

корней синектической функции одной переменной» [155]. В том же 1872 г. получил доцентуру в Упсале, где профессорами были Мальмстен и Данг.

На 1873—1876 гг. Миттаг-Леффлер получил Византийскую (Byzantina) стипендию для учебных занятий за границей; он ездил в Париж, Геттинген и Берлин. В 1876 г. он получил приглашение работать в Берлинском университете, но отклонил его и занял (после Линделёфа) кафедру математики в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки).

В 1881 г. Миттаг-Леффлер вернулся в Швецию и стал ординарным профессором открывшейся в Стокгольме Высшей школы (университета), он занимал этот пост около 30 лет. В 1886 и в 1891—1892 гг. он быт ректором Высшей школы.

Русские математики относились с уважением к Г. Мит- таг-Леффлеру, и он был в 1896 г. избран членом-коррес- пондентом Петербургской академии наук, в 1925 г.— почетным членом Академии наук СССР.

На математическом конгрессе 1925 г. в Копенгагене Миттаг-Леффлер выступил с докладом. В нем он обрисовал математическую среду, в которой вращался в молодые годы. Он рассказывал также о математиках прошлого, Абеле и Галуа, которым он поклонялся, как и своему учителю Лиувиллю. Он тепло вспоминал о своем учителе в Упсале, Карле Мальмстене, блестящем лекторе, строившем курс анализа на работах Абеля и Коши.

В Париже Миттаг-Леффлер слушал лекции Эрмита по теории эллиптических функций и вошел в тесный контакт с французскими математиками Лиувиллем, Врио и Буке, а также с норвежским математиком Оле Якобом Броком, жившим в Париже.

В 1874—1875 гг. Миттаг-Леффлер в Берлине слушал Вейерштрасса. Он напомнил членам Конгресса изречение Вейерштрасса: «Высочайших вершин в нашей науке может достичь только тот, кто является до некоторой степени поэтом, у кого есть дар предвидения и чувство красоты» [156, с. 4].

Миттаг-Леффлер назвал и тех крупных математиков Европы, с которыми общался позже, в 80-е годы, в том числе, и наиболее знаменитого из русских П. Л. Чебышева.

Миттаг-Леффлер был красивым человеком высокого роста. Иногда он отращивал волосы, и тогда говорили, что во время его катания на коньках у него развевалась «львиная грива».

107

Однажды, после посещения стокгольмского театра вместе с сестрой Миттаг-Леффлера Анной-Шарлоттой, Софья Васильевна написала ему письмо (без даты), которое интересно и по шутливому описанию наружности Миттаг- Леффлера, и само по себе:

Дорогой Гёста, вчера вечером вместо того, чтобы прилежно работать, я была легкомысленной и позволила противной Анне-Шарлотте соблазнить себя пойти вместе с ней в театр. Там я имела, однако, неожиданное удовольствие встретить Вас,— да, не пробуйте отрицать этого. И, как это ни странно, но Вы, вместо того чтобы скромно занять свое место рядом со всеми, выступили на сцене, надев маску профессора математики в комедии Поля Хейзе: «Между нами, братьями, говоря». На афише было, правда, сказано, что c этой роли выступал Хиллберг, но прямая, как палка, осанка, манера прищуривать глаза и даже несколько длинный сюртук были настолько несомненно Ваши, что даже Кнут Виксель, который также случайно был в театре, зашел в антракте спросить, не думаем ли мы, что профессор Леффлер очень похож на самого себя.

Сегодня я действительно намереваюсь работать; если мне удастся найти это красивое решение, то я приду к Вам после обеда; в противном случае мы встретимся завтра.

Преданная Вам Соня fCK 205] 9

В 1916 г. Миттаг-Леффлер сделал завещание, по которому он и его жена Сигне-Юлия-Эмилия вносили вклад на организацию в Дьюрсхольме, Математического института для развития исследований в области чистой математики в четырех скандинавских странах и в особенности в Швеции. Свой дом и прекрасную библиотеку, вызывавшую восхищение Харди [165], Миттаг-Леффлер передал Шведской академии наук.

Г. Миттаг-Леффлеру мы обязаны тем, что вся переписка С. В. Ковалевской с математиками, в частности с самим Миттаг-Леффлером, сохранилась и находится в его архиве, в Институте его имени. Она доступна для изучения и публикации.

Первое письмо Ковалевской Миттаг-Леффлеру, от 14 октября 1880 г., начинается «женским» вопросом: верно ли, что в Гельсингфорсском университете женщины допускаются к слушанию лекций? «Я была бы очень признательна Вам, милостивый государь, если бы Вы были любезны сказать мне точно, как Ваш университет относится к нам: открывает ли он нам двери без ограничений, допускает ли он нас только в исключительных случаях и в

9 Здесь и далее буквы в квадратных скобках обозначают авторов письма, а цифры рядом — номер письма. Список писем см. в Приложении 6,

108

виде особой милости или же он совершенно закрывает перед нами вход?» [СК 1]. Этот вопрос интересует Ковалевскую в связи с тем, что знакомая ей девушка, Покровская, хочет изучать высшую математику.

Миттаг-Леффлер 19 октября 1880 г. отвечает, что женщины могут свободно слушать лекции в университете, но что вопрос о допуске их к экзаменам еще не решен: совет университета испросил разрешение выдавать дипломы женщинам, но император еще не дал ответа. Во всяком случае, Покровская сможет свободно изучать математику у Миттаг-Леффлера. Он ведет курс теории алгебраических функций и абелевых интегралов (по Кронекеру, 4 часа в неделю).

Миттаг-Леффлер сообщает о себе: после съезда в январе он в Петербурге не был, в Париже заболел и вынужден был просить отпуск до осени. Весну и лето провел в Италии и Швейцарии, в Стокгольм возвратился через Геттинген, Берлин, Христианию, был целый день в Рюдерсдорфе, где в это время отдыхал Вейерштрасс [МЛ 1].

В письме Миттаг-Леффлера от 23 марта 1881 г. обсуждается идея о привлечении Софьи Васильевны к преподаванию в Высшей школе. Он слышал от матери Покровской, что Софья Васильевна не прочь была бы получить работу в Гельсингфорсском университете, и начал нащупывать почву для этого, однако встретил противодействие в университетских кругах: «Все мои университетские друзья знают о Вашем исключительном таланте, так что нет сомнений, что Вы были бы приглашены сюда, если бы были финкой или принадлежали к любой другой нации, кроме русской... Но если Вы будете здесь, то вполне вероятно, что за Вами последуют некоторые учащиеся русские женщины, и невозможно гарантировать, что среди этих участниц не найдется случайно какой-нибудь принадлежащей к революционной партии» [МЛ 2].

Таким образом, с Гельсингфорсом Ковалевскую постигла та же неудача, что и с Петербургом и Москвой. Боязнь правительственных кругов, как бы вместе с Ковалевской не ворвалось влияние «нигилизма» в учебное заведение, где она будет преподавать, всюду сопровождало Софью Васильевну.

Миттаг-Леффлер в упомянутом письме выражает надежду, что ему удастся добиться приглашения Софьи Васильевны на кафедру математики, которой он будет заве-» довать во вновь открывшемся университете в Стокгольме.

109

Он говорит, что Стокгольм — один, из самых красивых городов Европы, где, имеется много заслуженных ученых. Имеется Академия наук, организованная наподобие Петербургской, есть большая и хорошая Политехническая школа. Известный астроном Гюльден — хороший математик, так же как профессор механики Политехнической школы Хольмгрен. В Упсале, в двух часах езды от Стокгольма, есть старинный университет с 1500 студентами; профессор Мальмстен, математик, живет там на пенсии, по пользуется большим влиянием в научных кругах. Шведский язык, полагает Миттаг-Леффлер, не представит затруднений для Ковалевской. По поводу этих планов она пишет 7 июня 1881 г. из Берлина:

Что касается Ваших прекрасных планов относительно Гельсингфорса, то я должна признаться, милостивый государь, что я никогда в них серьезно не верила, несмотря на то, что очень желала их осуществления. Я не намерена также возлагать слишком большие надежды на Стокгольм; однако признаюсь, что я была бы в восторге, если бы мне представился случай приложить свои математические знания к преподаванию в высшей школе,— функции профессора заключают в самих себе нечто благородное, что всегда сильно привлекало меня. Не говоря уже о том большом значении, какое обязанности доцента имели бы в моей жизни, я была бы в восторге открыть новую карьеру женщинам... Но, повторяю, я не хочу слишком предаваться этим прекрасным проектам, которые, вероятно, будут иметь такую же судьбу, как большинство прекрасных проектов на земле [СК 3].

Лером (19 июня 1881 г.) Миттаг-Леффлер сообщает Софье Васильевне, что с первого сентября открывается математическое отделение нового университета в Стокгольме, и выражает надежду, что Ковалевская согласится занять место доцента или профессора этой кафедры, которое, однако, на первых порах не будет оплачиваться. Он уже разговаривал с друзьями — Гуго Гюльденом и известным физиологом Ретциусом. Осенью он увидит Мальмсте- на, который сделает все возможное, чтобы помочь ему в этом вопросе [МЛ 3]. Ковалевская уверяет Миттаг-Леф- флера (в письме из Берлина от 8 июля 1881 г.),что если ей будет предложена должность доцента, то она примет ее от всего сердца. «Я никогда не рассчитывала на другое положение. Признаюсь Вам даже, что для начала я буду чувствовать себя гораздо менее смущенной и менее робкой, если мне просто предложат возможность приложить свои знания в области высшего образования и открыть таким образом женщинам доступ в университеты, который до сих пор им не разрещен, за исключением совершенно

110

особых случаев, являющихся проявлением особой милости. К тому же эта милость может быть отнята у них так же легко и произвольно, как это имело место в большинстве германских университетов» [СК 4].

В то время Ковалевская еще считала себя материально обеспеченной. Она говорит: «Не будучи особенно богатой, я все же обладаю средствами для совершенно независимого образа жизни. Поэтому вопрос об окладе не, оказывает никакого влияния на мое решение. Моей главной целью является служение делу, которое мне очень дорого, и обеспечение себе возможности посвятить себя работе в среде людей, занимающихся тем же делом, что и я» [СК 5].

Она боится, что хлопоты о ней могут повредить Мит- таг-Леффлеру в Стокгольмском университете, и просит его не спешить и не предпринимать никаких решительных мер, пока он не выяснит точно, как его коллеги-профессора отнесутся к вопросу о привлечении женщины в университет.

«Пока же прошу Вас не только не предпринимать никаких попыток, но и не слишком говорить об этом, прежде чем Вы убедитесь, что можете вполне рассчитывать на лиц, которые Вас окружают и от которых в значительной степени зависит сделать Ваше пребывание в Стокгольме приятным или неприятным» [СК 5],—пишет она Леф- флеру.

В письме от 15 июля 1881 г. Миттаг-Леффлер развивает дальше мысль о работе Ковалевской. Он говорит, что новый университет провозгласил наиболее либеральные принципы, и положение женщин в Швеции совсем другое, чем в Германии. В Упсале уже около 20 студенток, и не надо опасаться, что у женщин отнимут права,— «Швеция — свободная страна и не управляется, как Германия, министром-деспотом10. Правда, неясно, может ли женщина стать профессором в старинных университетах Уп- салы и Лунда, но до сих пор не появлялось такой женщины» [МЛ 4]. Конечно, будут большие трудности и в Стокгольмском университете. Но он добавляет: «Я никогда не, боюсь трудностей, когда работаю, как здесь, для научной цели самого высокого значения». Он надеется на преодоление всех трудностей. «Вас примут с самыми большими симпатиями, и у Вас будут ученики-энтузиасты. Теории Вейерштрасса имеют способность заинтересовать

10 Имеется в виду «железный канцлер», Бисмарк.

Ш

и захватить». Ведь в Финляндии сначала Миттаг-Леффлег ра принимали с недоверием, однако теперь он уже оставляет там не менее десяти учеников, «воодушевленных величием нашей науки и проникнутых желанием посвятить свою жизнь,изучению математики» [МЛ 4]. Он сообщает, что сам он сначала будет читать ледции по введению в теорию функций по Вейерштрассу, но в более подробном изложении, а потом и теорию функций.

В последующем (письмо от 21 ноября 1881 г.) Ковалевская ссылается на мнение Вейерштрасса и пишет: «появление женщины в звании доцента на университетской кафедре представляет настолько серьезный шаг, который может иметь такие серьезные последствия для цели, которой я, главным образом, хочу служить, что я не имею права решиться на него, прежде чем своими чисто научными трудами не докажу, на что я способна» [СК 5].

Миттаг-Леффлер ответил на это письмо только через три месяца, 25 февраля 1882 г., объясняя столь долгое, молчание тем, что был сильно занят, помимо лекций, еще устройством квартиры и приобретением мебели в связи с женитьбой и переездом в Стокгольм. Его невестой была Сигне Линдфорс, дочь гельсингфорсского генерала Линд- форса.

Миттаг-Леффлер читал три раза в неделю теорию эллиптических функций, слушали его 20—25 человек, почти все — кандидаты философии или доктора наук из университетов Упсалы и Гельсингфорса. Они стали бы и учениками Софьи Васильевны.

Вначале, ведя переговоры о преподавательской деятельности, Софья Васильевна проявляла беспокойство по поводу своей дальнейшей семейной жизни. Так, известив мужа о проекте приглашения ее в Гельсингфорсский университет, она обращается к нему с вопросом: «Принимать ли приглашение или нет? Скучно постоянно жить одной, а честь между тем большая» ll.

