Сожженные Леса

ГЛАВА X. Валентину кажется, что он нападает на след

Три дня прошло с тех пор, как мы рассказали о происшествиях предыдущей главы.

Валентин сдержал в точности слово, данное Джону Естору.

В эти три дня он сделал несколько визитов из одной только вежливости, не имеющих никакого отношения к делу, по которому он приехал в Новый Орлеан.

Тем не менее охотник не терял даром времени.

Он воспользовался этим принужденным бездействием, чтобы совершить несколько необходимых покупок для новой обстановки, чтобы сообщаться с Курумиллой и принимать с ним необходимые меры согласно совету бывшего начальника тайной полиции.

Валентин не жалел об этом бездействии, так как, имея большое состояние и приобретя сильные связи с первого же дня по прибытии в город, положение его, как иностранца в Новом Орлеане, было завидно.

В это время не только в Луизиане, но и в Арканзасе, Георгии, Южной Каролине и вообще во всех штатах, где преобладала романская раса и существовало рабство, царствовало сильное возбуждение умов.

Все готовились к страшной междоусобной войне, которая в продолжение пяти лет опустошала великую Американскую республику, истребила до миллиона ее подданных, довела ее долги до ужасающих размеров и была наконец прекращена самыми незначительными средствами, но на короткое время

Мы сказали «на короткое время», так как распад Соединенных Штатов не только на два, но даже на четыре отдельных государства есть роковой, логический факт, долженствующий совершиться рано или поздно.

В то время когда мы это пишем, то есть в начале 1874 года, непреложные признаки, которые никого не могут обмануть, ясно и наверно предсказывают тот день, когда начнется второй акт этой гигантской борьбы.

Валентин Гиллуа был слишком умен, чтобы каким бы то ни было образом вмешаться в интриги, окружавшие его. У него было одно желание: исполнить как можно скорей ту задачу, которую он себе задал — спасти детей той женщины, к которой в продолжение стольких лет питал такую сильную, искреннюю любовь, и, исполнив ее, снова удалиться в пустыню с тем, чтобы больше никогда не покидать ее.

На третий вечер, после свидания с Джоном Естором, Валентин в своей спальне сидел в кресле, предаваясь мечтам и следя взглядом за голубоватым дымом сигары, поднимавшимся к потолку; вдруг странный свист раздался на улице; свист этот был сигнал Курумиллы.

Валентин вскочил на ноги, взял револьвер и бросился в сад.

Ночь была темная и безлунная.

Густые деревья мешали видеть предметы на два шага вперед.

Едва Валентин вступил в сад, как почти столкнулся с вождем.

— Что произошло? — спросил он шепотом. Курумилла взял охотника за руку и, склонившись к его уху, прошептал:

— Пойдем!

Валентин последовал за ним.

Они скоро достигли конца сада и увидели маленькую дверь, почти закрытую ползучими растениями, и, прижавшись к ней, услышали снаружи тихий шепот; но при всем старании не могли разобрать ни одного слова.

Прошло несколько минут, и послышалось вкладывание ключа в замок; дверь, которую толкнули снаружи, отворилась с усилием, увлекая за собою массу ветвей, листьев и пауков, падавших как град на плечи Валентина и его друга, сохранявших неподвижность статуи.

В тот же момент два человека, закутанные в широкие плащи, появились на пороге и вступили в сад.

— Теперь пойдем, — сказал один из них.

— Подождите! — воскликнул Валентин решительно, бросаясь перед двумя людьми. — Прежде чем идти дальше, вы мне скажете, кто вы такие и зачем таким странным образом входите в мое жилище.

Курумилла встал молча подле своего друга.

— Вот как! — отвечал незнакомец, не возвышая голоса, — если не ошибаюсь, вы мистер Валентин Гиллуа?

— Да, и Валентин Гиллуа приказывает отвечать вам, если вы не желаете, чтобы он прострелил вам голову.