Но в дальнейшем, в начале 1882 г., ей пришлось уже смотреть на вопрос о работе в Стокгольме как на возможность материального обеспечения себя и дочери. Это видно из ее, письма к Александру Онуфриевичу из Парижа в 1882 г. по поводу Фуфы, которая заболела, живя у дяди. Софья Васильевна понимает, что это причиняет много беспокойства семье Александра Онуфриевича, но все же она

А АН, ф. 300, оп. 2, № 76.

112

просит его еще на время оставить девочку у себя, добавляя: «Я работаю очень много; может быть, к весне или лету мне удастся что-нибудь устроить для себя» [71, с. 282].

В мае 1883 г. Софья Васильевна, живя в Париже у польской революционерки Марии Янковской, получила известие о самоубийстве Владимира Онуфриевича. Она очень тяжело восприняла этот удар и заболела. Уединившись в своей комнате, она не принимала пищи и на пятый день лишилась сознания. Доктор, которого Софья Васильевна отстраняла, теперь смог приступить к ее лечению. На шестой день она очнулась и, взяв карандаш и бумагу, принялась за математические вычисления. В это время ее друг, Мария Викентьевна Янковская, оказала ей большую поддержку.

Поправившись, Софья Васильевна, чрезвычайно исхудавшая, поехала в Берлин. Там, около учителя, она несколько окрепла физически и духовно и вернулась в Россию.

Потом, вспоминая о Владимире Онуфриевиче во время встреч с Юлией Всеволодовной, Софья Васильевна всегда плакала, упрекала себя в том, что покинула мужа в трудные дни его жизни.

Ковалевская приехала в Россию во второй половино. августа. Она проявила много энергии и добилась реабилитации Владимира Онуфриевича, «доказав следователю, что Владимир Онуфриевич действовал в рагозинских спекуляциях, добросовестно заблуждаясь и не извлекая ни для себя, ни для семьи никакой материальной выгоды» [71, с. 176].

Из письма Ковалевской Миттаг-Леффлеру от 28 августа 1883 г. (из России) мы узнаем, что она заканчивает одну из работ, которыми была занята два года: задачу о преломлении света в кристаллах. Теперь она готова приехать в Стокгольм, чтобы начать чтение специального курса (privatissimum), т. е. необязательного для студентов. Она очень волнуется, благодарит Миттаг-Леффлера и Стокгольмскую высшую школу: «Я заранее готова привязаться к Стокгольму и к Швеции, как к родной стране, и надеюсь, что, прибыв туда, я останусь там на долгие годы и найду там вторую родину» [СК 8]. Может быть, она еще 2—3 месяца проведет у Вейерштрасса, если он вернется в Берлин к концу октября, и тогда она приедет в Стокгольм к новому году. Она предполагает начать чтение лекций с

113

теории линейных дифференциальных уравнений, по которым хорошо знает литературу: Фукс, Таняери, Пуанкаре.

С 30 августа по 9 сентября 1883 г. в Одессе проходил VII съезд русских естествоиспытателей и врачей, на который была приглашена и Софья Васильевна.

Математическая секция на этот раз имела мало представителей. Из математиков был киевский профессор В. П. Ермаков, из механиков — H. Е. Жуковский, который впоследствии писал о Софье Васильевне: «О ней сохранилось у меня самое, отрадное воспоминание. Живая и жизнерадостная, она с одинаковой охотой говорила и о математике, и о прогулках по морю» [159].

Ковалевская сделала на съезде доклад на тему: «О преломлении света в кристаллах». Это была основная работа, которой она занималась в 1881—1883 гг. К этой теме Ковалевскую привело изучение работ Г. Ламе 12.

Вейерштрасс не вернулся осенью 1883 г. в Берлин, и Миттаг-Леффлер посоветовал Ковалевской приехать в Стокгольм возможно раньше. Так как он уже объявил на 1884 г. курс линейных уравнений, то рекомендовал ей читать теорию уравнений с частными производными, а именно ее собственные исследования, с чем Софья Васильевна охотно согласилась. -

Миттаг-Леффлера заботил вопрос об условиях жизни Ковалевской в Стокгольме: возьмет ли она с собой дочку? Не лучше ли ей вначале не снимать квартиру, а взять пансион, который обойдется ей в 100—150 крон в месяц (1 крона равнялась приблизительно 50 копейкам)? Софья Васильевна пишет, что пока оставит дочь у крестной матери, Юлии Всеволодовны Лермонтовой. 16 ноября она посылает Миттаг-Леффлеру телеграмму о том, что выезжает из Петербурга [СК 11], а 17 ноября — телеграмму из Ханко: «приеду с пароходом „Экспресс“» [СК 12].

12 Впоследствии Вито Вольтерра [161], занимаясь этим же вопросом, обнаружил, что решение Ковалевской, как и решение Ламе, неверно, так как оно не удовлетворяет всем условиям задачи вследствие многозначности входящих в него функций [13, с. 279]. Но работа Ковалевской все же представляет интерес, так как в ней изложена теория Вейерштрасса интегрирования линейных уравнений в частных производных с постоянными коэффициентами, нигде им не опубликованная. Впоследствии эта часть работы Софьи Васильевны была перепечатана в собрании трудов Вейерштрасса [162],

114

Глава V

Годы научной деятельности

Приезд в Стокгольм

Восемнадцатого ноября 1883 г. маленькая робкая женщина приехала из Петербурга в Стокгольм. Погода была пасмурная, и красивый город Стокгольм с его кубическим дворцом короля и большим озером Мелар (или Мелареи) с живописными берегами предстал перед Софьей Васильевной не в самом лучшем виде.

Г. Миттаг-Леффлер встретил Ковалевскую с радостью. Он отвез ее в свою квартиру, где его жена, хорошенькая белокурая Сигне, приветствовала ее и предложила пожить первое время в их квартире. На следующее утро пришла сестра Миттаг-Леффлера Анна-Шарлотта и сразу же повела гостью к зубному врачу, так как у нее в дороге разболелись зубы.

Несколько шведских женщин стали энергично помогать Ковалевской в ее житейских делах. В выборе квартир и обстановки в разное время ей помогали Тереза Гюльден, жена астронома Гуго Гюльдена, Юлия Чельберг, Амелия Викстрём и другие женщины. Ноябрь и весь декабрь Софья Васильевна прожила у Миттаг-Леффлеров. Пятого января 1884 г. она ходила смотреть квартиры с фрекен Викстрём.

Скоро Ковалевская приобрела в Швеции друзей. Из щенщин большим ее другом стала писательница Эллен Кей, оставившая прекрасные воспоминания о ней. В шведском обществе Софью Васильевну скоро стали называть Соней Ковалевской или просто Соней.

В письме, к М. Янковской, 26 декабря 1883 г., Ковалевская пишет, что в Швеции соперничают между собой два университета: Стокгольмский, недавно открытый (шведы называли его Высшей школой), к которому стремится вся молодежь и все свободомыслящие люди, и старый университет в Упсале — городке в двух часах езды от Стокгольма,— существующий несколько веков и являющийся «консервативным центром ортодоксальной науки и старых традиций >> [64, с. 274].

Существовал еще один старый университет — в Лунде. Общественное мнение в Стокгольме того времени не могло мириться с закоснелыми традициями и среднедековыми

115

порядками старых университетов. Кроме того, Стокгольм плохо мирился4 с тем, что не имеет своего университета. Поэтому возникшая в конце семидесятых годов идея создания в Стокгольме высшего учебного заведения была поддержана и липами, имевшими значительные материальные средства. Половина денег для создания университета была собрана подпиской среди богатых жителей столицы Швеции, другую половину принял на себя магистрат города. Основатели университета проявили широту взглядов, и правительство Швеции предоставило ему самоуправление. С самого начала читалось много частных специальных курсов, привлекавших слушателей из студентов и преподавателей не только Стокгольма, но также Упсалы и Лунда [64, с. 145].

У Ковалевской сразу «нашлось много друзей, но и много врагов: последние сосредоточены в Упсальском университете». «Когда в Стокгольме было официально объявлено о моих лекциях,— пишет Ковалевская,— упсальские студенты-математики немедленно вывесили это объявление в своем ферейне, а это вызвало целый взрыв нет одования среди упсальских профессоров. Одно заседание, продолжавшееся весь вечер, было посвящено очернению меня; опи отрицали у меня всякие научные заслуги, намекали на самые чудовищные и вместе с тем смешные причины моего приезда в Стокгольм и т. п.» [64, с. 274].

Приезд Ковалевской вызвал большой интерес в шведском обществе, и газеты много писали по поводу этого события. В одной демократической газете говорилось: «Сегодня нам предстоит сообщить не, о приезде какого-нибудь пошлого принца крови или тому подобного, но ничего не значащего лица. Нет, принцесса науки, г-жа Ковалевская почтила наш город своим посещением и будет первым приват-доцентом женщиной во всей Швеции» [64, с. 276].

После того как Г. Миттаг-Леффлер и С. В. Ковалевская договорились, что она будет читать лекции по теории дифференциальных уравнений с частными производными, в которую Софья Ковалевская внесла значительный вклад своей диссертационной работой, она стала тщательно готовиться к курсу и написала Александру Онуфриевичу (в октябре 1883 г. ): «Мне Кажется, что будет большой шик, если женщина, начиная читать лекции... будет говорить о собственных исследованиях по этому вопросу» [64, с. 271], С А, О. Ковалевским Софья Васильевна до

116

конца жизни поддерживала хорошие отношения, видя в нем друга, своего и дочери.

На протяжении января 1884 г. Софья Васильевна получала письма от математиков: Вейерштрасса, Кронекера, Эрмита и физика Липмана. Все поздравляют Софью Васильевну с Новым годом и с днем рождения.

Отдельно от Липмана пишет его мать. Сам Габриель Липман приветствует привлечение Ковалевской Стокгольмским университетом, но добавляет: «Франция в этом отношении не столь передовая: мысль о том, чтобы предложить кафедру женщине, всех нас поразила бы» [75, с. 115].

Эрмит в своем письме предлагает Ковалевской дать заметку для парижских «Докладов» о преломлении света в кристаллах.

Софья Васильевна отправила письма Вейерштрассу и Фольмару (знакомому по Парижу социал-демократу) в Берлин, а также Юлии Лермонтовой и своим тетушкам — в Петербург. У Вейерштрасса она просит согласия па опубликование статьи в Comptes rendus и 19 января получает благоприятный ответ учителя [125, с. 248].

Записи С. В. Ковалевской в дневниках за январь —апрель 1884 г. [64, с. 171] дают представление о том, как она осваивалась со своим новым положением.

Конец 1883 и начало 1884 г.— т. е. рождественские каникулы в Стокгольме — в основном были посвящены знакомству с членами шведского общества, в котором предстояло жить Софье Васильевне. Она провела вечер 3 января у Амелии Викстрём, секретаря литературного общества Идун, в которое потом была вовлечена и Ковалевская. У Амелии в гостях были Бендиксоны, один из которых, Ивар, стал вскоре слушателем Ковалевской. С Амелией Викстрём она каталась на санках* иногда проводила у нее целый день. Делала визиты: Гюльденам, ректору Высшей школы Линдхагену; каталась на санках с Леффлерами, Гюльденами и Линд-ов-Хагебю. Обедала у Леффлеров, родителей Миттаг-Леффлера, где их дочь Анна-Шарлотта читала свою драму, по мнению Ковалевской очень эффектную [64, с. 178].

Новые, шведские знакомые оказывали Софье Васильевне сердечное дружеское внимание. Несмотря на это, в глубине души она никак не могла отрешиться от чувства одиночества. Можно представить себе, как должна была чувствовать себя русская женщина, оказавшаяся в стра¬

117

не, где единственный ее знакомый, Гёста Миттаг-Леф- флер, виделся с нею всего два раза в жизни. Разговари* вать она должна была на немецком языке, которым владела не вполне свободно, во всяком случае, менее свободно, чем французским. (Вейерштрасс как-то немного задел ее замечанием, что Миттаг-Леффлер говорит по-немецки лучше, чем она). Лекции она должна была читать, не имея опыта в этом, если не считать нескольких докладов в Берлине в 1883 г. по теории абелевых функций перед группой молодых математиков. Теперь их предстояло читать перед незнакомой аудиторией и на немецком языке.

Об одной из первых лекций имеется свидетельство астронома В. В. Витковского [163, с. 122], посетившего ее вместе со своим товарищем А. М. Ждановым, учеником Гюльдёна. Софья Васильевна была в черном бархатном платье, без украшений. Она вооружилась мелом и начала лекцию перед 15 слушателями — «очень просто и задушевно—о принципе Дирихле» [163, с. 124]. Но чувствовала она себя, по-видимому, скованно, так как не оборачивалась от доски и ушла сразу после окончания лекции.

По тем же дневниковым записям видно, как обострилось у Софьи Васильевны чувство одиночества именно в первые дни начала лекций. В день чтения первой лекции, 30 января 1884 г., записано:

Прочитала сегодня первую лекцию. Не знаю, хорошо ли, дурно ли, но знаю, что очень было грустно возвращаться домой и чувствовать себя такою одинокою на белом свете. В такие минуты это так особенно чувствуется. Encore une etape de la vie derriere ruoi4.

1 февраля. Целый день готовилась к лекции.

2 февраля. Прочитала лекцию. Вернулась домой ужасно печальная, сидела, погруженная в созерцание своего одиночества.

5 февраля. Готовилась к лекции.

6 февраля. Прочитала 3-ю лекцию.

9 февраля. 4-я лекция.

13 февраля. Прочитала 5-ю лекцию. Поутру получила письмо от Д. Ф. Селиванова. Сильный припадок меланхолии. ...Леффлер сообщил мою статью Стокгольмской академии [64, с. 179].

Затем отмечено, что была лекция 16 февраля, и последнее упоминание о лекции — 16 апреля.

В Миттаг-Леффлере Ковалевская приобрела друга, относившегося к ней с братской преданностью. Впоследствии, в трудную минуту жизни, Софья Васильевна вое-» кликнула: «Я думаю, что Ваша дружба есть самое лучшее, что было в моей жизни!» [СК 321].

1 Еще один жизненный этап позади (франц.),

118

Миттаг-Леффлер проявлял всестороннюю заботу о Ковалевской. С самого начала ее появления в Стокгольме он ртарается ввести ее в широкий круг своих знакомых. Так, третьего января 1884 г., сообщая в записке, что он сидит дома, так как его катар еще не прошел и его мучает бессонница, он говорит, что завтра к ней придет фру Пальме, жена банкира, чтобы пригласить ее на большой прием в их доме. Советует принять приглашение, так как там будут интересные люди. Сам Гёста будет с женой, сестрой и тестем. Собираются не раньше половины девятого, поэтому она не потеряет много времени [МЛ 6J.

Первое время Софья Васильевна, по-видимому, чувствовала себя не вполне свободно при общении со своими слушателями. Но потом она стала выдающимся преподавателем, считающимся с индивидуальностью студентов и пробуждающим их способности. По словам одной из ее учениц, она всегда чувствовала, что г-жа Ковалевская видит ее насквозь, «будто стеклянную», но что в то же время ей покойно под этим ласковым, уверенным взглядом [64, с. 413].

Когда Софья Васильевна прочитала последнюю лекцию в весеннем полугодии 1884 г., слушатели преподнесли ей свою фотографическую карточку в великолепной рамке; была произнесена восторженная речь.

После того как Ковалевская прочитала с большим успехом свой первый специальный курс математики (по уравнениям с частными производными), положение ее упрочилось, и она была назначена профессором Стокгольмского университета на пять лет.

В связи с этим Г. Миттаг-Леффлер написал 2 июня 1884 г.:

«Да, многого я, видит бог, не совершил в своей жизни, но одно действительно большое дело будет всегда вписано в список моих заслуг. Дай только бог, чтобы у нас было достаточно сил и здоровья, чтобы долго работать вместе! Может быть, со временем мы сделаем немало!» [МЛ 10].

Осенью 1884 г. Ковалевская писала А. О. Ковалевскому:

«Мои лекции доставляют мне, конечно, много хлопот. Я всеми силами стараюсь читать хорошо и ясно; иногда это мне удается, и тогда я бываю очень счастлива; иногда дело идет не так гладко; я замечаю, что мне не удалось заинтересовать своих слушателей и представить им все в ясном свете,—это меня очень огорчает» [64, с. 508].

Зимние каникулы этого года Ковалевская проводила в

119

Берлине. Оттуда она послала письмо Миттаг-Леффлеру, в котором, между прочим, писала о статье Августа Стринд- берга, противника эмансипации женщин:

«В виде рождественского подарка я получила от Вашей сестры статью Стриндберга, в которой он доказывает так ясно, как 2X2=4, насколько такое чудовищное явление, как женский профессор математики, вредно, бесполезно и неудобно. Я лично нахожу, что он, в сущности, прав,— шутит Ковалевская.— Единственное, против чего я протестую, это то, что в Швеции находится такое множество математиков, стоящих несравненно выше меня, и что меня пригласили единственно из любезности» [СК 30]. Впрочем, как заметил Георг Брандес, выступление Стриндберга не оказало влияния на шведское общество.

На самом деле Миттаг-Леффлер, приглашая Ковалевскую в Стокгольм, заботился не только о ней, но и об интересах кафедры. Он считал, что привлечение Ковалевской к работе в университете даст ему возможность организовать вместе с нею очень сильную кафедру математики. В письме от 19 июня 1881 г. он говорит об этом так: «Для меня же будет высшим счастьем иметь возможность привлечь Вас, как коллегу, в Стокгольм, и я не сомневаюсь, что если Вы будете в Стокгольме, то наш факультет будет одним из первых по математике во всем мире» [МЛ 3].

И в действительности ему удалось, вместе с Ковалевской, очень высоко поставить преподавание математики в Стокгольмском университете. В нем Софья Васильевна в течение восьми лет прочла двенадцать курсов. Курс 1884 г., как уже говорилось, был посвящен теории уравнений с частными производными; затем следовали лекции об алгебраических, абелевых и эллиптических функциях по Вейерштрассу; по теории движения твердого тела (в 1886/1887 г.); о кривых,определяемых дифференциальными уравнениями, по Пуанкаре (1887/1888 г.); по приложению анализа к теории чисел и др. Лекции Ковалевской пользовались успехом. Обычно она читала два раза в педелю по два часа [186, с. 391].

Миттаг-Леффлер заботился о том, чтобы лекции Ковалевской проходили успешно. Он не хотел скомпрометировать идею о допущении женщин к профессуре. Софья Васильевна должна была писать каждую лекцию и показывать ему. Первые ее лекции он обязательно посещал.

В начале февраля, например, она посылает записку Миттаг-Леффлеру: «Будьте добры посмотреть мою завт

120

рашнюю лекцию и вернуть ее не позже полудня, чтобы я могла еще раз пробежать ее» [СК 79]. Она добавляет, что здесь начало лекции, историческую же часть она заимствует у Миттаг-Леффлера, несколько сократив ее.

Сотрудничество в журнале «Acta mathematica»

Г. Миттаг-Леффлер вел широкую научно-общественную деятельность, способствовавшую подъему математической науки в Швеции и других скандинавских странах.

Первой из идей, осуществленных Миттаг-Леффлером, было создание журнала, которому он дал латинское название «Acta mathematica». В его редколлегию вошла Ковалевская. Скандинавские страны были представлены таким образом: от Швеции Беклунд (Лунд),Дауг (Упсала), Гюльдён, Линдстедт (Стокгольм); от Норвегии: Карл Бьеркнес и Брок (Христиания), Софус Ли (Лейпциг), Си- лов (Фредриксхальд) ; из Дании Л. Лоренц, Петерсен и Цейтен (Копенгаген); из Финляндии Ликделёф (Гельсингфорс)- Секретарем редакции был стокгольмец Г. Эке- стрём. Со всеми этими математиками Ковалевская в той или иной мере общалась. Особенно частыми были встречи (не считая, конечно, Миттаг-Леффлера) с Энестрёмом.

Г. Миттаг-Леффлер поставил целью сделать журнал международным. Он старался привлекать лучших математиков Европы к печатанию статей в журнале. Каждый раз, когда Ковалевская ехала в Германию,. Францию или Россию, он давал ей поручение — привлекать математиков к сотрудничеству в журнале.

Как член редколлегии журнала Ковалевская просматривала статьи, которые присылали различные авторы; некоторые из них обращались непосредственно к ней.

Ежегодно выпускались один-два тома журнала. В десятом томе, за 1887 г., Энестрём составил алфавитный список авторов, печатавшихся в журнале, с краткими их биографическими данными и подробным перечнем статей, опубликованных ими в «Acta»; указаны также другие статьи данного автора на ту же тему, отзывы и обзоры статей, данные другими математиками в разных журналах. Наибольшее число статей в «Acta» — одиннадцать — за эти годы дал Пуанкаре; в его участии большая заслуга Миттаг-Леффлера, а может быть, и Ковалевской.

Энестрём дает сводку публикаций журнала в этих десяти томах, из которых первый вышел в декабре 1882 г., де¬

121

сятый — в ноябре 1887 г. В них содержатся 162 статьи, иа них 95 на французском языке, 66 на немецком, одна на английском. Авторы распределены по национальностям так: 28 немцев, 16 французов, 11 шведов, по четыре датчанина и итальянца, по три русских и финна, остальные по одному или по два — всего 77 человек 13 национальностей.

Энестрём дает даже список всех математиков, имена которых встречаются в «Acta», т. е., кроме имен авторов статей, в журнале даны имена цитируемых математиков. В журнале было помещено два портрета: Абеля в начале 1-го тома и Вейерштрасса — в начале 7-го тома, за 1885 г.

Русскими авторами были Чебышев (две статьи), Сонин и Марков. Ковалевская, давшая за эти годы две статьи, причислена к шведским авторам. В томах 11—20 русскими авторами опубликовано 16 статей.

Миттаг-Леффлер хотел сделать журнал международным и в том смысле, что он должен иметь дотации от разных стран, в частности скандинавских, но не только от них. Он также рассчитывал на широкую подписку на журнал, считая, что все университетские библиотеки и даже многие библиотеки лицеев должны были иметь этот журнал! Миттаг-Леффлер составил специальную памятную записку (кратко он называет ее P. М.—Pro memoria), в которой перечислены страны, уже давшие свое согласие выписывать то или иное количество экземпляров: это скандинавские страны и-Франция. Ковалевская должна была привлечь Германию и Россию.

Летние каникулы в Стокгольме начинались 15 мая, а Ковалевская закончила свои лекции до наступления каникул и 29 апреля 1884 г. уже была в России, откуда посылает Миттаг-Леффлеру невеселое письмо. В Петербурге все печально, «кажется, что все находятся под гнетом дурного сна и действуют диаметрально противоположно здравому смыслу». В Петербурге «Нора» Ибсена была освистана, а пять лет назад «эту прекрасную драму в России сумели бы понять» [СК 14].

Два раза она разговаривала с Чебышевым, но тот был в плохом настроении, и не было надежды, что он станет хлопотать перед министром просвещения о широкой подписке на «Acta». Чебышев говорил, что в этом журнале математика отвлеченная, «туманная», совершенно бесполезная, и его совесть не позволяет ему высказаться в пользу журнала.

Ковалевская добавляет, что через две недели Чебышев

122

уезжает в свое имение (Окатово) и, может быть, по возвращении в Петербург у него будет лучшее настроение. (Действительно, настроение у Чебышева менялось и по отношению к западноевропейским математикам, и по отношению к журналу «Acta mathematica», где он в 1886 г. начал публиковать свои статьи.)

В конце цитируемого письма Софья Васильевна говорит, что она едет в Берлин и постарается там выполнить планы Миттаг-Леффлера насчет «Acta».

Главные темы дальнейших писем Миттаг-Леффлера—новые проекты: 1) по поводу премии журнала «Acta»; 2) по вопросу создания капитала, доход с которого будет употребляться на уплату знаменитым иностранным математикам за лекции в Стокгольме. Второй проект осуществлен был не сразу. Известно, что в 1895 г. был приглашен в Стокгольмскую высшую школу для чтения лекций Поль Пенлеве и в 1896 г.—Вито Вольтерра [156, с. 6].

А к первому вопросу Миттаг-Леффлер привлек внимание короля Швеции и Норвегии Оскара II. В т. 7 журнала появилось извещение: Оскар II решил присудить 21 января 1889 г. в день своего 60-летия премию за важное открытие в области высшего математического анализа.

Премия состояла из золотой медали стоимостью в тысячу франков с изображением Оскара II и суммы в две с половиной тысячи крон золотом.

На конкурсе были предложены четыре задачи.

1. Задача о движении п тел.

2. Развитие и обобщение функций Фукса, теорию которых он развил в ряде мемуаров, но для которых не нашел явной формы.

3. Изучение функций, определяемых дифференциальным уравнением первого порядка вида: целая рациональная функция независимого переменного, функции и ее производной равна нулю.

4. Изучение функций, которые Пуанкаре назвал фук- совыми2 и которые приложил к интегрированию линейных дифференциальных уравнений. Нужно исследовать образование и свойства алгебраических соотношений, которые связывают две фуксовых функции, имеющие общую группу.

Допускались работы и на другие темы.

В 1889 г. премия Оскара II была присуждена Пуанкаре за работу «О задаче трех тел» и Аппелю за исследова- 8 Теперь их принято называть автоморфным'и функциями,

123

ние об интегралах специальных функций и приложению их к разложению абелевых функций в тригонометрические ряды. Оба обширных мемуара были напечатаны и томе 13 «Acta mathematica» [ 166, 167].

Переписка друзей

В 1885 г. между Ковалевской и Миттаг-Леффлером велась обширная переписка. Миттаг-Леффлер болел и нуждался в лечении вне Стокгольма, поэтому проводил много времени за границей, в Швейцарии или на севере Швеции и Норвегии. В мае Софья Васильевна приветствует Гёсту, который собирается уезжать, запиской: «Счастливый путь! Главное, пусть восстановится Ваше здоровье... Спасибо за все. Преданная вам Соня» [СК 196].

Миттаг-Леффлер во время поездки на пароходе посылает Соне длинное письмо, заканчивающееся также приветствием: «Сердечное спасибо за верную товарищескую

работу в истекшем учебном году. Желаю нам встретиться здоровыми и бодрыми. Горячо преданный Гёста» [МЛ 28],

Друзья решили нумеровать свои письма, за лето они написали их по четырнадцати каждый. Письма Миттаг- Леффлера заполнены поручениями и наставлениями своей помощнице. Еще раньше, в письме от 22 января, когда он проездом был в Гамбурге, а Ковалевская — в Берлине, он умоляет ее: «Привезите вопросы Вейерштрасса для премии, вполне готовые или пет, лишь бы я их получил». Позже учитель может прислать поправки и дополнения, но Миттаг-Леффлеру необходимо скорее организовать подготовку к объявлению премии Оскара II. «Плачьте и стенайте,— добавляет он,—но не бросайте дела» [МЛ 26]. (В конце концов Вейерштрасс прислал свои вопросы.)