— Ей-Богу, вы слишком скоры, мистер Валентин. Разве вы меня не узнали? Я Джон Естор, ваш покорный слуга.

— Вы?

— А кем же мне быть, черт возьми?

— Но по какому случаю вы приходите так поздно и такой дорогой?

— На это я вам отвечу, но в другом месте. Место, на котором мы стоим, я нахожу неудобным для объяснений.

— Это справедливо.

— В добрый час, вы рассудительны, хотя и очень быстры.

— Что это за человек, который вас сопровождает?

— Это другой вопрос, на который я тоже не отвечу, с вашего позволения, здесь.

— Пусть будет по-вашему. Пойдемте же. И четыре человека направились к дому.

В продолжение нескольких минут, пока продолжался этот переход, они не обменялись ни одним словом.

Войдя в спальню, Джон Естор и его товарищ сбросили свои плащи на кресло.

Валентин Гиллуа и Курумилла, узнав человека, сопровождавшего сыщика, забыли свое индейское хладнокровие и с радостными восклицаниями бросились к нему на шею.

Это был дон Грегорио Перальта. Годы и невзгоды запечатлелись на его благородном лице.

Его волосы поседели, и лоб украсился морщинами. Но, несмотря на это, у него сохранилась стройность тела и полный огня взор.

— Милые друзья, — воскликнул он со слезами на глазах, — наконец-то я увидел вас!..

Джон Естор, сидя в кресле и куря сигару, молча смотрел на эту простую, но трогательную встречу. Когда первое волнение прошло, все сели.

— Как это случилось, — спросил Валентин сыщика, — что вы пришли сегодня вечером таким необыкновенным образом?

— Очень просто: мне хотелось сделать вам приятный сюрприз, и, кажется, я не ошибся в этом?

— Действительно, большего удовольствия вы мне не могли сделать; но вы человек легкомысленный и не способны увлекаться необдуманно порывами вашего сердца.

— Правда, у меня был еще очень серьезный предлог, чтобы желать вас видеть как можно скорей. Эти три дня не прошли даром. Ваше благородное поведение со мной, ваше великодушие тронули меня. Я хотел оправдать ваше доверие и доказать вам, что вы имеете дело с джентльменом.

— Я ни минуты не сомневался в этом.

— Как уже говорил вам, я немедля принялся отыскивать средства, чтобы достать те сведения, которые вы от меня требовали; признаюсь вам откровенно, что собрать эти сведения на деле оказалось гораздо легче, нежели я думал. Я сохранил еще обширные связи в административной сфере. Они дают мне возможность узнавать много полезных вещей. И вот что я узнал о детях: они были действительно похищены человеком, которого мы подозревали, доном Мигуэлем. Он сговорился с несколькими людьми, которые за известную плату обязались увезти детей в одну из отдаленнейших провинций Мексики с целью оставить их там. Следы этих детей найдены близ Уреса, главного города штата Сонора, на Тихом океане.

Человек, с которым дон Мигуэль сторговался, не кто иной, как разбойник из Кентукки по прозванию Шакал; по-видимому, его очень опасаются в городах на индейском рубеже и в степях, словом висельник, готовый на всякое преступление — лишь бы только хорошо платили.

— Я его знаю, — сказал Валентин, нахмурив брови.

— Тем лучше, значит, не стоит больше и говорить о нем.

— Это будет лишнее.

— Чтобы легче исполнить задуманное дело, этот бездельник условился с другим злодеем такого же толка как и он сам, по названию Линго; настоящего его имени не знают и предполагают, что он француз.

— Я и этого знаю, — возразил Валентин глухим голосом.

— Все было подготовлено, чтобы по окончании проклятого дела пуститься немедленно в путь. Так оно и было; но выслушайте, сударь, вот еще что: в продолжение десяти дней дон Мигуэль провожал лично гнусный караван, но по истечении этого срока он внезапно возвратился назад, и уверяют, что он и до сих пор в Луизиане. Сеньор дон Мигуэль Тадео де Кастель-Леон человек тонкого ума, чрезвычайно способный и сверх того одаренный необыкновенным искусством изменять по желанию черты своего лица и делаться неузнаваемым. Вот, сударь, что я узнал в эти три дня. Находите ли вы, что время не потеряно?