Далее Миттаг-Леффлер дает много поручений по Высшей школе: когда Ковалевская будет в Стокгольме, то она должна пойти к советнику Линдхагену, поговорить с ним о гудущих лекциях, если не застанет его, пойти на следующий день,—«энергия!!!» Нужно навестить также профессора Рубенсона, если не дома, то в Метеорологическом институте Шведской академии наук, «озаботиться» составлением расписания на осень; Гёста дает свои часы лекций и дает совет, как ей выбрать расписание наиболее удобно, рядом с его часами. По этому поводу Ковалевская ждала Энесърёма, чтобы согласовать расписание. Далее Миттаг-Леффлер настойчиво советует Ковалевской не

124

пропустить празднества в честь Линнея, «надо, чтобы Вас видели там» [МЛ 28].

В другом письме, в ответ на сообщение Ковалевской о праздновании в честь Линнея,' Миттаг-Леффлер высказывает свое соображение о том, почему Варминг, датский ботаник, работавший в Стокгольмском университете и бывший его ректором (1882—1885 гг.), ничего не сказал при возложении венка к статуе Линнея: он не хотел компрометировать себя в * Дании, где не признают Линнея, потому что он швед [МЛ 29]. (Вероятно, соображение Миттаг-Леффлера было правильным, так как в том же 1885 г. Варминг стал ректором Копенгагенского университета.)

Летом 1885 г. тяжело заболел профессор механики в Высшей школе (а также в Политехнической школе) Хольм- грен. Миттаг-Леффлер озабочен вопросом о замещении кафедры механики. Ковалевская дала свое согласие на один год в университете, но Хольмгрен умер, и стал нужен постоянный профессор, притом самой высокой квалификации. Миттаг-Леффлер заводит разговор со всеми крупными математиками о возможных кандидатах на эту должность. С Вейерштрассом он говорит о Герце и получает от пего прекрасный отзыв: Герц был ассистентом у Гелычгольца, приват-доцентом в Киле, а теперь приглашен профессором математической физики в Политехникум в Карлсруэ.

Впрочем, о других кандидатах с Вейерштрассом трудно говорить: он никогда не бывает в достаточном контакте с учениками. У него слабость — окружать себя посредственностями. «Он бывает вынужден к этому обстоятельствами и Кронекером» [МЛ 28].

Один из возможных кандидатов — молодой немецкий математик Шеринг, который обладает хорошими личными качествами, к тому же он немного знает шведский язык и находится в родстве с профессором Мальмстеном. Софья Васильевна должна попросить Энестрёма доставить ей работы Шёрцнга, чтобы она могла их посмотреть. Миттаг- Леффлер наводит справки и об итальянских математиках: хорошее мнение он слышал о Маджи, зяте Казорати, Пусть Энестрём даст ей для просмотра статьи Маджи. Миттаг-Леффлер мог бы написать Бетти и Бельтрами. Механика в Италии занимает большое место, а преподавание оплачивается слабо; с другой стороны, профессоров там не хватает, так что трудно надеяться на кандидата из Италии,

125

В Берне Миттаг-Леффлер был всего несколько часов, но успел повидаться с математиками Шлефли и Штерном. Особенно интересной была беседа со Шлефли, это безусловно выдающийся человек.

Миттаг-Леффлер советуется с Ковалевской относительно некоторых возможных кандидатов на кафедру механики, в том числе о Карле Рунге. В то же время не забывает дать ей «дипломатические» советы, как вести себя, когда она поедет в отпуск, в соответствии с обычаями Стокгольма: ей нужно послать свои визитные карточки коллегам и их женам, а также другим знакомым, которые ее приглашали к себе. Некоторым лицам нужно сделать личные визиты, в том числе Густаву Уггласу (политический и государственный деятель, в ведении которого находилась Высшая школа).

Когда выяснилось, что Правление Высшей школы не возражает против того, чтобы Ковалевская взяла на себя чтение лекций по механике, Миттаг-Леффлер пишет ей: «Ясно, что Вы сможете сохранить за собой механику, пока Вы сами захотите, и я считаю, что Вам следует сохранить ее до тех пор, пока Вы не воспитаете действительно хорошего заместителя. А на это потребуется больше, чем один, два или даже три года... Для Вас важнее, приятнее и почетнее самой воспитать механика, который бы стал Вашим преемником» [МЛ 30].

Гёста Миттаг-Леффлер озабочен выбором того курса, который она будет читать — это очень серьезный вопрос. Ведь Хольмгрен был исключительно хорошим лектором. В Упсале профессор теоретической механики Лундквист также читает очень хорошо и прекрасно знает новые исследования, Чтобы предупредить неблагоприятные сравнения, надо читать по другим темам и применять более интересный математический аппарат. Поэтому нужно узнать, что читали Хольмгрен и Лундквист. Для этого следует послать к Линдхагену прислугу и попросить его одолжить на 1—2 дня дневники лекций Хольмгрена. А Бенди- ксон может достать лекции Лундквиста в Упсале [МЛ 30].

Ковалевская в ответных письмах сообщает Миттаг- Леффлеру о том, что происходит в Высшей школе, и о новостях, которые она узнает от других. Так, к ней приходил Энестрём, который перед тем побывал в Берлине. Он рассказал, что Кронекер отнесся с большой критикой к теории функций действительного переменного и очень жестко говорил о Канторе. По-видимому, Кронекер огор¬

чен, что его не пригласили членом жюри в вопросе о премиях Оскара И. В Берлине Энестрём услышал рассказ о том, как Кантор читал лекции о философии Лейбница. Сначала у него было 25 слушателей, потом число их уменьшилось до трех, двух, наконец до одного. Но и этот последний из могикан извинился, говоря, что очень занят, и удалился. К радости своей жены, Кантор обещал ей никогда больше не читать лекций по философии.

В письме от 24 мая 1885 г. Миттаг-Леффлер сообщает Софье Васильевне свои планы на будущее: «Дорогая г-жа Ковалевская, со временем мы сделаем Стокгольм главным местом для изучения математических наук, если только нам удастся еще несколько лет прожить, сохраняя хоть относительное здоровье, и если только Вы не падете духом на полпути» [МЛ 30].

Когда Софье Васильевне предложили с осени замещать заболевшего Хольмгрена, то пока условились молчать, чтобы это не дошло до больного и не встревожило его. Решение о поручении курса механики Ковалевской не прошло без борьбы, и она пишет (в начале июня 1885 г. из России) : «Я чрезвычайно довольна, что дело уладилось, и теперь приложу все свои усилия к тому, чтобы подготовить мой курс лекций насколько возможно лучше» [СК 43]. Она говорит, что будет очень рада, если Хольмгрен поправится, и не будет жалеть о напрасно потраченном времени на подготовку лекций.

Вот еще одна выдержка из этого письма (она уже существует в литературе, но в неточном переводе), характеризующая остроумие Ковалевской. Миттаг-Леффлер сделал ей упрек в том, что она легко теряет мужество и начинает жаловаться; Софья Васильевна отвечает ему так: «Когда шведка устала или в плохом настроении, она дуется и молчит. Поэтому дурное настроение входит внутрь организма и становится хронической болезнью. Русская, напротив, жалуется и стонет настолько сильно, что это производит на нее в моральном отношении такое же действие, как липовый чай при простуде — в физическом отношении. Кроме того, я должна сказать Вам, что я лично жалуюсь и начинаю стонать только при небольшой боли. При очень сильном страдании я также молчу, и тогда никто не может заметить, что я нахожусь в отчаянии» [СК 43].

В связи с полученным Ковалевской предложением читать курс механики она написала Г, Ханземану, что она

127

теперь «профессор в квадрате» [64, с. 292]. Летом Хольм- грен умер, и осенью возник вопрос не о временном его замещении, а о постоянном чтении курса механики. Тогда начались большие разногласия среди профессоров; на постоянное место Ковалевскую не хотели принимать. Она пишет 3 сентября 1885 г.: «Линдхаген задал профессорам вопрос, полагают ли они, что нам нужна кафедра механики? Рубенсон и Петерсон заявили, что, по их мнению, механика не имеет большого значения» [СК 47].

Один профессор сказал Ковалевской, что место Хольм- грена в Политехнической школе «уже окончательно занято кем-то, чьего имени он не знает, но кто имеет репутацию полного ничтожества» [СК 47]. Ковалевская пишет: «Я боюсь, как бы не вообразили, что я очень заинтересована в этом вопросе, и, если бы только нам удалось найти кандидата по нашему вкусу, было бы, пожалуй, наиболее разумным немедленно выставить его кандидатуру» [СК 47].

Отметим еще один эпизод, о котором идет речь в переписке Софьи Васильевны с Миттаг-Леффлером. Тем же летом 1885 г. он написал Ковалевской, что освободилась вакансия академика в Шведской академии наук и он хочет выдвинуть кандидатуру Софьи Васильевны. На это она отвечает (25 июня 1885 г. из России): «Видение красивого мундира академика постоянно проходит теперь перед моими глазами, и Вы можете не сомневаться, что я, со своей стороны, сделаю все возможное, чтобы помочь Вам достать его мне». Затем добавляет: «Я шучу, милый друг, но Вы не можете себе представить, насколько я тронута каждым новым доказательством ннтереса и дружбы, которые я получаю от Вас. Вы знаете, что я, в сущности, довольно равнодушна к почестям и к внешним знакам уважения, которые приходятся на мою долю. Но я тем более чувствительна ко всем доказательствам внимания со стороны моих друзей» [СК 37].

На этот проект Миттаг-Леффлера она смотрит лишь как на знак внимания с его стороны и в письме от 15 июля 1885 г. говорит: «Чем больше я думаю о вакантном месте в Академии, тем более прихожу к выводу, что Вам не следует прилагать слишком много стараний, и даже совсем не следует прилагать их, чтобы доставить мне его... Подумайте только, еще не прошло года, как я назначена профессором; этой зимой мне, вероятно, придется занять места двух профессоров.,, Если ко всему этому добавить еще мои

128

выборы в Академию, то я боюсь, что это испортит много крови в Швеции и вызовет к нам много зависти и недоброжелательства. Стриндберг уже говорил, что мне покровительствуют потому, что я женщина. Пока разумные люди еще не верят этому, но будет очень неприятно, если и другие лица начнут повторять то же самое, и я очень опасаюсь, что если мы восторжествуем теперь, то эта история очень дорого нам обойдется в будущем» [СК 44].

Дальше она пишет: «То, что отложено, еще не потеряно. Если даже Вам удастся добиться моего избрания, то в данный момент это произойдет против желания большого числа членов. Следовательно, оно вызовет недоброжелательство против нас. Гораздо легче заняться сейчас выбором астронома из числа наших друзей... Я уверена, что Гюльдён будет того же мнения. Он не возражает против моего избрания только из страха перед женой, но я уверена, что в глубине души он не желает этого» [СК 44]. Гюльдён хорошо относился к Ковалевской, но видеть ее своим собратом по академии не хотел.

Участие в общественной жизни Стокгольма

Во второй половине прошлого века в Стокгольме возникало много обществ для взаимного общения разных групп людей. В 1860-е годы группа ученых, писателей и художников во главе с профессором Акселем Кеем организовала общество, поставившее цели: «с одной стороны — общаться друг с другом для отдыха и подъема сил в борьбе с трудностями, сохранения свежести и молодости чувств, с другой — приучать молодое поколение сохранять традиции и творческие стремления, которые должны главенствовать на собраниях общества» [168, с. 102]. Обществу было присвоено имя древнескандинавской богини молодости и обновления Идун (Idun), владевшей яблоками вечной молодости (idunsapplen). В это общество еходили только мужчины.

Через 20 лет женщины решили создать аналогичное общество с такими же целями и правилами, что и Идун, и назвали его Новая Идун (Nya Idun) [169]. Эллен Кей очень умело председательствовала на собраниях общества, которое с каждым годом привлекало все большее число членов. Секретарем общества была Амелия Викстрём. Первое собрание состоялось 7 февраля 1885 г. Члены общества, в том числе С. В. Ковалевская, зачитывали свои доклады на

5 П. Я. Кочина

129

темы искусства, положения женщин в разных странах и т. п. Среди первых докладов были такие: Немецкий кате- дер-социализм; Отель Рамбуйе; Новые Афины; Деловая активность шведских женщин в XVII столетии; Мадам де Монпансье и парижские салоны; Княгиня Дашкова; Жилища в восточном Лондоне; Кольцо Нибелунгов; Литературная критика; Вклад женщин в изобразительное искусство; Исследование положения рабочих в нашей стране; Графология; Поездка в Америку; О некоторых женских типах у Ибсена; Святая Биргитта как тип своего времени; Модели реформ платья. А.-Ш. Леффлер прочитала доклад: «Эстетические направления в Англии». На собраниях общества пели под аккомпанемент пианино или гитары [168, с. 103 и след.].