— Конечно нет, вы сделали более, чем я мог предвидеть. Я никак не рассчитывал на такой утешительный результат, но вы ничего мне не говорите о моем друге, доне Грегорио Перальта, ни об обстоятельствах, при которых вы с ним встретились?

— Что до этого, государь мой, это было дело случая. Спросите сеньора дона Грегорио; он лучше меня вам объяснит это. Я нахожу только, что тут есть нечто подозрительное, и признаюсь, это меня положительно тревожит, как все, чего я не понимаю.

— Это и со мною происходит, — сказал дон Грегорио.

— Объяснитесь, друг мой; то, что вам может казаться непонятным, растолкуется простым образом, если мы все четверо примемся логически разбирать это дело.

— С готовностью передам вам все. Я дня два как возвратился в Батон-Руж из дальнего путешествия на индейские границы. В продолжение моей поездки я вполне убедился, что дети нашего несчастного друга находятся в Соноре, брошенные разбойниками где-то на расстоянии двадцати миль около Уреса. Приняв намерение ехать в этот город, я вернулся в Батон-Руж с тем, чтобы приготовить все необходимое для такого дальнего путешествия. Утром вчера я оканчивал свой завтрак, как пришел незнакомый человек и просил о нем доложить по поводу важного дела. Назвался он доном Антонио Пейрасом.

Хозяин гостиницы приказал этого человека отвести в мою комнату.

— Милостивый государь, — сказал он мне на чистом испанском языке, — я ваш соотечественник, частный секретарь консула Чили в Новом Орлеане. Консул, узнав, что вы возвратились в Батон-Руж, прислал меня к вам сказать, что две личности — один француз, лесной бегун, другой индейский вождь Арокан — прибыли несколько дней назад в Новый Орлеан и что эти люди, по имени Валентин Гиллуа и Курумилла, осведомлялись о вас у консула. Не зная причин, которые заставляли этих людей разыскивать вас, консул приказал мне предупредить вас, чтобы вы могли принять необходимые меры.

Все было сказано с непринужденностью и равнодушием человека, исполняющего поручение совершенно для него незанимательное.

Между тем я внимательно рассматривал незнакомца.

Взгляд его был откровенен, осанка благородна.

Я поверил его словам и отпустил его, сделав вид, что не придаю никакого значения словам его.

Из предосторожности я приказал за ним издалека следить, но через десять минут он уехал на пароходе в Новый Орлеан.

Спустя два часа я последовал за ним.

Приехав, я немедленно отправился к консулу, хорошо мне знакомому, чтобы поблагодарить его.

Он изумился, выслушав меня. Сказал, что не имеет секретаря и что хотя хорошо знает о вашем прибытии в Новый Орлеан, но не мог о том меня уведомить по той причине, что не имел понятия, где я нахожусь.

Кто же этот человек? Кто прислал его? Зачем он приходил? Вот три вопроса, которые я задавал и задаю себе, но не могу разрешить.

Ошибка немыслима. Тут есть предательство.

Один дон Мигуэль мог к этому прибегнуть.

Я терялся в догадках и не знал, на чем остановиться, как вдруг случай привел к консулу мистера Джона Естора.

Этот достойный джентльмен, которому я поверил мои недоразумения, предложил мне свои услуги, предупредив меня об отношениях, существующих между вами… и я, не колеблясь, принял их.

Я хотел сию минуту отправиться к вам, но мой новый приятель растолковал мне, что, поступая таким образом, я привлеку внимание тех, кто присматривает за мною и втайне следит.

Вот почему, друг мой, я дождался вечера и забрался к вам как вор, вместо того чтобы войти с парадного крыльца.

Теперь скажите мне откровенно, что вы думаете?

Валентин хотел отвечать, но Курумилла встал и положил ему руку на плечо.

— Отчего бледнолицые не вооружены? — сказал он, — ночь темна, враги стерегут, может, нападут. Надо иметь оружие. Курумилле нечего здесь делать; он пойдет сторожить на воздух; слушать ночные звуки.

Индеец важно раскланялся с присутствующими и вышел.

— Вождь прав, господа, — сказал Валентин, — он осторожный воин и хорошо знает человека, о котором идет речь. Он убежден, что в данную минуту сеньор Мигуэль не задумается употребить всякое средство, чтобы избавиться от нас. Без бдительности индейского вождя вы бы прокрались в эту комнату, не возбудив подозрение моих людей. Что вы предприняли с полезною целью, другие покусятся с преступною мыслью и могут успеть, потому-то нам следует предпринять меры, чтобы на нас не напали врасплох.

— Чистая истина, — отвечал с живостью Джон Естор, — страсти так велики, правительство так слабо, а полиция, если она еще существует, так плохо организована, что можно всего ожидать; это будет не первое посягательство на общественное спокойствие; уже не одно в продолжение месяца встревожило город, и теперь граждане вынуждены сами себя защищать, если не хотят быть зарезанными в собственных домах. Я постоянно ношу при себе два шестиствольных револьвера, которые мне никогда не изменяли.

— Я тоже, — сказал дон Грегорио.

— Ваши кольтовские револьверы гроша не стоят; вот эти, системы Галанда, возьмите; вы убедитесь в их превосходстве, но этого мало.

Передав револьверы своим собеседникам, охотник отцепил от полного воинского доспеха три бычачьих языка, взял себе один и, предлагая товарищам остальные, сказал:

— Верьте мне, заткните за ваши пояса эти арканзасские зубные щетки. Прибавим еще эти винтовые ружья великолепной системы, и мы в состоянии будем успешно защищаться даже против десяти человек, тем более что мы не одни здесь, у меня четверо слуг, сильные, решительные, на преданность которых я могу рассчитывать, и Курумилла, который ничего не упустит из вида и который уже позаботился их вооружить.

— Хорошо, — сказал дон Грегорио, — со мною тоже два человека; они остались на дворе оберегать нас.

— Надо скорее их позвать и показать нашим врагам, что мы никого не подозреваем и не ожидаем нападения. Я пойду распоряжусь, — сказал Валентин, бросившись из комнаты.

Его отсутствие продолжалось не более десяти минут.

— Дело устроено, — сказал он, возвратясь. — Курумилла взял их в свое распоряжение. Они почти земляки и поймут друг друга. Теперь поговорим; нам пока нечего опасаться, — прибавил он, заряжая ружье; его примеру последовали дон Грегорио и мистер Естор. — Я повторю опять мой вопрос, что вы об этом думаете?

— То, что вы сами, друг мой, заключаете; а именно, что каким-то образом, каким, мы этого не знаем, но дон Мигуэль открыл тайну наших действий и не сомневается, что мы составили союз с целью мешать и препятствовать исполнению его зверских планов.

— Это неоспоримо, — сказал Джон Естор, — как он добился этого — вещь непонятная, но что ясно, это то, что перчатка брошена и беспощадная война начнется между нами и им.

— Да, — возразил Валентин, — но заметьте, господа, что противник наш первый объявляет войну и обнаруживает способы ее ведения; он этим доказывает нам, насколько его положение шатко и как он опасается нас; мое мнение, если вы согласны, что в настоящем случае надо следовать обычаю пустыни.

— Какой это обычай? — спросил с любопытством полицейский.

— Вот какой, — отвечал Валентин, — притворно выказывать полное неведенье, стараясь тайно проникнуть в намерения неприятеля, действовать с большою осмотрительностью и не вверяться судьбе, а при благоприятном случае напасть внезапно на этого врага и убить на месте.

— By god! — сказал, улыбаясь, Джон Естор, — проворная система, и я согласен, что она понятна и убедительна.