Зимой 1887 г. образовалось общество, которое должно было состоять из мужчин и женщин, в противоположность Идун и Ниа Идун. Собрания должны были носить семейный характер, содействовать сближению людей разных специальностей. Первым председателем был профессор Курт Валлис, секретарем — фру Ханна Пальме. Свое название — Хеймдал (Heimdall) — общество получило от древнескандинавского героя Хеймдала, сына девяти матерей, так как учредительницами общества были дамы: Пальме, Гюльден, Курман, А.-Ш. Леффлер, Ковалевская и др. Первое собрание было 23 февраля 1887 г. в отеле Рюдбео- га, с докладом археолога Гильдебранда. Другими докладчиками были: К. Валлис, К. Гейерстам, В. Леке, К. Брёггер, Ю. Леффлер, Р. Тигерстедт и др. Темы докладов такие: Посещение мормонов; Внушение в обычной жизни; Новое открытие ископаемых людей; Полярная поездка Нансена. Выступали поэты, художники, музыканты. Каждые два члена могли пригласить постороннее лицо. Выступления сопровождались ужином, первое время — на 50—60 человек [168, с. 72].

Софья Владимировна Ковалевская в своих неопубликованных воспоминаниях (в них она ошибочно объединяет Идун и Хеймдал) говорит, что члены общества (очевидно, Хеймдала) устраивали совместные прогулки и экскурсии3.

Софья Васильевна занимала достойное место в шведском обществе. В 1950 г., 8 января, к 100-летию со дня ее рождения, в газете «Свенска Дагбладет» о ней писали: «Первая женщина-профессор в Швеции производила осле¬

3 ААН, ф. 603, оп. 2, № 2—6.

130

пляющее впечатление на жителей Стокгольма в 80-е годы». В том же номере газеты, за подписью «Коринна», неписано:

«Чужеземная птичка бдаа встречена с большим энтузиазмом стокгольмцами 80-х годов, особенно в кругах, близких к Высшей школе, которых она победила своим очарованием, интеллигентностью и остроумием. Она была так популярна, что на одном приглашении на зраный вечер к профессору Ретциусу с супругой было специально обозначено на обратной стороне пригласительной карточки: «Профессор Ковалевская и Фритиоф Нансен обещали приехать».

Известно, что Софья Васильевна прониклась большим интересом к проекту Фритиофа Нансена лыжного перехода через ледяное плато Гренландии. Много лет спустя, когда Ф. Нансен посетил Советский Союз, Н. К. Вержбицкий, сопровождавший его во время путешествия по Армении, задал ему вопрос о Ковалевской. Нансен сказал: «Ковалевская? Это был человек редкой духовной и физической красоты, самая умная и обаятельная женщина в Европе того времени». После довольно продолжительного молчания Нансен добавил: «Да, безусловно, у меня было к ней сердечное влечение, и я догадывался о взаимности. Но мне нельзя было нарушить свой долг, и я вернулся к той, которой уже было дано обещание... Тёперь я об этом не жалею» [170, с. 253].

В той же «Свенска Дагбладет» были приведены воспоминания младшей дочери Гюльденов Тюры, ставшей потом г-жой Клинковстрем, «которая сохранила в своей памяти много мелких черт из будничной жизни великой Сони Ковалевской». Она вспоминала, какое вкусное варенье варила Ковалевская и какие красивые вышивки она дарила друзьям. В газете опубликован также интересный рассказ Гунхильд Теген о дружбе Ковалевской и А.-Ш. Леффлер под заголовком «Микеланджело в беседах»:

«Когда замечательный математик Соня Ковалевская поселилась осенью 1883 г. в Стокгольме, она была встречена полным ожидания приветливым академическим обществом. Прежде всего, среди тех, кто приветливо встретил Соню Ковалевскую, была семья Миттаг-Леффлера — профессор Гёста Миттаг-Леффлер, сам знаменитый математик, энергично устроил все, что касалось материальной стороны жизни нового доцента-женщины, и его сестра, уже знаменитая Анна-Шарлотта, по мужу Эдгрен, была готова подружиться с интеллектуальной женщиной...

т

5*

Их можно назвать двумя выдающимися женщинами, которые должны были хорошо подходить друг другу. Ш своему характеру и как личности они были очень различны и потому действовали стимулирующим образом друг на друга. Соня Ковалевская, видимо, оказывала стимулирующее действие на весь интеллектуальный мир Стокгольма в течение тех лет, когда она работала там.

Эллен Кей описывает Анну-Шарлотту как хозяйку дома: на ее вечерах царили покой и уют, у нее не было стремления выделять себя, она выявляла все лучшее у других и позволяла им быть интересными, потому что она умела говорить о вещах, которые были для нее близкими. Она никогда не принуждала людей казаться гениальными или остроумными, потому что хозяйка дома была сама естественной. Она была непритязательной. Когда она молчала, она выглядела несколько хмурой — это видно по фотогра-* фиям, но когда она говорила или улыбалась, ее лицо светилось. Она была осторожна в своих суждениях и никогда не ощущала потребности в категорически сформулированных взглядах.

Такова была Анна-Шарлотта, „древнешведский тип“...

А какова была Соня, русская? Эллен Кей с большой нежностью и уважением описывает также и ее. Блестящий человек для общества, „Микеланджело в беседах“, который с большой энергией бросается на какую-либо тему и разрабатывает ее с гениальностью. Она наслаждалась тем, что по интуиции конструировала личность, судьбу, из ничего, из жеста, интонации. Она наслаждалась дискуссиями ради них самих — „она сама строила ветряные мельницы, и кончала тем, что нападала на них“. И Анна-Шарлотта слушала улыбаясь и никогда не решалась прервать поток этой речи на ломаном шведском языке — такой глубокой, бурлящей, юмористической, такой лиричной и меткой.

Для нервной Сони гармоническое существо Анны-Шарлотты было благотворным, хотя, может быть, иногда также вызывало раздражение. А для Анны-Шарлотты живость и внутреннее богатство Сони были стимулирующими и плодотворными.

В первый раз, когда они встретились — это было в 1883 г. у профессора Миттаг-Леффлера, они вышли вместе из дому, и во время короткой прогулки Анна-Шарлотта случайно рассказала о пьесе, которую она задумала,— это была пьеса „Как делать хорошо“ — и, прежде чем они расстались, пьеса стала ясной в деталях, о которых писательница не

132

догадывалась. „Так велика была сила Сони над внутренними мыслями другого человека“,— говорит она позднее в биографии, когда вспоминает об этой первой встрече» [ 171 ].

В газете «Стокгольме Тидниген» 14 января 1950 г. появилась интересная статья. Она начиналась так:

« „Если академия начнет избирать в свои члены женщин, то на ком же из сотворенных существ она тогда должна остановиться?“ — изумлялся секретарь Академии наук профессор Линдхаген, когда однажды в 80-х годах прошлого столетия зашла речь о том, чтобы избрать профессора математики Стокгольмской Высшей школы Соню Ковалевскую, знаменитого в Европе математика, в академики.

Она на самом деле и не была избрана, и должно было пройти тридцать лет, прежде чем Шведская академия нашла, на ком из сотворенных существ можно „остановиться“ без слишком большого риска. На этот раз таким человеком, как мы знаем, оказалась Сельма Лагерлёф» \

Юбилей Вейерштрасса

Семьдесят лет Вейерштрассу исполнялось 31 октября 1885 г., и немецкие математики уже в 1884 г. начали готовиться к юбилею. Софья Васильевна.получила письмо, на- цисанное 3 февраля 1884 г., от берлинского математика Лацаруса Фукса [ИМ 14], возглавлявшего комиссию по чествованию Вейерштрасса. В нем он просит Ковалевскую, как члена комиссии, разослать 25 экземпляров, в основном русским математикам, обращения по поводу чествования юбиляра. А. В. Васильев из Казани еще не ответил на нос* данное ему письмо, поэтому, пишет Фукс, придется сдать в печать обращение без его подписи.

Л. Фукс сообщает, что пущено в ход дело об альбоме, бюсте и медали с изображением Вейерштрасса.

От А. В. Васильева, с которым Ковалевская познакомилась в Берлине, где он слушал лекции Кронекера, она получила письмо (без даты, относящееся к 1885 г.).

Многоуважаемая Софья Васильевна, прежде всего позвольте мне принести Вам мою искреннюю благб- дарность за память. С начала зимы мне несколько раз хотелось письмом в Стокгольм поздравить Вас с исполнением прекрасной

* Речь идет о разных академиях: Ковалевскую Миттаг-Леффлер хотел ввести в Академию наук Швеции, а Сельма Лагерлёф стала членом Шведской академии (без слова «наук»), т. е. академии для изучения шведского языка и литературы.

133

мысли занять кафедру, но боялся, что это будет с моей стороны излишней смелостью.

Само собой разумеется, что Ваше лестное предложение принять участие в подписке на подарок Вейерштрассу мне как нельзя более приятно. Подумавши, я решился поступить следующим образом: напечатал воззвание, один из экземпляров которого я Вам прилагаю; я разослал его всем русским математикам, мне известным по имени, затем в каждом из университетских городов я просил кого-нибудь принять на себя более деятельное участие в подписке, в Петербурге — Сохоцкого, в Москве — Бугаева, Киеве — Ермакова, в Одессе — Слещинского.

Деньги было бы неудобно пересылать ко мне в Казань, поэтому я просил пересылать их в Берлин профессору Фуксу. Но я думал, что, кроме того, многим нашим соотечественникам будет всего приятнее послать деньги на подарок Вейерштрассу через его знаменитую русскую ученицу, и потому я осмелился выставить также адрес С. В. Ковалевской. Надеюсь, что она мне извинит это.

Вот, многоуважаемая Софья Васильевна, что мне удалось сделать. Не знаю, каковы будут результаты. Через неделю я думаю послать деньги отсюда, пожертвованные нашим маленьким математическим обществом... [РМ 20].

Ковалевская передала письмо Фукса Миттаг-Леффлеру, и они начали оживленно обсуждать меры по чествованию Вейерштрасса, к которому оба относились с величайшим уважением. Почти в каждом из их писем встречается его имя.

Во многих письмах Ковалевская сокрушается по поводу перегрузки учителя. Так, в письме от 8 января 1881 г. она говорит, что Вейерштрасс, к несчастью, завален работой, которую мог бы выполнять более молодой математик, время которого не так дорого: лекции перед аудиторией в 250 слушателей, редактирование трудов Якоби и Штейнера, заседания — академические и совето-факультетские, не дают ему возможности закончить собственные исследования. «Я не понимаю,-'- пишет она,— как другие берлинские математики не дадут понять министру, насколько необходимо освободить Вейерштрасса от лишних нагрузок» [СК 1]. Смерть Борхардта, который, кажется, был единственным влиятельным другом Вейерштрасса,— большое несчастье для него, повлекшее увеличение его нагрузок. В частности, редактирование «Журнала чистой и прикладной математики», которое проводил он с Борхардтом, теперь лежало на одном Вейерштрассе. Ковалевская и Мит- таг-Леффлер стали членами комиссии по юбилею Вейерштрасса, и ряд лиц присылали им письма по поводу юбилея. Выяснилось, что между математиками стали возникать разногласия. В конце 1884 г. Георг Кантор послал Софье Васильевне письмо, в котором говорит, что не может по¬

134

ставить свою подпись под обращением, которое прислал ему Фукс.

Галле, 30 декабря 1884 г.

...Это обращение составлено так холодно, бесцветно, водянисто, оно до такой степени ничего не говорит и предвещает неуспех, что я нахожусь в недоумении, каким образом думают достигнуть с его помощью подобной цели.

Таким образом, по моему мнению, необходимо составить для опубликования такое обращение, в котором огромные заслуги г-на Вейерштрасса нашли бы наиболее достойное и полное выражение.

Может быть, Вы, сударыня, в состоянии оказать влияние в этом направлении; тогда позже я охотно приму в этом участие, если только мой друг Миттаг-Леффлер будет с этим согласен... [75, с. 121; 172].

Обращение, о котором говорит Кантор, было разослано и другим членам юбилейного комитета, в том числе Мит- таг-Леффлеру. Софья Васильевна сразу по получении письма от Кантора пишет Миттаг-Леффлеру, что она с нетерпением ждала его мнения об этом обращении. Сама она присоединяется к мнению Кантора о том, что обращение ничего не стоит. Оно не будет проявлением восхищения перед теориями Вейерштрасса со стороны его учеников, а просто выражением чисто формального уважения. Ковалевская говорит, что она ничего не подпишет, пока не узнает мнение Миттаг-Леффлера. Некоторые математики высказывались против преподнесения бюста Вейерштрас- су, так как на юбилее Куммера бюста не было. По этому поводу Софья Васильевна пишет: «Было бы печально,

если бы поднесение бюста стало предлогом к обмену враждебными высказываниями между различными немецкими математиками».

Миттаг-Леффлер позаботился о том, чтобы поместить в «Acta mathematica» хороший портрет Вейерштрасса и статью о нем к его юбилею.

На юбилей Вейерштрасса не смогли приехать ни Ковалевская, ни Миттаг-Леффлер. Однако юбилей прошел хорошо, и Вейерштрасс остался доволен им. Через некоторое время он описал это событие в письме к своей ученице, в котором великодушно прощал ей ее отсутствие — хотя, конечно, ее присутствие украсило бы праздник. Привожу письмо Вейерштрасса (с некоторыми сокращениями) [125, с. 263].

14 декабря 1885 г.

Мой дорогой друг,

Ты ярая софистка. Являясь моей ученицей особого рода, ты не пожелала 31 октября смешаться со «всей толпой», а предпочла

135

дать о себе знать на неделю позднее. Пожалуй, ты вправе называться «egregia» 5, но не лучше ли было бы приветствовать старого друга раньше всех?...