— Одобряете вы это?

— Я бы не был американец, если бы не одобрил; мы ведь любим идти прямо к цели; кроме того, я принадлежу вам душою и телом и в минуту опасности не отступлю.

— Итак, все идет прекрасно, — заключил Гиллуа, улыбаясь, — наши враги могут явиться когда захотят; они найдут, с кем поговорить. Как вы думаете, дон Грегорио?

— Эта битва на жизнь и смерть возбуждена мною. Если вы будете в опасности, то за меня и через меня, но знайте, что бы ни случилось, а до вас добраться они смогут не иначе как через мой труп.

— Я в этом не сомневался, — сказал охотник. — Теперь слушайте: если на нас нападут, то, вероятно, сегодня ночью; кто знает, может, очень скоро. Дон Мигуэль доказал нам, что каждый шаг наш ему известен, потому он знает, что вы здесь, в этом нет сомнения, тем более что он вас через свое лживое послание привел сам сюда.

— Совершенно так, — сказал Джон.

— Он хотел нас соединить, — подтвердил дон Грегорио.

— Чтобы вернее с нами покончить, — продолжил Валентин, — потому выйти из дома значит предать себя в его руки, так как он без сомнения бродит в окрестностях. Будем же сидеть, притаясь. Снаружи мы имеем соглядатая, проницательность которого нам хорошо известна, и он не допустит, чтобы нас застали врасплох. Если же вопреки нашему предчувствию ночь пройдет спокойно, то завтра утром Джон выйдет и отправится за помощью; если же нас атакуют…

— Ну, друзья мои — на волю Божью! Каждый исполнит свой долг; мы будем когти против когтей, и беда тому, у кого они короче! Поняли вы и согласны ли?

— Поняли и согласны, — отвечали оба в один голос.

— Теперь, господа, когда все решено, то позвольте предложить вам закуску; может, мы долго прождем ночных гостей, и нелишне, — продолжал он, улыбаясь, — подкрепиться и принять их достойным образом.

Охотник встал, вынул из шкапа холодный ужин и поставил на стол.

Дон Грегорио и Джон Естор были оба очень отважны, да и, кроме того, самолюбие заставляло их выказывать так же мало опасений, как и сам Валентин.

Потому-то они со вкусом покушали и весело осушили, подражая охотнику, две или три бутылки прекрасного Шато-Лароз.

Потом закурили сигары, и так как каждый из них старался доказать другому, что предмет разговора, занимавшего их, истощился и не стоит возобновлять его, то и начали говорить о самых пустых и легких вещах.

Однако внимательный наблюдатель скоро бы заметил, что веселость их принужденная и даже притворная.

Словом, смеясь и шутя, уши их ловили малейший звук, долетающий до их слуха. Они играли беспечную комедию и выказывали полное спокойствие, не ощущая его в душе, хотя исполняли превосходно свои роли.

Между прочим, время шло.

Полночь, час привидений давно пробил, и стрелка показывала около часу ночи.

Холод проникал в комнату; ночь становилась морознее от порывистого морского ветра.

Разговор слабел; собеседники начинали чувствовать какую-то усталость — следствие продолжительного бдения.

Вдруг Валентин вздрогнул, встал, знаком приказал молчать и, нагнувшись к товарищам, сказал тихо:

— Тс! Нам дают весточку; берите ваше оружие и будьте готовы.

В ту же минуту он схватил обе лампы, не гася поставил в шкаф и запер его.

Затем раздался легкий свист.

— Вооруженные люди перелезли через ограду, — сказал Валентин.

— Почему вы это узнали? — спросил Джон.

— Тс, — повторил Валентин, взяв его за руку, — слух мой так изощрен жизнью в пустыне, что я слышу то, чего другие не могут слышать.

Вторичный сигнал раздался.

— Их пятнадцать, — продолжал Гиллуа, — вооружены ружьями и бычачьими языками; они идут к дому! Тише, они подходят.

Прошла минута.