Прежде всего должен тебе откровенно признаться, что празднование моего 70-летнего юбилея, организованное моими, старыми и молодым#, слушателями, действительно было большой радостью для меня. Оно не цмело официальной окраски — только министр культуры прйслал мце полуофициальное поздравление — и, хотя оно и не 6ii5o вполне свободно от преувеличений, тем не менее явилось ничем не омраченной демонстрацией чувств всех его участников. Кроме моих здешних коллег, лично присутствовали: Кантор, Шварц, Линдеман, Киллинг, Томе, П. Дюбуа для передачи мне почетных подарков от имени Комитета (Комитет по организации чествования Вейерштрасса.— П. К.).

Фукс произнес хорошо составленную речь, охраняемый боязливыми взорами своей жены — так что й женщина украшала празднество своим присутствием...

Ты, вероятно, уже получила гипсовую копию бюста. Мне интересно узнать твое мнение о нем. Моим сестрам он не слишком нравится. Тебе и Миттаг-Деффлеру будет прислана копия медали из золоченой бронзы. Альбом для фотографий (свыше 500 штук) прекрасен, он нравится всем.

Издателям «Acta» я должен принести особую благодарность за их содержательный подарок. Фотография очень удачна и паспарту сделано с большим вкусом. Только в посвящении сказано слишком много, так же как и в надписи на медали.

Вечером был обычный в таких случаях ужин... [125, с. 263].

После речей Фукса и Кронекера выступал Вейерштрасс.

Мое ответное слово на обе речи было очень кратким — я был слишком утомлен. Затем последовал еще целый поток речей... С большим юмором говорил мой брат, доказывавший, как бедна его наука — филология по сравнению с математикой.

Под конец мы все пошли еще пить пиво, где я оставался до полуночи, а мой брат — до рассвета.

Через два дня после этого было собрание математического общества, причем молодые люди держали себя хорошо. Моему брату так понравилось это общество, что он оставался там до пяти часов утра, а все пожилые люди ушли вместе со Шварцем...

Так, мой дорогой друг, теперь ты имеешь точный отчет о «юбилее Вейерштрасса», на который ты можешь претендовать как член Комитета. Я хотел и мог бы прислать тебе некоторые берлинские газеты. Ты бы посмеялась над легендами, связанными с моей личностью. Я должен еще сообщить тебе, что поэтический тост к собравшимся был произнесен не моим братом, а мной самим... [125, с. 265].

Это письмо сопровождается стихотворением Вейерштрасса. Первое четверостишие — цитата из стихотворения Августа фон Платена, дальнейшие строфы представляют мысли ученого:

5 Выдающаяся личность (лат.).

136

«Schonheit ist das Weltgeheimnis das uns lockt in Bild und Wort, Wollt ihr sie dem Leben rauben, zieht mit ihr die Liebe fort. Was auch lebet, zuckt vor Abscheu, alles sinkt in Nacht und Graus, Und des Himmels Lampen loschen mit dem letzten Dichter aus»« Also der Poet. Der Forscher, dem ein gut’er Gott verlieh Zu verstehn des Geistes Welten und der Spharen Harmonie, Sagt uns: Wahrheit ist die Sonne, deren Licht das All erhellt,

Und des Wissens Gut das Hochste, was an Schatzen beut die Welt, Alles Schonste aber das des Menschen sehnend Herz begluckt. Alles Hochste, das des Menschen Geist dem Erdenstaub entruckt, Im Gemuthe edler Frauen ist’s vereint zu schonem Bund,

Dass uns allen Kund es werde durch der Liebe Zaubermund0.

[125, c. 131].

После так радостно прошедшего юбилея грустные мысли, которые некоторое время тому назад начали овладевать Ёейерштрассом, вновь приходят к нему. Заставляют задуматься болезни. Когда Вейерштрассу было еще только 35 лет, у него появились головокружения. Однажды во время лекции он вынужден был опуститься в кожаное кресло около кафедры, студенты вывели его, и он долгое время оставался в постели и очень медленно поправлялся. Такие состояния повторялись у него на протяжении 12 лет, он впадал в полную апатию и не мог ничего делать. Врачи называли это «утомлением мозга». Позднее появилось расширение вен, ноги распухали и болели. Читая лекции, он сидел, а кто-нибудь из студентов выписывал формулы на доске. Уже давно Вейерштрасс стал думать о том, чтобы выйти в отставку и поселиться где-нибудь в Швейцарии.

Но не только это удручало Вейерштрасса. После смерти Борхардта он лишился самого близкого друга в университете и испытывал чувство одиночества. В письме Ковалев- 66 «Красота есть тайна мира, что в искусстве вновь живет,

Изгони ее из жизни — с ней любовь навек умрет.

Вздрогнет все от отвращенья, ночь людей повергнет в страх И с последним из поэтов все погаснет в небесах».

Так сказал поэт. Ученых же бог вещий одарил Пониманьем духа мира и грамонии светил:

Истина есть солнце, озаряющее все,

Благо высшее познанья им приносит бытие.

Все прекрасное, что людям сердце может обновить,

Все высокое, что в думах — прах наносный удалить,

В душах благородных женщин сплетено в венок один —

То любви уста вещают из сердец своих глубин

{перевод П. Я. Кониной).

137

ской от 24 марта 1885 г. он говорит: «него мне не хватает все больше и больше, так это дружественного сотрудничества с коллегами, основанного на согласии в принципах и искреннем взаимном признании». Однако письмо он заканчивает бодро, выражая скромное удовлетворение трудом своей жизни: «Никто лучше меня не знает, насколько я остался дцлеким от цели, которую поставил себе в своем воодушевлении молодости, но никто не может у меня отнять сознание того, что мои стремления и моя деятельность были не совсем напрасными и что путь, которым я шел к истине, не был ложным путем» [125, с. 256].

Последние восемь или девять лет жизни Вейерштрасс был тяжело болен. За три года до кончины он уже не мог ходить, два служителя переносили его с постели в кресло и выносили на улицу, иногда возили в кресле по Берлинскому парку. Но почти до конца жизни он сохранял ясность мысли и мог беседовать с учениками.

День 80-летия Вейерштрасса в 1895 г. отмечался совсем иначе, чем его предыдущая юбилейная дата7. Собравшимся около него ученикам и товарищам нельзя было, по предписанию врача, беседовать с ним больше двух часов. Брат Петер был болен и находился в другом городе. Он прислал телеграмму в стихах, которая была зачитана всем собравшимся.

Через год великий Вейерштрасс скончался от воспаления легких.

Вейерштрасс оказал большое влияние на развитие математической науки8. В воспоминаниях его учеников и в его письмах он предстает перед нами и как великий математик, и как замечательный человек.

7 Из посмертных юбилейных дат Вейерштрасса последней было его 150-летие. Оно отмечалось в Мюнстере, где великий ученый получил математическое образование, и Дюссельдорфе. Был издан сборник [173, 174], в котором часть I содержит статьи, связанные с биографией Вейерштрасса (Г. Венке, К.-Р. Бирмана, О. Фростмана, Ф. Г. Хомана и Р. Кенига). Часть II посвящена лекциям и работам Вейерштрасса и их развитию, часть III — различным вопросам теории функций.

В Москве Математическое общество отметило юбилейную дату собранием, на котором мною был сделан доклад: «К 150-летию Карла Вейерштрасса» [130].

8 Издание его трудов в семи томах продолжалось 34 года, с 1894 по 1927 г. Тома 1, 2, 3 (1895, 1895, 1903) содержат лекции Вейерштрасса, том 4 (1902) — функции Абеля, тома 5, 6 (1915) — эллиптические функции, том 7 (1927) — вариационное исчисление,

138

Годы 1886—1887

Жизнь С. В. Ковалевской в 1886—1887 гг. можно, как и в предыдущие годы, проследить по ее переписке с Г. Мит- таг-Леффлером. Как мы уже имели случаи убедиться, они были большими друзьями.

Летом 1886 г. Ковалевская посылает Миттаг-Леффлеру из Парижа письмо о том, что ее приятельница, польская революционерка Мария Янковская, уговорила ее переехать на десять дней к ней, в ее богатую квартиру, так как сама она уезжает на это время из Парижа. Она пишет также о «наших знаменитых друзьях»: на следующий день по при-» езде она пошла к Эрмиту, Пуанкаре и Липману; у Пуанкаре обедала и видела Таннери и Бутру, к Липманам приглашена на обед. Разговоры с Пуанкаре очень интересны. Эрмит сказал, что в номере газеты «Тан» есть статья, написанная Пуанкаре о журнале «Acta mathematica» и о Ковалевской [СК 115]. Повидалась она и с норвежским писателем Ионасом Ли и вручила ему новую книгу Анны-Шарлотты. Ли хвалил сочинения шведской писательницы.

Наиболее важное сообщение Ковалевской из Парижа состояло в том, что она рассказала о своих результатах, полученных в последнее время по задаче о вращении, французским математикам, и эти результаты они сочли очень значительными. Бертран объявил ей, что скоро предстоит собрание Парижской академии наук, на котором должны рассматриваться задачи, выдвигаемые на премии. Для большой академической премии на 1888 г. он решил предложить проблему вращения. Накануне (письмо написано 26 июня) Эрмит, Бертран, Жордан и Дарбу (все члены комиссии по объявленной премии) обсуждали вместе с нею этот проект, заставили ее еще раз изложить детально результаты, так что у нее много шансов получить премию! Единственное неудобство, что работу нельзя опубликовать до 1888 г. Нельзя будет доложить ее и в Христиании на съезде натуралистов, который должен открыться 7 июня 1886 г. Она даже думает, стоит ли ей ехать в Христианию, куда она раньше договаривалась поехать с Мит- таг-Леффлером [СК 116].

В связи с успехом в развитии исследований Ковалевской Миттаг-Леффлер пишет, что если бы он был завистливым, то «завидовал бы счастью сделать новое математическое открытие и самому изложить его перед самой компетентной публикой в Европе» [МЛ 50]. Но он чувств

139

вует собственную бесплодность, из-за множества всяких дел он многое упустил за последний год, а ведь самое интересное — это математические исследования.

В Христианию Софья Васильевна поехала, правда, с опозданием, как о том свидетельствует ее телеграмма Мит- таг-Леффлеру в Христианию из Гавра: «Приеду завтра пароходом Кунгдаг» [СК 117], посланная 8 июля 1886 г. На съезде Софью Васильевну горячо приветствовали, хотя она и не делала доклада. Она пишет Мендельсон-Залеской: «Вчера я была предметом больших оваций. Меня выбрали председательницей математической секции. Во время официального обеда проф. Бьеркнес произнес длинный спич в честь меня, все участники, главным образом студенты из Христиании, аплодировали так, что стены дрожали» [64, с. 509].

Печальное событие ожидало Ковалевскую, когда она в августе поехала в Москву: у ее любимой сестры Анны Васильевны развивалась тяжелая болезнь, и, по словам врачей, жить ей оставалось не больше года. Некоторое время Софья Васильевна жила с сестрой в Гатчине и ухаживала за больной. Она хотела просить у Миттаг-Леффлера отпуск для ухода за сестрой. Он ответил, что если она не вернется осенью в Стокгольм, то это повлечет ряд затруднений. Только что утвердили решение о продолжении чтения ею курса механики на осеннее полугодие, и Миттаг-Леффлер уже собрал деньги на оплату этого курса: 500 крон внес один неизвестный жертвователь, 300 крон —другой, 200 крон отложил Миттаг-Леффлер из денег, полученных за счетную работу для страховой конторы. «Мы должны за собой сохранить механику. Пока никого нет, кто мог бы занять это место, кроме Линдстедта, а если уж он получит его, то вряд ли захочет потом отдать его» [МЛ 53]. Ведь отпуск не дается по причинам личного характера, за исключением собственного лечения или научной работы. Если дать отпуск Ковалевской для ухода за сестрой, то это вызовет целую бурю и послужит одним из доводов для противников женского вопроса и аргументом против Миттаг-Леффлера и Ковалевской в борьбе за высшую школу: ведь мужчина не станет просить отпуск для ухода за больным! Гёста надеется, что Ковалевская приедет, и готов оказать всяческое содействие ей в вопросах перевозки ее мебели и коллекции окаменелостей, собранных Владимиром Онуфриеви- чем, которую Софья Васильевна хотела продать. Ковалевская вернулась к началу занятий.

140

Во всех письмах Миттаг-Леффлера звучит забота о журнале: «Хорошие статьи для „Acta“ берите без размышлений!» Из всех его советов особенно оригинален один: «Не ведите себя так, чтобы Вас заподозрили в нигилизме!» Вместе с тем он советуется с Соней: стремиться ли ему к тому, чтобы стать членом риксдага? [МЛ 53].

Миттаг-Леффлер сообщает Соне и сведения о себе. Он плохо чувствует себя, очень быстро устает. Осенью из Дю- феда, города на севере Швеции, куда ему рекомендовал поехать врач, он описывает организованный шведами праздник лапландцев: проходило богослужение лапландцев; было 1000 зрителей и всего 12 лапландцев.

Интересное описание университетских торжеств в Уп- сале дает Миттаг-Леффлер в письме от 22 мая 1887 г.

Нигде не умеют устраивать такие празднества, как там, а теперь еще отечество подарило своей старейшей Высшей школе лучшее на всем севере помещение для празднеств — актовый зал. Он великолепен и почти может соперничать с «Эдемом», «Альказаром», или как они там называются, большие парижские кафе. Отделка актового зала произведена по образцу этих кафе. Широкая публика в восторге.

Собрались на холме, на котором возвышается Carolina rediviva (библиотека). Оттуда двинулась действительно торжественная процессия из 1500 белых фуражек (т. е. студентов. Студенты в Швеции носили белые фуражки.— П. К.) с флагами и штандартами. За ними — профессора со сморщенными, как от горького миндаля, лицами или краснощекими Петерсоновскими физиономиями. За ними превосходительства в мундирах с орденами и лентами, затем обыкновенные достопочтенные лица более низкого ранга. Здесь и там служители в мундирах и с жезлами. Процессия спустилась в Рощу Одена и поднялась опять на холм, на котором высится здание университета. Яркое майское солнце, гул соборных колоколов, оживленное настроение. Все в целом в высшей степени импозантно. Затем мы заняли места в актовом зале, свыше трех тысяч человек. Превосходный хор из молодых свежих голосов пропел короткий, переложенный на стихи компендий философии Бустрёма из К. Д. Вирсена. Затем величаво и изящно взошел на кафедру архиепископ. Он в самом деле замечательно красиво ходит. Он возблагодарил господа бога нашего и предостерегал от науки и учености, После этого он спустился с кафедры так же эффектно, как и всходил на нее. Затем пели псалом, который архиепископ пел с часами в руке, чтобы следить за тем, чтобы это не заняло слишком много времени. Потом просеменил на кафедру ректор Салйн. Невольно вспоминались слова датчанина на юбилее в Упсале: «Жаль, что Белльмановские 9 типы вымерли в Швеции, я видел в Швеции только одного-единственного — великолепного ректора в Упсале». Затем благодарили короля и кронпринца, а потом нам пришлось в течение часа слушать несколько более пространный компендий

Белльман Карл-Михаил (1740—1795) — шведский поэт, писавший и застольные песни, и пародии на библейские темы.

141

Эирсена о Бустрёмовской философии, о Сократе, Платоне, Христе, Лейбнице, Канте и, наконец, о великом, чье имя слишком свято, чтобы упоминаться при .таком случае (Бустрём). Науке порядочно- таки досталось, предостерегали от публикаций. Это, мол, одно лишь высокомерие! Ученость восхвалялась. Молодежи напоминали, что рна не может обладать знаниями зрелого возраста и поэтому должна послушно учиться у зрелых людей. Задача университета — дать молодежи плоды науки.

Я слушал и воображал себя на месте Салйна. Я думал о том, как бы я сказал молодежи, что все истинно великие и новые мысли рождались в молодых головах, что, правда, они не всегда выдвигались молодыми людьми, но когда зрелые люди преподносили их миру, то они лишь выражали то, о чем они мечтали и думали в молодости. И с этой точки зрения я старался бы подогревать энтузиазм молодежи. Я сказал бы им, что задача университета состоит не в том, чтобы совать зрелые плоды в молодые глотки, а, наоборот, в том, чтобы научить молодежь работать так, чтобы ее собственный труд давал бы ей наилучшие плоды. Наконец, Салйн просеменил с кафедры вниз, и тот же превосходный хор пропел стихи из К. Д. Вирсена, в которых он предостерегал против вердандистов (члены студенческого общества.— П. К.) и говорил, что новый актовый зал — концертный зал в Упсале — станет той твердыней, о которую разобьется испорченность нашего времени. Затем мы отправились принять участие, в обществе Его Величества, в прекрасном, превосходно организованном торжественном обеде. Тосты, прославлявшие короля, королеву, кронпр%инца и принцев, благодарили министерство и риксдаг и напоминали обоим последним учреждениям об их обязанностях и предостерегали от превышения их. Король по-королевски и звучно провозгласил тост, комментирующий высказанные ранее мысли, кульминационной точкой которых были достопримечательные слова об актовом зале: «Мыслить свободно — это велико, мыслить правильно — еще более велйко!» Я слышал, как многие говорили, что следовало бы добавить третью фразу: «Поступать правильно — это превыше всего!» Слова «мыслить правильно» истолковывались всеми как «мыслить правильно с моральной точки зрения». Король был чрезвычайно милостив ко мне и особенно к моему тестю. Ужин был у губернатора графа Гамильтона, на него был приглашен король и Вы. Мой тесть и я попали в число гостей в последнюю минуту.

Миттаг-Леффлер добавляет к этому описанию самокритичный рассказ о себе:

Я сделал несколько интересных знакомств, рарточал похвалы Соне Ковалевской, усердно рекламировал «Acta», допустил сорваться с языка неосторожным выражениям об Упсале и здании университета п, как всегда, перемешивал умно рассчитанные, благоприятно действующие шахматные ходы с необдуманными, опрометчивыми, действующими в противоположном направлении [МЛ 56].

В этом же письме Миттаг-Леффлер дает некоторую характеристику своих взаимоотношений с генералом Линд- форсом, отцом Сигне.

Дни, проведенные там, в Упсале, были... ужасно утомительны. Я не спал в продолжение трех ночей. По возвращении же домой

142

мой тесть не давал мне ни минуты покоя — оиеды, кафе, театры, коньяк, шампанское, сигары — все, чего я не переношу... Поездку в Лондон придется, вероятно, отменить, во-первых, по экономическим причинам, а во-вторых, по соображениям здоровья. Мой тесть, наверно, поехал бы с нами, а я полягу костьми, если мне придется носиться с ним по всем увеселительным местам Лондона [МЛ 5.6].

Год 1887 был омрачен для Ковалевской болезнью и смертью сестры. Весной этого года Виктор Жаклар получил предписание выехать из Петербурга в течение четырех дней: после покушения 1-го марта 1887 г. на Александра III усилились репрессии. Софья Васильевна обратилась к Анне Григорьевне Достоевской с просьбой — просить Победоносцева об отсрочке, так как Жаклар должен был везти с собой в Париж тяжело больную жену. Отсрочка была дана, Жаклары выехали осенью. В Париже после тяжелой операции и последовавшего затем воспаления легких Анна Васильевна скончалась.

Миттаг-Леффлера интересует вопрос о курортах в Пиренеях для лечения его болезней. Сведения о курортах он получает через Ковалевскую от ее зятя Жаклара. Кроме того, она посылает по этому поводу письма двум французским врачам, редактору «Философского обозрения» Летур- но и одному молодому врачу, «который сделает все, что в его силах». Софья Васильевна говорит о своей дочке Фуфе, которая находит, что в Стокгольме веселее, чем в Москве.

В ответ на ее письмо Миттаг-Леффлер пишет Ковалевской 2 июля 1887 г. [МЛ 58]: он рад, что она принялась за работу. Важно, чтобы ее работа была хорошей и была готова в срок,— это упрочит ее положение. Нужно, чтобы работа, которая обещает быть очень большой, была представлена и на премию Оскара — ведь она дает ответ и на один из пунктов вопроса № 1 этой премии. «Был бы бесподобный триумф,— пишет Миттаг-Леффлер,— если бы Вы получили обе эти премии. И кроме того, было бы маленькое состояние для начала работы во Франции, если Вы —как я думаю — попадете туда» (Там же). Ковалевская теперь все больше думает о работе вне Швеции — если не в России, то во Франции. Великодушный Геста готов помогать ей в любом случае, хотя бы это было против его интересов и планов и должно было очень огорчать его.

Когда Ковалевская в августе вернулась в Стокгольм, то она три дня потратила в поисках квартиры на зиму и нашла подходящую на Стурегатан, против парка Стуре: пять небольших комнат на пятом этаже, недалеко от Анны-Шар-* лотты, стоимость — 900 крон в год.

143

Каждый день в 4 часа дня она навещает нервнобольного брата Миттаг-Леффлера, поэта Фрица Леффлера. Он приятный человек, много читал и думал; показал ей свои бтихи о патриотизме. Вечерами она гуляет с преподавателем механики в Упсале Линдстедтом. Гёста просит Ковалевскую побудить Линдстедта снова начать писать научные статьи, ведь ему приходится заниматься другой работой ради поддержания своей большой семьи. Через некоторое время Лиидсгедт опубликовал ряд статей по задаче трех тел.

Ковалевская получила две статьи для «Acta», от немецкого и от русского авторов. Кому их передать дальше? Миттаг-Леффлер просит ее посмотреть, нельзя ли сократить статьи, и тогда передать их Энестрёму.

У Миттаг-Леффлера большая неприятность: пропали записки по теории абелевых функций Вейерштрасса. Посыльный должен был передать их Фрагмёну, но он не знает, куда их передал. Между тем Ковалевская должна была осенью продолжать чтение лекций по абелевым функциям. Миттаг-Леффлер советует ей чередовать лекции по теории Пуанкаре кривых, определяемых дифференциальными уравнениями, с теорией абелевых функций, надеясь, что записки найдутся или он через профёссора Кноблауха закажет еще раз переписку некоторых частей теории Вейерштрасса (все переписывать очень дорого, за страницу тетради студент-переписчик мог взять 40 пфеннигов, т. е. около 20 копеек). Гёста надеется, что по механике Соня будет читать собственную работу. Он одобряет выбор ею квартиры недалеко от Леффлеров и благодарит за внимание к брату.

В конце лета Миттаг-Леффлер проездом был в Париже и Берлине. Вейерштрасс обижен, что Соня ему не пишет. Гёста дает ему такое объяснение: она увлеклась писанием драмы «Борьба за счастье» совместно с Анной-Шарлоттой, из-за чего стыдится ему писать. Замечу, что писательницы дали Мяттаг-Леффлеру прочесть свою драму, и он, вообще ртносившийся неприязненно к этому занятию, отвлекавшему Соню от дела, подверг драму критике. Ковалевская ответила на критику письмом (оно приводится в главе VII).

Премия Бордена

Год 1888 у Ковалевской был насыщен важными событиями. Она во что бы то ни стало должна была привести свою задачу о вращении к такому виду, чтобы можно

144

было представить ее на конкурс. Летом Ковалевская трудится над завершением работы, в конце лета отсылает ее на конкурс, а в декабре получает извещение от Парижской академии наук о присуждении высокой награды и наконец 24 декабря получает премию на торжественном заседании академии. Этому предшествовали другие события, о которых мы узнаем из переписки.

В апреле Миттаг-Леффлер с Сигне и Анной-Шарлоттой путешествовали по Алжиру, который ему был рекомендован по состоянию здоровья. Как раз в это время в Оране проходила алжирская научная конференция, на которой црисутствовал и английский математик Сильвестр. Миттаг-Леффлер пишет Софье Васильевне: «...нам оказывают большое гостеприимство. Как он, так и я и обе мои дамы считаемся гостями города, и оба мы были почетными председателями на конференции. В математической секции, впрочем, болтают только ерунду. Но очень интересны экскурсии. На днях было инсценировано нападение 1000 арабских всадников. Это было грандиозно, но нас чуть не задавили одичавшие лошади. Анну-Шарлотту и Сигне я совершенно потерял. Мы все подумали о том, какую „храб- рость44 проявили бы Вы в этом случае» [МЛ 64].

Миттаг-Леффлер интересуется тем, что происходит в Высшей школе: как дела у Фрагмёна, который должен был сдавать докторский экзамен, что было на заседании 13-ти, т. е. обществе преподавателей; как идет ее работа? Одна студентка, фрекен Лагерберг, должна была сдавать экзамены по математике и механике. Миттаг-Леффлер замечает, что ее нельзя выпускать, пока она не будет вполне подготовлена, «иначе это будет большим скандалом для пас» [МЛ 64].

В письме 18 мая Миттаг-Леффлер сообщает о своих летних планах: он должен съездить в Финляндию навестить своего тестя генерала Линдфорса, а с середины июля поедет к озеру Сильян в Далекарлии, так как он должен обязательно, по совету врачей, побыть в горах и отдохнуть. Но он хочет побывать и в Гарце, когда там будет Вейер- штрасс, около которого соберутся молодые математики. В конце письма он добавляет про Анну-Шарлотту: сейчас она разговаривает с дель Пеццо10 о прогулках на лодке и о Данте.

10 Дель Пеццо — итальянский математик. После смерти отца стал герцогом ди Кайянелло. В 1890 г. АннаЛПарлотта^ышла за него замуж.

14S

В письме от 5 июля 1888 г. из Парижа Софья Васильевна сообщает, что она познакомилась с французскими врачами, которые лечат гипнозом: «Я видела много интересного в области гипнотизма, присутствовала на сеансе Шарко, Люиса (из Медицинской академии) и доктора Бэрильона (главного редактора журнала „Гипноз“), который видел Вас в Оране. Завтра я пойду на лекцию Вуа- зена, и меня ему представит Берилъон. Признаюсь, однако, что все, что я здесь видела, поколебало мою веру в гипнотизм. Я очень подробно приметила все, чго я видела, все записала, — правда по-русски, но я Вам переведу, когда мы увидимся» [СК 242].

Миттаг-Леффлер очень интересовался гипнотизмом в связи с нервным заболеванием своего брата. Софья Васильевна опубликовала в газете свои очерки о посещении двух французских больниц, в которых проводилось лечение гипнозом [41, 42].