— Темно, как в печи, — сказал вполголоса Естор.

— Подождите; взведите курки… готовьтесь стрелять. Послышался сухой скрип огнива.

— Готовы ли вы? — спросил Валентин.

— Да, — отвечали глухим голосом дон Грегорио и Естор.

Вдруг раздался треск хвороста, сверкнули искры и необычайный свет озарил сад.

Курумилла, в то время как его приятели разговаривали в спальне Валентина, устроил с помощью слуг дона Грегорио и черных невольников Гиллуа огромный костер среди пелузы; изобильно смазанный смолистыми веществами, он мгновенно вспыхнул.

При блеске огня, который пламенными языками взвивался кверху, наши приятели увидели пятнадцать человек, смело подходящих к дому, потонувшему в мраке, благодаря изобретательности охотника.

Пораженные неожиданным светом незнакомцы поколебались и попятились.

— Стреляй! — вскрикнул Валентин шипящим голосом.

Три выстрела раздались из дома, пять отвечали им.

Восемь человек нападающих пали.

Остальные, изумленные жарким приемом, пустили наудачу несколько пуль, не зная, куда вернее направить.

— Вперед, — сказал дон Грегорио и бросился к двери.

— Боже вас сохрани, — закричал Валентин, — наши враги еще не все в сборе; смотрите!

Действительно, за оградою показалось несколько голов.

Валентин положил на стол заряженные ружья, что дало возможность нашим героям стрелять без промежутков и целиться в новоприбывших, которые отважно взбирались на стену.

Многие из них скатились на землю вне ограды, другим же удалось перескочить в сад.

Однако незнакомцы, сначала испуганные горячим отпором и отступившие назад, собрались вновь, ободренные голосом человека, по-видимому их начальника, и кинулись вперед.

С новоприбывшими их еще было двенадцать человек.

Они отважно побежали к дому.

Но с первым шагом на крыльцо их осыпали градом пуль в упор и откинули назад в сад.

Они снова сплотились и бросились опять вперед.

Разбойники понимали, что положение их становится отчаянным.

Озаренные заревом, они были удобною целью для незримого неприятеля. Надо было умереть или победить.

В слепой ярости, собрав последние силы, они безумно пробились в первую комнату, но в тот же миг показался Курумилла с двумя слугами дона Грегорио и с четырьмя неграми.

Все семеро бесстрашно ринулись на нападающих.

Валентин со своими друзьями хотя и отступил от неприятеля, но появление Курумиллы и слуг поддержало их. Они с отвагою присоединились к своим союзникам, и завязался упорный рукопашный бой.

Опасаясь, чтобы его друзья не ранили друг друга в темноте, Валентин поставил лампы на свои тумбы.

После короткой борьбы, но показавшейся весьма продолжительной, неприятель стал медленно отступать, сознавая вполне, что не может долее держаться.

Храбро отбиваясь, они достигли сада.

В эту минуту показались еще семь или восемь человек — вероятно остаток шайки, предназначенной для прикрытия отступления, что, впрочем, они и доказали, бросившись вперед своих товарищей, по большой части раненных и несших кроме того на руках своего тяжело раненного начальника.

Под угрозою штыков, преследуемые по пятам нашими героями, разбойники совершили свое отступление, не возобновляя враждебных действий. В таком порядке они достигли калитки сада и вылетели как стая ночных птиц, не преследуемые никем.

Мертвые и тяжко раненные были незаметно подобраны во время битвы.

Если бы не лужи крови и не догорающий костер, то можно было бы принять это ночное приключение за грозный сон или страшный кошмар — так быстро окончилось адски задуманное предприятие.

Поразительная вещь, до какой степени унижения и отсутствия всякого человеческого чувства достигли жители Южной Америки в эту эпоху постоянных смут, несмотря на беспрерывную пальбу, на возгласы противников, на стоны раненых, несмотря на кровавое зарево от костра, разлившееся по небу на большое пространство, мертвое молчание царствовало кругом дома, осажденного смелыми разбойниками. Соседние дома оставались во мраке и безмолвны; ни одно окно, ни одна дверь не открылись; на улице газ был потушен, и ничто не привлекло ни сторожа, ни полицейского агента.

Можно было себя считать в отдаленной пустыне Сиеры де Сан-Хуан или дель Норте, но отнюдь не в многолюдном городе.

Валентин и друзья его мало пострадали.

Кроме дона Грегорио, получившего рану в ногу и негра, которому зарубили левую руку, все обитатели дома остались целы и невредимы.

На другой день Валентин обратился с жалобой властям.

Его горячо поздравляли, удивлялись отважной защите горсти людей и уполномочивали поступить таким же образом, в случае если разбойники возобновят свою попытку.

Тем все и кончилось.

Через восемь дней после катастрофы, уступая настоятельным просьбам дона Грегорио, Валентин начал приготовляться к отъезду.

Это было недолго: охотник покончил свои счеты с торговым домом Артура Вильсона, Рокетта и Блондо, которыми он остался очень доволен, дал свободу своим неграм, подарив каждому по тысяче пиастров в награду за преданность, которую они оказали в ночь осады.

Он приказал позвать к себе госпожу Шобар; добрая женщина чуть не упала в обморок, узнав, что Валентин купил дом на ее имя, следственно, дом и все, что в нем находилось, принадлежало ей.

— Вы мне оставите в нем комнату, — сказал он, улыбаясь, — на случай, если я приеду.

Она всегда будет готова, отвечала добрая женщина, заливаясь слезами, не зная, чем доказать свою признательность.

Устроив свои дела, охотник имел долгий и тайный разговор с Джоном Естором, затем, пожав дону Грегорио руку и, условившись с обоими, где они могут встретиться, собирался проститься с ними.

Но дон Грегорио отозвал его в сторону и приказал слуге принести маленькую шкатулку, открыл ее и достал большой конверт, который передал охотнику.

— Любезный друг, — сказал он, прослезясь, — это письмо адресовано вам; оно от дона Луиса; наш несчастный друг, предчувствуя свою кончину, передал мне его за несколько месяцев до страшной катастрофы, вам известной. Это его духовное завещание, сохраните это письмо и дайте мне слово не вскрывать его до освобождения донны Розарио и ее брата и пока опять мы не свидимся; а в случае моей смерти, как это всегда надо предвидеть, то по получении о том известия…

— О, не говорите так, — сказал Валентин, взяв его за руку.

— Почему? — отвечал, улыбаясь, дон Грегорио. — Мы предались такому делу, вследствие которого может быть внезапная смерть.

— Правда, — грустно отвечал Валентин.

— Я вам передал последние слова нашего умирающего друга, которые он просил меня передать вам лично, когда я вас отыщу; поклянитесь исполнить то, о чем он просил.

— Клянусь, друг мой, — отвечал охотник, пряча письмо, — я его вскрою только при вас и с вашего позволения.

— Благодарю. Вот все, что я вам хотел сказать; уезжайте и не теряйте надежды: я убежден, что вы успеете во всем.

Они поцеловались по-братски, простились и обещали друг другу скоро соединиться.

В этот же день Валентин Гиллуа и Курумилла выехали из Нового Орлеана верхом на великолепных степных мустангах.

Они отправились в Сонору, где надеялись собрать верные известия об участи несчастных детей.

Валентин уезжал из американского города с истинным чувством радости.

Он был уверен, что если дон Мигуэль не умер, то раны его не позволяли ему вредить им.

Кроме того, он напал на след и держал в своих руках один конец нити и не сомневался, что найдет и другой.

Но при всем том черная точка стояла перед его глазами. В первый раз он испытал почти неудачу и теперь стал лицом к лицу с противником, которого хитрость и дерзкая отвага перетягивали его опытность и честность и делали этого человека не менее сильным.

Начало зла перевесит ли начало добра на весах правосудия небесного?

Вечно ли будет торжество порока над добродетелью?