Летом Миттаг-Леффлер поехал в Швейцарию, а Софья Васильевна в Париж. Оттуда она пишет 5 июля [СК 242], что все парижские математики, кажется, заинтересованы результатами ее работы и что ей важно вовремя послать хотя бы и плохо написанный экземпляр с тем, чтобы до начала октября заменить его другим, лучше отредактированным. Они думают, что все будет в порядке и Ковалевская получит премию. Далее в письме она сообщает, что в один из своих приемных дней Бертран дал обед, на котором присутствовала Софья Васильевна вместе с Эрмитом, Пикаром, Альфаном и Дарбу, в честь нее были произнесены три тоста и что с 17 июля она собирается, покинув Париж, переселиться в Гарц, где отдыхает Вейерштрасс. Там она намеревается много работать. Вейерштрасс просит свою ученицу устроить дела так, чтобы провести с ним этим летом несколько недель. «Он говорит,— добавляет она,— что его силы слабеют, что он еще много должен мне сказать и боится, что не будет иметь возможности это сделать в более отдаленное время» [СК 243].

В конце июля Ковалевская была в Вернигероде (Швейцария), где собиралась оставаться лишь до 15 августа. Она с большим пылом принялась за работу. Здесь, вокруг ветерана Вейерштрасса, собралась группа более молодых математиков: Миттаг-Леффлер, Кантор, Шварц, Гурвиц, Хеттнер, Вольтерра и другие. Конечно, между этими представителями одной и той же науки велось много интересных разговоров, и Софья Васильевна

146

досадовала, что она вынуждена была заниматься своей работой и редко принимать в них участие.

Осенью, 11 сентября, Ковалевская в Гарце, в городке Тале, где последние 5 дней жила вдвоем с Вейерштрассом. Его сестра, жившая с ним летом, теперь уехала в Берлип, чтобы привести в порядок квартиру. Вейерштрасс в последнее время не очень хорошо себя чувствовал. «Статья Пуанкаре доставляет ему много труда, и он не может хорошенько разобраться в ней» [СК 244]. В одной из работ Пуанкаре Вейерштрасс подозревал ошибку или незавершенность доказательства, и это раздражало его.

Про себя Ковалевская пишет, что на днях она выезжает и, побыв проездом несколько дней в Берлине, прибудет в Стокгольм. Она не вполне кончила свою работу, но осталось уже немного.

Наконец работа над задачей о вращении приведена к законченному виду и послана на конкурс. Из Парижа во второй половине декабря Ковалевская получает извещение на красивом бланке с изображением богини мудрости Минервы.

Институт Франции

Академия Наук

Париж, 18 декабря 1888 Непременные секретари Академии Госпоже Софье Ковалевской, в Стокгольм

Мадам,

Имеем честь Вас известить, что Академия Наук присудила Вам Премию Бордена (усовершенствование в важном пункте теории движения твердого тела).

Мы приглашаем Вас, Мадам, присутствовать на публичном заседании, которое состоится в понедельник 24-го декабря текущего года ровно в час дня и на котором будут провозглашены результаты конкурса. С готовностью пользуемся этим случаем, чтобы принести Вам наши личные поздравления и засвидетельствовать нашу уверенность в той пользе, которую Академия предвидит в Ваших работах и Ваших успехах.

Примите, Мадам, уверения в самом высоком нашем уважении.

Л. Пастер Ж. Бертран

[СК 241].

Две подписи стоят потому, что Парижская академия наук состояла из двух отделений — естественных и физико-математических наук.

Торжественное вручение диплома на премию произошло 24 декабря 1888 г. в специальном зале Института Франции. Софье Васильевне была отведена боковая ложа,

147

где вместе с нею сидели сопровождавшие ее русские, М. М. Ковалевский и Е. В. де Роберти, философ и социолог.

Председатель собрания академик Жансен, астроном, вручая Ковалевской диплом, сказал:

«Господа, между венками, которые мы даем сегодня, один из прекраснейших и труднейших для достижения возлагается на чело женщины. Г-жа Ковалевская в этом году удостоена большой премии Математических наук11. Наши сочлены из секции Геометрии, после изучения Мемуара, представленного на конкурс, обнаружили в этой работе не только свидетельство широкого и глубокого знания, но и лризнак ума великой изобретательности.

Г-жа Ковалевская является профессором университета в Стокгольме, где она готовит молодых ученых. Она происходит от короля Венгрии Матьяша Корвина, который был не только великим воином, но и просвещенным покровителем Науки, Литературы и Искусства. Очевидно, эти последние качества и унаследовала г-жа Ковалевская от своего знаменитого предка, с чем мы ее и поздравляем» (цит. по [176, с. 1035—1036]).

Ввиду особых достоинств работы Ковалевской Парижская академия наук повысила премию с 3000 до 5000 франков. Как пишет Ковалевская, на премию было подано около 15 работ, но удостоена премии была лишь ее работа. Перед тем задача о вращении выдвигалась на премию Бордена три раза, но премия оставалась неприсужденной [64, с. 149].

В 1889 г. Ковалевской была присуждена премия Шведской академии наук за дополнительные исследования о вращении твердого тела. Всего по этому вопросу она опубликовала три статьи [6—8].

Эрмит понял значение этих исследований Ковалевской и писал ей, что с нетерпением ждет их выхода в свет.

В письме Миттаг-Леффлеру в конце декабря 1888 г. Ковалевская пишет [СК 247], что уже пять дней, как она в Париже, что живет она в меблированной квартире, состоящей из большой гостиной и спальни, за 200 франков в месяц.

На следующий день после приезда Софья Васильевна видела Эрмита, который был с нею очень любезен и пригласил ее на обед 25-го, во вторник, на котором соберутся семьи Эрмита и Бертрана. Она навестила также Бертрана,

11 Шансен ошибся, нужно было назвать премию Бордена.

148

Пуанкаре и Дарбу. Бертран собирается дать обед в ее честь, на который хочет пригласить шведского посла. Ковалевская была смущена тем, что не могла назвать имя посла, и просит Миттаг-Леффлера сообщить ей его, она нанесет ему визит [СК 247]. Софья Васильевна получила много приглашений, где ее поздравляли и восхваляли.

Но вскоре обстоятельства сложились так, что настроение Софьи Васильевны резко упало.

М. М. Ковалевский

Первое знакомство Софьи Васильевны с Максимом Максимовичем состоялось в Париже через П. Л. Лаврова, вероятно в 1882 г. Знакомство было кратковременным. В 1884 г. произошел курьезный случай, заставивший Ковалевскую рассердиться на стокгольмскую почту. Когда она осенью (письмо Миттаг-Леффлеру от 26 августа 1884 г.), по приезде в Стокгольм из Сёдертелье12, зашла на центральный почтамт, ей там вручили целый пакет писем и книг, адресованных на имя ее однофамильца М. М. Ковалевского. Софья Васильевна отказалась ог этого пакета и очень долго объясняла директору почтамта, что письма, адресованные г-же профессору Ковалевской, надо направлять в Сёдертелье, а эти сохранить для г-на профессора Ковалевского в Стокгольме. Однако на другой же день после ее приезда в Сёдертелье ей снова вернули тот же несчастный пакет. «Я снова написала в стокгольмский почтамт. Не знаю, каков будет результат» [СК 231]. Приехал ли М. М. Ковалевский на этот раз в Стокгольм, неизвестно, но Софья Васильевна, во всяком случае, с ним не виделась.

В 1887 г. одно из приглашений от фонда Лорёна 13 по инициативе С. В. Ковалевской послали М. М. Ковалевскому. Он был профессором государственного права, но в том году его уволили из Московского университета.

Максим Максимович Ковалевский в 26 лот уже был

12 Предместье Стокгольма, где Ковалевская жила летом.

13 Шведский экономист Виктор Эдвард Лорен завещал капитал (в 200 тыс. крон) на развитие общественных наук. В Комитет фонда Лорёна вошли: ректор Медицинской школы, известный врач А. Кей (председатель), A.-1II. Леффлер, С. В. Ковалевская и др. Анна-Шарлогта была в большой дружбе с Лорёном и поддерживала его идеи.

119

магистром и профессором университета, вскоре он стал очень популярным лектором. В литературе обычно приводят такое его высказывание перед студентами: «Я должен вам читать о государственном праве, но так как в нашем государстве нет никакого права, то как же я вам буду читать?» [73, с. 185].

Имея сведения о такого рода смелых выступлениях, министр народного просвещения И. Д. Делянов 6 июня 1887 г. уволил М. М. Ковалевского, из университета. Ковалевский стал жить за границей, где провел больше 15 лет, ведя литературно-научную работу и читая лекции в Стокгольме, Париже, Оксфорде, Брюсселе, Чикаго. Он был выбран Англией третейским судьей в ее международном конфликте с США [178].

В 1901 г. Ковалевский организовал в Париже «Русскую высшую школу общественных наук», которой он уделял много сил и денежных средств. По его приглашению в ней выступали с лекциями Г. В. Плеханов, К. А. Тимирязев и др.

В 1904 г. Ковалевский вернулся в Россию, где читал лекции. Он был членом Петербургской академии наук (1914 г.) и иностранным членом различных академий.

Позднее М. М. Ковалевский являлся членом Государственного совета и выступал от академической группы, о чем вспоминал А. Ф. Кони [182], в течение восьми лет его сосед по креслам в зале заседаний Верхней палаты.

М. М. Ковалевский был материалистом, сторонником эволюционной теории. Он встречался с К. Марксом и Ф. Энгельсом и вел с ними переписку. (Недавно появился очерк его деятельности как социолога [177];)

В 1916 г. Максим Максимович скончался. Хоронили его при большом стечении студентов и многих прогрессивных деятелей на кладбище Александро-Невской лавры в Петрограде.

Максим Максимович был богатым помещиком, его имение Двуречный Кут находилось в 20 верстах от Харькова, при станции Пересечное. Софья Васильевна в неоконченной повести «Путовская барыня» [67, с. 297] изображает мать Максима Максимовича, красивую, нарядную вдову, и его самого, студента, возвращающегося домой на каникулы. Она дает описание его наружности, аналогичное — с соответствующими возрастными изменениями—тому описанию, которое имеется в ее «Отрывке из романа, происходящего на Ривьере». Вот какова на¬

150

ружность Михаила Михайловича Званцева (т. е. М. М. Ковалевского): «Массивная, очень красиво посаженная на плечах голова представляла много оригинального... Всего красивее были глаза, очень большие даже для ею большого лица и голубые при черных ресницах и черных бровях. Лоб, несмотря на все увеличивающиеся с каждым годом виски, тоже был красив, а нос — для русского носа был замечательно правильного и благородного очертания. Книзу дело шло хуже. Щеки были слишком велики и нижняя челюсть непомерно развита. Недостаток этот скрывался, впрочем, в значительной степени небольшой французской бородкой, черной с проседью, и только в минуты гнева нижняя губа, да и вся нижняя челюсть вдруг выдвигалась вперед и сообщала лицу что-то свирепое; в обыкновенное же время все друзья Званцева соглашались, что преобладающим выражением лица его было добродушие» [67, с. 214].

Вернемся ко времени приглашения М. М. Ковалевского Комитетом лореновского фонда в Стокгольм. По правилам этого Комитета выдвинутому кандидату в лекторы нужно было иметь рекомендацию двух крупных ученых. На запрос Комитета дали одобрительные отзывы два известных ученых; один из них одобрил приглашение Ковалевского, несмотря на то что сильно расходился с ним во взглядах [64, с. 396].

В сохранившейся переписке Ковалевской имя Максима Максимовича Ковалевского появляется 2 февраля 1888 г. В этот день она посылает своему другу Гесте записку: «Дорогой Гёста, пойдете ли Вы сегодня на каток? Я хочу пойти, но не раньше у24, чтобы успеть больше поработать... В России, по-видимому, также считают, что Максим Ков[алевский] и я — родственники, как Вы увидите из приложенной телеграммы, полученной мной сегодня» [СК 240].

Телеграмма из Петербурга гласит: «Университет профессору Ковалевской Стокгольм Поздравляем большой золотой медалью Петербургского географического общества семью Ковалевских Майков» [СК 240А].

Спустя несколько дней (письмо без даты) она пишет Миттаг-Леффлеру, что имеет хорошие известия от Максима Ковалевского, а именно: он уже получил свой заграничный паспорт и через несколько дней будет в Стокгольме. Он только что получил награду (золотую медаль) от Петербургского географического общества за его новую

151

книгу14, на которую появился ряд лестных отзывов в иностранных журналах.

М. М. Ковалевский приехал в Стокгольм в феврале 1888 г. Софья Васильевна была рада встретиться с соотечественником и сразу по его приезде послала ему записку:

Мой адрес: Sturegatan 56. 4 trapper [4 лестницы, т. е. 5 этаж].

Многоуважаемый Максим Максимович! Жаль, что у нас нет на русском языке слова valkommen, которое мне так хочется сказать Нам. Я очень рада Вашему приезду и надеюсь, что Вы посетите меня немедленно. До 3-х часов я буду дома. Вечером у меня сегодня именно соберутся несколько человек знакомых, и надеюсь, что Вы придете тоже.

Искренне Вас уважающая Софья Ковалевская [64, с. 299].

Вечером у Софьи Васильевны собрались математики Миттаг-Леффлер и Гюльдён, писательница Эллен Кей, глава социалистической партии в шведском риксдаге Бран- тинг и другие. Анна-Шарлотта была в отъезде. Иначе она непременно пришла бы на вечер, так как уже познакомилась с М. М. Ковалевским в Лондоне.

Чтение лекций по общественным наукам проходило в здании Высшей школы. Одновременно с М. М. Ковалевским выступал французский профессор Боше из Нанси, занимавшийся как раз в то время изучением источников древнего шведского права. Софья Васильевна как член Комитета лореновского фонда посещала лекции обоих и приглашала лекторов к себе, заботясь о том, чтобы они были приняты в ученую и литературную среду Стокгольма.